Дело Пушкина 16. Ход дела. Бойкая штучка

        В мае 1827 года он приехал в Петербург – после долгих лет ссылки – и с головой окунулся в столичную жизнь. По утрам он писал, вечером бегал по городу – не по прежнему расслабленно александровскому, додекабристскому, а нынешнему, холодному и казенному, где, по словам Вяземского, «общего разговора об общих человеческих интересах решительно нет». Возобновил знакомства; у одного из приятелей, А.Н. Оленина, в доме которого он некогда познакомился с матерью Амура, подросла дочка. «Бойкая штучка» Оленина была «мала и резва, как мышь», говаривал все тот же Петр Андреевич. Задорная, миниатюрная – наконец-то ниже невысокого Пушкина, - она была прекрасно образована, писала музыку, хорошо пела, брала уроки у композитора Глинки и, благодаря отцу, знавшему десять языков, перечитала всю современную литературу.
        «В его разговорах, выборе для меня книг и в кругу незабвенных наших великих современников: Карамзина, Блудова, Крылова, Гнедича, Пушкина, Брюллова, Батюшкова, Глинки, Мицкевича, Уткина, Щедрина и прочих почерпала я всё, что было в то время лучшего».
        Заново познакомились Оленина и Пушкин на балу у Елизаветы Хитрово, в конце 1827 года. По приезду в столицу поэт вел жизнь самую беспорядочную, вновь возникли амалии, приют Софьи Астафьевны и невеселые «веселые» девицы, а также прелестница Керн и прочие обворожительные дамы. Катенька Ушакова была забыта напрочь. В частности, образовался у Александра Сергеевича небольшой роман с Елизаветой Хитрово, матушкой Долли.
        Дама экзальтированная, экстравагантная, Элиза все доводила до крайности. После смерти первого мужа всерьез грозилась покончить самоубийством, и Михайло Илларионыч Кутузов, ейный отец, долго уговаривал Лизу вспомнить о своих обязанностях по отношению к дочерям и оставить мысли о суициде. Влюбилась она в Пушкина без памяти, со всем пылом неюной женщины (на ту пору Лиза голенькая, как назвал ее Соболевский в своей злой эпиграмме, была в «ягодном» возрасте), роман оказался непродолжительным, зацепить молодого любовника она не смогла, но отпустить поэта не захотела. Она засыпала его письмами, оказывала мелкие услуги, сообщала новости, желала ведать, знать, поучать… Пушкина это страшно бесило. Он бросал ее письма в огонь, ворчал, подсмеивался, жаловался приятелям; эта пламенная и очень эгоистичная любовь была предметом насмешек со стороны его друзей и родственников, однако Пушкин никак не умел отвязаться. Он стенал в письмах Вяземскому:
        «Она преследует меня и здесь письмами и посылками. Избавь меня от Пентефреихи», - а потом, жалея стареющую женщину, писал в ответ ласковые слова, что порой раздражало его приятелей:
        «Скажи Пушкину, что он плут. Тебе говорит о своей досаде, жалуется на Эрминию (прозвище Елизаветы Михайловны – Н.В.), а сам к ней пишет… Я на днях видел у неё письмо от него. Не прочёл, но прочёл на лице её, что она довольна», - П.А. Вяземский.
        Он злился и огрызался – она частенько была бестактна; узнав, например, о его женитьбе, пренаивно заявила, что «гению придает силы лишь полная независимость, и развитию его способствует ряд несчастий». Будь гол и сир, поэт, зачем тебе семейные радости... В дуэльной истории она пребывала в полной уверенности, что неведомый недоброжелатель разослал анонимки с целью опорочить ее, безупречную, в глазах Пушкина. Эгоцентричность Эрминии была безмерна. Можно представить себе, как бесился Пушкин.
        «Что касается моей женитьбы, то ваши соображения по этому поводу были бы совершенно справедливыми, если бы вы менее поэтически судили обо мне. Я просто добрый малый, который не хочет ничего иного, как заплыть жиром и быть счастливым», - ворчал он.
        И все же, по словам Н. М. Смирнова, «он никогда не мог решиться огорчить её, оттолкнув от себя, хотя, смеясь, бросал в огонь, не читая, её еженедельные записки». Эта его жалостливость, какая-то врожденная виноватость перед бабьим полом подводила Пушкина беспрестанно.
        Возможно, сложные отношения с Пентефреихой повлияли и на его чувства к дочери. Как это Пушкин не увлекся посланницей, спросил Вяземский и по обыкновению подпустил шутливую шпильку: или боится инцеста?
        Инцеста, конечно, не было, Пушкин не состоял в близкородственных отношениях ни с одной из дам и, уступив натиску Лизы голенькой, предположить не мог, что познакомится с ее прекрасной Долли, и та приведет его в посланнический особняк, где впоследствии Германн увидит, как раздевают ко сну старую фрейлину Анну Федотовну Томскую…

        Но вернемся к Олениной. Без сомнения, интерес его был немаленьким, что доказывает блок стихотворений, адресованных девушке, – нежно почтительных.
        Малютка Оленина отнюдь не сразу заняла его воображение. Она не сражала наповал: большой нос, маленькие губы; пожалуй, прекрасного в ней были только глаза; общеизвестный портрет Ореста Кипренского, где прелестная куколка изображена вполоборота, несколько приукрашивает Аннет. На позднейшие дагерротипы больше похож портрет кисти Петра Соколова. Шел ей тогда девятнадцатый год, была она миловидна, кокетлива и знала себе цену.
        На балу у Хитрово поэт, «самый интересный человек своего времени», стал центром всеобщего притяжения. Пушкин долго скользил глазами мимо, и бойкая, самолюбивая Аннет попыталась привлечь внимание мужчины извечным и очень незатейливым способом: пригласила его на «белый» танец.
        «Боязнь, что она будет осмеяна им, заставила ее опустить глаза и покраснеть, подходя к нему. Небрежность, с которой он спросил у нее, где ее место, задела ее. Предположение, что Пушкин мог принять ее за дуру, оскорбило ее, но она ответила просто и за весь остальной вечер уже не решалась выбрать его».
        Однако девушка добилась своего: он ее заметил, - на следующую фигуру уже Пушкин выбрал Аннету. Она торжествовала – это была честь, которой «завидовали все».
        Все же он не сразу увлекся большеглазой девицей, лишь полгода спустя появились какие-то явные признаки его увлечения, которые отметил неизменный друг Вяземский:
        «Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в нее влюблен», -
        и которые поощряла Анна Алексеевна, назначая поэту встречи в Летнем саду.
 
        Рандеву, впрочем, оставались вполне невинными, рассудительная Аннета бегала в парк втайне от родителей, но в сопровождении сообщницы-гувернантки. С переездом на дачу свидания, которые грели девушке самолюбие, но оставили бесчувственной ее душу, прекратились; надо сказать, внешность Пушкина не слишком импонировала дочери президента Петербургской Академии художеств. К тому же всю прошедшую зиму волновал Анну Алексеевну совсем другой человек, некто Лобанов-Ростовский, блестящий господин, по совместительству вдовец, отец крохотных сыновей (аж три штуки). Господин, судя по унылому настроению в дневнике, только поиграл с сердцем драгунчика (как прозвал бойкую девицу Пушкин), а ей подумывалось уже о замужестве, папеньке с маменькой она «стоила дорого». Шустрая Анна Алексеевна раскидывала удочкой и мозгами, но женихи как-то не укладывались штабелями к ее ногам, хотя ухажеров, плененных большими глазами и нарочито простым обхождением драгунчика, хватало. Примечателен ее разговор с Крыловым, в котором она перебирает фамилии: Мейендорф, Киселев, - и с пренебрежением машет ручкой: ах, ну это небольшие партии, - а потом добавляет: уверена, «дедушка» не пожелает, дабы она вышла за Краевского или же Пушкина…
        Добрый «дедушка» Крылов, в свое время посвятивший «драгунчику» басню «Ягненок», с изумлением вскинулся:
        «Боже избави, но я желал бы, чтобы вы вышли за Киселева и, ежели хотите знать, он сам того желает. Но он и сестра говорят, что нечего ему соваться, когда Пушкин того же желает».
        Однако сама Оленина думала по-другому. Нет, с некоторым колебанием она решила, что так и быть, не откажет Киселеву, ежели тот вдруг посватается, но - не заладилось; некоторое время спустя она кисленько отметит неподобающее отношение Николая Дмитриевича  к женщинам, то есть многочисленные романы на стороне. «Самый интересный человек своего времени» тоже не показался ей подходящей партией. Анна Алексеевна была разборчивой невестой. Она ковырялась в женихах, как нынешние девицы, не имеющие увлечений, перебирают ВУЗы – да хоть какой-нибудь выбрать, - а ведь речь шла об ее судьбе… Можно от души посочувствовать дворянским барышням, бесполезным и прекрасным, как оранжерейные цветы, приговоренным к замужеству по-рабски, без вариантов…
        А Пушкин в это время то ли влюблен, то ли прикидывается, - по словам Вяземского, отметившего поэтовы «любовные гримасы», - однако редкой прелести стихи к стопам драгунчика преподносит и чертит на полях «Полтавы» имя: Аннет Оленина, Оленина Аннет, А.О. - и тщательно заштрихованное (но не укрывшееся от глаз вездесущих пушкинистов) Аннет Пушкина. Поэт прячет желание даже от самого себя, хотя «Aninelo» - единственная девушка, к которой он примерял свою фамилию.

        Старшие Оленины в свою очередь отнюдь не горели сбыть дочь поэту, пусть и самому знаменитому. К лету 1828 года расклад сил несколько изменился; вольные стихотворения, писанные в пору беззаботной младости, сильно подгадили Александру Сергеевичу. Еще в 1826 году началось «Шеньевское дело», длившееся два года: молодой учитель А.Ф. Леопольдов приписал на копии стихотворения «Андрей Шенье» дату «14 декабря 1825 года», а рядом начертал пылкой рукой фразу: «Убийцу с палачами избрали мы в цари. О ужас! О позор!» - чем потянул за собой несколько человек, в том числе и автора элегии. Пушкин, перед которым замаячил призрак то ли пяти повешенных, то ли силуэт Петропавловской крепости, бился, как лев, и пережил немало волнительных минут, строча объяснительные начальству; ему мерещились новые бури и новые ссылки… Дело кончилось крепостью и солдатчиной для Леопольдова, Кавказом для его товарищей и секретным надзором для бедного поэта, который ни сном, ни духом… ну почти. Все же в тиране, как свидетельствует переписка с Вяземским, видел он своего обидчика императора Александра I… Под решением Государственного совета по данному делу подпись поставил и статс-секретарь Департамента гражданских и духовных дел А.Н. Оленин; есть, впрочем, версия, что папенька Аннеты, понимая искусство, за поэта вступился, и приговор был смягчен. К его заступничеству, а также к влиянию Карамзина друзья прибегли и тогда, когда младому Пушкину грозила высылка в Сибирь или на Соловки за эпиграммы противу правительства. Дело закончилось Югом – по нашим понятиям, местом почти идиллическим.
        Но дружба дружбой, а табачок врозь, тем более что наличествовала еще и матушка, в ту пору учинившая поэту грандиозный скандал. Пал поэт жертвой банальных сплетен. Где-то в дружеской компании, по своей бесхитростности, по наивности, отмеченной еще Пущиным, он что-то ляпнул о семействе девушки с глазами ангела. Олениным фразу преподнесли в виде блюда, которое выглядело так: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой я уж слажу сам». Жесточайше оскорбленные, родители вызвали поэта на разговор, тот вспылил; после Сергей Голицын, «Длинный Фирс», свидетельствовал, что слова Пушкина переврали:
        «Это было при мне сказано и не совсем так. Я ведь знаю, кто и зачем Вам это передал, Вам это сказала Варвара Дмитриевна (сестра Н.Д. Киселева, державшая руку брата – Н.В.)».
        «Он умолял меня не менять поведения по отношению к нему. Сергей порицал маменьку за ее суровость к Пушкину, говоря, что это не способ успокоить его».
Считается, что именно в это время Пушкин посватался к Олениной, и ему отказали.
Посмотрим, что у нас имеется.
        По одной из версий, он сватался, но родителям не улыбалось заполучить поднадзорного зятя, и Пушкину отказали. Художник Железнов, со слов академического гувернера Н. Д. Быкова, передает другую версию:
        «Пушкин посватался и не был отвергнут. Старик Оленин созвал к себе на обед своих родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить им о помолвке своей дочери за Пушкина. Гости явились на зов; но жених не явился. Оленин долго ждал Пушкина и, наконец, предложил гостям сесть за стол без него. Александр Сергеевич приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял его под руку и отправился с ним в кабинет для объяснений, окончившихся тем, что Анна Алексеевна осталась без жениха».
        Однако Пушкин ездил к Олениным и после предполагаемого сватовства, что маловероятно в случае расстройства помолвки, особливо, ежели раздумал жених – по этикету отступник изгонялся из дома брошенной девушки. До 18 июля Аннета упоминает о Пушкине небрежно и вскользь – не более как об одном из претендентов на руку; он «довольно скромный», а она с ним осторожна:
        «Я даже с ним говорила и перестала бояться, чтобы не соврал чего в сентиментальном роде».
        17 июля она перебирает на страницах дневника ухажеров, записывает разговор с Крыловым, а в последующие дни пытается разобраться в собственных чувствах.
        «Пушкин и Киселев — два героя моего настоящего романа», - бросает она вначале, упоминает о многодетном вдовце, а затем по косточкам разбирает Пушкина. Она подробно расписывает знакомство с поэтом на балу у Хитрово, причем на его долю выпадают весьма нелицеприятные высказывания:
        «Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его».
        Она пристрастно описывает и арапский профиль, и «ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава, природного и принужденного, и неограниченное самолюбие», клеймит его распутство и - удивительное дело! - дурное отношение к старшим Пушкиным.
        «Итак всё, что Анета могла сказать после короткого знакомства, есть то, что он умен, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен».
И дальше следует история, в коей бойко рассказывает, как торжествовала над дамами, окрутив звезду:
        «Его жадные глаза следили по блестящему паркету за ножками молодой Олениной», - говорит она о себе с чувством глубочайшего удовлетворения.
        Далее идет подробный рассказ о некоем казаке по фамилии Чечурин, перед которым она хвасталась, что крутит своими кавалерами, и что «весело обходиться холодно и приказывать своим «рабам», которые ловят малейшие ваши желания»…                «Бойкая штучка» Анна Алексеевна была тем еще троллем:
        «Еще есть у меня «достоинство» — умею невинно бесить».
        «Я люблю спорить потому, что знаю, что спорю умно, разумно… Весело так спорить, когда видишь, что твой соперник горячится, и когда сама чувствуешь, что говоришь против себя же. Весело заставлять его сперва соглашаться, чтобы потом снова заставить его переменить мнение… Всё жить в ладу — скучно…»
        Надо сказать, казак, упрекнув Аннету: свет вас избаловал, - к ней не посватался.
        И удивительная вещь судьба - записки этой тщеславной девушки драгоценны упоминаниями о том, кем она пренебрегала в наибольшей степени…

        Судя по раздражению Анны Алексеевны, по ее выпадам в адрес поэта, к 18 июля скандал грянул. Ранее о сватовстве речи не быть не могло – если вспомнить фразу Пушкина, в которой он говорит, что ему только предстоит сладить и с «девчонкой», и с ее родителями.
        После откровенного разговора Пушкин какое-то время не появлялся у Олениных. В письме Вяземскому от 1 сентября он шутит: я бесприютен, - на что друг верный отвечает: разве уже тебя не пускают в Приютино (дача Олениных – Н.В.)?
Все же по большим праздникам: на дне рождения Аннеты 11 августа, а затем 5 сентября, на именинах маменьки, - он появляется, - вероятно, на свой страх и риск, - это свидетельствует, что от дома ему не отказали, но принимали холодно. На дне рождения Пушкин, влюбленный, по словам именинницы, в Закревскую, безуспешно пытался заставить ее ревновать и «при том тихим голосом прибавлял разные нежности». А уже на именинах Длинный Фирс посвятил Анну Алексеевну в подробности конфликта и убеждал не менять своего отношения к Пушкину. Странно было бы Александру Сергеевичу заговорить о женитьбе в таких обстоятельствах.
К тому же в августе на его голову свалился новый ворох неприятностей – уже благодаря милой юношеской шутке «Гавриилиаде». Пушкин, как апостол Петр, трижды отрекся от дела рук своих, но долгонько еще морщился, когда при нем упоминали эту поэму, искристую, как бутылка «Вдовы Клико». Обвинения в разврате, подрыве общественных и политических устоев… с таким багажом он становился еще более нежелательным женихом для Олениных.
        На именинах он тих, скромен, он должен уехать в деревню - «если, впрочем, хватит духу». Анна, переговорив с Голицыным, ласкова и нежна, и в его рукописях вновь появляется ее имя, что снова не вяжется с версией о его отказе. Вероятно, либо Быков, либо Железнов не точны в своих воспоминаниях, и Оленин уединился с поэтом не в связи с помолвкой (о которой Аннета, такая скрупулезная в описаниях амурных дел уж должна была упомянуть), а для того, чтобы объясниться по поводу сплетен.
        Всего вероятней, Пушкин примерял к драгунчику свою фамилию, терзался сомнениями, но посвататься, подобно казаку, так и не решился.
        19 октября он уехал в Михайловское, затем отправился в Москву, где познакомился с Гончаровой.  Матримониальные планы его изменились, и чувство к Олениной поослабло, тем более, что свиделись они только в конце следующего года, когда поэтом владели совсем другие настроения…