Начало романа о попаданце. Вторая жизнь

Иногда, хотя очень редко, человек может чувствовать себя счастливым. Во всяком случае, в своей жизни я редко это чувствовал, может быть, раз пять. Когда окончил школу и танцевал на выпускном с любимой девушкой вальс. Когда поступил в училище, получил курсантскую форму и пришивал погоны. Когда женился после выпуска и ездил на украшенной "Волге"с молодой женой по достопримечательным местам родного города. Больше не припомню.

Может быть ещё в детстве, но в детстве, говорят, все чувствуют себя счастливыми. Правда, это счастье быстро заканчивалось. На выпускном, какой-то тайный обожатель моей девушки из выпустившихся ранее, врезал мне, вызвав на крыльцо школы. В училище счастье улетучилось сразу после начала занятий строевой подготовкой под палящим августовским солнцем. После свадьбы счастье закончилось на вокзале, когда молодая жена провожала меня на Дальний восток, а сама оставалась оканчивать свой медицинский.

Сейчас я тоже чувствовал себя счастливым. Учения полка, в котором я был командиром эскадрильи, успешно заканчивались, осталось только перебазироваться на свой аэродром. Диплом об окончании академии был «в кармане». Вчера комполка, по секрету сообщил, что пришёл приказ о назначении меня на вышестоящую должность, правда, на Камчатку, но это не испортило моего хорошего настроения. Везде можно служить, тем более, говорят, там двойной оклад и очень богатая и своеобразная природа. Хоть красной икры наедимся вдоволь…
Так я размышлял сидя в кабине своего «корабля», ожидая команды на запуск от РП (руководителя полётов). Штурман, старый майор, уже собиравшийся на пенсию, как всегда, что-то «мурлыкал» себе под нос в стиле «ретро». Любил попеть и неплохо пел, на всех наших посиделках в праздники.

— 302-й, вам запуск.

— 302-й, понял, запускаю, — ответил я, закрывая фонарь, штурман тоже стал закрывать фонарь. Мечты закончились, пошла работа.

— Земля, запускаем, от двигателей, — подал я команду технику по внутренней связи, он убрал стремянку и показался впереди самолёта с поднятой рукой, в которой держал снятые чеки.

— Чеки, заглушки сняты, к запуску готов, — услышал я его голос в наушниках ЗШ (защитного шлема). Далее мы втроём, я, штурман и техник, начали «читать молитву», предписанную инструкцией при запуске двигателей и включении в рабочее положение всех систем самолёта. Процедура довольно длительная, но отработана до автоматизма и без неё не обойтись.

— 302, выруливаю, — доложил я РП, когда техник с механиком убрали колодки из-под колёс самолёта. Добавил обороты и наш воздушный корабль не сразу, как бы нехотя, покатился вперёд, подрагивая на стыках бетонки.

— Ну что Макарыч, через полтора часика будем дома? Там твоя Лизавета Матвеевна уже пирогов, поди, напекла? — подшучивал я над своим штурманом по СПУ (самолётное переговорное устройство), пока рулили до взлётной.

— Не знаю как насчёт пирогов, командир, а «бутылёк» уже в морозилке лежит, она знает, что я холодненькую люблю.

Макарыч был мужиком хозяйственным, обосновался в гарнизоне основательно, даже баньку за гаражами себе построил, в которую мы частенько напрашивались попариться, но в основном у него был свой круг из таких-же старожилов гарнизона, как и он.

Я, попав в эту баньку первый раз, удивился, что рюмки у него там были с отбитыми основаниями ножек, поставить их было невозможно, только положить. «Чтоб зло хозяину в посуде не оставляли и до дна выпивали, когда наливают», — объяснил Макарыч.

—302-й, на взлётную, — запросил я, подрулив к ВПП (взлётно-посадочная полоса).

— 302-й, разрешаю, ветер на взлёте встречно-боковой под двадцать, пять — десять метров в секунду.

— 302-му взлет

— 302-й взлетайте.

Как я люблю этот миг, когда выводишь обороты до максимала, а потом включаешь форсаж и самолёт, как застоявшийся жеребец, срывается с места, оглушая окрестности реактивным рёвом, начинает резво набирать скорость. Тебя прижимает к креслу ускорение, и ты ждёшь момента, когда оторвёшься от земли, выдерживая направление разбега. Вот уже надо поднимать носовое колесо, но что это?

Самолёт энергично начинает отклоняться вправо от центра полосы, машинально исправляю отклонение педалями, но слишком сильно тянет. Отключаю форсажи, самолёт выравнивается, но скоро уже конец полосы, скорость 250, тормозной парашют, тормоза. Скорость большая, впереди АТУ (авиационное тормозное устройство), слышу в наушниках, вместе с ударами колотящегося сердца:

—302-й, катапультируйтесь, катапультируйтесь…

Самолёт врезается в АТУ, рвёт его насквозь, нос самолёта начинает бороздить по земле. Я висну на привязных ремнях от резкого торможения, руки машинально упираются в приборную доску, какой там катапультируйся. Самолёт врезается в какую-то бетонную плиту и начинает переворачиваться через крыло…

... Сердце замерло и перед глазами, как в ускоренном кино, стали мелькать картинки из прошедшей жизни. Как я пацаном прыгаю со второго этажа стройки в сугроб. Выпускной в школе, где мы танцуем вальс с Катькой Зиминой. Первый прыжок с парашютом, первый полёт на самолёте и опять детские воспоминания как меня выгнали с секции баскетбола за прогулы, потому что тренировки совпадали с «музыкалкой».

Игра «Зарница», зимой в восьмом классе. Я с самодельным ППШ, выкрашенном гуашью и тушью. Пионерский лагерь имени Александра Матросова, мы пятиклассники подглядываем за старшей девчонкой, которая моет пол и когда наклоняется над ведром, чтобы выжать тряпку, в вырезе платья видна уже появившаяся грудь. Потом картина меняется. Какой-то парад, мы с флагами и портретами Политбюро. Выпуск в училище, мы на одном колене прощаемся со знаменем. Потом удар, в глазах темнеет…

Пробуждение

— Сергей, Сергей, пора просыпаться, — кто-то трясёт меня за плечо. Открываю глаза и вижу перед собой доктора в очках и медицинской маске. Я на больничной койке в палате больницы, хочу что-то сказать и не могу, в горле ужасная боль.

— Не надо, Серёжа, тебе, после операции, пока рано говорить, немного поболит, — успокаивает меня врач, чьи глаза в очках мне кажутся очень знакомыми, — гланды мы тебе удалили, так что теперь пройдёшь свою медкомиссию.

«Какие гланды? Мне их ещё в десятом классе удалили. Что, новые выросли?» — я смотрел на доктора и, кажется, начинал вспоминать. Это же дядя Володя, наш сосед по подъезду в «хрущёвке», где я жил с родителями до поступления в военное училище, правда, теперь он должен выглядеть лет на пятнадцать постарше. Он был врачом в нашей районной больнице, «ухогорлоносом», а жена его была терапевтом.

Я тогда прибежал к нему, после того как меня на областной медкомиссии, перед поступлением, развернул его коллега и сказал, что надо удалять гланды. Попросил его побыстрее сделать операцию, чтобы успеть пройти эту злосчастную медкомиссия в этом году. Не хотелось год терять, тем более что осенью меня уже могли забрать в армию. Но это было двадцать лет назад.

Врач попрощался и ушёл, а я остался в раздумьях. Что же случилось со мной, вроде, кроме горла ничего не болит, руки, ноги на месте, голова тоже. Встал с кровати, всё нормально, даже лёгкость какая-то, как будто килограмм пятнадцать скинул, хотел пощупать живот, а ладонь провалилась почти до позвоночника. Живот куда-то исчез. Он хоть и был небольшой, но был.

На ВЛК (врачебно-лётной комиссии) постоянно намекали, что вес надо сбросить, но я всегда оправдывался, что это мышцы и в доказательство вставал на руки прямо в кабинете. Врачи удивлялись и с миром отпускали до следующего года. Сколько же я тут провалялся после этой аварии, что так исхудал?

«Надо сходить на разведку», — подумал я и вышел в коридор. Вроде ничего особенного, больница, как больница, больные шарахаются туда-сюда. Увидел дверь с буквой М, зашёл, сходил куда надо, подошёл к умывальнику помыть руки и обомлел.

Из заляпанного брызгами воды и зубной пасты зеркала над раковиной на меня смотрел молодой парень лет семнадцати с шевелюрой на голове «а-ля Битлз», с которой я распрощался двадцать лет назад.

«Твою ж дивизию, я где, в раю, адом пока, вроде, не пахнет». Сердце колотилось как тогда, во время аварии. Я стал ощупывать себя с головы до ног, заглядывая в зеркало за спину, может, там уже крылья выросли, как у ангелов. Внимательнее, ещё раз посмотрев на свою физиономию в зеркале, понял, что это я, тот семнадцатилетний.

Как так? Я, конечно, читал про переселение душ, про экстрасенсов, этой ерунды, во время перестройки печатали столько, что только ленивый не читал. Что же получается, меня откинуло на двадцать лет назад или всё-таки я в раю? Надо выйти на улицу, посмотреть что там, в окно вроде солнышко светило. Держись майор, не такое видали.

На улице пригревало весеннее солнышко и больные, мужчины и женщины, в основном старшего возраста, сидели на лавочках в скверики у больницы, жалуясь друг другу на свои болячки. Обычные люди, без крыльев за спиной и тем более без хвостов, рогов и копыт.

На дальней лавочке сидел парень, немного старше меня, возле него лежал маленький транзисторный приёмник, из которого неслось: «Заботится сердце, сердце волнуется, почтовый пакуется груз. Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз…» Я подсел рядом:

— Слушай, а какой сегодня день, я что-то запамятовал? — почти шёпотом, превозмогая боль, спросил я.

— Среда, — не оборачиваясь ко мне и, продолжая подставлять физиономию к солнцу, ответил парень.

— А год? — Парень всё же повернулся и с удивлением посмотрел на меня.

— Да после наркоза ещё не отошёл, — попытался я оправдаться.

— А-а, — протянул парень, — семьдесят второй.

«Значит я в 1972-м, а школу заканчивал и операцию мне делали в 1973-м — думал я, — что-то тут не совпадает...»

Видно, не так ты жизнь прожил, майор, что тебя назад откинуло. Начинай считать сначала…

Мне было о чём подумать. Встал со скамейки и, как лунатик, пошёл в палату, где упал на кровать и постарался уснуть, чтобы проснуться в своём настоящем. Но уснуть не пришлось, мысли в голову лезли одна за другой, и никак не удавалось привести их в порядок. Лежал, смотрел в потолок и думал, как жить дальше, похоже, что как-то надо будет приспосабливаться. С другой стороны, можно будет что-то изменить, особенно то, о чём сожалел в прошлой жизни.

Вот она началась, новая жизнь

Пока я размышлял, в палату кто-то заглянул, и вошла... мама в накинутом на плечи белом халате поверх красивого цветастого платья, перетянутого красным пояском. Моя мама, только на двадцать лет моложе, красивая, улыбающаяся, счастливая. В той жизни, после неожиданной смерти отца, она сильно сдала, часто болела и всё повторяла, что не хочет без него жить…

— Привет сынок, ну ты как?

— Нормально, — просипел я, улыбнувшись. Было удивительно и в то же время приятно видеть её такой молодой и счастливой.

— Я тебе вот бульончик куриный принесла, а то тебе сейчас глотать больно, — говорила она, доставая из сумки литровую банку с янтарной жидкостью, а я только улыбался, как ненормальный, любуясь этой картиной, — я с Владимиром Николаевичем поговорила, он обещал тебя скоро выписать, тебе же ещё надо к экзаменам готовиться. К нам твои ребята с класса приходили, спрашивали, где ты лежишь, навестить, наверное, хотят. Одна там такая бойкая, с косой, Катериной зовут, мне она понравилась.

Я только улыбался, а сам думал: — «Что за Катерина? Не помню такой в прошлой жизни, опять нестыковка…» Ещё немного посидев и поговорив, мама пожелала мне быстрейшего выздоровления и ушла домой, оставив меня в раздумьях. Похоже, что новая жизнь, не просто повторяет мою прошлую, а идёт как то по-другому, по-новому.

Я вспомнил, что мама мне рассказывала, как мы с ней ходили записываться в первый класс. День рождения у меня в ноябре и до семи лет не хватало два месяца. В той жизни меня не приняли, и я пошёл в школу на следующий год. А в этой жизни, получается, приняли. Там, кстати, и школа была другая.

Они пришли на следующий день, целой гурьбой.
Ужас, я никого не знал! Это не те ребята, с которыми я учился. Они, без умолку, рассказывали о школьных делах, о чём-то меня расспрашивали, а я только глупо улыбался и показывал на горло, что, мол, не могу говорить. Одна мне понравилась, судя по всему, это и была Катерина, о которой мама говорила. Стройная, худенькая, с длинной каштановой косой и голубыми глазами, правда, сейчас она больше молчала, посматривая на меня жалобно.

Интересно, какие у нас с ней отношения, по взгляду то видно, что она ко мне неравнодушна. Ну что ж, посмотрим, что дальше будет. Из этой встречи я понял, что ребята у нас в классе дружные, и я пользуюсь каким-то авторитетом, раз они нагрянули такой толпой. В той жизни ко мне в школе тоже хорошо относились, особенно когда узнали, что я собираюсь поступать в лётное училище.

Может и здесь также. Ведь «призывное» мы, старшеклассники, уже получили, и я не мог не сказать в военкомате, что хочу поступать в лётное училище, чтобы стать лётчиком-истребителем. Это была мечта с детства.

Ночью мне снились кошмары. Я опять взлетал на МиГ-31, опять был отказ, авария, ступор, удар, в мозгу «Катапультируйтесь, катапультируйтесь». Надо было не прекращать взлёт, а исправить отклонение от оси ВПП и взлетать….
Проснулся в холодном поту, трудно ещё раз переживать свою гибель. Если это будет повторяться постоянно, можно сойти сума. Ведь всё это осталось в прошлом, поэтому надо просто забыть и не вспоминать, а жить новой жизнью. Конечно, это не так просто, когда помнишь свою прошлую жизнь, уж лучше бы отшибло память…

Как я пойду в школу, как я буду со всеми общаться, я ведь там никого не знаю, ни ребят, ни учителей, предметы из школьной программы уже давно забыл.
Встал, включил свет в палате, в которой лежал один, остальные койки были свободны, и только сейчас заметил стоящую на полу возле тумбочки папку. У нас тогда, в той жизни, была такая мода, в школу ходить с папками на молнии из кожзаменителя. Точно, я же в больницу, на операцию, тогда, пришёл сразу после школы, не заходя домой. Надо посмотреть, что там есть…

...Первым достал «Дневник ученика 10-Б класса, школы № 5». Вот в чём дело. Я учусь в другой школе и на год раньше. Вот почему я не знаю своих одноклассников. С оценками вроде всё нормально, иногда только тройки проскакивают, зато по поведению всегда «Отлично», видимо, «в связях, порочащих его, не замечался».

Знакомство с новой жизнью

Что ещё было не так, как в прошлой жизни, так это то, что здесь я учил английский язык и оценки довольно не плохие. Точно, я и тогда, в пятом классе, записался на английский и даже посетил пару занятий, но потом на пионерском собрании меня избрали «Председателем совета отряда», а наша «классная», Гильда Карловна, вела немецкий язык и уговорила меня перейти в немецкую группу, чтобы, как она говорила: «Чаще нам с тобою встречаться для обсуждения дел в классе».

Так я стал изучать немецкий язык, и это повлияло на мою дальнейшую судьбу. В лётном училище роты тоже формировались по изучению языка, одна рота изучала немецкий, а другая английский. Попробовал порыться в памяти насчёт знания английского. Что-то стало всплывать, видимо в мою память из прошлой жизни добавились и знания, полученные, до этого момента, в этой. Полистал учебники, которые были в папке.

К своему удивлению, обнаружил, что легко вспоминаю школьный материал, практически по всем предметам. Уже хорошо, не придётся всё изучать заново. До вечера просидел, изучая учебники, которые были в папке. Перед сном пришла медсестра, поставила укол в то место, откуда ноги растут и всю ночь я спал «как убитый».

На следующий день она пришла одна, с портфельчиком, опять сразу после школы. Когда я вышел на улицу, она медленно подошла ко мне и заглянула в глаза. Мне стало не по себе:

— Что? — прошептал я. Говорить нормально было ещё больно.

— Ничего, — опустила она свои длинные ресницы, — ты какой-то другой, Серёжа. И вчера ты смотрел на меня, как будто первый раз увидел.

Надо было как-то выкручиваться. Помог весь опыт общения с женщинами предыдущей жизни:

— А может я только вчера увидел, какая ты красивая и как ты мне дорога…

Она бросила на меня свой пронзительный взгляд, подошла, прижалась и положила голову мне на плечо. Я попытался обнять её за талию, но она быстро отстранилась, повернулась и пошла к лавочке в сквере перед больницей. Мы просидели на лавочке больше часа, болтая обо всём и ни о чём.

Я расспрашивал про ребят, стараясь запоминать имена и фамилии одноклассников, про которых она рассказывала. Я любовался её манерой говорить, заглядывая мне в глаза, как бы стараясь прочитать мои мысли, а у самого в голове нет-нет, да закрадывалась мысль: «Майор, она ж тебе в дочки годится…»

Перед уходом она спросила:

— А тебя когда выписывают?

— Обещали завтра…

— Просто завтра вечером открывается танцплощадка в горсаду, может, сходим, — улыбнулась она застенчиво.

— Конечно, сходим, — обрадовался я. Где как не в танце можно, наконец, понять, как близки наши отношения…

Договорились встретиться прямо на танцплощадке, она сказала, что придёт с подружками. Меня выписали назавтра, и я отправился домой, туда, где жил в прошлом. В вещах, в которых я пришёл в больницу, был ключ от квартиры. Дома было всё, как и прежде, родителей дома не было, я прошёл в свою комнату и начал по новой знакомиться с ней, заглянул в шифоньер, где вмещались вещи всей нашей семьи, посмотрел, что же можно одеть на танцы.

В шкафу висел мой костюм, который, наверное, уже купили на выпускной, но, в то время, на танцы в костюмах мало кто ходил. Решил, что пойду в тех же клешах, в которых ходил в школу, рубашку только новую надо надеть.

Вспомнил, что в детстве я иногда лазил по карманам вещей родителей, которые висели в шкафу. У мамы никогда, а у отца частенько находил какую-то мелочь. Вот и сейчас в кармане зимнего пальто лежало семьдесят копеек, подумав, решил взять, на танцы должно хватить. В это время в дверь позвонили.

Открыв дверь, я увидел Костю, соседа по дому с первого подъезда, моего ровесника. Костя учился в другой школе, уже в это время любил выпить, хотя пить не умел. Первую рюмку никогда не мог проглотить сразу, гонял содержимое туда-сюда несколько раз и только потом проглатывал. Вторая стопка уже шла нормально.
В девяностых он стал рэкетиром, подраться он с детства любил, а убегать не мог, одна нога была короче, последствия полиомиелита. Позже он пропал из моей жизни, поговаривали, что посадили или пристрелили где-то на очередной "стрелке".
— Здорово, болезный, выпить есть, — с порога начал Костя.

Помнится, он частенько за этим приходил ко мне. У нас в серванте всегда стоял графинчик с самогонкой, родители от меня не прятали, доверяли, отец пил в меру и только по праздникам. Много я Косте не давал, чтобы родители не заметили, но он и этому был рад.

Сам я был не любитель этого дела, хотя первый раз напился в седьмом классе. Тоже пацаны посодействовали. Перед школьным вечером скинулись на «Солнцедар». Ну как скинулись. Мама мне на вечер дала рубль, на мороженое. Подхожу к школе, а навстречу Лёха, второгодник, и ещё двое однокашников с «Барабы», так у нас частный сектор называли. Понятно, Лёха был инициатором:

— Фома, деньги есть? — это он мне такую кличку по фамилии дал. Он вообще всех парней кличками наградил. Так с кличками всю жизнь и прожил, сидел несколько раз, чаще «по хулиганке», всегда по пьянке.

«Солнцедар», продавался в бутылках из-под шампанского, хотя был и не шипучий и стоил один рубль две копейки. Вот так мы скинулись, мой рубль и их две копейки, правда, Лёха ещё каких-то леденцов грамм сто взял: — «чтобы не пахло».
Зато мне первому дали «из горла» выпить, сколько хочешь, ну я и, чтобы не осрамится перед собутыльниками, высосал больше стакана, наверное. Развезло меня уже на вечере и «классная» отправила домой. Хорошо без последствий, только с мамой поговорила, а она даже отцу не сказала, сама «повоспитывала».
Костя, по хозяйски, прошёл в зал, достал из серванта хрустальный графинчик и стопку:

— Серёга, я немного налью? — я махнул рукой, в знак согласия, — А ты будешь?

— Нет, я сегодня на танцы иду, мне надо быть в форме…

— Дурак, — заржал Костя, наливая себе полную стопку, — кто же на танцы трезвый ходит.

— Я с девушкой.

Костя уже начал гонять туда-сюда свою порцию, поэтому ничего не ответил. Наконец, проглотив, он заявил:

— Я тоже с тобой пойду.

Танцы

Мы пришли с Костей почти к началу мероприятия, музыка уже вовсю играла, старался местный Вокально-инструментальный ансамбль, но танцующих в центре было мало. Девчонки жались стайками у дощатой стенки ограждения танцевальной площадки, парни в другом конце покуривали в кулак, разговаривали и периодически громко ржали, поглядывая на девчонок. В одной из девчоночьих стаек я заметил Катерину, хотел подойти, но Костя потащил меня к группе знакомых ему парней:

— Привет парни, как дела, — начал он пожимать руки всем по очереди, и я за ним. Парни со мной здоровались, видимо узнавали, хотя я никого не знал или уже не помнил.

— Поговаривают, «Третья почта» сюда завалиться собиралась, — сказал один из парней.

— О-о! Значит, сегодня весело будет, — хохотнул Костя, потирая руки, другие не очень-то разделили его веселья.

«Третьей почтой» у нас называли район, где на самом деле было третье почтовое отделение, в окружении частных домов, которые постепенно сносили и строили пятиэтажки, впоследствии прозванные «хрущёвками».

Вообще весь наш небольшой городок был поделён на районы, в каждом из которых была своя молодёжная группировка. Сильно не враждовали, но подраться на танцах, толпа на толпу, было в порядке вещей.

«Третья почта» была самая задиристая и запросто могла появиться в чужом районе, только с цель подраться, особенно если кого-то из них в этом районе «обидели». А народ на танцплощадку всё прибывал:

— Третья почта, — кивнул в сторону входа парень из нашей компании. На площадку, один за другим, заходили довольно крепкие парни, где-то нашего возраста и сразу организовывали свой кружок, поглядывая оценивающе на остальных присутствующих…

Чувствовалось, что в воздухе повисла какая-то напряжённость, хотя наличие у входа на площадку наряда милиции внушал какую-то надежду, что вечер может пройти нормально.

Я заметил, что Катерина поглядывает в мою сторону, её подружки стояли рядом, весело о чём-то болтали. Я отделился от парней и направился мимо танцующих в их сторону, Катя тоже шагнула в мою сторону и мы встали вдвоём недалеко от компании Катиных подружек, которые зыркали в мою сторону, перешептывались и хихикали, как малолетки из младшей группы детского сада. Ещё не хватало, чтобы они начали дразниться: «Тили-тили тесто, жених и невеста…».

— Привет! Ну, как ты, говорить-то можешь, или опять шептать будешь? — Улыбнулась мне Катерина

— Да нормально, могу, если негромко. Я обещал прийти, и вот я здесь у ваших ног — решил я ответить шуткой на её милую насмешку.

Мы немного поговорили, и через пару минут началась медленная мелодия. Звуки музыки проникали в пространство, создавая романтическую атмосферу. Катя посмотрела на меня с ожиданием, её красивые глаза блестели в свете фонарей, и я почувствовал, как внутри меня всё наполняется теплом и нежностью к ней.

— Пойдём, потанцуем, — тихо сказал я, протягивая руку. Мы двинулись к центру площадки.

Когда я обнял её за талию, почувствовал, как она слегка напряглась, словно оценивая мои уверенные движения. Но через несколько секунд она расслабилась, и нежно положила руку мне на плечо. Наши ноги слились в плавных движениях под музыку, и я ощутил, как весь мир вокруг нас исчезает, оставляя в этот момент лишь нас двоих, потерявшихся в танце.

— Ты и правда, как будто другой, — вдруг тихо сказала она мне на ухо, её голос едва слышался из-за громкой музыки.

— Может, я просто стал лучше замечать тех, кто рядом со мной, — ответил я, стараясь сохранить спокойствие в голосе.

Катя опустила глаза, слегка приподняв подбородок, словно обдумывая мои слова. В её тишине читалось что-то большее, чем просто задумчивость — возможно, любопытство или даже лёгкая тревога.
Мы продолжали танцевать, и я начал наслаждаться каждым движением, каждым мгновением рядом с ней. Её прикосновения были нежными, а взгляд — искренним. Внутри меня росло чувство, что наша встреча не случайна, что у нас есть нечто общее, что связывает нас больше, чем просто школьные годы.

После танцев мы решили прогуляться по вечернему парку. Лёгкий ветерок играл с её каштановыми локонами, а лунный свет мягко освещал дорожки. Мы шли рядом, иногда соприкасаясь руками, и это касание вызывало у меня тепло и лёгкую дрожь.

— Расскажи мне о чём ты мечтаешь, Катя, — начал я, пытаясь больше узнать о ней, сблизиться, сделать более близкими наши отношения.

Она улыбнулась и, немного задумчиво, начала рассказывать:

— Знаешь, всегда мечтала стать архитектором. Люблю придумывать разные здания, представлять, как они вписываются в городской ландшафт. А ты? Что ещё, кроме лётчика?

— Мне хотелось бы изменить что-то в этом мире, — ответил я, глядя на звёздное небо, где одинокий самолёт мигал своими бортовыми огнями, — чтобы все люди были счастливы, добивались в жизни своих целей, несмотря ни на что...
Катя внимательно слушала, её глаза светились интересом и пониманием. Мы шли дальше, погружённые в разговор, и я начал осознавать, насколько важно для меня это общение. В прошлой жизни я не думал о таких вещах, всё было сосредоточено на карьере, на службе, на своих обязанностях, особенно в последние годы. Теперь же я чувствовал, что могу начать всё с чистого листа, изменить свою жизнь в лучшую сторону, ведь недаром меня откинуло назад, в начало взрослой жизни.

— Ты задумываешься о том, чтобы помогать другим? — спросила она, глядя на меня с искренним интересом.

— Да, думаю, это важно, — признался я. — В прошлой жизни… — я осёкся, боясь выдать себя, но Катя не обратила внимания на мою оговорку, — я был слишком занят собой, своими делами. Возможно, сейчас у меня есть шанс исправить это.

Катя улыбнулась и слегка покачала головой:

— Жизнь полна возможностей. Главное — не бояться сделать первый шаг.

«Как по-взрослому она рассуждает» — подумалось мне, — «непростая девочка…»

Мы подошли к концу небольшой аллеи, где раскинулось озеро, отражающее мерцающий свет луны. Вода была спокойной, и на её поверхности виднелись лишь легкие волны. Мы остановились возле деревянной скамейки, и Катя присела на неё.

— Знаешь, Сергей, я рада, что мы сегодня встретились, — сказала она тихо. — Иногда кажется, что мир так мал, а встречи такие судьбоносные.

— Я тоже рад, — ответил я, глядя на её красивое лицо, освещённое лунным светом.

Катя положила свою руку на мою, и я почувствовал её тепло.

— А ты веришь в судьбу? — спросила она, её голос был наполнен лёгкой задумчивостью.

— Думаю, да, — ответил я. — Судьба как бы подсказывает нам, куда идти и что делать. Может, наша встреча — не случайность.

Катя кивнула, её глаза блестели, на губах застыла лёгкая улыбка:

— Возможно. Главное — не упустить этот шанс.

Мы продолжили нашу прогулку, обсуждая мечты, планы на будущее и делясь историями из жизни. В тот вечер я почувствовал, как внутри меня рождается какое-то новое чувство, мне захотелось не только вернуться к прежней жизни, но и построить её по-новому, вместе с Катей. Я понял, что передо мной открываются новые двери, и я готов сделать всё, чтобы пройти этот путь с достоинством и надеждой на новое счастье.

Когда мы подошли к её дому, Катя остановилась и посмотрела мне в глаза, как это умела только она:

— Спасибо за вечер, Серёжа, — сказала она, улыбаясь. — Ты хороший.

— Ты тоже, Катя, — ответил я.

Она кивнула и скрылась за дверью подъезда, а я остался стоять на месте, глядя на звёздное небо.

«Новая жизнь, новые возможности», — подумал я. Теперь я точно знал, что не собираюсь повторять свои старые ошибки.

Я медленно пошёл по пустынной улице, возвращаясь домой. На душе было легко и спокойно. Вечер удался, Катя мне немного открылась, и я чувствовал, что наконец начинаю жить в этом времени по-настоящему. Но за очередным поворотом я увидел троих парней — тех, про которых мои новые знакомые говорили, что они с «Третьей почты»...

— Глянь-ка, кого к нам занесло, — протянул один из них, высокий, сутулый, с дерзкой ухмылкой. — Новый герой? С девушкой гуляешь, да? Может, пора научить тебя с кем можно гулять, а с кем нет?

Я остановился, скользнул взглядом по их лицам. В глазах — смесь наглости и желания развлечься, почесать кулаки. Раньше бы я замер, подумал, как избежать конфликта. Но теперь? Я знал, что если покажу слабину, завтра таких встреч станет больше, жизнь меня кое-чему научила.

— Дорогу уступите, парни, — спокойно сказал я, но голос прозвучал твёрдо.

— Ты слышал, Костян? Он говорит, чтобы мы дорогу уступили! — захохотал второй, пониже ростом, но с широкими плечами. — Ну тогда, может, он нам что-нибудь за это должен?

Слова были ожидаемыми. Дальше стандартный сценарий: небольшая потасовка, чтобы показать, кто главный. Но что-то в моей уверенности их насторожило. Один шагнул ближе, попытался толкнуть меня в плечо, но я не поддался.

— Ладно, хватит базара, — рявкнул Костян и резко двинулся вперёд, замахиваясь кулаком.

Я увернулся, отбил удар и тут же нанёс свой. Костян отшатнулся, не ожидая такого отпора. Второй бросился ко мне, но я нырнул в сторону и подсек его ногой. Тот упал, больно приложившись локтями о тротуар.

Третий — самый молодой, но с быстрыми движениями — выхватил что-то блестящее. Нож! Я успел дёрнуться назад, но металл скользнул по моей щеке, оставляя жгучую полосу. Почувствовав, как по коже побежала тёплая струйка, я на мгновение замер, а нападавшие — наоборот приготовились нападать, но увидев мою рану, остановились

— Чёрт, ты его порезал! — зло выдохнул один из них.

Костян, уже приходящий в себя, взглянул на молодого, затем на меня. И, видимо, увидел во мне что-то, что заставило его одуматься.

— Валим! — коротко бросил он, и троица сорвалась с места, скрываясь в переулке...

Черновик сцены: Утро в старой комнате

Проснулся я от того, что сквозь шторы — вернее, через занавеску с цветами, точно помню, мама её покупала в «универмаге»  — пробивался солнечный свет. Где-то во дворе лаяла собака, слышалось, как кто-то с грохотом вытаскивает на улицу велосипед. Пахло утренним кофе — растворимым, наверное, "Индийским", который в нашей семье берегли как праздничный запас.

Полежал. Посмотрел в потолок. И только потом осознал — я дома. Не в казарме, не в гостинице, не в палате госпиталя… а в своей, ещё детской комнате.

Повернул голову. У стены стоял мой старый, облезлый письменный стол, на котором всё так же лежал пенал с выцветшей надписью "Космос — наш!" и ручка с зелёным колпачком. Над столом — полка, на ней — "Три мушкетёра", "Два капитана", "Остров сокровищ" и потёртый томик "Юности" за 1971 год. Как же давно это было… или недавно?

На стене висел знакомый всем ковёр — красный, с витиеватым восточным орнаментом, признак достатка и уюта. В углу стоял книжный шкафчик с дверцей из стекла, которую мы с отцом сами чинили, когда она вывалилась вместе с петлями.

Поднялся, сел на край кровати. Ноги коснулись линолеума, покрытого где-то уже отслоившимися краями, где раньше задирал его мой игрушечный танк на резиновых гусеницах. Пальцы машинально нащупали под кроватью домашние тапки. Стереотип — сработал, тапки были на месте.

Оделся, как по команде "Подъём". Рубашка висела на спинке стула, брюки — на гвозде за дверью. Удивительно, как быстро тело вспоминает привычки, забытые десятилетия назад. Всё здесь было знакомо, но всё казалось чуть-чуть не таким. Как будто кто-то, очень старательно, воспроизвёл интерьер по памяти, но в деталях ошибся.

С кухни донеслось клацанье ложек и чашек — значит, мама уже встала. Пора вставать и притворяться тем, кем я был двадцать лет назад. Или кем я должен быть.

Перед тем как выйти из комнаты, я подошёл к окну. Распахнул форточку — и в лицо ударил весенний воздух, пахнущий пылью, тополиными почками и дымком от соседнего дома, где кто-то явно жёг мусор в жестяной бочке. Где-то играло радио.

«Говорит Москва! В эфире радиостанция “Маяк”...»

И всё стало как будто по-настоящему. Никакой фантастики, никакой катастрофы. Только я, утро, ковёр на стене — и СССР за окном.

Я потянулся, зевнул и пошёл в кухню, стараясь идти привычно, не слишком уверенно — как парень, недавно выписавшийся из больницы. Мама стояла у плиты, в ситцевом халате, на голове — повязанная косынка.

— Доброе утро, сынок. Как спалось дома? — Она обернулась и ласково улыбнулась. В её голосе было столько тепла, что на миг кольнуло под рёбрами.

— Нормально, мама, как в детстве, — ответил я, стараясь не смотреть на неё слишком уж открыто. Её глаза были всё те же — добрые, внимательные, немного грустные.

Я сел за стол, налил себе чаю из чайника, рядом стояла сахарница с кривыми кусками рафинада, и вазочка с сушками. Всё, как было.

— Ты вчера, говорят, с Катей в парке был, на танцах? — вдруг спросила она, подливая мне кипятка. Да, ничего не меняется, уже кто-то доложил.

Я кивнул. — Были, да. Гуляли потом.

— Хорошая девочка. Мне она нравится. Только ты береги себя, Серёжа, не связывайся с местной шпаной. Вчера поздно вернулся, я уж волновалась…

И вот тут я почувствовал, как рубашка неприятно прилипает к спине. Мама смотрела внимательно. Я слегка поёжился. Надо было незаметно проверить, не видна ли вчерашняя "царапина" на щёке.

— Что ты такой скованный? — прищурилась мама. — Ну ка повернись тем боком?

— Да нет… порезался немного, — пробормотал я, вставая и поворачиваясь боком. — Веткой, кажется, случайно поцарапался…

Она подскочила, осмотрела рану, и пошла в комнату за аптечкой.

— Что значит «поцарапался»? Ты ж на себя в зеркало смотрел? У тебя ж на щеке рана, хорошо не глубокая! Явно от ножа или бритвы. Кто тебя резал, Серёжа?!

— Мам… да просто с ребятами повздорили. На танцах. Глупость. Не переживай, правда, пустяк.

Но она уже стояла надо мной с ваткой, пропитанной йодом, и тревога в её глазах была настоящая, та самая — материнская. Та, которую не спутать ни с какой другой.

— Тоже мне, пустяк, — пробормотала она, обрабатывая рану. — Ты ж у меня один, Серёжа. Береги себя, тебе ж ещё в училище поступать…

Я молча кивнул. И вдруг понял, что в этом всём — её суете, в запахе йода, в капле чая, что сбежала по краю стакана — и было то самое счастье. Простое. Домашнее. Настоящее.

Где ты был все эти годы, мальчик? Почему только теперь стал это ценить?..

После завтрака я вышел на улицу — просто пройтись, подышать, вспомнить, где я. В прямом и переносном смысле. Двор был почти пуст — бабушка в платке кормила голубей у песочницы, возле подвала возились пацаны с самокатом на подшипниках.

Слева — облупленный гараж, над которым я однажды пацаном рисовал мелом "карту боевых действий". Напротив — булочная. Там всегда пахло хлебом и булочками, и мне вдруг страшно захотелось чего-то простого — круглой плюшки с сахаром.

Я купил плюшку, мама дала мне рубль в честь выходного, и вышел на улицу, глядя, как город живёт своей неспешной жизнью. Автобус, закрывая двери, зарычал на остановке. У киоска «Союзпечать» очередь за «Огоньком» и «Крокодилом». Дальше — сквер, где когда-то впервые поцеловался с девчонкой. Ветер доносил запах влажной земли, где-то пели дрозды.

Я шёл и ловил всё это: звуки, лица, свет на окнах пятиэтажек. Где-то плакала гармошка — репетировали «Калинку» в местном клубе. На скамейке двое стариков спорили о цене на картошку. В этом мире всё было живое, тёплое, настоящее.

И тут взгляд мой зацепился за мужчину в лётной кожаной куртке. Он стоял у телефонной будки и смотрел прямо на меня. Не отводя взгляда. Минуту. Вторую. Сигарета дымилась в его руке. Он явно меня узнал. А вот я его — нет.

Я ускорил шаг. Обернулся. Он продолжал стоять. И всё ещё смотрел.

В следующий момент — его уже не было.

Просто исчез. Ни вправо, ни влево не отходил. Просто… растворился в воздухе.

А может, это мне просто показалось?..

Я стоял, вглядываясь в пустоту возле будки, и чувствовал, как сквозь солнечное тепло медленно прокрадывается холодок между лопаток.

Что-то было не так. И с этим городом. И с этим временем. И, может быть, со мной…



 Глава 2: Среди своих — как чужой

[...предыдущий текст остаётся без изменений...]

На следующее утро я отправился в школу. Было что-то тревожно-радостное в этом походе — как у актёра перед выходом на сцену. Только сцена была незнакомой, текст — забытым, а партнёры по спектаклю уверены, что ты репетировал с ними годами.

Школа, куда я теперь ходил, была другой. Ни здание, ни класс, ни лица вокруг я не знал. И всё же… они знали меня. Улыбались. Приветствовали. Кто-то махал рукой, кто-то хлопал по плечу:

— Привет, Серёга.

В раздевалке уборщица — седая, с узловатыми руками, — увидев меня, улыбнулась:

— Здравствуй, Серёжа. Поправился?

— Ага, спасибо, — ответил я, стараясь быть приветливым. Но внутри всё сжималось: я не знал, кто она. Она — знала меня.

Коридор наполнили звуки перемены. Кто-то играл в "чику" монеткой об стену. Девчонки у стендов спорили о чем-то, смеясь. Парни гоняли бумажный "мяч". Я шагал среди них, как будто в густом тумане, стараясь не выдать себя. Всё здесь было чужим, но я должен был выглядеть своим.

— Эй, Серёга, как после больницы? — хлопнул по плечу кто-то из парней. Я узнал его — точнее, не его, а образ. Такой был в моей прошлой школе — по прозвищу Тарас. А этот — вроде бы похож, но не он.

— Всё в порядке, — кивнул я.

— Ну смотри. А то говорили, ты после операции как подменённый стал. Серьёзный такой. Молчаливый.

Я только усмехнулся. Они бы знали, насколько это правда.

Катя нашлась в коридоре сама. Шла, как будто искала кого-то — и нашла. На ней был школьный фартук, а в руках — стопка тетрадей.

— Привет. Как спалось после танцев? Ой, а что это у тебя со щекой? — заметила она мою "царапину".

— Да, нормально всё, пустяки. Ты там… хорошо выглядела.

— Там? — улыбнулась она, — А здесь, сегодня, значит, не очень?

Я снова попался. Она явно любила дразнить.

— Ты какой-то не такой стал, Серёжа… — сказала она тише. — Взрослее, что ли? Или… мудрее. Словно всё знаешь и смотришь издалека.

Я промолчал. Она угадала. Я и правда смотрел на всех, как человек, вернувшийся с другой планеты, а вернее из другого мира. И хотя этот мир был мне тоже знаком, я от него уже отвык.

Звонок на урок пронзил коридор. Катя легко коснулась моей руки:

— Не теряйся. У нас первый — литература.

Литература. Отлично. Там я ещё могу держаться. Я пошёл в класс, ощущая, как по спине медленно ползёт холодок. Всё вокруг было чужим. Я должен был быть частью этого мира, но всё во мне противилось — от запахов класса до голоса учительницы. Я чувствовал себя шпионом в школе, где все уверены, что ты их товарищ.

Класс встретил меня обычным гулом: кто-то догонял домашку, кто-то спорил, у кого круче шариковая ручка. Я прошёл к парте у окна — похоже, это было моё место, — и сел, стараясь выглядеть расслабленным. Сердце стучало, как перед вылетом.

Учительница по литературе — стройная, в очках, с выражением вечной усталости, — вошла в класс и сразу скомандовала:

— Сели. Открыли тетради. Сегодня — анализ стихотворения Блока. «Ночь, улица, фонарь, аптека…»

Ну хоть не Есенин, — подумал я, — Блок проще.

— Кто сможет рассказать, о чём это стихотворение? Только своими словами. Без штампов.

Несколько рук поднялись, но учительница вдруг посмотрела на меня.

— Серёжа, ты давно не был. Может, попробуешь?

Попробую…

— Это… — начал я, — о безысходности. О том, как человек застревает в мире, где всё повторяется. Где круг — замкнут, и каждый день похож на предыдущий. Где надежды нет. Ни на любовь, ни на выход. Это как старая пластинка, заевшая на одном и том же месте — ты всё слышишь знакомое, но не можешь остановить, не можешь изменить. Где боль — уже привычна, радость кажется подозрительной, а будущее — как старая афиша: выцветшее, скучное и чужое. Это о том, как время превращается в петлю, а человек — в собственную тень. И только фонарь да аптека — как символы бессилия: свет, который ничего не освещает, и лекарства, от которых уже не ждут спасения.

Наступила тишина. Я почувствовал, как пара одноклассников переглянулись. Учительница тоже на секунду замерла. Потом медленно сказала:

— Интересная интерпретация. Зрелая. Даже неожиданная. Запишите. Мы это обсудим позже.

А я смотрел на её лицо и понял — она явно что-то уловила. Что-то в моём взгляде, в интонации, в этих словах. Может, ей просто показалось. А может… она тоже что-то почувствовала.

Я не успел обдумать это, как в дверях появилась молодая девушка с запиской. Учительница взяла её, прочла — и нахмурилась.

— Сергей, тебя вызывают к директору. Немедленно.

В классе шепот. Катя удивлённо посмотрела на меня. Я встал и пошёл к выходу, чувствуя, как на спине снова выступает холодок. К директору? За что?

И кто написал эту записку?..


Коридор встретил меня пустотой. Ни одного ученика, только гулкие шаги, свет ламп дневного света и слабый запах свежего лака от натёртого пола. Шёл к кабинету директора, стараясь выглядеть уверенным, но в животе холодело.

Когда подошёл к двери, она вдруг приоткрылась сама собой — как будто меня уже ждали.

Внутри — не директор. За столом сидел тот самый мужчина в кожаной куртке, которого я видел у телефонной будки накануне. Теперь он был без сигареты, но с тем же пристальным, тяжёлым взглядом.

— Проходи, Сергей, — сказал он спокойно. — Нам с тобой нужно поговорить. Один на один.

Я замер. Сердце стукнуло в груди, будто предупреждая:
началось. Точно началось…

Я зашёл, дверь за мной медленно закрылась сама собой, будто по чьей-то команде.

— Кто вы? — спросил я тихо, сдерживая напряжение.

— Не бойся. Я не враг, — произнёс он. — Садись.

Я сел напротив, стараясь не отводить глаз. Его взгляд был не просто цепкий — он был изучающим, будто сканировал меня насквозь. Не так смотрят учителя, не так смотрят даже военные. Так может смотреть только тот, кто знает о тебе слишком многое.

— Меня зовут Михаил. Для тебя — просто Михаил. Хотя раньше ты меня знал под другим именем.

— Раньше? — повторил я. — Мы знакомы?

— Косвенно, — кивнул он. — Я был одним из тех, кто работал с экспериментальной группой в семидесятых. Ты попал в проект случайно. Или почти случайно.

— В проект? — переспросил я, чувствуя, как в груди нарастает комок.

— Переход. Обратный сдвиг. Ты оказался в своей юности… но не в своей линии времени. Это не точная копия твоего прошлого. Это альтернативная проекция. Здесь могут быть расхождения. Уже есть.

— Зачем я здесь?

— Чтобы закончить то, что не успел. Или не успели другие. Здесь кое-что произойдёт. Ты должен быть на месте, чтобы это предотвратить. Мир, в котором ты жил, — не должен был выжить.

Я встал.

— Вы с ума сошли. Я ничего не понимаю.

— Поймёшь. Скоро. Но будь осторожен. Если ты изменишь слишком многое — проснётся «корректор».

— Кто?

— Те, кто следят за целостностью. Они не люди. Они — структура. И если ты нарушишь ход событий… они найдут тебя. Даже здесь.

Мужчина встал, подошёл к двери.

— Мы ещё увидимся. Скажи, что директор отпустил. И... не отвечай больше , — на уроках, — добавил он с лёгкой ухмылкой, — ты слишком философствуешь… для десятого класса.

Он вышел, оставив за собой лёгкий запах табака и ощущение, будто воздух стал гуще.