Спор о кино

Когда ты ушёл, я решила набить твоё чучело.
Это звучит странно, но мне показалось логичным.
Что-то ведь надо было делать.
Я взяла старую подкладочную ткань, напёрсток, нитки — и начала.

Работала быстро. Сгорала от нетерпения.
Чрево оказалось бездонным. Я удивилась.
Трудно представить, сколько в человеке может быть пустоты.
Пока шила, вспоминала, как ты пил портвейн и рассказывал нелепые шутки.
Никто, кроме тебя, их не понимал.

Я старалась не думать, что, может быть, ты никогда не вернёшься.
Утешалась надеждой, что оживёшь,
и вновь станешь близким, плотным, горячим...
Я долго не могла найти глаза.
Перебирала пуговицы, бусины, даже примеряла линзы,
оставленные тобой на тумбочке.
Ничего не подходило.

Отчаялась и пошла в кино с другим мужчиной.
Он был кошмарно серьёзен, не любил портвейн,
Не знал, что Моцарт в детстве бледнел от звуков трубы,
Но купил мне коробку попкорна.
И когда я доела её до дна, на самом дне оказались два маленьких глаза.
Стеклянные, с отблеском света.
Я не удивилась. Просто сказала:
«Извини, я должна идти. Это важно».

Чучело наконец обрело взгляд.
Я посадила его на край кровати и стала говорить.
Говорила и не могла остановиться.
Слова лились, как вода из крана, который невозможно закрутить.
Может, это был эффект глаз. Или пустоты внутри.
Ты плохо целовался, если честно.
Но запятые в твоих текстах я расставляла с удовольствием.
Ты плохо чинил пол, но прекрасно смешивал коктейли.
Ты был невыносим с женщинами, но деликатен с винилом.
Я читала твои дневники и думала: «Боже, как талантливо!»
Потом понимала — это не о тебе.
Это было хуже всего.

Теперь я ставлю диск. Форман.
Амадей. Наш вечный спор: слушать или смотреть.
Думаю, он бы сказал — слушать.
Ты бы сказал — смотреть.
А я просто сижу и шепчу:
«Ты не должен был исчезать так буднично»

Стеклянные глаза
смотрят в ночь.
Нежные звуки трубы