Высший Суд

От деревни до самой трассы тянется лощинка. Когда-то, еще до революции, был здесь самый край барской усадьбы. Высились необхватные красавцы вязы. Стояла кружевная беседка. Сейчас растут лопухи, да двухметровой стеной зеленеет крапива. Напротив поворота трассы, в самых лопухах, допыхивает жирным дымком некая груда металлолома.
Совсем недавно, полчаса еще не прошло, сие покореженное месиво сверкало лаком и тревожило души неисправимых автолюбителей. Это было заказное «Ауди» доблестного капитана автоинспекции Семена Семеновича Толстогуба. На какие шишы было чудо упомянутым капитаном приобретено – наша история умалчивает.
Душа Семена Семеновича все еще витает здесь. Вон тем грязненьким облачком. Если бы она знала, что где-то там, в далекой вышине, решается ее дальнейшая судьба! Но не знает, а потому смотрит сейчас на остатки машины и горюет. А может, мучится от тех трех литровых бутылок паленой водки, что доблестный капитан отдегустировал с обоими своими товарищами на дежурстве. Там, правда, были еще и девки две, из тех, кто подрабатывает на трассе. Только тем-то надо немного. Большую часть употребили все же инспектора.
В общем, душа мается. Хотя, кто ее знает? Вон, душа-то той девицы, что крючилась недавно в ногах капитана, отрабатывая выпивку, давно улетела в зенит. Вечно они, бабы, торопятся!
Но погоревать капитановой душе не дают. Невидимая призрачная рука хватает ее за то, что почитают у душ за шиворот, и тащит в небесную вышину. Видать, пора на суд вышний, праведный.

В огромной пустой зале стоит линялое кресло. Одна ножка подломлена и подвязана бечевкой. На кресле восседает представительный старец с длиннющей седой бородой. На нем потрепанный балахон и старенькие сандалии. На веревке, что заменяет пояс, подвязано кольцо с ключами. Лысина его сверкает капельками пота. Над лысиной подержанный нимб. Нелегко святому Петру приходится. Делится надо на тысячу ипостасей, чтоб на всех судах присутствовать! А тут еще и ждать надо. Эх!
В ногах у него секретарь в полувоенном френче и с прической ежиком. Всякий, знакомый с отечественною историей начала двадцатого века, сразу узнает Александра Федоровича, знаменитого судебного поверенного. Когда доставили его в небесную канцелярию, то он настолько заговорил судейских, что так и оставили его. Подвизается он ныне в секретариате чистилища. Самое его дело!
По правую руку святого Петра, в белой стене, исходит сияющим светом проём. Там – рай. Маленький ангелок с пухлыми щечками и вьющимися золотом власами подпирает стену. Он кротко ждет подзащитного. Ангел, что возьмешь! Глаза его, цвета летнего неба, почти пусты. Маленькие крылышки горестно свисают.
По левую руку Петра – черный провал в черной стене. У провала стремительно расхаживает рослый чёрт. Темным золотом элегантно поблескивают копыта и наманикюренные когти. Хорош, черт возьми! Черные глаза влажно оливятся гневом. Губы шепчут что-то, цепляясь за дюймовые клыки. Никак, обвинительную речь повторяет. В подмышке зажат пухлый черный портфель.
Со сводчатого потолка залы плывет-опускается здоровенный Андреевский крест на гротескно-якорной цепи. К кресту примотана мятущаяся душа. К Петру подбегает нечто серо-неопределенное и шепчет на весь зал глухим басом, - Сбечь хотела, зараза! Еле повязали!
- Встать, суд начинается! – обращается секретарь неизвестно к кому. И он, и святой Петр приподниматься не желают. А все остальные и так в вертикальном виде представлены. Даже распятая на кресте душа.

Петр приглашающее маячит рукой ангелочку.
- Нет, я лучше после обвинителя, а то и говорить что, не знаю. Больно уж душонка, того, с душком, - морщит вздернутый носик защитник, - Пусть уж чертушка первым выскажется.
- Процедуру нарушаем? Вы, вроде, у подсудимого в ангелах-хранителях числились? – начинает было секретарь.
- Пусть его! А то до обеда райского разобраться не успеем. А там макароны будут, - святой Петр мечтательно щурится и цыкает зубом, - По-флотски. Мне святой Андрей по секрету сказал.
- Завидую. А у нас все головешки от грешников подают, - горестно кривит щеку черт, - Жуть, до чего подгорелые! Ладно, приступаю.
Следует длинное и скучное перечисление многочисленных прегрешений капитана Толстогуба. Ангелочек только вздыхает в ответ и горестно машет ручкой. Плечи его горбятся все ниже. Крылья совсем виснут. Он в печали. Святой Петр кивает в такт речи. Голова его опускается ниже, ниже. Задремал! Наконец, обвинительная речь кончена.
- Зато он старушку переводил через дорогу! – подает реплику ангелок и совсем упавшим голосом продолжает, - И цветы подарил учительнице на восьмое марта. Один раз. В пятом классе.
- Это он ей, чтобы двойку в четверть не ставила! – черт готов вступить в полемику и уже роется в портфеле, - Вот, у меня и журнал классный имеется. И характеристика его школьная!
Ангелочек с совершенно обреченным видом поворачивается к белой стене. Спорить он не желает. Дело все равно проиграно.
- Стороны не желают больше высказаться? – через минуту дружного молчания сторон спрашивает секретарь. Потом обращается к святому Петру, - Вашество! Пора приговорчик бы.
- Э-э-э? Что? – задремавший Петр не сразу понимает, что обращаются к нему, - А! Приговор… Ты, Сашок, что предлагаешь?
Секретарь приподнимается и шепчет что-то Петру на ухо.
- Х-м. Суд посовещался и решил, - торжественно вещает святой, - упомянутую душу, как там, капитана, э-э-э, Длинногу…
- Толстогуба, вашество! – замечает секретарь вполголоса.
- Да, Толстогуба. Приговорить к двадцати пяти годам адских работ, после окончания коих провести повторное рассмотрение дела. Если душу эту не поджарят, конечно. Что небесным законом не воспрещается! – палец Петра поучительно показывает в потолок.
- Встать, суд уходит, - заявляет сидящий секретарь.
Петр поднимается и задумчиво бредет к черному провалу. Потом спохватывается, плюет и поворачивает в обратную сторону, к райскому свету.
Черт увязывается было за ним.
- Куда ты? На обед к нам хочешь, что ли? Деликатесов возмечтал? – рука святого перед самым входом в рай выдает крадущемуся сзади черту кукиш, - А пропуск у тебя в спецстоловую есть?
Черт горестно поворачивает к Андреевскому кресту. Там отцепляет душу и, разбежавшись, сигает в провал.
Ангелочек и секретарь бледнеют и исчезают. В зале начинает темнеть.
Суд окончен. Приговор обжалованию не подлежит.

Задремавший было за рулем Семен Семенович Толстогуб вылезает из стоящей на обочине машины. Он долго и сосредоточенно мнет в губах неприкуренную сигарету. Потом бросает ее на обочину трассы дрожащей рукой. Капитан не может никак придти в себя.
Сон это был простой или вышнее предупреждение?