Наука от внука, а брехня от...

Ну, а брехня – от внучки! А точнее от мадам Шуваловой (определение взято из интернета), которая голословно объявляет себя внучкой хранителя пушкинской рукописи «Конька-Горбунка» (а также потомком Пушкина!) и которая после чтения моей главы про Мазепу заявила, что версия Сергея Михайловича Волконского, внука известного декабриста, вообще не может называться «версией» и никакого интереса не представляет. Ну, а такие слова в адрес бывшего следователя, для которого слово «версия» многие годы было основополагающим в работе, представляется не только невежеством, которое можно исправить, заглянув в толковый словарь, но и намеренной ложью.
Однако как бороться с ложью? Конечно, правдой. И если Пушкин в письме к генералу К.Ф.Толю утверждал, что «истина сильнее царя», то уж ударить этой истиной по голове отнюдь не царственной особы «сам Бог велел». Тем более что при поиске этой истины мы, хоть и не сразу, но сможем (обещаю!) сделать совершенно невероятное открытие, отдельные корни которого имеются уже в версии внука С.Г.Волконского.
Начнём же мы с конкретных слов этого внука: «Не лишено интереса и некоторое внутреннее сходство: героиню «Полтавы» зовут Марией, она выходит за человека много старше её, он политический преступник, она жертва, гибнущая из-за него» (С.М.Волконский «О декабристах. По семейным воспоминаниям», с.36 или с.42 в зависимости от года издания). Эти слова были сказаны более ста лет назад, однако внимания к себе со стороны историков и пушкинистов не привлекли. А уж со стороны всяких засланных казачков, желающих похоронить эту версию ещё на сто лет, тем более. Однако «время не ждёт» и поэтому посмотрим на слова С.М.Волконского глазами следователя. Беру очки, лупу и сразу же вижу два важных научных направления, которые можно выудить из слов С.М.Волконского:
1. Во-первых, допущение того, что в подтексте «Полтавы» вообще может присутствовать тема декабризма.
2. А, во-вторых, мысль С.М.Волконского о возможности его дедушки быть героем пушкинского произведения. Правда, в беловом тексте «Полтавы» мы не видим героя, под маской которого мог бы быть С.Г.Волконский, но ведь одной этой поэмой творчество Пушкина не исчерпывается.
Идём дальше и, отбросив заблуждение С.М.Волконского в отношении прототипа Мазепы (см. главу «Мазепа»), замечаем его другую ошибку, которая содержится в словах «она выходит за человека», что не соответствует действительности, поскольку ни Мария из «Полтавы», ни историческая Матрёна Кочубей замуж официально не выходили. Причиной последнего, повторю, был отказ церкви венчать Мазепу с его крестной дочерью. Видимо, эту деталь С.М.Волконский не знал, а если и знал, то не придал ей значения. Однако для нас это имеет большое значение, поскольку ранее мы уже догадались, что без всяких крёстных отцов и дочерей тему преступной любви отца к дочери Пушкин воплотил у своего подставного автора Гоголя, поместив её в повесть «Страшная месть». Перекличку же этой повести с «Полтавой» по теме преступной любви отца к дочери ранее заметил внимательный филолог Р.Г.Назиров (см. главу «Мазепа»).
Тянем ниточку дальше и, понимая, что Пушкин по одной и той же теме может использовать разные версии, спрашиваем: а нет ли у него в других произведениях схемы «отец - дочь» с теми же прототипами, что в «Полтаве» и «Страшной мести», но при этом без всякой «преступной любви»?
Есть! Да ещё и с подтекстом, намекающим на официальное замужество Марии Раевской, являющейся основным прототипом Марии из «Полтавы», что верно предположил её внук. В найденном же нами произведении мы найдём ещё и намёк на отношение Пушкина к этому замужеству, поскольку многим (особенно женщинам!) это очень интересно. Но и мы любопытны, а потому и показываем, как в своём «Дубровском» Пушкин превратил князя Волконского в князя Верейского, заменив фамилию «В<олкон>ский» на созвучную «В<ерей>ский». Уже одна эта перекличка заставляет задуматься о том, что в «Дубровском» под маской князя Верейского может быть спрятан князь С.Г.Волконский. В качестве основного прототипа, конечно.
Но почему Пушкин выбрал фамилию «Верейский»? Да потому, что слово «верея», как любезно сообщает нам Словарь языка Пушкина, означает «столб, на который навешивается створка ворот», а виселицу с пятью повешенными декабристами Пушкин всегда рисовал в виде ворот, т.е. изображая два столба с перекладиной. И при этом он прекрасно знал, что изначально С.Г.Волконский был приговорён к казни через повешение, которую «великодушный» Николай I в последний момент заменил на сибирскую каторгу. Ну, а когда мы говорим о каторге в Восточной Сибири, то обязательно отмечаем, что там был не только декабрист С.Г.Волконский, но и видный этнограф Сергей Васильевич Максимов, собравший в середине XIX века тюремные песни, для описания которых выделил довольно большую главу в своей книге «Каторга империи» (см. М., ЭКСМО-Пресс, 2002, серия "Архив русского сыска").
И вот его слова о сибирских «тюремных песнях»: «С особенною любовью здесь приняты и особенным сочувствием воспользовались песни рекрутские в сибирских тюрьмах: и "По горам, горам по высоким, млад сизой орел высоко летал", и "Как по морю-моречку по Хвалынскому", и "Не шуми-ка ты, не греми, мать зелена дубравушка" (там же).
Однако вы уже, наверно, догадались, дорогие читатели, что я не зря процитировал название песни "Не шуми-ка ты, не греми, мать зелена дубравушка", поскольку тоже не зря Стёпка-караульщик из «Дубровского» поёт песню «Не шуми, мати зелёная дубровушка», полный текст которой Пушкин позднее отобразил в «Капитанской дочке». Взял он этот текст, конечно, не у Максимова, а из песенника М.Д.Чулкова, изданного Новиковым в 1780-м году («Новиковский сборник»), который не просто находился у Пушкина, о чём нам любезно сообщает Б. Л. Модзалевский в книге «Библиотека Пушкина», но фактически и был для Пушкина такой же настольной книгой, как и Сборник Кирши Данилова. И ведь именно из этого чулковского сборника для «Конька-Горбунка» и был заимствован стих «Как у наших у ворот» (см. песню «У наших-то у ворот»), а для «Капитанской дочки» в полном объёме взята песня «Не шуми, мати зелёная дубровушка» (№131 в первом томе сборника Чулкова.).
Последнюю песню Пушкин отобразил в «Капитанской дочке» со следующими словами в её конце:
Что возговорит надёжа православный царь:
Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.
Ну, а чтобы читатели не сомневались, что два столба с перекладиной означают виселицу, Петруша Гринёв, главный герой «Капитанской дочки» (далее КД), после прослушивания песни называет её «песней про виселицу», отмечая при этом, что поют её люди, «обречённые виселице». Кроме того, в т.н. «пропущенной главе» КД тот же главный герой (но уже под именем Буланина) увидел на Волге выплывшую навстречу его лодке виселицу: «навстречу плыла виселица, утверждённая на плоту, три тела висели на перекладине. …Я захотел взглянуть на лица висельников. .. Я выпрыгнул и очутился между ужасными столбами». Про такие же ужасные столбы Пушкин пишет в стихотворении «Какая ночь! Мороз трескучий»: «Во мгле между столпов На перекладине дубовой Качался труп» (С3 35.40). Одушевление же вереи имеется в словах хора девушек из пушкинской «Русалки»: «Верея ль, вереюшка, Укажи дороженьку По невесту ехати» (Р II 17).
Отдельное направление для будущего исследования слова «верея» даёт нам В.И.Даль, который в своём словаре кроме уже указанного нами значения выделяет и такое определение «вереи» как «небольшая, легкая лодка с парусом, шлюбка, ялик». Но об этом, повторю, отдельный разговор.
А пока мы, видя в «Дубровском» венчание Верейского, с невестой, имеющей в повести весьма прозрачное имя «Мария», определим время действия, спрятанное в подтексте, ориентируясь на то, что реальное венчание С.Г.Волконского с Марией Раевской было 11 января 1825-го года. Правда, в это время князь Волконский ещё не был декабристом, поскольку восстание, от которого он получил такое название, было лишь в декабре этого же года. Одним из признаков соответствия образа князя Верейского своему основному прототипу в лице князя С.Г.Волконского является факт того, что и тот, и другой были значительно старше своей невесты.
Троекуров же ранее не раз попадал в поле нашего зрения в качестве образа, под маской которого мы подозревали Николая I. Однако теперь, опираясь на время свадьбы Волконского с Марией Раевской (11 января 1825г.), формально мы не можем видеть под маской Троекурова Николая I, т.к. в начале 1825-го года он ещё не был царём, а был лишь великим князем Николаем Павловичем. И поэтому собачий двор Троекурова может намекать нам не на царский «двор», а на «двор» князя Николая Павловича, атмосфера в котором была князю Верейскому, ранее побывавшему заграницей, неприятной: «князь чуть не задохся в собачьей атмосфере и спешил выйти вон, зажимая нос платком, опрысканным духами» (гл.XIII). Здесь может усматриваться и намёк Пушкина об оппозиционном настроении своего героя, под маской которого он спрятал будущего декабриста.
И хотя под маской Троекурова нет «биологического» отца Марии Раевской, т.е. известного генерала Н.Н.Раевского, но косвенный намёк об его настойчивом требовании нежелательного для дочери замужества прослеживается. Да, собственно говоря, и биографы семьи Раевских никогда не исключали влияния отца Марии Раевской на то, чтобы она вышла замуж за знатного и богатого  князя С.Г.Волконского, которого, что и подтверждает текст «Дубровского», она не любила.
И, конечно, в том же «Дубровском» мы видим знакомую нам по «Страшной мести» (и частично – по «Полтаве») схему «отец и дочь», когда под маской дочери (в «Полтаве» - крёстной!) прячется Мария Николаевна Раевская, а под маской «отца» – Николай Павлович Романов.
То, что Дубровский не успел спасти Марию Троекурову от её венчания со старым князем Верейским, сильно перекликается с ситуацией в жизни самого Пушкина, когда об его отношениях с Марией Раевской можно сказать одним словом - «ОПОЗДАЛ»! Это же «опоздал» мы видим и в пушкинской повести «Метель», когда девушка Мария Р. (догадываемся, что полностью её фамилия звучит как «Раевская»!) тоже не дождалась своего желанного жениха и случайно обвенчалась с неизвестным ей мужчиной. Причём это произошло зимой, что перекликается с тем, что и с С.Г.Волконским Мария Раевская обвенчалась тоже зимой, т.е. в январе месяце. И если в опоздавшем женихе Владимире мы можем видеть перекличку с его тёзкой Владимиром Дубровским (а под масками обоих этих образов нами усматривается «сам Александр Сергеич Пушкин»), то вот в отношении полковника Бурмина, реально обвенчавшегося с Марией Р., мы пока говорить ничего не будем, предоставляя возможность вам, дорогие читатели, самим догадаться, кто же прячется под образом Бурмина.
В целом же мы в очередной раз замечаем, что Пушкиным строго соблюдается принцип «жизнь и творчество неразрывны», но для того, чтобы собрать разбросанные им в разных произведениях кубики с автобиографическими намёками в одну цельную картину, нужно как следует потрудиться. И при этом не спешить печатать, как мадам Шувалова, то, в чём до конца не разобрались. А, зная, например, что время подтекста «Конька-Горбунка» не выходит за пределы 1830-го года, не писать, как эта мадам, о жене Пушкина, как о прототипе Царь-девицы, поскольку никакой жены в 1830-м году у Пушкина ещё не было, т.к. женился-то он лишь в 1831-м году.
Примечание: поскольку в данном тексте обнаружилась ошибка, то я приношу читателям извинение. Однако убирать эту ошибку я не буду, т.к сама по себе она представляет интерес для исследования, которое можно будет сделать при будущих публикациях.