Свобода это не вседозволенность. Это власть над со

Beyond Ilyin: A Dissenting Word from the Angelblazer
By Vladmir Angelblazer
Victoria, B.C., 2025

There are books that shape a man, and then there are books that help him justify what he has already decided to become. Ivan Alexandrovich Ilyin’s Our Tasks belongs, in my view, to the latter category. It is a passionate, disciplined manifesto of a Russian thinker in exile, seeking salvation for his homeland through a synthesis of Orthodoxy, order, and spiritual renewal. It is not without nobility — but nobility, alas, is no substitute for justice.

Today, I find myself unable to accept much of Ilyin’s proposed vision. Not because I have abandoned the Russian soul, but because I have grown wary of those who speak too confidently in its name.

Let us examine why Vladimir Putin, along with many Russian citizens of various strata, feels drawn to Ilyin. The answer is not obscure: Ilyin speaks to a vision of Russia as a divinely chosen, suffering organism, wounded by revolution and chaos, and in need of hierarchical healing. He places the state above the law, the spirit above pluralism, and unity above dissent. In times of confusion and geopolitical humiliation, such thinking provides psychological refuge. It sacralizes obedience and makes national pride a moral obligation. For a ruler, it is an ideal spiritual cloak — imperial ambition masquerading as metaphysical clarity.

But herein lies the problem.

Ilyin’s idea of the state is not liberal, nor truly democratic. He proposes a system in which the people must trust a virtuous ruler to embody the collective will and soul of the nation. This resembles Plato’s philosopher-king, but without the Athenian suspicion of power. Instead, Ilyin baptizes authority, encourages faith in strong vertical governance, and relegates opposition to a pathology. Conscience, for him, is individual only if it mirrors the collective spirit he describes — otherwise it is mistaken, even dangerous.

I cannot agree. I believe that the law must stand above power, not beneath it. The essence of political life is not in sacred unity, but in secular accountability. The people are not a choir of identical voices singing in Znamenny chant from the kliros, performing a hymn of state patriotism. It is a marketplace of ideas, a wrestling ground of competing truths, where the role of law is not to eliminate conflict but to civilize it.

Ilyin’s romanticization of the Russian soul is also a form of myth-making. There is no single Russian soul. We must accept that if we are souls, then they were created by the Almighty, who has no nationality or ethnic component. There are only Russians — plural, complex, often contradictory — each with a conscience forged not only in church incense but also in the smoke of Siberian camps, city factories, battlefield trenches, and late-night kitchens of moral awakening. When Ilyin writes of Russia’s mission, he too often forgets the individual’s mission: to think, to doubt, to resist where necessary.

Putin uses Ilyin selectively — choosing the parts that glorify sovereignty, tradition, and unity — while ignoring the underlying warnings about personal virtue and spiritual integrity. But even if read fully, Ilyin’s work cannot escape its time: it is an anti-revolutionary text born of personal family trauma. It longs for order at the cost of liberty. And though order is tempting, we must not forget: the darkest crimes of the 20th century were committed in the name of "order."

As for me, I would rather live in a chaotic republic of questioning minds than in a serene empire of silenced tongues.

Still, I do not reject Ilyin in total. He was, above all, a man of spiritual seriousness. Amidst the thorns of his authoritarian leanings, there are petals of philosophical beauty. One quote, in particular, I believe must be preserved as a seed for the Russian philosophical school of the future:

       "Свобода — это не вседозволенность. Это власть над собой."
       "Freedom is not permissiveness. It is mastery over oneself."

Here, finally, Ilyin touches the eternal. Not the state, not the party, not even the nation — but the self. The self that must rise in discipline, in conscience, in spiritual dignity. This is where Russian cosmism must build its foundation: not in imperial nostalgia, but in the inner cosmos of each moral being.

Let us then take from Ilyin his pain, his love for Russia, his longing for moral strength — but let us not follow him into metaphysical authoritarianism. We must write a new Russian philosophy of freedom — one that does not fear the individual, does not romanticize submission, and does not make a Church of the Kremlin.

       Post Scriptum:

Every era seeks a prophet. But not every prophet should be canonized.
Some, like Ilyin, must be read — then resisted.
And from their embers, we must ignite our own star.
 
       Amen.


       За пределами Ильина: Возражение от Хлынина

       Автор: Владимир Васильевич Хлынинъ(Ангелблазер)
       Виктория, Британская Колумбия, 2025

Есть книги, которые формируют человека, а есть те, что помогают ему оправдать то, кем он уже решил стать. Философская работа «Наши задачи» Ивана Александровича Ильина, на мой взгляд, относится ко второй категории. Этот страстный, дисциплинированный манифест Русского мыслителя в изгнании, ищущего спасения для Родины в синтезе Православия, Порядка и Духовного обновления. В этом есть Благородство — но, увы, Благородство не заменит Справедливости.

Сегодня я не могу принять большую часть Ильинского видения. Не потому, что отвергаю Русскую душу, а потому, что стал остерегаться тех, кто слишком уверенно говорит от её имени.

Почему Владимир Путин, как и многие Россияне разных слоёв, тяготеют к Ильину? Ответ очевиден: Ильин говорит о России как о Богоизбранном, страдающем организме, раненным революцией и хаосом, нуждающимся в иерархическом исцелении. Он ставит государство выше закона, дух — выше плюрализма, единство — выше инакомыслия. В эпоху смятения и геополитического унижения такая мысль даёт психологическое убежище. Она освящает покорность и превращает национальную гордость в нравственный долг. Для правителя это идеальная духовная оболочка — имперские амбиции под маской метафизической ясности.

Но в этом-то и проблема.

Государство Ильина — не либеральное и не подлинно демократическое. Он предлагает систему, в которой народ должен довериться добродетельному правителю, воплощающему коллективную волю и душу нации. Это напоминает Платоновского философа-царя, но без Афинского недоверия к власти. Вместо этого Ильин освящает авторитет, поощряет веру в жёсткую вертикаль управления, а оппозицию объявляет патологией. Совесть для него индивидуальна лишь тогда, когда отражает описанный им коллективный дух — иначе она ошибочна и даже опасна.

Я не могу с этим согласиться. Я верю, что закон должен стоять над властью, а не под ней. Суть политической жизни — не в священном единстве, а в светской подотчётности. Народ — не хор одинаковых голосов знаменного распева на клиросе, поющих гимн государственному патриотизму. Это рынок идей, арена борьбы конкурирующих истин, где роль закона — не устранять конфликт, а цивилизовать его.

Ильинская романтизация «Русской души» — тоже мифотворчество. Нет единой русской души. Мы должны принять: если мы — души, то созданы Творцом, у Которого нет национальности. Есть только русские — во множестве, сложные, часто противоречивые, каждый с совестью, выкованной не только в церковном ладане, но и в дыме Сибирских лагерей и тюрем, городских заводов, окопов и ночных кухонь нравственного прозрения. Когда Ильин пишет о «миссии России», он слишком часто забывает о миссии отдельного человека: мыслить, сомневаться, сопротивляться, когда необходимо.

Путин использует Ильина выборочно — берёт то, что прославляет суверенитет, традицию и единство, игнорируя предостережения о личной добродетели и духовной целостности. Но даже если читать Ильина полностью, его труд остаётся порождением своего времени: это антиреволюционный текст, рождённый личной семейной травмой. Он жаждет порядка ценой свободы. И хотя порядок соблазнителен, нельзя забывать: самые страшные преступления XX века совершались во имя «порядка».

Лично я предпочту жить в хаотической республике вопрошающих умов, чем в безмятежной империи немых языков.

Впрочем, я не отвергаю Ильина полностью. Он был, прежде всего, человеком глубокой  духовной серьёзности. Среди терний его авторитарных склонностей встречаются лепестки философской красоты. Одна цитата, в частности, должна сохраниться как семя для будущей Русской философской школы:

       «Свобода — это не вседозволенность. Это власть над собой».

Здесь Ильин касается вечного. Не государства, не партии, даже не нации — но личности. Личности, которая должна возвыситься через дисциплину, совесть, духовное достоинство. Вот, где Русский космизм должен строить свой фундамент: не в имперской ностальгии, а во внутреннем космосе каждого нравственного существа.

Возьмём же у Ильина его боль, его любовь к России, его жажду нравственной силы — но не последуем за ним в метафизический авторитаризм. Мы должны создать новую Русскую философию свободы — такую, что не боится личности, не романтизирует покорность и не превращает Кремль в Церковь.

       Post Scriptum:

Каждая эпоха ищет пророка. Но не каждого пророка следует канонизировать. Некоторых, как Ильина, надо прочитать — и воспротивиться.
А из их углей — зажечь свою звезду.

Аминь.