Нар Дос - Смерть - перевод с армянского -42 3

Нар Дос - Смерть - перевод с армянского языка -42


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1
             Шахян только закончил ужинать и, как обычно, лег спать, как вдруг из-под одеяла услышал скрип осторожно открывающейся двери.

«Левон», — услышал он голос матери.

Этот голос показался ей странно тихим и очень таинственным. Он быстро откинул одеяло с лица и молча вопросительно посмотрел в глаза матери.

- Пришла какая-то женщина, она хочет тебя видеть.

«Женщина... какая женщина?» - удивился Шахян.

- Я не знаю.

Шахян отбросил одеяло и сел. Сколько бы он ни расспрашивал с непомерным любопытством, из ответов матери он не мог узнать, кем могла быть та женщина, которая хотела его видеть. Мать Шахяна сама не видела женщину, но передала ей то, что ей рассказал слуга, пригласивший ту войти. Интерес Шахяна ещё больше возрос, особенно когда он узнал, что у гостьи к нему было очень важное дело, и она определенно хотела его видеть. Визит столь неизвестной гостьи был настолько исключительным явлением в его уединенной жизни, что даже его лень не заставила его почувствовать никакого недовольства, при всём том, что ему приходится нарушать свой обычный покой.

Он тотчас же встал, умылся как можно скорее, оделся, причесался, выпрямился, протер платком стекла очков, надел их на глаза и с легким трепетом сердца направился в гостиную, куда слуга пригласил гостью.

Посетителем, ожидавшим в гостиной, была пани Зданевич. В передней она не сняла своего длинного, широкого пальто, и её длинные вьющиеся волосы, от воротника из белого меха, змеевидно струились по её плечам. Её голова была покрыта черной шелковой шалью из тонкой ткани, под которой её густые волосы, собранные на затылке, образовывали гору. Она расхаживала назад и вперед по ковру, расстеленному по всей длине гостиной, ожидая Шахяна, и слегка грязные полы её длинного пальто волочились по земле позади неё.

Тот факт, что посетителем оказался пани Зданевич, было для Шахяна настолько неожиданно, что, войдя в гостиную, он невольно остановился в изумлении, забыв даже самые элементарные условия гостеприимства.

«Я вижу, Вы этого не ожидали, что это могла быть я…», — сказала пани Зданевич, быстро приближаясь и протягивая ей руку в перчатке.
- Простите, я вижу, что потревожила Вас не к стати.

Шахян, очень смущенный, крепко пожал её теплую руку и быстрыми движениями и бессвязными словами попросил её сесть.

Пани Зданевич села в кресло, предложенное Шахяном, предварительно сняв пальто и шаль, Шахян с быстротой человека, готового услужить, взял из её руки пальто, которое казалось удивительно легким, отнес его и положил на один из стульев, и с такой же быстротой взял стул и принес его, но не сел. Он вдруг почувствовал, что в гостиной довольно холодно, потому что там давно не топили печь, поэтому он пригласил пани Зданевича в свою комнату, где печь топили каждый день. В своей теплой комнате, довольно аккуратно обставленной и декорированной, он усадил пани Зданевич на небольшой диван, украшенный мелкими и большими вышитыми бархатными подушками, и принес еще один стул, но снова не сел. Теперь он достаточно владел собой, чтобы, хотя и неуклюже, выразить свою «чрезвычайную радость» по поводу неожиданного визита пани Зданевича.

«Неожиданно не только для Вас, но и для меня, пан Шахян», — сказала пани Зданевич, глядя на свои очки с очень грустной улыбкой.
- Видимо, это мой первый визит, и, вероятно, последний.

— Вы уезжаете?

Пани Зданевич тяжело вздохнула.

«Да, пан Шахян, я уезжаю», — сказала она тяжелым, торжественным голосом, не сводя своего спокойного, горького взгляда с очков Шахяна.
- Я уезжаю униженной во всех отношениях, обесчещенный во всех отношениях,... опозоренный во всех отношениях.

Её широко раскрытые веки и гибкий подбородок дрожали. Она крепко сжала губы, как человек, чье сердце внезапно наполнилось чувством. Затем она поспешно достала носовой платок и начала вытирать его краем заплаканные глаза.

Шахян был чрезвычайно заинтересован, он просто видел, что в пани Зданевич произошла большая перемена. На вид женщина была та же самая — та же статная, «ужасно» красивая и величественная женщина. — но её таинственные слова, её подавленный голос, её отчаянный взгляд и, наконец, эти слезы... что они значили... Шахян медленно сел на стул и почти шепотом, как будто испугавшись, спросил:

— Пани Зданевич, что случилось?


Пани Зданевич отвела платок с глаз.

«Вы действительно ничего не знаете?»- спешно спросила она.
- Неужели Вы ничего даже не подозревали?...
- Что?

Пани Зданевич на мгновение с удивлением посмотрела в глаза Шахяну. Эти невинные глаза, выражавшие какое-то детское, робкое удивление, были так добры, так наивны и так доверчивы, что пани Зданевич невольно сделала движение с того места, где она сидела, будто хотела подойти к нему и взять его за руку.

«Послушайте, пан Шахян», — прошептала она с той же быстротой, голос её дрожал в горле.
- Хотя Вы меня, в сущности, не знаете, и я Вас не знаю, мне все-таки кажется, что сердце мое не обманывает меня, что я пришла к Вам, как к брату, перед которым могу излить всю горечь моего сердца... Да, Вы не знаете, кто я, а если бы знали, то удивились бы, как это я теперь с таким отчаянием говорю с Вами, как плачу перед Вами.

И на этот раз пани Зданевич зарыдала, крепко прижимая платок к глазам.

Шахян вздрогнул и почувствовал себя в крайне неудобном положении. До сих пор он с таким благоговением смотрел на пани Зданевич, внешность которой так подавляла его своим сказочным величием, своей невероятной красотой, что теперь рыдания этой гордой женщины производили полный диссонанс в его чувствах и впечатлениях. Некогда величественная, властная пани Зданевич пала со своего положения настолько, что теперь она стала просто жалкой, простой женщиной, вызывающей сочувствие. Шахян вспомнил, что видел пани Зданевич в таком состоянии, хотя и мельком и издалека, в коридоре гостиницы «Лондон», когда она в слезах вышла из номера Базеняна. Это воспоминание молниеносно воспроизвело в сознании Шахяна те подробности таинственных отношений между пани Зданевич и Базеняном, свидетелем которых он впервые стал лично. На станции Михайлово, затем в «Лондонском» номере, когда он навещал больного Базеняна. И он, который до сих пор удовлетворял свое невольное любопытство относительно истинной природы этих отношений только предположениями, теперь вдруг, хотя и не вполне, как будто понял, что означали отрывистые слова пани Зданевича, её отчаянные рыдания...

Между тем, Шахян, ошеломленный этим открытием и затерянный, не находил слов, а пани Зданевич, прижав платок к глазам, продолжала сдержанно рыдать, заставляя содрогаться все её огромное тело.


И вдруг чувство величайшей искренности, уважения и сострадания настолько тронуло сердце Шахяна, что он забыл о своей врожденной застенчивой недоверчивости и, машинально встав, подошел к пани Зданевич.

«Пани Зданевич», — прошептал он.
- Успокойтесь, пожалуйста.

Пани Зданевич вдруг перестала рыдать, быстро встала со своего места и с отчаянной мольбой взяла его за руку.

"Шахян, дорогой друг, — промолвила он, сдерживая слезы. — Моя непростительная глупость или, вернее, моя судьба привели меня в этот чужой, незнакомый город, где я не знаю никого, кроме Вас, не имею друзей. И вот я пришла к Вам, как к человеку, который, я верю, поймёт меня, войдёт в мое положение, не осудит меня и... не пожалеет своей помощи. Меня бы завело слишком далеко, если бы я рассказала Вам, что заставило меня прийти к Вам. Достаточно сказать, что благодаря Вашему другу Базеняну я теперь совершенно лишена не только моего положения, моего имени, моей чести, но и всего моего богатства... Он привез меня сюда, оставил одну и беспомощную и... сбежал. Он сбежал самым позорным образом, сбежал тайно, как вор... И вот, я вынуждена прийти к Вам... Я хочу вернуться... У меня нет средств, потому что меня ограбили... Если Вы... Я готова заплатить векселем... с процентами...

Шахян медленно освободил руку из спасительно сжимающей ее руки.

«Сколько Вам нужно?» - спросил он спокойным, серьезным голосом.

«Так... пару сотен... не больше. Я готова...»

Шахян махнул рукой, давая понять, что об этом нет необходимости говорить, быстро подошел к столу, выдвинул один из ящиков и достал пачку банкнот. Это была часть ежемесячной арендной платы за его имение, которую Степан, управляющий имением, собрал и отдал ему несколькими днями ранее. Он отсчитал двадцать червонных ассигнаций, но не пересчитывая, для уточнения, больше или меньше, потому что был очень взволнован, и положил их перед пани Зданевич.

Пани Зданевич, глубоко растроганная, со слезами на глазах, подошла к нему, но он отстранился и быстро проговорил:

- Если Вы собираешься меня поблагодарить, я уйду.

Пани Зданевич умоляюще протянула к нему руки.

- Нет, я ничего не стану говорить, просто позвольте мне пожать вашу добрую руку».

Шахян протянул руку.

Пани Зданевич взяла его руку в свои теплые ладони и прижала ее к своей мягкой груди с молчаливым восхищением и безграничной благодарностью.