Жить по совести

       «Нудь осени да темь зимы, кажется, нескончаемы… Весну бы увидеть: первую
из-под снега травинку, а там – и первые полянки, осыпанные милыми «солнышками», 
одуванчиками, на изумрудном луговом ковре. бирюзовое небо… Душа увидит, как и
положено ей видеть всё и вечно,– мыслила Полина после наката высокого давления. –
Слава Богу: и на этот раз не отнял речь и не лишил меня возможности двигаться. Видать, ещё отсрочил встречу со мной на годок-другой…»         
       Годы – что стремительные в небе стрижи, не ведающие покоя, успевающие
отдохнуть в полёте, заснув на пару-другую секунд, догоняя при этом свой прокорм,
насекомых. И – так весь свой недолгий век, пока камнем не упадут на землю, когда 
иссякнут последние птичьи силы и само небо, кажется, урезает взмах некогда 
крепких крыльев.
       Не правда ли – так похоже на земной путь человека, путь нескончаемых  хлопот, тревог, испытаний, бесконечных дел. Счастлив тот, чьи дела возросли до ДЕЯНИЙ. 
       Полина – из них, вроде бы счастливых. Но это ещё как почесть…   
               
                ***          
        Полинке успело стукнуть двенадцать, как опять загремела война с немцами. Дед её, Иван Трофимович, воевавший в Первую мировую, а теперь провожавший на фронт сразу сына Елисея и восемнадцатилетнего внука Илью, произнёс как приговор врагу: «Фрицы вновь жаждут русской крови – захлебнутся и на этот раз. Зачинатель войны – это ведь как коршун с могучими крыльями: своим острым зрением долго высматривает добычу и, уверенный в победе, с немыслимой скоростью камнем бросается на жертву, будь то птица, заяц или даже горный баран. Только фриц не учитывает, что тень смерти висит и над ним».
        Дед – пророк. Захлебнулись фрицы в собственном логове, наглотавшись безвинной кровушки и не только русской.   
        По семье Ивана Трофимовича и Анны Егоровны война прошлась не колесом
полуторки, а пробороздила неумолимой гусеницей танка: в день получения похоронки
на сына Елисея скончалась Анна Егоровна. после известия о гибели Ильи остановилось сердце Анисьи, матери Ильи и Полины. Осиротели дед и внучка, оставшись вдвоём, как два осколка ещё недавно приветливой ладной семьи.   
        Жизнь разом окунула внучку, дитя войны, в трудовые дни взрослых. Труд в
колхозе: с восхода солнца – до заката, без выходных и отпусков. Так требовал фронт, а затем и не менее сложное послевоенное время. 
        На третий год войны занемог дед, почтарь, как его уважительно называли в округе. Он дважды в неделю привозил из района почту на весь сельсовет.

 – Полинка, принимай почту по «наследству»: звание «почтарИца» и верного Чалого.
   Будешь служить людям, разделяя их горечи с фронта и радуясь не очень частым
   письмам -треугольникам, –  тяжело дыша, с трудом произнёс Иван Трофимович,   
   лёжа на печке, понимая, что болезнь вытягивает из него последние силы.

– А что? Лошадь в кошовку запрягать умею. Принимается, только не навсегда: как 
  поправишься, вернёшь своё звание-служение, – уверенным голосом сказала внучка,
  еле сдерживая слёзы и предчувствуя горький итог его болезни.               

 – Два совета тебе, самых важных. Первый: в зиму, ещё тёмным утром, голодные
   волки выходят на тракт. Ты должна одержать верх в смертельной схватке – иначе…   
   В дорогу приготовь два-три соломенных снопика на длинных палках. Успей зажечь,
   когда звери окажутся рядом. Размахивая пламенем, гони коня… Волки в испуге
   шарахнутся в сторону, спасаясь от огня. Поверь: не раз было…   
   Второй совет. Как одолеть другого зверя, человека? Это, внука, пострашнее
   волков.   
   В санях у тебя должно быть два кнута: один лёгкий, мягкий для лошади (Чалый
   в нём не нуждается: всё сам понимает). Второй кнут длиннее – с набалдашником.
   Если видишь, что тебе конец – этим кнутом, со всей силушкой, врежь разбойника
   по глазам… Страшно. Но там уж, как на войне… Вон про деревню Лихая, что стоит
   на тракте, разное слышно. Время-то военное…         

       Тут дед, крехтя и постанывая, слез с печки, снял со стены страшный кнут. 
Показал Полинке сучок на полене у печки – и ударил по полену кнутом. Сучок пулей 
взлетел в потолок. Набалдашник в руках старика удивил Полинку. Решение овладеть 
этим «искусством» принялось как-то само собой. Упражнениями в сарае (чтоб никто
не видел) наловчилась править набалдашником, успокаивая себя тем, что сия «наука»   
ей никогда не сгодится.   
         Почтового коня Чалого Полина любила. Молодой, он и вправду чалый: светлый, с чёрной, как смоль, гривой и до черноты чёрным хвостом, на высоких  сильных ногах в чёрным-чёрных  низких носках – хоть на царский смотр отправляй.
И харАктерный в меру: с презрением косил огромные карие глаза на вечный хомут, выходя из тёплой конюшни, упирался, нудно скребя землю передним левым копытом.
Но как только под дугой раздавался первый звон бубенчика, глаза светлели. И он уже в такт музыке гордо «кивал» головой, готовый сорваться с места и лететь по почтовому тракту. Лошади – существа умные, только  речью не одарены.
         Смену старого почтаря на юную почтарИцу люди приняли с явной грустью: 
старый да малый, а с какой ношей… Всё война поломала.
         
                ***
          Третья поездка в район. Утро солнечное, с лёгким морозцем, обещало такой же светлый день. Только душа Полины всю дорогу металась, не находя места, будто заблудилась где-то. И не напрасно.               
          Ещё с порога внучка громко начала доклад: «Деду! Внука прибыла! Чалого   
напоила, сена задала. Теперь наш с тобой обед». С печки ответа не было…
          Хоронила Ивана Трофимовича вся деревня (теперь уже без единого мужчины), оплакивая его как родного, в то же время принимая судьбу его внучки на свои руки.    
          Следующим утром, неприветливым, с колючей позёмкой, Полина выехала ещё
затемно. Чалый щёл размеренно, но вдруг остановился, на какое-то мгновение замер,
будто к чему-то прислушиваясь,– и рванул рысью.
          В этот момент из тьмы с позёмкой выскочили три волка. Три пары огненно- диких, жаждущих жертвы глаз. кинулись к одинокой кошовке: двое заходят слева,
пытаются схватить за гриву испуганно несущегося коня, чтоб свалить его набок, 
Третий – позади саней, готовый прыгнуть на седока…
          ПочтарИца, вопреки ветру, успевает зажечь снопик – солома вспыхнула,.. 
Пламя! Звери испуганно бросились прочь. Чалый продолжал нестись галопом, будто   
силам его несть конца.       
          Полина осадила коня – Чалый, прерывисто дыша, пошёл обычным шагом. 
Успокаивая себя, глядя в тёмное небо, она вслух благодарила деда за совет:
« Деду, мой поклон тебе: ты нас спас своим ПЕРВЫМ советом, пусть ВТОРОЙ совет
нам с Чалым не понадобится. Страшно…»
          Снадобился! И вскоре.
          Из-за поручений сельского совета Полина задержалась в районе, поэтому
возвращалась домой поздно. Морозный январский вечер очистил от облаков бездонное
звёздное небо. Полноправной царицей выплыла луна, опуская тусклый свет на землю. 
Покой. Только скрип полозьев да лёгкий стук копыт Чалого слегка нарушали тишину
округи. Полину потянуло в сон.
          «Но вот деревня Лихая. .. Слава Богу её минули», – отчего-то тревожно подумалось почтарИце, когда она была, пожалуй, в полукилометре от Лихой.
Окинув взглядом крайние домишки, Полина заметила: кто-то выскочил на дорогу –
и что есть мочи вдогонку за повозкой.
          Она всем своим существом почувствовала неладное. Испугалась, забыв гнать Чалого. Но страх не одолел, а вмиг напомнил «науку» деда о кнутах. Резко натянув вожжи, пустила коня на рысях.
          Догонявший повозку был не крупен, в шапке-ушанке, из-под которой
торчал острый горбатый нос да огромный открытый рот, а в руке петля из ремня – всё, что успела заметить Полина. Стало слышно его звериное дыхание, остались метры…
          Показалось, начал сбавлять Чалый. Крепко сжав кнутовище в руке, мысленно прочертив движения своего оружия, она приготовилась.
          В миг, когда у догнавшего оставался лишь прыжок на жертву, она, стОя
на коленях, что есть сил, взмахнула набалдашником – и поперёк носа... Слетела шапка, откуда-то выпал нож...
Нападавший взвыл – упал, скатился на обочину санной дороги и, охватив лицо руками, ревел, как смертельно раненый зверь, не пытаясь подняться.   
          Чалый мчался. Полину бросило в дрожь. «Ударила – попала...петля...
и нож.., а если человека покалечила...жалко и страшно...что будет... – мысли, одна другой страшнее, мелькнули в её голове, –  Никому не скажу».
          Не  сказала. Старалась напрочь вытравить из памяти дорожную беду, да
не очень получалось. И не случайно. Знать, душа готовилась к ещё одному потрясению. 
          Как-то утром, в самую горячую колхозную пору, в покос, когда все
лошади в неотложном деле, к Полине подошла председательша сельсовета, почти шёпотом попросила: «Подвези моего племянника до Лихой, он вовсе слепой, там вторая изба справа...»  Прежде чем ответить начальнице, Полина глянула на недалеко стоявшего человека. Сердце оборвалось – это был тот, кто вкусил её кнута. Тёмно-синий шрам через переносицу, ямы вместо глазных яблок…         
           Полину враз пробила та же дорожная холодная дрожь. Но мгновенно
взяв себя в руки, ответила: « Не возьму – не положено почтарям попутчиков!» Дёрнула вожжи – тарантас покатил. Слыхала она в народе, будто один из лихачат обрубил себе пальцы на руке, чтобы на войну не угодить, и давай разбойничать
на дороге. «Не с ним ли меня свела судьба? Выходит, с ним. Отнял бы лошадь иль ещё что похуже. У сельсоветши родня разбойничья… Откажусь от почты – да», – решительно заключила девушка.   
           На обратном пути (опять после Лихой) тарантас поравнялся с пешим,
лет шести-семи ребёнком. Чалый, видать, почувствовав горе пешего, встал как вкопанный. 

 – Куда идёшь, малОй ? – спросила почтарица, разглядывая грязного путника и его 
   рваное одеяние.         

 – Не знаю. 

 – Ну-ка,  садись рядом и рассказывай, кто ты и откуда, как звать… 

 – Я – Павка, мне – семь, без дня рождения, считать умею. Откуда я – не знаю,
   помню, как немец поджёг наш дом, и он упал на бабушку...сам видел с огорода,
   как куда-то ехали, помню. Потом детский дом, я убежал…  не знаю, куда иду…
   слышал, последних немцев добивают...Это правда?       

 – Правда. А ты, выходит, из огня вырвался. Значит, долго жить будешь.

            Будто шило пронзило сердце Полины, в горле заклокотали слёзы, но хватило сил сказать: « Едем, Павка, ко мне в дом, он теперь и твой тоже».
Так в апреле 45-го появилась семья сирот: опалённого пламенем войны мальчика
да девочки-подростка, израненной ею же, треклятой войной. Но районные власти решили по закону: забрать мальчонку в детский дом, что в десяти километрах от райцентра. 
            Только всё напрасно: на третий день его уже там не было. Тихой деревенской ночью он осторожно постучал в окошко к Полине. Испуганно вскочив,
она кинулась к дверям, подумав: «… если что – выпрыгну в окошко, затем в  малинник...» На вопрос «кто?», услышала шёпот Павки: «Это я, домой убежал...»
         Больше власти их не беспокоили. И зажили они как сестричка и братик. Павка пошёл в первый класс (благо дело – школа была рядом). В личном деле записали: Правдин Павел Елисеевич. Полина радовалась его школьным успехам, хвалила за помощь по дому и учила (на всякий случай) управлять лошадьми, да
и кнутами тоже...
         Её совесть не допустила сдать кому-то почту и предать Чалого, друга, спасавшего её и радушно признавшего Павку. 
         И Павка, видя доброе отношение деревенских к сестричке и её – к деревенским, следовал её совету: «Делать всё по совести»      
         Успешно, по совести, закончил школу. Оставил институт, по совести же пошёл в армию. И там в свои девятнадцать погиб, спасая  на учениях уважаемого комбата, который брал Берлин.
         Похоронили Павла рядом с дедом Иваном Трофимовичем. На памятнике ему
читается: «Правдин Павел Елисеевич  (1938 – 10. 11. 1957 г.г.). А внизу надпись: 
«ЖИТЬ ПО СОВЕСТИ»
         Полина, в который раз читая надпись, по вехам раскладывала свою жизнь:
«Вот она, человеческая тропа, краткая, да и моя, в восемьдесят, кажется, только 
началась. Хоть она и с давлениями, хондрозами и прочими хворями , не в обиде
я на неё: у кого-то  и поскуднее бывает. Судьба когда-то щедро меня одаривала: ладной семьёй, Чалым, Павлом – и всё очерёдно вчистую отнимала, награждая лишь работой. 
 Дети войны – сплошь сироты. Это и про меня.
Мой Чалый погиб в болоте, когда объявили отлов лошадей за ненадобностью:
в деревни пришло достаточно техники. Лошадей – на мясокомбинат. Умный Чалый,
спасаясь от ловца, угодил в трясину, ушёл с головой...
Вот и Павлушу в те же годы потеряла. За что-то, видать, за недоброе…»
          « Молвится в народе, если добрые дела человека перешли в ДЕЯНИЯ, то
они ведут к награде. не людьми, нет, а кем-то ТАМ, и где это самое ТАМ, и кто ведает наградами, за что...» –  тяжело шагая с погоста, размышляла Полина,
особо не вникая в смысл слов ДЕЛА – ДЕЯНИЯ.
         Умерла Полина мгновенно: упала на ступеньках крыльца  с охапкой дров –
и всё. 
Люди шептались: «В день Рождества преставилась – знать, безгрешная, восемьдесят   
годков Небушко отмерило, вестимо, за ДЕЯНИЯ, за святой труд. Благословенной тебе 
встречи с Миром иным, Полинушка».
          
                17.05.2025 г.