Собака. Воздух

Я шёл-шагал с достоинством, с торжеством – с теми, какие только и могут быть у ребёнка, когда у него в руке вкуснейшая булочка!
Ведь я уж её, с краешка-то, попробовал…
И не велика беда, что меня в минуту сию никто не видит. – Не завидует мне. Или -- не радуется вместе со мной, точнее – за меня.
Жгучая пыльная улица вдоль деревни – в полдень в этот летний -- словно, всеми своими домами-крыльцами-крышами, высохла, уменьшилась…
Совершенно, знойная-жгучая, пустынная…
От магазина, что ли, я шёл. – Иначе как бы у меня оказалась та булочка. А направлялся, конечно, домой. – Ведь если я из того магазина -- так он рядом, а далеко от дома своего, по строгости мамы, я никак не мог отдаляться.
Главное же…
Сразу всю булочку вкусную – это я уже знал давно – есть не следует: нужно кусать помаленечку -- наслаждение себе продлять.
Не шёл я, а плыл: как-то счастливо пребывал в этом привычном, деревенском-баюкающем, пространстве…


…Вонь-шерсть-брызги – вдруг в меня!
Собака – самая настоящая собака…
А-а-а-а-а!
Она – такая, каких я видел лишь издали и о которых от взрослых я слышал только одно: «Укусит!»…
Собака – вонючая, пыльная -- прыгала на меня и вокруг меня… своей жёсткой шерстью и даже своими когтистыми лапами обшаркивая и оцарапывая со всех сторон меня всего!..
А-а-а-а!
В визг в единый я превратился.
Словно б сейчас слышал откуда-то из самого меня – визжал и визжал…
И ничего другого в жизни – как тут выяснилось – вообще не умел и вообще ни на что другое в жизни не был способен…
А то вонючее, грубое, тяжёлое – бросалось и бросалось на меня, чуть ли не сбивая меня с ног.
Откуда-то, опять же, из самого меня – как бы тут из какого-то далека – я наконец-то понял суть происходящего…
На этой улице.
В этом мире.
Ей!.. нужна!.. моя булочка!..
Ей. Собаке.
…Я же – прежде всего – потрясён был неожиданностью!
Неожиданностью происходящего.
Происходящего – напавшего на меня.
На меня-то!..
Я – тем более – никак, в эти краткие мгновения, не мог додуматься, чтоб… попросту выбросить ту булку! просто – бросить! на землю!
Ведь булка эта – она такая, что она – моя. И никак не может быть так… чтоб она вдруг перестала быть моей. Не может быть так – чтоб у кого-то во всём мире появилась желание и сила… посчитать мою булку -- своей! тем более – у меня отнять!
Право неотъемлемое некое у меня на неё.
И я её-то -- драгоценную – машинально-инстинктивно всё уводил и отворачивал куда-нибудь в сторону от собаки, от собаки.
От этой жаркой, брызжущей слюной пасти… от этого длинного, мокрого, красно-малинового языка… от этих чёрных, страшных-бугристых, губ…
Подымать стал мою булочку выше – этим как раз и заигрывая с нею, с собакой, как раз и раззадоривая её, собаку…
Визг – не только ужаса, но и возмущения разрывал меня.
Собака. Чужая. Грязная. -- Страшная.
На булочку-то!.. на мою-то!..
Ещё и нагло. Ещё и открыто.
Разве так – может во всём целом мире быть?!..
Но – она.
И она -- решила.
За меня.
И, выходит, за весь мир.
Она прыгала-плясала вокруг меня так уверенно и спокойно… так умело, так деловито… что видно было, что она – всё понимает!
Понимает, что у меня, столь малого ростом, можно отнять булку, если я даже подыму её хоть как высоко над моей головой, стоит ей лишь, всё такой нипочём, выше прыгнуть -- урвать, отхватить булку, хотя бы даже и вместе с моими пальцами…
Понимает, главное, -- что я, весь из себя, видом и запахом, ребёнок, совершенно не приспособлен защищаться или хотя бы возмущаться…


…А вокруг – никого!
А вокруг – ничего!
Только я – и воздух…
Который – есть, потому что я всё-таки как-то дышал…
Как-то дышал – потому что визжал.
Визжал – потому что сам стал одним визгом!
Весь, до мурашек по всему моему телу, сжавшись в комок.
…Вдруг – тётенька!
Какая-то…
Тётенька -- явилась-проявилась!
Прямо-таки – из воздуха…
Больше ей тут оказаться попросту было неоткуда.
Кричать она стала что-то… и ещё что-то, двигаясь и двигаясь, совершать…
Я ничего – среди моего рёва и среди моего отчаянья – не разбирал.
…Далее -- существовали, вернее всего, одни мои ноги.
Был ли я тогда исцарапан…
И какова судьба той моей булочки…
И что за тётенька та была…
Узнала ли – каково! -- моя мама о происшедшем…
Не знаю.
Ничего этого – не помню.


…Однажды.
Потребовалась мне справка.
Важная!
Иначе б и не потребовалась.
Справка.
Обыкновенная.
То есть – юридическая.
Иначе б она и не была справкой.
Для предъявления, соответственно, в юридический орган.
Словом, справка -- серьёзная, весьма серьёзная…
Иначе бы я – взрослый, как говорится, человек, да ещё и писатель, да ещё и бывший следователь – не стал бы обращать на этакие мелочи особенного внимания…
Выяснилось – в этом пропитанном информацией мире, -- как такие справки добываются.
Узнать. Адрес. Телефон.
Действовать же, как всегда в обычных ситуациях, -- лучше всего напрямую.
Позвонить!
Куда…
Да туда, в Москву!
Точно…
В этот самый – самый-самый главный! – архив.


…Звоню.
Женский голос – быстрый, понятливый – вмиг понятливо же заверил-успокоил: «Хорошо. Вышлем».
Даже чуть стыдно сделалось мне за доставленные мною хлопоты -- со этими моими личными эгоистическими суетливыми нуждами – самой Москве!.. хотя бы той скорой и понятливой далёкой женщине… которую, небось, только и донимают целыми днями, со всей целой страны, подобными мелочными просьбами…
Значит, так.
Сколько почтой идти бумаге от Москвы досюда?
Ну, дня два-три… Нагрузка, то да сё…
Прошла неделя. Я вроде бы и забыл про ту справку. И про свой звонок. Забыл, право, про всё на свете!
Да и чего, без всякой причины, беспокоиться…
Стал, однако, считать – как бы исподволь -- дни.
Прошла, между тем, ещё неделя…
Со стыдом с превеликом – спохватился!
Да она же, та проклятая справка, на почте давно лежит… ждёт меня, безответственного…
Но -- на почте: ничего для меня нет!
Как же так?..
Дыша тяжело и терзаясь всячески…
Решился.
Звоню.
Туда…
И тот же скорый-понятливый голос:
«А мы вам вчера выслали».
Ах ты боже мой! Какое совпадение…
И какая, с моей стороны за моё нетерпение, постыдность!
…Но.
Две недели.
Подсчитывать стал строго: для какого-то уже – угрюмого -- интереса.
Прошло.
Минуло.
Протекло…
Проскреблось…
Справку бы мне… справочку… в половинку, то есть, обыкновенного листа… листочка…
Опять – для начала, для подстраховки -- на почту.
Ни-че-го.
Что ж…
Держись!
Всякое уж бывало… в жизни-то… тем более – у писателя… тем более – у бывшего следователя…
И я…
Туда…
Ведь – туда или не туда?!..
Опять… или как теперь выразиться?..
Сам же – не могу за собой не замечать: постоянно этим занят – задыхаюсь… задыхаюсь…
И ещё.
Ощущаю… ощущаю...
Обновляюсь.
Проясняюсь.
Я ни разу в жизни никого не ударил!..
Я за всю жизнь не украл ни спичечного коробка!..
И сердце… оно – да, бьётся…
Как?.. С чем сравнить?..
«А мы вам завтра вышлем».
…Я – чтоб вконец не задохнуться -- сходу в магазин за бутылкой водки.


…Дней -- через какое-то время.
Уже ничего не считал…
Всё-таки позвонил…
«А вы сами приезжайте, мы вам сразу и напишем».
…Никого – нет.
И ничего – нет.
Мир, однако, весь -- населён-напитан людьми.
Мир напитан -- потребностями и нуждами людей.
Весь он напитан-пропитан – просьбами людей к людям…
И ещё – жалобами на неисполнение просьб…
Весь мир – кишмя кишит просьбами-жалобами…
И лишь – молния, молния-догадка! Разряжающая всё. Есть! Одна! Извечная. Как она в прежние века звучала: подьячий любит калач горячий!.. Или – как она в нынешнем веке звучит: жизнь такая!..
А не какие-то звонки-ожидания-обиды-жалобы…
…Нет ни каких-то -- в настоящем…
Ни каких-то -- в прошлом…
Есть только я и воздух.
Которым я, хочу не хочу, дышу.
Точнее – сама Природа, властно распирая меня, вливает в меня это, для жизни для моей, невидимое благо.
Но нужно, необходимо, как ни странно, -- ну если я в этом мире! -- ещё и от самого меня некое желание.
Единственное возможное и мыслимое.
Оно же – и ЕДИНСТВЕННОЕ СПАСЕНИЕ.
Желание – вздохнуть самому.
Притом – особенно.
Так, как я, кстати, умею.
И как я уже не раз испытал.
Вздохнуть…
Чтоб из воздуха – влилась-явилась в меня…
Она бы. Одна. Спасительная.
Конечно же.
Идея!
Для моего нового романа.

Ярославль, 8 мая 2025

(С) Кузнецов Евгений Владимирович