Автобиография как она есть

Автобиография как она есть.
Юмореска.

Марк Твен в одном из своих шутливых рассказов написал примерно следующее: «Один или двое моих друзей как-то мельком упомянули, что если бы я написал автобиографию, и у них вдруг выдалась свободная минута, они, может быть, и почитали бы её. Не в силах отказать настойчивым просьбам читающей публики я и написал вот это!»
Ну, у меня всё обстоит ещё круче: мне до сих пор ни один из знакомых не сказал: «Когда же ты, Андрей, напишешь свою автобиографию? А то с туалетной бумагой сейчас напряжёнка»!
Так что пусть те, кто, как говаривали про моего знакомого, Санька Длинного, «читает, сколько оторвёт», порадуются: я планирую создать шедевр аж на целых три страницы! Ну, или на две, если не наскребу материала.
Э-э, чего я парюсь: не наскребу - так придумаю! Я же писатель-фантаст! Всё равно никто тому, что наваяю, не поверит. (А зря. Хе-хе.)
Вот, например, тот факт, что когда я в 1960-м родился, и меня забирали из роддома, на Ташкент опустился такой туманище, что дорогу до дома, пешком занимавшую пять минут, водитель такси проехал за сорок минут – истинная правда. Ну а то, что я, при переезде через железнодорожный переезд так ревел, что остановился, приняв мой «ор» за гудок встречного локомотива, поезд, гружённый углём – неправда. Он остановился ещё до этого – из-за того же тумана.
Ещё правда и то, что моя бабушка по отцовской, татарской, линии хотела назвать меня Алишер, а мать, уже по хохлятсякой – Алёшенька. Поэтому, отлично зная семейные традиции и железобетонную упёртость обеих бабушек, мой отец ещё до того, как меня выписали из роддома, побежал в ЗАГС, где быстренько записал меня Андреем. За что я ему чертовски благодарен.
До детского садика я жил у бабушек, во дворе. Коммунальном. С нами проживала семья корейцев, и обе девочки, Неля и Роза, которые были старше меня, всегда просили, чтоб я не пел. И даже камнями в меня кидали. Но – напрасно. Поскольку я всегда забирался на высоченную урючину, и горланил во всю мочь, на пять дворов. А песни были – из репертуара Галича, Окуджавы, Высоцкого, и других «бардов» – их мой отец постоянно слушал на самодельном (Переделанном из комбайна: приёмника и проигрывателя!) магнитофоне. Девочки тогда сильно сердились. А однажды даже отомстили: предложили сварить суп из курицы, и накормить нас всех.
Ну, курицы имелись у нашей соседки-пенсионерки, которая была ещё вредней меня. Поэтому, когда она ушла на базар, я привязал волчий капкан (Он хранился в бабушкином сарае) к длинной верёвке, перекинул через трёхметровый забор, и немного подождал, стоя на стремянке, и отслеживая «процесс».
Курица попалась за ногу, а не за голову, как я надеялся, приклеив глиной пшеничные зёрна к его спусковому устройству. И поскольку девочки отказались, мне пришлось отрубить ей голову – самому. Как я теперь понимаю – это тоже была часть мести: вдруг я проявлю слабость, и откажусь! «Какой же я тогда мужчина!» Ничего: хоть мне и было всего шесть, я справился. А девочки, хоть им было восемь и девять, справились с окунанием в кипяток, ощипыванием, потрошением, и варкой. Правда, курица оказалась старой, и очень жёсткой: это я отлично запомнил.
А, может, это – тоже была часть мести. Или, банально – варить надо было дольше.
В шесть с половиной меня отдали, наконец, в детский сад. Свободное место нашлось только в том, который находился в трёх кэмэ от нашего дома. И каждое утро папаша на служебной «буханке», собиравшей по Чиланзару всех сотрудников «Средазгипроводхлопка», забрасывал меня туда, и я пешком топал от дороги метров триста.
В детском саду я отметился тем, что в тихий час, когда все порядочные детки спали после обеда, я, не приученный бабушками к дневному сну, не спал. И однажды содрал со всех сорока соратников по группе одеяла, и спрятал. Где бы вы думали? Правильно: под своей кроватью. Сейчас не помню точно – то ли хотел им эти одеяла продавать, то ли просто – хотел посмотреть на симпатичных девочек в нижнем белье.
Ещё как-то во время традиционной дообеденной прогулки я привязал самую симпатичную девочку из нашей группы к дереву, и только было собрался отхлестать её её же прыгалкой, как вмешалась воспитательница. Она сказала что-то вроде: «Мал ты ещё для ролевых игр». Я тогда ничего не понял, но фразочку запомнил.
В школу я пошёл в почти восемь лет – я декабрьский. А поскольку читать научили (Прабабушка по материнской линии: чтоб не надоедал просьбами прочитать сказку!) ещё в четыре года, делать мне в первом классе было фактически нечего. Ну, я и развлекался, как мог: стрелял во всех симпатичных девочек из трубочки шариками из жёванной бумаги, подкладывал на сидения парт кнопки, и дёргал за косички. Ну и, само-собой, рисовал на партах. Мать в школу вызывали чуть не каждый месяц.
Ну, правда, учился я отлично: до шестого класса был круглым отличником. И даже однажды поразил училку литературы: она вызвала к доске, чтоб я прочёл отрывок из сказки «О царе Салтане», которую мы как раз проходили, ну а я и рассказал. Всю сказку – знал её от корки до корки. А что: она не прерывает, а я себе рассказываю. Помню, мне тогда понравилось, что все пялятся на меня, как на инопланетянина, и мой сосед по парте даже прокомментировал вполголоса: «Когда же ты заткнёшься?!» Поэтому позже работа в театре оказалась мне в тему. Сцена же! «Эксгибиционизм»!
А вообще я уже тогда Пушкина обожал, как никого другого: у него чёткий ритм, простые слова, замечательные рифмы. А вот других поэтов мне было читать и запоминать куда труднее: очевидно, они не столь «органично» творили. А в детстве любая искусственность ощущается особо остро.
Математику и геометрию я, скажем честно, не любил. (Да и никто из нашего класса не любил!) Очевидно, из-за того, что нам попалась училка исключительно вредная, злобная, и сварливая, (Почти как та соседка, у которой мы стащили курицу!) дама бальзаковского возраста. Вечно ставившая всем «пары» и «трояки». И нам ещё назначили её и в классные руководительницы. И уж мы своего не упустили. Помню, тогда продавали резиновые бандажи в аптеках, для подтяжки животов женщин после родов. Ну так из них получались отличные рогатки. А класс математики находился на втором этаже. И от забора до стёкол было всего метров двадцать. Кто не мог из рогатки – легко докидывал камнями. Правда, зимой мы старались окна не бить: холодно!
Не хочу сказать, что это я всех «вдохновлял»: у нас были придумщики и похлеще. Но нам это аукнулось: в аттестате пятёрки по математике и геометрии были только у тех, кто занимался с ней частным образом. Это были три девочки, метившие на золотую медаль. А у всех остальных – трояки, и редко – четвёрки. То есть дама – тоже отыгралась. И однозначно и недвусмысленно дала понять, что в нашей стране без «блата», или прямой «подмазки» - никуда!
В институте, скажу честно, было куда веселей.
Хотя ирригационный славился как раз – отличным преподаванием точных наук. Математика, физика, химия, почвоведение, сопромат, теормех, геология, геодезия…
Вот по геодезии у нас после первого курса и была практика. В «учхоз-е» - лагере, разбитом в пойме реки Бозсу, в сорока кэмэ от Ташкента.
И там я впервые понял, что можно прекрасно успевать и работать, и «отдыхать», как положено. То есть – по геодезии у нашей группы, в которую меня назначили бригадиром, у всех было «отлично». Поскольку мы с моим другом и помощником Алишером отлично усвоили теорию, и работу с любыми инструментами: даром, что они были очень просты: всё – вручную, никакой электроники!
Правда, были проблемы чисто «технического» плана. Так, когда мы чертили на ватманах тушью – чёртовы мухи, которых там имелась тьма, съедали все линии, начерченные чёрной тушью. Приходилось работать в паре: я чертил, Алишер махал – отгонял. Заодно и тушь быстрее высыхала.
Ну а на практике по гидрогеологии, которая была после второго курса, пятёрки были только у меня и моего «заместителя-помощника», с которым мы регулярно навещали маленький магазинчик в ближайшем кишлаке, где покупали чашму – плохонький, но очень дешёвый портвейн. Препод, который просматривал наши материалы, прекрасно понимал, что мы – почти профи. И всё знаем, раз сделали так, что комар носа не подточит. А вот девочкам пришлось отвечать на вопросы, и им вкатили по четвёрке. Но они и этому были вполне рады – остальным-то повсобачивали и трояки! И это – несмотря на то, что данные по «бурению», и многое другое мы просто позаимствовали у этих добросовестно действительно – буривших, бедолаг.
Но! Помогло снова знание теории. Мы прекрасно знали, что и как нужно делать, чтоб не возникло нестыковок и ляпов, а они – нет…
На третьем курсе нас, европейский, поток, распределили по «национальным» группам – в нашей оказалось только четверо условных «европейцев». Из которых русских, как сказал мой «кореш-заместитель» – только двое: я да Цой. Плюс я – татарин, и ещё один парень, бухарский еврей. Зато добавили иностранцев: трёх кубинцев, двух монголов, и двух негров из Гвинеи. А что: они благодаря «под-курсу» русский знали ещё даже получше наших, местных. После этого начались походы в общагу. Комнаты у наших иностранцев, если честно, были всё же оборудованы получше, чем у наших, местных. И побольше. Там мы все честно скидывались уже на более «благородный» напиток – водку.
Слушали зарубежную музыку, рассказывали анекдоты, прикалывались и всё прочее в таком роде – что делают все студенты. Мне однажды даже «по блату» предложили Мариэль: шикарную кубинку. Чтоб охарактеризовать её главное достоинство, мой одногруппник Хосе Хименес отложил на столешнице четыре (!) расстояния от большого до указательного пальцев – габаритные размеры того, что издали казалось поистине необъятным!
Помню, я тогда оказался настолько пьян, что согласился. Однако пока ждал Мариэль – банально отключился… Ну а Мариэль, очевидно, моими «достоинствами» не впечатлилась. И не стала будить.
А вообще к нашим неграм в общагу городские девочки лезли даже по простыням через второй этаж! А когда мы попытались выяснить почему, Дан Абба Ибрагим, иссиня-черный парень из Гвинеи, доходчиво растолковал:
- Вот ты, Андрей, сколько раз можешь за ночь?
- Два. Ну, три…
- А я – семь-восемь. И каждый раз – по тридцать-сорок минут. А ещё у меня двадцать один. А у тебя?
Ну я тогда похвастался, конечно, прибавив. Но прекрасно осознавая, что конкуренцию составить не смогу.
Отметились и монголы: им пить вообще нельзя, как оказалось. Когда самого тихого и скромного напоили, он всё орал, ругался (Для этой цели монгольский подходит ещё лучше, чем немецкий или русский!) и бегал с ножом по коридорам блока за соседом по комнате: припоминал ему старые обиды. Хорошо хоть – быстро бегать не мог, так как ноги заплетались… Ну и кубинцы не подкачали в плане оригинальности: когда во время таких «посиделок» случилось землетрясение, все попытались выйти в дверь одновременно, застряли, и самые «сообразительные» начали выпрыгивать прямо в окно. А этаж – третий. Хорошо хоть пьяных Бог бережёт: обошлось тогда дело парой сломанных ног и рёбер.
А если честно – учиться было весело.
Ну а после всего этого веселья попали мы в Чарджоу. Ну как в Чарджоу – в лагерь на берегу канала, в семи кэмэ от города. На военные сборы. А там – в тени в полдень – шестьдесят один. И это – в тени. У офицеров были кондиционеры, а у нас – только маскировочные сеточки, натянутые сверху над четырьмя вбитыми в песок высоченными трубами.
И таких «бараков» было шесть: и в каждом – по сто пятьдесят гавриков. А уж работёнки было – невпроворот! Особенно в первый месяц. Когда мы и укрытия копали, и места для занятий оборудовали, и технику осваивали, и вообще: вечером падали, и отрубались, и это даже несмотря на «двухмоторных» комаров. И было за счастье, когда ночью потихаря удавалось пробраться в парк машин, и там окунуться в пятикубовых ёмкостях для воды: за день там всё нагревалось, и напоминало баню.
Ну, про то, что похудели сильно, можно не говорить: килограмм по семь-восемь точно сбросили. Штаны на мне буквально болтались. Зато ближе к концу сборов – все реально отъелись. Потому что кормили действительно – как на убой. У нас ребята даже сало (Ну, это те, кто мусульмане!) выкидывали под столы. Однажды мы видали крысу, которая там промышляла – она реально ходить не могла, а переваливалась, словно утка: гребанёт лапками с одной стороны – чуть продвинется. Потом перевалится на другой бок – и лапками другой стороны – а то до земли конечности не доставали!
Штаны на мне теперь не застёгивались. Ведь работы-то – уже не было. Только экзамены.
Сдали на отлично.
Вот так я и стал офицером запаса.
Ну а дальше началась работа. А поскольку работать было ещё веселей, отложу-ка я рассказ об этом… на потом.
Когда вдруг в голове сверкнёт – напишу!