Стоверстники. Глава II. 3. Фёдор

Лето 1938 года не отличалось от предыдущих. Июльский зной в августе сменился частыми ливневыми дождями с грозами, после которых комары и мошкара с ещё большим остервенением нападали на скотину и людей, стоило только зазеваться.

Комары ещё так себе: пока усядутся, пока решат, куда вонзить своё жало, а человек хлоп и нету комара. Мошкара та по серьезней будет. Та не церемонится: набрасывается всем скопом и кусает так, что если укусит за губу, то она отвисает от опухоли, а если за глаз — то и глаз заплывает. К тому же она все время норовит залезть под рубашку, да тяпнуть там, где кожица по нежнее будет.

Скотине в основном достаётся от оводов и некоторые потеряв самообладание, задрав хвосты, как обезумевшие носятся по пастбищу, не разбирая дороги.

Лишь с наступлением вечерних сумерек, когда повеет ночной прохладой, гнус «спадает», и наступает время умиротворения. В это, вечернее время поселок лесозаготовителей начинал затягиваться дымком от топившихся печек, и хозяйки начинали готовить ужин и кормить своих мужей, вернувшихся с работы.

А вот Фёдор наоборот, в это время готовился заступать на ночное дежурство. После того как его язва зажила, врач Лев Данилович настоял на том, чтобы его перевели на лёгкий труд. Вот его и прикрепили к сельповскому магазину сторожем.

Фёдор сторожил магазин ночью, а днём ему приходилось возить товар, когда приходила баржа с грузом, и помогать продавщице с товаром. Поэтому он редко приходил домой раньше обеда. А зимой ещё нужно было топить печь в магазине да напилить-наколоть дров. Поэтому лёгкой эту работу можно было назвать с большой натяжкой.

Только летом была благодать: в ночной тиши дышалось легко. Федору нравилось наблюдать, как засыпал посёлок, как постепенно стихали голоса девчат — ночных певуний, как один за другим гасли в окнах огоньки. Лишь чередующий лай собак из разных концов посёлка, да редкий крик полуночника нарушал тишину.

С рассветом, когда запевали первые петухи, а Бурхан начинал тонуть в белом тумане, поднимающемся над Зеей, посёлок лесозаготовителей начинал просыпаться.
Так было всегда, но только не в это ночное дежурство. Хотя и оно начиналось, как и обычно…

 Федор похлопал себя по карманам пиджака, на месте ли кисет с махоркой, да не забыл ли спички. Набросил на плечо ружьишко, не проверив даже заряжено оно или нет. Да и зачем? В кого-стрелять-то? В поселке лихих людей не было, молодежь, что по ночам женихается и так знала, что магазин и рядом стоящий склад-амбар охраняет сторож с ружьем, а потому гуляла в стороне.

Тяжелой мужицкой походкой побрёл он на работу.

Ночь обещала быть тёмной и звездной, так как с вечера небо было чистое, а луна появлялась на небосводе уже после полуночи. Вечерние сумерки быстро сменила ночь. Федор прохаживаясь возле амбара, поплотнее укутался в старую фуфайку, поселок засыпал, а с речки Тыгды потянуло прохладой. Возле лампочки, весившей над крыльцом и освещающей входные двери в магазин, вились рой мотыльков. И казалось, что никто и ничто не может нарушить идиллию этой ночи.

Репродуктор на столбе в центре поселка проиграл гимн Советского Союза и замолк. Извещая Устьтыгденцев что наступила полночь. И именно в это самое время в поселок с потушенными фарами въехало насколько машин, остановившиеся возле конторы лесопункта.  Федор слышал, как какие-то люди, прыгали с машин, слышал приглушённые голоса отдававшие приказы. Смутная тревога закралась Федору в душу, заставила его пригнуться и скрыться в тени амбара.

Внезапно поселок начал просыпаться, он оживал повисшей в ночном воздухе невидимой тревогой и надвигающейся, неизбежной бедой. Зло залаяли собаки у ближайших домой, им вторили лаем с окраин. Где-то в не далеке Федор услышал, как чей-то тяжелый сапог пнул пса и тот завизжал от боли. Послышались удары прикладов в двери бараков и домов. Заполыхали окна огоньками и раздались, пока еще редкие, женские завывания.

Прасковья уже задремала, когда раздался стук в дверь. Не успела она откинуть крючок, что запирал дверь в комнату барака, как вошедший высокий мужчина в шинели отшвырнул её в сторону. Следом ним вбежали в комнату еще два человека с карабинами за плечами. Лучи фонариков забегали по комнате, кто-то в темноте запнулся и перевернул ведро с водой стоящее на табуретки возле печи. От шума проснулась Лиза и громко заплакала, следом подскочила и Маша. Не понимая, что происходит, она инстинктивно прижала сестренку к себе и вторя мало;й тоже заплакала от испуга.

Наконец в комнате догадались щелкнуть выключателем, и она осветила стоящего возле дверей солдата в форме НКВД и держащего в руках карабин, преграждая вход. Еще один, тот что включил свет, встал у печи, а офицер склонился, над пытающейся встать на ноги, матерью девочек.

- Где твой муж? – закричал офицер у которого на боку висел пистолет. – Живо отвечай, падла?

Офицер не считал нужным выбирать выражения.

- Так он… это… он же… на работе. – Заикаясь в испуге ответила Прасковья, еще не до конца понимая, что произошло и что надо этим людям в форме. Наконец ей удалось сеть на лавку стоящую у стены.

- На какой работе, сука? Где? Отвечай! – нависая всем своим телом над хлопавшей глазами женщиной, кричал офицер.

- Так он... это… он… сторож он в сельпо.

- Фирсов, Пархоменко! Бегом к магазину и притащите сюда этого, как его… – он бегло заглянул в бумагу, что держал свернутою в руке, – Крючко Федора. – Приказал офицер своим солдатам.

- Ну смотри мне, сука, ежели обманула. – И он поднес к носу Прасковьи кулак с зажатой в нем бумагой.

Пока солдаты выполняли его приказания он устроил погром в комнате, не обращая никакого внимания на захлебывающеюся слезами Лизу и всхлипывающею от страха Машу. Выдернул из-под них тюфяк, набитый сеном, вытряс из сундука тряпки, сбросил на пол посуду с полок. Несколько раз пнул мимоходом опрокинувшееся ведро.

Вскоре прибежали посланные за Федором солдаты и доложили, что сторожа на месте не нашли.

- Убёг паскуда! Но ничего от Советской власти ещё никому убежать не удавалось! Сыщем гада! – и пнув стул попавшийся на его пути выбежал из комнаты бросив на прощание: «Кто у нас там следующий».

По утру солнце вставало над словно вымершим поселком лесозаготовителей. Казалось даже петухи не кукарекали в то утро. Усть-Тыгда хранила молчание. В тот день на работу никто не вышел, страх посеянный ночными арестами дал о себе знать.

Соседки, смахивая уголками платков слезы шептались между собой кого и за что забрали. А тех, кого арестовали, еще до рассвета вывели за поселок и усадили на лугу рядом с дорогой, дожидаться машин которые убыли в Гоголевку и Аяк для ареста тамошних врагов народа.

И надо же было такому случиться, что мимо проезжал на велосипеде, ничего не подозревающий пацанёнок 14 лет, Иван Черепанов*.

На пути у него встал офицер в форме НКВД, Косотухин и как только Черепанов остановился, за ворот стащил его с велосипеда и ударив в лицо кулаком швырнул в толпу арестованных. Велосипед отбросил в противоположную сторону от дороги.

- Дяденька за что? – жалобно скуля и вытирая рукавом сочившуюся кровь из носа, спросил Черепанов. Но на него зацыкали сидевшие рядом, зная, что ничего путного сейчас от Косотухина не добьешься. «Там, пацан, разберутся, а сейчас лучше молчи – целее будешь».

Фёдор всю ночь прятался в соседнем с амбаром огороде, среди картофельной ботвы.
В ту ночь только в Усть-Тыгде арестовали двадцать четыре человека, включая начальника сплавучастка Варфоломеева Федора Васильевича. (Ходили слухи, что на него написали донос, что он будучи пьяным, ругал Советскую власть, а на фотографии в газете, якобы выколол глаза товарищу Сталину).

*Иван Черепанов вернулся домой в 53 году. Больной чахоткой на последней стадии. Прожил он на свободе всего два месяца. С его слов родные узнали, что случилось с ним тогда, в далёком 38-ом.

Его привезли сначала в Свободненскую тюрьму, где тот же Косотухин на допросе обвинил его в помощи белогвардейцам в Гражданскую войну. Доводы, что он еще в то время только родился во внимания не были приняты. Он приставил к его виску пистолет и заставил подписать протокол с признанием. После его перевели в Благовещенскую тюрьму, пересмотрели дело и отпустили.

 Он вышел, сел на скамейку и заплакал. Мимо шла женщина в форме НКВД, спросила, что случилось. Он ей всё рассказал и пожаловался, что денег у него нет, и он не знает, как ему добраться домой. Тогда она позвала его с собой и в кабинете объяснила ему, что необходимо указать по какой причине его задержали и продержали столько времени, чтобы помочь отправить его на пароходе домой.

 Она попросила припомнить может он с кем подрался ли еще что сделал плохого. Он и признался, что с пацанами как-то подкопал на колхозном поле картошку и еще один раз украли курицу с колхозного двора и с ребятами сварили всё это в котелке на речке. Она похвалила его и подсунула на подпись бумагу.

 После его уже осудили за хищение колхозного имущества по статье, прозванному в народе, «Законом о трёх колосках».

;