Ей было сорок

С порога съёмной квартиры я увидела его — Марка — лежащего на моём диване, погружённого в книгу. Несмотря на шорох моей одежды и щелчок замка, он не оторвался от чтения. Мне нравилось это в нём — редкая для нашего века способность полностью погружаться во что-то, отключаясь от мира. Я прислонилась к дверному косяку, рассматривая его профиль, чётко очерченный закатным солнцем из окна. Двадцать пять лет. Мог бы быть моим сыном, родись я немного раньше.

— Ну что, заценила выставку пирожных? — спросил он, так и не повернув головы.

— Как ты...

— У тебя шаги такие. Лёгкие. Ты единственная, кто умеет так заходить, — он отложил книгу и наконец посмотрел на меня. — Ну, показывай.

Я расстегнула пальто, под которым было новое платье — тёмно-синее, с глубоким вырезом на спине. Слишком смелое? Наверное. Но меня это больше не волновало.

Марк медленно осмотрел меня с ног до головы, и я почувствовала этот взгляд каждой клеточкой кожи.

— Это преступление — так выглядеть в тридцать девять, — серьёзно сказал он.

— Против кого преступление? — я улыбнулась, проходя на кухню.

— Против всех. Против законов природы. Против меня, в конце концов.

Я рассмеялась. Мне нравилась эта игра, его способность говорить комплименты, которые звучали не банально, не затасканно. А главное — искренне.

Мой телефон пискнул, напоминая о завтрашнем совещании. И этот звук неожиданно вернул меня на двадцать лет назад, в приёмную издательства, где на стене висел старомодный календарь с пейзажами России, а в кресле сидела она — Валентина Николаевна.

— Значит, редактором хотите стать? — Валентина Николаевна тяжело оперлась локтями о стол и смерила меня недоверчивым взглядом. — А опыт-то имеется?

Я стояла перед ней — двадцатидвухлетняя амбициозная девочка, только окончившая филфак. С копной непослушных волос, в строгом костюме из масс-маркета и с тысячей нереализованных идей в голове.

— Я проходила практику в «Литературном обозрении», — с гордостью ответила я. — У меня есть рекомендательное письмо.

Валентина Николаевна взяла моё письмо двумя пальцами, словно оно было чем-то заразным, и небрежно бросила на край стола.

— Практика и работа — разные вещи, милочка. В практике за вами профессор присматривает. А тут придётся думать самой. Мыслить. Если умеете, конечно.

Её тон, снисходительный и колкий, сразу дал мне понять: я для неё не конкурентка, не коллега, а просто раздражающий фактор, ещё одна молоденькая выскочка с претензиями на место под солнцем.

Ей было около сорока, но мне, двадцатидвухлетней, она казалась почти старухой. Грузная фигура, затянутая в безвкусный костюм с претензией на элегантность. Жёсткие, будто картонные, вьющиеся волосы, покрашенные в неестественный каштановый оттенок. Усталые глаза с тенями, которые не скрывал даже толстый слой тонального крема.

— Что ж, попробуем, — наконец сказала она, протягивая мне стопку рукописей. — Отрецензируете за неделю. Всё. А теперь идите, у меня ещё дел полно.

Когда я уже была в дверях, она окликнула меня:

— И, милочка... Не стройте иллюзий. Издательское дело — не для романтиков.

Я проработала в том издательстве почти год. Год бесконечных унижений, мелких подколок и отвергнутых идей. Валентина Николаевна словно мстила мне за мою молодость, за мою энергию, за возможности, которых у неё уже не было.

Я помню, как она закатывала глаза, когда я предлагала новых авторов.

— Ох, вот эта современная графомания, — морщилась она. — Все хотят быть Довлатовыми и Бродскими, а получаются только пустышки с претензией.

Однажды я случайно подслушала её разговор с бухгалтером:

— Как они меня достали, эти новые девочки с горящими глазами, — говорила она, выпуская дым от дешёвой сигареты. — Кто-то их учит, что достаточно быть молодой и симпатичной — и весь мир у ног. А потом жизнь бьёт — и только осколки летят.

В издательстве ходили слухи, что Валентина Николаевна встречается с шестидесятилетним вдовцом — владельцем сети аптек. Её коллеги шептались об этом с плохо скрываемой смесью жалости и презрения.

— Он её на дорогой курорт возил, — говорила секретарша Люда, накручивая на палец прядь обесцвеченных волос. — А она потом ходила и всем хвасталась. Как будто это достижение — быть содержанкой у старика.

Я слушала эти разговоры и давала себе слово: никогда, ни за что не стать такой. Озлобленной, увядающей, вынужденной соглашаться на объедки с чужого стола. Я буду другой. Успешной. Счастливой. Независимой.

Через год я уволилась, нашла работу в крупном издательском доме, где мои идеи ценили. И забыла о Валентине Николаевне.

До сегодняшнего дня.

— Алло, земля вызывает Ксению, — Марк помахал рукой перед моим лицом. — Ты где витаешь?

Я моргнула, возвращаясь в реальность.

— Прости, задумалась.

— О чём?

— О возрасте, — честно ответила я. — Знаешь, в двадцать два мне казалось, что в сорок жизнь заканчивается. Что это какая-то черта, за которой только увядание.

Он улыбнулся:

— И как, твои прогнозы сбылись?

Я покачала головой:

— Нет. Парадокс в том, что мне сейчас намного лучше, чем в двадцать два. Я более уверена в себе. Знаю, чего хочу. И главное — я счастливее, чем когда-либо.

Марк молча налил вино в бокалы, протянул мне один.

— За это и выпьем. За то, что жизнь не заканчивается в сорок.

Мы чокнулись, и я сделала глоток. Терпкое красное с нотами вишни. Марк всегда выбирал именно такое, словно чувствовал, что мне нравится.

— Ты у меня первая женщина старше двадцати восьми, знаешь? — вдруг сказал он.

— Марк, не обязательно напоминать мне о моём возрасте каждый раз, — я наигранно нахмурилась.

— Я не о возрасте, — он покачал головой. — Я о свободе. В тебе есть что-то, чего нет в моих сверстницах. Какая-то... лёгкость, что ли. Словно тебе плевать на условности.

Я рассмеялась:

— О да, этой лёгкости мне стоило немало трудов. Знаешь, как тяжело было отпустить все эти "должна" и "не положено"?

На следующий день в офисе мне пришлось проводить совещание с новыми авторами. Молодые, талантливые, немного застенчивые. Они смотрели на меня с надеждой и трепетом — примерно так, как я когда-то смотрела на своих первых редакторов.

— Маша, твоя рукопись очень сильная, — сказала я молоденькой девушке с длинной косой. — Но есть несколько мест, где можно усилить повествование. Я сделала пометки, давай посмотрим вместе.

Я помнила, как в своё время Валентина Николаевна отпугивала молодых авторов своей безапелляционностью, своим "я лучше знаю, что нужно читателю". И сознательно выбрала другой путь — партнёрства, сотрудничества. Не "я старше, поэтому умнее", а "у каждого из нас есть свои сильные стороны".

После совещания ко мне подошла Маша, смущённо теребя ремешок сумки:

— Ксения Андреевна, можно личный вопрос?

— Конечно, — улыбнулась я.

— Как вам удаётся... всё это? — она обвела рукой мой кабинет. — Карьера, своё издательство, и при этом вы так прекрасно выглядите, и счастливая такая. Я иногда думаю — получится ли у меня когда-нибудь так же?

Я посмотрела на неё — юную, полную надежд, с этим типичным для молодости страхом не успеть, не реализоваться, упустить свой шанс.

— Маша, — мягко сказала я, — самое важное — не бояться времени. Не ставить себе искусственных дедлайнов типа "к тридцати должна", "к сорока обязана". Жизнь намного длиннее и интереснее, чем кажется в двадцать два.

Вечером, идя по залитой закатным солнцем улице к своей квартире, где меня ждал Марк, я вдруг вспомнила ещё один эпизод из того далёкого прошлого.

Однажды я задержалась допоздна в издательстве, правя гранки. Все уже разошлись, и я думала, что осталась одна. Но проходя мимо кабинета Валентины Николаевны, услышала странные звуки.

Она плакала. Не рыдала в голос, а тихо всхлипывала, как плачут от бессилия и одиночества.

Я замерла за дверью, не зная, что делать — уйти или постучать, спросить, нужна ли помощь. И тут зазвонил телефон.

— Да, Виктор Сергеевич, — голос Валентины Николаевны мгновенно изменился, стал ровным и даже кокетливым. — Да, я помню про завтрашний ужин. Конечно, надену то платье, которое вам так понравилось.

Я на цыпочках прошла мимо, чувствуя что-то похожее на стыд. Словно подсмотрела что-то интимное, не предназначенное для чужих глаз.

Теперь, спустя семнадцать лет, я вдруг поняла: за маской желчной, вредной начальницы прятался человек. Женщина, которая, возможно, так же, как и я когда-то, давала себе обещание не стать чьей-то карикатурой, но не смогла сдержать это обещание. Может быть, у неё были свои мечты, свои планы. Может быть, она тоже хотела быть счастливой — но не сложилось.

И от этой мысли мне стало не по себе. Я ведь могла быть доброжелательнее к ней, могла попытаться увидеть человека за этой жёсткой маской. Но в двадцать два мне казалось, что старость — это враг, а молодость — единственное настоящее сокровище.

Теперь я знала — это не так. Возраст — всего лишь цифра. И женщину можно считать старой только тогда, когда она сама перестаёт видеть перед собой будущее.

Я достала телефон и набрала номер.

— Маша? Это Ксения Андреевна. Ты знаешь, я подумала о нашем разговоре. Давай встретимся завтра, за чашкой кофе. Мне кажется, я могу рассказать тебе кое-что важное.

Повесив трубку, я улыбнулась своему отражению в витрине магазина. Мне было тридцать девять, и вся жизнь была впереди. Просто потому, что я в это верила.