Шнуроукладчики

или Вторая закавыка-повесть в книгу:
«Старлей Стариков, или В этом мире мы одни»

     … Балтика. Идут масштабные учения. Минная гавань.
     Конец восьмидесятых, начало незабвенной Перестройки.
     Осень. Хлесткий боковой ветер. Дождь. Светает.
     Весь личный состав военно-морской базы, так или иначе, задействованы в решении сыплющихся нескончаемой чередой на её штаб всевозможных задач. Практически все корабли бригады тральщиков, обычно дислоцированных в гавани, находятся в море, в том числе и дивизиона малых кораблей во главе с комдивом и его штабом, привычно расположившихся на самом быстроходном рейдовом тральщике, прозванным моряками «Антилопой». Лишь три по разным причинам не готовых к длительному плаванию корабля-шнуроукладчика дивизиона под командованием единственного оставленного на берегу офицера штаба сиротливо покачиваются в гавани на якоре и швартовых, оставшись в так называемом неприкосновенном резерве.
     Ну, нужно ж было кого-то оставить на хозяйстве, для выполнения текущих работ в гавани, вот и оставили их под руководством нового, ещё даже не вступившего в должность, дивизионного специалиста, бывшего командира легендарного в гавани РТ-229, в простонародье – «Антилопы». Всё равно на момент ухода дивизиона в море его в гавани не было, он лишь, спешно возвращался из неудобной длительной командировки в Учебный центр флота для передачи накопленного богатого командирского опыта в охране водного района молодым коллегам дружественных стран.
     Так неожиданно для себя впервые за два года службы в Минной гавани бывший командир «Антилопы» и оказался не у дел, впрочем, это несильно огорчало его, даже радовало, ведь теперь на его новой должности больше ничто и никто не будет остро зависеть от его решений.
     Ну, или – почти никто… и ничто!
     Но, вот незадача, почему-то сегодня ночью стряслось невозможное – их временному соединению кораблей неожиданно вдруг объявили пятиминутную готовность к выходу в море, словно забыв, что эти три «коробочки» по многим аспектам жизни-деятельности крайне нежелательно выпускать в открытое плавание.
     Впрочем, может, на объявлении этой пятиминутной готовности, всё и закончится? Да мало ли на флоте объявляют тревог, далеко не все из них имеют реальное подоплёку, заканчиваясь ничем, а уж неожиданных незапланированных походов в открытое море – на флоте всему есть свой план! – даже не припомнить...
     …Итак, исполняющий обязанности командира временного соединения шнуроукладчиков старший лейтенант Феликс Стариков стоит на ходовом мостике одного из трех вверенных ему шнуроукладчиков, принимая по закрытой радиосвязи доклады их командиров о переводе кораблей на пятиминутную готовность к выходу в море.
     — Да понял, вас понял, я – «Прыжок-3», прием, — терпеливо отвечает он на беспричинно частые по всякому мелочному поводу доклады молодых лейтенантов, вчерашних выпускников военно-морских училищ, внутренне улыбаясь их канонически правильно построенным в эфире сообщениям.
     «Ничего-ничего, это у них пройдёт», – улыбается про себя новоиспеченный офицер штаба, не обращая внимания на их многочисленные жалобы о неполных экипажах и разукомплектованных ЗИПах на борту, которыми за их счет укомплектовались ушедшие в море соседние корабли, абсолютно уверенный в том, что незапланированный выход точно не состоится.
     Ну и, действительно, какой тут может быть выход, когда почти треть экипажей на кораблях отсутствует, да и из тех, кто остался – лишь одна молодежь, только-только пришедшая из «Учебок». Но это бы ещё ничего, полбеды, главное – из трех командиров, лишь мичман Тихомиров Владимир Николаевич, командир шнуроукладчика с бортовым номером 224, который Стариков, не задумываясь, назначил флагманским, имеет опыт боевого траления, постановки и подрыва шнурового заряда. Два других, лейтенанта Полянский и Михайлов, совсем «зелёные», с горем пополам лишь накануне этого учения получившие свой допуск на самостоятельное управление кораблями.
     — «Прыжок-3», «Прыжок-3», я – «Сталь-224», — видимо, давая понять молодым лейтенантам, что пора б и закончить свои необязательные причитания в эфире, неожиданно по рации прерывает мысли Феликса мичман Тихомиров, — корабль к бою и походу готов, как понял, прием.
     — Вас понял, 224-ый… — слегка запутавшись в трубках и микрофонах малознакомого шнуроукладчика, не сразу отзывается Феликс, — я «Прыжок-3», прием.
     — Как у вас тут? — неожиданно из ходовой рубки появляется голова несуразно длинного, почти под два метра ростом дивизионного замполита, капитан-лейтенанта Пырина Олега Анатольевича, Бог весть, откуда впервые за три дня учения появившегося здесь, в расположении дивизиона.
     …Вообще-то, его, как и Старикова, только-только назначили на должность – перевелся в Бригаду, говорят, даже аж прямо со штаба Флота. Что?.. как?.. зачем?.. – никто толком не знает, но первое впечатление о себе произвёл весьма даже приятное: простой, общительный, незаносчивый, надоедливых политических вопросов, которыми обычно грешат политработники, об отношении к политике партии и правительства и взаимоотношениях в семье не задает.
     И правильно делает!
     Ну, кто теперь среди нормальных думающих офицеров поддерживает пустую телевизионную трескотню о всяком плюрализме мнений, сокращении штатов, рыночных взаимоотношениях и прочей малопонятной ерунды, когда в продуктовых магазинах города – карточная система, да и снабжение кораблей не лучше.
     И что тут поддерживать?
     Кого?
     Хотя, конечно, офицеры – есть офицеры: никто не ропщет, а трудности и неурядицы только закаляют характер.
     Да и трудности ли это?
     Новый замполит, на редкость, с пониманием, не оторван, как говорится, от земли-матушки, напротив, шутит вместе со всеми, а иногда даже свежие смешные анекдоты рассказывает на пикантные темы.
     Вот только со спецификой службы дивизиона по понятным причинам он мало знаком, да и не очень-то спешит знакомиться, видимо потому и остался во время учений на берегу, вероятней всего в политотделе Бригады на подхвате, – мало ли что там стрясётся!..
     — Всё нормально, товарищ капитан-лейтенант, — бодро докладывает Стариков, неожиданно нарисовавшемуся в дивизионе, замполиту, с которым он и познакомиться толком ещё не успел: так, виделись мельком при убытии в командировку, — все корабли соединения переведены в пятиминутную готовность, — продолжает тараторить, — к бою и…
     И тут вдруг умолкает, раздумывая, стоит ли докладывать дальше про выявленные при беглом изучении кораблей проблемы с неполными экипажами и ЗИПами или умолчать на всякий случай, как обычно, ведь выхода-то в море всё равно не будет.
     — Понял вас, товарищ Стариков, — ничего, похоже, не заметив, перебивает Пырин, неуклюже выбираясь из тесной рубки шнуроукладчика и дружелюбно протягивая свою широченную ладонь. – Здравствуйте, очень рад с вами познакомиться.
     — Здравия желаю, Олег Анатольевич, — уверенно отзывается Феликс, пожимая протянутую тёплую руку в ответ
     — А у меня… вам пакет, — почему-то смущается замполит, вытаскивая из-за пазухи шинели запечатанный сургучной печатью невзрачный свёрток казённого желтого цвета.
     — Есть пакет, — не моргнув глазом, привычно чеканит слова «старлей», принимая необычный конверт в руки. — И что там? — вдруг, не выдержав, по-мальчишечьи вскидывает свои серые пытливые глаза.
     — А… и…черт его знает! — вытаращив глаза, также по-мальчишечьи нелепо жмет плечами тот. — Мне его… в политотделе Базы вручили, — понижает голос.
     — Ну, что ж, — оправившись, сурово хмурит свои черные брови бывший командир вездесущей на рейде Базы РТ-ешки, — похоже, и о нас вспомнили, не забыли… быстрокрылых… шнуроукладчиков, — с сарказмом по-стариковски ворчит себе под нос опытнейший офицер дивизиона, едва достигший своих двадцати четырех лет, вскрывая пакет.
     …И в каких только передрягах они с его вездесущей «Антилопой» не побывали за два промелькнувших, как один день года! И чего только не успели повидать, преодолеть, попробовать. Но, говоря честно, никаких секретных пакетов из Базы с посыльным, как в кино с пятью сургучными печатями, никогда не получали, лишь длинные замысловатые шифровки изредка прилетали к нему на брандвахту. Помнится, как-то всю ночь с радистом вдвоем разгадывали никчемный циркуляр о возможном усилении ветра, да прочих никому ненужных движений кучевых облаков над северо-западным регионом страны…
     — Какие новости? — замполит с любопытством нелепо заглядывает Феликсу через плечо, выхватывая незатейливую строку слов, в которой и есть-то всего три цифры: долгота, широта и время.
     — Уф!.. — снова не сдержавшись, недовольно фыркает дивизионный специалист, и, пытливо вскинув глаза на «каплея», рубит в упор. — Кто старший на выходе?
     — Вы… — тут же, словно ждал, выстреливает тот, — конечно, вы, товарищ старший лейтенант, вас же комдив оставил старшим.
     — А вы?.. — дивится Стариков. — В качестве кого с нами? У вас, кажется, морская специальность штурмана…
     — Шту-у-ур-ма-на?! — опешив, тянет Пырин. — Нет-нет, ни в коем случае... — опомнившись, зачастил, — я с вами в качестве посредника… наблюдателя, то есть.
     — Ясно, — плохо скрывая раздражение, отворачивается «старлей» и, суетливо выхватив изогнутый в виде банана микрофон «Каштана», взрывает его динамики, — Ходовая рубка, Мостик!
     — Есть, Рубка.
     — Штурманскую карту нашего водного района на мостик.
     — Есть штурманскую карту на мостик, — Феликс с удивлением узнает почти родной голос старшего матроса Федьки Моисеева его бессменного за два последних года командования «Антилопой» рулевого.
    «Мистика!..», – мелькнула, было, и тут же утонула в потоке событий мысль в голове «старлея» уже уткнувшегося в изучение вынесенной к нему наверх командиром корабля нужной карты.
     «Ничего нового, всё как всегда...», – буднично размышляет он на ходу, – «…штатного штурмана с нами на выходе не будет, курс на карте прокладывать некому, вместо штаба дивизиона идёт посредник-наблюдатель, в подчинении почти незнакомые корабли, да ещё с неопытными и неполными экипажами в придачу».
     — Уф! — определив назначенную точку прибытия, снова саркастически фыркает Стариков, непроизвольно бубня себе под нос. — Ну и зачем же так далеко?.. Наши-то учебные шнуровые заряды вполне б можно было развернуть прямо на рейде, как и положено, а не гнать в открытое море навстречу судьбе малопригодные для шторма посудины.
     — Что стряслось? — снова смешно заглядывая из-за плеча Феликса сверху вниз на карту, живо интересуется замполит.
     — Докладываю, — спохватившись, что сболтнул лишнего, бодро чеканит старший лейтенант. — Соединению кораблей из трех шнуроукладчиков дивизиона поставлена боевая задача: немедленно выдвинуться в район дальнего полигона, время «Че минус четыре»!
     — По-нят-но, — растерянно тянет посредник, тоже, по-видимому, никак не ожидавший такого поворота событий.
     — Разрешите выполнять, — не отрываясь от карты, звенит Стариков, быстрыми умелыми штрихами от руки без циркуля и линейки, нанося на неё точку назначения и примитивную предварительную штурманскую прокладку со всеми необходимыми манёврами вдоль фарватера, словно эскиз своих будущих гениальных картин.
     — Выполняйте, — в такт ему машинально командует замполит.
     — «Шалаш», «Шалаш», я – «Прыжок-3», прием, — не замечая переживаний посредника, затягивает «старлей» привычную для любого командира песню эфира, вызывая по внутренней закрытой сети Бригады оперативного дежурного.
     — «Прыжок-3», я – «Шалаш», прием, — будто ждал, тут же отзывается тот.
     — «Шалаш», я – «Прыжок-3», прошу «добро» на «глаголь-веди»… в составе трех единиц… в район «семнадцать-двадцать»… согласно… – не торопясь, выговаривая каждое слово, как бывало на «Антилопе», перекрикивает шипение эфира Феликс в надежде, что тот не в курсе полученного им необычным образом пакета и тут же запретит выход.
     — Добро, — безжалостно и равнодушно, даже недослушав его, шипит эфир в ответ и, словно снимая последнюю надежду, добавляет очевидное, — время «Че минус три пятьдесят пять».
     — Есть «Че минус три пятьдесят пять», — по инерции повторяет Стариков и, переключившись на волну дивизиона, уверено выдаёт в эфир. — Внимание всем кораблям, я – «Прыжок-3», — делает многозначительную паузу, — по местам стоять с якоря и швартовых сниматься.
     — Вас понял, я – «Сталь-224», прием, — первым, как и положено флагману, тут же отзывается мичман Тихомиров, командир ШУ-224.
     — Я – «Сталь-243», вас понял, приём, — радостно вторит ему лейтенант Полянский.
     — Я – «Сталь-251», вас понял, прием, — весело подхватывает и лейтенант Михайлов
     …И чего ж это им не веселиться?
     Молодость, есть молодость, лейтенанты во все времена при каждом удобном случае рвутся в бой. Да и не только лейтенанты. Такова жизнь! И это, правильно: все мы живы нашими эмоциями, впечатлениями, переживаниями и чем больше и ярче они, тем больше и ярче наша жизнь. А когда их, эти эмоции, как не в молодости-то, получать!?..
     — Внимание всем, — грохочет, мобилизуя себя и командиров, Стариков, — соединению кораблей в составе трех единиц поставлена задача, — делает паузу, — осуществить переход в заданную точку дальнего полигона в строю кильватера: 224 – первый, 243 – второй, 251 – третий. Как меня поняли? – прием.
     Не успевают лейтенанты завершить свои длинные канонические партии в эфире, как заиграли и запели звонки и динамики на флагмане:
     — Внимание по кораблю, по местам стоять, с якоря и швартовых сниматься, — командует Тихомиров.
     Тут же, вслед за ним практически одновременно запели и заговорили динамики соседних шнуроукладчиков, но привычная череда команд, эхом летящих над опустевшей акваторией гавани, круговерть встречных докладов с боевых постов, навсегда врезавшихся за два промелькнувших на «Антилопе» года в сознание бывшего её командира Старикова, сейчас никак не трогают его. Он лишь с некоторым сожалением, ностальгией, безучастно слушает их, по привычке улавливая и фиксируя в интонациях моряков малейшие нотки неуверенности или недосказанности, вырисовывая в голове собственную картину готовности экипажа к предстоящим испытаниям.
     — Ветерок-то для наших «пластмассок», кажется, критический, — вглядываясь в волны за молами гавани, машинально на ходу подмечает «старлей».
     — А сколько у наших… предельная? — услышав его, вскидывает внимательные темно-карие, почти черные глаза «каплей».
     — Четыре балла!
     — А эти… сколько? — перехватив взгляд дивизионного, пытает замполит. — Вроде б поменьше?
     — На рейде меньше, — кивает Феликс, — балла два… не больше, но ветер местами даже здесь рвёт барашки с волны, а вот что будет на полигоне за островом, посмотрим там.
     — Да-а, пожалуй!.. — улыбаясь, безучастно тянет долговязый, невольно заглядевшись на маленькие несуразные горбатые кораблики с огромной вьюшкой за узкой надстройкой, один за другим весело, словно муравьи, высыпающие за молы гавани.
     — Внимание всем, — возвращает его к действительности грубый, а в старом динамике ШУ-224 ещё к тому же и хриплый голос Старикова, — курс сто тридцать, расстояние три кабельтова, прием.
     — Есть, сто тридцать! Есть, три кабельтова! — поочерёдно нараспев докладывают командиры.
     Офицеры штаба внимательно наблюдают, как медленно и неуклюже, словно утюги, два шнуроукладчика друг за другом не без труда преодолевая снежные шапки волн, занимают линию кильватерного следа их корабля. Правда один из них смотрит на происходящее с нескрываемым любопытством, интересом, а другой напряженно, придирчиво, изучая действия своих новых подчинённых: понимают ли они его команды?.. справятся ли?..
     …Эти двое, что за кормой флагмана, похоже, ребята что надо: несмотря на то, что первый раз самостоятельно вышли в море в составе соединения, место в строю нашли сразу. А это, нужно сказать, не так-то просто при плавании в узкости, да к тому же на неспокойной волне, когда выбранный курс для маневрирования имеет первостепенное значение. Особенно неплохо выходит у Полянского, но и Михайлов старается, бодрым голосом докладывая о завершении своего маневра.
     Пока, к счастью, всё идёт, как по маслу: с якорей кораблики снялись без проблем, гидравлику ни у кого не заело, якоря ни за что не зацепились, строй заняли более-менее прилично, хотя и не сразу; и по времени, кажется, есть запас. Да и эти смешные правильные доклады молодых лейтенантов в эфире, теперь уже почему-то не раздражают, напротив радуют – наверняка кто-нибудь со штаба флота слушает их эфир, анализирует действия нештатного соединения!
     Впрочем, это только самое начало, впереди ждёт выход с рейда на полигон, за границы спасительных от постоянных западных ветров мысов береговой черты и многочисленных островов. Не дай Бог, им поступит команда на постановку там шнурового заряда, что непросто, да и небезопасно не то, что в шторм, но и в штиль при наличии полных экипажей. А тут? Кому только в голову пришло задействовать в учении корабли резерва.
     Э-эх! – и комдив почему-то до сих пор молчит, и голос начальника штаба, его первого наставника в Минной гавани, так необходимый Феликсу сейчас, не слышен. Видно дивизион где-то далеко, связь не достает, или обстановка не позволяет, вот и приходится молчать, лишь наблюдать за действиями молодого офицера.
     Одним словом снова невесёлые мысли одолевают старшего лейтенанта Старикова, нежданно-негаданно оказавшегося вдруг в море командиром целого боевого соединения малоизвестных ему кораблей на масштабных учениях флота…
     — Послушай, Феликс, — шёпотом на ухо, чтоб не услышал посредник-замполит, врывается в его размышления опытный командир флагмана, — на сорок третьем ни одного минера.
     — Как… так? – не сразу осознав сказанное, вспыхивают глаза Стариков. – Почему?
     — Не распределили в этом году из Учебки на дивизион ни одного нового минера, а старого… демобилизовали, а второго у него уж как год нет, — не весело вздыхает мичман. – Да и у меня та же беда: комдив последнего с собой забрал и рулевого тоже, хорошо хоть Моисеева из госпиталя на время учений выцарапать удалось.
     — А у пятьдесят первого?
     — У того нет радиометриста и, кажется, электрика.
     — Почему в гавани не доложили? – скрипит зубами старлей.
     — А чтоб это изменило? — отводит глаза Тихомиров.
     А и, правда, что?
     — Мостик, рулевой, — словно подслушав, вовремя прерывает их разговор Федька Моисеев, — вышли на траверз главного створа.
      — Лево руля, курс десять, — мысленно поблагодарив того за подсказку, машинально сходу по памяти задаёт направление движения Стариков, лишь украдкой глянув в сторону выстроившихся друг над другом мощных желтых створных огней маяков главного фарватера.
      — Есть лево руля, есть десять градусов, — привычно вторит старший матрос, уверенно выводя шнуроукладчик на заданный курс.
     На повороте флагман ожидаемо кренится на бок, подставляя свой левый борт волне, которая в сопровождении с западным порывом ветра тут же неожиданно глубоко валит корабль на правый бок. Тихомиров со Стариковым привычно хватаются обеими руками за леера мостика, встав боком к амплитуде качения корабля, привычно расставляя укутанные в огромные флотские валенки и ватные брюки ноги. Заслушавшийся их непонятным ему разговором, замполит, не успев  сориентироваться, с непривычки неуклюже со всего размаха валится вслед за инерцией корабля на леера правого борта.
     — Олег Анатольевич, — первым подскакивает к нему старлей, не дав ненароком с учётом его габаритов перевалить за борт, — идите-ка вы лучше в ходовую рубку, в кресло командира.
     — Идите-идите, — подхватывает мичман, — моё место, во всяком случае, до приёмного буя, теперь здесь. Как-никак, я – флагман.
     …Проход приемного буя фарватера означает лишь одно – выход из фарватера мелководья узкости, как правило, закрытого от морских ветров неровностью береговой черты, рейда на глубину в открытое море. По мере приближения к нему ветер ожидаемо крепчает, а волна соответственно растёт, что в какой-то момент вынуждает командира временного соединения шнуроукладчиков применить некогда опробованный им манёвр, так называемой «змейкой» – движение под острым углом то одним бортом на волну, то другим от неё суммарно не отходя от заданного курса. Этот способ в прошлом году помог ему благополучно на своей «Антилопе» миновать запредельные при движении лагом (перпендикулярно к волне) для РТ-ешки порывы ветра при заходе опасным курсом в точку брандвахты. Вообще-то этому его нигде не учили, но жизнь как-то сама, устами его Малышки-жены, подсказала, что прямая линия между двумя точками – это ближайшее расстояние… к неприятностям. Впрочем, эта его «змейка» тоже полностью не избегала их: по понятным причинам расстояние до точки назначения сильно увеличивается, а, следовательно, и время прибытия в неё растёт…
     Как бы то ни было, соединение кораблей под командованием старшего лейтенанта Старикова медленно, но уверено, так называемой «змейкой», покидает рейд базы – проходят буй – ровно в назначенное время «Че». Несмотря на предельную скорость движения шнуроукладчиков до заданной им точки прибытия, дальнего полигона, ещё не менее четырех миль, а с выходом на глубину заметно возрастает, ожидаемо добравшись до предельных четырех балов, волна, что, как минимум, втрое удлиняет оставшийся путь. Но опытный Стариков, несмотря на это, прерывает своё почти четырёхчасовое молчание в эфире Бригады:
     — «Шалаш», «Шалаш», я – «Прыжок-3», район занял, приём.
      — Вас понял «Прыжок-3», я – «Шалаш», приём, — безэмоционально хрипит динамик в ответ.
     …Что ж эта маленькая флотская хитрость в условиях этого учения совершенно безобидна. Какая, в сущности, разница, где они теперь, пусть даже и чуть восточней заданной точки – пока доклад пройдёт по всем инстанциям куда-то далеко-далеко наверх, пока там сформируется по неведомому ему плану новая задача, вернётся к нему, минует не менее получаса, так необходимого им сейчас. Всё это оттого, что кто-то в штабе при расчете времени выхода в точку совершенно пренебрёг скоростью и направлением ветра, либо получил неверный прогноз. При планировании обычно всё оценивается по среднестатистическим таблицам и дальнесрочному метеопрогнозу, который почему-то всегда оказывается оптимистичней реального положения дел. Впрочем, план – это всего лишь план, Жизнь всегда вносит в него свои корректировки, важно вовремя суметь заметить Её знаки, требования...
     — Ну, вот, наконец-то, — неуклюже выбираясь на мостик, искренне радуется замполит-посредник, — поздравляю Вас товарищ старший лейтенант, — придав лицу официальный вид, тянет руку, — наконец-то добрались до точки, выполнили поставленную задачу.
     — Так точно, товарищ капитан-лейтенант, — бодро докладывает дивизионный специалист, — выполнили, — натянуто улыбается и, пожимая протянутую руку, невесело добавляя про себя, — почти.
     — Ай, молодцы!… Что ж, теперь ждем команды на обратный путь? — смеётся долговязый. — Качка – просто жуть! Волны иллюминаторы ходовой рубки накрывают с головой, словно в батискафе, ничего вокруг не видать.
     — Так точно, вышли с рейда, пришлось встать против волны, — продолжает подыгрывать Феликс, — вот бак то и дело уходит под воду.
     — Я же говорил, что моё место здесь, — подхватывает оптимистичную интонацию всё понимающий мичман Тихомиров, — правда, там гальюн рядом, — усмехается, — бежать близко.
     — Куда… бежать?.. — удивлённо оборачивается к нему Пырин и, вдруг при очередном ударе стихии о корпус ШУ-224, схватившись руками за лицо, срывается к леерам.
     — Ту-у-уда, — невесело тянет Стариков, уже не в первый раз проглотив подкативший к горлу комок наскоро проглоченного дома завтрака, когда посыльный матрос его около семи часов назад поднял его дома с женой и годовалой дочкой по тревоге, вцепившись в разрез шинели на спине «каплея».
     …Он и сам-то лишь недавно более-менее научился переносить крутую Балтийскую волну, за два прошедших года пего капризный к качке организм мало-помалу привык ко всем морским каверзам подбрасываемой ему судьбой. Как не крути, но в море командир корабля – всему голова! Как бы нехорошо он себя не чувствовал, но боевую задачу выполнить должен, а главное – выполнив её, вернуть корабль с его экипажем целым и невредимым домой, в родную гавань. Это – выжить, во что бы то ни стало! – и есть его главная задача в мирное время. Не все, правда, даже бывалые моряки, понимают эту простую Истину, полагая некоторые нестандартные решения командира неверными, даже «маразматичными» с их непосвящённой точки зрения. Но «верное решение» принимать ему, командиру, ему же и нести за него ответственность перед людьми и Богом, точнее наоборот, а раз так, то никому кроме него самого и не позволительно обсуждать их, а тем более осуждать, особенно, если сам не бывал в «шкуре» командира…
     — По-нят-но, куда бежать, — отдав дань Нептуну, поднимается зелёный «каплей», — а внутри-то, кажется, не так сильно трясло.
     — Рубка ближе к ватерлинии, — поясняет мичман, — а значит там меньше амплитуда качения, да и вообще…
     — «Прыжок-3», «Прыжок-3», я – «Шалаш», — неожиданно рано прерывает их голос в динамике, — Вам поставлена задача: выполнить учебное упражнение «Ка-три-Ша» в трех вариантах, как меня...
     — Тихомиров, пеленг-дистанция до мыса, — недослушав, взрывается Стариков, — «Шалаш», вас не слышно, — кричит в массивную трубку выносного устройства внешней связи, выставив её из своего укрытия на ветер и несущуюся стену сорванных с волны брызг.
     — Пеленг сто пятьдесят три, дистанция сорок кабельтовых, — докладывает командир корабля, живо нырнув с мостика в рубку к радиолокационной станции.
     — Есть сто пятьдесят три, — запрыгивает вслед за ним в рубку к штурманскому столу «старлей», — есть сорок, — гремит оттуда на весь корабль, быстро на глаз определяя местоположение на карте. — Курс триста! — неожиданно повеселев, хлопает Федьку-рулевого по плечу, и, шепнув на ухо мичману, — до точки две мили, — спешно выныривает обратно, на ходовой мостик.
     — Поставлена задача: выполнить учебное упражнение «Ка-три-Ша» в трех вариантах… — как заведённый продолжает там хрипеть, наматывая очередной круг сообщения, динамик аппаратуры связи с гаванью.
     — «Шалаш»… я – «Прыжок-3», вас понял… приём! — не дослушав, бесцеремонно прерывает оперативного дивизионный специалист его молитву.
     — Что это было?.. — строго сдвинув брови, давит посредник. — Что вы себе…
     — Минуточку, — слегка поморщившись, перебивает его командир соединения и, переключившись на волну дивизиона, буквально взрывается очередным фейерверком команд. — Внимание всем кораблям, курс триста, дистанция три кабельтова, занять строй фронта влево от флагмана в той же последовательности, — и тут же голосом кидает в ходовую рубку, – Тихомиров, право руля, малый вперед, курс доложить.
     — Есть, малый вперед, есть курс триста доложить, — отзывается командир ШУ-224, одними глазами кивнув рулевому на исполнение.
     — Товарищ капитан-лейтенант, вы что-то хотели? — завершив свою тираду, «старлей» круто разворачивается к посреднику, сверкая глазами.
     — Не-ет, ни-и-че-е… — давится тот очередной волной тошноты и, согнувшись пополам, вновь перевешивается за леера правого борта.
     — Вот и славно! — придерживая его за шинель, безэмоционально выдыхает Стариков, переключив внимание на выполняющие манёвр ведомые корабли.
     На малой скорости, при почти четырёх бальной сбивающей с курса волне в левую скулу, мало предназначенный к плаванию на открытой воде шнуроукладчик почти совсем теряет управляемость. Даже опытнейшему рулевому Федьке Моисееву то и дело приходится перекладывать руль с одного борта на другой, чтоб хоть как-то удержать курс, не свалившись лагом под волну, куда его затягивает с неимоверной силой.
     ШУ – это, конечно, не рейдовый тральщик, который при тех же, в сущности, невеликих габаритах, но благодаря своей классической, можно сказать изящной форме, как кукла-неваляшка на любой даже запредельной волне обязательно вынырнет на свет Божий. Здесь в нейтральных водах на стыке Финского залива с Балтийским морем Феликс ни один раз попадал в штормовое безумие западных ветров на своей быстрокрылой «Антилопе». Бывало, уровень ветра и волны преодолевал допустимые для РТ величины, но тогда он был свободен в выборе своего курса и скорости, а это немало: всегда можно за счет маневра и смекалки перехитрить обезумившую стихию.
     Сегодня другое дело!
     Во-первых, он ни на своей «Антилопе», во-вторых, ни со своим боевым всё понимающим его буквально с полуслова экипажем. В-третьих, он не в одиночном плавании, а руководит целым соединением, что крайне неудобно для маневрирования: нужно помнить о соседних кораблях, чей уровень готовности к преодолению трудности с палубы другого корабля не известен.
     «А Полянский-то, ничего», – улыбается Стариков в усы, наблюдая за маневром ШУ-243, лихо на полном ходу устремившегося им во фланг.
     И, в-четвертых, в данную минуту «старлей» крайне ограничен в выборе курса и скорости: до границы заданного полигона, о занятии которого он уже доложил десять минут назад, ещё целых две мили и просто так на погрешность штурманских измерений их не спишешь, если кто вдруг решит их сейчас проверить. А с мощных береговых локационных станций они в принципе хорошо просматриваются, и значит нужно спешить занять нужный строй, зайдя в нужный квадрат. Вот и приходится, находясь на флагмане, довериться мастерству своего бывшего рулевого, подставив левую скулу корабля под удар волны, чтоб ведомые 243-ий и 251-ый на прежнем более-менее удобном и безопасном для них курсе могли один за другим кротчайшим путём выйти ему во фланг.
     «Зато Михайлов, кажется, сглупил», – хмурит брови Феликс, заметив, как тот подвернул влево для ускорения, как он посчитал,  маневра, но тем самым подставив свой правый борт под волну.
     — «51-ый», я – «Прыжок-3», приём, — рвёт притихший было эфир негодующий офицер штаба.
     Вообще-то, если б не предельная, сопоставимая с длиной корабля, волна, то, согласно учебнику, так и нужно было б поступить: кратчайшим путем и с максимальной скоростью занять назначенное место в строю.
     — Я – «251-ый», — не сразу, преодолевая последствия неминуемого завала корабля на левый борт, хрипит в эфире лейтенант, — приём.
     От такого маневра в этих погодных условиях шнуроукладчик Михайлова не то чтоб ускорился, напротив, подставив правую скулу рассвирепевшей волне, вообще остановился, потеряв даже на время управление им.
     Увы, на все случаи жизни инструкцию не напишешь, а опыт и смекалка приходят с годами, да и то… не ко всем.
     — Курс двести семьдесят, машины полный вперед, — отбросив всякие формальности переговоров в эфире, гремит Стариков в ответ, подсказывая лейтенанту курсовые параметры для выхода тому в заданную точку.
     — Понял, «Прыжок», понял, — глухо шуршит Михайлов в динамике флагмана, получившего очередной неистовый удар волны в левую скулу, от которого и сам неожиданно валится на правый борт, да так низко и глубоко, что даже Федька Моисеев на мгновение теряет управление им.
      От этой напасти флагман также как и 51-ый, только правым бортом, опасно разворачивается лагом к волне и глубоко, практически до линии горизонта, валится под неё.
     — Лево на борт, — мобилизуя себя и личный состав, грубо кричит Стариков рулевому. — Полный вперед, — спустя секунду мотористу.
     Кораблик, хотя и не сразу, но, благодарно кряхтя и скрипя всеми своими соединениями шпангоутов с обшивкой, мачты и антенн с корпусом, вьюшки с верхней палубой, медленно возвращается на прежний курс.
     — Да как в таких условиях вообще… можно что-то ставить?.. — неожиданно сверху над головой Феликса раздается возмущённый, почти негодующий голос, вставшего, несмотря на чудовищную качку, в полный рост, замполита-посредника.
     Похоже, вися на леерах в полусознательном состоянии с подветренной стороны ходового мостика, он во время срыва флагмана под волну сам вместе с ним по пояс ушёл в обжигающую ноябрьскую воду Балтики. От такой кардинальной терапии Пырин, словно прозрев, быстро осознаёт всю глубину безысходности и бесполезности, поставленной им кем-то далеко-далеко отсюда глупой невыполнимой в данных условиях задачи.
    — Как-как!?..
     От досады на Михайлова, а заодно и на своего бывшего рулевого, не сумевшего удержать корабль на курсе, Стариков снова круто разворачивает к замполиту, желая выплеснуть на того за его нелепый никчемный совершенно несуразный сейчас вопрос всё, что у него, за эти последние пять часов накопилось, накипело. Но, увидев вдруг перед собой мокрого, глубоко растерянного и даже совершенно несчастного человека, не кажущего теперь таким уж и нелепо долговязым, тяжело вздохнув, спокойно добавляет:
    — Задачу выполним, товарищ капитан-лейтенант, обязательно… в полном объеме… не переживайте.
     — Товарищ командир, — в этот момент, словно подгадав, в унисон его заявлению замполиту, в динамике раздаётся радостный голос старшего матроса Моисеева, — курс триста.
     — Моторист, малый вперед, — всё ещё сердясь на него, рубит Стариков.
     — Товарищ старший лейтенант, может, оставим полный, — выглядывает из ходовой рубки мичман Тихомиров, — на малом, опять под волну собьет.
     — Поч-ч-чему с-собьёт?.. — крепко вцепившись в леера, стучит зубами над головой командира в открытой «броняшке» ходового мостика долговязый.
     — Нельзя! — обрывает их «старлей», — потеряем 51-ый, — и не терпящим возражений тоном гремит, — Пырин – в каюту переодеваться, Тихомиров определить новый пеленг и дистанцию до мыса.
     — Ни в кое-е-ем… — смешно было затягивает, летящий по трапу в рубку параллельным с кораблём курсом вместе с командиром «каплей» под натиском очередного неистового морского гиганта.
     — «51-ый», я – «Прыжок-3», – не обращая на них внимания, перекрикивает эфир Стариков, — доложите обстановку.
    — Курс двести семьдесят, машины – полный вперед, — почти сразу и, как кажется дивизионному, много уверенней на этот раз звенит голос лейтенанта в ответ.
     Тем временем флагман, закончив свой затяжной прыжок под волну, начинает не менее ужасающий и стремительный подъем на поверхность, под напором которого, наконец, и Феликс, не выдержав неминуемых перегрузок, валится на палубу, сорвавшись с лееров мостика. От накопленной за пять часов непрерывной болтанки и бдения на мостике усталости его организм невыносимо и безудержно вывёртывает наизнанку прямо под себя, на себя, на палубу. Впрочем, спустя секунду очередная загоняющая корабль под себя волна унесет в бездну незамеченным весь этот необязательный конфуз опытного офицера штаба.
     — Мостик, Мостик… — похоже, уже не в первый раз взывает к нему динамик внутреннего громкоговорителя флагмана, — я – Рубка, разрешите… 
     — Долож-ж-жить мес-с-сто?.. — ещё шипя и оплёвываясь сквозь зубы, прерывает его стенания Стариков.
     — Вышли в заданную точку, товарищ старший лейтенант, — радуется Тихомиров, наконец, заслышав его привычно уверенную и решительную интонацию в эфире корабля.
     — Вр-р-ремя? — не вникая в эти душевные тонкости материи экипажа, недовольно рычит окончательно пришедший в себя Стариков.
     …За два года командования неугомонной «Антилопой», гоняемой всеми ветрами Балтики, он научился безошибочно чувствовать свое месторасположение на рейде в любых погодных условиях и даже в нулевую видимость, с неработающей радиолокацией, не прибегая к утомительной канонической прокладке курса корабля на карте. Хотя это и неправильно, конечно, но единственно возможное при плаванье в непогоду на малых кораблях, где командир сам себе и штурман, и механик, и дежурный, и старпом в одном лице. Всё на нём! Одновременно выполнить все формальности в суровых погодных условиях, а для РТ-ешки всякая волна – непогода, просто невозможно. А тут ещё в придачу у него вскрылась абсолютная непереносимость качки, которую едва-едва удавалось приглушить лишь на ходовом мостике
     Ну, какая может быть работа с карой на открытом всем ветрам мостике?
     Вот и пришлось карту акватории выучить наизусть, а заодно максимально быстро приобрести свой внутренний выпуклый военно-морской глаз, способный определять расстояния и азимут без локации и пеленгаторов. Теперь при наличии Джи-Пи-Эс приемника в каждой консервной банке это может показаться кому-то смешной, но никогда нельзя забывать, что техника в самый неподходящий момент обязательно подведёт.
     Важно лишь в то на что каждый способен лично сам?..
     — Тринадцать часов полста пять минут, — продолжает радостно звенеть мичман.
     — Есть тринадцать полста пять, — успокаивается и Стариков.
     Успели. Задача по прибытию в точку, несмотря ни на что, выполнена. Осталось как-то выполнить упражнение и… вернуться. Последнее, пожалуй, важней всего остального.
     …Здесь, в этой акватории у Феликса каждый мыс, маяк, буй, – да что там буй! – каждый знак, веха, огонёк знакомы. Они для него живые. Не одну беседу мысленно вел он с ними здесь, находясь в дежурствах, брандвахтах и прочих боевых и учебных походах.
     На этом, кстати, дальнем полигоне они вместе с комдивом это весной, кажется, в апреле – только лёд сошёл! – тонули, получив длинную рваную пробоину ниже ватерлинии в районе дизельного отсека «Антилопы» от аварийного, как оказалось позже, соленоидного трала, только-только полученного со склада береговой базы гавани.
     Ох, уж эта «бербаза»! – вечно-то все приключения из-за неё.
     Впрочем, та история забавная вышла с приятным продолжением. Феликс даже невольно улыбнулся своим не вовремя подкатившим воспоминаниям. Тогда они не на шутку перепугались с комдивом, обнаружив, как вода реальным всё сметающим на своём пути потоком хлынула в отсек, готовясь вот-вот затопить работающие дизеля и обесточить корабль. К месту течи, как ни старались боцман и моторист, изнутри оказалось не подобраться, устранить пробоину было невозможно, а до Минной гавани далеко – не миновать беды! Хорошо, что на рейде оказался полнейший штиль, как на озере летом, да опытнейший комдив, сообразил дать команду вывесить тяжёлый двухсоткилограммовый акустический трал, прозванный моряками «свиньёй» за характерные округлые формы, на кран-балке за борт для создания устойчивого крена на противоположный с пробоиной борт. Благодаря такому нехитрому сооружению рваная рана «Антилопы» оказалась выше воды. Так они мало-помалу и дошли в течение суток, наклонившись на левый борт, до Минной гавани под уважительными взглядами встречных командиров кораблей, оценивших их смекалку. А Бербазе в итоге пришлось долго оправдываться, за выданный неисправный инвентарь, и срочно организовывать внеплановый двухнедельный ремонт обшивки корабля за свой счёт. Зато Феликс в те дни, как нормальный человек, на радость домашним почти каждую ночь был дома.
     А вон там, за островом… выход к приемному бую запасной гавани Базы, где осенью прошлого года он почти сутки боролся за живучесть своей «коробки», у которой от ударов волны тот же трал «свинья» сорвался с крепления. Сметая всё на своем пути, она рвала в клочья и надстройку, и вьюшку, и палубу юта, а заодно и моряков, пытавшихся её хоть как-то утихомирить. Лишь самоотверженная и слаженная работа всего экипажа и, прежде всего боцмана, спасла их тогда, казалось бы, от неминуемого…
      — Вы что-то сказали?.. — буравит серыми, привычно горящими в экстренной ситуации глазами, Стариков мичмана, оказавшегося вдруг рядом с ним.
     …В курсантские годы, как-то, задержавшись на вечерней курсантской дискотеке, поздно, под самый конец увольнительной, около нулей он, провожая свою Малышку домой, наткнулся на группу изрядно подвыпивших парней у школы во дворе её дома. Те, бравируя друг перед другом, имели неосторожность отпустить несколько сальных шуток в их адрес. Тогда Феликс, промолчав в ответ и не ускоряя шага, довёл свою спутницу до подъезда.
     — У тебя глаза светятся, — шепнула она ему в ухо, прощаясь, — как у кошки.
     Он, кажется, что-то весело и непринужденно сказал ей в ответ, но лишь только тяжелая дверь подъезда ухнула за ней на весь двор, возвестив о завершении свидания, решительно направился в самую гущу шутников…
     — Товарищ командир, сегодня ставить шнур… ни в коем случае нельзя, — одними губами выдыхает Тихомиров, — в таких условиях нам даже в полном составе его обратно на поверхность не поднять.
     — Я знаю, — улыбается Феликс, погасив недобрый огонек узких на ордынский манер упрямых глаз.
     — Потеряем шнур, за всю жизнь не расплатимся.
     — Я знаю, — упрямо, всё также улыбаясь, сдержано повторяет он в ответ.
     …И каково ж было удивление той весёлой компании у школы, неожиданно обнаружившей быстрой поступью приближающего к ним разъярённого «льва» с пылающими от гнева глазами. Кто-то от неожиданности вскрикнул, кто-то молча рванул с места в галоп, а кто-то, было, попытался что-то сказать ему навстречу, но по мере его молчаливого безапелляционного наступления монотонной давящей поступью все бросились наутёк!.. Та ещё была картина, когда полдюжины смельчаков несутся прочь от одного весьма небогатырского телосложения, но по-настоящему разъяренного, курсанта.
     Позже, в таком состоянии – с горящими глазами! – ему ни один раз удавалось разрешить свалившие на голову непреодолимые неприятности, хотя, справедливости ради надо отметить, что и дров, при том было наломано им немало. Всё-таки бунт – в отличие от мнения великолепного Гийом Мюссо в романе «Возвращаюсь за тобой», который Феликс прочтёт много позже, – это не вся Жизнь, это всего лишь кротчайший, но уж точно не единственный, а главное верный, Путь из точки кажущейся безысходности в точку спасительной правды. Но кто сказал, что наше понимание безысходности и/или правды – это и есть подлинная Истина?!.. Всегда нужно помнить, что «каждому своё» и, что мы – не боги, на каждого из нас есть «свой промысел». Впрочем, это понимание возможно к нему придёт много позже. А пока…
     — Сигнальщика с анемометром на мостик! – прерывает стенания командира ШУ-224 «старлей»
     — Есть, сигнальщика с анемометром наверх, — сердится Тихомиров, неохотно отправившись обратно в рубку исполнять полученный приказ.
    Да и как тут не сердится – чего тут мерить-то? – и так всё ясно: ветер для постановки учебного шнурового заряда, а главное, его последующей выборки недопустимый по всем правилам его установки, к тому ж нужных для этого специалистов-минеров ни у него, ни на ШУ-243 на борту нет ни одного.
     — Рубка, Мостику, — спустя минуту после доклада сигнальщика, пропустив очередной навал волны, гремит Стариков в динамике громкоговорящей связи корабля.
     — Есть, Рубка, — отзывается командир.
     — Внести в вахтенном журнал, — чеканит слова дивизионный. — Время… четырнадцать ноль-ноль, соединение шнуроукладчиков… в точке начала учений… в составе трех кораблей… в строю фронта… влево.
     — Есть.
     — Скорость ветра… шестнадцать, порывы… до двадцати метров в секунду!
     — Есть, шестнадцать! Есть до…
     — Внимание всего личного состава корабля, — не дав закончить доклад, гремит командир временного соединения шнуроукладчиков, — на верхнюю палубу… выход… категорически запрещаю! Командирам боевых постов в отсеках осмотреться, о результате осмотра… доложить.
     — Мостик, Рубка, — приняв доклады с боевых постов об осмотре в отсеках и понимании полученной команды, докладывает обескураженный – без выхода на верхнюю палубу трал не поставишь! – голос мичмана, — запись в вахтенный журнал произвел.
     — Есть, Рубка, — удовлетворённо рубит Стариков и тут же выходит в эфир на волне дивизиона. — Внимание «Сталь-241» и «Сталь-253», я – «Прыжок-3», выход… на верхнюю палубу… в соответствии с правилами управления и живучести кораблем… всему личному составу… по погодным условиям…
     — Феликс, ты что заду... — высовывается из рубки мокрая обескураженная голова полуголого замполита, успевшего за десять секунд с момента последних его тирад в эфире выбраться из каюты командира и в одном «неглиже» примчаться в ходовую рубку.
     — Запрещаю! – ставит точку командир соединения. — Как меня поняли приём?
     — «Прыжок-3», вас понял, приём, — в установленном порядке друг за другом докладывают лейтенанты.
     — Полученный приказ… внести в вахтенный журнал.
     — Есть внести запись…
     — Внимание всем!.. — не дав опомниться, продолжает петь музыку эфира Стариков. — Всем кораблям курс двести семьдесят, полный вперед.
     — Есть двести семьдесят, — первым подпевает ему командир флагмана, — есть полный…
     ШУ-224 тут же послушно выравнивается, после выхода носом прямо на волну встаёт в полный рост и, хотя амплитуда килевой качки даже несколько увеличивается, он, наконец-то, успокаивается, перестав рыскать носом влево и вправо в поисках равновесия. В таком положении ему, конечно, много легче справляться со штормом.
     — «Сталь-243», «Сталь-251», как поняли,  доложите обстановку, прием.
     — «Прыжок»-3, я – «Сталь-243», — чуть задержавшись, вслед за Тихомировым первым отзывается Полянский, — курс двести семьдесят, выхожу на траверз флагмана и заданную скорость, прием.
     Михайлов молчит.
     — То-ва-рищ старший лей-те-нант… — по слогам тянет посредник, не взирая на холод полураздетым выбираясь на мостик, но, наткнувшись на горящие лихорадочным светом щелочки Старикова, осекается и почти с мольбой, скороговоркой выдыхает. – Что решил, командир?
     Но Феликс его не слышит, машинально протягивая свой любимый командирский ещё с «Антилопы» овчинный тулупчик, он с невыносимой тоской и тревогой смотрит сквозь него на неумелые потуги ШУ-251, снова безнадежно вывалившегося из строя. Но теперь Стариков не меняет свой курс и скорость, подстраиваясь под него, по себе зная, что в трудную решающую минуту флагман соединения должен стоять на заданном направлении устойчиво, как броня, тогда и остальные корабли, как бы им не было трудно, но своё место… в строю найдут. Тут, для него, главное – иметь наглость верить в своих зелёных лейтенантов, дать им на это шанс, несмотря ни на что!..
     …Флагман, на котором находится командир соединения, для строя кораблей – опора всему и вся, базис, основа, в нём всё спасение, вся надежда и вера моряков, ему и карты в руки для принятия решения.
     Никто на Свете, никакой там посредник или штабной руководитель самого высокого ранга где-то там за чертой горизонта, здесь, в точке их невозврата, не может принять решение за командира, перед которым во все времена с монотонным единообразием встает лишь один давно набивший оскомину вопрос: что решил? И ответ на него у командира во все времена тоже должен быть один – верный!..
     — «Шалаш», «Шалаш», я – «Прыжок-3», приём, — по-прежнему глядя сквозь замполита на ведомые корабли, «старлей» переключается на волну Бригады.
     — «Прыжок-3», я – «Шалаш», приём, — сразу и удивительно чисто без помех басит монотонно-равнодушный голос оперативного дежурного Минной гавани.
     — «Шалаш», «Шалаш», я – «Прыжок-3»!.. — железобетонно вбивает каждое слово дивизионный. — В связи… со сложившейся… обстановкой… принимаю решение… — всё вокруг, даже обезумевшее море, умолкает, прислушиваясь, — по погодным условиям… выполнение упражнения «К-3-Ша»… прекратить!.. Как меня понял?.. Прием…
     Мучительная напряженная пауза повисает в непрерывно булькающем и хрипящем эфире. Всё вокруг будто останавливается, замирает в нелепом удивлении. Олег Анатольевич в неуклюже накинутом на голое тело явно коротком для него тулупчике Феликса, со смешанными чувствами, открыв рот, словно на инопланетянина смотрит на «старлея», который во время учений Флота вдруг позволил себе принять… это самостоятельное решение, отменяющее, кажется, утвержденный в соответствующих инстанциях план.
     Это же уму непостижимо!
     Но, оно, это решение им уже принято, и что совсем непостижимо: кажется, оно здесь и сейчас единственно верное.
     В общем, перчатка, брошена в эфир.
     Кто поднимет?..
     — Может… и мне?.. — заглядывая в ставшие вдруг совершенно спокойными и почти синими глаза «старлея», неожиданно заискивает Пырин.
     — Что… вам?
     — Подтвердить?
     — Что подтвердить?
     — Ну-у, это… погодные условия.
     — Олег Анатольевич, идите в каюту, — опустошённо, невидящими глазами, смотрит на него Феликс. — Если что – вы были не в курсе, это моё решение. — И вдруг ожив, словно что-то вспомнив, гремит в «Каштан» по кораблю, – Рубка, внести в вахтенный журнал мой доклад «Шалашу».
     — Есть, товарищ командир, — отзывается нутро флагмана.
     Всё! Рубикон перейден!
     …Упоительная тишина, кажется, на целую вечность, укутывает и самого Феликса, опустошая и успокаивая одновременно, наполняя его и всех вокруг чем-то очень важным, большим, значимым. Но, несмотря на это, он ни на секунду не выпускает из глаз действия своего временного боевого соединения. Как он и предполагал, мало-помалу с нехитрым маневром на пределе своих возможностей по борьбе с трехэтажными гигантами справились оба его ведомых корабля. Выстроившись в строй фронта, они на полном ходу вот уже целый час в ожидании дальнейших указаний безуспешно бодают встречную четырех бальную западную волну, оставаясь при этом практически на одном месте в точке начала учений. Ветер медленно, но непоколебимо растёт. Замполит неотступно продолжает пытаться достучаться до ушедшего в свои непростые мысли и не реагирующего ни на что старшего лейтенанта:
     — Феликс, дай и мне… выйти в эфир?
     «Старлей», вцепившись в микрофон внешней связи, будто не слышит его, и, лишь продолжая придирчиво следить за потугами ведомых кораблей, кажется, мысленно находится совсем не здесь – теперь решение тут принимать не ему! – а там, где его очень любят и ждут, где тоже нужно срочные решения по преодолению неотложных проблем.
     Ох, что-то много их, неотложных проблем, в последнее время сыпется на его двадцатичетырехлетнюю рано начавшую лысеть голову!
     Во-первых, дома у жены и годовалой дочки закончились продукты: кроме молока и хлеба практически ничего не осталось, необходимо срочно выбираться куда-нибудь в большие универсамы города, стоять в длиннющих очередях, отоварить скопившиеся мертвым грузом за последних два месяца талоны. Всё, почти всё, теперь в магазинах продают только при наличии талонов, у которых заканчивается срок действия!
     Во-вторых, пару дней назад в политотделе Бригады, знакомый секретарь комсомольской организации поведал слух о грозящей ему после учений очередной поездке в престижную, но крайне неудобную командировку, для обучения интернациональных экипажей, откуда ему только-только удалось отозваться после двухмесячного отсутствия дома.
     В-третьих, сегодня утром, отправляясь по тревоге в Минную гавань, он узнал, что они с женой, кажется, снова ждут прибавления в семье. Это, конечно, здорово, да только время нынче неспокойное. Что ждёт их завтра в эпоху перемен? В штабе Бригады поговаривают, что в следующем году их дивизион рейдовых тральщиков расформируют, – Перестройка полным ходом шагает по стране! – корабли спишут, а офицеров сократят или отправят в другие гарнизоны. А что значит в друге гарнизоны? Это значит, что всё придётся начинать сначала: съемная комната, общежитие, трудоустройство жены.
     …Непростая это штука – поиск работы в конце восьмидесятых где-нибудь на краю света, да и не только… на краю: никаких баз вакансий нет, бюро по трудоустройству тоже. Способ только один – монотонный каждодневный обход всех подряд, попавшихся на глаза, учреждений, организаций, заводов, конторок и прочих заведений. Здесь, в городе у Минной гавани, на это у них с женой ушло почти четыре месяца. Устроились, лишь после того, как сообразили, что ненужно в отделах кадров предприятий рассказывать о предстоящем через пять с половиной месяцев рождении их первенца. Благо на глаз это ещё не просматривалось. Да и про уровень зарплаты не стоит спрашивать, потому, как все номенклатурные работники учреждений за счёт пониженных окладов стажёров по вакантным должностям получают свои премиальные надбавки по статье экономии заработной платы. Восстановлением справедливости можно заняться чуть позже – после назначения! В итоге их взяли на очень непростую должность экономистом литейного цеха крупного завода рядом с гаванью. Но работа там оказалась живой и  интересной, терять её теперь, когда вокруг царит сплошная неопределённость, крайне не желательно…
     Хотя, может быть, всё к лучшему, и действительно, чтобы раз и навсегда решить все эти проблемы с переездами, пришло время подумать о поиске новой работы им обоим в народном хозяйстве, прекратив кочевой образ жизни.
     Ну и, в-четвертых, собственно само это учение!
     Впрочем, о нём-то как раз Феликс, к своему собственному удивлению, сейчас почти совсем уже и не думает, кроме разве что одного: ветер мало-помалу усиливается, корабли восьмой час, находясь в эпицентре стихии, на грани своих возможностей удерживают заданный им строй, курс и… место. Долго ли выдержит матчасть? Справятся ли неполные и молодые экипажи? А во всем остальном он прав! Тут нет никаких сомнений – так и чего ж про то думать? – пусть теперь думает удивлённый оперативный дежурный, застигнутый его решением врасплох. Наконец-то и этому бездельнику прилетела настоящая вводная задачка от лейтенанта, создавшего нестандартную ситуацию не только в Базе, но и во всем Флоте, на которую и ему, хочешь того или не хочешь, но придется принимать своё собственное самостоятельное решение, а это никто не любит.
     — Нет-нет, Олег Анатольевич, — неожиданно просыпается Феликс. — Что вы? — улыбается ему. — Ни в коем случае. Здесь решения принимаю я, а вы – посредник, вас спросят там, кому положено. Вот там!.. и скажите, что нужно.
     — Там?!.., — сверкает черными глазами замполит. — Там я им всё скажу: и комдиву, и комбригу, и…
     — Послушай, Олег, — немного фамильярно, но искренне, по-доброму кивает Феликс. — А вот этого, пожалуйста, не надо.
     — Почему? — открыто, как-то по-детски, удивляется Пырин, не замечая в поведении Старикова нарушения субординации.
     — Просто поверь мне… не надо!
     — Ну, почему, Феликс, почему!?..
     — Да потому! — вдруг, сердясь, грубо обрывает. — Пойми, наконец, штабная твоя «башка», — почти кричит, хотя и смотрит по-прежнему доброжелательно, ласково, — нет тут виновных, всё это просто обычные флотские обстоятельства и… ничего больше!
     — Как… так?
     — Да так! — жмёт плечами. — Ничего необычного тут не произошло. Ну, взял комдив с собой от безысходности личный состав с резервных кораблей, комплектуя экипажи уходящих в море «РТ-ешек», — перечисляет, загибая пальцы. — Он же благое дело делал! А комбриг в период его отсутствия, отправил оставленные им в резерве шнуроукладчики в море, не зная об их неготовности. Прогноз погоды метеослужба, как всегда выдала по рейду, а не на дальний полигон. Ты же вообще человек новый, которого политотдел Бригады на радостях загрузил всякой ерундой, поэтому в течение последних трёх дней учения в расположение дивизиона ни разу не заглянул, о состоянии дел не знал, — загибает очередной палец. — Вот  потому-то, получая пакет, о нецелесообразности этого выхода в море доложить не мог, да и вряд ли догадывался, что он состоится.
     — Да меня... совсем… ни о чём… — задыхается замполит.
     — Ну, я ж про то и говорю, — слегка поморщившись, мягко перебивает Феликс. — Нет в том виновных, и ненужно их искать! Всё это просто цепь обычных… флотских… случайностей!
     — И что же делать? — растерянно восклицает капитан-лейтенант.
     — Отличный вопрос, — лукаво улыбается дивизионный, прозрачно намекая на незабвенные труды классиков марксизма-ленинизма, преподаваемые всеми замполитами страны на занятиях по политической подготовке.
     — А главное знакомый, — сообразив, смеется в ответ Олег, одобрительно хлопая Феликса по плечу. — Ну, а всё же, что?
     — То, что мы с тобой и делаем.
     — Что делаем? понял!
     — Ну, принимаем собственное самостоятельное, никем и нигде ненаписанное решение, исходя из случайно сложившейся обстановки.
     — По-нял, — неуверенно тянет Пырин.
     — Правда это не просто, очень непросто, думать и принимать решения самому, тем более, если кто-то уже всё решил… за тебя.
     — Пожалуй, — сникает совсем.
     — Но, если вспомнить строчки Корабельного устава о том, что «Командир корабля не может отступить от выполнения боевой задачи…», — цитирует Стариков, – «…кроме случаев когда сложившаяся обстановка настолько изменилась, что поставленная задача теряет значение», – многозначительно поднимает палец вверх.
     — Понял, — чуть уверенней выдыхает Олег.
     — То в сложившейся невыносимой для выполнения поставленной задачи обстановке, которая видна и понятна только одному командиру, становится ясно и понятно, что он не только может, но даже обязан сам принять своё собственное решение.
     — Я… понял.
     — Понимаешь, Олег? — с жаром продолжает Стариков. — Сам!
     — Думаю, да
     — И никто не должен пытаться подсказывать ему это решение, никто-никто в целом Мире.
     — Пожалуй.
     — И решение это может быть только одно.
     — Какое?
     — Единственно верное, за которое командиру, как Павке Корчагину никогда и нигде «… не было потом мучительно больно».
     — Мне, кажется, — отзывается замполит, — я понимаю, о чём ты говоришь мне, и знаешь…
     — «Прыжок-3», «Прыжок-3», я – «Шалаш», прием, — не дав ему договорить что-то по-настоящему важное, неожиданно прерывает двухчасовое молчание оперативный дежурный Бригады.
     — «Шалаш», я — «Прыжок-3», прием, — чуть помедлив, отзывается Стариков.
     Командиры трёх малых кораблей-шнуроукладчиков льнут к динамикам внешней связи, внимательно вслушиваясь в каждое слово эфира. Да и не только они, где-то там, далеко от их рейда, наверняка, прилипают к радиопередатчикам и их командир дивизиона с начальником штаба, отлично понимающие обстановку, сложившуюся вокруг них, да и другие командиры кораблей и офицеры штабов дивизионов и бригады Минной гавани – шуточное ли дело принять собственное решение, вопреки утвержденному плану. Лишь один Стариков, растревоженный вдруг откровенным разговором с необычным замполитом, в котором ему, кажется, удалось наконец-то домыслить и договорить самому себе то, что так долго ускользало от его собственного понимания, разумения, остаётся равнодушным к происходящему вокруг. Он всё продолжает и продолжает повторять себе под нос: «…чтобы нигде и никогда, никогда и нигде не было мучительно больно за непринятое однажды собственное единственно верное решение…».
     Покривить душой – значит предать: всё, всех и… себя!
     …Ему почему-то вдруг вспоминается, как он когда-то, ещё в первый лейтенантский год, выкроив в обеденный перерыв свободный часок, обнявшись с женой, словно в самоволку, отправился на прогулку в сквер, расположенный между территорией её завода и Береговой базой их гавани. И вот, весело болтая, – не каждый день, а то и неделю, им удавалось так пройтись или даже… просто увидеться! – они идут к выходу из парка, как навстречу попадаются три кладовщицы-шутницы, служащие их Бербазы, где накануне Феликс, доставив им массу неприятностей, проводил детальную сверку учёта своей войсковой части. В ходе неё неожиданно вскрылось, что кто-то «повесил» на его «РТ-ешку» едва меньше его самого винты давно списанного в утиль крейсера, главные орудия которого до сих пор валяются на молах их Минной гавани.
     — Вы бы ещё те орудия крейсера, на мой тральщик записали, — в сердцах сказал он начальнику Береговой базы, капитану второго ранга Малахову, к которому вынужден был обратиться, чтобы урезонить его нерадивых сотрудниц.
     И вот теперь, неожиданно встретив его в компании с неизвестной им весьма молоденькой миловидной девчонкой, невидящей никого и ничего перед собой кроме его одного, они решили проучить лейтенанта, отомстить за «выволочку» своего начальства.
     — Не верь ему, красавица, — вдруг, поравнявшись с ними, заявляет первая.
     — Он и мне обещал, жениться, — наигранно всплакнула вторая.
     — А у меня от него вообще скоро ребенок родится, — едва сдержав смех, заявляет третья, выпятив свой на самом деле огромный жирный живот.
     — Ах, ты… — готовый, было, немедленно ринутся в бой, задохнулся от возмущения Феликс, резанув испепеляющим взглядом обидчиц.
     Вот только, как… ринуться?
     Какой бой?
    — Не горюйте, девочки, — беззаботно весело, в унисон интонации обманщиц, бойко хихикнула Малышка, — я, как любимая жена в гареме моего принца, на кухне нашей общины всегда вам работу найду.
     Ничего не ответив, ехидные дамочки, лишь переглянувшись друг с другом, молча проследовали дальше в свой офисный «клоповник»…
     — «Прыжок-3», я – «Шалаш», — безэмоционально давит своё оперативный дежурный, — выполнение задачи «Ка-три-Ша» в трех вариантах соединением из трёх шнуроукладчиков, — делает паузу, — выполнено!.. Как понял? Прием.
     — «Шалаш», вас понял, я – «Прыжок-3», приём.
     Стариков не видит обожающих взглядов моряков корабля флагмана, не чувствует крепкого уважительного пожатия руки старого «морского волка» мичмана Тихомирова, не ощущает благодарных мыслей ведомых им экипажей кораблей и облегченного выдоха комдива с начальником штаба дивизиона где-то там, далеко-далеко от этого полигона.
     — «Шалаш», я – «Прыжок-3», — безучастно затягивает он привычную песню эфира после выполнения поставленной задачи. — Прошу «добро» на исполнение «веди-рцы» к «шалашу».
     — «Прыжок-3», вам «добро», время «Че… плюс пять».
     Девять часов позади. Обратный путь домой всегда короче.
     — Не за что… — машинально бросает в ответ «старлей», отвечая на порывистое крепкое рукопожатие замполита-посредника, и, попутно переключив волну на внутреннюю связь дивизиона, на автомате командует разворот на обратный курс.
     «Ну, вот и всё!..», — придирчиво наблюдая за ведомыми кораблями, ловит себя на пока ещё несформировавшейся мысли. — «Хорошо то, что хорошо заканчивается», — вдруг вслед за ней вспоминаются ему  ещё и мамины слова из далёкого детства.
     — Похоже, и вправду мой путь флотоводца подходит к концу… — неожиданно выдыхает Феликс вслух.
22.03.2019г.

     Автор, как обычно, приносит извинения за возможные совпадения имен и ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские корабельные события. Всё, описанное здесь, безусловно, является вымышленным, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей и товарищей периода 1987-1991гг.
     Автор, благодарит своего критика (ЕМЮ) за оказанную помощь и терпение всё это выслушать в сто двадцать первый раз, а также напоминает, что эта миниатюра-черновик всего лишь рукопись, набросок. Здесь, вероятно, масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, принеся свои извинения за неудобство перед скрупулезными лингвистами, просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ТМ), для исправления, либо оставить их прямо под текстом.
     Спасибо за внимание и… сопереживание.
03.04.2024г.