Безродный

Я без сил упал на диван, и старые ржавые пружины заскрипели под моим весом. Капля пота скатывалась по лицу, а грудная клетка пульсировала как старый неприкрученный мотор от лодки. Я проклинал свое решение остаться в куртке на время обыска квартиры. Рубашка прилипла к спине, а по коже ползли мурашки, будто под кожей шевелились крошечные льдинки. Так зачем я остался в куртке? Воздух в квартире тяжелый, застоявшийся, а на свету видны частицы пыли, что клубятся перед глазами. Здесь давно уже никто не жил. Кажется, в каком-то фильме, который я видел в прошлой жизни, грабители, вломившись в квартиру, оставались в зимних перчатках, верхней одежде и балаклавах, пока переворачивали все вверх дном. Наверное, это чтобы не оставить следов. Только сейчас я понимал, насколько это глупая идея – так же глупо как то, что я делал сейчас.
Глубокий вдох через нос, выдох через рот. Пульс выравнивается, а взгляд скользит по поверхностям комнаты. Я что-то пропустил. Что-то не заметил. Тайник должен был быть где-то здесь. Когда я только зашел в квартиру, было ощущение, что хозяева просто вышли в магазин, оставив все вещи на местах, но не вернулись. Сейчас здесь был хаос.
На старой чехословацкой стенке я все проверил. В серванте – только дешевая стеклянная посуда и битый хрусталь. Стопки старых книг с выцветшими корешками лежали рядом. Только свежий двухтомник Бродского все еще стоял на полке. Его мне стало жалко швырять на пол. Помню, всю свою жизнь после детского дома я ощущал, что плыву по реке на плоту и даже не могу представить, к какому берегу меня прибьет. Когда я связался не с теми людьми, я чувствовал, как тело обволакивала вода и я начинаю захлебываться. Никто не понимал, что было у меня внутри. Во время Перестройки кто-то притащил журнал, обложку которого я часто видел в киоске на рынке. А там был стих. Про людей, которые плывут в ночи со странным давящим чувством. Это было со мной впервые – я понял, что слова были про меня. Кто-то меня понимал, понимал меня настоящего. Вот и сейчас я плыву на своем плоту с необъяснимым чувством тоски. Надеялся, что на этот раз смогу выплыть. Я не любил стихи. Я не прочел до конца ни одной книги. Всему, что я умею, я научился не у тех людей, с кем стоит связываться. Но мой взгляд упирается в корешок двухтомника Бродского и строчка из старого журнала сразу всплывает в голове.
Плывет в тоске необъяснимой.
Зимний ветер свистел сквозь щели в окне, треснутое в нескольких местах. Одну из трещин пытались залепить белым скотчем, а другую заставили массивным горшком с сиреневым цветком. Я закинул голову и затылок уперся в пыльный ворс ковра, висевшего на стене. Тяжелый, багряный, с ритмичным лабиринтом узоров, он слегка рябел в тусклом свете хрустальной люстры. За ним не может быть, я проверял – ковер не снимали, плотно прибит. Диван снова скрипнул, когда я подался слегка вперед. Подушки из ободранной ткани странного розоватого цвета продавлены, а когда сидишь на них – сразу ощущаешь металл пружин. Смотрел, под ними ничего нет. В углу, у чехсловацкой стенки стояла стопка старых газет. Уже пожелтели, на них был толстый слой пыли. Сверху – альбом, который я нашел на одной из полок. Фотографии людей, семьи, пожилая пара. Я не хотел задерживать взгляд на следах чужой жизни, я пытался забыть, что когда-то это был чей-то дом. В бумагах не было того, что я искал. На самой стенке, прямо у потолка – кассетный магнитофон. Кнопки заедали, словно их давно не трогали. Две коробки из-под обуви рядом – я выпотрошил обе, но ничего кроме кассет с перезаписанной музыкой не нашел. Пусто. Я постучал ботинком по полу и линолеум неприятно скрипнул. Я проверил все следы на полу. Четкие белые царапины были рядом с ножками дивана – кто-то небрежно его отодвигал и перетаскивал. За диваном я тоже проверял. И там ничего. Вся комната была пуста.
Ремень дешевых китайских часов натирал запястье. Уже полчетвертого. Я знал, что надо уходить, оставаться было опасно. Соседи могут насторожиться. Зная, что в следующий раз мне не скоро можно будет расслабиться, я вытянул ноги вперед, словно мое тело лежало в узком каное. Пружины в нескольких местах впиваются в спину, но мне хорошо. Остывающее тело будто утопает в воде. Диван скрипит, и я проваливаюсь вглубь. Взгляд упирается в пожелтевшее пятно от сигаретного дыма на заштукатуренном потолке. Тысяча скуренных сигарет. И еще больше – непроизнесенных слов. Тело тонет еще глубже. Запах пыли, старой антресоли, чужой жизни. Вода обволакивает тело. Странное ощущение теплилось внутри, что вещи пережили и тех, кто когда-то здесь жил, и переживут меня. 
Медленно открыв глаза, я еще раз окинул взглядом комнату. Чужая. Ничего, что мне было нужно. Сделав усилие, я встал и прошел в коридор, остановившись у двери, которая вела на лестничную клетку. Что-то задержало меня. Что-то в этой квартире не отпускало меня. Он сказал, что тайник в зале, но я обыскал и другие комнаты. Тело изнывало от усталости и постоянного напряжения. Горло высохло. Я ничего не пил с самого утра. В эту квартиру никто уже не придет, никому из соседей нет дела до того, что здесь происходит. Я мог остаться здесь еще немного.
На кухне еще относительный порядок. В углу белая газовая плита, которую я видел почти в каждой хрущевке. Вся в пятнах, а кнопка духовки сломана и небрежно залеплена белым пластырем. Я подумал, что никогда не видел газовой плиты этой модели с работающей духовкой. Там еще не проверял. Дверь со скрипом открылась, внутри – только заляпанный гарью противень. Тоже пусто. Сев на белую табуретку у стола, я наконец позволил себе расстегнуть куртку. Милиция не приедет. Никто не приедет. Они постарались обставить все так, словно человек просто исчез. Вышел за хлебом и не вернулся. Я зря паниковал, я мог остаться здесь. Еще немного.
В алюминиевом чайнике на плите еще была вода. Ручки дверцы от кухонного шкафа над плитой облезли и блестели как отполированный металл, а пальцы то и дело соскальзывали, когда я пытался его открыть. Внутри шкафа были бесконечные ряды из склянок, банок и пакетов с крупами. Среди всего мусора глаз зацепился за металлический бочонок с уродливым рисунком в восточном стиле – лодка, плывущая по реке к Вавилонской башне. Я пригляделся, и заметил, что лицо человечка в лодке имело странные детали. Оно было вся в трещинках, как потрескавшаяся глиняной табличка, глаза были черные, а над фигурой выведен рисунок луны. В таких банках обычно хранят чай. Банка вся в пыли, крышка плотно закрыта и поддается с усилием. Когда крышка наконец откупоривается, я чувствую знакомый запах. Старый кофе, который давно выветрился. Пить можно. Кофе мне всегда напоминал о доме, которого у меня никогда не было. Я сразу представлял американские фильмы, где вся семья собирается за завтраком у обеденного стола и пьет кофе. Наверное, так и выглядит настоящая семья. Я засыпал горсть в случайную кружку и стал ждать, когда закипит чайник. Сколько я не искал в других банках и склянках, я никак не мог найти сахар.
Я всего лишь хотел получить второй шанс. Выплыть и начать жизнь заново. А вместо этого я проваливался все глубже. Делал вещи, от которых мне было стыдно. Я пытался вспомнить, когда я сделал первый шаг не в том направлении. Все пытался найти тот момент, который мне нужно было исправить в прошлом. Но как бы я ни старался, этого воспоминания я не находил. Вся моя жизнь состояла из бесконечного срезания углов и дел на грани. Я хочу убежать от этой жизни. Как только все это закончится, я уеду далеко. Улечу в другой город, подальше от холода и вечной зимы. Уеду на юг, подальше от Сибири. Куда-нибудь на побережье, в маленький, скромный дом. Подальше от всего, подальше от людей, подальше от истории. Устроюсь на тихую работу. Днем буду работать, а вечером – сидеть у берега и кидать камешки в море. И никакого снега.
Резкий свист чайника заставил меня снова оказаться в этой квартире. Неторопливо я залил воду в кружку. В комнате сразу же запахло кофе. Такой же запах, наверное, был в тех фильмах. Как только гуща осела, я медленно сделал глоток. Ничего, плохой кофе лучше, чем ничего. Построю плот и буду плавать в море по выходным. Вести тихую и спокойную жизнь. Подальше от зимы. На мысли о плоте я остановился, поставив недопитый кофе на стол. Я наконец понял, что меня смутило в той комнате. На двухтомнике Бродского, который стоял на стеллаже, не было пыли.
Снова вернувшись в комнату, я приблизился к полкам. Двухтомник все так же стоял в углу на самой верхней – черные корешки, совсем новые. Четкий след на пыли говорил о том, что книги часто брали. Все остальные – не использовали, кроме этих двух. Я взял первый том в руки и понял, в чем дело. Книга раскрывалась только на первой странице. Все остальные – склеены, а по центру был вырезан большой прямоугольник, чуть больше банкноты. Это было то, что я искал. Тайник. Но… внутри было пусто. Я торопливо взял второй том, раскрыл его на первой странице – то же углубление. Внутри лежало только две скомканные банкноты в 10 долларов. Кто-то успел меня обойти. Я со злостью отшвырнул книги в угол комнаты. Кто мог успеть? Не было времени рассуждать. Теперь мне точно нечего было тут делать. Я посмотрел на две купюры, что валялись под ногами, подобрал их и поднес на свет люстры. Две купюры, и то фальшивые. Низкое качество – на просвете видно, что материал не тот, а водяных знаков нет. Здесь должно было быть десять тысяч. Мне сказали о десяти тысячах, но никак не о двух жалких бумажках. Глубокий вдох через нос, выдох через рот. Бумажки я все же сунул во внутренний карман куртки. К черту это. Пора уходить.
Я вышел из квартиры, захлопнул плотно дверь, и нажал на кнопку лифта. Кофе оставил. Ну и к черту. Ничего, главное, что я жив остался. Улечу отсюда и это все не будет иметь никакого значения. Когда дверь открылась, я сразу сделал шаг в кабину, не заметив, что в лифте были люди. Три человека. Один в костюме и черном шелковом галстуке и двое в кожанках. Не успел даже ничего сделать. В глазах резко потемнело.

***

Я всего лишь хотел получить второй шанс. Выплыть из бедности. Начать заново. Начать новую жизнь. Но теперь все было зря.
Еще один удар рассек мою нижнюю губу. Плечо больно ударилось о старую чехсловацкую стенку, полки сразу прогнулись и обломились. Толстая холщевая веревка больно впилась в запястье, когда я попытался выставить руки при падении. От перстней на его руке останутся следы. Я сплюнул и увидел перед собой на полу темное пятно, которое расплывалось передо мной. Я понимаю, что это моя кровь только когда затылок взрывается болью. Стальные перстни больно впиваются в кожу при ударе. Звон в голове стал невыносимым, меня начало тошнить, и мир вокруг стал медленно расплываться в одно пятно.
– Не поднимайся. Снизу не упадешь, – он наклонился, его лицо было так близко, что я мог рассмотреть каждую морщину, – Я хочу, чтобы ты знал, насколько мне сложно было тебя найти.
Его глаза сверлили меня с таким презрением, что в комнате потемнело.
– Так вот кто прикарманил ключ от квартиры мертвяка. Что, теперь не такой болтливый? Для тебя все кончено, мразь.
Он снял черный шелковый галстук, чтобы не запачкать его еще сильнее, и швырнул на диван, рядом с пиджаком. Оглушительный хлопок и искры в глазах: на этот раз не темнеет, только сильная пощечина, которая обожгла лицо. Он не хотел, чтобы я потерял сознание раньше времени.
– Представь, – он подвинул стул рядом и сел на него. На его щетинистом и ухоженном лице проявился животный оскал. Он стал похож на гиену в деловом костюме, – Мы целую неделю искали кого-нибудь близкого тебе. Подружку, жену, детей. Пробили тебя везде, где только можно. И даже через мусоров.
Я попытался отдышаться. А он все следил, как хищник, играющийся с добычей.
– Ни жены, ни подружки, ни бывшей жены. Ни одного друга, ни даже хорошего знакомого, ни собаки. Никого у тебя нет, – он сплюнул, – Мне жаль тебя. Ты жил жалкой жизнью. Обычная падаль.
Из кармана брюк он достал платок и попытался убрать кровь с колец на правой руке.
– Мы же пытались найти твоих родителей и родственников сначала, – крови было слишком много, и он бросил эту затею, спрятав грязный платок обратно в карман – И я даже не удивился, когда узнал, что ты – детдомовский. Что, всю жизнь жил в бедности и решил разом разбогатеть? Да ты украл не у тех людей.
Кровь и слюна стекает на пол с нижней губы. Я даже не почувствовал, что не сомкнул челюсти. Шатающимися ногами я попытался встать. Сначала на колени. Из–за резкого подъема головы тошнота подступила новой волной. Я тяжело дышал, смотря в грязный пол.
– Тебе придется … что-то получше придумать, чем бабские пощечины, – онемение в челюсти прошло, и я почувствовал жжение во всех мышцах лица, – Воспитатели в детдоме били сильнее, чем ты.
Стул скрипнул, когда он резко встал. Удара я не видел, только инстинктивно зажмурил глаза. Что-то тяжелое ударило по спине и мое тело снова бросает на пол. Щекой я ощущаю что-то теплое и липкое.
– Я же тебе сказал – не поднимайся. Так падать больнее.
Я уже не вижу, откуда может прийти следующий удар. Наверное, это его кожаные оксфорды рассекли бровь. От еще одного удара по голове звуки становятся глухими, будто я под водой. И вдруг массивная рука схватила меня за горло, приподнимая над полом.
– Смотри в глаза, падаль, – его пальцы надавил на гортань, я задыхался, – Решил нагреть меня? И это после того, что мы тебе дали?
Он рассматривал мое лицо, будто на нем было что-то написано. К звону в ушах добавился его шепот.
 – Знаешь, я понимаю тебя. Я же сам когда-то был простым водилой для уважаемых людей. Вообще, ты единственный, кто был настолько смел или туп, что решил украсть у меня. Тебе корона не жмет? Царь безродный.
Он отпустил меня, и мое тело сползло, уперевшись спиной в деревянную стенку. Из-за боли оно не слушалось, а сознание уплывало куда-то далеко, как после автомобильной аварии. Я пытался сфокусироваться. Кажется, он готовился еще бить.
– Стой, – я тяжело дышал, жадно глотая воздух, чтобы меня не стошнило, – Если убьешь – не узнаешь, где твой чемодан.
Вместо удара я услышал его заразительный смех.
– А теперь торговаться решил? В халупе своей или в машине спрятал, – он подошел к пиджаку и достал из внутреннего кармана серебристый револьвер, – Не волнуйся, найдем. Вот только не могу понять, нахера ты сюда вернулся?
Я пытаюсь поднять голову и посмотреть ему в лицо, но взгляд застревает на стволе в его руке.
– А, это? – он покрутил револьвер в своей огромной ладони, – Может, я старомоден, но наган мне нравится больше. И гильзы потом не убирать, – оружие повисло на его указательном пальце, – Вот ты знал, что наган – это самое надежное оружие. Посмотри на эту красавицу. Под заказ сделали. Ни разу не подводил.
Голова еще гудела, и я только видел, как серебряный ствол переливался на свету. Настоящая гиена. Он направил дуло прямо мне в лицо. Я услышал первый щелчок.
– Везение закончилось.
Я знал, что отсюда невозможно выбраться. Я сделал свой последний вдох, медленный, дрожащий. Его пальцы напряглись, он не спешил, наслаждался, растягивал. Знал, что мгновение – и моя жизнь оборвется. А я лишь хотел второй шанс. Вырваться. Начать новую жизнь. Глаза закрылись сами собой. Тишина и только зимний свист ветра. Это последнее, что я запомню.
Щелчок. Как гиена промахивается и лязгает пустыми зубами без добычи. Я открыл глаза и встретил его непонимающий взгляд.
Осечка.
Это единственный шанс. Из последних сил тело бросается вперед, и я чувствую, как моя голова с силой врезается в его солнечное сплетение. Наган грохнулся на пол, а я, не останавливаясь, пронесся вперед. За дверью – охрана. Выбора нет, в окно.
Третий этаж, я должен был переломать все свои конечности. Деревянная рама разлетелась, и я падал вниз. Я был готов к боли, был готов ползти со сломанными ногами от своей неминуемой судьбы, был готов грызть асфальт, прятаться, чтобы не дать ему удовольствия убить меня. Но вместо боли тело почувствовало обжигающий холод. Лежа в снегу, который заползал под одежду, я с глупым выражением лица дышал как рыба на берегу. Именно под этим окном дворники оставили огромный сугроб после дневной уборки дороги. Из-за связанных рук я не сразу смог встать.
В окне хрущевки на третьем этаже. Вижу только его лицо, которое перекосила ужасная гримаса. Он что-то кричал, но я уже не слышал. Я бежал через двор, оставляя проклятую квартиру позади, слыша, как кто-то громко орал мне в след. Он спустил всех своих собак.
Завернув за угол здания, пытаюсь отдышаться. Нужно развязать руки. Только я опустил глаза, как вижу серебристый наган, который я крепко сжимал в своих ладонях. Я не знал, каким образом я смог выхватить оружие за те доли секунд, что у меня были. Я же… Слышал, как он… Я посмотрел на идеально отполированное орудие и только сейчас осознал, насколько мне повезло. Осечка. Самое надежное оружие. Я жив только благодаря случайному везению.
– Туда! – голос был совсем рядом. Я быстро сунул ствол под одежду.
Из подворотни – на открытую улицу. Редкие люди шарахались от меня, обходя по изогнутой траектории. Обернувшись, я видел, как несколько человек в кожаных куртках выбегают из того же переулка. Я бегу медленнее, чем они; тело изнывает, сил больше не было. Мой единственный шанс – где-то спрятаться.
Пока они еще не увидели меня, я завернул в первое здание – дернул за ручку, вбежал и быстро закрыл за собой дверь. 
– Служебное помещение, выметайся, – в тусклом коридоре стоял неопрятный старик со шваброй и ведром, – Это тебе не ночлежка.
С этим мы справимся. Я резко скорчился, словно кто-то выстрелил мне в живот, спрятав запястья так, чтобы он не видел моих связанных рук. Я попытался сделать настолько испуганное и жалобное лицо, насколько мог.
– Прошу, помогите, – я пытался подобрать нужную тональность голоса, – Там авария... На дороге…
Я увидел, как его лицо изменилось. Он опешил.
– Ехал к дочери, – давить на жалость, я постарался всхлипнуть, – А там…, – театрально схватился за бок и сделал большой выдох, – Мне нужно срочно позвонить…
Его поза изменилась, он вытянулся по струнке, выпустив швабру и ведро из рук.
– Там… Там есть телефон … – старик нелепо подошел ко мне, боясь прикоснуться, – Но…
Я не дал ему закончить предложение.
– Там нужна помощь… Скорее… Надо срочно вызвать спасателей… Спасибо–спасибо… Я пока позвоню, – я проковылял мимо него вглубь коридора, куда он мне указал, – Я быстро, – кинул я ему, стоя у угла, где висел телефон, – Посмотрите, может, там еще кому нужна помощь.
Старик не успел ничего сказать – лишь подошел к двери на улицу, посмотреть на аварию, про которую я ему наплел. Как только он открыл дверь и высунул голову наружу, я побежал вглубь помещения.
Тусклые огни еле–еле мерцали, освещая облупленную бледную штукатурку. Я знал, что они скоро забегут сюда, будут искать меня. Мой единственный шанс – бежать дальше. Спрятаться. Несколько раз чуть не падаю из-за потрескавшегося линолеума, который слезал с серого бетона как кожура. Деревянные двери закрыты, болезненно скрипят, когда я пытаюсь их открыть. Одна дверь поддается, я бесшумно вхожу.
Коридор закончился. За дверью – огромное помещение, погруженное во мрак. Странная форма, зал почти круглый, а ряды старых кресел стояли как в амфитеатре. В центре тускло мерцал шар–проектор, свет которого был направлен вертикально вверх, прямо на сферический купол. Я сделал шаг вперед и оказался на углу центральной сцены. Тишина, никого нет, лишь проектор размеренно гудит. В планетарии никого не было. Я прошел вперед и вышел на центр, рядом с проектором. Между рядами амфитеатра, прямо впереди меня, был проход – главный вход, через него запускают экскурсии. Идти туда – слишком опасно. Я поднялся по ступенькам справа, которые вели к задним рядам. Мне нужен еще один выход.
Вдруг гудение проектора усилилось. Яркий свет залил потолок узорами из звезд. Я добежал до последнего ряда и спрятался за крайним креслом. Отсюда я видел и дверь бокового коридора, откуда я пришел, и главную сцену. Надо дождаться подходящего момента и бежать. Руки все еще были связаны. Я стал ощупывать поверхность кресел. Это те старые неудобные кресла с откидными сидениями, как в старых советских домах культуры. Красная ткань изорвалась, обнажая гнилое дерево. Если я найду здесь случайный гвоздь, смогу разорвать веревки. Из-за освещения ничего не видно, я искал наощупь, бегло прощупывая пальцами скрытые поверхности кресел.
Дверь скрипнула и послышались голоса. Ровный громкий голос. Хорошо поставленный, как в театре. Я выглянул из-за кресла. Боковая дверь в служебное помещение закрыта. Значит, кто-то зашел через главный вход. Экскурсия. Я сосредоточился на поиске гвоздя.
– …Вы теперь знаете, как появилась Вселенная, а сейчас мы поговорим о том, как она закончится… поговорим о самом неизбежном… О конце всего…
Поток из нескольких взрослых и десятка детей зашел в зал. Толпа прошла к центру. Кто-то один взобрался и встал рядом с проектором. Не отвлекайся, надо искать гвоздь. Я вслушивался, следя за приближающимися звуками, стараясь оставаться в темноте.
– …Когда вы смотрите на звёзды вы видите лишь их свет. Но звёзды одна за другой гаснут. А галактики, огромные скопления звёзд, распадаются, превращаясь в тени…
Боковым зрением, я увидел, как дверь бокового коридора открылась. В помещение тихо вошло два человека: один в костюме, другой в кожанке. Человек на сцене их не замечал, он был слишком погружён в свой рассказ. У меня было совсем мало времени.
–…Правильно, а второй закон термодинамики гласит, что энтропия всегда возрастает…
Человек в костюме стоял рядом со служебным коридором, слушая экскурсовода. Второго я потерял из виду.
– …Представьте себе чашку горячего кофе… Со временем она остывает, отдавая свое тепло. Это и есть энтропия...
Тело передернуло. Палец больно напоролся на огромный металлический заусенец. Закрученное как скоба остриё гвоздя неприятно вошло в мягкие ткани указательного пальца. Я прикусил губу, чтобы не издать звук. Отвлекся, слишком быстро, слишком неаккуратно.
– …Тепло рассеивается, всё стремится к хаосу, к равномерному распределению энергии…
Я зацепил веревку за гвоздь, все еще влажный у острия от моей крови. Холщевка натянулась.
– …Звёзды – они как гигантские кружки с кофе…
Главное – соблюдать ритм и веревка порвется.
– Остывают, выгорают, водород превращается в гелий, а когда топливо закончится, звезды погаснут…
Всматриваясь темноту, я наконец увидел второго. Высокий шкаф ходил по соседнему проходу, заглядывая за спинки кресел. Мне показалось, что в его руках блестит пистолет.
– …Настанет момент, когда движение будет замедляться, а температура падать, атомы будут двигаться все медленнее, пока не остановятся совсем…
Ещё немного и он дойдёт до моего ряда. Увидит. Выстрелит. Не постесняется свидетелей.
– …Наступит состояние, которое известно как тепловая смерть…
Верёвка лопнула. Я сунул остатки холщевки в карман. Нельзя оставлять следов. Прятаться было некуда. Он подойдет к последнему ряду, заглянет за спинки, увидит меня и всадит пулю. 
– …Это состояние, когда во Вселенной не останется ни одного процесса, ни одного движения….
У одного кресла заднего ряда не было куска фанеры внизу и можно было поместиться под сиденьем. Скрючившись, я залез под него, с силой вдавливая своё тело в боковую стенку. Ноги не помещались. Как только он пройдет предпоследний ряд, я должен пролезть вперед. Дважды он не будет проверять между рядами.
– …Конец пространства, времени и конец всего …
Стук каблуков. Из–под сиденья я вижу, как чёрные ботинки прошли предпоследний ряд. Еще секунда и он посмотрит за спинки последнего ряда и увидит меня. Пора. Я быстро протиснул свое тело и пролез вперед. Затаив дыхание, я лег на спину между рядами.
– …Оглушающая пустота, лишенная движения и тепла…
Ботинки шаркают об пол. Он обходит ряд, смотрит на сцену. Совсем рядом.
– …Это и есть тепловая смерть вселенной…
Я слегка приподнялся. Вижу огромный лысый затылок Он качает головой и его спина проходит мимо. Как я и думал, даже не перепроверил между рядами. Спускался вниз. Только когда я перестал слышать его шаги, я выдохнул.
– …Вечная зима.
Голос экскурсовода постепенно превращался в шум, и я закрыл глаза. Мне опять повезло. Сначала осечка. Потом сугроб. Теперь это. Просто повезло. Не издавая ни звука, я лежал на грязном полу между рядами. Кровь перестала стучать в висках, и я только тогда почувствовал, насколько ледяным был пол. Я лежал долго, пока не погасли огни и зал не погрузился опять в полную темноту. Стало невыносимо холодно, и я медленно выглянул из-за кресла.
Никого.

***

Старая Мазда никак не заводилась. Из-за зимнего холода аккумулятор разряжался совсем быстро.
– Твоя наводка про тайник – совсем гнилая, – я неудобно пристроил телефон, зажав его между своим лицом и плечом. Еще одна попытка, на этот раз машина с гулом завелась, – А вот он был там. Ты мне должен. Мне нужна услуга. Последняя.
Голос в трубке стал раздражительным.
– Мне нужен билет на самолет, – рука дрожала, и я чуть не выронил телефон, – На то же имя. Я буду в Красноярске через три дня. Любой вечерний самолет. Мне просто нужно убраться подальше, и после ты больше меня никогда не увидишь.
В трубке послышались скрипы. Он согласился. Но это последняя услуга.
Я взял ручку и на старом чеке вывел то, что меня спасет. Через три дня. 22:40. До Ташкента. Билет с паспортом в камере хранения через дорогу. 
Просто добраться до Красноярска и все закончится.
Бардачок звучно щелкнул, и я бросил черную Моторолу рядом с серебряным наганом. Только сейчас я увидел, что рукоять у него молочно-белая, костяная, с желтоватым отливом. Очень дорогая игрушка. Через откидную дверцу барабана я проверил пули. Все семь.
До Красноярска по трассе – пара дней. Но как только я подумал про трассу, в голове сразу закралась мысль. Он же сказал, что пробивал меня у ментов – тогда, они тоже у него в кармане. А если меня уже ждут на выезде? А если он через них объявит машину в розыск? По основным дорогам мне нельзя, он знает, что я поеду на юг. В карманах куртки я пытался найти все, что может мне пригодиться. Но у меня было только две скомканные бумажки по десять долларов, что я нашел на квартире в тайнике. Да и те фальшивые. С ними мне нельзя ни на заправку, ни в магазин. Значит, в объезд, через деревни.
Ничего, справлюсь. Придумаю что-нибудь. Я положил наган рядом с черным кожаным чемоданом, который аккуратно лежал на пассажирском сидении. Посмотрев на него, я убрал револьвер в бардачок и аккуратно пристегнул чемодан, плотно прижав к спинке кресла. Мне нужно с ним доехать до аэропорта – и это будет мой второй шанс. Новая жизнь. Тихая жизнь. Главное – подальше от холода и этой зимы.
Как только я выехал из города, то сразу же съехал с большой трассы, которая расстилалась до самого Красноярска, на дорогу, которая вела в объезд через поселки и дикую местность. Я больше не мог испытывать судьбу. У меня было лишь три дня. По трассе я мог покрыть это расстояние за меньший срок, но выбрав обходной путь, я вынужден гнать с минимальными остановками. Минимум сна, остановки только на бензин и кофе. Доеду объездными путями до Сухой, сброшу машину. До аэропорта – два шага. Это будет конец.
Старый седан съехал на грунтованную дорогу, Мазда бешено подпрыгивает на ухабах, подвеска не справлялась. Машина не была сделана для такой дороги. Это дикая местность. А за автомобильным стеклом пейзаж словно застыл во времени. Как только я выехал из города на многие километры вокруг были лишь бескрайние заснеженные поля, заросшие редкой растительностью. Изредка я проезжал старые остовы бывших северных колхозов – покосившиеся изгороди, да истлевшие каменные сараи, примыкающие почти к самой дороге. Как проедешь постройку – и снова за окном на многие часы вперёд лишь бесконечная пустошь, покрытая снегом.

***

У первого же поворота я съехал в какой-то серый дачный посёлок, остановив машину у большого дачного дома, который казался более–менее приличным. Дорога была завалена снегом, а у гаража стояла машина. Я вышел на улицу и подошёл ближе.
На крыльце я заметил толстого человека в уродливой шапке, сделанной из какой-то дохлой собаки. Его лицо было красное и опухлое, как будто он уже успел выпить. Я подошел еще ближе, облокотился на невысокий забор. Рядом с ним лежала лопата, а сам он дремал, громко сопя.
– Добрый день, – я крикнул, и он сразу же открыл глаза, – У меня тут проблемка. Бензин на нуле, да еще и в аварию попал, а заправку я нигде не могу найти. Может, у вас есть пару литров?
Тот нахмурился и посмотрел на меня.
– Ещё б ты не можешь найти заправку, ты б ещё дальше от трассы уехал. Ты же знаешь, что трасса в другой стороне? – он махнул куда-то в сторону.
На его пальце я увидел кольцо. Женатый. Морда заплывшая. Знаю, на что можно надавить.
– Да ты представляешь, моя жена купила участок где-то здесь, рядом. И приспичило ей съездить зимой. Адрес написала, а я не могу разобрать. Вот и наматываю круги здесь. Выручи по–братски, а? Продай немного бензина.
Он насупился и подозрительно посмотрел на меня.
– А что такой вид-то у тебя? Слушай, а ты точно не сбежал откуда-то?
– Это, – я ощупал кровоподтек на лице, – Авария на дороге. Пока искал, в сугроб въехал. Выручи, а. Моя меня убьёт, если не приеду. А я деньгами не обижу.
– Ну, брат, тебя угораздило, небось, и это, – он показал на мое лицо в кровоподтёках, – Она сделала, а ты просто рассказывать не хочешь, – он засмеялся, – Да… Авария… Моя тоже постоянно выгоняет меня зимой сюда. Я и говорю, что тебе сдалась эта дача, тут такой климат, что ты ничего не вырастишь. А она с этими теплицами, – он сплюнул в снег.
– То же самое, – я засмеялся вслед, поднялся на крыльцо и протянул добродушно свою руку, сказав первое имя, что пришло мне в голову.
В ответ он тоже сказал какое-то имя, с трудом встал со скамейки нелепо вытянув свою пухлую руку. Она была влажной от пота.
 – Ладно, я, может, найду для тебя немного бензина. Пойдем.
Я знал, что мне нужно расположить его к себе, нужно было его еще заболтать. Чтобы и не подумал проверять фальшивую купюру.
– И чем ты занимаешься? – я посмотрел на его неуклюжую походку.
– В школе преподаю. У детей каникулы, вот и торчу здесь, – он нелепо переваливался с ноги на ногу. До гаража несколько метров, но дорога ощущалась бесконечной, – На самом деле мне сейчас очень нужны деньги. Вся эта экономическая ситуация…
– У меня вся семья преподавала в университете, – сказал я, стараясь идти так же медленно, как и толстяк, – Это у нас семейное.
– А-а-а. Коллеги, – он растянул губы в улыбке и стал похожим на огромную жабу, – У тебя целая семейная династия, значит?
Конечно, династия. Мои настоящие родители бросили меня в такой дыре, откуда не выбираются. Я простодушно улыбнулся, кивая ему в ответ, когда мы, наконец, подошли к двери гаража.
– Сейчас открою, – он щелкнул кнопку на пульте и дверь стала мучительно медленно открываться, – Это старая модель. Надо поменять, как деньги появятся.
Дверь гаража открывалась еще медленнее, чем этот толстяк ходил. Я с силой сдерживал накапливающееся раздражение.
– Но это поколение, конечно… – буркнул я, смотря как дверь, сантиметр за сантиметром открывалась.
– Ну а что поколение, – он почесал свое брюхо, – Наша же миссия свое здоровье и время в жертву приносить, чтобы оно нормальным выросло, - он ковырял грязь под ногтями, пока дверь скрежетала, – Детям сейчас тяжело учиться. Страна развалилась, а новой еще толком нет. Их поддерживать нужно. Многие из них не знают, что делать со своей жизнью после школы.
Внезапно гул затих и дверь застряла на полпути.
– Вот зараза, – толстяк несколько раз нажал на кнопку пульта, но дверь не двигалась, – Заклинило. Поможешь открыть?
Я был готов задушить его.
– Конечно, без проблем, – я улыбнулся и схватился за край автоматической двери. Попробовал дернуть по ходу движения, но она встала намертво.
– Мне кажется, важно показать им, что не только они так себя чувствуют, – толстяк задумчиво встал рядом, пока я надрывался с заевшей дверью, потянулся за пачкой сигарет и достал одну, – Вот как этот, Теодорих Великий, читал только про него. Ты знаешь такого?
– Не, я математику преподаю, – дверь заклинило и даже с полным усилием я никак не мог сдвинуть ее, не сломав.
– Ну, – он затянулся и задумчиво уткнулся в пол, – Теодорих Великий, был такой в античности. Царь без земли. Вроде и правитель, а вроде и изгнанник. Родился в Константинополе как заложник, – дверь медленно поддалась, – Рос среди римлян, а потом – ушел к своим варварам. Но нигде ему не было места и для всех он был чужой. Римляне смотрели на него как на варвара, а варвары – как на предателя. Я детям это рассказываю и говорю, у кого-то кризис самоопределения похуже вашего, – он попытался засмеяться, но из-за одышки получились лишь мерзкие клокочущие звуки.
Я промолчал, снова лишь улыбнувшись в ответ. Дверь открылась, и мы могли зайти в гараж. Осмотревшись, я заметил в углу три зеленые канистры. После лекции у него отдышка такая, как после марафона. Так запустить себя. У него есть всё, о чём я даже не мечтал, а он просиживает свою жизнь.
– Ну и сколько тебе нужно было? – он облокотился на стол рядом с канистрами.
– Да совсем немного, деньгами не обижу.
– Могу одну отдать, – он шмыгнул носом, – Если заплатишь.
– Черт, – я шлепнул себя по голове, – Представляешь, у меня вон, только десять баксов есть. Давай, чтобы ты сдачу не искал, и мы копейки не считали, я просто у тебя куплю три канистры.
Его лицо перекосилось.
– Ну, я не знаю даже. Мне вроде самому нужно.
– Да ладно тебе. Ты же сказал, что деньги нужны. А я предлагаю выше рыночной цены. Вон смотри, как курс скачет. А это, – я похрустел купюрой перед ним, – Доллары. Коллега, выручи, а? Если я сейчас не доеду, моя баба меня убьёт.
Он посмотрел на меня неуверенным взглядом, потом на зеленую бумажку, что я ему протянул.
– Ладно, чего уж тут...
Я протянул фальшивую купюру и его жирные пальцы быстро её схватили. Схватить и бежать, пока он не додумался проверить купюру. Хотя… У меня возникла идея получше.
– Не поможешь только дотащить, а? Спина совсем больная, – не дожидаясь ответа, я пожал его руку. Он растеряно посмотрел на меня, – Брат, ты не представляешь, как ты меня выручаешь.
Толстяк пыхтел и кряхтел как больное животное, когда тащил две канистры, переваливаясь так, словно он собирался падать на бок.
– Спасибо еще раз, коллега, – я похлопал его по плечу, закрывая багажник Мазды, пока он пытался отдышаться, стоя на заснеженной дороге.
Не дожидаясь ответа, я уехал подальше от его заплывшей морды. Машина выехала на пустую дорогу и дачный поселок скрылся из зеркала заднего вида. Разговоры с незнакомцами мне удавались лучше всего. Мне нравилось ощущение говорить с человеком, когда ты знаешь, что больше никогда его не увидишь. Я жил такой жизнью, какой не горжусь. Но с людьми, кто тебя не знает, ты можешь быть кем угодно. Сказать, что ты работаешь пожарным или едешь в отпуск встретиться со своей семьей, которую ты давно не видел. В эти моменты я чувствовал, что соприкасаюсь с тем, чего у меня никогда не было – нормальной жизни, где не нужно бороться за выживание.
Теперь топлива должно хватить на пару дней.

***

Царь без земли, который нигде не чувствовал себя как дома.
Машина слегка подпрыгивает на петляющей разбитой дороге, пока я пытаюсь найти место, где я еду, на карте. Взгляд быстро скользит с поверхности асфальта на желтые листы бумаги, нелепо прикреплённые наспех к приборной панели. Вот эта черточка, тонкая ломанная линия. А в самом углу разворота город был выведен большими черными заглавными буквами – Красноярск. Скоро я уже буду там, совсем скоро. Когда я был там последний раз? И был ли я там когда-нибудь?
Дорога резала тундру как тупой нож – медленно, с сопротивлением. Снег слепил глаза, отражая свет тусклых фар. Ледяная пустыня, изредка прерываемая сгустками черной голой земли и редкими сиреневыми цветами. Смотреть на пейзаж вокруг дороги я больше не мог. С каждым ритмичным стуком в моторе я все больше погружался в себя, свои воспоминания. Путь мелькал впереди, а я вспоминал свое безрадостное детство. Дорога снова пролегала через огромное, бесконечное белое поле. Голова гудела от напряжения и холодный цвет снега болезненно мозолил взгляд. В голову постоянно лезли воспоминания о белоснежных одеждах, в которые наряжали мертвецов. Снег так же устилал землю, словно укрывал огромное мертвое тело, сопровождая его в последнее путешествие. Я жил в глухой деревне у реки, далеко от этих мест, и, помню, детский дом, где я провел все детство, стоял напротив деревенского кладбища. Я часто наблюдал, как два старых якута хоронили мертвых. Из-за того, что река была совсем близко, с воды всегда дул ледяной пробирающий до костей ветер и они кутались в грязные зимние куртки, закрывая лица. А земля промерзала так, что могильщикам приходилось выдалбливать могилу топорами. Когда холода резко били, они оставляли мертвых на зиму, прямо на ледяной земле под деревянными настилами. Говорили, что это лучше любой морозильной камеры. Так холодно, что трупы не разлагаются. Каждый раз, как я проходил мимо настилов, я не мог оторвать от них взгляд. Меня пугало, что совсем рядом спали те, кого зарыть еще не смогли. Я знал, что они лежали там, завернутые в шкуры под белыми сугробами, дожидаясь весны. У нас было одно кладбище на несколько поселений вокруг и один случай мне хорошо врезался в память. В одной деревни рядом в самую зиму умер кто-то, но все дороги занесло снегом, ни одна машина не могла проехать. И только река никогда не замерзала. Я запомнил этот образ. Когда все пути занесет, один из якутов на своей деревянной моторной лодке унесет новые тела далеко за горизонт, туда, где холод и смерть – одно и то же. Где тела уже не живы, но еще не до конца умерли и ждут окончательного погребения. Бесконечное ожидание весны, чтобы обновить цикл.
Чем дальше я ехал, тем больше дичала местность – здесь не ездили случайные машины, на дороге я был уже несколько часов совсем один. Уже ночь. Солнце село, дорогу видно все хуже и хуже. Костяшки пальцев белели, а обшивка руля уже продралась в нескольких местах. Воспоминания из детства не отпускали. Я все возвращался мысленно в те дни, когда мы воровали еду и прятались на кладбище. А на кладбище нас никогда не искали. Я помню, как стоял поздним вечером перед настилами, вдыхал ледяной воздух и чувствовал странное беспокойство. Как будто те, кто лежали там, дышали вместе со мной. Я всегда ждал, когда наступит весна и трупы заберут, но она так и не приходила. Зимы становились холоднее. Теперь, в этой снежной глуши, среди вымерших деревень и пустых дорог, мне казалось, я снова там – в царстве вечной зимы.
Свет фар в зеркале заднего вида ослепил меня. Воспоминания сразу же утекли как из надломанной вазы. Я еду по пустынной проселочной дороге посреди поля и впереди лишь мертвые деревни. Мои глаза снова нервно поглядывают в зеркало заднего вида.
Сначала я пытался убедить себя, что мне показалось. Так далеко от населенных пунктов я не мог встретить машину. Но зеркало упрямо показывало блики в зеркале. И свет фар становился все ярче. Машина вдали приближалась все ближе. Легковая. Не спецтехника. И скорость большая, раз догоняет.
Горячая кровь приливает к вискам.
Ком подступил к горлу, когда одна мысль стала роиться в голове. Они нашли меня. Неужели они увидели меня на выезде из дачного поселка? Как только я вспомнил его дикий оскал, ссадины и мышцы снова стали ныть. Я чувствовал, что они меня преследуют. Когда я прибавил газ, старая Мазда вздрогнула, болезненно переключая передачи, но послушно рванула вперед. На такой скорости казалось, что она разваливалась – ветер оглушающе гудел, просачиваясь сквозь щели, а боковые стекла все громче дребезжали. Если впереди будет поворот – вылечу на такой скорости. Это будет конец. Две фары в окне заднего вида начали немного отставать. Они знают, что я их заметил. Но я знал, что машина не выдержит долго на такой скорости. А как сбавлю – догонят. Времени совсем мало.
Как только впереди показались деревья, нужно было действовать. Впереди, в конусе света я увидел то, что могло спасти. Сердце бешено колотилось, когда на скорости отключились все фары и я провалился в черную бездну. Было видно только силуэты деревьев в тусклом свечении луны. Резко сбавив скорость, машину чуть не повело. Я помню, что я увидел небольшую дорогу, которая съезжала в лес. Когда машина резко вырулила на обочину, колеса съехали на еле заметную колею. Проехав несколько метров вглубь леса, заглушил двигатель. Весь мир захлебнулся тишиной. С дороги никто не сможет меня увидеть, деревья скрывают мой след. Взгляд приковало зеркало заднего вида, в котором все еще был виден участок дороги, с которой я съехал. Я ждал, когда там проедут две фары, которые сидели у меня на хвосте. Секунды тянулись как смола. И вдруг дыхание перехватило, когда я увидел блики. Не должны увидеть. Свет фар становился все ярче. Просто проедут мимо. Черный силуэт машины показался из-за деревьев и проехал дальше. Нужно было переждать, я не знал, насколько опасно было продолжать путь.
Я не понимал, оправдано ли было мое волнение – но я должен был проверить. Вылезти из машины заставил только адреналин. Ноги сразу подкосились, когда ботинки провалились в сугроб, а голова моментально заледенела от ночного мороза. Черная лента дороги лежала всего лишь в двадцати метрах. Может, это всего лишь паранойя? Та машина могла просто ехать мимо. Казалось, от гула мотора я уже совсем сошел с ума. Дойдя до дерева, стоявшего совсем у дороги, я прижался к холодной коре, выглядывая на путь, который расстилался впереди. Я ожидал увидеть пустую черную дорогу и растворяющийся вдали свет фар, но то, что там находилось, заставило меня вжаться со всей силой в кору. Кровь снова пульсировала в висках.
Машина, которая ехала за мной, была там. В нескольких сотнях метров. Две фары остановились посреди дороги. Совсем близко.
– Не дыши, – шепнул я себе, отползая назад к машине.
Я не оглядывался. Быстро закрыв дверь, я бросил взгляд на чемодан, который все еще лежал на пассажирском сидении. Чуть не попался. Ключ повернулся с сухим щелчком. Свет фар я боялся включать, и Мазда медленно двинулась вглубь леса по проселку, который вился меж сосен. Ветки скреблись по крыше, а из-за холода руки все сильнее дрожали. Путь до Красноярска становился все тернистее. Только когда я отъехал на достаточное расстояние, я позволил себе включить свет ближних фар. Свет сразу выхватил из тьмы несколько скрюченных стволов деревьев.
Красноярск все больше казался мне чем-то зыбким, нереальным. Я не помню, когда я был там последний раз, и был ли там вообще. Дорога вилась, петляла, скручивалась и вместе с ней что-то скручивалось и пережималось во мне. Руки уже гудели от вибрации мотора, а мысли заледенели от напряжения. Я гнал машину вперед, глубже в чащу. Лучше замерзнуть в лесу, чем узнать, кто сидел за рулем той машины. Лучше тьма, чем их фары.

***

На второй день мне все чаще стали попадаться деревья. Низкие, неказистые они были словно заражены чем-то. А мой организм всё больше истощался. Из-за той машины мне пришлось сделать большой крюк через лес. Я потерял слишком много времени. Я знал, что мне будет трудно ехать почти без сна, но нужно было успеть, не мог сдаться сейчас, когда выход был так близок. Все чаще в окнах мелькали сосны и все реже я проезжал населенные пункты. Редкие сёла, которые мне попадались, были заброшенные. Дорога, некогда укатанная тяжелыми колесами деревенских грузовиков, теперь была совсем засыпана снегом.
Утром второго дня мне пришлось проехать через поселок Н. Я не хотел ехать через мертвые деревни, они пугали меня, но другой дороги в объезд не было, сколько я бы ни сверялся с картой. Интуиция подсказывала не ехать здесь и, как назло, прямо на въезде машина начала буксовать, провалившись в глубокий сугроб. Я пытался выехать, мотор взвывал, но одному мне было не справиться. Заглушив машину, я уставился на избы впереди, все не решаясь выйти из машины. Дверь скрипнула и в лицо ударил ледяной ветер. Револьвер я оставил в бардачке, но чемодан бросить в машине не мог. Холодный воздух больно заползал под многочисленные слои одежды. Мне это не нравилось. Избы стояли передо мной, кривые, совсем покосившиеся. Дерево на домах уже совсем почернело от времени. Снег, ведущий в поселок не тронут и только откуда-то сбоку проглядывалась колея от какого-то внедорожника. Я здесь не один. Я сделал шаг и снег захрустел под моим весом. 
Деревня выглядела мертвой. Да не просто мертвой, а выцветшей и обглоданной. Окна почти везде выбиты. И только эти цветы, сиреневые и липкие, облепили гнилое дерево. Это было единственное напоминание о чем-то живом. Я не знал, что цветы растут здесь зимой. Казалось, что они не должны были выжить под снегом и льдом. Только не здесь и не сейчас, не в такую погоду. Дома покрыты наледями и уже прогнулись под тяжестью снега. В лучах яркого дневного солнца они были больше похожи на деревяные навесы, которые я в детстве видел на кладбище. Живые здесь не могли жить. Только тела, которые уже не живы, но еще не до конца умерли и ждали своего погребения. И эти сиреневые цветы. Помню, настилы на кладбище напротив детдома тоже зарастали какой-то непонятной порослью. Старый якут говорил, это из-за трупов. Тела давали жить другим организмам. Может, и здесь так же? Одна хата выделяется – там стекла целы. На фасаде еще видны следы зеленой краски, которые кто-то наносил в прошлой жизни. Когда-то этот дом любили. Я обошел дом и на покосившейся скамейке рядом с остовом крыльца сидел старик в тулупе, облепленным инеем. Взгляд бессмысленный, даже не моргает. Я подошел ближе, и он повернул голову в мою сторону. Вид у него такой нелепый, как у потерянного ребёнка. Лицо обветрилось и стало жестким, как чешуя, а белки глаз пожелтели.
– Добрый день. Дорогу не подскажете? – я кутался все плотнее в куртку. Холодно, как на кладбище. Рука, которая держала чемодан, леденела.
Старик посмотрел на меня с широко раскрытыми глазами. Глубокие морщины растянулись, он раскрывает рот, но в ответ я слышу только протяжное мычание.
– А… – я растеряно посмотрел на него. Я не знал, понимает ли он меня, – Есть еще кто в деревне?
Он молчал и непонимающе смотрел на меня с раскрытым ртом. Вдруг, я понял, что он смотрит не на меня, а на что-то позади меня. Ком застыл в горле и тело повернулось. Сзади был только скелет деревянного дома, покрытый пятнами сиреневых цветов.
У въезда в мертвую деревню я видел следы от машины – осталось только найти саму машину и того, кто на ней приехал. То была единственная уцелевшая изба, единственный оставшийся житель уже мертвой деревни. Заброшенные бараки, полусгнившие каркасы – всё что осталось от населенного пункта. Я шагал осторожно, прислушиваясь к своим шагам. Под ногами похрустывал снег, завывал ветер, но, кроме этого, не было никаких других звуков. Густая, ледяная тишина.
Я обошел дома с противоположной стороны. За ними открывалось холодное поле, которое уходило далеко за горизонт. В зимнем свете сквозь слой снега проступали редкие сиреневые пятна – все те же цветы, неестественные для зимы. Я подошел ближе к одному из таких пятен. Наклонился. Крошечные цветы не увяли под морозом, а их зеленые лепестки легко подрагивали, словно дышали под снегом.
– Эй! Отойди от цветов, – я вздрогнул от резкого голоса.
Из тени сарая ко мне приближался огромный бородатый мужик в поношенной зимней парке. Рыжая борода закрывала половину лица, а глаза щурились от яркого дневного света. Его нос сломан когда-то и сросся криво, будто кто-то его вырвал и сунул назад.
Встав на ноги, все всматривался в его походку. Тот решительно приближался ко мне. Я проклинал себя за то, что не взял с собой револьвер. В голове начали проноситься мысли, кем представиться. Мое лицо – заплывшее от синяков и кровоподтеков, дешевая зимняя куртка, а в руках – кожаный чемодан.
– Я тебе сказал – отойди подальше, – он рявкал как отставной военный.
Медленно сделав шаг в бок, я поднял свободную руку и доброжелательно улыбнуться. Когда он приблизился достаточно близко, чтобы не кричать, я доброжелательно заговорил.
– Добрый день. Я тут проезжал мимо и заблудился, я …
– Я не хочу знать, кто ты, – он вытащил руки из карманов парки. Все костяшки сбиты, – Грязная куртка. Синяки. Дорогой чемодан. Едешь объездными путями. Явно не строителем работаешь, – он был напряжен и его глаза недобро всматривались в меня, – От тебя пахнет смертью …и другими неприятностями.
– Вы неправильно поняли, – я сделал шаг вперед, – Я просто попал в аварию на выезде…
– Мне все равно, кто ты, – он надел вязаные перчатки и тяжело вздохнул– Животные не обижают друг друга на водопое. Ты заблудился – я помогу. Пойдем.
Здоровяк махнул рукой и подождал, пока я поравнялся с ним. Вместе мы двинулись в сторону единственной уцелевшей избы.
– Извини, что рявкнул, – он кивнул в сторону сиреневых цветов, – Они очень ядовиты.
– Что это за цветы?
– Какой-то лютик, – мохнатые брови на его лице нахмурились, – Раньше очень редко попадались. Теперь они повсюду. Папу из-за них парализовало.
Папа. Это мягкое, почти детское, слово расходилось с его брутальным внешним видом.
– Сочувствую, – сиреневая нива, которую я до этого не замечал, стояла за уцелевшей избой, – Правда сочувствую.
Он не посмотрел на меня, только кивнул головой.

Внутри избы было тепло. Как только мы зашли, меня обдало запахом тления, старой древесины и чего-то кислого. Захламленная комната. Кирпичная потрескавшаяся печь, массивный самодельный стол и кровать у дальней стены, где была дверь ведущая вглубь дома. В углу я заметил икону, но лик настолько потемнел, что я не мог разобрать, что на ней изображено. Не снимая парки, здоровяк усадил в деревянное кресло парализованного старика и придвинул к столу, прошел вглубь помещения, снял верхнюю одежду, оставшись в клетчатой рубашке. Жестом пригласил и меня. Доски скрипели, прогибаясь под моими шагами. Вместо стульев я сел на деревянную лавку, приставленную к столу.
– Сахара нет, – из алюминиевого чайника он налил кофе в три походные кружки из нержавейки, – Ему нельзя, а мне… Мне уже все равно.
Я посмотрел на старика. Как только он увидел перед собой горячую жидкость, то сразу потянулся к ней рукой.
– И давно он такой? – я поднял кружку и понюхал. На запах – обычный кофе.
– Лет десять уже, – он уткнулся уставшим взглядом в стол и отпил кофе, – Тогда эти цветки только начали появляться. Никто раньше их не видел. Когда папа собирал всякие травы, один цветок случайно попал в заварник. Только один. Сделал глоток и …, – он отставил кружку и скрестил руки на груди, – Врачи сказали, что если доза была больше, то умер бы за несколько часов. Папа всей своей молодостью пожертвовал, чтобы меня воспитать, теперь я должен отплатить ему тем же.
Старик пил кофе крошечными глотками, смотря куда-то в стену. Кофе проливался мимо рта и падал большими каплями на стол.
– Думал, что цветы не могут расти под снегом.
Я заметил, как великан с грустью поглядывал на своего отца.
– Я тоже.
Почему-то только здесь, среди пыли, паутины, разложения и тления мне было по–настоящему тепло.
– В детстве мне рассказывали, что растения хорошо растут на кладбищах.
Его лицо нахмурилось еще сильнее.
– Вся эта деревня – одно большое кладбище. Земля здесь давно умерла, – он методично гладил свою рыжую бороду тыльной стороной массивной руки, все смотря в одну точку стола, – Кроме моего папы тут больше никто не живет. Папа… Никак не хочет в город переезжать. Всю жизнь здесь провел. Маму тут встретил, – он осекся, – Тут же и похоронил. А когда и он умрет – здесь никого больше не будет. Деревня Н. – будет одним большим погостом. И таких сел тут полно.
Он тяжело вздохнул и переревел взгляд на меня. Глаза здоровяка блестели.
– А твои родители где? – он кивнул в мою сторону.
– Никогда не знал их, – я сделал большой глоток, – Вырос в детдоме. Они бросили меня и даже в журнале не оставили своих имен. Я не знаю ничего о них.
Незнакомец покачал головой.
– Это неправильно. Жить с детства как изгой без родной земли, – он помог отцу поднести кружку к губам, когда увидел, что тот не может поднять ее, – Не могу представить, чтобы он меня бросил. Или я его. Это неправильно.
– Да, это неправильно, – я сделал еще глоток, согревая внутренности, – Мне не повезло в жизни. И я пытаюсь это исправить.
– Повезло, не повезло… – тот шумно поставил кружку на стол, – Не зацикливайся. Все мы ради чего-то живем. Выполняем какую-то свою миссию. И ты тоже. Найдешь еще.
Я отставил кофе и покосился на чемодан, который стоял на полу, рядом с ногой. Старик замычал, и здоровяк аккуратно вытер ему лицо.
– Часто сюда приезжаешь? – я думал, как могу им помочь.
– Раньше – каждые выходные. Теперь чаще. Отпрашиваюсь с работы. Ему становится хуже. А зимы становятся холоднее.
Когда мы допили кофе, он взял пустые кружки с кофейником и отнес их в угол, где стояла икона. Старик смотрел на своего сына и, мне казалось, пытался улыбнуться.
– Помню, в детстве сюда приезжал, – он снова сел за стол, – И папа всегда заваривал кофе. Очень любил.
После его слов повисла пауза. Не хотелось ничего говорить.
– Если хочешь – можешь переночевать, будешь спать на диване, – здоровяк поднялся и встал у двери, которая вела вглубь дома.
– Спасибо тебе, – я встал и как-то виновато поджал губы, – Но я очень спешу.
– Хорошо. Тогда пойдем вытащим твою машину из сугроба.
Когда мы выходили из дома, я бросил взгляд на старика. Что-то внутри меня мерзко ныло. Дедушка посмотрел на меня детскими глазами. Не мог я выносить его взгляд и быстро вышел на улицу. Я знал, что вряд ли кто-то еще живой увидит его, кроме меня и его сына.
Вместе со здоровяком мы быстро вытащили машину из сугроба. Он дал немного еды в дорогу.
– Я бы хотел вам как-то помочь, – я смотрел на него, чувствуя, что я не хочу уезжать из деревни Н. Странное щемящее ощущение, которое я никогда до этого не испытывал, теплилось внутри, – Но у меня даже денег нет. У меня ничего нет.
Здоровяк равнодушно пожал плечами.
– А мне ничего и не надо.
Уезжал я из деревни Н., зная, что впереди меня ждет еще долгая дорога. Фигура незнакомца в парке расплывалась в окне заднего вида, пока не исчезла совсем.
Машина выехала на лесную дорогу, которую не так сильно занесло, и я надавил на педаль газа. Стоит тебе лишь немного сбиться с намеченного временем пути как ты сразу же окунаешься в умирающие миры. И ничего тебе больше не остаётся как выехать из этой Богом забытой деревни и находить дорогу самому. Теперь я обращал внимание на сиреневые цветы, которые все чаще попадались по дороге. Путь все больше петлял меж сосен, а мысли роились в голове.
«Царь без земли»… Глупая фраза. Но почему-то въелась под кожу.
Пальцы сжали руль сильнее. Кажется, воспитатели в детдоме тоже мне постоянно говорили – «Не поднимайся». Снизу же не упадешь. Лобовое стекло снова начало потеть, и я все пытался оттирать его рукавом куртки. Он сказал, что все мы ради чего-то живем. Выполняем какую-то свою миссию. Я боялся представить, какая миссия была у меня. Сердце болело и внутренности крутило, когда я начал думать о том, кем я мог быть. Ведь тоже мог ухаживать за отцом. Иметь какую-то связь с миром. Но вместо этого – только холод и пустота.

***

К концу второго дня машина ехала дёргано. Я знал, что это не из-за нее, это я был изнеможден и руки уже тряслись как в припадке. Вода пока оставалась, но я бы душу продал еще за чашку кофе. Ночью пришлось остановиться, съехать на обочину и поспать ровно час. И снова в дорогу. Если задержусь еще – могу не успеть и тогда всё было зря. Да и не мог я больше спать. Как только я проваливался в сон, мне снились кошмары. Сидение неудобно врезалось в бок, я просыпаюсь, а сердце бешено колотится в груди. Мне казалось, это был не сон, а воспоминание. Я плыл на плоту по реке в ночи, а Луна наблюдала за мной. Но Луна была вся в трещинах, как глиняный диск, который вот-вот рассыпется. Я ногтями цепляюсь в чемодан, пытаюсь спрятаться за ним, но она все видит. Плот рассыпается, и я тону, но не в воде, а в черной смоле, густой и тягучей. Она везде, я захлебываюсь и сразу же просыпаюсь. И вот снова в этой ледяной машине посреди снежной пустоши, снова в бесконечном бегстве. Я чувствовал, что мой разум выгорал от напряжения и усталости.
Пока я ехал по пустой дороге, где-то в глубине бардачка я смог раскопать какие-то старые диски с музыкой. Я не знал, что там, маркер уже давным-давно стёрся. Но это было уже не важно. Мне просто нужно было что-то, чтобы не заснуть. Так я и дожил до утра. Вечные вопросы, а теперь и музыка — это единственное, что я слышал на протяжении нескольких дней в своей голове. Мозг онемел от гула мотора, а пальцы уже невыносимо болят от напряжения. Я начал забывать куда еду. Нет, цель поездки я прекрасно помнил, она отпечаталась на коре моего головного мозга. Но видя вокруг себя безжизненные пейзажи, я все чаще спрашивал себя, а что будет потом, что станет со мной? Улечу и куплю дом у моря? Сворачивая с дороги на юг, я боюсь себе признаться, что у меня не осталось никаких планов на будущее. Раньше я думал, что направление моей жизни должно выписать четкую стрелу, точную и невесомую, летящую навстречу своей цели вперед. Но на каком-то этапе все пошло не по плану. Я потерял что-то внутри себя, стал делать вещи, о которых лучше не думать, от которых хочется убежать. Линия жизни вдруг расщепилась на мелкие частицы, атомы, хаотично движимые навстречу ... ничему. Ничего меня не ждало в этом будущем. Эта встреча была давно мне предсказана. Но сейчас лучше забудь это. Забудь свою прошлую жизнь как страшный сон. Сегодня у меня еще есть незавершенные дела.
Машина плавно следует по контурам дороги. От тряски на ухабах кровь отливала от конечностей, они немели и казалось, что ход машины такой невесомый, как у корабля, плывущего по реке. Еда из деревни Н. давно закончилась, желудок крутило и тошнило от голода и усталости. Я уже не помню, сколько часов я нахожусь в пути, сколько дней за рулем, в голове все слилось в одно большое месиво. Пелена окутала взгляд, голова отказывалась думать. Снова поле, проклятая тайга, деревья, холод и снег – одинаковые виды мозолили взгляд. Лишь индикатор топлива как-то способен сообщить мне достоверную информацию. Секундный взгляд на спидометр, плавный переход на индикатор уровня бензина. Не я один сегодня голоден. Несколько километров и мой умирающий корабль встанет как вкопанный.
Теперь вокруг были лишь сиреневые цветы и хвойные деревья. Местный вид елей, чьи кроны покачивались в такт развивающейся мигрени. Что-то в этих тихих ровных силуэтах не давало мне покоя. Я знал, что мне нужно сохранить спокойствие, это всё было из-за недосыпа. Голода. Изнеможения. Все эти глупости лезут в мою голову только из-за того, что мое тело сопротивляется. Пытается отключиться, погибнуть в снегах. Но я должен ехать дальше. Я смогу уехать из этого дикого края. И мне лучше верить в это.

***

Третий день. Последний день. Много часов я уже не видел никакого признака пребывания человека. Не видел никакого признака. Ни разрушенных колхозов, ни мёртвых деревень, ни встречных машин. Ни мертвых деревень. Кажется, что-то не так было с ходом мыслей, слова спутывались в голове, а тревожное чувство пульсировало все сильнее. Он мог подкупить милицию и рядом с Красноярском, если, конечно, догадывался, что я еду туда. Я не мог попадаться никому на глаза. Наверняка он дал им мои номера, и как только меня остановит милицейская машина – все будет кончено. Все будет кончено. Нет, этого не произойдёт. Мне всего лишь надо найти где-то кофе и бензин, а потом можно и продолжить. Я слышал, что после нескольких дней без сна люди начинают видеть галлюцинации. Начинают видеть. Это может помешать, но до этого не дойдет, я знаю. Я ещё контролирую себя, чувствую свои пределы: ни мой голод, ни моя бессонница не смогут помешать. Всё закончится сегодня, хочу я этого или нет. Или нет. Я знал, что подъезжаю к Красноярску. Подъезжаю к Красноярску. Мне осталось всего лишь несколько часов езды, если, конечно, я не напутал с направлением, когда сверялся по карте. Здесь должен был быть бензин. Хоть какая-нибудь деревня, хоть что-то. Я ехал среди густого леса, вечерело. Тьма сгущалась, а я всматривался в дорогу, пытаясь найти хоть что-то, хоть какое-то свечение вдали. Мне снова повезло. Снова повезло. Я ехал уже час на красном индикаторе бензина, когда слева показался одинокий поворот, за которым виделись неоновые неестественные огни.
Свечение оказалось старой неоновой вывеской, неровно подвешенной на бетонном двухэтажном строении с гаражами рядом. "БЕНЗИН КЕРОСИН". Почти все буквы уже погасли и казалось, что любой сильный порыв ветра сорвет их. Лишь последние три кислотно–сиреневые буквы еще сияли на фоне заката. Кислотно-сиреневые. "СИН". За прошлые дни я уже насмотрелся на мертвые деревни, так почему это здание вызывает у меня странное волнение? Я не мог понять, чем оно было раньше, просто безликий бетонный сруб, кости, гниющие во льдах. Машину остановил перед зданием, на асфальтированной площадке, где стоял ржавеющий остов трактора – уже без внутренностей, без мотора, лишь пустая ржавая оболочка. Заглушил мотор. Вокруг я не видел больше зданий. Должно быть, какой-то поселок был за лесополосой, а это здание раньше использовали как склад.
Лобовое стекло запотело от дыхания. Внутренности как-то нехорошо скрутило, интуиция вопила, что что-то было не так. Я завел машину, и собирался ехать дальше, но понял, что сил больше не осталось. Моя интуиция уже много раз ошибалась. Много раз ошибалась. Если встану среди деревьев – не успею доехать до Красноярска. Я посмотрел на часы. Шесть вечера. Если заправлюсь и найду кофе прямо сейчас – смогу даже отдохнуть. Других машин рядом не было. Выйдя на улицу, я наконец смог почувствовать хвойный аромат леса. От холода мысли постепенно выправлялись. Я обошёл машину, подошёл к пассажирскому сиденью и взял чемодан, на секунду замявшись. Он выглядит слишком дорогим и ухоженным на моем фоне. Вспоминая чувство тревоги, когда я не взял с собой наган, я щелкнул бардачок и наощупь нашел рукоятку оружия. Открыл барабан – все еще семь пуль. Прикосновение к холодной стали отгоняло страхи. Давай, глубокий вдох и выдох. В этом лесу нет ничего опасного. Это меня надо бояться. Надо бояться. Самое страшное, что я могу найти – это лишь кучку бомжей. Единственный охотник в этом лесу – это я. Страх, голод, напряжение и усталость мучили меня на протяжении последних дней. Но это уже не стоило никакого внимания, никаких специальных акцентов. Никаких специальных акцентов. Мне нужно расслабиться. Хотя бы на пару часов выкинуть из головы навязчивую мысль, что меня преследуют. Если я собираюсь уехать, мне придётся свыкнуться с этой мыслью. Я сунул револьвер поглубже в карман куртки, крепко сжал рукоять чемодана и пошёл искать вход. 
Дверь прямо под вывеской была закрыта, а в окнах не горел свет. Я хотел повернуть назад, но взглянул на неоновые буквы еще раз. Ведь кто-то их зажег, а значит, кто-то должен быть внутри. Глухой стук о ржавую металлическую дверь эхом пронесся вокруг. Тишина. Я постучал еще. Хотя, вывеску могли же просто оставить на ночь. Как только я хотел повернуть, изнутри стали доносится какие-то шумы. Через зарешеченное мутное стекло увидел, что внутри загорелся свет. Я посмотрел в окно, пытаясь увидеть, что происходило там, но стекла так запотели и загрязнились, что невозможно было ничего разглядеть. Глубокий вдох через нос, выдох через рот. Отойдя от двери на несколько шагов, я с силой сжал рукоятку револьвера.
Ржавая стальная дверь приоткрылась и из щели выглянуло лицо человека. Может, я был слишком уставшим, но я не смог понять, как он выглядит. Не молодой, да и не старый. Обычные черты лица. Я замешкался, не знал, какой спектакль разыграть перед ним.
– Что надо? – он сказал ровным тоном. Взгляд уставший.
– Бензин, – сказал я, пытаясь изобразить дружелюбную улыбку, – И дорогу спросить, я заблудился.
Дверь открылась и приглашающим жестом он позвал меня внутрь помещения.
– Я вообще закрылся, но раз такое дело… Проходи.
Я сделал шаг по серому бетонному полу внутрь тускло освещенного помещения. Стены усеяны полками с разным хламом. Похоже, когда-то это был обычный колхозный гараж, который переоборудовали в магазин. У дальней стены – высокая самодельная деревянная стойка из бруса, которая разделяет комнату на две зоны, а за ней еще одна дверь. Он придвинул стул к стойке, а сам спрятался за ней, что-то включая. Послышался гул мотора и свет от ламп слегка замерцал.
– До Красноярска ехал, – начал непринужденно я, сев за высокую стойку, – Но, кажется, заблудился. Где-то рядом должна быть деревня Сухая. Подскажешь дорогу?
– А что и не подсказать-то, – сказал незнакомец, выпрямляясь, – Тебе 95? – он надел очки, в них он выглядел инородно на фоне старого гниющего гаража, – Видел твою Мазду во дворе, она же на 95?
– Да, – он слишком внимательный, мне это не нравилось, – До Красноярска одного бака хватит?
– Мазда Кронос? – его лицо вытянулось, – Угадал? Ну… Бака хватит. Там полтора часа езды по прямой, – он посмотрел на шумный агрегат, который мне было не видно из-за стойки и продолжил, – Насос все больше барахлит, – он улыбнулся. Только сейчас я заметил, что его короткая бородка и усы выглядят слишком опрятно, – Сейчас. Тебе с канистрой?
Я понял, что не взял с собой канистру из багажника.
– С канистрой.
Мне кажется, он увидел мое волнение.
– Да не волнуйся ты, я просто поддержанные машины из Японии гнал, вот и узнал твою модель.
Он по-деревенски простодушно улыбнулся и вышел в дверь за прилавком. Поддержанные машины, значит, гнал. Как только дверь хлопнула, я сразу же вскочил за стойку проверить, скрывал ли он что-то. Большой генератор прямо под стойкой, у стены рядом небольшая газовая плита с баллоном. Во всем помещении только один высокий стул. Взгляд привлекла турка, которая была спрятана под стойкой. Дорогая. Я прошел вперед, к двери, через которую он вышел. Слегка приоткрыл ее – я должен быть уверен, что он действительно пошел за бензином. Задний двор не освещен, но какие-то детали я могу рассмотреть. Через крошечную щель я вижу его, в нескольких метрах от двери, его спина склонилась над здоровым насосом со шлангом. Я выдохнул, это всего лишь моя паранойя, мой иррациональный страх. Незаметно закрыв дверь, я торопливо сел обратно за стойку. К моим рукам все еще прилип чемодан. Я не мог с ним расстаться, не мог оставить вне поля зрения, без присмотра.
Старая коморка хоть и была завалена мусором, хоть от нее и веяло разрухой и бедностью, но из-за тепла обжитого помещения внутри у меня было какое-то домашнее ощущение, которое разливалось по всему телу. Как тогда, в умирающей деревне Н. На полках какие-то детали, пружины, гармошки, несколько деревяшек в форме луны. Гул генератора и методичное тикание часов усыпляло. Я безумно устал. Мне не везло всю жизнь и сейчас появилась возможность начать все заново. Тот здоровяк был прав. У каждого есть своя миссия и я все еще могу найти свою. Царь безродный. Везде чужой. Моя старая жизнь осталась позади, она не сможет догнать меня, как бы ни старалась. Мой мозг барахлил как старый насос, везде мне чудились тени, которые хотели меня схватить. Это состояние объяснимо. Мне нужно было всего лишь отдохнуть, всего лишь забыть все, что было до. Шесть двадцать. Если до Красноярска полтора часа езды – у меня в запасе еще будет время до самолета. Я выдохнул. Успеваю. Я везде успеваю. Уставший мозг играет со мной игры. Нужно отдохнуть, еще не хватало попасть в аварию, когда я уже так близок.
Дверь открылась, и хозяин сарая зашел в комнату, усердно вытирая грязные ладони. В руках у него не было канистры.
– Насос барахлит, – он встал за стойку и стал гладить свои усы, – Весь день работал. Ему нужно минут двадцать постоять. Спешишь?
Только сейчас я стал различать какие-то черты его лица, словно до этого, я все никак не мог сфокусировать зрение. Старик. Всего лишь обычный старик. Я ослабил хватку, положив чемодан на колени.
– Да–а–а, – стойка скрипнула, когда я слегка навалился на нее. Нужно улыбнуться, я не опасен, – Хочу быть в городе до девяти.
– Так сворачивай на юг – выедешь на трассу и быстро до города доедешь. За полтора часа, думаю, сможешь. Через деревни дольше.
Я чувствовал, как с трудом могу придумать историю.
– Никогда не бывал в этих краях, а деревни и дикая природа здесь такие живописные, – сказал я первое, что пришло в голову, – Вот, хотел природу посмотреть, – я постарался сделать задумчивое лицо, – Тут тишина, спокойствие. Может и дольше ехать, но приятнее.
– Ну смотри, – он пожал плечами и вдруг замолчал, пристально всматриваясь в меня, прищурившись, – Не с этих краев, говоришь? А мне кажется, я тебя где-то видел.
Рука мертвенной хваткой вцепилась в рукоять нагана.
– Не думаю, мы не встречались.
Его мышцы лица напряглись, а брови нахмурились.
– Нет? Нигде не пересекались?
– Точно нет, – я улыбнулся, – Я бы запомнил.
Странная пауза длилась мучительно долго.
– Ладно, – его скулы смягчились, и он улыбнулся, – С памятью вечные проблемы. Мне показалось, у тебя какие-то знакомые глаза.
Пронесло. Я отвел взгляд и увидел единственный угол комнаты, куда почти не проникал свет. Мне показалось, что я что-то увидел боковым зрением и я сразу же почувствовал холод в районе затылка. Кажется, в самом углу роились тени, словно кто-то проходил мимо, но там не было никого, кто мог отбросить тень. Сделать глубокий вдох. Это все усталость. Воспаленный от усталости разум.
– Тогда ты должен будешь вернуться на тот поворот и ехать дальше. Впереди тебе встретится одна деревня, а за ней уже будет прямая дорога на Красноярск. За пару часов доедешь.
– А есть где поблизости еще заправки? Я очень спешу.
Он снова начал гладить свои усы, словно они могли отклеиться.
– Нет. Моя заправка единственная в округе. Ты же сказал, что тебе до девяти доехать надо? Так подожди пока здесь, в тепле, двадцать минут. Успеешь.
Снова чувство паранойи. Страха. Усталости. На полке я увидел часы – они были разбиты, время застыло на 06:12. В помещении была полная тишина, но, мне казалось, что я раньше слышал тикание часов. Паранойи. Страха. Усталости. Я попытался сосредоточиться. Часы на левой руке все еще показывали время. Я знал, который сейчас час.
– Ладно, – я чувствовал, как мои скулы напряглись и я никак не мог разжать челюсть. Двадцать минут я могу себе позволить, – А кофе есть? – я нащупал во внутреннем кармане оставшуюся фальшивую купюру, – Я заплачу.
– Можно и навести. Но сахар не проси – закончился, – он обошел стойку и увидел чемодан в моих руках, – А что ты его держишь в руках – клади прямо на стол. Пол грязный для такого дорогого чемодана.
Я кивнул и поставил его на стойку прямо перед глазами. Будет подозрительно, если дорогой чемодан брошу в грязи. Хозяин заправки открыл ящик, что стоял у полки и начал рыться в нем. Заговорить его будет несложно. Несколько пустых разговоров – и он потеряет бдительность. Тогда и не подумает проверять купюру.
– Ну и холод там, – в помещении было натоплено, но я плотнее закутался в куртку.
– Каждую зиму все холоднее и холоднее. А ты знаешь, почему весна все не наступает?
Я посмотрел на окно рядом с входной дверью. Заледенелое и мутное, за ним не было видно ничего, кроме нескольких снежинок, которые налипали и сразу таяли.
– Глобальное похолодание или что-то вроде того?
Одна снежинка прилипла к стеклу и не тает. Висит, словно нарисованная.
– Да чучело на Масленицу в этом году не жгли, вот и не приходит.
Незнакомец улыбнулся и провел пальцем по пыльной стойке. Встав за ней, он показал турку, которую поставил прямо передо мной. Его взгляд внезапно встретился с моим, и он замер, будто готовясь к прыжку.
– Ну, рассказывай, куда спешишь? По делам, да? – он перевел взгляд на кожаный чемодан.
От усталости я не мог придумать ничего нового.
– Еду в гости, – начал я непринужденно, – К отцу. Он заболел. Парализовало.
– Ох, беда-беда, – он достал жестяную банку и попытался открыть, – Слушай, не поможешь? Что-то не идет.
Я взял жестяную банку, крышка плотно закрыта и не поддается. А ведь он даже не поменялся в выражении лица, когда я сказал про болезнь вымышленного отца. Неужели, не поверил в мою историю? Я попытался сделать такое же выражение лица, какое я видел у здоровяка в деревне Н.
– Я только одно не понял, – он перевел взгляд с жестяной банки на меня, – Ты же сначала говорил, что никогда не бывал в этих краях. Хотел природу посмотреть. Да?
Крышка с громким хлопком откупорилась.
– Отец… – главное не показывать волнение, просто смотреть на него и говорить, смотреть и говорить, – Он развелся с матерью. Когда я был еще ребенком. Мы и уехали отсюда. Я… здесь никогда толком не был.
Я не мог понять выражения лица незнакомца. Не мог понять, улыбается он или злится. Это все от усталости. Страха, паранойи и усталости.
– А, понятно, – он покачал головой, – Кофе-то отдай.
Все это время я неловко держал в руках открытую банку с молотым кофе. Быстро поставил ее на стол. Нужно быть внимательнее. Я расслабился. Путаюсь в деталях.
Он взял банку и засыпал несколько ложек в турку.
– Отец, значит, заболел. А где он живет, в Красноярске? – он снова пристально смотрел мне в глаза, пытаясь что-то в них найти.
– Да. В Красноярске, – я не заметил, как начал барабанить пальцами левой руки по столу. Нет, нельзя. Это выдает волнение.
Незнакомец небрежно влил воду в турку из алюминиевого чайника и вдруг застыл, задумчиво рассматривая что-то на столешнице.
– Нет, все-таки твое лицо мне кажется знакомым, – он отставил чайник, взял турку и отвернулся, пытаясь зажечь газовую плиту, – Как зовут твоего отца?
Я назвал ему случайное имя, фамилию и отчество. Первое, что пришло в голову. Вот и все, сейчас он от меня отстанет.
– А где он работает? – газовая горелка зажглась, и он повернулся ко мне. Его лицо снова ничего не выражало.
Надо назвать просто случайное место работы. Первое, что придет в голову.
– Преподавателем в школе. Историю преподает.
Уголки его губ напряглись, улыбка на его лице возникла неожиданно.
– Точно, преподавателем, – он облокотился на столешницу и постучал указательным пальцем по деревянной поверхности, – В шестнадцатой школе, да? А я-то думаю, то-то ты мне знаком. Я знаю твоего отца, мы с ним работали когда-то. Не могу сказать, что мы друзья, но я его знаю. У него такие же глаза, как у тебя, – он громко цокнул языком, – До чего же ты на него похож-то.
Этого не может быть. Я же назвал случайное имя. Случайную профессию. Левая рука почему-то начала трястись и я никак не мог ее остановить. Я случайно назвал имя его знакомого?
– Да… Но я его давно не видел. Как мы уехали, так я и не встречался с ним.
– Ну да, ну да, – он впился в меня глазами и даже не моргал, – Мне кажется, он даже про тебя рассказывал. Слушай, какое совпадение, – его бровь изогнулась, и он продолжил более тихим голосом, – Но я его видел только месяц назад, он вроде был здоров.
Я пожал плечами. Левая рука снова дрожала, и я убрал ее со стола.
– Может, просто совпадение? Это может быть просто однофамилец.
Он хмыкнул и наклонил голову.
– Имя, фамилия и отчество совпадают. Профессия и место работы совпадают. Тут ошибки быть не может.
Я не мог понять, он ошибся или… Он действительно знает человека, о котором мы говорим.
– Мне в письме написали, что какая-то авария произошла.
Он подался вперед, навалившись всем телом на столешницу.
– А что еще в письме было написано?
Я не знал, что ответить и снова отвел взгляд. Странная тяжесть в груди, я чувствовал, как пальцы липли к столешнице. Почему я боюсь? Это же старик. Просто обычный старик с деменцией, который перепутал фамилии.
– Ой, что это я, – он резко сделал шаг назад, – Как-то я все наседаю, да наседаю. Все, больше не буду расспрашивать тебя про отца. Я понимаю твои чувства к нему. Но знай. Он благородный человек. Такая… Хорошая семья. Думаю, ты весь в него пошел.
В висках застучала кровь. Нужно сделать большой вдох и выдох. Так, чтобы он не заметил. И улыбайся. Он просто старик, ты видел таких тысячу раз.
– А с лицом что? Тебя случаем, не ограбить пытались? – он снова пристально посмотрел на меня и с заботой в голосе продолжил, – Может, милицию вызвать?
Совсем незаметно я засунул руку в карман куртки, наган все еще был там. Надеюсь, мне не придется его сегодня использовать. А теперь скажи легко и непринужденно, как говорил тот толстяк в дачном поселке. Легко и непринужденно.
– Нет, все хорошо, – я попытался выдавить из себя смешок, – Это так, рабочая травма. Я на стройке работал, доска упала, да и еще отскочила как-то неудачно – прямо в лицо.
– На стройке, – он снова покосился на мой чемодан, но сразу рассмеялся, – Прости мою назойливость. Я тут почти всегда работаю один, совсем одичал. Вон, только мой сменщик Семен иногда захаживает. А о чем с ним болтать – он же алкаш местный, ничего ему не интересно.
Я не заметил, как капля пота стекла по носу и упала на деревяную поверхность стойки. Я не понимал, почему я ощущал нарастающую тревожность, почему моя рука дрожала от обычного разговора. Мне нужно начать его расспрашивать. Если он продолжит со своими вопросами, то я еще сильнее запутаюсь в деталях. Нет, он не обыграет меня в моей же игре.
– Ты тоже ведь не местный? – я пытался вспомнить, но никак не мог, я разговаривал с ним на «ты» или на «вы».
– Говор выдал, да? Сибиряки, они же молчаливые. Это не про меня. Приехал сюда несколько лет назад.
– И чем тут можно зарабатывать?
– Бензин продаю, кофе варю.
Я нахмурился, вспоминая детали беседы.
– Ты же сказал, что машины гнал, – кажется, он тоже что-то не договаривал.
– Да, было дело когда-то. Сейчас уже небезопасно, – он положил локти на стойку, – Но это все так, неважно, – его простодушный легкий взгляд вдруг изменился, ожесточился, стал серьезным, – Вот мне интересно, у тебя есть какое-то дело, которым тебе правда нравится заниматься? – он наклонил голову, – Ты что-то про строительство говорил?
– Я почти всю жизнь в строительстве, – я откинулся на стуле, сделал вид, что устал. Или не делал вид, я уже не понимал, – Сносить старое, строить новое. Это мое.
– Демонтаж, значит, – он хмыкнул, – А моя настоящая страсть – это кофе.
– Кофе? – это я не ожидал услышать.
Незнакомец задумчиво посмотрел в пол, что-то усердно вспоминая.
– Между прочим, я варил кофе в самой первой кофейне на Малой Садовой в Ленинграде, – он отставил руку и положил голову на нее, а взгляд увел куда-то вверх, – Во время оттепели к нам завезли венгерские кофе–машины, как сейчас помню, «Омния», – он раздвинул ладони так широко, что между ними мог поместиться взрослый речной сом, – Во–о–от такие большие, серебристые. Шумные, как болиды. Я делал тогда настоящий кофе, а не варево из каштанов и цикория, что был везде тогда.
Он бегло посмотрел на турку, которая стояла на открытом огне и его глаза блеснули.
– Знаешь, кого я видел в своей кофейне?
– И кого же?
Слюна заполнила ротовую полость, когда я почувствовал аромат кофе.
– Ко мне в кофейню регулярно Бродский захаживал.
Мой глаз слегка дернулся. Надеюсь, он это не заметил. Почему он сказал это имя?
– Бродский? – я поднял одну бровь, – Врешь.
– Один и тот же кофе заказывал, как помню, – его взгляд был серьезный, – В углу садился и то писал, то с друзьями что-то обсуждал. Он был тогда совсем., – он показал непонятный жест рукой, – Энергия так и через край. Это он потом Бродским станет, а тогда – так, просто местный поэт. Вот так. Мы с ним говорили, да…
– И о чем же? – я придвинулся поближе.
– Да о разном, – его голос стал протяжным и убаюкивающим, — Мы с ним по–особому говорили. Через кофе. Вот помню случай, это было в начале шестидесятых. Захаживал он к нам. Как сейчас вижу – зима была, ветрено очень. И он садится в углу за столик и кутается в свой серый старый плащ. Я подхожу к нему, спрашиваю, что он будет. Он рассеянно бурчит – обычный, говорит. Ну, он у нас часто бывал, я сразу понимаю – «обычный», значит просто крепкий черный, без сахара. Я варю ему кофе, но решаю на этот раз сделать что-то другое. Добавляю чуть больше воды. Делаю вкус мягче. А потом из сахара на плите делаю слегка жженую карамель. И добавляю несколько капель. Приношу ему, возвращаюсь за стойку. Вижу, отпивает. Удивляется, щурится. И делает еще несколько глотков. Он долго молчал и смотрел в окно. Что-то писал в блокноте. Когда он допил, я подошел к нему, спросил, все ли понравилось. Он сказал, что у кофе был необычный вкус, даже… необъяснимый. Когда он это произнес, то он как что-то увидел, и сразу же бросился за блокнот. Я не отвлекал его. А когда уносил посуду, прочитал у него на странице:

…Плывет в тоске необъяснимой,
Как будто жизнь начнется снова,
Как будто будет свет и слава,
Удачный день и вдоволь хлеба.

После того, как незнакомец произнес последнюю строчку, повисла тишина, в которой я слышал только свое сердцебиение. Это же моя строчка. Та самая. Единственного человека, который меня понимал.
– Ты хочешь сказать, что вдохновил Бродского? – мой тон стал тише, – Того самого Бродского?
– Можешь не верить, но есть другой язык, язык напитков, что мы готовим. И на нем тоже можно разговаривать. А кофе, – он снял турку с плиты и перелил содержимое в кружку, – Через кофе, если он сварен по–особому, – он поставил кружку на стойку передо мной и таинственно посмотрел на меня, – Если сварен по–особому, то он сможет открыть для тебя сокровенное, – он придвинул кружку ближе, – Может, даже твое предназначение.
Что-то в этом человеке было не так. Его холодные серые глаза и беззаботная улыбка заставляли меня испытывать холод в районе лопаток. Он был инородным элементом. Я не понимал, во что он играет со мной.
Я перевел свой взгляд на кружку с кофе. Горячий. Взяв кружку в руки, я повертел ее в руках. На вид – обычный кофе. Я увидел, как он перелил остатки кофе из турки и себе. Я подождал. Как только он сделал глоток, я придвинул кофе поближе. Черный. Обычный. На запах – самый обычный кофе, без примесей. Теперь он выжидал, стоял рядом, шумно отпивая кофе из своей кружки. Выжидал, что я попробую. Ну хорошо.
Сделав крошечный глоток, я удивился.
– Это обычный кофе.
Владелец заправки расхохотался.
– Это потому, что это и есть обычный кофе, – он не мог остановиться и заразительно хохотал, обнажив свои идеально белые зубы, – Я же не наливаю особый кофе первому встречному, – его смех был заразительнее чумы, – Ты бы видел свое лицо!
Я расхохотался вместе с ним. Мы долго смеялись, пока наши голоса не затухли.
– Так, – он остановился и уставился на что-то под стойкой, – А вот и время. Генератор отдохнул. Теперь могу налить бензин. Ты же спешишь?
– Да, спешу, – голос звучал тихо и неловко, я откашлялся, – Надо успеть доехать до отца, пока совсем не стемнело.
Он кивнул и убрал турку на полку под столом.
– Но если у тебя еще есть время, – он прищурился и таинственно посмотрел на меня, – То могу приготовить то, о чем я говорю. Особый кофе.
Я положил руку на чемодан и хотел было что-то сказать, но он перебил меня.
– Приготовлю минут за десять.
Засучил рукав, я снова посмотрел на часы. Внутри меня томилось странное желание. Всю жизнь я был безродным. Но сейчас я понимал, что у каждого человека есть своя миссия, хоть я и не знал свою. Я хочу попробовать этот особый кофе, мне это нужно. Рука сама съехала с чемодана.
– Если за десять, – я сказал с равнодушием в голосе, чтобы скрыть свое желание.
– Ну хорошо, – он улыбнулся и потянулся к верхней полке, где стояла неприметная деревянная коробка, – Но, уж прости меня, но мне придется немного рассказать о нашем общем знакомом.
Мои мышцы напряглись. Каком еще знакомом?
– О твоем отце.
Я не знал, как относится к его историям о человеке, которого я не знал и который не имел никакого отношения ко мне, но раскрыть свой обман я уже не мог. Вдруг мысль засела в голове. А если он говорил правду и у того человека взгляд такой же как у меня, неужели…
Из коробки он аккуратно достал идеально черную турку с серебристым символом луны сбоку.
– Это из моих путешествий, – сказал он, пока вкручивал деревянную ручку в гладкий корпус, – Раньше я много путешествовал по работе. Я знаю, что обещал не говорить о твоем отце. Но ты знал, что прежде, чем стать историком в школе, он был археологом? Да, всякие древности откапывал. Вот мы так и пересеклись с ним в одной экспедиции.
– И, – непонятный ком подступал к горлу, – Каким же человеком тогда был мой отец?
– Храбрым, смелым. Настоящий герой, – он поднял черную турку, – Эту я привез из путешествий по Ближнему Востоку. Вот, видишь? Луна – символ одного старого города.
Я смотрел, как он достал холщевый мешок и ручную кофемолку, ожидая, когда он еще что-то расскажет. Но он молчал. В мешочке была горсть зерен, которую он всыпал в отсек кофемолки. Я обернулся и посмотрел на выход. Снежинки все так же прилипали к мутному стеклу, но теперь … Они летели наоборот, снизу вверх.
– Твой отец променял свою личную жизнь на поиск истины, – он продолжил, пока крутил ручку кофемолки, – Был археологом, даже участвовал в одной знаменитой экспедиции, – резкий зернистый треск, как лед хрустит, – Когда мы с ним пересеклись, он был на пике своей славы. Рассказал, что в экспедиции по Ближнему Востоку они откопали глиняную табличку на одном раскопе. Долго переводили ее, а потом оказалось, что на ней был записан, как он выразился, самый старый миф на Земле.
Мне было сложно зацепиться за смысл слов.
– Что значит, самый старый?
– Ну буквально. Ты можешь это представить? – его серые глаза округлились, – Твой отец откопал самый старую историю на Земле. Историю, которая была до христианства, до всех религий, до появления цивилизаций. Самая первая записанная легенда.
Он высыпал содержимое кофемолки в черную турку с символом луны. Затем достал еще один холщовый мешок.
– Сейчас и тебе расскажу. Это история про конец света и про то, как его раньше предотвращали. Я не помню точных деталей, но там говорилось примерно о следующем, – он взял алюминиевый чайник и залил содержимое турки водой – Каждую зиму мир умирал, – он поставил турку на газовую горелку и включил огонь, – Чтобы наступила весна, Безродный Царь должен был отправиться в своё последнее путешествие. Царь порывал все контакты с прежним миром, все оставлял позади, но брал с собой одну единственную вещь, дорогую сердцу, чтобы напоминать себе, кем он был когда-то. Он отправлялся в плавание по Великой реке. Доплыв до алтаря, он выпивает зелье и сам становится подношением Великой реке. Его тело возносилось на алтарь, а бог Луны помечал его своей кровью, что означало, что жертва принята. И так наступала новая весна, новый цикл.
Он задумался и несколько секунд просто смотрел на поверхность стола.
– И что это значит?
– Когда я это услышал, я кое–что понял, – продолжил он серьезным тоном, – Понял, что каждый человек находится внутри какой-то истории. Какого-то мифа. А в каждом мифе есть ритуал. А ритуал невозможен без зелья.
Он посмотрел на турку, в которой бурлила жидкость. Я молчал и не смел проронить ни слова.
– Этот особый кофе, о котором я рассказывал, индивидуален, – он постучал пальцем по столу, – Главное тонко почувствовать, в каком мифе находится человек, которому ты его готовишь. И тогда – это будет не просто кофе, а особый кофе.
Я не мог больше молчать, я пытался найти ответы в его глазах, но не понимал, что в них написано.
– Что ты забыл в этой дыре под Красноярском?
– Это мои поиски особого кофе. Я искал идеальные пропорции, особый кофе.
– Здесь даже кофе не растет.
– Здесь я нашел нечто совсем иное. Важны не только зерна, а что ты к ним добавляешь. Под Красноярском я нашел то, что искал. Особый ингредиент для особого кофе.
– И что это за особый ингредиент?
– Вот все тебе расскажи, – он согнулся и что-то искал под столешницей.
Вместо кружки он поставил передо мной глубокую пиалу.
– Так из какого города эта посуда?
– Да… – он на секунду задумался, – Не помню. Память уже не та. Наверное, тоже из путешествий привез.
Из турки он перелил кофе в пиалу, наполнив ее ровно наполовину.
Взглянув на поверхность кофе он улыбнулся и придвинул сосуд ко мне. Мне показалось, что в комнате стало темнее, словно что-то высасывало свет ламп.
– Попробуй, ничего подобного ты никогда не пил.
Поверхность кофе не отражала свет. Не было бликов, только идеально черный цвет. Совершенный черный объект. Я никогда не видел такого цвета. Этот тон был темнее смоли, темнее маренго. Это была бездна.
– Только долго в нее не смотри, а то остынет.
Я взял пиалу, пытаясь не смотреть на то, что было внутри. Но когда я перестал сопротивляться и снова опустил глаза, я не увидел своего отражения. Кофе пожирал свет, а не отражал его.
– Может, – мой голос осекся и слова потерялись в глотке, – Может, разбавить водой?
– Как знаешь, – он налил из алюминиевого чайника воду в обычную керамическую кружку и поставил рядом со мной. Я влил в пиалу столько воды, сколько позволял объем. Отставив пустую кружку, я ощутил первородный страх. Кофе не изменил цвет. Совершенный черный объект.
– Я добился того, что кофе не меняет цвет, как бы сильно его ни разбавляли.
– Это невозможно, – меня пробрал холод, – Как?
– Секрет. Ну же, попробуй.
Я опустил руку в карман, где был револьвер. От соприкосновения кожи со сталью я начал успокаиваться.
– Секрет, значит.
Хозяин заправки не вымолвил ни слова. Он лишь стоял напротив и улыбался.
Я взял пиалу. Жидкость внутри манила. Я хотел ее выпить. У каждого есть своя цель. Надо лишь ее найти. Поднес к губам и сделал глоток. А затем еще один. И еще.
– Ладно, ты мне нравишься, – его голова наклонилась, – Я расскажу, – он облокотился на стойку, – В этот кофе я добавляю каштаны для вкуса, немного смолы, для цвета, и, главный ингредиент, – он постучал ногтем указательного пальца по турке – Аконитум Паской. Растет только под Красноярском, – его серые глаза стали ледяными, – Его сиреневые цветки смертельно ядовиты.

Из-за резкого приступа головокружения ноги подкосились, и я чуть не упал. Желудок скрутило, я почувствовал все сразу: острая боль, тошнота, слабость, а жар, как подожжённый бензин, разливался по организму. Внутренности скрутило в тугой узел. Кажется, я опрокинул стул, на котором сидел, и тот громко упал на пол. Тело согнулось, я держался только трясущейся рукой за край стола. А он все так же пристально таращился на меня.
– Только не надо так на меня смотреть. Думаешь, мне доставляет это удовольствие?
Организм зажало в тиски. Меня выворачивало наизнанку. Черные, вязкие потоки, пахнущие кислотным желудочным соком, железом и гнилыми ягодами разливались на пол. Я давился, задыхался и каждый новый спазм выталкивал из меня что-то лишнее.
– Сейчас проверим, тот ли ты человек, за кого себя выдаешь, – его голос казался все ближе.
Жгучая боль скручивала желудок, мир вокруг плыл, а я давился как выброшенная рыба, захлебываясь собственными внутренностями. Когда очередная судорога пронзила тело, пальцы правой руки судорожно сжали рукоять нагана, я на автомате взвёл курок, вырвал оружие из кармана и, не целясь, выстрелил в сторону бармена.
Оглушительный хлопок и хлюпающий звук попадания слились в одно.
Бармен дёрнулся, опрокинув турку и кипящая чёрная жидкость разлилась мне на руку. Невыносимая боль пронзила кожу, ноги подкосились, и я рухнул на пол. На левой руке след от смоляного кипятка, пальцы непроизвольно дёргались. Ползком я отодвинулся в угол, уперевшись в стену. Тело выворачивало наизнанку, а дрожащая рука с наганом отказывалась слушаться, когда я пытался навести ствол на пустую стойку.
Никого.
Только клубящийся пар над разлитым ядом, да гул в ушах.
На столе чемодана не было. Нет, без него я отсюда не уйду. Без него – все было зря.
– Я же попал в тебя, – выкрикнул я, – Попал прямо в тебя, да?
В ответ – тишина. Еще один спазм. Еще больше черной слизи на полу.
– Ты – один из его людей? – все лицо было мокрым от пота, а мой голос дрожал, как и моя рука. Целиться все было сложнее, мир расплывался, словно я терял зрение, – Поэтому и про детдом знаешь, и про Бродского, где тайник был, да? Что, чемодан нужен ему?
Раздался бурлящий и клокочущий смешок. Он был по другую сторону высокого стола.
– Ага, попал, – голос кряхтел, кажется, он пытался подняться на ноги, но из-за стойки я его не видел, – Ты выпил смертельную дозу, – я слышал, как он говорил с трудом, – Чем больше движений будешь совершать – тем быстрее яд подействует.
Я засучил рукав, чтобы посмотреть на время, но никак не мог разобрать стрелок на наручных часах. Успокойся. Глубокий вдох через… Снова резка боль в желудке. Голос с другого конца комнаты продолжал.
– Через час у тебя начнется аритмия. Через два – галлюцинации. А через три, – он всхлипнул, словно пытался засмеяться, – Умрешь. Мучительно. Если прямо сейчас поедешь – можешь успеть и останешься жив. С той стороны здания – канистра с бензином. Можешь уехать.
Я посмотрел в сторону двери, через которую я вошел. Она была совсем рядом. Не заперта. Но чемодана не было у меня в руках.
Я сразу же откинул мысль бежать.
– Нет, не выйдет, – я попытался встать, облокотившись об стену, но голова невыносимо закружилась, нога поскользнулась в черной жиже, и я снова упал на пол, – Я попал прямо в тебя. С таким ранением ты не проживешь долго. Отдай мне чемодан, и я вызову скорую.
Долгая пауза. Неужели откинулся? Я выжидал, что кто-то покажется из-за прилавка, я копил силы, а револьвер был наготове. Мне нужно обойти его слева. А если у него тоже есть оружие? Дышать становилось тяжелее, надо подняться.
– Что решил? – я крикнул.
Рука, которая сжимает наган, немеет. Внезапный скрип двери меня оглушает, и я чувствую на коже холодный ветер с улицы. Он решил сбежать. Слабыми ватными ногами я поднимаюсь, держась за стену. Комната плыла, я сделал шаг, схватившись за поверхность стола, и чуть не упал. Дверь позади стойки открыта нараспашку.
Мое тело вывалилось из здания. Каждое крошечное действие, каждая мысль давалась с трудом. Ночная улица была пуста. Я сделал шаг во внутренний двор и мои ботинки провалились сугроб. Пытался найти силуэт человека, но вокруг никого не было – лишь снег, покосившееся здание амбара, насос с канистрой рядом и полоска леса вдали. Мои глаза едва фокусировались на следах и кровавом следе.
Он бежал в лес. Давай, один шаг вперед. Головная боль и звон начали сгущаться висках, но я стиснул зубы. Хорошо, еще один шаг. Я прошел мимо амбара, и чем дальше я уходил от зданий, тем сложнее становилось понять пространство вокруг. Я зафиксировал взгляд на кровавом следе, а остальной мир медленно уплывал из сознания.
Я брел посреди ночного заснеженного поля. Шел медленно, но я знал, что он тоже не мог бежать. Он был совсем рядом. След начал изгибаться, как змея. Воздуха не хватало, и я жадно глотал его, словно уже пробежал марафон. Я был все ближе к лесу.
Он был там. Успел добежать до лесополосы. Весь окружен в сиреневых цветах, которые образовали ровный круг вокруг старого дерева. Все те же ядовитые цветы. Он сидел под массивным сосновым деревом, словно на деревянном троне, зажимая рану в брюшной полости. Когда он увидел меня, то медленно повернул голову в мою сторону. Рукоятка нагана в моей руке был ледяной от холода.
– Зачем ты забрел в такую даль? – он был спокоен и безучастен к своей смерти.
– Я же сказал, – легкие жадно поглощали воздух, – Мне нужен был бензин и кофе.
– А мог бы сбежать, – он сплюнул черный сгусток на снег.
На снегу была его кровь, но чемодана не было нигде.
– Где чемодан? – мое тело не слушалось, и я схватился за дерево напротив, едва не упав, – Скажешь – умрешь быстро.
Он уставился на меня не моргая. Его скулы дрогнули и лицо растянулось в болезненно широкой улыбке. Белые зубы были алые от крови.
– Мне не нужен чемодан… Чтобы напоминать себе, кем он был когда-то… – его тело пульсировало, а гортань издавала клокочущие звуки, он смеялся, – Теперь я знаю, кто ты.
Он залился в неконтролируемом смехе.
Алые пузыри появлялись в уголках его рта и тут же лопались.
Голова закружилась еще сильнее, я не мог выносить этого. Дуло револьвера само навелось на него. В глазах потемнело. Раздался выстрел. Когда я перестал слышать его смех, дышать стало легче. Я стоял, крепко вцепившись в кору дерева, пока его труп холодел в снегу. На его неподвижном лице застыл широкий оскал, а глаза широко раскрыты и смотрят прямо на меня.
Надо возвращаться. Он мог скинуть чемодан по пути. Я чувствовал, как пространство менялось. Холодало. Ветер, который завывал, теперь шептал искаженные слова, которые я не мог разобрать.
Крошки черной звезды разливались с небес.
Я не понимал, чернел ли снег или это у меня уже не было сил. Чем ближе я был к старой халупе, тем сложнее стало различать цвета. Небо заволокло невидимой пленкой, словно оно само постепенно исчезало, растворялось в огромном космическом пожаре. Меня трясло. Ноги с трудом передвигались по снегу, цепляясь за щупальца–корневища, которых до этого здесь не было. Я знал, что скоро мой собственный разум тоже начнет рассыпаться. Осталось надеется, что я успею.
Из ночного марева перед глазами я начал различать огонь. Дверь. Я был близко. Это не яд. Это не яд, это всего лишь холод. Вселенная остывала. Мир умирал, и я умирал вместе с ним.
Внезапно впереди возник силуэт.
– Эй! Ты здесь? Это Семен. У тебя что-то рвануло? – голос пытался перекричать наступающую тепловую смерть вселенной.
Ноги заплетались. Я, спотыкаясь, приблизился к заправке.
– А ты кто? – я увидел человека, который уставился на меня стеклянными рыбьими глазами.
– Да я… Я …, – у меня не было сил выдумывать, не было сил блефовать.
Я направил револьвер и выстрелил. Его силуэт вздрогнул, но остался стоять, я снова нажал на курок. Второй выстрел. В голове зазвенело. На этот раз его подкосило и он упал. Дрожащей рукой я спрятал револьвер в куртку.
Он сказал, что где-то здесь бензин. Я вспомнил, как видел здесь насос, рядом с дверью. Вспомнил, что там рядом была канистра. Генератор гудел, когда я выходил, значит все работает. Упав на колени и вытянув руки вперед, я пытался понять, что было вокруг. Пространство исчезало, но леденеющие пальцы левой руки все равно нащупали шланг. Нашел. Труп Семена упал прямо на насос. Пришлось спихнуть его тело в снег. Канистра лежит рядом, осталось включить. На боковой стороне, царапая ладонь о ржавчину, я нашел переключатель. Все, осталось немного. Совсем немного. Наберу бензин и уеду. Уеду прочь. Я услышал щелчок, но ничего не происходило – никакого гула, никакого жужжания насоса. Пробую еще. Ничего. Я сделал что-то не так. Я пытаюсь найти еще переключатель на корпусе, но внезапно понимаю причину. В корпусе огромное отверстие от пули. Рукой я толкнул канистру. Я ее не видел, но слышал, как она упала от легкого прикосновения. Пустая.
– К черту, – я отполз, пытаясь найти что-то, что могло меня спасти. Но ничего не было.
Я заполз внутрь заправки, тело замерзало, теперь его колотило. Внутри я смог снова различать предметы. Стойка. Плита. На полу лежал чемодан, который упал и теперь лежал на полу в черной жиже. Почему я его не увидел?
– К черту, – язык немел и слова распадались на нечленораздельные звуки.
К черту это все. Схватив чемодан, на ощупь, я полз к машине. Там еще был бензин. Должно хватить до дороги. А там – разберусь. Должно хватить. Должно.
Небо перестало существовать. Я зажмурился, боясь открыть глаза. Я знал, что я не должен был смотреть вверх. Чернота космоса стала ближе, нависала и давила на меня. Никогда я еще не чувствовал такой страх. Руки тряслись, и я боялся оторвать взгляд от асфальта, пытался скрыться от черноты космоса ладонью. Я открывал рот, но слова не выходили. До Мазды я полз мучительно долго. Зажмурившись, чтобы не видеть, то, что находилось надо мной, нащупал ручку двери. Дверь открылась. Непослушное тело упало на сиденье. Чемодан с трудом затащил, отшвырнув на пассажирское сиденье рядом. Мучительно пытаюсь завести двигатель. Пальцы не слушаются, я перестаю их чувствовать.
Вместо рева – тишина.
Раз за разом я пытаюсь. Еще и еще.
Но в ответ лишь оглушающая тишина.
Нет, это бесполезно.
Топлива не было. Я врал себе. Мой корабль умирал вместе со мной, он больше никуда не поплывет. Внутри машины становилось все холоднее. Я пытался придумать что-то, найти какой-то выход, но все было напрасно. Ноги перестали реагировать, я не смогу выйти из машины. Смерть поглощала все мое тело.
Нет, я уйду на своих условиях. Уйду сам. Из последних сил я нащупал наган в кармане, достал его, положив руку с оружием на руль. Теперь он ощущался еще тяжелее. Курок стал тугим, я не смог взвести его и пришлось использовать вторую руку. После первого щелчка я приставил ствол к своему виску. Уйду так, как я захочу. А ведь я всего лишь хотел начать новую жизнь. Всего лишь хотел второй шанс. Все это было сейчас не важно. Осталось только зажмурить глаза. Оглушающая тишина тянулась мучительно долго.
Сухой щелчок прозвучал оглушительно.
Осечка.
Попытался взвести его еще раз, но пальцы не слушались. Наган упал, завалившись за кресло. Мое тело согнулось и перевалилось, я пытался достать оружие, но все было тщетно. Тело немело. Я больше не чувствовал пальцы.
Сознание скручивалось в водовороте, проваливалось, и я падал вместе с ним. Водительское кресло заскрипело, когда я из последних сил выпрямился. Капля пота скатывалась по лицу, а грудная клетка пульсировала как старый неприкрученный мотор от лодки. Только сейчас я понимал, насколько это глупая идея – пытаться убежать. Глубокий вдох через нос, выдох через рот. Пульс выравнивается, а взгляд скользит по поверхностям машины. Я что-то пропустил. Был момент времени, когда я мог спастись. Желтая, выцветшая по краям карта все так же валялась на приборной доске. Она мне больше не пригодится. Черный чемодан лежал на сидении рядом. Кожа грубая, исцарапанная. Только сейчас я замечаю, что один из массивных латунных замков погнут от многочисленных падений. А был ли этот билет когда-нибудь у меня в руках? Кожа на изогнутой ручке чемодана совсем обтесалась, скоро совсем порвется. Никто не приедет. Я не приеду.
Машина пустая. Чужая. Ничего, что мне было нужно. Тесно. Словно я лежал в узком каное. Плывет в тоске необъяснимой. Ветер завывает через щели в машине. Всю свою жизнь после детского дома я ощущал, что плыву по реке. Надеялся, что на этот раз смогу выплыть. А был ли на самом деле Красноярск? Тело обволакивает вода и я захлебываюсь.

Стук по стеклу вырвал меня из вечного сна. Глаза слиплись, я не чувствовал тело и только спустя минуту смог раскрыть веки. Машина промерзала, лед заползал мне под кожу и казалось, что все частицы замерли. Стекло автомобиля запотело, сквозь него я видел только расплывчатый силуэт, издалека напоминающий человеческий. Стук повторился. Я пытался поднять руку, произвести хоть какое-то движение, но ни одна мышца меня уже не слушала. Дверь машины резко открылась, впустив во внутрь мертвенно–ледяной воздух.
На улице стоял убитый мной владелец заправки. Но с его лицом что-то происходило, оно потрескалось в нескольких местах как глиняная табличка, а зрачки почернели, став продолжением черного бездонного неба.
– Осечка. Надо же, повезло, – он положил руку мне на плечо и с силой дернул, вытаскивая мое парализованное тело из машины, – Везет тебе в последнее время.
Тело, которого я уже не чувствовал, упало на холодный асфальт. Единственное, что я все еще мог ощущать – это холод. Сопротивляться я больше не мог. Я чувствовал, что меня тащат, но я не знал, зачем.
Глаза болели, вместо слез зрачки заполняла кровь. Весь мир был в плотной красной пленке. Черное пространство бескрайнего космоса стало ядовито–сиреневым, отравляя землю и все, что находилось под небом. Пока мое тело тащили, я видел, как из леса выходили фигуры. Черные. Туманные. Они ждали чего-то грандиозного.
Я лежал на спине прямо перед ржавой рамой трактора без внутренностей, которая стояла у дороги, а снег падал наоборот, снизу вверх. Это был алтарь. Он с легкостью поднял мое тело, положив его прямо на холодный метал. Погода менялась. Кроваво-розовая ледяная пустота поглощала деревья и сжирала землю вокруг. Вокруг меня было все меньше и меньше объектов, на которые я мог смотреть, вместо них был мертвенно-ледяной космос. Становилось все холоднее и холоднее.
– Смотри, как в этот раз она все делает быстрее, – его голос был совсем рядом, но я не видел его, – Нам повезло. Еще немного – и нас всех бы пожрала Вечная зима.
Я видел, как пространство кончалось, медленно пожираемое ядовитой сиреневой пустотой, а единственный голос все продолжал:
– Чтобы наступила весна, Безродный Царь должен отправиться в своё последнее путешествие
Ржавый алтарь обступили туманные сгустки-силуэты. Они наблюдали и не смели приближаться к Нему. Его тело величественно возвышалось, казалось, Он мог достать до мертвого неба. Я видел дыры от пуль в его грудной клетке, видел его кровь. Он поднял руку и засунул указательный палец в одно из пулевых отверстий. Я видел, как с Его пальцев стекает черная кровь.
– В доброе плавание, – сказал Он, поднеся руку к моему лицу. Я ощутил что-то холодное и влажное на лбу. Он рисовал символ своей кровью. Символ кровавой Луны.
Силуэты и бог Луны встали у алтаря и приготовились к последнему ритуалу. Царь–изгой безжизненно лежал на ржавом корпусе трактора, жадно глотая воздух. Голова запрокинулась, тело колотило судороги. Умирающий взгляд уставился в безжизненную сирень ядовитого космоса. Галактики распадались, превращаясь в крошечные цветы на небе. Когда топливо закончится – звезды погаснут. Движения будут замедляться, температура падать. Атомы будут двигаться все медленнее и медленнее, пока не остановятся совсем. Наступит тепловая смерть Вселенной. Вечная зима. Но Безродный Царь уже отправился в свое последнее плавание в Красноярск и вознес свое безжизненное тело на алтарь, чтобы в конце зимы наступила весна. Наступил новый цикл.
Цикл Безродной Луны.