Жаботинский, потомок Магида из Дубно

Имя как ковчег: о Жаботинском и литературной ответственности
Моше бен Исраэль (Одесса – Нью-Йорк)

1. Слово как мера

Имя — это не только обозначение. В еврейской традиции оно несёт в себе внутреннюю природу человека, его суть, его путь. В Талмуде сказано, что имя влияет на судьбу. А каббалисты утверждают: через имя раскрывается свет, заключённый в душе.

Потому, когда речь идёт о человеке масштаба Зеэва Жаботинского, становится важным не только, что о нём говорится, но и как. Имя подобного рода — не просто фонетика, а ковчег истории. Слово становится действием, а интонация — знаком почтения или его отсутствия.

2. Первая сцена

Начав читать роман Эдуарда Тополя «Юность Жаботинского», я сразу почувствовал странную интонацию. Герой представлен как юноша с «оттопыренной губой», мечтающий о девушке в театральной ложе. Всё подано живо, образно, кинематографично. Но слишком легко.

Фигура Жаботинского требует другой глубины. Он не только жил в эпоху перелома — он сам был её частью. Его слова меняли сознание. Его стиль — не сценический, а пророческий. И потому любое художественное приближение к нему должно сопровождаться уважением к сути.

Я не осуждаю роман — я только начал его читать. Но даже на первых страницах чувствуется: лёгкость иногда вступает в противоречие с масштабом.

3. Одесса как духовный источник

Жаботинский родился в Одессе — городе, где не просто жили евреи, а где еврейство говорило во весь голос. Там звучал иврит, там спорили о будущем, там кипели дискуссии между сионистами, бундовцами, традиционалистами. В этом городе находилась Бродская синагога — один из центров реформаторской мысли. Одесса была не окраиной — а нервом еврейской судьбы.

Жаботинский происходил по материнской линии из семьи Магида из Дубно — великого учителя, притчи которого изучают до сих пор. Это был духовный гигант, равный лидерам хасидского движения, только говоривший языком разума и притчи. Жаботинский унаследовал эту способность — говорить с народом, пробуждая не эмоцию, а достоинство.

В одном из музеев сегодня хранится его личный комплект Талмуда. Это — знак. Он знал, что такое Тора, что такое спор, что такое мера. Он строил иврит — но на корнях еврейской мысли. Его светская речь не отменяла священного источника.

4. Имя и трепет

С первых страниц романа герой назван «Жабо». Возможно, это передаёт живую речь друзей. Но в еврейской культуре имя великого человека сохраняется без сокращений. Не по этикету, а по сути. Потому что имя — это ворота в память. И если они сужены, память теряет объём.

Жаботинский — не псевдоним. Это имя, которое несёт за собой школу, армию, идею, язык, судьбу. Это имя, которое нельзя сжимать до бытового формата.

5. Траектории

Автор книги — Эдмон Топельберг — сменил фамилию на Тополь. Это был его выбор. Он стал известным писателем, успешным в советской литературной традиции. Его путь — от еврейского имени к универсальному.

Жаботинский пошёл иначе. Он был Владимиром — стал Зеэвом. Он возвращался к корню. Он не искал успеха — он искал правду. И строил вокруг неё слово, стиль, нацию. Это — не вопрос идеологии. Это — вопрос направления.

6. Память как ответственность

Жаботинский не нуждается в защите. Он уже вписан в историю. Улицы, школы, книги, язык — всё говорит за него. Но образ его требует точности. Потому что если теряется мера — теряется связь с живой памятью.

В Пиркей Авот сказано: «Кто уважает мудреца — сам становится сосудом почёта». Не потому, что мудрецу это нужно. А потому что мера уважения — это мера собственной души.

Жаботинский был неравным, но честным. Не ортодоксом, но глубоким. Не раввином, но носителем раввинской интонации. Он не шутил словами. Потому что слова для него были оружием, молитвой и домом.

7. Вместо заключения

Можно писать о великих. Но писать так, как будто ты стоишь перед ними. Не над ними. Не рядом. А чуть ниже. С тишиной. С благодарностью. С мерой.

Имя Жаботинского — не стилистическая деталь. Это имя — ковчег национального духа. Его не трогают легкою рукой. Его несут — с честью.



Автор прочёл лишь вступительные главы романа и не делает окончательных выводов о всём произведении. Цель этого текста — напомнить о мере, которую требует еврейская память.