Монтагонеску

Семен Илларионович был писателем. И у него для этого были все предпосылки: трубка, кресло -качалка, свежий молотый кофе. Очки.
Более того, у него была фамилия Картуз. И жил он на третьем этаже панельного дома, где между панелями остались строители.
Они стучали молотками и громко смеялись. На крыше дома сидел арбузного вида человек, это был Дмитрий Рост.
Он болтал ногами и кидал яйца. Происходило это действо по вечерам, когда влюбленные выходили из арки, мечтая об уютном домике с торшером в углу и деревянной лошадкой на подоконнике.
 И вдруг! Перед ними разлеталось яйцо. Девушки вскрикивали, мужчины два раза подпрыгивали вверх, что, безусловно, укрепляло их чувства.
Они сразу же шли в загс и больше никогда не расставались.
На пятом этаже жил музыкант Иван Федорович Пирс. Он играл на пианино и даже не понимал, насколько это аморально.
На втором этаже пребывала собака. На четвертом постоянно менялось – то пили, то дрались, то вдруг страсть.
На первом этаже жил Васятка.
Как только писатель усаживался за стол, какая-то сволочь начинала сверлить. Другая сволочь таскалась с газонокосилкой, третья с трубой, из которой почему-то дул воздух.
Кроме того, кто-то названивал в дверь, а им нужны были понятые.
Писатель закрывал окна и не знал чем дышать. Мне нужно снять номер в отеле! думал он и представлял, как в одних номерах лежат отчаявшиеся мужья, от которых поуходили жены, а в других веселые пьяные женщины, способные вернуть радость жизни.
Он тут же представлял красные ковры, люстры, шампанское… Я возьму себе псевдоним. Например, Мак Вельс или Пьер Маше. Или М. Монтагонеску.
Как только шумы на улице утихали, тут же начинала лаять собака.
- У нее сейчас сложный период, - сказала её хозяйка, дамочка лет тридцати. – Я купила ей котика и хомячка, чтобы она почувствовала, как вам это сказать,  - она стала высмаркивать свой носик. – Эмоциональный комфорт.… 
Писатель вздохнул и предложил увезти несчастную в лес. На воздух.
- Я пригласила психолога, - сказала дамочка и прижала собаку к груди. - Ну что с тобой, Эбби, девочка моя…  Она перестала улыбаться, понимаете? – дамочка посмотрела на писателя, ища поддержки.
Писатель удивился. А он тоже давно не улыбался.
- Она стала такой скрытной, - продолжила дамочка.  – Я чувствую, что она что-то не договаривает, - она перешла на шепот. – Вчера отказалась слушать  симфонию Бетховена фа мажор, представляете? 
Куда мне уехать? думал писатель. Может, в деревню? Но и там, скорее всего, будут  лаять собаки, петь петухи и по улицам шляться старухи.
Он сидел за своим писательским столом и ждал. Но как только собака отвлекалась на хомячка, тут же начинал играть Пирс.
И играл он так, как будто бы выжимал одеяло, или выбивал ковер. Или мстил. 
Один раз он так увлекся, что разломал пианино.
- Меня распирает! - признался он. – Мне необходимо!
Писатель пошел к доктору Римме, но тот улыбнулся и сказал, что это хорошо.
- Пусть уж лучше рояль, - сказал он. – А то знаете!
Вечером Пирс уходил в бар, а он там тоже играл, у собаки начинался сеанс, но на четвертом этаже звенели пощечины и бокалы.
Сначала ревновала жена.
- Ах, ты паскуда! – выкрикивала она и кидала, по всей видимости, нож.
Потом ревновал муж.
- Я знаю! – кричал он. – Я все знаю! 
 Один раз писатель поднялся и позвонил им в дверь. Открыл муж.
- Это возмутительно,  – только и мог сказать писатель.
- Извините, - сказал муж, но его жена рассмеялась и сказала, что он совершенная сволочь.
- Я нашла вот это! – она стала трясти женскими  трусами. – Сорок восьмой размер, между прочим! Это кто же у нас с такой жопой?
- Это мамины! – уговаривал муж. - Она мылась у нас и забыла!
- Да что ты! – смеялась жена.
- Ну, скажите вы ей, - муж в отчаянии посмотрел на писателя.
- Я не должен этого говорить, - писатель начал краснеть. - У нас с вашей мамой была романтическая связь …   
- Не может быть, - удивился муж.
- В это трудно поверить, - писатель заволновался. – Мы почувствовали желание, невыносимое, сильное…  Мы не могли ему противостать!
- Вы хотите сказать…
- Именно! – писатель положил руку на грудь. – Мы поддались! Этот огонь
охватил нас, зажег! Подчинил себе!
- Я что-то не совсем поняла,- растерялась жена. – Вы с мамой…
- Да! – воскликнул писатель. – Мы воспылали! Мы ощутили силу, которая соединила наши сердца и души!
- То есть вы и мама…   
- Конечно! – воскликнул писатель. – Мы откинули всякий страх, стыд, притворство! Мы открыли себя друг другу!
- Не может быть…
- Нас увлекла немыслимая страсть! Безжалостно! Бесповоротно! Беспощадно!
- Не могу поверить, - жена перевела взгляд на мужа.
- Я прошу вас! – писатель склонился в поклоне. – Это наша интимная тайна.
- Ну, разумеется! – муж похлопал его по плечу. – Может, чаю?
- Благодарю, - писатель еще раз поклонился. – Мне надо идти!
Он спокойно пришел к себе домой и начал писать. Но тут кто-то позвонил в дверь и это оказался Васятка. Он протягивал стаканчик и мычал.
Писатель насыпал ему соли, но Васятка замотал головой. Писатель высыпал соль и  насыпал сахар, но Васятка вытянул губы трубочкой и хотел что-то сказать.
- Чай? – спросил писатель. – Кофе? Мука? Сода?
Васятка вскинул брови.
- Вино? Коньяк? Водка? 
Васятка сделал большие глаза и испуганно посмотрел куда-то в сторону. 
- Манка? - не выдержал писатель. –  Молоко? Мед? Что? Что ты хочешь?
Васятка на мгновение замер, потом вытянул шею и стал принюхиваться к воздуху.
 – Масло? – писатель терял терпение. – Халва? Ну что? Что тебе нужно?
Васятка потрогал себя за ухо, как будто проверяя на месте оно или нет, и прищурившись, посмотрел куда-то наверх.
- Ну что? Что? – писатель едва себя сдерживал. – Колбаса? Сало? Варенье? Ну, скажи мне!
Васятка приготовился что-то сказать, но тут залаяла собака. 
- Хоть бы ты сдохла! – прокричал писатель. – Ну, какая же сволочь! Представляешь, она не хочет слушать симфонию! 
Васятка повернул голову и, открыв рот, стал прислушиваться. Собака лаяла и вызывала в писателе самые отвратительные желания.
- Крахмал? - спросил он, чувствуя, как хочет схватить Васятку за его тонкую, жидкую шею. – Ну что ты молчишь?
Васятка потрогал себя за нос и как будто бы удивился тому, что он есть.
- Говори! – писатель не выдержал и стал трясти его за плечи. – Говори, я тебя прошу!
Васятка хотел что-то сказать, но слово никак не поддавалось. Оно скользило и соскальзывало в узкий тоннель и карабкалось по нему и, подтягиваясь на руках, ползло, и,  подползая к губам, всякий раз цеплялось трубчатыми ногами за какие-то железные прутья и не могло пройти.
Писатель видел, как от напряжения у него над виском вздулась вена.
- Хватит! – сказал он и закрыл руками лицо. – Прости меня.… Прости…
Васятка вытер рукавом слюну и растерянно улыбнулся.
- Хлеб, - писатель посмотрел на него сквозь слезы. – Да? Хлеб?
Васятка закивал головой и протянул ему стаканчик. Писатель пошел на кухню и отрезал половину от буханки. Господи! подумал он. Что со мной?
 Выйдя на площадку, Васятка начал спускаться по лестнице и вдруг обернулся.  Он поднял руку вверх и, растопырив пальцы, повернул к писателю ладонь. Тот сначала не понял, а потом протянул свою руку вперед и направил ладонь к нему, как будто бы  прикасаясь своей жизнью к его жизни, хотел сказать:
 Мы с тобою одно.