Печалька живет на третьем. 2. Саша

Да уж, папик мой вчера разошелся. Я, конечно, сама виновата. Мне очень хотелось посмотреть, сколько дней так может продолжаться и как долго наши соседи будут убирать за мной мусор, который я бросаю вниз. Я просто не ожидала даже, что полет мусорного ведра будет иметь такие последствия. Я предполагала, конечно, что будет иметь, но не прям уж такие…
И зачем я играю в эти странные игры с Игорем? Зачем? Зачем? Зачем? Я иногда не могу этого понять, почему мне так хочется позлить его немножко, раздразнить слегка… когда он мне сказал: стань в угол и сними свои леггинсы, я чуть не упала. У меня так сердце колотилось, и колени подкашивались. Уже потом, когда он начал меня хлестать прутом по попе, я думала, все. Щас кончу прямо тут, не дожидаясь того момента, когда он меня понесет в постель. Когда он отсчитал мне пятнадцать розог, у меня все-таки ноги подогнулись, я думала что я упаду. Но он конечно не дал мне упасть, схватил меня, понес в постель. Там я ревела и мы целовались, целовались, целовались. Вкус наших поцелуев смешивался с соленым вкусом моих слез. Он вошел в меня так резко, но совсем не больно, так много было у меня влаги. Он повторял: вот тебе, вот тебе, вот тебе, когда входил в меня, как будто снова меня наказывал. Потом был момент, как будто я улетаю, расправив свои мысленные крылья (как если бы они у меня были).
Интересно, что было бы, если бы Игорь позволил мне остаться в театральном? Но, конечно, я понимаю: в случае учебы там я могу запросто упустить всю свою семейную жизнь, упустить этот нервный пожар наших с ним странных отношений…
Я даже не подозревала, до знакомства с Игорем Александровичем, что мне может понравиться такой человек, как он. Муж моей матери, мой отчим, который наказывал меня розгами, и не делал вроде бы ничего такого, чтобы мне понравиться. Он просто был такой… совсем другой, чем мой настоящий отец. Он не матерился от слова совсем, он не орал, он повышал голос, но не до громкого крика, а совсем немного, но так, что его хотелось послушаться. Когда он расстегивает ремень, и говорит мне: «повернись…», у меня просто мороз по коже, каждый раз… и я временами делаю все назло, и веду себя не так, как надо, только чтобы увидеть, как он снимает ремень и говорит: «повернись…». И я стягиваю свои джинсы, подставляю свою задницу, и Игорь наказывает меня ремнем, как будто он и есть - мой настоящий отец, а я всего лишь - его провинившийся ребенок, девочка-переросток, которая испытывает границы дозволенного, и выходит за них каждый раз, чтобы снова ощутить над собой власть своего разгневанного папаши… Такие отношения сносят крышу, капец как сильно. Каждый раз, когда он наказывает меня, он читает мне лекцию о том, как надо себя вести, и как вести себя не надо… Когда он говорит что-либо о моем плохом поведении, и при этом хлопает меня ремнем по попе, это запоминается хорошо. И я уже знаю наизусть, чего он от меня хочет, и что ему не понравится, и когда мне опять прилетит ремнем… Я знаю это, и я, буквально, делаю все назло, время от времени. Это опасная игра, и я знаю, что она в любой момент может закончиться поркой, но я все равно играю с Игорем именно в эту игру… как будто, мне хочется оставаться для него ребенком, и быть маленькой девочкой, и никогда не вырастать, и всегда просто получать по попе за свое плохое поведение, за свою дерзость, за свое непослушание папочке… как если бы все жизненные невзгоды можно было свести к небольшому отступлению от правил Игоря Александровича и ощущению розог или ремня на своих голых ягодицах…

Я помню, как-то давно он учил меня как играть в шахматы. И я совершенно случайно ляпнула ему о том, что случилось с моим настоящим отцом. И тогда Игорь на меня так внимательно посмотрел, у меня аж мурашки по коже пошли от этого взгляда. И он сказал мне: встань! И я тут же послушалась. Вообще, его трудно не слушаться. Этот авторитетный тон, не терпящий возражений, от него просто мороз по коже…