Колокольчик

     Хрустальный колокольчик тихо и нежно прозвенел на полочке у зеркала в прихожей. Я проснулась разбитая, волосы мокрые, сама потная. Форточка открыта, но комнату уже заполнила совсем не майская ранняя жара. На белом блине настенных часов чернело 6:33. Солнце уже встало. Вчера вернулась раньше.

     Сегодня ночью впервые побывала на родине маминых родителей в Кировской области. От деревни Бобыли почти ничего не осталось. Почти – это две покосившиеся крыши со сломанным шифером торчат из бурьяна вдалеке от трассы. И поодаль от них, не видная с дороги, ещё одна избушка вросла в землю как гриб, у которого снаружи торчит одна прогрызенная червями шляпка. Она и есть дедушкин отчий дом.

     Входная дверь с надпиленным навесным ржавым замком полностью под землёй и видна только мне. Войти могу только я. С крыльца в заросшие паутиной сени. С сеней в избу. Внутри темно и сухо, как в глубокой норе. Половину избы занимает большая русская печь с закоптившейся известью на фасаде. Обгоревшие котелки и противни всё ещё беспорядочно свалены в топке, и, кажется, до сих пор пахнут наваристым рассольником и пирогами с капустой. Захотелось всё потрогать, да нечем.

     За печкой на старом деревянном стульчике сидит и тонко светится прабабушка Сеня. Такая же как на чёрно-белых фотографиях: маленькая, пухленькая, в сером свободном платье в мелкий цветочек, в белом платочке, завязанном под подбородком, и в меховых чунях на ногах. Руки держат на коленях веретено. На лице тихая улыбка.

     На спинку стула шерстяной ниткой за шею подвешена трёхцветная кошка. Нитка тянется к клубку под стульчиком.

     Жалко прабабушку Сеню. Никого больше нет. Только она и мёртвая кошка.

     Спрашиваю:

     – Бабушка, чего не уходишь? Никого ж нет.
     – Не могу, – говорит, – внученька.
     – А ты знаешь, что я внучка? – удивляюсь.
     – Знаю, – улыбается, – ждала тебя. Больше никто не захотел прийти.

     Сажусь рядом. Места нам хватает, хотя живым за печкой будет тесно. И так мне хорошо рядом с ней. На кошку стараюсь не смотреть.

     – Ба, – спрашиваю, – а я на кого из родни похожа?
     – На мою мать ты похожа. Знаешь про неё?
     – Нет. У нас не принято родню дальше прабабушек и прадедушек вспоминать. Расскажи.

     Баба Сеня посмотрела на меня ласково-ласково, будто солнышком обогрела.

     – А ты приходи завтра, а то скоро утро.

     Я вскакиваю.

     – И, правда, бабушка, пора мне. Всё забываю, что время тут летит не так. Никак не пойму, почему оно иногда ускоряется, а иногда замедляется. Не подскажешь, как колокольчик убрать? Как привезли из отпуска в Геленджике, так и прилип. Вроде ж в обычной лавке купили, хрустальный. Мне тогда понравилось, как он звенит. Помню, шла в гостиницу и позвякивала. И на звук будто душа отзывалась тихим нежным звоном. Люди на меня смотрят, улыбаются, а я, здоровая двадцатидвухлетняя девица, иду колокольчиком играюсь. Представляешь, он дома в первую же ночь зазвенел, когда я полетела. И когда возвращаюсь, тоже теперь звенит. Тонкой, словно пыльной ниточкой, только мне видимой, он ко мне привязан, к сердцу самому. Как ни отдирала – ни в какую, а разбить почему-то рука не поднимается. Главное, Стёпа теперь знает время моих уходов и возвращений, если только сам не проспал. Ругаемся из-за этого. Ему не нравится, что я после таких полётов усталая весь день, будто воду на мне возили. Кричит, что от командировок хорошо оплачиваемых отказался, чтобы со мной быть, а я его бросаю каждую ночь. Обещала ему, что перестану уходить… Да… Нельзя мне сейчас надолго исчезать. Теперь жду, когда он уснёт, и прихожу пораньше, чтобы не проснулся ещё.

     – Обещала, а слова не держишь.
     – Я стараюсь, бабушка, но не могу. Ладно, полетела я.
     – Пока, деточка. Не знаю я, как колокольчик убрать. Поспрошай может по пути у кого.


     Я собралась с духом, встала с кровати и закрыла форточку, пока Степан не увидел. Он ещё спит. Одеяло сбросил. Видно, ворочался сильно во сне, а проснуться не смог. Тёмный чубчик надо лбом тоже мокрёшенек, как и спина. Как хорошо, что колокольчик не услышал, а то опять обидится. Устала ссориться, очень устала.

     Я накрыла Стёпу простынкой, он тут же заворочался и проснулся.

     – Ты здесь? – подозрительно воззрился он на меня. – Глаза у тебя усталые.

     Я промолчала, чмокнула его в нос и пошла на кухню. Сквозь шкворчание яичницы до меня донеслось из комнаты «…он любил её, она любила летать по ночам…».

     Как славно, что Стёпу сегодня вызвали на работу. Он хоть и ругался, что отпуск ему портят, да поехал. Это хорошо, значит, думать обо мне меньше будет, а то сегодня ночью обязательно надо лететь. Бабушка же сказала поспрошать у кого по пути, как от колокольчика избавиться. Если я не полечу, то как узнаю? И как при этом всём сдерживать обещание?

     Меня всё же охватил стыд перед Стёпкой – обещала ему, как ни крути. И тут же пришла в голову светлая мысль, что полечу исключительно ради него. Узнаю, как убрать колокольчик, меня перестанет это мучить, и, может быть, легче будет отказаться от ночных полётов. Я обрадовалась и пошла собираться в магазин. Куплю ему пивка, сухариков его любимых на вечер после работы. Устанет же.

     К вечеру я решила, что к бабушке Сене сразу не полечу, сначала отправлюсь куда-нибудь, где ещё не была. Например… хм…

     Выскользнув из тела и поднявшись над ним, я увидела сквозь стену дома симпатичную женщину лет пятидесяти, пролетающую аккуратно мимо нашего девятого этажа. Она очень напоминала ведьм, которых описывают сказки. Поза её была такая, будто она летит на метле, свесив скрещенные в щиколотках ноги в левую сторону. Только метлы нет. Нет и колпака чёрного и мантии. Просто женщина в коротком светлом летнем платьице с длинными чёрными кудрявыми волосами, которые совсем не колыхались на ветру, а спокойно стекали по спине до талии буйной волной. Я проскользнула сквозь стену и увязалась за ней.

     Она какое-то время летела молча. Под нами мелькали города и поля. Крошечные машинки резали светом фар встречную темноту. Это они так видели.

     Для меня темноты не существовало, всё было залито светом – чистым, голубоватым.  Даже облаков не было, хотя ещё днём небо над городом затянули грустью серые тучи.

     Машинки внизу казались пучеглазыми насекомыми. Женщина посмотрела вниз.

     – Если бы они знали, как просто полететь, – вдруг сказала она. – А ты давно летаешь?

     Я не сразу поняла, что она обращается ко мне.

     – Да, с детства. Только не понимала этого. Помнила, что часто перед пробуждением будто падала в тело, словно по ступенькам растекалась в нём. А почему так происходило, я узнала, только когда Стёпа однажды не смог меня добудиться. Целый час тряс. Скорую вызывать уже начал, как до меня дошло, что я над своим телом вишу и смотрю на это. Плюхнулась в тело, очнулась. Пришлось рассказать ему. А куда я летала в детстве, не знаю. Сейчас будто заново всё изучаю. Что-то знакомым кажется, а вспомнить не могу.

     Женщина вздохнула.

     – Ясно. А я в коме научилась. Жаль, что раньше не умела. Куда летишь?
     – Пока не знаю, а потом к бабушке.

     Женщина на секунду задумалась:

     – Бабушка Сеня. Кошка ещё у неё.
     – Откуда знаешь? – удивилась я.
     – Меня Лариса зовут.
     – Меня Тая. А ты куда летишь?
     – На шабаш.
     – Куда?!
     – На шабаш, – Лариса махнула рукой вперёд.
     – Я думала, на всякие шабашы только ведьмы летают, и то в сказках.

     Лариса расхохоталась.

     – Можно это мероприятие и встречей назвать, и сборищем, и собранием, и шабашем. Кто как зовёт. Слово шабаш просто понятное всем, вот и пользуемся. Удобно. А насчёт ведьм, ты ведь и меня ведьмой посчитала сначала. Метлу подо мной выглядывала.

     Я промолчала.

     – Это люди шабашами назвали, – добавила она.
     – А мы тогда кто?

     Лариса пожала плечами.

     – Мы тоже люди, только летаем.

     Меня почему-то слова Ларисы загрузили так, словно я наполнилась водой, и мне теперь надо выплыть внутри самой себя.

     – Нет, – решила я, – не надо мне на ваш шабаш. Вдруг понравится, а я обещала.
     – Тогда лети к бабушке Сене, – по-доброму улыбнулась Лариса, – а мне туда.

     Она ускорилась и по дуге скрылась в дали за лесом. А я повернула налево и полетела в Бобыли.

     Бабушка Сеня в этот раз сидела не за печкой, а рядом с ней – на старой, крашеной в рыжий цвет, табуретке. Белый платок её съехал на бок. Кошка всё так же висела на стуле. Я очень постаралась не смотреть туда, но всё же ухватила её взглядом на миг. Показалось, что хвост у неё загнут крючком. А может так и было.

     – Баба Сеня, тебе не скучно тут одной? Здесь ведь даже домового нет.
     – Не знаю, внученька, привыкла уже. Сначала, пока дом был полон людей, дела были – помогать им, подсказывать. А потом люди перестали слышать меня, и дом пустеть начал. Все разъехались, родные места позабыли.
     – Ба, а я могу тебе чем-то помочь?
     – Можешь, внученька.
     – Ты за этим меня ждёшь?
     – За этим.

     Я расстроилась.

     – Баба Сеня, но я не хочу сюда ехать. Какая из меня хозяйка, я ж не умею ни с печкой, ни с ухватом… Да и дом врос в землю. А строить новый денег нет.

     Она лучисто улыбнулась.

     – А тебе и не надо, ты люби просто.
     – Кого люби?
     – Всё, что тебе дано, люби. Но тебе пора, Таюшка.
     – Как пора! – встрепенулась я. – Ты же обещала про твою маму рассказать!
     – Скоро Степан проснётся, – ласково погрозила она пухлым пальчиком.
     – Бабушка, я про шабаш спросить хотела. Я женщину видела… Ларису… А там с колокольчиком могут помочь?
     – Лети, милая, завтра расскажу.

     С чувством, будто меня наполнили тяжёлыми камнями, я полетела домой. Едва я растеклась по телу, затиленькал колокольчик. Стёпка дёрнулся, но не проснулся. Какой день везёт – не слышит он. За окном ещё только светает. Я задремала.

 
     Стёпа сегодня в настроении, на меня подозрительно не смотрит. Позвал в 3D кино. Я еле сдерживала зевок. Мир без ограничений тела сказочен, а все спецэффекты в кино, как и все события дня кажутся просто плоскими картинками. Но я стойко держалась до самого Стёпкиного сна.

     Бабушка Сеня сегодня спросила, сильно ли я его люблю. Не могу понять. Когда сидела с ним в кино, хотелось прильнуть к нему. Хотелось, чтоб прижал к себе. Он будто чувствует, и, не отрываясь от экрана, крепко обнимает одной рукой за плечи. А здесь нет этого болезненного чувства. Есть спокойное осознание того, что он со мной, где бы я ни была. Любовь ли это?

     Про шабаш бабушка рассказывала то, что там собираются люди, умеющие летать, как я. Они не могут встретиться на земле: у кого-то денег нет на дорогу, у кого-то семьи, дела. А так очень просто, не так тоскливо. Ведь в жизни им нелегко: никто им не поверит, никто не поддержит, никто не полетит рука об руку.

     – Ба, часто шабаш бывает?
     – Когда как. Самый большой и долгий к переломному времени собирают, у вас это день Духов называется.

     Я насупилась.

     – Баба Сеня, это сказки.

     Она беззубо рассмеялась.

     – А в гостях у меня сидеть не сказки?

     Мне захотелось обнять её, как будто я маленькая, но потрогать тут никогда ничего не получалось. Везде будто пустота.

     – А ты мыслью меня обними, ласковой, – подсказала бабушка.

     Я подумала, какая она замечательная, и как я её, оказывается, люблю и, кажется, всегда любила. Вокруг бабушки засиял золотистый свет, она словно помолодела. И мне стало так хорошо, как ещё никогда не было. Мне показалось, что её светом засияла не только я, но даже висящая на стуле трёхцветная кошка.

     Домой пора.

     Стёпа опять проспал моё возвращение. Глаза красные. Устал, наверное. А может, с пива. Но всё равно мне везёт.

     Он предложил устроить романтический вечер. Из чувства вины перед ним я согласилась, но не знала, что меня ожидает. Уже привыкшая улетать по ночам, я маялась, как на дыбе, изображая радость от общения, от бокала вина, от свечей. Он что-то говорил о сердце, о нас, о будущем. Я плохо слушала. Только бы о детях не заговорил – какая из меня, ночной стрекозы, мамаша?

     Захлестнуло вдруг снова чувство вины – он меня любит, а я не в силах даже сдержать данное ему обещание. Я вдруг испугалась, что полёты стали для меня наркотиком.

     Отлучившись в душ, вернулась к храпящему существу. Поначалу расстроилась, а потом решила, что всё к лучшему, и попыталась улететь. Да только хмель в голове не давал мне расслабиться.

     А дальше начался кошмар. Душа просила воли, а тело не могло её дать. Чувство вины талдычило – сама виновата. Только перед рассветом я сумела справиться с опьянением, чувством вины и с облегчением воспарила ввысь хотя б на часик-другой.

     К бабушке я не полетела, решила найти место шабаша – того самого сборища близких по духу людей, пока есть немножко времени. Хоть глазком взглянуть на них, понять, что я не одна.

     И почему мне сразу не пришло в голову найти таких людей? Никогда раньше никого не встречала. Может, не хотела? Я просто болталась между небом и землёй, кайфовала от чувства свободы. Правда, не хватало прикосновений, но потом привыкла.

     На том месте, где встретила Ларису, я напряглась. Едва уловимое эхо нашей тогдашней встречи я ощутила не сразу, но по нему, как по дорожке, направилась в нужную сторону.

     Местом собрания оказалась вершина горы Лысая Уральской гряды. Ещё издали я увидела множество людей. Они были везде – на траве, в воздухе, на валунах. Кто-то цеплялся за кусты или деревья, как прибитый ветром пакет из супермаркета. И здесь я ни на ком не заметила ведьминской атрибутики – обычно одетые люди, каких полно на городских улицах. Все просто общались и делились новостями.

     Я почувствовала сильное притяжение от земли в этом месте. Приземлившись, поняла, почему люди собираются именно здесь. Едва ступив босой ногой на молодую майскую траву, я впервые ощутила тактильное прикосновение, настолько лёгкое, будто ветерок пробежал по ноге. Значит, всё-таки можно ощущать и в этом мире.

     На моё прибытие сначала никто не обратил внимания. Я подошла к группе людей, кружком расположившейся на прошлогодней сухой листве под толстым дубом. Мужчина в центре восьми женщин что-то увлечённо говорил. Я услышала итальянскую речь, но, тем не менее, легко поняла, что он рассказывал о своей молодой жене, которая уехала в отпуск на месяц.

     Заметив меня, он замолчал, женщины обернулись.

     –  О! У нас новенькая! – на незнакомом наречии воскликнула симпатичная пухленькая блондинка с короткой стрижкой.
     – Не новенькая вовсе, поопытней некоторых будет, – услышала я за спиной родной говорок.
     – Лариса! – обрадовалась я.

     Лариса по очереди познакомила меня с присутствующими. Иногда я вливалась в их беседы, а иной раз просто стояла рядышком и слушала. Они оказались очень открытыми и отзывчивыми людьми, но что я заметила позже, так это небольшое количество мужчин. Их и вправду было крайне мало, процентов пять среди всех. Я спросила об этом у Ларисы.

     – Мужчинам тяжелее летать.
     – Тогда как попали сюда они? – я показала на группу пятерых мужчин, уютно висящих над цветущей дикой яблоней.
     – О! – засмеялась Лариса. – Этот в розовой футболке со слоном и в джинсах пережил клиническую смерть. Тот, что в белой рубашке и чёрных брюках, умудрился пять раз жениться и столько же раз развестись. Вон у того в шортах и сланцах погибли все близкие. У сидящего в позе лотоса, с зелёными как у тебя глазами, вроде всё нормально в жизни – он строит красивые и удобные дома, но вот чего-то не хватает и всё тут. Ищет. А кое-кто из присутствующих вообще в коме лежит, – шёпотом добавила она.

     Среди себе подобных, понимающих людей я ощутила себя дома. Так легко и хорошо я не чувствовала себя ни в одной компании. И отключившись от мирских забот, я забыла о времени. Спросить про колокольчик тоже забыла.

     Утру было некогда ждать, когда я отведу душу и наболтаюсь. Оно наступило.

     Рванула я, не договорив фразу смуглой собеседнице с Мадагаскара, матери троих детей. В несколько моментов преодолела пространство и неуклюже плюхнулась в тело, рискуя целый день проходить в ужасном состоянии варёного огурца. Но куда больше меня страшило пробуждение Стёпы.

     Он терпеливо ждал моего возвращения – сидел рядышком с застывшим взглядом, направленным скорее в себя. Едва звякнул колокольчик, он вздрогнул, укоризненно посмотрел на меня покрасневшими глазами и демонстративно отвернулся.

     – Стёпка, прости, – я неуклюже подлезла к нему и обняла. – Прости меня.
     – Ты же обещала!

     Он попытался высвободиться, но я крепко обхватила его руками со спины и уткнулась лицом в шею сзади.

     – Это сильнее меня, Стёп, но я, правда, стараюсь. Вчера до утра почти мучилась.
     – Да я видел, что тебе скучно со мной, – от тихого отчаяния в его глазах меня накрыло невыносимым чувством вины.
     – Не с тобой! – не сдержалась я. – Просто я привыкла летать. С детства! Почему ты не понимаешь? Я сегодня встретила людей. Много, со всего мира, они такие же, как я. Порадуйся за меня! Ты же говорил, что любишь.

     Степан отстранился. Пригвоздив меня стальным взглядом своих серых глаз к кровати, он выпалил:

     – Тая! Я боюсь, что ты однажды не вернёшься! Растворишься, растаешь! Как иногда утром таяла мама, когда я просыпался. Боюсь я потерять тебя.
     – Тогда полетим со мной.

     Я сама подивилась спокойствию, с которым это сказала. Почувствовала себя свиньёй. И он ушёл. Не насовсем, как выяснилось вечером.

     Почему-то звякнул колокольчик. Я так обрадовалась его приходу, что не придала этому значения. Значит, всё-таки любит. Некоторую его прохладцу я списала на утренний конфликт. Перед сном он вдруг сжал меня крепко-крепко, даже сам зажмурился. Не отпускал, гладил волосы и целовал. Долго не мог уснуть, но усталость и нервы взяли своё.

     Душа моя тут же запросила воли. Мне вдруг стало так страшно от этой тяги. Захлестнула нежность к этому несвободному существу, моему Стёпке, хотя впервые в жизни я тоже почувствовала себя несвободной. Тяга взяла верх.

     Твёрдо пообещав себе, что это в последний раз, попрощаюсь с бабушкой, я расслабилась. Но тело вдруг натянулось, как тетива, позвоночник пронзила длинная боль. Что это? Боль немного погодя спала, и я снова попыталась расслабить тело. Ещё боль! Дикая! Такая, что ноги скрутило.

     Мысли забегали – что бы это могло быть? Звякнул колокольчик в прихожей, или показалось? Тихонько, стараясь не колыхать скрипучий диван, я встала и направилась на звук. Тишина. Что же делать? Бабушка Сеня, помоги! Ни один врач мне не сможет помочь!

     Я неслышно вернулась на диван и сделала ещё попытку выйти из тела. Боль! Колокольчик звякнул громче. Я спрыгнула на пол так, что диван икнул. Рванула к колокольчику – разобью! Стёпа следом вскочил с дивана, и, не увидев меня, с дикими глазами побежал в прихожую.

     – Ты здесь? – с облегчением он сгрёб меня в охапку. – Я думал, не помогло.
     – Что не помогло?
     – Ну колокольчик, ты. Я к одной женщине ходил.

     Я с ужасом уставилась на него.

     – Что ты сделал? Я теперь спать не смогу и… Я умру, Стёп.
     – Не умрёшь! – отрезал он сердито, глаза в красных сосудиках придавали ему зловещий вид. – Вот увидишь, ты привыкнешь! Только потерпи – я помогу тебе.
     – Как?
     – С тобой вместе спать не буду.

     Уже первая ночь показала бесполезность его помощи. Он добросовестно бодрствовал со мной часов до двух, а потом просто бессовестно вырубился. А я мучилась. Я ходила по квартире взад и вперёд, подходила к окнам и подолгу глядела в ночь, мечтая о звёздах и шабаше, о встрече с бабушкой, о новом, чего ещё не знаю. Я чувствовала себя в клетке.

     Под утро второй бессонной ночи я поймала себя на том, что напеваю «…он молчал, но ночью за окном темно, и она улетала всё равно…» Я заплакала.

     – Бабушка Сеня, что мне делать?

     Воздух тут же тонко заколыхался. Я насторожилась и уловила, что прихожей есть нечто невидимое. Или некто. Я направилась туда. Колокольчик висел над полочкой в воздухе и тихо вибрировал. Не звонил, а именно вибрировал – тоненько, как паутинка.

     – Что мне делать с колокольчиком, бабушка?

     Колокольчик завибрировал сильнее. Я поднесла к нему руки, и едва коснулась, как ощутила лёгкий толчок. По телу пошла волна тепла. Тело, подчинившись волне, замерло. Руки начали нагреваться. Волна возрастающим потоком заливала меня всю, как горячий океан. Я почувствовала, что усталость и измотанность бессонных ночей исчезают. Одновременно начали неметь ноги, и я тихонько присела на пол. Меня клонило в сон. В глазах потемнело, будто сама ночь надела мне на голову чёрный капюшон.

     Очнувшись, я увидела бабушку Сеню.

     – Баб Сень, я умерла?

     Она ласково улыбнулась.

     – Нет, Таюшка. Ты просто уснула.
     – Я освободилась от колокольчика?
     – Вернёшься, посмотришь.
     – Так значит, ты поэтому меня ждала? Помочь мне?

     Бабушка покачала головой:

     – Что вот мне с тобой делать? Давай, расскажу тебе о твоей прабабке, на которую ты похожа. Маму мою. Звали её Васса.
     – Она тоже летала?
     – Погоди, неугомонная, – засмеялась баба Сеня. – Я не знаю, летала или нет, ко мне ни разу не появлялась. Красивая она была очень. Бегали за ней парни, под окошками караулили. Замуж она быстро выскочила, троих ребятишек родила: меня и двух братьев моих. Да только не давали ей мужики проходу и тогда. Отец мой ревновал страшно. Соседки поговаривали, что бил даже, но я не видела. Без нас, видать, дело было. И однажды она ушла. Мне шесть было, братьям восемь и пять. Куда мама ушла, никто и не знает. Мы с отцом остались. Трудно было.
     – Ну и зачем ты мне тогда про неё рассказала, если она летать не умела? – удивилась я. – Её беда на мою не похожа.
     – Тебе, внученька, выбор непростой предстоит.

     В волнении я прижала руки к груди.

     – Ба! Скажи, как мне его летать научить?!

     Бабушка залучилась улыбкой.

     – Охохонюшки. Любишь, значит, раз мысли о нём. Эх, натворил он дел.  Не понимает. Но не сердись на него.  Плохо ему. Помоги Степану, если силы в себе найдёшь, а если улетишь – никто не осудит.
     – Бабушка, как мне ему помочь?
     – Научи летать.
     – Как? Сколько же времени на это понадобится?
     – Может, и жизни не хватит.
     – Да смогу ли я? – отчаяние охватило меня.
     – От тебя зависит, девочка ты моя бедная.

     Голос бабушки стал тихим и грустным, будто прощалась она. Я испугалась.

     – Баба Сеня! Не уходи! Как я тут одна?!

     Погладила меня бабушка по волосам, и почувствовала я её прикосновение, самым сердцем ощутила.

     – Идти мне надо, – золотистым светом окутала меня её добрая улыбка, – вот и кошка моя пришла. Ждёт. Я и не знала, что она ко мне так привязана. Я к тебе, а она за мной увязалась. Задушила я её, когда кудель пряла. Она мне клубок запутала, я её и привязала ниткой к стулу за шею, чтоб не мешалась. Не знала, что ей тоже больно. Никто меня этому не научил. И Стёпа не знает, насколько тебе сейчас плохо. Не подумав, сделал.

     У её обутых в меховые чуни ног возникло трёхцветное пушистое существо с хитрыми жёлтыми глазами. Существо потёрлось об чуни и потребовало внимания.

     – Пора, внученька.

     Бабушка Сеня исчезла, исчезла и кошка. Что делать дальше, я не знала. Сразу возвращаться не хотелось. Тоска от мысли, что я её больше не увижу, сдавила сердце.  Я направилась к Лысой горе.

     – Ларис, как можно научить человека летать?

     Этот вопрос, заданный Ларисе, почему-то всколыхнул всё общество. Со всех сторон начали подходит-подлетать люди. Посыпались советы и жалобы.

     – Нельзя научить их летать, пробовала, только хуже, ссоры да драки.
     – Я тоже пробовал жену научить, а она и слышать не хочет. Психушкой угрожает.
     – А может ей к гипнозу прибегнуть?
     – … нельзя гипноз!
     – … надо добровольно чтоб…
     – … сколько народу пострадало!

     От их мнений, выкриков и споров моя голова наполнилась скользкими мыльными пузырями. Они, похоже, забыли обо мне и пытались решить свои проблемы. Хотя у нас проблема была одна на всех. Я поднялась в небо.

     – Поищи дома, – услышала я вслед.

     Посмотрев вниз, я увидела, как буйноволосая Лариса в своём коротком светлом платьице машет мне рукой и ободряюще улыбается.

     Домой как раз возвращаться не хотелось. Да и Стёпка пусть помучается.

     Чтобы дать себе время на размышление, я полетела, куда глаза глядят. В итоге получила почти кругосветное путешествие, только какими-то бездумными зигзагами.

     В Париже чуток помечтала на макушке Эйфелевой башни. В Лондоне посидела на королевском троне, долго не смогла – тяжело. В Китае прогулялась по стене. В Южной Америке нашла-таки жабу Пипу, которую мечтала увидеть с детства. Точнее её крошечных детёнышей. Ещё поползала по руинам древних то ли инков, то ли майя. Северную Америку пролетела, не спускаясь, в кино насмотрелась.

     На Северном полюсе оказалось не очень интересно. Только яркая звезда прямо над ним привлекла моё внимание. Долго стояла в джинсах, футболке, босая среди снегов рядом с какой-то глубокой дырой и смотрела на сияние одинокой звезды. В дыру лезть не рискнула, мало ли.

     Потом опять полетела в Южное полушарие. Австралия мне понравилась, особенно где зелени много. Погостить бы тут подольше…

     Внезапно я ощутила резкую тоску по Стёпке. Такую, что умереть легче, чем ещё немного не видеть его. Бросив все красоты мира, я рванула домой. Но дома меня никто не ждал. Ни Стёпа, ни моё бренное тело в прихожей. Даже колокольчика не было. Лишь витал запах нашатыря.

     – Неужели я всё-таки умерла?! Возвращаться-то куда?!

     Эти мысли колыхнули пространство квартиры. А внутри меня загорелся пожар ужаса. Из угла за мной, истерично хлопая крыльями, вылетел маленький бежевый мотылёк. Я бросилась в комнату, ища хоть какую-нибудь подсказку, что же без меня случилось.

     В прихожей хлопнула дверь. Всклокоченный Стёпа с красными глазами влетел в квартиру, и, не снимая обуви, понёсся в комнату, при этом крича в трубку телефона:

     – Не смейте без меня что-либо решать, я буду быстро, только полис возьму! Вы меня слышите?! Не сметь! Не трогайте её! Ничего не колите! И что, что я ей не муж? Мы заявление подали в ЗАГС! Не умрёт! Я ей умру.

     Последние две фразы он бормотал уже себе под нос, выбрасывая всё из тумбочки.

     Значит, я ещё жива! От радости я готова была вылететь на улицу и закружится в вальсе с майским ветром, но вовремя поняла, что Стёпка торопится не зря.

     – Стёпа!

     Я кинулась к нему, но он, сжимая в кулаке мой полис, пробежал к выходу прямо сквозь меня. Я за ним. Он сел в такси, я полетела прямо над ними, подстраиваясь под скорость.

     Такси привезло его в больницу. Стёпа влетел в Приёмный покой, вручил полной женщине в светло-зелёном медицинском костюме полис. И упал на пол.

     Дальше я перестала что-либо понимать. Женщина в костюме бросилась к нему, тормошила его:

     – Парень, вставай! Что с тобой?

     Потом врачи, каталка, палата, трубки, иглы, аппарат, что-то ещё… А я вишу прямо над ним и смотрю на его закрытые глаза, чёрные брови, белые губы. Рядом что-то говорят мужчина врач и медсестра. Из слов вылавливаю одно: сердце.

     Так об этом сердце ты говорил! А я не слушала. Я вдруг поняла, что боль от чувства вины и стыда сильнее, чем я когда-либо ощущала в своей жизни. Мне страшно захотелось его обнять, попросить прощения, выдрать в этот мир. Да нечем.
Где моё туловище?!

     Где-то едва уловимо зазвенел колокольчик. Вот почему его не было в прихожей! Ты позаботился об этом, мой хороший, мой родной! И плакать здесь тоже нечем.

     Я полетела на звук. Звон усиливался. Тут я услышала чей-то разговор:

     – Ситуация, конечно, жуть. Сначала девушку привезли без сознания, потом её парень поехал за полисом, привёз и отключился. Сердце. А что с этой, не ясно. Дышит, сердце в норме, всё в норме. Думали, наглоталась чего, так нет. Ушли решать, что с ней делать. Пока глюкозу вкололи на всякий.

     Из палаты вышли две медсестры. Я нырнула внутрь. Моё тело лежало под капельницей и ровно дышало. Лицо, правда, было бледноватым. Неужели так всегда? Не замечала раньше. А Стёпка на всё это смотрел и боялся. Бедный мой.
Что делать? Нырять? Или подождать?

     Я снова слетала к Стёпе. Лежит, молчит. Сердце слабо бьётся. Мне даже показалось, будто я вижу его очертания в Стёпкиной груди. Бейся! Не останавливайся!

     Надо возвращаться и просится к нему. Я вернулась в свою палату и хотела уже плюхнуться в тело, как в голову пришла мысль. Нужно дождаться вечера, чтобы не выгнали. Если плюхнусь сейчас, в туалет захочу и не смогу долго строить из себя спящую красавицу.

     Пока меня докапали, пока наступил вечер, я торчала рядом со Стёпкой. Он в реанимации тоже был сейчас один. Он всё такой же бледный с белыми губами, от чего его тёмно-каштановые короткие волосы казались чёрными.

     – Стёпушка, – позвала я, как будто бы он мог слышать.

     Попыталась его поцеловать, но не получалось поймать даже лёгкого прикосновения. Хотя бы как с бабушкой. Ни обнять, ни прижаться. Ничего. Я еле дождалась, когда дневная смена уйдёт, и вернулась в себя.

     Медсестры в сестринской открыли рты от удивления, увидев меня в дверях. Одна перекрестилась.

     – Очнулась? – ворчливо спросила пожилая.
     – Очнулась, – киваю. – А можно мне парня своего навестить?
     – А ты откуда знаешь, что он тут?

     Не то ляпнула.

     – Чувствую, – говорю. – У него сердце больное. Нельзя ему нервничать. Раз со мной так, значит, и с ним неладно. В прошлый раз сюда же отвозили. Было уже, – соврала я.
     – А с тобой-то что случилось? Таблеток наглоталась?
     – Да, нашла у него какие-то для сна, – продолжала я врать. – И выпила тройную дозу. Не знала, что такая реакция будет. Со сном у меня проблемы. А что за таблетки, не помню.
     – Я ж говорила, что нажралась таблеток, – обрадовалась молодая медсестра. – Валька ошиблась.

     Старая пожала плечами.

     – Да может. А тебя, говоришь, к нему отвести?

     Я сложила ладошки вместе перед собой:

     – Пожалуйста! Вдруг до утра не доживёт.

     Слезу выдавливать не пришлось, эта мысль меня и правда ужасала. Слёзы покатились по щекам тут же.

     Старая сжала губы, с минуту помолчала, потом встала:

     – Пошли уже. Везучая ты. Смена сегодня нормальная, должны пустить.

     – Стёпушка! – с дверей бросилась я к Стёпке.
     – Тихо! – зашипела на меня медсестра. – Мы так не договаривались! Выгонят.

    Она грозно смотрела на меня из-под сдвинутых бровей, но тут же немного смягчилась.

    – Я дежурным Лерке и Светке сказала про тебя. Лерка у нас всё сериалы смотрит турецкие. Жалко ей тебя стало. Сиди, если хочешь, но ничего не трогай и не шуми. Дорогу обратно найдёшь. Туалет по левой стороне третья дверь. Увидишь.

     Медсестра ушла, а я осталась со Стёпкой. Белым с чёрными волосами. В какой-то миг представился под ним гроб вместо больничной койки. От ужасающей мысли даже замахала руками.

     – Стёп, – заговорила я больше сама с собой. – А я виновата. Знаю. Не надо было ходить туда. Я тебя сюда загнала. А как вытащить, не понимаю.

     Слёзы снова покатились по щекам. Подумалось вдруг, что он ведь тоже может быть, понял, как это летать. И меня сейчас видит и слышит. А вдруг он улетел на шабаш уже? И после него не вернётся, потому что поймёт, что там лучше, чем со мной?

     Я наклонилась над его лицом.

     – Стёп, подай знак, ты здесь или улетел? Как-нибудь!

     Тихо. С надеждой я оглядела палату и аппаратуру. Ничего нигде не двигалось, не шевелилось и не издавало никаких лишних звуков.

     – А может, мне вернуться в свою палату и полететь? И там я тебя увижу?

     И тут же пронзила мысль:

     – А вдруг ты не летаешь? А лежишь тут без сознания! Я уйду, и с тобой что-нибудь случиться. Вдруг я не успею помочь! И тебя не станет.

     Желание полететь и проверить, где Стёпа, и страх оставить его одного разрывали меня. Я встала на колени у койки, ноги отказывались меня держать.

     – Стёп, что мне делать?!

     Я отчаянно заревела, одной рукой закрывая рот, чтоб не услышали за дверью, а другой взяла его руку и прижала к щеке. Тёплая, немного шершавая от работы, родная уже. До дрожи хотелось запомнить чувство прикосновения к его коже, если вдруг…


     – Девушка, а ты что здесь делаешь?

     Лера, что вчера меня пустила, сейчас грозно взирала на меня сверху. Рядом с ней стоял мужчина в белом халате и с удивлением разглядывал сидящую на полу меня. Я поняла, что ночью уснула. Леру подставлять не хотелось.

     – Извините, я тихонько сюда пробралась. Боялась, что умрёт.

     Взгляд Леры потеплел. Мужчина вгляделся в Стёпу:

     – Да нет, живой вон.

     Я с трудом расправила затёкшие ноги и поднялась. Бледный Стёпка с красными глазами молча смотрел на меня. Губы немного порозовели.

     – Стёп, ты как? – я дотронулась до его руки.

     – Нормально, – пожал он плечами, но в его глазах я уловила нечто новое, чего раньше не видела.

     Мужчина отодвинул меня в сторону и осмотрел Стёпу. Потом бросил взгляд на меня, хмыкнул и обернулся к медсестре:

     – Пусть она немного побудет здесь. А я отдам распоряжение перевести его в палату.

     Когда за врачом и Лерой закрылась дверь, я хотела от радости расцеловать всё Стёпкино лицо, но замерла на его фразе:

     – Тай, а я ночью летал.
     – Что? Ты в коме был?!
     – Не знаю, но тебя видел тут. Как ты плакала. Звала меня. Видел, как ты прилетала ко мне, а сам как-то догадался спрятаться внутри себя, потом снова вылетал. Я и не знал, как там хорошо, сердце не болит. Ничего не болит. И усталости нет.

     От улыбки в уголках его серых глаз появились лучики-морщинки.

     Столько вопросов завертелось в моей голове, но губы обронили один:

     – Почему ты вернулся, раз там хорошо?
     – Я рассказывал, что мама по командировкам ездила, инспектором работала на химпроме. Я маленький думал, что она исчезает к утру и меня бросает. А она старалась улетать в ночь, чтобы со мной днём побыть. Не знал, как тяжело ей со мной расставаться. Теперь знаю. Я проклинал её командировки, думал, что они важнее меня. А сейчас вижу, что просто так работу не бросишь. Не поеду, что-нибудь взорвётся. Страшно.

     Горечью отозвались во мне его слова.

    – Поэтому вернулся? Из-за работы?

     Стёпка хитро улыбнулся.

     – Когда ты держала мою руку у койки, мне страшно захотелось почувствовать твою мягкую, тёплую кожу. Вспомнил, как в Новый год на городской ёлке ты потеряла варежки, а я грел своими ладонями твои ледяные детские руки. А когда проснулся вчера дома и увидел тебя, сгорбленную на полу без сознания… Тайка, при одном воспоминании мне хочется расплакаться, как мальчишке.

     Как почувствовать золотистый свет внутри, если его не видно, я не понимала, но точно знала, что сейчас свечусь. Бабушка Сеня бы увидела.

     – И я не знала, что так страшно терять близких. Думала, что такого, всего лишь ночь. Теперь знаю.

     – Вижу, – Стёпкины красные глаза улыбались. – Уснула даже возле койки. И это ночью-то. Улетала?

     – Нет. Страшно. Раньше иногда даже думала, что тебе без меня, ночной стрекозы, было бы лучше. Нервов меньше.

     В голову залетела мысль.

     – И Васса не знала, что бабе Сене плохо без матери. Думала, что без неё им всем станет легче.
     – Какая Васса?

     Дверь в реанимацию распахнулась и послышался голос Леры.

     – Девушка, выходите. Больного перевозить надо.
     – Стёп, я приду к тебе. Узнаю, куда перевезли и приду. Хорошо?

     Стёпка взял мою руку и прижался к ладошке колючей щекой.

     – Хорошо, Тай.


     А колокольчик-то где? Этот вопрос закрался в сознание, когда лифт за Стёпкой и Лерой закрылся. Звенел же где-то? В реанимации точно не было. Я вернулась в палату и осмотрела все. Нету. Зашла медсестра, сказала, что меня отпускают домой. Сказала, что к Стёпке пустят только завтра. Лерка передала.

     Дома я перерыла всё, что можно. Колокольчика не было. Да где ж он тогда звонил в больнице?

     Есть сильно не хотелось. Я нашла в холодильнике остатки сыра и батон, сделала бутерброд и весь вечер просидела на подокошке, глядя на город. Когда стемнело и крошечные машинки начали резать светом фар встречную темноту, вспомнила про бабушку Сеню. Захотелось полететь. Только не к кому.

     Попробовала уснуть, почему-то не спалось. Не хватало тёплого Стёпки под боком. Начала считать баранов и тут увидела дом бабушки Сени.

     Стульчик и рыжая табуретка были пустые, кошки не было. Клубка под стульчиком тоже не было. На стульчике лежало веретено, от веретена вместо клубка нитка тянулась к потолку. Под потолком в воздухе висел мой хрустальный колокольчик. А к его язычку было привязано много-много ниточек. Тонкие пыльные ниточки тянулись к колокольчику с разных сторон.

     Я пыталась рассмотреть, куда ведут эти ниточки. И не увидела, а почувствовала, что вон та ниточка тянется к бабушке Сене, рядом с ней нитка тоньше к Вассе, её матери. А та моя! Я точно это знала! О! А вон та ведёт к тому мужику с Лысой горы, что с зелёными как у меня глазами! Я как-то поняла, что он придёт сюда, в бабушки Сени дом.

     Наверное, все ниточки – это какие-нибудь люди из родни. Только я так подумала, как веретено встало на стульчике прямо по струнке и медленно завертелось, от чего ниточки по очереди стали тянуть за язычок хрустальный колокольчик. Звук от каждой ниточки шёл свой, не похожий на другие, но на каждый моя душа отзывалась тихим нежным звоном.