Авторские поиски жанра

                ВЛАДИМИР ВЛАДЫКИН               
                Авторские поиски жанра

       Эта статья писалась более тридцати лет тому назад, когда автор этих строк отторгался местным писательским сообществом потому, что освещал не творческую жизнь местного сообщества, а то, что мешало развиваться начинающим литераторам…
       В областном объединении при местном Союзе писателей человеческие отношения явление редкое. Я позвонил  Е.В., редактору литературной страницы областной газеты «Брянские известия» о том, что закончился областной семинар. Он позволил мне написать отчёт, и обязательно как проходило мероприятие, появились ли новые дарования.
       Я написал заметки, принёс в редакцию. Е.В. всегда занятой, сказал, он сейчас не может, что прочитает на днях и попросит зайти через неделю. 
       Зашёл, Е.В. сидел весь окутанный думами, ответил, что пока не успел. Но прочитает мой материал. Прошла ещё неделя.  Я пришёл, Е.В. сказал, что он его просмотрел, и заметил, что надо бы его углубить, что я и сделал. Я звонил, заходил, и ничего в ответ. Так мои заметки пролежали полтора месяца. Однажды открываю газету. Вместо моей статьи о семинаре написал его приятель. Но он там и близко не был. Свою статью я забрал.
       Так она и пролежала у меня в архиве более тридцати лет...
       Местных литераторов таких, чтобы радели о разнообразии жанров, у нас в области просто не было, или они загнаны в так называемый пятый угол.
       А если среди начинающих прозаиков или поэтов, (не говоря о драматургах, критиках, публицистах), находятся новомодные, то их подавляют чиновники от литераторы. Впрочем, одарённая молодёжь, зная мало-мальски, что такое Союз писателей, попросту его обходит стороной, собираясь у кого-то на квартире.
       Хотя один местный критик, так называемый популист, то есть он популяризирует сам себя, считает, что среди местных, которые пробуют свои силы в литературе, нет ни одного таланта стоящего внимания, что у нас засилье бездарностей, которые не тянут даже до  среднего уровня.
        И то верно, что традиции соцреализма настолько укоренились в писательском сообществе, что для них другого направления не существует даже сейчас, в новое время.
        А молодёжь пробует в иной манере отображать действительность. А ведь даже критический реализм в 19 веке не оставался застывшей формой. Ведь роман «Что делать» написан в неореализме, что близко к фантастике. И роман И.А. Гончарова «Обломов» считался в прошлом веке новаторским, как и все романы И.С. Тургенева.
        Истории литературы известны такие направления, как критический реализм, поток сознания, разновидности авангарда и т.д.
        Хотя существовали жанровые разнообразия романа, повести, рассказа. Но социалистический реализм, скажем так, стёр границы между направлениями.
        Прошедший областной творческий семинар тому яркое подтверждение, ибо на обсуждение были представлены  разные по своим мировоззрениям молодые авторы, два из которых М. Изотов, В. Решетнёв были встречены доброжелательно.
        А ваш покорный слуга подвергся острой критике, не всегда оправданной, а то и предвзятой. Замечания по стилистике были скроены по старым критическим образцам. В замысел повести «Банный дух» ни один из тех, кто участвовал в обсуждении рукописи, так и не проникли. Впрочем, она была прочитана очень бегло и поверхностно. Как можно давать оценки по одному, двум выступлениям, когда в зале были и другие писатели? И тех, кто обсуждался, они воспринимали с подачи этих двух критиков. Конечно, позиции, авторитет их известен. Но заведомо ошибочное мнение не могло быть истиной в последней инстанции.
        А она была подана так, что все те, кто присутствовал на семинаре, поверили и Родичеву, и Савину в то, что автор допустил ряд идейных просчётов. И один из них заключался в том, что, я воспеваю капитализм. Но какой капитализм, когда на дворе тогда был разгар застоя? 
        А раз так, то мне не может быть никаких скидок на возраст. Хотя я не юнец, а вполне зрелый человек. Мои «критики» старой закалки хорошо усвоили социалистические ценности. Мой роман небольшой по объёму написан был не в 1978 году, а в начале 90-х. 
        По воле судьбы мне довелось работать в бане всего три месяца. Почти весь состав того заведения сильной половины был из бывших сидельцев. Летом того года я уже в бане не работал, перейдя, после окончания университета на другое предприятие и написал «Записки банщика», исписав половину общей тетради. Жена иногда интересовалась моими занятиями.
        Когда меня дома не было, прочитала записки, и спросила: «Ты это выдумал, или в бане так всё и происходило?» Что я мог ей ответить? Если бы всё то, что видел, пригладил до пристойности, то ничего бы не осталось от колорита и насыщенности событий. Записки я не стал перепечатывать на пишущей машинке. А чтобы кто-то ещё их не прочитал, я предал их с другими черновиками во власть огню...
         Опыт работы на двух машиностроительных заводах для меня закончился увольнениями не по своей воле, а по статьям за прогулы. Хотя я не прогуливал и на рабочем месте не пил. В первом случае начальник цеха по имени и фамилии Вадим Медведев узнал, что я пишу рассказы. И у меня  с дотошной настырностью допытывался, повторив несколько раз: "Ты зачем пишешь рассказы?"
        Ну, что можно было тому сказать? Я ответил просто: нравится вот и пишу. Видимо, он регулярно слушал городское радио. Рассказы обсуждались на городском литературном объединении, работавшем при городской газете «Знамя коммуны». И моё имя звучало по городскому радио в новостях  о культуре.
        О том заводском случае у меня написан очерк в дневнике, так сказать, по горячим следам о незаконном увольнении. Жалею, что его не представил на обсуждение. А суть была такова: Начальник цеха Медведев объявил субботу рабочим днём. Хотя в этом надобности не было. Но ему, видимо, от меня надо было избавиться, о чём я догадался позже. Начальнику я сказал, что выйти не смогу, так как по семейной договорённости надо высаживать картошку. Мне он ничего не ответил.
        Когда пришёл на работу в понедельник, Медведев заставил писать объяснительную. Вызвали на профком. А там уже всё было согласованно. Потому в подробности судилища углубляться не буду. А лишь скажу, что коли начальника так встревожило моё увлечение писанием рассказов, значит, было ему отчего так тревожиться. Он с одним членом профкома Смолиным выходил в субботу ремонтировать сложные станки. Тот был лучшим наладчиком по электронике. Медведев выписывал ему премию по сто рублей. И тот половину отдавал начальнику. )Так поговаривали в цеху...)   
        Во втором случае, была почти схожая история. В тот год (а это было в конце февраля 1978-го) я приобщался к журналистике. От редактора промышленного отдела Юрия Урбана получил задание о простое оборудовании.
        В одном помещении стояло станков пять в целлофане, совершенно новые с программным управлением. Они выполняли три программы: токарную, фрезерную и сверлильную. На них-то я и обратил внимание, став их осматривать. На целлофане наслоилась пыль толщиной в палец. Я пытался узнать, кто их производил. В нашем городе был станкостроительный завод. Но я так и не узнал. Моё исследование прервал мастер цеха Зотов. От него я не таился, не думая, что совершаю что-то противозаконное. Но то, что у меня газетное задание, я ему сначала не сказал.
Увидев меня, кружившего вокруг станков, он подошёл.
        –– Ты что тут высматриваешь? –- спросил мастер.
        Я у него стал расспрашивать. Почему станки долго стоят в законсервированном виде? А сколько они до меня стояли, можно было только догадываться. Вместо ответа он предложил мне пойти к начальнику цеха. Хотя я собирался идти прямо к директору завода. Но начальника цеха на месте не оказалось, тогда он подозвал главного механика Ивана Михайловича Избичнева. Он был моим непосредственным начальником. И сказал тому, чтобы со мной поговорил.
        –- А в чём дело?  –- спросил тот, не выпуская изо рота папиросу, и перевёл суровый взгляд на меня.
         –– Он осматривал новые станки.
         –– Зачем они тебе? –- спросил Иван Михайлович.
         ––  Я получил задание…
         –– От кого? –– повысил тон он, и даже переменился в лице.
         –– От редакции…
         –– Это  что самоуправство?! –- выкрикнул Иван Михайлович.   
         –– Ну, я пошёл, вижу, разберётесь, –- сказал мастер  Зотов.
         Когда тот удалился из поля зрения, Иван Михайлович уже не курил, а лишь жевал муштук папиросы.
         –– Ты где работаешь? В газете или на заводе?
         –– Я заочно обучаюсь.
         –– Вот уходи с завода и обучайся. А зачем тебе новые станки?
         –– Тема: простой оборудования.
         –– Ах, простой! А что же ты не пошёл учиться на токаря-оператора, чтобы управляться со сложным станком? 
         –- Каждому своё. Но ведь в цеху стоят станки очень старые –– 30-х годов.
Да к тому же немецкие. Ещё первых пятилеток.
         –– А ты бы пошёл к директору и спросил…
         –– Я так и хотел сделать. Но Зотов…
         –– На мастера не кивай. А ты поступаешь, знаешь как? По-партизански! Пойдём к директору, –– конечно, неуважительный тон моего начальника меня оскорблял. Но коли так вышло, пришлось идти. Но на полпути Михайлович передумал.
        Мне только оставалось догадываться. Не сдрейфил ли мой начальник? Но вместо этого состоялся профком и меня на нём решили уволить. А повод был такой.
На заводе им. Никольского, производившего бурильное оборудование для геологов и нефтяников, я без малого проработал год. И постоянно опаздывал ровно на пять минут, засиживаясь по ночам то за учебниками, то за писанием рефератов. И, конечно, упражнялся прозаическими вещами прямо на страницах дневника. Вот и насчитали по пять минут три смены, которых вполне хватило для увольнения по статье за... "прогулы".
        Первый завод, с которого меня уволили, производил сельскохозяйственные разгрузчики и какие-то к ним приспособления. Последняя модель была экспериментальная с кнопочным пультом управления. Кстати, о том заводе я написал также в дневнике с диалогами несколько очерков о заводских буднях.
Юрия Урбана о двух статьях в трудовой книжке я не поставил в известность.   
        О «Записках банщика» выше я упоминал. Когда в 90-е писал первые социально-криминальные романы, я вернулся к тем запискам, содержание которых кратко было записано в дневнике, и прочно залегло в памяти, что и позволило написать «Банный дух», который в 1995 году на областном семинаре и вызвал бурю.
         Но какой мог быть капитализм в бане, кроме грубого реализма в разгар застя? И ещё раз напомню, что оба завода в годы реформ были ликвидированы. А на их территориях были построены торговые гипермаркеты.
         Литературная ограниченность и идеологическая зашоренность у местных писателей проявилась налицо. Хотя люди вроде бы отнюдь не глупые, понимающие толк в литературе. Зато страшно далеки от знаний жанров и приёмов раскрытия замыслов. А если даже они сведущие, то тогда умышленное замалчивание выдавало их ограниченность. Причём это отнюдь не шло на пользу литературе, в которой на местной почве наблюдался явный кризис, обусловленный падением соцреализма. Ведь ещё недавно свои «шедевры» местные авторы создавали в соответствии с его требованиями и в рамках коммунистической идеологии, полностью сковывавшей творческий потенциал писателя, и он не давал отражать жизненную правду и раскрывать социальные явления, с истинным их лицом, избегая наводить глянец на всё и вся...
        Отражать современную действительность во всей своей противоречивости  старые писатели боялись, как бы не нарушить наезженные правила. Нового в литературе им ничего создать не удавалось, ибо без коммунистической идеологии они, скажем так, были как бы близоруки.
        Литература –– это не учебник жизни, это та область познания действительности глазами писателя, присущим ему творческим почерком, который не всем приходится по вкусу. Именно моя рукопись не укладывалась в прокрустово ложе соцреализма. А рассказы и романы Джека Лондона разве этого направления? Но он печатался у нас почти полным собранием сочинений.
        А рассказы Варлама Шаламова разве вписывается в соцреализм? Никаким блоком не вписываются. И моё выступление крайне возмутило писателей (старой школы). И то, с каким возмущением Александр Николаевич Саввин не без гнева возвещал: «Подумать только –– ни одного положительного героя!»
        Но почему же, возражал я, разве автор не в счёт? Правда, Николай Иванович Родичев на правах критика сказал: «Надо автору отдать должное, он вывел живые характеры. Земелена, Блатов, Крайнев, хоть и с тёмным прошлым, зримо представляются выразительными и правдивыми. Мне в редакционном потоке приходилось немало читать рукописей, и в том числе о бане. Но такое даже в сатире не попадалось». 
         После выступления Родичев приблизился ко мне и обратился ко мне тихим  проговором: «Я не знаю, почему вас здесь не принимают, но вы на голову выше всех вместе взятых». А четыре года тому назад, Николай Иванович прислал письмо. И в нём, между прочим, было сказано: «Вы подготовьте рукопись. У меня остались связи с издательством «Молодая гвардия».   
         До сих пор живуче положение, что литература должна воспитывать. Если это так, то почему она беспомощна, почему своих функций не выполняет? Да потому, что даёт только знания, толчок для развития личности.
         Ведь сколько в жизни начитанных негодяев, и сколько хороших людей малочитающих. Образованность –– это не спасение от безнравственности, выпестованной соответствующей полученной средой.
         Иногда преступники учатся своему ремеслу по книгам, хотя они не направлены для такой цели. Прочитав, допустим, детектив, нормальный человек не пойдёт на преступление. Психологический роман, как и всякий литературный жанр несёт познания жизни, а не свод каких-то педагогических правил. Другое дело, здесь предоставляется выбор ценностей для читателя.
         Воспитывать читателя только на положительном, то есть на светлом идеале очень рискованно. И если придавать литературе в целом некий статус школы, это тоже ошибочное мнение.
         Прежде всего, литература должна давать многовариантность одной и той же ситуации, а не придерживаться каких-то устаревших трафаретов. Новое всегда от себя отпугивает, каноны литературы необходимо чаще обновлять, чтобы двигать вперёд жанры, которых у нас, в новом понимании, нет.    
          Многообразие жизни предлагает многообразие жанров. Что я под этим подразумеваю? Знатокам литературы известны жанры эпического, социального, психологического, философского склада. Они также подразделяются на отдельные ответвления. Есть романы исторические, фантастические, мистические. Но говоря об этом необходимо остановиться на литературных течениях. Раньше это были символисты, футуристы, имажинисты, сюрреалисты, импрессионисты и экспрессионисты.
        Все они считались в советский период истории литературы, как упаднические. И вообще под термином модернизм, виделось нечто потустороннее, не отвечающее советским литературным снобам. Поборникам рьяного соцреализма, ставившего единственную задачу воспевания и прославления идеалистического социализма, далёкого от реалий жизни.
        Критический реализм был новым направлением в литературе 19 века, достигшего своего расцвета, особенно во второй половине. Можно ли его было применить к эпохе так называемого  развитого социализма. Конечно, нет, ибо осмелившиеся авторы, фигурально говоря, взяв не тот тон, сразу попадали в крамольники. Хотя многие писатели советского периода писали книги именно реалистические, без пресловутого соц.. Это В. Астафьев, Г. Семёнов, Е. Носов. Но, правда, придерживались его строгих рамок, чтобы обязательно был положительный герой.
         К областной писательской организации я имею косвенное отношение, как начинающий литератор. Хотя уже давно им, по сути, не являюсь.
Почти за десять лет мной написано несколько крупных вещей, представляющие собой серию объединённых одним замыслом.
         Я пробовал себя в разных жанрах: и в эпическом, и в лирическом, и психологическом.
         И что мне удаётся больше, ответить непросто. И вообще, есть ли в чистом виде, скажем, философский или психологический роман? Ибо рамки жанра не укладываются в эти определения. Они или уже или шире, в зависимости от таланта писателя и его метода раскрытия замысла. Если это натурализм, то его поносили поборники соцреализма, потому что он раскрывал действительность в недопустимом для цензуры виде. Если это просто реализм, срывающий маски, он тоже подвергался жёсткой критике. Сейчас современной литературы нет, это касается местных писателей. Какие они пишут книги? Я не говорю о поэтах –– речь о прозаиках.
Новую литературу с направлением нужно искать в среде молодых, которые или есть или нет, поскольку теперь литературой заниматься даже одарённым невыгодно. Чтобы любить литературу, чтобы творить –– надо быть волевым и сильным человеком.
Возродившаяся областная писательская организация, то есть вновь её финансирует новая власть, существует исключительно ради тех немногих, обладающих членскими билетами Союза писателей России. Ибо с молодыми авторами они работали и раньше плохо, лишь для отчётности, и точно также теперь.
         Одарённую молодёжь старые писатели известными им методами игнорируют. Или подвергают их рукописи такому избиению, что они в следующий раз забывают дорогу, где их могли принять, как собратьев по перу.
         В советское время в организации существовал строгий лимит на поэтов и прозаиков. И при каком количестве членов работоспособен орган писателей. Поэтому сверх штата в него не принимали, будь у тебя хоть семь пядей во лбу. В своё время так и не был принят в Союз прозаик Б. Каченовский, якобы по тем соображениям, что его проза ( а это изданных несколько книг) не соответствует высокому худ. уровню. Но это ведь неправда. Ибо мой опыт читателя местных авторов убедил меня в обратном. Я считаю книги Минькова ничуть не выше прозы Каченовского или того же И. Абрамова. Если я Каченовского читал охотно, то Абрамова, его военную прозу до конца так и не дочитал. А взять его публицистику, в которой ни логики, ни смысла. В рецензируемых им рукописях молодых, он любил восклицать. Язык! То есть убогий.
        Так вот, это же я отношу к его вялой, неинтересной прозе, персонажи которой проскакивают в сознание, как бесплотные существа. В романе «Майские ливни» я не прочёл ни об одном ливне в прямом смысле. Может автор имел в виду огненные ливни пуль и снарядов, так они меня тоже не ошарашили. Сюжет развивается как-то вяло,  поток малоубедительного пересказ военной хроники.
       А что собой представляет другой романист А.Н. Савин. О языке, кроме похвалы, ничего не скажешь, стиль выразительный. Но психологической прорисовки персонажей в романе «Чародеи» явно не хватает. Собственно, и самих чародеев, кроме сопротивления оккупантам. И «Чародеи» название не для военного романа, при всём при том оно больше сказочное, чем имеет отношение к военным действиям партизан. Да, они владели своей стратегией, и наносили существенный урон фашистам и в технике и в живой силе. Конечно, мечталось автору наделить их волшебством в своём пролетарском назначении. Но получились герои и в мирное, довоенное время обыкновенными тружениками.
       А военная часть романа изобилует столькими персонажами, что трудно ухватить отдельную судьбу, вместо образов мелькают только имена. Хотя образы лишь намечены, даны в развитии поверхностно, вся текучесть портретов детализация особенностей их речений. Но психологическая глубина образов не ухватывается, не закрепилась в памяти, то есть отдельными  обрывками.
       Смена  событий, их динамика, заслоняет героев, словно автор не чает закончить повествование.
       Раньше книг названных авторов, я прочитал роман Н. Мельникова «Я нашёл тебя отец». По-моему он превосходит этих двух и образностью, и психологией героев, и сюжетной занимательностью. И главное –- жизненной правдой. Впечатление от этой книги я получил сильное. Но почему-то её автор так и не стал членом тогда ещё СП РСФСР?
        Впрочем, разве всё дело в этом членстве. В дореволюционной России не было никаких творческих союзов, а литература была посильней, чем теперь.
        Я считаю, писательские союзы сковывают творческую энергию писателей. Они дают какие-то идейные установки писать только так, как это видится старым писателям. А если у автора свой стиль, то его непременно надо ошельмовать в глазах своей пишущей братии.
         Даже сейчас при демократии в союз принимают по освободившимся нишам, ушедших из жизни писателей. А если бы все они здравствовали, то я уверен, ни С. Кузькин, ни А. Буряченко, ни Б. Пластилин приняты в Союз не были бы. К тому же все они издали свои книги за счёт спонсоров. Ибо у нас о профессионализме автора судят по наличию его книги. А если это ещё рукопись, то разговора о приёме быть не может.
        Кстати, грустно становится, зная технологию прочтения рукописей, и на основе чего строчат рецензии.
        По сути, структура Союза писателей осталась прежней, даже в идеологическом аспекте ничего существенного не изменилось. Признаётся лишь одно течение, а многообразия местная организация не приемлет, потому что слаба не в понимании новой реальности, а своим недостаточным творческим потенциалом.
5-9.12. 1994 г.