Нар Дос - Смерть - перевод с армянского-45 3-4

Нар Дос - Смерть - перевод с армянского языка -45

4

           Как видно из моей фамилии, я полька, из русских поляков. Я происхожу из старинного польского рода, который дал нашему Костюшко двух храбрых воинов во время восстания 1794 года. Отца я не помню, так как он умер, когда мне было четыре года. Моя мать умерла десять лет назад. Она была очень умной женщиной и очень любила меня, хотя особо не баловала. Она сама управляла нашими отцовскими поместьями, которые были довольно большими и прибыльными и которые впоследствии перешли в руки моего мужа в качестве приданого. Я была единственным ребенком у своих родителей. Для моего образования и воспитания не щадили ничего, но у меня был довольно эксцентричный характер, и попала в объятия первого встречного. Мой муж был неплохим человеком, но впоследствии я поняла, что брак с ним был большой ошибкой с моей стороны. Он допустил одну оплошность, которая мне не понравилась больше всего. Именно его ненасытная жадность и его желание вступить в крупные сделки, выходящие за рамки его возможностей, стали жертвами как большинства наших имений, так и его самого. Мне было двадцать два года, когда я овдовела. Многие мужчины просили моей руки, но я даже не хотела думать о повторном замужестве. Одно только то обстоятельство, что я стала почти нищей благодаря мужу, пробудило во мне какое-то отвращение к мужчинам вообще. Кроме того, наблюдая за многими явлениями, я пришла к выводу, что мужчины смотрят на женщин либо с корыстной, либо с животной точки зрения, мужчины женятся либо для того, чтобы разбогатеть, либо чтобы иметь красивую жену, другой точки зрения нет. И я просто почувствовала, что жажду любви, такой страстной, искренней любви, которая должна являться его единственной целью. Ничего подобного я не видела у тех, кто просил моей руки, все они оказывали мне большое внимание, ласкали меня, давали клятвы любви, даже грозили покончить жизнь самоубийством, но мое сердце никто из них никак не могли тронуться. Они все вызывали у меня презрение.

«Ваш чай остыл, господин Шахян», — заметила пани Зданевич, прервав свой рассказ.

Шахян взял свою чашку.

А пани Зданевич отпила несколько глотков из своего стакана и продолжила.

— Именно в таком состоянии я познакомилась с Базеняном. А вот как я познакомилась с ним. Однажды я шла по улице (это произошло в Варшаве). Внезапно поднялся такой сильный ветер, что человека просто уносило. Прежде чем я успела протянуть руку, чтобы схватить шляпу, я увидела, что она уже катится по земле вместе с ослепляющей пылью. Молодой человек, шедший с противоположной стороны, тут же подбежал, схватил её, принес мне, и прежде чем я успела открыть рот, чтобы поблагодарить его, он исчез.

Этим молодым человеком и был Базенян.

Через несколько дней я увидела его в театре, во время антракта, в фойе. Он посмотрел на меня и, не знаю, узнал он меня или нет, но он прошёл не подходя. На обратном пути, когда он уже собирался пройти мимо меня, я невольно остановилась и посмотрела на него с улыбкой. Он тоже остановился.

«Вы меня не узнаете?»  - спросила я.

«Если я не ошибаюсь», — сказал он, — «на днях мне выпала честь освободить Вашу шляпу из когтей ветра».

Мне очень понравился этот ответ, данный без всякого замешательства и с тончайшим юмором.

Я протянула ему руку.

- Тогда Вы не дали мне возможности поблагодарить Вас, так что примите мою благодарность сейчас.

«Вот именно», — сказал он.
- Мне очень жаль, что я не сломал ногу, пытаясь избавиться от Вашей шляпы.

"Почему?" — удивленно спросила я.

— Чтобы я действительно смог бы принять Вашу благодарность.

После нескольких таких полу-вежливых, полу-саркастических ответов он полностью покорил меня, и я пригласила его в свою ложу. Он был очень красив внешне, одет с большим вкусом, в его поведении не было даже намека на вульгарность. Поэтому я не стеснялась сидеть с ним. Скажем так, я всегда был далека от определенных предрассудков на этот счет. Хотя я аристократка по рождению, я всегда был демократом по своим взглядам. Надо сказать, что я пригласила его в свою ложу в основном из-за одного гусарского офицера, который мне ужасно надоел и которому я просто запретила входить в мою ложу в тот вечер. Со мной был мой дядя по материнской линии, пожилой, но всегда притворявшийся молодым человек — высокомерный и немного недалекий аристократ, для которого всякий, кто не был паном, не был мужчиной. Внешность Базеняна ему понравилась, но, когда он познакомился с его взглядами, он шепнул мне на ухо, что ни при каких условиях я не должна иметь ничего общего с этим молодым человеком. Дело в том, что, когда мой дядя стал восхвалять аристократию — это была его болезнь, — Базенян очень спокойно и со многими словесными аргументами заметил, что аристократия — анахронизм в наше время, что аристократия играла и играет в жизни человечества такую же роль, как некоторые паразиты в животном мире. Затем, когда я сказала ему, что мой дядя был аристократом чистой крови, он воскликнул.

- Почему Вы мне раньше не сказали? Я бы поговорил с ним ещё строже.

«Но Вы забываете, что я тоже аристократка и по отцовской, и по материнской линии», — заметила я, смеясь.

«Жаль, что я не знал этого, когда спасал Вашу шляпу, а то бы...»

- А то...

«Все очень просто, я бы не стал спасать Вашу шляпу», — сказал он с комическим спокойствием.

Что мне действительно нравилось, так это то, что он говорил непринужденно, говорил ясно, смело, без смущения, часто с шуткой, иногда с едким сарказмом, если другой человек был достоин насмешки, и его нисколько не смущал рост, положение, титул или что-либо еще.

Во второй раз я встретила его в каком-то армянском магазине, куда я случайно зашла, чтобы купить несколько небольших вещей. Он стоял рядом с владельцем магазина и вел с ним какой-то серьезный разговор. Он сразу меня заметил и, как только заметил, быстро подошёл. Он приветствовал меня так, словно я была его старой знакомой.

«Вам не стыдно заходить в магазин армянина?» - спросил он с присущим ему юмором.

«Полагаете, мне должно быть стыдно?» - ответила я, смеясь.

«Раз так, — сказал он, - я с радостью приветствую иностранку, которая держит себя подальше от армян, я имею в виду от распространённого предубеждения об армянских торговцах, которое выставляет их не в приглядном свете».

«Похоже, у вас есть национальная гордость», — заметила я.
- Это, конечно, похвально. Но вы напрасно думаете, что мы, поляки, можем иметь такое же неблагоприятное мнение об армянах, как и другие. Достаточно вспомнить, какую службу армяне оказали Польше в древние времена.

«И, возможно, именно в награду за то, что вы отняли у нас нашу религию в вашей стране», - добавил он.

— Вините в этом своего Никола.

— Никол не наш, Никол ваш.

Я купила все, что хотела, и уже собралась уходить, когда увидела купленные мной вещи в его руках.

"Что Вы хотите делать?" – спросила я.

— Я хочу оказать Вам услугу. Я не должен забывать, что я армянин и нахожусь в Польше.


- А не боитесь, что я отниму и Вашу религию в награду за Вашу услугу?

«Отнимите меня целиком», — сказал он, открывая мне дверь магазина.

Разговаривая и шутя таким образом, мы дошли до двери нашего дома. Он отдал мне вещи, которые я купила, и ушел. Я умоляла его зайти в дом, но он не захотел.

На следующий день я снова пошла в армянский магазин, хотя мне и не нужно было ничего покупать. Конечно, я не дитя, прекрасно понимала, что побудило меня туда пойти. Но на этот раз я не увидела там Базеняна.

Потом почти каждый день я заходила в магазин этого армянина и всегда... должна ли я сказать, в каком отчаянии была? Не отчаяние, скорее каждый раз я уходила оттуда злой. Мне показалось очень оскорбительным, что я хотела увидеть Базеняна, говорить с ним, а его нигде не было. Я злилась, злилась только на себя за то, что сошла с ума, как неопытная девчонка, тогда как по всему было видно, что он обо мне не думал. Иначе, если бы я вызвала у него такое же чувство, что и он мне, разве он также не захотел бы видеть меня, как я хотела видеть его, тем более, что я сама просила его не забывать меня.
Видимо, так и должно было всё закончиться, но судьба распорядилась иначе.

Пани Зданевич быстро выпила свой холодный чай и, взяв уже пустую чашку Шахяна, встала, чтобы налить вторую чашку. Это было делом нескольких минут. Затем она снова села и продолжила.

— Однажды вечером у меня собралось четверо молодых людей, трое из них были из наших дворян- шляхтичей, четвертый — упомянутый мною гусарский офицер, все четверо были пусто-головее один другого, кокетничали с женщинами, клялись лошадьми, любители зелёного стола и были чрезвычайно высокомерны. Иногда мне было скучно, иногда я злилась, но зачастую эти дураки меня забавляли. Мы сидели за столом и играли в карты. Но мы были больше заняты каким-то очень глупым разговором.  Вошла моя горничная и вручила мне визитную карточку. Я посмотрела и увидела, что это визитная карточка Базеняна. Я тут же приказала ей пригласить его войти и, смешав карты, встала из-за стола.

«Вставайте, пановье, — сказала я — вы все должны встретить его стоя».

«Кто это? Министр идет?» - кто-то спросил.

Вошел Базенян. Увидев, что у меня гости, он сначала встал у двери, потом бросил на всех беглый взгляд, быстро подошел ко мне и поприветствовал меня. Я отругала его за то, что он забыл обо мне, и представила своих гостей. Он подошел к каждому и уважительно пожал им руки. В этот момент я невольно наблюдала за своими гостями и видела, что они немного удивлены, немного заинтересованы, но все они с завистью наблюдают за появлением Базеняна. И я, наблюдая за этим, поняла, что никогда не испытывала такого само-удовлетворенного удовольствия, как в тот момент.

Но больше всего распалила зависть гусара.

«Разве это не тот пан?» — спросил он тихим голосом, с кислым лицом было, загибая кончики усов.

- Какой пан?

— Тот, которого Вы в театре...

«Это он, это он», — сказала я, обняв Базеняна, и, взяв его за руку, повела его сесть рядом с собой.

Гусар так сильно вытянулся, что чуть было не оторвался от пола, и повернулся к своим друзьям.

— Господа, я думаю, мы можем продолжить нашу игру.

«Но ради Бога, — воскликнула я, — уберите от нас этот стол».

«От нас», — подчеркнул гусар и схватился за конец стола.
- Помогите нам, пановье, отодвинуть от них стол.
«Или, — обратился он ко мне, — может быть, Вы прикажете нам уйти в другую комнату, чтобы не мешать Вам?»

«Нет, нет, пожалуйста, мы не станем смущаться от вашего присутствия», — заметила я, смеясь.

Стол отодвинули, и гусар, может быть, желая показать, что он нас презирает, сел к нам спиной. Но все же он не выдержал и вдруг повернулся к Базеняну на стуле.

«Простите, пан, -  сказал он, - Вы, кажется, сказали, что Ваша фамилия — Базенянц. Я бывал на Кавказе, в Тифлисе, и, если не ошибаюсь, там коробейников называют базазами. Вы коробейник?»

- Базенян сначала бросил на него резкий, строгий и острый взгляд, от чего, честно говоря, я испугалась, но потом он улыбнулся и ответил с весьма комичным спокойствием.

— Да, Ваше Превосходительство, я имею несчастье быть коробейником, потому что моя фамилия Базазянц. Что еще вы хотели бы узнать?

— Больше ничего…. Да, а ещё хотел бы узнать: вы из Тбилиси?

— Нет, ваше превосходительство. Недалеко от Тбилиси есть деревня, я оттуда родом.

— И почему вы приехали в Варшаву? Купить обувь?

- Нет, ваше превосходительство, вы сказали, что я коробейник.

- Ну, это то же самое.

— Нет, Ваше Превосходительство, я думаю, что если сюда придет продавец обуви, то он станет покупать обувь, но не мелочь.

«Ну, я мало, что смыслю в вашем ремесле», — сказал гусар и снова повернулся к нам спиной.
- Все, что я знаю, это то, что вы, кавказские торговцы — мошенники.

«Большие мошенники, Ваше превосходительство», — добавил Базенян тем же саркастическим, почтительным тоном.

— Они приезжают и обманывают здешних наивных фабрикантов, берут товары в кредит, а потом разоряются, скрывая деньги.

- Ваше превосходительство, позвольте мне заметить, Вы же сами сказали, что ничего не смыслите в нашей профессии.

- Я просто говорю то, что слышал.

- Да.

- Что, я ошибаюсь?

- Как Ваше превосходительство может ошибаться? Сама истина глаголет Вашими устами.

Весь этот разговор был настолько забавен, что доставил мне безмерное удовольствие, особенно тон, тонко-ироничный, язвительный тон, которым говорил Базенян. И я хохотала, не переставая. Еще трое моих гостей, которые были немного умнее гусара и которые впоследствии очень подружились с Базеняном и сами подшучивали над гусаром, перенимая его иронический тон, тоже веселились со мной.

В другой раз гусар и Базенян снова встретились у меня дома. На этот раз со мной были другие друзья и знакомые, среди которых был мой дядя. Гусар был очень раздражен тем, что главным объектом моего внимания был Базенян, и, как я заметила, он искал повода, чтобы устроить скандал. Но я не придала этому значения и меня изрядно забавляла бессильная ярость гусара. Однако скандал все же случился. Между моим дядей и Базеняном возник спор по поводу социальных проблем. Мы все окружили их и с интересом слушали. Гусар отошел в сторону и слушал, яростно крутя усы и упорно глядя на носки своих сапог. Базенян отстаивал свои идеи с таким рвением и красноречием, что мой дядя наконец не выдержал и чуть не вскрикнул от ужаса.
- Вы просто анархист, пан, у Вас наверняка в кармане бомба.
При этих словах дяди гусар вдруг поднял голову и очень громко и как-то неестественно рассмеялся.

«Армянин и бомба», — воскликнул он.
- Ещё Пушкин в своё время заметил: «Ты раб, ты трус, ты армяшка...»

Он намеренно изменил слово «армянин» на «армяшка», чтобы сделать его более оскорбительным для Базеняна.


Я взглянула на Базеняна и ужаснулась — он вдруг побледнел. Я не знаю, чего он от меня хотел, но помню, что я крепко держала его за руку. Он посмотрел на меня глазами, полными ужаса и мольбы, и ничего не сказал, затем очень быстро встал и ушел.

На следующий день мне сообщили, что Базенян ударил гусара в ресторане на глазах у людей. Информатором оказался мой дядя, который, несмотря на свой преклонный возраст и аристократическое положение, был любителем скандалов.
«Это дело, конечно, не закончится без дуэли», — добавил он.

Однако на следующий день дядя сообщил мне об этом.

— Я потихоньку начинаю любить этого вашего Базеняна, несмотря на его невыносимые анархичесские взгляды. Знаете, что он ответил однополчанам гусара?
«Я считаю свою дуэль оконченной, — сказал он, — он назвал меня «армяшкой», я дал ему пощечину, чего ему еще надо?»
Простая и любимая логика человека Востока.
«Но, чтобы он не подумал, господа, что я «трус» и «раб», — добавил он, — я выну его меч из ножен и сломаю его у вас и у него на глазах».

Но даже в этом случае, как я узнала два дня спустя, Базенян поддался угрозам гусара, что он просто поймает его на улице и убьет, если он окончательно откажется сражаться. Мой дядя не удержался своей болезненной склонности к скандалам и, совершенно забыв о своей аристократической натуре, согласился стать секундантом Базеняна. Совершенно пораженный хладнокровием Базеняна, он рассказал мне, с какой иронической улыбкой тот выстрелил в воздух из пистолета и как, разгневанный этим, гусар напряг все силы, чтобы не промахнуться, но именно поэтому он и промахнулся, когда выстрелил.

Этот инцидент имел решающее значение для моих чувств к Базеняну. Поскольку речь шла о дуэли, я находилась в страшном беспокойстве, и когда дядя сообщил, что Базенян живой невредимый, я плакала от радости. Своей красотой, своим смелым и бесстрашным поведением, доведенным до дерзости, он уже стал для меня тем существом, к которому я уже не могла заставить себя оставаться равнодушным и думать о том, нравится он мне или нет, — самый верный признак влюбленности женщины.

Но он пленил меня еще кое-чем — силой своих слов. Я уже знала, что он якобы был ярым патриотом и имел какую-то секретную миссию. Сначала он избегал разговоров об этом. Когда он говорил об этом, он принимал очень таинственный вид, но затем медленно, как будто, забываясь, где он находится, с кем разговаривает, места, людей, дыры, которые он описывал, он, казалось, видел прямо перед собой, и обо всем этом он говорил с заразительным энтузиазмом, внутренним всепоглощающим огнем, образами, которые вызывали слезы на глазах слушателей, с горькой скорбью, но никогда с отчаянием, — чего я никогда не видела в нем даже намека, — напротив, его так зажигали самые светлые надежды. Когда он так говорил, мне казалось, что я сижу в лодке и какой-то бурный поток с головокружительной скоростью уносит меня куда-то. Обычно, когда он был взволнован, он не мог усидеть на месте, все его тело тряслось, двигалось, глаза его горели, расширялись, горели удивительным образом, а слова вылетали из его уст короткими абзацами, с быстрым акцентом, с сильным, всегда образным выражением и без перерыва, резко, отрывисто, как поток. Много раз мне казалось, что я сижу в театре, что передо мной стоит гениальный трагик в своей самой жалкой роли, актер, который своей гениальной игрой, силой своего слова способен заставить зрителей забыть свое место, свое настоящее, свое существование и увлечь их за собой в тот мир, в котором он сам живет в это время...


Должна сказать, что он нечасто навещал меня. Даже когда он приезжал, хотя и вел себя очень свободно, никогда не переходил границу приличия. Я много раз с мучением чувствовала, что если бы я была на десять лет моложе, то его отношение ко мне приняло бы совсем другой характер, то есть тот характер, которого я хотела... Признаюсь, до тех пор я никогда не думала, что я не молода, и только по его отношению я чувствовала, что мой возраст уже гнетет меня, так гнетет, что, особенно в его присутствии, мне просто стыдно было моих лет, меня мучило сознание, что он смотрит на меня, как на старуху, на женщину, которая, кроме уважения, не может внушить никакого другого чувства. Между тем, с другими молодыми людьми, которые кокетничали около меня, я вела себя как женщина, уверенная в своей победоносной красоте, вела себя развязно, с презрением, часто как тиран, — в его присутствии, напротив, я как-то съеживалась, смущалась и всегда чувствовала, что на моем лице есть морщины, и он мог видеть эти морщины... Это были единственные минуты в моей жизни, которые причиняли мне невыразимые душевные муки.

Однажды, совершенно неожиданно, он пришел ко мне, сказал, что уезжает на следующий день и пришел попрощаться. На мгновение мне показалось, что я теряю себя, что я готова броситься ему на шею, как безумная, кататься у его ног, как рабыня, словом — сделать что-нибудь отчаянное, чтобы он не ушел, чтобы он остался, был моим... Потом, когда значительным усилием воли я сдержалась и посмотрела ему в глаза — в глаза, полные уважения, — я почувствовала, что ненавижу его, ненавижу так, как никого не ненавидела никогда и никого. В этот момент я еще раз и окончательно убедилась, что только чувство уважения диктовало ему прийти ко мне в последний раз, что он мог спокойно уйти, даже не увидев меня в последний раз, не думая о том, что я существую на свете... Никогда еще моя гордость не была так уязвлена, как в этот момент. Поэтому, когда он в последний раз взял мою руку и поцеловал меня, мне было очень холодно, как будто в моих жилах внезапно остановилась циркуляция крови.

Это не осталось незамеченным, он быстро поднял голову, пронзительно посмотрел мне в глаза и с беспокойством спросил:

- Что с Вами? На Вас нет лица.

Мое сердце было почти разбито. Но с упрямством эгоистки я решила не поддаваться минутной нежности этого колдуна и с удвоенной холодностью ответила, что сегодня мне нездоровиться. Мне было очень приятно, что он мне не поверил, но он все равно ничего не сказал, с глубоким уважением склонил голову у двери и вышел.

Стоя за дверью, я внимательно слушала, как он надевал пальто в холле, как спускался по лестнице, как открывалась и закрывалась дверь. Затем — ни звука, ни шороха. Когда я пришла в себя, то увидела, что, прижавшись лбом к двери, я вся трясусь от волнения, а из моего рта вылетают какие-то дикие звуки, похожие на неконтролируемые рыдания. Мною овладело крайнее отчаяние. Я чувствовала, что, если Базенян вернется и встанет передо мной, я готова буду и задушить его, и упасть к его ногам. Я не скоро успокоилась, но постепенно ощутила вокруг себя такое запустение, что мне показалось, будто весь мир вдруг окаменел, потемнел, и в этом страшном запустении я осталась одна в живых...

«Пан Шахян, еще стакан?», — предложила пани Зданевич, заметив, что стакан перед ним пуст.

- Нет, большое спасибо. Ваша история настолько интересна, что...

«Что и третью чашку можете пропустить», — с улыбкой добавила пани Зданевич и выпила свой холодный чай, как воду.