Немного о смерти

    В мифах и легендах Древней Греции не существовало разделения на рай и ад. Было единое царство мертвых Аид, находившееся глубоко под землей.

Завершив земной путь душа оказывалась на берегу реки Стикс, и Харон за пару монет перевозил его на другой берег. А затем Аид распределял души умерших и решал куда и кому суждено отправиться. Вариантов было три. Вечно скитаться по Асфоделовому лугу, лететь в бездну Тартара или отправиться в благодатный Элизиум.

Прообразом Элизия стали Поля Иалу — аналог рая в древнеегипетской мифологии, а в славянской мифологии это — Ирий.

Елисейские поля — прекрасные поля блаженных в загробном мире на берегу реки Океан, куда по окончании бренной жизни попадают любимые богами герои.

В древнегреческой мифологии это райская часть посмертного мира, противоположность бездне Тартара и царству Аида. На Елисейских полях никогда не заканчивается весна и не бывает ненастий: ветер приносит желанную прохладу, но не становится бурей, не идут дожди, не выпадает снег. Леса в Элизии вечно зелёные, воздух чист, а поля готовы к жатве. Население этого мира ведёт лёгкую жизнь без забот, проводя дни в занятиях спортом и музыкой.

Элизий противопоставляется Тартару — глубочайшей бездне, находящейся под царством Аида, которая настолько же далека от поверхности земли, насколько от земли небо. Осуждёнными на муки в Тартаре были Иксион, Сизиф, Тантал, Титий, Арка, Окн.

Асфоделевые луга, представляет собой безлюдное скопление скалистых островов посреди огненного моря за Тартаром. Это — некогда зелёные равнины, но теперь здесь жёлтая смятая трава, тёплый, словно дыхание трясины ветер, чёрные тополя, а сами поля испещрены сталактитами, упавшими и вонзившимися в землю. Сюда попадает большая часть душ, которые не заслужили ни наказания в Тартаре, ни блаженства в Элизиуме. Они что-то невнятно бормочут и обречены вечно скитаться в унылом пейзаже. Перед входом сюда души отпивают из Леты, теряя свои воспоминания и личность..."

     Обычному человеку попасть в Элизиум было весьма трудно. Для чего, думаете, были все эти кошмарные языческие жертвоприношения?..   
Судя по археологическим материалам, в крито-микенскую эпоху происходили человеческие жертвоприношения, сопровождаемые как и во время жертвоприношения быков сбором крови в особые вотивные сосуды для совершения возлияний. Случались даже жертвоприношения детей, закономерным финалом которых являлось последующее расчленение младенцев и даже ритуальный каннибализм (см.: Энциклопедия.., 1997, с. 83 и сл.; Антология…, 2000, с. 52–53). В Кноссе в одном из домов неподалеку от так называемого малого дворца нашли большое количество детских костей со следами надрезов, сделанных ножом. Исследователи полагали, что это были остатки каннибальского пиршества – частью церемонии возможно связанной с культом Диониса-Загрея. Тела убитых детей расчленялись, мясо отделялось от костей и, скорее всего, съедалось участниками ритуальной трапезы – мистический акт коллективного заклинания божества и приобщения к нему (Андреев Ю. В., 2002, с. 269)1.

Сцены терзания и расчленения людей и животных, ритуальных трапез и процессий, отражавших мифологические сюжеты и реалии некоторых мистерий, сохранились на картинах античной вазописи и в некоторых других жанрах искусства (Frontisi-Ducroux F., 1997, fig. 8–9)(рис. 1–2). Реальным напоминанием таких жестоких и кровавых обрядов являются манекены – намеренно поврежденные и целые глиняные модели отдельных частей человеческих конечностей, торсов, голов, встречаемые в святилищах и храмах уже с минойской эпохи. Эти изделия, иногда имевшие отверстия для подвешивания или привязывания, во время религиозных экстатических действ вполне могли считаться заменой настоящих кусков человеческой плоти. Вполне возможно, что они далеко не всегда являлись просьбой исцеления какого-либо больного органа или знаком благодарности исцеленных божеством (ср.: Андреев Ю. В., 2002, с. 316)..."

     Но сейчас люди совсем этого  не помнят. Жизнь для них - игра. а смерть - сказка. Вот каждый и выбирает себе, что симпатичнее. Но смерть - приходит ко всем.  И там все становится ясно, но уже поздно.

     Вот небольшая история из собранных Нилусом, о том, как отходят праведники и что происходит с памятью.

   
...На рассвете 22 мая уже выздоравливавшая княгиня вдруг почувствовала в себе такую перемену, что, опасаясь быстрой кончины от внезапного упадка сил, потребовала немедленно позвать к ней духовника. Когда прибыл к постели больной духовник со Святыми Дарами, у княгини уже стал тупеть язык, но Святых Таин она удостоилась причаститься еще в полном сознании. Потускневший было взгляд ее после Причащения внезапно прояснился, и на ее спокойном и светлом, но уже помертвевшем лице появилась живость красок возвращающейся жизни. С твердостью духа, замечательной для слабого ее тела, простилась она с мужем, благословила детей и, прося прощения у всех домочадцев, имела достаточно силы сказать:
— Молитесь обо мне Богу, а я также там буду за вас молиться, если буду достойна.
Потом княгиня попросила всех оставить ее наедине с духовником, желая получить от него последние наставления для перехода в вечность и для совершения над ней таинства Елеосвящения.
— Недолго уже теперь мне жить с вами! — сказала она окружающим.
Когда началось над нею совершение Елеосвящения, она велела позвать мужа и, рукою подозвав его к своей постели, тихо спросила его:
— Слышишь ты это пение? оно тебе нравится?
Князь ответил, что для христианина нет ничего более утешительного.
Больная сказала:
— Да! Это пение полезно и важно для земных: только оно одно и может быть для них утешением. Приучай к нему себя, детей и домашних, а я скоро услышу там другое, лучшее — Ангельское пение... Мне хорошо здесь было и там будет хорошо — ты не плачь обо мне!
Когда кончилось соборование, во время которого она была в совершенной памяти, больная, утомленная, закрыла свои глаза и впала в беспамятство, продолжавшееся более часа и похожее на сон. Но дыхание становилось все реже, тише и незаметнее — чувствовалось разлучение души с телом, и над умирающей духовник прочел молитвы на исход ее чистой и богоугодной души.
К этому великому в жизни каждого христианина часу смертному успели прибыть к постели умирающей один за другим известнейшие московские врачи того времени, доктора Рик...р и Килд...ский. Освидетельствовали они пульс и решительно объявили, что жизнь прекратилась. На лице княгини выступил крупный холодный смертный пот. Один из врачей, державший ее пульс, положил руку покойной ей на грудь и объявил окружавшим:
главу
— Скончалась!
Все присутствовавшие опустились на колени и заплакали...
Велико же было удивление всех, когда несколько мгновений спустя умершая открыла свои глаза, свежие, ясные, и твердым голосом, какого от нее за все время болезни не слыхали, спросила:
— Где я?
Надо было видеть в это мгновение выражение лиц у светил медицинской науки, только что перед тем с непоколебимой уверенностью объявивших о ее смерти. Надо было видеть радость убитого горем мужа!...
Ничего не нашли сказать в объяснение совершившегося врачи, изумленные и потрясенные не менее всех остальных присутствовавших. Возвращение к жизни княгини Анны Феодоровны казалось всем подобием воскресения, тем более что и сама она, вернувшись в жизнь, имела вид существа уже другого, нездешнего міра: ожившая была в течение 9 часов вне сознания и понимания окружающей ее обстановки — никого не узнавала и всему земному казалась совершенно чуждой.
Очевидные свидетели бывшего с княгиней Голицыной записали так этот необыкновенный случай — передаем записанное в их подлинных выражениях:
— Где я? — стала говорить княгиня по своем пробуждении, — скажи мне кто-нибудь! Неужели я опять в этом темном, скверном, душном и скучном міре?.. Ах, зачем я разлучилась с тем светом, где видела Спасителя? Там всё такие прекрасные лица... А здесь какие все — уроды, безобразные, грубые, гадкие!...
— Неужели, — спросили ее окружающие, — вы не узнали нас, княгиня? Это — ваш муж, а это ваши дети.
При этом лицо, обратившееся к княгине, назвало ей всех ее детей по имени.
— Муж! Дети!... — сказала княгиня, — Нет — никого не знаю, да и слов этих ваших не понимаю. Я видела там правда детей, но как те были прекрасны!... А эти... какие они дурные!...
Помолчав немного, она опять заговорила:
— Да, не хотела бы я уходить оттуда: там так хорошо, светло, весело — как мне там было легко!... Я была там совсем здорова; а здесь как мне трудно, тяжело, скучно! Но Спаситель мне сказал: поди еще поживи там, где была, и, когда не будешь там нужна, Я опять тебя возьму оттуда... Что же делать!... — Тут она вздохнула. — Вот опять пришла на мытарство, на страдание, но нельзя было не повиноваться Спасителю — Он наш Бог, Он искупил нас... Но Он опять скоро за мной пришлет.
Ожившая замолкла. Потом опять заговорила:
— Как мне хочется видеть Спасителя! Дайте мне Его образ!
Подали образ Успения Божией Матери.
— Нет — не этот, — сказала она, — здесь много ликов, а мне подайте образ одного Спасителя — к Нему одному я стремлюсь, Его одного люблю, к Нему стремлюсь... стремлюся! Надо любить, почитать и молиться Божией Матери и святым Угодникам — это нужно, это необходимо, но там, откуда я сейчас вернулась, там вся жизнь в Господе нашем Христе Иисусе... Его образ дайте мне!
Муж княгини подал ей открытый молитвенник.
— Вот тут, — сказал он, — есть образ Спасителя.
— Нет, — отвечала она, — я не хочу целовать картинки — подайте мне тот самый образ Спасителя, которому молятся.
Подали Нерукотворенный образ Спаса.
— Вот Он, Которого я видела, — воскликнула она в восхищении, — Вот Он — Спаситель мой! — И, крепко взяв руками образ, она осыпала Его пламенными лобзаниями, повторяя в восторге:
— Люблю Тебя, Спаситель мой! Одного Тебя люблю! Возьми опять меня к Себе!
Потом она обратилась к присутствующим и спросила:
— А вы любите Спасителя? — и затем продолжала:
— А если любите, то целуйте Его все, все: Он наш Бог, наш Искупитель — нельзя не любить Его!
Все, кто был у одра больной, приложились к образу... Больная велела опять поставить его перед собой и, не отрывая от него взгляда, исполненного неземной любви, стала смотреть на него.
Обрадованный возвращением к жизни любимой жены, муж княгини приблизился к ее постели и, наклонясь к ожившей страдалице, нечаянно сел спиной к образу. Оглядевши мужа быстрым негодующим взглядом, княгиня воскликнула:
— Мне говорят, что это мой муж... Что же это за муж, который так непочтителен к Спасителю! Сейчас обернись к Нему и поклонись — Он Бог наш, Он наш Искупитель!
Приказание ее было немедленно исполнено.
Увидав на руке мужа обручальное кольцо, она спросила:
— Что это у тебя на руке?
— Это — обручальное кольцо, мой друг, — ответил князь.
— Я не понимаю, что это за слово — кольцо, — недоумевающе сказала княгиня.
— Да это то самое кольцо, — сказал князь, — которым меня с тобой обручил священник, когда мы венчались.
— Почему же у меня на руке нет такого кольца?
— По болезни твоей, мой друг, его с тебя сняли.
— Зачем же?.. Нет, подайте мне мое кольцо — сказано: Бог сочетает, а человек да не разлучает. Только Бог волен разлучить.
Когда ей подали кольцо и она сама его надела, то сказала:
— Теперь знаю, когда нас священник обручал. Ты в самом деле мой муж.
В это время к больной подошел доктор и сказал:
— Не говорите, княгиня, много — вы слабы. Примите лекарство или святой воды24. Усните, закройте глазки!
— А ты кто такой? — обратилась к нему княгиня, — и что это за слова — «слабы», «лекарство», «сон»?.. Какой мудреный, непонятный у вас язык!... У нас там ничего такого нет, никто так не говорит... Да какое ты право имеешь мне приказывать? Вот если муж прикажет мне закрыть глаза, так я его послушаюсь: Бог сам велел жене повиноваться своему мужу...
— Что у вас болит, княгиня? — спросил доктор.
— А тебе что за дело? Я закрыла глаза не оттого, что мне больно, а оттого, что мне тяжело смотреть на вас всех таких, которые утратили в себе образ Божий!
— Ты, мой друг, — обратился к ней ее муж, — приняла недавно самое лучшее лекарство — Святое Тело и Кровь Христову.
— Да, — сказала княгиня, — я это очень знаю и понимаю. Как мне стало после того легко и приятно!... Только вы напрасно теперь думаете, что я больна: я не больна, а здорова... Я видела там Спасителя, но Он опять послал меня к вам.
Тут князь спросил ее:
— Не приказывал ли там через тебя Спаситель чего-нибудь?
— Да, приказывал, — ответила княгиня, — Он велел усерднее молиться и лучше жить.
— Скажи мне, мой друг, — спросил ее князь, — удостоюсь ли я также быть там, где ты была теперь?
— Да, — отвечала княгиня, — будешь и ты там, только молись Богу.
— Кстати, милая, — обратилась к княгине ее тетка, — видела ли ты там Володеньку (это был княгинин новорожденный ребенок, который после крещения вскоре умер), видела ли ты и остальных твоих умерших детей?
— Видела, или нет — вам об этом знать не нужно; а если и видела, то вам не скажу, да и не могу сказать, потому что вы недостойны. Да вы меня и не поймете... Какие вы злые — всё только любопытствуете, а в душе своей не верите и верить не хотите... Да ты-то кто такая, что у меня спрашиваешь?
— Я — Твоя тетка, М...я Д...вна, кума твоя, которая твоих детей принимала от купели.
— Ну, — сказала княгиня, — у тебя там другое имя... А меня как у вас здесь зовут? — неожиданно спросила княгиня.
— Тебя зовут Анной, милая!
— У вас тут еще как-то величают друг друга, — сказала, немного помолчав, княгиня, — как меня здесь величали?
— Ваше сиятельство, княгиня Анна Феодоровна Голицына, — ответили ей.
— Какой у вас вздор! Там ничего такого нет... Ах, как мне у вас скучно, как скучно быть с вами!
В это время пришел в дом духовник княгини, священник прихода, в котором жило ее семейство. Никто об его приходе ей не докладывал, но она тотчас его узнала и с радостной улыбкой сказала:
— Как я рада вам, батюшка! Благодарю вас, что вы меня причастили и особоровали. Я видела Спасителя, и вас я очень рада видеть: ведь вы носите на себе Его образ... Отойдите все прочь!
Когда по ее приказанию все присутствовавшие отошли в сторону и у ее постели остался только один духовник, она тихим голосом сказала ему:
— Именем Господним благослови меня, отче, в путь!
Священник благословил ее и, возложив руку свою на ее голову, громко прочел над нею следующую молитву: «Господь Бог Премилостивый да ущедрит тя, Господь Иисус Христос вся благая прошения твоя да исполнит, Господь Всемогий да избавит тя от всякия напасти, Господь да научит тя, Господь да вразумит тя, Господь да поможет тебе, Господь да спасет тя, Господь да защитит тя, Господь радости духовныя да исполнит тя. Господь душе и телу твоему да будет заступник. Господь, яко милосерд и благий человеколюбец, прощение грехов да подаст ти. Господь Бог Иисус Христос в день судный да помилует тя и да благословит тя во вся дни живота твоего. Аминь!»
Взволнованный великим таинством совершившегося, священник, прочитав молитву, ушел, а княгиня, по уходе его, только о нем одном и говорила, но уже голосом изнемогающим. Еле внятно потребовала, чтобы ей подали образ Спасителя и крест, семейную святыню, со Святыми Мощами, в последний раз приложилась к ним, велела отнести их на место и уже коснеющим языком сказала окружающим:
— Молитесь и говорите за мной: во Имя Отца и Сына, и Сына... Сына...
И со словом — «Сына», замершим на ее устах, княгиня Анна Феодоровна Голицына предала дух свой Богу, Которого так возлюбила.
27 лет от роду была она, чистая эта и Богу угодная православная русская женщина, когда отлетела со своим Ангелом-Хранителем ее светлая душа в мір горний и вошла во славу своего Господа..."

     Все земное распадается в пыль.  В том числе все связт, дружба, страсти и любови.  Остается только то, что связал Господь.

     Лермонтов это понимал.

Sie liebten sich beide, doch keiner
Wollt’es dem andern gestehn.
Heine

Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной;
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье,
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…
Но в мире новом друг друга они не узнали.
1841 г.