Пришествие 8. 24 июля 2001 г

8. 24 июля 2001 г.
  Помнится мне, что, когда меня приняли в монастырскую братию, восторг охватил меня небывалый. И тому была весьма веская лично для меня самого причина. Я почти целый год жил в монастыре с трудниками, а теперь начну жить с монахами. Для непосвященного человека это практически ни о чём не говорит: ну, жил с трудниками, ну, а теперь - с монахами, и что с того? Непосвященный человек просто незнаком с реалиями нашей монастырской жизни, ему многое неизвестно, он о многом не догадывается. Например, он не догадывается о том, что в монастыре есть такая категория насельников - трудники. И не догадывается о том, кто входит в эту категорию. В большинстве случаев это представители "интеллектуальной" прослойки человеческого общества. Иначе говоря - нечто вроде раковой опухоли на теле рода людского. То есть - алкоголики, наркоманы, тунеядцы, прибывшие после отсидки в местах отдаленных, психически нездоровые субъекты и прочие маргинальные особи. Нередко в эти ряды в силу различных жизненных обстоятельств попадают люди вроде меня. Три года назад я приехал в Петербург из родной и Богом забытой глухомани в надежде сделаться знаменитым писателем. Через неделю после приезда я понял, что это никогда не произойдёт, а через месяц мне стало негде жить. Домой обратно ехать мне было не камильфо, мне посоветовали перекантоваться до "лучших времён" в монастыре. Так я сделался трудником, а потом спустя год меня приняли в братию послушником. Так вот, жить и работать в компании этих вот самых трудников целый год было для меня совсем непросто. Среди них я был вроде инородного элемента в системе, я очень плохо вписывался в их среду. Но приходилось терпеть, деваться было некуда. Конечно, стремился попасть в монастырскую братию, скрывать этого не стану, всё делал для этого, брался за любое дело, только бы показать, что я нужный и толковый в своём роде индивид. Нет, я не стремился стать монахом, отречься от мира, подвизаться в христоподражании. Побуждали меня добиваться зачисления в братию причины довольно примитивные и меркантильные. Во-первых, я хотел жить среди нормальных и спокойных людей (а монахи тогда мне казались именно такими людьми). Во-вторых, каждый член монастырской братии в зависимости от занимаемого им иерархического положения раз в месяц получал от казначея что-то вроде зарплаты. Суммы были не ахти какие, но, всё-таки, лично для меня это были деньги нужные и желанные. Конечно, монастырское руководство прекрасно понимало, для чего я рвался в братию, понимало, что я нагло врал, мол, "устал от мира, не вижу для себя места в нём". Тем не менее, в братию меня взяли. Я умел и мог много работать. Но самое главное - ходатайство отца Тихона. Он тогда исполнял обязанности эконома, трудники находились на его попечении. И он был (главнее самого главного!) в хороших отношениях с настоятелем.
 Так вот, помнится мне, когда только-только я стал послушником, мой восторг и ликование выплёскивались из меня наружу, от такой радости я горы был готов свернуть и реки повернуть вспять. Я заявил, что буду пономарить каждый день без выходных - на ранней литургии, потом на поздней, и на вечерних службах. Я-то, дурак, думал, что меня похвалят за такое усердие, но вышло всё по-другому. Отец благочинный прищурился и каркнул недовольно: "Не свисти! Н-надолго н-не хва-хватит!", а отец Тихон поинтересовался у меня, не летчик ли я случайно. Карканье отца благочинного меня вразумило, а вот на вопрос отца Тихона я ответить до сих пор затрудняюсь. Отец Никон знал, о чём он каркнул: на своём веку он повидал всяких подвижников, самого разного рода, которые брались в порыве энтузиазма за непосильные подвиги, а потом через недельки две напоминали подыхающих кляч. Но один день никак не обессилит, не утомит. Не проблема для меня - пономарить в этот один день на ранней, потом и на поздней. Вот вчера перед сном два часа драить сортир - это уже другое, это не только неприятно и гадостно. Это и физически для меня было трудно, ведь все силы ушли на "Манхэттен", НЛО и пиво.
  На поздней служил иеромонах Илиан, наш монастырский казначей. Он служил один, без диакона, поэтому настроение у него было ниже отметки "так себе ". Отец Илиан и без внешних раздражителей практически постоянно пребывал в относительно нервозном состоянии, ибо он был, к своему великому несчастью, аллергиком. Он чересчур часто чихал и сморкался, казалось, что у него была аллергия на всё. А тут ещё и литургию служить в одиночку без диакона. Чихать, сморкаться и служить. Бедолага!
  Несносное и жуткое любопытство завладело мной, оно начало штурм моего здравого рассудка. Где же отец иеродиакон Игорь и отец сорокаустник? Поведать мне об этом мог только сам отец Илиан, но он, как сказано уже выше, пребывал в раздражительном состоянии, поэтому действовать в таких ситуациях нужно было весьма корректно и ловко. Отец казначей человеком был умным и начитанным, но не выставлял эти свои качества напоказ. Очень хорошо помнится мне тот момент, когда я случайно увидел его на клиросе, читающего Новый Завет на древнегреческом языке. Я очень удивился тогда и зауважал его. С ним в монастыре все старались поддерживать хорошие отношения, прекрасно понимая, какую он занимает должность. Сам он старался жить в своём собственном мирке, никого в него не пуская, и выходя довольно редко. Все слухи и сплетни проносились как-то мимо его персоны, он ими совершенно не интересовался. Это очень положительно отражалось на его репутации среди братии и сотрудников.
 - Что-то отец Максим запаздывает... - как бы невзначай произнёс я невинным тоном после того, как забрал кадило у казначея по окончании проскомидии.
  Казначей клюнул на мою наживку. Он сказал, что сорокаустника отправили на его родной приход. Оказывается, вчера после литургии отец Максим в точности последовал совету отца Тихона и, оставив потир с дарами на жертвеннике, принялся искать благочинного. Поиски привели его прямиком в Первый корпус, а точнее говоря: прямиком в сортир около кабинета бухгалтера. Вероятнее всего, жуткое волнение тут сыграло свою роль. Жуткое волнение и ничего крамольного. Иначе невозможно объяснить причину того, что отец Максим зашёл в туалет в диаконовском облачении и стал совершать мочеиспускание. Закончив сей процесс и выйдя из туалета, незадачливый отец диакон лоб в лоб столкнулся с отцом настоятелем нашей святой обители. У архимандрита Нектария глаза на лоб полезли, когда он увидел выходящего из сортира отца диакона в полном богослужебном облачении. Гнев его был ужасен, отец Максим мгновенно был сражён наповал и пулей вылетел из корпуса. Ну, а наш всечестной отец настоятель ринулся в кабинет бухгалтера и оттуда позвонил в епархиальный секретариат. Высшее церковное начальство приняло оптимальное решение и этому решению (не сомневаюсь я в этом нисколько) отец Максим был только рад. Касательно отца иеродиакона Игоря было весьма всё просто и всем известно. В такие периоды, когда в нашем монастыре практиковались новорукоположенные диаконы, свою череду на буднях отец Игорь пропускал. Ясен перец, он не успел узнать о переводе сорокаустника на приход и шлангует где-нибудь в городе. Или же знает об этом, но включил дурака.
  Послушник Лев читал шестой час, отец Илиан совершал каждение алтаря, а я размышлял. Мысли мои были, как всегда, о том, что жизнь несправедлива ко мне, но благосклонна к другим индивидам человеческого рода. Например, к отцу иеродиакону Игорю. Чем он так ей понравился? Чем он так ей угодил? Здоровый мужик, прописка в Петербурге, квартира, куча знакомых и приятелей из числа преуспевающих бизнесменов, не бедствует, совокупляется с девками, выпивает и закусывает. Что он забыл в нашем монастыре? Зачем ему это его так называемое "монашество", которое на все сто процентов - фикция? Не понимаю. Ведь никакой искренности в этом, нет от этого никакого толка! И взять вот, например, меня. Почему жизнь до сих пор стоит ко мне жопой? Чем я её обидел? Ничего и никого у меня нет, работать на производстве не хочу и не люблю, собственного жилья нет, прописан в провинциальной глуши у матери в однокомнатной квартире, в Питере вынужден жить в монастыре в кругу фальшивых монахов и оборотней в рясах, за три года всего пять публикаций в нескольких никому неизвестных литературных журнальчиках. Скажи мне, жизнь, где моё великое писательское будущее, о котором я так мечтал в детстве и в юности? Почему, жизнь, ты меня зачислила в категорию бездарей и неудачников..?
  Ладно, хватит ныть. Могло быть даже хуже. Всё-таки, надо уметь вырабатывать критическое отношение не только к окружающим меня потребителям, но и к своей "несравненной персоне". Почему бы и нет? Это хорошо помогает. Например, помогает не морщиться от отвращения, когда в некоторые собственные жизненные периоды необходимо убрать гавно за собой. В жизни ведь как? То мы украшаем её цветочками, то самым что ни на есть некультурный образом испражняемся на неё в своё удовольствие. А жизнь - не мама родная. Она не прощает нам наши ошибки.
  В таком вот философско-созерцательном настрое для меня эта поздняя литургия и прошла. Правда, периодически, приходилось покрикивать и подгонять Леву. Его это стимулировало вспоминать о своих пономарских обязанностях. Меня это удивляло, я почему-то считал, что люди с таким профессиональным прошлым должны быть всегда и во всём сообразительными. Лёва в прошлом был капитаном корабля и мне всегда казалось (ещё с детства), что людям подобной профессии присущи такие качества характера, как мужественность, отвага, доблесть и находчивость. Ничего такого, на мой взгляд, в Лёве не было, даже слабого намёка на это. Был он трусоват и боялся всякой ответственности. Он постоянно охал и ахал, только и слышно было от него: "Господи помилуй..!" Мне с трудом верилось, что он в прошлом бороздил моря и сражался с водными стихиями, так сказать. Просто элементарно выйти со свечой на амвон для него было сродни героическому подвигу времён Великой Отечественной. Капитан, блин!
  Могучий и резкий запах парфюмерных изделий, исходивший от одной из причастниц, вызвал сокрушительный приступ чиханья у отца казначея. Он с огромным трудом закончил литургию и проповедь говорить не стал. Потреблять святые дары он начал с неподдельным выражением брезгливости и омерзения на своём лице. Я не заметил, когда отец Илиан ушёл, был занят: готовил богослужебные облачения на вечернею службу. Сегодня была суббота, предстояло служить всенощное бдение, вся монастырская братия должна прийти, поэтому работы у меня было много.  Потом появился отец благочиный, бодренький, свежий, стремительный, полный сил и энергии. Я взял у него благословение и между нами завязался разговор. Игумен Никон шутил и посмеивался, настроение у него было самое что ни на есть отличное. Сразу было видно, что он-то свой вчерашний вечер провёл далеко не в сортире, вычищая засранные унитазы, а в душевной компании с рюмочкой, коньяком и разнообразными закусками - со своими единственными друзьями на этом белом свете. Мы с нескрываемым удовольствием сплетничали, перемывали косточки отдельным членам монастырской братии (конечно, иеромонаху Панкрактию досталось больше всех), одновременно перемещаясь по алтарю, затем вышли в неф, спустились по ступенькам с солеи и дошли до кафедры. Остановились около неё, не прерывая нашу занимательную и увлекательную беседу. Которую, однако, в скором времени приостановила своим вопросом одна дамочка:
 - Простите, извините, а где или как я могу найти здешнего благочинного, отца Никона?
  Дамочка стояла позади наших спин. Отец благочиный замолк на полуслове, но дамочку оставил без внимания, уставившись куда-то в сторону. Мне очень быстро стало понятно, как надо действовать дальше. Я поспешил прийти на помощь дамочке. Я указал рукой в сторону водосвятки и сказал дамочке:
 - Совсем недавно я видел, как он направлялся в том направлении.
  Дамочка поблагодарила и тотчас засеменила туда. Да, я обманул незнакомую женщину, но мне нисколько не было стыдно. И тому была веская причина. Я знал, что категорически ни в коем случае нельзя было указывать какому-либо неизвестному лицу местонахождение отца благочинного. Он очень нервно на это реагировал. Очень хорошо помню, какую фатальную ошибку я совершил, когда ещё на заре своего послушничества опрометчиво указал на пробегающего метрах в тридцати от меня отца Никона, когда меня о нём спросил какой-то незнакомый субъект. Спустя какое-то время, когда я попытался взять благословение у отца благочинного, получил в ответ разнос, и весьма резкий: "Па-пальцем на люд-дей показывать н-нельзя!" Больше я таких ошибок не совершал.
  Едва только дамочка засеменила в указанном направлении, как отец благочиный как ни в чём не бывало возобновил наш прерванный разговор. Он активно делал вид, что ничего не произошло, что он совсем не заметил, как я самым бессовестным и наглым образом обманул дамочку. И я был уверен, что он в глубине души про себя очень одобрял этот мой поступок и был доволен мною.
  Не прекращая шутить и посмеиваться, мы переместились к ступенькам солеи. И тут к нам стал приближаться медведь. Точнее говоря, человек похожий весьма сильно на этого типично русского зверя. Человек был не только одет в чёрный подрясник, он был ещё косматый весь и лохматый, большого роста, могучий, с сверкающими глазищами. В левой руке он держал пакет.
 - Благословите, отец Никон, - басовито сказал медведь.
  Отец благочиный осторожно сделал шаг назад и спросил:
 - В-ваши д-докум-менты?
  Медведь стал рыться в своём пакете.
  Мне стало всё понято буквально через секунду. Медведь был ставленником на рукоположение, он пришёл на исповедь к епархиальному духовнику, коим и являлся отец Никон. Ну, сейчас начнётся потеха!
  Вообще-то, ставленники и отец Никон - это отдельная тема. Материалов по ней хватит на целую книгу. Огромный том. Таким по башке дашь - в больничку точно отправишь. Кто был в теме за эту тему - угарали на полную катушку. Отец Никон, будучи наделённый исключительной и неповторимой натурой, со ставленниками вёл себя тоже исключительно и неповторимо. Львиная доля из их числа были либо старшекурсниками-семинаристами или же совсем недавно закончившими обучение в этом духовном заведении. Некоторые из них думали, что эта исповедь перед рукоположением является простой формальностью, а то и просто - пустяком. И принимает эту исповедь смиренный и старенький монашествующий священник, добрый такой, мухи не обидит. Поэтому можно было позволить себя прийти на эту исповедь либо раньше назначенного срока, либо позже, можно было прийти в гражданской одежде, и так далее - насколько хватит фантазии у собственного безрассудства. Таких ставленников отец Никон приводил в чувство довольно-таки очень быстро. Уходили они от него не просто так, но получив урок на всю оставшуюся жизнь.
  Отец игумен Никон к обязанностям епархиального духовника относился довольно-таки ответственно и серьёзно, давая понять во время исповеди каждому ставленнику, что его подпись имеет большое значение в процедуре возведения в сан. Очень хорошо помнится на этот счёт один дикий и оголтелый случай. В прошлом году летом это произошло. Какой-то слишком бойкий и нетерпеливый ставленник (выпускник из семинарии) не стал дожидаться, пока отец благочинный его примет. Он прискакал в монастырь незадолго до полудня и сам стал его искать. Славный малый, но глупый очень. Пословица: "Если гора не идёт к Магомету, то Магомет сам идёт к горе" была совсем не применима по отношению к отцу Никону. Зря, конечно, ставленник руководствовался этой пословицей, и он очень скоро сам лично убедился в этом. Он порасспрашивал охранников и выведал у них, в каком корпусе находится келья отца Никона. Те, ничего худого не подозревая, совершенно простодушно сказали ему, в каком. И дежурный корпуса тоже ничего худого не заподозрил, когда мимо него промчался ставленник, отрывисто бросив ему: "Я к отцу Никону!". Все в этот день расслабились, видимо, и худого думать на незнакомых людей позволить себе не дали. Но у дежурного были смягчающие обстоятельства. Во-первых, он работал всего несколько дней и ещё толком не освоился, что к чему. Во-вторых, он почему-то думал, что личностям в чёрном подряснике позволено передвигаться по монастырю в любом помещении и в любом направлении. В силу всех этих причин он не стал чинить препятствия совершенно незнакомому молодому человеку (но одетого в чёрный подрясник!), столь стремительно, как молния, промчавшегося мимо дежурки в монашеское общежитие. Никаких препятствий ставленник не встретил и на втором этаже тоже. Никому из монастырской братии он не попался на глаза. На то, видно, была воля самого Аллаха. А то иначе до кельи отца благочинного он бы не добрался. А нашёл он его келью очень даже просто. На каждой двери по коридору были наклеены скотчем таблички. Ставленник остановился около двери с табличкой "Игумен Никон", постучался в дверь, но ждать не стал, взялся за ручку, открыл дверь, просунул голову в келью и сказал:
 - Благословите, отец Никон! Я к вам на исповедь.
  Я уверен на сто процентов в том, что до конца своей жизни ставленник очень много раз будет вспоминать, в каком виде он застал отца благочинного. Из одежды на епархиальном духовнике были только семейные трусы и параман. Он стоял посреди своей небольшой кельи, широко расставив голые ноги, держа на вытянутых руках развернутую газету. Что было дальше - можете представить сами, большого труда это не составит. От себя скажу напоследок, что ставленнику потом пришлось рукопологаться в другой епархии. Вот так.