3. 1 Дни осени

Ведьмы гиблого леса
Часть III Суд человеческий
Глава 1 Дни осени

Кружились разноцветные листья, тихо и смиренно ложась под ноги, выстилая пышный шелестящий ковер по дорогам, тропам, полянам, площадям. Сильный ветер временами поднимал их вихрем и снова бросал оземь, в пыль и грязь. Дождь заводил свою грустную песню с самого утра, и лил, лил, днями напролет. Время как будто остановилось, лес засыпал.
 
Ева по-прежнему избегала сестру Мэг и племянников, и жила одна в колдовской хижине. Иногда она уходила в город на базар продавать ягоды, коренья и грибы, чтобы купить хлеба. Ее преследовали образы шабашей и вкус супа из человечины, и тогда она в отчаянии питалась только хлебом и водой, налагая таким образом на себя что-то вроде постной епитимьи.

Сэм продолжал следить за ней, скидываясь волчонком, уже не нападая, но, когда надоедал, получал сапогом под дых. По ее встревоженному поведению он понимал, что с Евой случилось нечто необыкновенное (не мог ни с того ни с сего измениться ее запах), и за лето сообразил, что она потеряла силу. Это настолько его потрясло и заинтриговало, что агрессия сменилась любопытством, и он продолжал за ней наблюдать, просто как за обычным человеком, с которым мало был знаком. Девушка уже не превращалась ни в змею, ни в собаку ради охоты, и выслеживала добычу с ружьем; она точно уже не могла видеть в темноте, и с наступлением сумерек поначалу часто палила свечи, но потом пообвыклась, и вечерами тихо сидела, вглядываясь в ночное небо, слушая дождь. Она больше никогда не поднималась в воздух, всегда выбирая пути в обход зарослей и бурелома. Сэм пару раз видел крестик у нее на шее, когда тот выпадал из-за ворота, и чувствовал безотчетный страх перед этой вещью, потому что только она до сих пор останавливала его от того, чтобы перегрызть горло обидчице. Поэтому, когда наступала ночь, он чаще всего, скуля и поджав хвост, уползал на брюхе обратно в дом матери, под бок к сестре, поближе к своим. 

На базаре Тревор и Лаура все еще продавали хлеб вместе, но уже больше не как семья, а как торговые партнеры. Они не заигрывали друг с другом, как раньше, общались по необходимости, все больше уныло молчали. Ева обменивала грибы на хлеб, знала, что случилось несчастье, хотела помочь, но помочь ничем не могла. И уходя, вспоминала о своем охотнике и тоже впадала в уныние. Но в один из редких сухих и теплых дней она решила отнести грибы в замок, и зайти на конюшню, чтобы снова увидеть Кристиана. Она так и не сумела придумать, что ему скажет, но все равно пошла.

Цирку тоже было бы грех упускать погожий денек, и артисты привлекали внимание торгующей и гуляющей публики, как только могли. На подмостках снова выступал жонглер Джефри, клоуны, акробаты, снова под бубен танцевал несчастный медведь на раскаленном полу своей клетки, вертелись мартышки, а зеваки щекотали себе нервы, отваживаясь заглянуть за занавес, скрывающий зловещую невидимую гарпию. Но вот, наконец, к публике вышел Адам. Ева остановилась. 

--- Дамы и господа! – начал поэт. – Я рад приветствовать всех вас в добром здравии, и хочу продекламировать вам свое новое стихотворение. Но, прежде, должен сказать, что чуть-таки не сгинул в вашем лесу! Однако то, что мне, благодаря этому, открылось, стоило того, чтобы взглянуть в глаза смерти. Жизнь – это великий дар Божий, и мы обязаны принимать его ответственно и с благодарностью, ибо ради жизни на земле Господь даровал нам Святое Евангелие! И воскрес, чтобы мы вошли в жизнь вечную! Поэтому теперь я хочу благовествовать! Слушайте же, и примите к сердцу заповеди блаженства, которые дал нам Христос в Нагорной проповеди!

Блаженны, кто смирение стяжал;
Блажен, кто горько о грехах рыдал.
Утешит Бог, откроет двери в Рай,
И зацветет в душе веселый май.

Блажен, кто кроток, праведность хранит,
Их жажда добродетели томит.
Наследниками будут всей земли,
Чтоб хлеб небесный преломить могли.

Блажен, кто милостив, простят его,
Как только саван ляжет на чело.
И, чистый сердцем, Бога узрит он,
И будет легким этот вечный сон.

Блаженны миротворцы из людей, -
Сыны Отца, в кругу Его друзей!
Изгнанники за правду – это честь,
И Светлый Рай у них, конечно, есть.

Блаженны вы, когда поносят вас.
Так гнали лучших, бывших прежде нас.
Возрадуйтесь: открылись Небеса,
Когда вы пострадали за Христа.

Мы – тень и пыль, судьба – всего лишь миф,
Но красной нитью вьется лейтмотив:
Средь заблуждений века и страстей,
Терпя несправедливость от людей,

На зов идем в Небесную страну.
Господь ведет, доверимся Ему.

Худенькая бледная девушка с длинной русой косой, в бедном платье и деревянных башмаках вскинула ручки и зааплодировала. Это была Клэр. Несколько человек ее поддержали, но без энтузиазма, на мгновение наступило всеобщее молчание. Потом кто-то грубо выкрикнул:

--- По какой дороге отошел от отца Говарда Святой Дух, чтобы говорить в тебе?!

Адам даже растерялся.

--- Я… я лишь хотел доставить душевное назидание желающим слушать и читать, облегчить запоминание и принести пользу.
--- Проповеди мы будем слушать в церкви!
--- Да!
--- Читай что-нибудь веселое!

У Адама опустились руки.

Но что было дальше, Ева уже не слышала, она направилась к замку. На кухне она спросила о Мэри, и получила какой-то невнятный ответ, что эта «ведьма» больше здесь не служит, да и совсем помешалась. Еве стало как-то не по себе. Она спросила, что случилось, ей рассказали о смерти ребенка. Потом выяснилось, что Джек прячет «свою любовницу» в своей каморке на конюшне, и Ева, назвавшись подругой, попросилась навестить несчастную.

Кристиан вызвался ее проводить.

--- Где-то я тебя раньше видел, - сказал он.
--- Да, - расцвела Ева. – Мы с тобой танцевали летом. А еще ты спас меня от волка.

Кристиан улыбнулся. Воцарилось неловкое молчание. Он вспомнил девушку в лесу, на которую напал зверь, и ту, с которой танцевал на гулянии, а также то, что, выпив, вел себя не как джентльмен, начав приставать. Он понял, что должен извиниться, но они уже дошли до каморки Джека, и, увидев Мэри, Ева замерла и побледнела.

Убитая горем мать ходила по комнате растрепанная, в заношенном нестираном платье, со стоном ломая руки, и, воздевая их к небу, пыталась молиться, но они в то же мгновенье падали плетьми долу. Волосы ее поседели, глаза выцвели, и в них застыл холодный, мертвенный блеск безумия. Когда Мэри переставала метаться от стены к стене, она садилась на тюфяк, служивший постелью, брала в руки сверток, представлявший собой пучок соломы, завернутый в тряпицу, и качала его, как грудного младенца, напевая колыбельную, баюкала.

До сих пор Ева не задумывалась о том горе, которое должны были испытывать матери, детей которых она крала для жертвоприношений, и только теперь, столкнувшись лицом к лицу с подобного рода отчаянием, она осознала весь масштаб и подлость своих преступлений. В глазах у нее потемнело, ноги подкосились, и по дверному косяку девушка поползла на пол, теряя сознание. Кристиан поддержал ее.

--- Господи, почему ты не сжег меня святой водой и защищаешь от Сэма? - прошептала она.
--- Что? Что ты говоришь? – не расслышал и не понял охотник. – Пойдем отсюда. Мы ничем не можем помочь, и незачем на это смотреть.
--- В церковь, отведи меня в церковь, - умоляюще посмотрела на него Ева.

Когда они зашли под тихие и мрачные своды, день уже догорал. Девушка села, почти упала на скамью.

--- Позвать отца Говарда? – спросил Кристиан.
--- Нет, не надо, спасибо за все, - сказала она, не глядя на него.

Кристиан ушел, а Ева заплакала. Она взглянула на распятого Христа и, не помня себя от ужаса воспоминаний, зашептала:

--- Для чего Ты оставил меня в живых? Чтобы я сама себя убила? Но я… я не смогу. Я боюсь смерти! И я бы никогда не совершила таких злодеяний… Я была одержима… Как Ты только это допустил! Зачем?! Почему я? Моя душа была заложена до рождения, я понимаю. Поэтому не миновать было одержимости бесами, теперь мне ясно, но все чувства казались такими естественными, казалось, что все так и должно быть, что так и нужно. А теперь… Как теперь жить? Как быть обычным человеком? Я к этому не приспособлена. Теперь все наоборот. Заповеди блаженства, Евангелие. Что это? О чем это? Жизнь на земле… Я не имею на нее права. Боже, какой ужас! Ведь я попаду в ад…

Церковь давно опустела. Отец Говард тушил свечи.

«Совсем поздно, я заблужусь в лесу», - подумала Ева и сползла под лавку, забилась в темный угол, чтобы отец Говард ее не заметил.

Дождавшись, когда священник закроет на засов двери, девушка выбралась из-под лавки и еще долго сидела, скрестив перед собой руки, и не то размышляла, не то молилась, страшась смертного приговора. Молила о милости, как мытарь, «не дерзая просить ни креста, ни утешения».