Шестьдесят первая

Я уже писал о жизни в начале 80-х, а сейчас хочу вспомнить о моем общении с известными тогда людьми. Года два общался с крупным поэтом Вознесенским Андреем Андреевичем, мы с ним даже и не виделись почти, зато по телефону иногда часами говорили. В мои школьные годы я с ним несколько раз случайно встречался, когда ходил к своим одноклассникам Андрюшке Сидорову, Сашке Михайлову, Лизочке Жаровой или Ритке Корт в высотку на Котельнической набережной, где и он проживал. Вежливо здоровался, и … – проходили оба по своим делам. Но когда я ему об этом напомнил, он и не вспомнил того здоровенного очкарика с квадратной челюстью, каковым я был в девятом-десятом классах школы. Ему передали на отзыв пару десятков моих стихов, которые я (от большого ума) отправил в модный тогда журнал «Новый мир», где Отделом поэзии тогда заведовала милейшая поэтесса Надежда Кондакова. Она решила не тратить свое драгоценное время на меня, мелкого, перевела стрелки на Андрея Вознесенского. Ага, нашла незанятого из молоденьких! Ну, он и стал честно отрабатывать тему, то есть – заморачиваться в части просвещения начинающего поэтика. Андрей Андреевич меня уговаривал не гнаться сразу за тиражами, а постараться найти свою, личную, как он как-то выразился, «жилу», и терпеливо, годами ее разрабатывать. Он имел в виду, конечно, не материальную «добычу», а разработку своей тематики, которая удавалась бы мне лучше, чем прочим. Иначе, говорил он печально, нет смысла писать и публиковаться. Разве есть смысл, так он считал и вразумлял меня тоже, в том, чтобы пристроиться к какому-то модному направлению в современной литературе и стать одним из многих? Да нет, отвечал я. Зачем быть очередной посредственностью? Ну, вот, радовался Андрей, ты понял. Да, соглашался я. Но как же найти эту самую жилу, каковы критерии, признаки, что это вот оно и есть самое моё? Легко ведь ошибиться. Ну, да грустно подтверждал он, легко можно пройти мимо своего и схватить чужое, а потом этим подавиться и заболеть. Ага, так же грустно и обреченно соглашался я. И что же делать? Не знаю, отвечал мне Андрей Андреевич, разве есть универсальные рецепты? У каждого свои дороги и поиски. Ага, ехидненько подначивал я. Самого-то Борис Пастернак под локоток взял и прямо в литературный мир подсадил, сразу на верхнюю ступеньку. Разве не так? Ну, не без этого, согласился Вознесенский, очень меня поддержал Борис Леонидович. И что – я теперь должен всех и каждого за ручку брать и вверх подсаживать? Я говорю – ну, не знаю. Это как бы компенсация за доброе дело со стороны тогдашнего литературного авторитета. А сам-то, небось, просто конкурентов отбиваешь!  Да нет, говорит, уж мне-то ты точно пока очень слабый конкурент, да вообще никакой: у тебя просто еще мало стихов, которые можно было бы напечатать. Едва ли можно набрать на хотя бы небольшую книжку. (А ведь это правда: на тот момент, когда мы с Андреем Андреевичем начали общаться, я мог бы без особого смущения и чувства неловкости предъявить не более полутора десятком стихотворений. Да и то…) Вот набери, говорит, хотя бы на первую книжку, а тогда и поговорим. То есть, в стол писать, что ли, - спрашиваю. Ну, да, пока так. Пиши, да обязательно мне приноси, или по почте присылай – адреса мои у тебя все есть (он мне дал свой почтовый адрес и номер телефона в Переделкино). Почитаем, обсудим – при необходимости я тебе ведь могу пригодиться, подсказать там чего-нибудь или, например, подправить…
Вот такой это был великодушный человек - великий поэт Андрей Вознесенский. Кто я ему был? А он вот так. Терпеливо и по-доброму, открыт был для любого разговора. Мы с ним как-то, помнится, часа два без перерыва по телефону проговорили…А потом я, от «великого» своего ума, с ним разругался – это было с моей стороны такой подростковой глупостью! И, кстати, из-за сущего пустяка: мне показался чистой конъюнктурщиной один его стих, типа власти лизнул и подмахнул. К тому же его еще и орденом наградили. Ну, я в раздражении и сказал ему: давай объявление в газету – «в моей творческой смерти прошу никого не винить». И «гордо» прекратил общаться в одностороннем порядке. Ага, испугал ежа голой жопой. Тьфу! Ну, и не дурак ли я после всего вот этого?   
  Да уж, ничего себе я так тупо поплевал против ветра – хотя Вознесенскому-то было как бы и пофиг, общаюсь я с ним или нет. Полагаю, он не очень-то и переживал – впрочем, пару раз звонил мне на домашний телефон, но я (мудила этакий!) «гордо» сбрасывал. Эхххх… Но вскоре перестал – дел что ль других у него не было, кроме как молодого гордеца в разум приводить? А я с тех пор больше ни разу нигде не пробовал публиковаться, потом и вовсе перестал писать. Пока дружище мой Илюша Исхаков (ныне, увы, уже покойный) не уговорил меня размещать мои опусы на стихире… Размещал как бы и без охоты - как то самое «беззащитное существо», тетка чеховская, которая кофий пила безо всякого аппетиту…