Надгробные надписи

(современный диагноз мировой литературы)

Сто с лишним лет назад в мире жили два талантливых писателя: один из них писал интересные истории про интересных людей, а второй – скучные истории про скучных людей; в итоге первый со временем превратился в детского писателя, или писателя для юношества, второй стал всемирно признанным классиком со всеми атрибутами гения. Я имею ввиду Джека Лондона и Чехова. Писатели последующих поколений, видно, это учли; В 20-м столетии в серьезной литературе книги писались все более нудные, скучные, а то и вовсе невнятные, это считалось как бы признаком серьезности автора. А ведь Джек Лондон, действительно, был талантливым писателем, по степени  психологической глубины, по степени выразительности характеров ничем не уступавшим Чехову, и с реализмом у него все было в порядке. Но его книги считались как бы занимательными, слишком занимательными для серьезной прозы, серьезные дяди от литературы так не пишут. Они пишут как Джойс, Марсель Пруст, Кафка или Фолькнер, т.е. на грани нечитабельности. В 20-м столетии автор мог написать нудную книгу с туманным, невнятным сюжетом, где часто не было ровным счетом ничего , да это и не требовалось; сама невнятность и туманность текста воспринималась как достоинство. Нередко в ранг шедевра возводились книги, в которых сюжет отсутствовал, действие происходило нигде , и сама книга была ни о чем. А зачем писать о чем-то, если все уже давно описано и рассказано, какой смысл повторяться? А вот писать ни о чем, создавать произведения вокруг пустоты – это нечто новое и оригинальное, это весьма ценилось в элитарной литературе. В результате всего этого современная серьезная проза становилась все более невыразительной, туманной и пустой, и при ее прочтении современный читатель, бывает, искренно недоумевает, что люди нашли в этом шедевре? Если на публичном уровне его все превозносят, почему он один не понимает, чем замечательно это произведение? Нет, он не станет никого обличать и протестовать, кому охота прославиться невеждой? Он может ради престижа даже купить эту книгу, но читать ее, конечно, не станет. В 80-е годы 20-го столетия в Грузии был издан роман Джойса «Улисс» и распродан тиражом 80000 за три месяца. Я сильно сомневаюсь, что «Улисса» от начала до конца в Грузии прочли больше восьмидесяти человек, а что касается 80000, то столь многочисленных его читателей не наберется и по все планете.

То, что произошло с литературой (и не только с литературой, но речь сейчас о ней), обусловлено причинами культурного характера и связано с определенным этапом развития европейской цивилизации. Действительно, после великих достижений 19-го столетия, после Стендаля, Бальзака, Диккенса, Гюго, Толстого и Достоевского трудно предложить нечто новое, ведь уже про все рассказано, все описано, и по степени выразительности эти гиганты достигли крайнего предела. Что же остается писателям последующих поколений? Эпигонство, но это никому не интересно, и тогда остается одно: не можешь превзойти – отрицай. Малевич своим «черным квадратом» отрицает всю культуру, созданную человечеством до него, в этом значение «черного квадрата»: чем радикальнее опрокинешь прежних авторитетов, тем больше шансов, что самому удастся взобраться на освободившийся пьедестал. Элитарная культура 20-го столетия по своей сути протестная культура, т.е. она значительна не сама по себе, а в зависимости от своих великих предшественников, как бы отталкивается от них. Не было бы Микеланджело и Да Винчи, кого тогда отрицал бы Малевич своим «черным квадратом», а без смысла отрицания его картина ломаного гроша не стоит. В литературе то же самое. Конечно, талантливые писатели рождались и в 20-м веке, всегда были талантливые люди, и не смотря на общий тренд, им всегда удавалось создавать настоящие шедевры. Борхес, Кафка, Маркес, для них новый метод являлся не самоцелью, а лишь способом еще более выразительно передать то, что автор хочет сказать читателю.

Для примера приведу роман Кафки «Процесс». В сущности, он повторяет сюжетную линию романа Достоевского «Преступление и наказание». Если убрать из этой книги первую ее часть, т.е убийство старухи-процентщицы, и начать повествование со второй части, читателю будет странно и не понятно, что терзает душу Раскольникова, какое преступление висит на нем, за что преследует его собственная совесть, т.е. вы получите «Процесс» Кафки. С помощью метода абсурда  Австрийский писатель по-новому и по-своему еще более выразительно показал то же самое, о чем писал великий Достоевский, с тем лишь различием, что Раскольникова наказала собственная совесть, а персонаж Кафки стал жертвой анонимной, бездушной судебно-бюрократической системы. Метод абсурда здесь всего лишь средство, а не цель, а главное, в его произведениях, сам сюжет, его философская и психологическая глубина. Но таких примеров становится все меньше. Боюсь, что если и дальше так пойдет, то современную классическую прозу ждет судьба современной классической музыки, которая мертва как латынь и кроме самих авторов  и музыкантов-исполнителей  никто не понимает  и  никому не интересна. Последний великий композитор был Шостакович, и после него вот уже 70 лет нет никого, хоть шаром покати. Вероятно, это естественный процесс, цивилизация наша стареет и деградирует, а вместе с ней стареет и деградирует и культура.

Мы живем в эпоху демократии, а демократия, как ни крути, это строй Сальери по той простой причине, что Сальери большинство. Так уж сама природа распорядилась: если раньше на одного Моцарта приходился один Сальери, то сегодня на одного Моцарта приходится сто, тысяча Сальери; их большинство, и благодаря этому они правят балом. Но ведь культуры без Моцарта не бывает, и множество Сальери, обладающих  весом и влиянием в культурной жизни, кого-то одного из своей среды возводит в ранг Моцарта; настоящего же Моцарта они и близко к славе не допустят; настоящего Моцарта уберут, спрячут, закопают, чтобы про него никто ничего не услышал. Сущность Сальери такова, что она первенство своего сородича легче перенесет (ведь на его месте теоретически мог оказаться и он), чем первенство Моцарта (это для него как нож в сердце). Способы убрать Моцарта уже давно отработаны и отшлифованы. Одно дело, когда ты запрещаешь и чинишь препятствия писателю уже с именем и определенным социальным значением. Запретить с помощью цензуры такого автора, особенно сегодня, это прямая реклама его творчества. Такой писатель сразу окажется в центре внимания СМИ и общественности;  в отличие от сталинских времен, цензура сегодня – лучшая услуга для творческого деятеля; да и в советское время, не смотря на гонения и притеснения, одному Богу известно, сколько писателей обрели известность исключительно из-за того, что их творчество оказалось под запретом или полузапретом. И совсем другое дело, когда ты еще не сделал себе имени, и тебя не то, что запрещают, а просто игнорируют и не печатают. Таким методом можно убить талант в зародыше и наверняка. Да и сам этот метод безопасен: ты не становишься объектом критики как цензор, гнев общественного мнения и СМИ на тебя не обрушивается, ведь ты официально никого не запрещаешь, а просто игнорируешь никому не известного писателя, а это не преступление.

Старая цензура была вещь довольно неуклюжая, часто она давала результаты, прямо противоположные ожидамым, и неугодного писателя своим запретом  часто превращала в популярного, привлекая к его творчеству всеобщее внимание. Сегодня из-за множества издаваемой печатной продукции, которой завалены книжные прилавки, практически невозможно самому сориентироваться, что стоит читать и что нет, и если даже появятся несколько хороших книг, они утонут и растворятся в океане издаваемой макулатуры., обычный читатель их даже не заметит. В итоге читатель вынужден в своем выборе опираться на мнение критиков и литературных мэтров, и уже они, а не читатель, решают, кого стоит читать и кого нет, кто культовый писатель, а кто нет. А сегодняшние метры по вышеназванным причинам Моцарта уж точно не подсунут читателю, в итоге современный читатель дезориентирован. С одной стороны, читать нудные, невнятные тексты современных знаменитостей не очень-то легко. С другой стороны, выступить против утвердившегося в обществе мнения и открыто заявить «король-то голый!» у него не хватает смелости, боясь выглядеть в глазах окружающих невеждой. Попробуй сегодня критиковать творчество Умберто Эко, Милослава Павича, Гессе, не говоря уже о творчестве Фолькнера или Джойса. Это Толстой мог позволить себе выступить с критикой Шекспира, сегодняшний рядовой (да и не рядовой) читатель на такое не пойдет. Современный читатель просто промолчит и перестанет читать книги вообще. Результат на лицо: количество читающей части населения тает как прошлогодний снег.

Сказано: Бог создал человека по образу подобию Своему, и задача искусства, вероятно, заключается в том, чтобы показать в человеке это божественное начало, показать целостность человеческой натуры, приблизить человека к Богу. Если это удается, то получается выдающееся произведение. Ведь чем был велик Гомер? У него люди похожи на богов, а боги – на людей: фактически, между ними и разницы не было, разве что боги – бессмертны, а люди – нет. Потому и получались у слепого поэта столь живые и выразительные характеры с настоящими чувствами и страстями, а после из его творчества как из могучего дерева выросла вся последующая мировая литература.

Цивилизация дала человеку множество благ, но и сделала его более мелким, суетливым и ничтожным. Вместо птицы получилась домашняя курица, а попробуй написать про курицу великую книгу – никаких талантов не хватит. Когда я впервые прочел Бальзака, мне его книги не очень-то и понравились, это было тем более странно, что чувствовалось, писатель настоящий, великий талант, великолепный рассказчик, тонкий психолог, а книга не нравится. Потом я прочел «Красное и черное» Стендаля и сразу все понял. Жульена Сореля и Растиньяка многое роднит, они почти двойники, и все-таки какая великая между ними разница. Герой Стендаля живой, цельный характер, потому что у него страсти и чувства все настоящие, если он любит, то любит, если ненавидит, то ненавидит, готов  убить  а персонажи Бальзака какие-то фальшивые, мелкие, бумажные что ли: вместо любви одна похоть, вместо дружбы – партнерские отношения до поры до времени, даже честолюбия в них нет, а только тщеславие. Единственная оставшаяся в них настоящая страсть – это жажда наживы, вот ради наживы на все пойдут, все продадут: и любовь, и дружбу, и тело, и душу. Бальзаку еще повезло, 170 лет назад все это было еще ново, но сегодня его человеческая комедия пережевана и рассортирована до последнего миллиграмма. Сказать там принципиально новое по сути невозможно. Цивилизация наша стареет и деградирует, как и ее культура.

Если вспомнить, самым распространенным литературным жанром перед крушением античной цивилизации были надгробные эпитафии, т.е. после Гомера, после великих трагедий Софокла и Еврипида, после блистательной александрийской поэзии перед крахом Римской империи остались лишь надгробные надписи. На большее античный мир был уже не способен.