Эхо забытого боя

В горном селении Северной Осетии, в двух тысячах километров от Москвы, возле старого дома сидел старик. Он сидел на толстом бревне, когда-то бывшем стволом огромного  грецкого ореха. Старик поглаживал трещины на древесине, словно пытался прочесть в них знаки прошлого. Его потускневшие от времени глаза устало смотрели вдаль. В этом взгляде читалась не просто старость — в нём таилось нечто большее. Что-то, похожее на ожидание.

В конце пустой улицы селения он увидел незнакомую женщину. На ней было удлиненное платье из плотной ткани, легкие мокасины на ногах, светлый шелковый платок. В её походке читалась усталость долгого пути, который проделала женщина, чтобы оказаться здесь. Незнакомка шла медленно, словно каждый шаг давался ей с трудом, однако в этой медлительности чувствовалась странная целеустремленность. Взгляд скользил по стенам домов, заборам, будто искал что-то конкретное, может быть, знакомое ей.

Вид незнакомки встревожил сидящего старика. В походке и во всём её облике было что-то ещё, непонятное, но очень знакомое… Слушая шуршание гравия под ее ногами, старик невольно напрягся. Он почувствовал: незнакомка появилась здесь не случайно, эта встреча изменит его жизнь.

Женщина приблизилась, на мгновение задержала взгляд на бревне, на котором он сидел, уголки губ дрогнули в полуулыбке - такое же большое бревно лежало возле дома ее бабушки. Она остановилась, машинально поправила рукой сбившийся платок на голове легким, быстрым движением. Незнакомка поздоровалась со стариком на русском языке.

"Подскажите, — её голос прозвучал неожиданно твёрдо для уставшего человека, — как мне найти старейшего жителя села? Дедушку Цариона?" Услышав её мягкий голос, русскую речь, старик вздрогнул. Фигура женщины, светлый платок на голове царапнули память, пробудили смутное, но настойчивое ощущение: "Я видел это раньше". Этот жест… Он знал его.

В голове  мелькали обрывки воспоминаний: белый платок, гроздья черемухи, осыпавшиеся снегом на плечи, тепло чьей-то ладони. Но образы расплывались, не складываясь в целое. "Это я," — вырвалось раньше, чем он успел осознать. И сам поразился своему голосу — русскому, чистому, как будто так говорил всю жизнь…  Старик замер в изумлении. Русский? Он не говорил на нём… или всё же говорил? Память, как река подо льдом, зашевелилась.

Обрадованная женщина представилась Екатериной, с волнением начала рассказывать ему, что приехала из России. В этом далеком селении, в братской могиле похоронен её двоюродный дед, погибший в годы Великой Отечественной войны. Дед Иван ушел на фронт в двадцать два года и пропал без вести.
   
Екатерина поведала о матери солдата, своей прабабушке, десять лет ожидавшей  возвращения четырех сыновей с войны, но так и не дождавшейся их. Она изложила старику всё, что сама узнала из архивных документов,  главное - здесь в горах, у высоты 114,0 погиб младший из братьев, Иван.

Под мягкий южный говор женщины перед глазами старика стали появляться яркие оранжевые всполохи взрывов, послышался свист летящих снарядов, треск пулеметных очередей, человеческие крики и ржание лошадей. Как будто в старом кино, он увидел молодого парня, летящего вперед на своем горячем коне Орлике, навстречу яростному свинцу, которым поливали  красную конницу немецкие пулеметы, закрепившиеся на той самой высоте.

Вдруг пулеметная очередь пронзила ногу кавалериста острой вспышкой боли, следом раздался оглушительный взрыв… Орлик, опрокинутый мощной взрывной волной, с кровоточащей грудью, разорванной раскаленными осколками, упал вместе со своим седоком. Конь, вздрагивая в конвульсиях, лежал на земле, горячей от взрывов и бурой от крови убитых кавалеристов. А под ним, потеряв сознание от боли, придавленный своим верным боевым другом, лежал боец красной конницы…

Эта картинка в одно мгновение пронеслась в голове старика так явственно, как будто всё произошло только что, на его глазах. Стала тупо болеть голова, лицо старика вдруг сделалось землисто-серым… Он заскрипел зубами от резкой боли и нахлынувших  воспоминаний…

В этом селении старик Царион жил давно, сколько себя помнил, но не мог сказать точно сколько лет. Сейчас уже не было в живых ни его жены, ни соседей, с которыми он общался в молодости, ни ветеранов той давней войны. Только он жил и жил, как библейский старец Симеон, разменяв уже сто четыре года.
 
Из дома вышла стройная темноволосая осетинка лет двадцати, правнучка старика Изабелла, прадед называл её просто Белла. Старик посмотрел на Беллу и в очередной раз удивился: как же она похожа на его покойную жену, тоже Беллу. Свою Беллу он увидел впервые  восемьдесят один год назад, в декабре 1942 года…

После недельного беспамятства и горячки, вызванной тяжелым ранением ноги, он очнулся в этом самом доме, возле которого сидел сейчас. Открыв глаза, увидел перед собой прекрасное лицо молодой горянки. Она смотрела на него широко распахнутыми, немного испуганными глазами цвета спелой смородины.

Радость появилась на лице девушки, она начала что-то быстро говорить, но её речь была непонятна раненому бойцу. Прошел еще месяц, прежде чем он  смог встать на ноги. Парень научился общаться жестами с девушкой и её родителями, понимал какие-то слова, адресованные ему, но память, покинувшая его после взрыва и контузии, не возвращалась.

Он не помнил, кто он и откуда, сколько ему лет, как его зовут, как он здесь оказался, не ведал кто эти незнакомые добрые люди, так заботливо выхаживающие его. Хозяева дома стали называть его Царион, что по-осетински значит "жизнеспособный", и постепенно прозвище стало его именем. Царион долго привыкал к непонятному языку, со временем научился различать осетинские слова и многие из них запомнил.
 
Но чужой язык за годы жизни в селении так и не стал родным бывшему воину. Он часто уходил в долину с отарой овец, туда, где мог петь песню, которая всплывала иногда в его памяти, говорить слова, значение которых он забыл. Эхо стало его тайным собеседником — единственным, кто понимал язык, забытый даже им самим. Оно отчетливо и звонко повторяло: "Ма-ма... я вернусь… жди".
 
Односельчане посмеивались и сторонились, не понимая его. Соседи видели, как он замирает, прислушиваясь к горным отголоскам, как разговаривает с пустотой, и качали головами: "Контуженный… Потерял разум на войне". Но для Цариона горное эхо было не просто звуком, а его единственным другом, хранителем памяти, которая еще спала где-то глубоко внутри. Поэтому с людьми старик был немногословным, жители села привыкли считать его молчуном.

Красавица Белла, выходившая молодого бойца, стала вскоре его женой, и они прожили вместе очень долго. Подарили жизнь пятерым сыновьям, потом радовались появлению внуков и правнуков. Жизнь пролетела быстро вся в трудах и заботах, вот уже и Белла покинула этот мир пятнадцать лет назад.
 
Старик Царион и Екатерина продолжили разговор в доме, за накрытым столом. Правнучка Белла хлопотала вокруг них, ставила лучшие кушанья на стол, радушно угощая гостью по законам кавказского гостеприимства. Белла с интересом разглядывала незнакомую пожилую женщину, приехавшую из далекой Рязанской области.

Несмотря на своё совершеннолетие, Белла ещё ни разу не покидала своё родное селение, не видела чужих людей. Она с удивлением смотрела на прадеда и не могла поверить: он говорил по-русски. А старый Царион медленно подбирал давно забытые слова и сосредоточенно вглядывался в приезжую женщину, словно пытался разгадать какую-то тайну.

После обеда дедушка Царион и Белла повели Екатерину за село. Она хотела увидеть место гибели деда Ивана, попрощаться с ним.  На краю долины, у остатков немецкого бетонного дота, откуда восемьдесят один год назад яростно строчили пулеметы фашистов, они остановились.

"Вот здесь все и случилось" - сказал Царион. Женщина достала из сумки фотографию погибшего деда Ивана, привезенную с собой. С пожелтевшей от времени фотокарточки смотрел молодой парень, ровесник Беллы. "Я искала это место, чтобы сказать ему "прощай", — прошептала Екатерина, протягивая фото старику.

Он взял снимок. Остолбенел от неожиданности. Глаза его расширились. На фотографии был ОН — тот самый юноша, что когда-то скакал на Орлике, тот, кто потерял память в этом самом месте. Но теперь он видел не просто лицо — видел себя, ЖИВОГО.
 
Опять в его голове промелькнула вспышка молнии - старик узнал это фото, отправленное  матери из армии в мае 1941 года, в самом начале своей срочной службы. Не знал тогда, что это будет единственное его изображение, сохранившееся для родных. Что через месяц мирная жизнь рухнет, а он сам исчезнет — для всех, кроме этих гор.

"Нет, он не погиб, Я ЖИВ" - громко произнес Царион. Горное эхо тут же  подтвердило его слова: "...не погиб… жив…" Он закрыл глаза, перед ним в тумане воспоминаний проступила мать: чёрная юбка, ситцевая кофточка, белый платок… Слёзы катились по ее лицу, а губы тихо шептали: "Ванюшка, сыночек, кровиночка моя, возвращайся скорей…"

Разбуженная память старого Цариона заставила его заново  пережить свой последний, почти забытый бой и вспомнить то, что безжалостно стерла война из его памяти: родные края, родной язык, мать... "Мама, я жив..."- в полный голос проговорил Царион, "жив… жив..." повторяло за ним эхо. "Я вернулся, мама, я вспомнил…" твердил Царион, "вернулся... вспомнил…" радостно подтверждало эхо.

Он держал в дрожащих руках свою фотографию, слёзы катились по старым морщинистым щекам. Сердце наполнилось благодарностью судьбе за подаренную встречу, за вернувшуюся к нему память.

Екатерина замерла, чувствуя, как мурашки пробегают по телу. Она изумленно смотрела на старика — на его сияющие глаза, на слезы — и вдруг поняла: перед ней не просто старик - старейший житель села. Перед ней стоит тот самый солдат со старой фотографии. Её дед Иван. Она невольно прижала ладонь к губам. "Дед… он жив. Всё это время он был жив!" - стучало в висках. Екатерина шагнула вперёд, затем застыла на месте, не решаясь поверить… "Вы… вы и есть мой дед?"

Старик провёл пальцем по изображению — по улыбке, которая когда-то обещала маме возвращение. Теперь он знал: обещание сдержано. Он вернулся. Не в тело юноши, но в свою память, в эту долину, где когда-то оборвалась его прежняя жизнь. Долина, которая считалась точкой его гибели, теперь стала точкой его возвращения.

"Не прощай, — тихо сказал он, обращаясь и к долине, и к горам, и к Екатерине — А здравствуй." Эхо мягко повторило: "Здра-а-авствуй…" Фотография в его руках стала мостом - через годы к тому юноше, к майскому утру сорок первого..

Белла, стоявшая рядом, тихо пожала руку прадеда. Зоркими молодыми глазами она сразу уловила сходство родного лица с неизвестным юношей на старом фото. Но молчала, воспитанная в уважении к старшим. "Жаль, что жена умерла, не успела рассказать мне все до конца, а без неё я не смогу это узнать" - задумчиво сказал старик.

Неожиданно раздался радостный голос Беллы: "Я помогу тебе, дедушка. Я слышала эту историю много раз, помню её наизусть". Белла восторженно смотрела на него, радуясь произведенному впечатлению. Любимая прабабушка не раз ей рассказывала о чудесном знакомстве с будущим мужем, и теперь Белла готова была пересказать семейное предание со всеми подробностями.

В декабре 1942 года, после памятного боя красной кавалерии с фашистами за высоту 114,0 в долине осталось лежать много убитых советских бойцов и лошадей. Жители селения ночью выходили за село, чтобы собрать трупы и предать земле убитых. Таковы были законы их предков: каждый умерший должен лежать в земле, а воин, защитивший тебя, тем более достоин уважения и погребения с честью.

Седоку Орлика повезло: когда родители Беллы старшей решили забрать убитого коня на прокорм, то увидели под ним залитого кровью бойца в бессознательном состоянии. Глядя на юношу, они думали о своём сыне, тоже ушедшем на фронт: "А если и он лежит сейчас где-то раненый и ждет помощи? Нам нужно обязательно спасти этого парня, чтобы и нашему сыну тоже кто-нибудь помог…"

Под покровом зимней ночи, рискуя жизнью, они унесли в свой дом раненого кавалериста. А дальше были два месяца тайной борьбы за его жизнь, пока немцев полностью не отогнали далеко от их района.

Так перед старым Царионом раскрылась правда: он не был ни призраком, ни чужаком. Он был тем, кто вернулся. Вернулся, чтобы держать в руках фото юноши, которым когда-то был, и слушать, как эхо повторяет его слова: "Я жив".