Борис Раббот, шестидесятник, которого не услышали

По жанру и назначению этот текст является рецензией на книгу [1], опубликованную в Америке и России в 2012 года. Но написан он с позиции историка советской / российской социологии, много лет изучавшего и продолжающего анализ жизненных путей отечественных социологов. Герой этого очерка – Борис Раббот после отъезда в Америку практически выпал из процесса развития российской социологии, но мне хочется думать, что включение его биографии в совокупность более 200 российских  социологов разных поколений будет содействовать возникновению интереса к его работам и его судьбе. 




Рецензируемая книга – историко-биографическая. Главная задача, которую ставили перед собой ее составители, — познакомить читателя с Борисом Семеновичем Рабботом (1930-2011), аналитиком социальных процессов, протекавших в советской и новой России во второй половине прошлого века, и политического консультанта. На мой взгляд, им это в полной мере удалось. Таким образом, рассказать о книге – означает дать краткий портрет ее главного героя.


Воспоминания людей, хорошо знавших Раббота, дают возможность познакомиться с его биографией и затем попытаться составить собственное объяснение перепитиям жизни этого человека. Собранные в книге, в том числе – непубликовавшиеся ранее, эссе и публицистика Раббота вводят читателей в плотно закрытый и потому мало известный мир советской властной и научной элиты. Почти десять лет он, будучи консультантом и помощником вице-президента АН СССР А.М. Румянцева, крупного ученого и партийного функционера высокого уровня, участвовал в выработке управленческих решений правительства. И потому мог наблюдать вблизи поведение представителей политического Олимпа. Наконец, книга заставляет задуматься о природе советского государства, характере его внутренней и внешней политики, а также о причинах и последствиях горбачевской перестройки. Причем подобные рассуждения возникают и при чтении биографии Раббота, и при анализе написанного им.


Сказанное делает книгу интересной многим. Но назову две группы читателей, которые будут особенно неторопливы, внимательны при ее чтении: это эмигранты, в разные годы покинувшие бывший СССР, и исследователи истории постхрущевской российской социологии. Я принадлежу к обеим названным общностям. Живу в Америке с 1994 г.. До того я четверть века проработал в социологических институциях АН СССР в Ленинграде и Москве и вот уже почти десять лет занимаюсь изучением истории советской / российской социологии. Раббот «приоткрылся» мне лишь в процессе чтения рассматриваемой книги. Ранее я знаком с ним не был, да и его фамилию узнал лишь около года назад.
Дороги, которые приводили граждан бывшего Союза в Америку (или в Израиль, Канаду, Германию, реже – другие страны) в начале 1970-х – конце 1980-х гг., многочисленны. Однако ясно одно, беспричинно никто не покидал Родину, дом, родных, друзей. В отдельных случаях доминировала одна веская причина, но, как правило, существовал комплекс копившихся годами объективных (политических, гуманитарных, культурологических, профессиональных и пр.) и субъективных обстоятельств. Оставим в стороне случаи вынужденной эмиграции, когда гражданина СССР «выставляли» из страны. Здесь все предельно ясно: тюрьма или эмиграция. Или «психушка». Значительно чаще в указанный период люди покидали страну в силу накопившейся неудовлетворенности своей жизнью. Последнее, на мой взгляд, в полной мере относится и к Борису Рабботу.


Он родился в 1930 г., эмигрировал в Америку в 1976 г. и умер в 2011 г.; момент эмиграции разделил его жизнь на два почти равных по продолжительности периода. Чисто «арифметически» б;льшая часть профессиональной жизни Раббота, оборвавшейся лишь с его смертью, протекала в США. Однако по важности сделанного им, по значимости вклада в политику и науку об обществе московский период, по моему мнению, много «весомее» нью-йоркского и, во всяком случае, представляет б;льший интерес для познания его личностного мира и его деятельности. В Америке происходило естественное для ученого переосмысление, обобщение накопленного исследовательского опыта и жизненных впечатлений. Появилось то, что приходит к обществоведу с возрастом и открывшимися возможностями сравнивать сначала советскую и американскую действительности, а после 1985 г. – и постсоветскую реальность. Эмиграция изменила среду обитания и личную жизнь Раббота, но его научные интересы и гражданская позиция в основном оставались прежними.


Мать Раббота происходила из небогатой провинциальной еврейской семьи, в двадцатых годах она окончила Гнесинский институт и начала петь в Большом театре, но сорвала голос. Она стала фармакологом; муж бросил ее во время беременности. Бабушка Бориса Раббота была очень верующей, в доме хранились религиозные книги, в частности, три тома толкования Талмуда. Она учила внука по нему, до восьми лет он многое знал наизусть и неплохо читал на иврите. В интервью, данном российско-американскому социологу Дмитрию Шалину в 2008 г., Раббот сказал: «После ее смерти постепенно почти все забылось, но что-то эмоционально в душе осталось. Я бы сказал, что это была некоторая интенция, которая меня толкала в сторону этой проблематики» [1, с. 38-39].
В краткой биографии можно было бы опустить упоминание о глубоко верующей еврейской бабушке и раннем знакомстве с религиозными книгами. Но в жизни Раббота этот сюжет – один из ключевых. Происходившее тогда сформировало ядро его ценностного мира и стало импульсом для профессионального самоопределения. И теперь, зная его жизненную траекторию, можно сказать, что именно тогда, в детстве он, конечно же, многого не понимая, оказался в начале дороги, ведущей в эмиграцию. Однако очевидно, что человек, вступивший на эту тропу, не обязательно проходит ее до конца. Думаю, что Раббот не покинул бы свою страну, если бы его профессиональная деятельность позволила ему в своей стране достаточно полно реализовать свой интеллектуальный и организационный потенциал и проявить свою гражданскую позицию. Но этого не произошло.


При получении паспорта он мог записаться русским по отцу, но, несмотря на протесты матери и родственников, в графе национальность указал «еврей». В условиях государственного антисемитизма конца 1940-х – первой половины 1950-х, да и в последующие годы дававший знать о себе «пятый пункт» Раббота затруднил его поступление на философский факультет МГУ, а позже – в аспирантуру и оказывался препятствием на протяжении всей его профессиональной карьеры. Вот, к примеру, воспоминания Раббота о трудоустройстве по окончании аспирантуры: «... в 1956-ом году (или в 1955-ом, точно не помню) вышел закон, по которому прежде чем защищаться [Б.Д.: защищать кандидатскую диссертацию], нужно было иметь печатные работы. Мы были первым поколением, попавшим под этот закон. Защищаться мы не стали, но ребята так или иначе устраивались на работу, а для меня, еврея, это была тяжелейшая проблема. Я помню, я вел список после студенческой скамьи, во сколько мест, в какие двери я стучался, чтобы устроиться, и где получал отказ, хотя знал, что там, куда я ходил, были вакансии. В первом случае это было, по-моему, что-то около 250-ти адресов (я записывал не для статистики, а чтобы иметь адреса), а после аспирантуры количество мест, которые я исходил, было около трехсот» [1. с. 36]. 


Дух семьи, по замечанию Раббота, своеобразно отразился на его интересах; произошло не только знакомство с иудаизмом и еврейской культурой, но и со сферой социального; а отсюда – философия и социальные науки. По его замечанию, именно от истории христианства и иудаизма он пришел к пониманию коммунизма. В студенческие годы его тянуло к советской политике, но, начиная с третьего курса, он больше занимался западноевропейской философией. Обучаясь в аспирантуре, он разрабатывал ряд аспектов философии Лейбница и одновременно преподавал социальную философию. Несмотря на долгие поиски, работу по специальности ему не удалось найти, но в 1959 г. он стал завотделом нового журнала «Наука и религия». Издание вскоре стало весьма популярным, и во многом его «лицо» определялось Рабботом; его интересовали вопросы религии, он хорошо писал и успешно овладел редакторским искусством. Журнал был создан по инициативе ЦК КПСС, и Рабботу пришлось осваивать новую для него роль – консультировать по вопросам религии партийных функционеров высокого уровня, участвовать в выработке государственной политики в отношении религии и церкви. Однако в 1965 г., обвинив его в потере идеологической бдительности (была такая формулировка в те годы), Раббота выставили из журнала и сделали все, чтобы он никуда устроиться не мог. Ряд своих журнальных статей Раббот включил в сборник «50 слов о вере и неверии», увидевший свет в 1966 г. [2]. По тем временам то была очень смелая книга.


Но друзья помогли, они сразу представили и рекомендовали его Румянцеву, члену ЦК КПСС, который на посту вице-президента АН СССР отвечал за развитие в стране всего комплекса общественных наук. Его значительные властные полномочия дополнялись многолетними дружескими связями со многими ключевыми фигурами в Кремле. Занимая высокие посты в системе власти, он придерживался либеральных взглядов относительно путей развития советской экономики и активно помогал людям с неортодоксальными для того времени политическими воззрениями, например, А. Твардовскому, М. Гефтеру, Р. Медведеву. По мнению Раббота, Румянцев фактически был лидером либеральной оппозиции, особенно после провала экономических реформ и событий «Пражской весны». Когда Румянцева освобождали от всех его высоких постов, формулировка в выговоре гласила: «За либерализм».


Понятно, что Румянцев мог позволить себе сотрудничать лишь с человеком, в котором он видел серьезного профессионала, инициативного и ответственного работника, придерживавшегося либеральных взглядов на политику, экономику, общественное устройство в целом, которому полностью доверял. Сам Раббот так характеризовал их отношения: «Я был для него одновременно и помощником, и другом, и душеприказчиком, поэтому он и советовался. Понимал, что я к нему очень хорошо отношусь, что я искренне желаю ему добра» [1, с. 49].


Круг обязанностей Раббота был весьма обширен и включал подготовку, вместе с небольшой командой интеллектуалов, документов по многим направлениям внутренней и внешней политики СССР, а также – по развитию академической науки. После обсуждений с Румянцевым все направлялось в Политбюро, Совет Министров, отделы ЦК КПСС, некоторые предложения вставлялись в доклады Л. Брежнева, А. Косыгина, других ответственных партийных и государственных работников. Кроме того, Раббот писал множество текстов, которые публиковались и докладывались на научных форумах Румянцевым. С одной стороны, это приносило Рабботу определенное удовлетворение, ибо под своим именем он многое вообще не мог опубликовать. С другой, конечно же, в нем копилось внутреннее напряжение, усиливалась обида на «верха» из-за постоянной «эксплуатация его мозгов» и необходимости соблюдения строгого режима секретности в работе.


В исследовательском плане многое из того, что делалось Рабботом в журнале «Наука и религия» и на посту консультанта Румянцева, можно отнести к социологии, возникшей в СССР в конце 1950-х – начале 1960-х гг. Возможно, видя это, Румянцев привлек Раббота, который одновременно был ученым секретарем президиума Академии наук по общественным наукам, к деятельности по созданию академического Института конкретных социальных исследований (ИКСИ), сейчас – Институт социологии РАН. Институт открылся осенью 1968 г., и это стало знаковым событием в современной истории советской / российской социологии.


Академик Румянцев был назначен директором нового института, Раббот создал и возглавил сектор экспериментальных ситуаций. Его интерес к этой проблематике был следствием участия в разработке концепции косыгинской экономической реформы. Раббот не сомневался в перспективности данного направления социологии. Уже первые исследования показывали, что при проведении экономических реформ придется решать серьезные социальные проблемы, такие как массовая переквалификация рабочей силы, перемещение значительных групп населения в мало освоенные регионы страны, создание системы социального обеспечения безработных. В 1970 г. Раббот одним из первых в стране защитил кандидатскую диссертацию по теме социального эксперимента и предполагал двигаться дальше. В том же году ИКСИ была издана его книга «Проблемы эксперимента в социальном исследовании». В конце лета 1971 г. была в целом завершена докторская диссертация «Специфика социального эксперимента».


Но ситуация в стране изменилась, планы на реформы были свернуты. Румянцев был освобожден от должности директора ИКСИ, сектор Раббота – распущен, в защите докторской диссертации было отказано. Невиданное по тем временам произошло с книгой. Сначала новое руководство института намеревалось сдать тираж в утильсырье, но потом решило сжечь книгу в институтском дворе на костре.


Как замечает Раббот: «Это был последний мощный удар» [1, с. 53], к тому же он «устал от еврейского вопроса» [1, с. 54]. Из ИКСИ ему пришлось уйти, он проработал два года в Институте истории естествознания и техники АН СССР, занимаясь социологией науки, потом – пару лет пробыл в статусе «отказника» (не давали разрешения на выезд из страны). И – отъезд, 1976 г.; больше он в СССР/России не был.


В книгу включено около десятка эссе Раббота, написанных в 1977 – 2010 гг., а также даны названия курсов лекций, которые он вел в 1986-1991 гг. в Колумбийском университете (Нью-Йорк), отдельных докладов, прочитанных в правительственных структурах США, университетах и исследовательских центрах. В них он также предстает как аналитик социальных и политических процессов в Союзе и новой России. Сейчас хранившиеся в его доме документы, рукописи, другого типа материалы переданы в Архив Бахметьева (The Bakhmeteff Archive) в Колумбийском университете.
В целом, прочтение рецензируемой книги, изучение биографии Раббота и ознакомление с его  работами дает основание для двух выводов историко-социологического значения.


Прежде всего, Раббот может быть назван одним из первых советских социологов, разрабатывавших проблемы социального эксперимента. Кроме того, допускаю, что анализ документов, которые готовились им для высшего уровня партийного и государственного руководства (уверен, историками социологии это будет сделано), по сути, являются пионерными исследованиями по социологии политики. Наконец, его очерки и эссе о Брежневе, Косыгине, Румянцеве и ряде других представителях власти – это опыт социологического изучения властной элиты. 
Второй вывод соотносится с тем, что каждый исследователь входит в историю науки не только как «суверен», с собственным кругом проблематики и уникальным стилем деятельности, но и как представитель определенного поколения ученых. В моем понимании, индивиды совершают прорывы в системе знаний о мире, но наука делается поколениями. В разрабатываемой мною концепции советских / российских профессиональных генераций первое поколение объединяет тех, кто родился в 1923–1934 гг. и кто вошел в социологию «самоучками». Социологии нигде и ни у кого не учился. К этой весьма небольшой по численности группе принадлежит и Борис Раббот.

1. Борис Раббот: Шестидесятник, которого не услышали. Статьи. Интервью. Воспоминания / Составители Л. Виссон, В. Арканов. — М.: Р. Валент, 2012; Boris Rabbot: An Unheeded Voice of the 1960s. Articles. Interviews. Reminiscences / Compiled by: Lynn Visson, Vasiliy Arkanov. – Moscow: R. Valent, 2012.

2. 50 слов о вере и неверии [Текст] : мысли и афоризмы / сост., авт. предисл. Ю. Я. Коган, сост., авт. предисл. Б. С. Раббот. - М. : Знание, 1966. - 383 с.