Я все еще люблю тебя! Глава Тридцать Четвертая

Глава Тридцать Четвертая. Родные люди.


Вопреки ранее данным объявлениям, на Ярославский вокзал поезд прибыл где-то около полуночи. С чем была связана задержка состава, оставалось неизвестным, что создавало обстановку нервозности среди встречавших. 
Порой казалось, недовольные реплики встречающих даже заглушали монотонный, полный абсолютного равнодушия голос, доносящийся из колонок.
— Дим, сколько это еще может продолжаться!?! – спрашивала мужа заметно нервничавшая Людмила. - Уже три часа прошло, а новостей никаких нет. 
— Люда, да, успокойся ты, в конце-то концов! Понимаешь, поездам свойственно иногда опаздывать. Тут уж ничего не поделаешь.               
Дмитрий и сам находился в недоумении. Беспокойство за сестру не покидало его с того дня, когда Лена уехала из Москвы. Что из себя представлял бывший, несостоявшийся Ленин жених, он хорошо понимал, и от этого чувство тревоги не покидало его. 
Наконец, послышалось долгожданное объявление о прибытии поезда. За одну минуту зал ожидания опустел, а все люди, находившиеся в нем, переместились на перрон. Из далека появившийся ослепляющий свет фар  оповестил о прибытии долгожданного состава. Только в этот момент у Людмилы отлегло на сердце.
Радости от встречи с сестрой не было предела. Пребывание в монастыре явно пошло Лене на пользу. Вид у девушки был гораздо лучше, чем до того, как она уехала из Москвы. Кроме того, счастье, по всей видимости, дополнял маленький мальчик, которого Лена держала на руках.
— Ой, а это у нас кто такой? – спросила улыбающаяся Людмила.
Вид малыша не мог её не подкупать, а, зная прирожденное чадолюбие Людмилы, можно было сделать однозначный вывод: не проникнуться к этому ребенку она не могла по определению.
— Это – Алёшенька! – не без гордости ответила Лена. – Наш с Антошкой сыночек.               
При этих словах сестры на лице Людмилы появилось нескрываемое удивление. С Леной, пока та была в монастыре, она связывалась периодически, и речи о каком-либо ребенке не шло. О том, что произошло за это время, можно было только догадываться, и от этого Людмила пребывала в полном недоумении.   
— Погоди, Лен. Я ничего не понимаю. Что значит -  ваш сыночек? Я когда тебе звонила, ты мне ничего такого не говорила.
— Люсь, у Алёшеньки умерла мама. Со дня на день его должны были отправить в детский дом. Естественно, мы с Антоном этого допустить не могли. Поэтому он с нами.
Объяснение показалось Людмиле несколько слабым, но приводить какие-либо контраргументы в данный момент ей тоже показалось неуместным.               
— Ладно. Сейчас поедем домой, а там во всем разберемся, – все, что она могла сказать сестре.   
От вокзала путь домой много времени не занял. До места жительства Лены с Антоном ночное такси домчало их минут за пятнадцать – двадцать. В квартире за время отсутствия хозяев никаких изменений не произошло. Все вещи были аккуратно расставлены и разложены по своим местам, и, казалось, ничего не напоминало о долгом отсутствии обитателей жилища. 
— Ты решила, где положишь спать малыша? – спросила Лену Людмила.               
— Пока с нами поспит, а завтра купим ему кроватку.   
—  Лен, вы с Антоном вполне отдаете отчет в своих действиях? Дети -  это ведь не игрушки.      
 —  Люд, я, примерно, понимаю, что ты имеешь в виду, – перебила сестру Лена. – Уверяю тебя: об Алёшеньке мы с Антоном сможем  позаботиться вполне.   
— Хорошо. Давай отложим этот разговор до завтра. Сейчас всем, как следует, выспаться надо, а утро вечера мудренее.
По утру, во время завтрака, допрос Лены почти с пристрастием старшей сестрой был продолжен.   
— Антон, Лена, расскажите мне, пожалуйста, каким вы видите свое будущее? – спросила Людмила.
— Люд, Антон в этом году заканчивает институт, получает диплом, – начала отвечать Лена. Ему уже предложили хорошую работу в одной детской клинике. Так что за наше материальное будущее ты можешь не переживать. Я, естественно, дома с малышом сидеть буду. Так что за нас можешь не переживать.
Слова Лены были наполнены наивностью, чего Людмила для себя не отметить, конечно же, не могла.
— Слушайте, ребят, а насколько все это точно? – спросила она. – В хорошую клинику кого попало не возьмут, а у Антона-то опыта – кот наплакал. С ним что, будет кто-нибудь серьезно разговаривать? 
— Будут, Люда! Будут! – раздался голос вошедшего в комнату Дмитрия. – С преподавателями Антона в институте я разговаривал. Они на него нахвалиться не могут. А у меня есть один знакомый. Он в НИИ клинической педиатрии работает. В общем, после того, как Антон защитит диплом, его там ждут. 
Оптимизм Серковского был  наигранно наивен, и не отражал объективной реальности. Охота, однажды объявленная на Лену, никем не отменялась, а значит, девушка подвергалась постоянной опасности. Кроме того, постоянное чувство опасности должна была испытывать еще и Полина, жизнь которой тоже находилась под прицелом.      
— Хоть убей, не могу понять: ты почему вопрос со своей первой женой не решил радикально? -  спрашивал Германа Артамонов. – Только представь, что будет, если хозяйка узнает, что её родная дочь не почила в бозе, а провела все это время в психушке? Тебе ведь тогда мало не покажется.   
— Игорек, ну, а ты тогда зачем здесь? Для чего тебя сюда «Гроссмейстер» поставил? Чтобы ты ограждал меня от возможных притязаний моей бывшей тещи. Вот и позаботься, чтобы она о Полине никогда ничего не узнала.
Подробности этого разговора очень быстро стали известны Разумовскому, чем вызвали бурю возмущения с его стороны.

— Это что же получается!?! Он нас столько времени просто за нос водил!?! – возмущался «Гроссмейстер».  – Просто страшно представить, что  может быть, если Регина обо всем, об этом узнает.
— Про это лучше вообще не думать. Алик, ты же спокойнее будешь спать, если хозяйка до какого-то времени не будет  ничего знать.
Покой Регины Робертовны – самое важное, что было для «Гроссмейстера», и ради этого он готов был идти на все, что угодно. 
Реакцию хозяйки на известие о её дочери лучше было даже не предугадывать. Ничего хорошего ждать в этом случае не приходилось, а уж участь Германа была бы в высшей степени незавидной. «Черный принц» Разумовскому был нужен, и только это обстоятельство заставляло сохранять  молчание.
День мнимой кончины дочери для хозяйки «Цитадели» всегда был свят и, как правило, сопровождался обильными поминками. Участники этого мероприятия собирались в особняке одного из Краснодарских переулков – излюбленном месте самой Регины Робертовны. Среди приглашенных было мало членов семейства Римашевских, или ближайших родственников самой хозяйки. В основном, были члены организации, из которых саму Полину знало намного меньше половины.   
— Какой-то непонятный мемориал хозяйка каждый год устраивает, – периодически жаловался «Гроссмейстеру» «Скелет». – Ты её дочь вообще хоть раз видел? Почему мы должны здесь ежегодно из себя страдания  выдавливать?
— Евгений, проявляй, в конце концов, уважение к чужому горю. По сути, кроме дочери, у Регины никого и не было.   
— Как никого!?! А ты?
— Ну, а что я? Я, Жень, дополнение к окружающей действительности. Вон, поставлен Региной за порядком в «Цитадели» следить, и не более того.   
Искренности в словах «Гроссмейстера» было немного. Его влияние в организации трудно было переоценить, о чем он сам не знать не мог. Роль Разумовского в «Цитадели» тоже вряд ли можно было назвать завидной. Его функции зачастую сводились к банальной слежке за другими членами организации, от чего всеобщей любви и уважения снискать он, естественно, не мог.
— Если бы не Регина, меня бы здесь уже давно не было, – часто повторял он.               
— Слушай, а ничего, что поднялся ты, только благодаря её супругу? – спросил  «Скелет». 
— Женя, если я кому-то чем-то и обязан, то только «Императору». Сам вспомни, с какого дна он меня поднял.      
— Поэтому ты перед ним так лебезить стал? Только должен тебя предупредить: «Императора» уже давно нет, а все вопросы в организации решают совершенно другие люди. Я, например. Так что, сам видишь: контингент, перед которым следует ходить на цирлах, несколько изменился.
Альберт Михайлович и сам хорошо понимал: времена благоденствия в организации для него давно прошли. Прежний благодетель давно почил в бозе, а его приемник не спешил распахивать свои объятия.
За то время, что прошло с момента смерти Федора Кузьмича, Герман сумел стать в «Цитадели» главным раздражающим фактором. Все правила, установленные его отцом, были попраны, а устанавливаемые новые явно приходились не по душе корифеям организации.
— Слушай, а откуда у нас столько сброда появилось? – спрашивала Регина Робертовна «Гроссмейстера». – Раньше ведь все как-то более чинно  было,  а сейчас все, кому не лень, возле нас отираются.
—  Это, Регин, ты у своего бывшего зятя спроси. Он же решил, что «Цитадель» - его собственность, а поэтому делать он тут может все, что ему заблагорассудится. Вариантов как-то повлиять на него у нас с тобой нет. 
— А нужно, чтоб были. – промолвила хозяйка. – Алик, ну, сколько еще это  будет продолжаться!?! Ты посмотри, во что «Цитадель» превратилась! Да, «Император», наверно, уже сто раз в гробу перевернулся, видя, что его родной сынок здесь вытворяет.
«Гроссмейстеру» уже давно самому претило то положение, которое он занимал в «Цитадели». Душа жаждала много большего, но возможностей для реализации собственных амбиций не было никаких. Хотя была еще одна причина нахождения Альберта Михайловича в организации, о которой он  предпочитал не распространяться.
Чувства, выходящие за рамки официально-деловых, Разумовский уже давно испытывал к Регине Робертовне.
Рассчитывать на какую-либо взаимность с её стороны было бы абсолютно бессмысленно, но постоянство и целеустремленность Альберта Михайловича позволяли ему не терять надежды.
Информация, оказавшаяся в руках «Гроссмейстера», кардинально переворачивала всю шахматную доску. Получалось, Регину Робертовну просто обманывали. Причем, обманывали жестоко, на протяжении долгого времени. Что ждало бы Германа в случае обнаружения этой его неправды, даже трудно было представить.
Как человек в высшей степени практичный и стремящийся из всего извлечь выгоду, «Гроссмейстер» решил полученную информацию пока придержать при себе. Выгода при правильном обращении с этой  информацией обещала быть немалой, упустить которую Альберт Михайлович, естественно, не мог.
— Слушай, а  ты бы не мог приглядывать за «Черным принцем» круглосуточно? – спросил он Артамонова во время телефонного разговора. 
— «Гроссмейстер», как ты это себе представляешь? Я ж в Москву послан не только за тем, чтобы по пятам за Сапрановым ходить. Других дел тоже полно, а в соглядатаи конкретно за Германом, извини, я не нанимался.
С этих пор Полина автоматически попадала в поле зрения Разумовского. Все, что касалось первой супруги Германа Федоровича, интересовало живо, будто касалось непосредственно его самого.
— Ты мне можешь устроить встречу со своей продавщицей мороженого? – спросил «Гроссмейстер» Мореходова.
— Это с какой продавщицей? С Галькой Брановой, что ль? Так, я сам не знаю, где она сейчас обитает.
— Слушай, а узнать можешь?
— «Гроссмейстер», ну, ты всегда ставишь задачи из разряда невыполнимых! Где ж я тебе искать её буду? Уже лет десять мне о ней ничего неизвестно. Единственное, что могу посоветовать по этому поводу – это обратиться в Москву.
— В Москву? К кому?               
— Ну, есть у «Черного принца» в столице один деловой партнер – Владимир Ромодановский, а вот жена этого Ромодановского с Галкой долгое время близкими подругами были. Может быть, ей что-нибудь о Брановой известно.         
Выбравшись из психиатрической лечебницы, Полина автоматически становилась желанной целью не только для своего бывшего супруга, но и для многих людей, кто был хоть каким-то образом связан с Германом. К «Гроссмейстеру» это относилось в полной мере, но его цели по отношению к Полине несколько отличались от целей Сапранова. Жизнь несчастной женщины ему была не нужна.               
  Напротив, он, как никто другой, был заинтересован в том, чтоб ни один волос не упал с головы Полины.
— Можешь себе представить, как теперь мы сможем все развернуть? -  спрашивал Разумовский «Скелета».               
— Только я представить не могу, что мы потом будем делать, – отвечал «Скелет». – Ты вообще хозяйку в гневе можешь себе представить?               
Развитие событий в случае, если бы Регина Робертовна узнала, что её родная дочь жива, лучше было себе даже не представлять. Нелюбовь к бывшему зятю итак зашкаливала все разумные пределы, а в случае вскрытия настолько дикого обмана, реакцию хозяйки невозможно было предугадать.
Хотя именно такое положение вещей было, как никогда, на руку «Гроссмейстеру». Наконец-то появилась возможность поставить на место «Черного принца», который своим самомнением и явно завышенной самооценкой всем изрядно надоел.
— В общем, я так понимаю, без «Артемона» здесь не обойтись, – сделал заключение Разумовский. 
— Я не пойму: ты что, крови хочешь? – спросил «Скелет». – Только представь, что начнется, если хозяйка обо всем, об том узнает. Самому-то не страшно?
— «Скелет», нам-то чего бояться? Эти разборки будут идти исключительно между Региной и «Черным принцем». Мы-то здесь вообще причем?   
У опасений Евгения Павловича были все основания. В «Цитадели», как хотел того кто-то или нет, Герман Сапранов был фигурой знаковой, и любые потрясения, с ним произошедшие, автоматически не могли не сказаться на многих людях, состоявших в организации.
Оказавшись на свободе, Полина, волей-неволей, попадала в зону интересов своего бывшего супруга и его подельников из «Цитадели». Чем грозит ему воскресшая из мертвых жена, Герман понимал хорошо, а поэтому на её поиски был направлен максимум усилий.               
— Переверни всю землю, если надо, но найди мне Полину! Хоть из-под земли достань её! – инструктировал Шабанова Герман Федорович. – Сам понимаешь, пока она неизвестно где находится, ни я, ни ты не можем   чувствовать себя в безопасности.   
— Герман, ты задачи стал ставить, конечно, из разряда невыполнимых, – ответил Виктор Васильевич. – Где я тебе твою Полину искать буду? После того, как она из психушки сбежала, её и след простыл. Теперь о месте нахождения твоей бывшей супруги можно только догадываться.
    — Слушай, Витя, могу дать подсказку: где находится Полина, наверно, хорошо знает моя, ни к ночи будет помянута, племяшка. Вот если её потрясти, как следует, можно узнать, где Полина сейчас обитает.
— Ну, уж нет, Герман! – развел руками Шабанов. – Вот на это ты меня точно не подпишешь! Знаешь, кто муж у твоей племянницы!?! Сам Дмитрий Серковский! Ты ведь хорошо с ним знаком? Тебе что, мало того, что из-за него ты потерял почти весь свой бизнес?
Любое упоминание Дмитрия Серковского для Германа Федоровича было болезненно. Слишком много потерь и потрясений пришлось пережить из-за этого человека. Именно из-за него рухнуло все могущество семейства Сапрановых, копившееся долгие годы.               
— Не до конца ты тогда работу в Гнездовской довел, конечно, – упрекнул брата Герман Федорович. 
— Брат, я тогда сделал все, как ты мне сказал. Тобою было велено убрать всех, кто там будет присутствовать – я так и сделал. Ну, а в том, что сынка Сергея не оказалось на месте, я, извини, не виноват.               
Уже долгие годы тема массового убийства в станице Гнездовская для всех членов семейства Сапрановых была больной. Отношения Германа с Кубанскими партнерами складывались непросто. Каждый из них считал себя корифеем в бизнесе, и ни в чем не собирался уступать своему компаньону.               
— Да, где б сейчас были все эти Сапрановы без моих поставок? – задавался  вопросом Сергей. – Без меня, что Герман, что Ванька – ноль без палочки!
В отношении Сергея Германом тоже вынашивались планы, далеко идущие. Создавшееся положение вещей его никаким образом не устраивало, и принимались все меры, чтобы изменить его в свою пользу. За ценой Герман стоять не собирался, а вопросы морали интересовали его в последнюю очередь.               
— Этих Краснодарских выскочек надо ставить на место, – сказал  Герман Ивану.
— Чем же они тебе так не угодили? 
— Да, берут на себя, Вань, слишком много. Слышал? Сергей собрался свои активы из «Подмосковья» выводить.
— Слушай, проблемы с Сергеем я как-нибудь сам решу. Ладно? Ты, пожалуйста, не лезь туда, куда тебя никто не просит.               
Словам Ивана суждено было остаться гласом вопиющего в пустыне. Для себя Герман уже давно все решил, и как-то повлиять на это его решение было невозможно.   
— Скоро в нашей семье все кардинально изменится, – говорил он Варваре Захаровне. – Мама, ты не представляешь,  до каких высот взлетит наше  благосостояние.         
Что Герман подразумевал под этими словами, стало понятно, когда в Гнездовской прозвучали роковые выстрелы.
— Бойня на Кубани – твоих рук дело? – спросил Иван брата. – Вам же с Виктором Черкасовы уже давно покоя не давали. Вот вы с ним и решили эту проблему радикально.
— Насколько я помню, твои планы в отношении Черкасовых тоже вегетарианскими не были, – заметил Герман.
— Вегетарианскими, может, и не были, но убивать никого из них я не хотел. Да, разногласия с ними у меня, конечно, были,  но не до такой же степени... 
На коне Герман ощущал себя вплоть до того времени, пока в его жизни не появился Дмитрий Серковский. Никто тогда не мог догадаться, насколько с двойным дном окажется этот лощеный, с явными замашками аристократа, делец. Что на самом деле он из себя представлял, в полной мере, ощутила на себе Людмила, хотя к трагедии в станице Гнездовская она не имела, ровным счетом, никакого отношения. 
— Как я и предполагал, сильно гнилым этот Дмитрий оказался, – сказал жене Вадим Викторович. – Ты посмотри, что в «Континенте» творится! Там же вообще скоро камня на камне не останется.
— Знаешь, Вадик, в последнюю очередь меня интересует «Континент». Вот за то, что этот паршивец Люсе устроил, я его убить готова. На ком отыграться решил? Она же у нас сирота круглая! Кстати, без участия Германа здесь тоже не обошлось. Что Ларка, что Иван ведь исключительно из-за него раньше времени на тот свет отправились.   
Состояние самой любимицы Анны мало чем отличалось от состояния мертвеца. Какой-либо интерес к жизни, казалось, был утрачен навсегда, а внешний вид Людмилы не мог не вызывать за неё беспокойства. 
Опухшее от слез лицо, впалые щеки, совершенно опустошенный взгляд – вот портрет Людмилы после рокового свидания с возлюбленным.               
—  Ну, что и требовалось доказать, – констатировал факт Вадим Викторович. – С самого начала мне этот Серковский не понравился. Сразу было понятно: сильно он себе на уме!               
  —  Главное, ты мне объясни: зачем ему понадобилось  девчонку в свои разборки впутывать? – не успокаивалась Анна. – Она, вон, ни  жива, ни мертва ходит. Впору говорить: краше в гроб кладут!   
Хоть какие-то жизненные силы в самой Людмиле поддерживало лишь желание – найти родную сестру, с которой она была разлучена много лет назад. Задача оказалась не из простых. О жизни Ларисы после того, как она уехала из Крымска, никто почти ничего не знал, и подробности её личной жизни для всех оставались тайной за семью печатями.
— Люсь, а кем был Ленин папа? – спрашивала Анна. – У вас с ней ведь разные отцы. 
— Ничего не знаю, тетя Ань. Помню только, как мама дня на три куда-то уехала. Со мной бабушка осталась. Она тогда еще жива была. Ну, а когда мама вернулась, в нашей комнате еще одна маленькая кроватка появилась, а в ней малышка маленькая лежит. Мне тогда и сказали, что это – моя сестренка. Зовут Леночкой. Ну, а потом мама умерла, нас с Леной по детским домам развезли, и с тех пор о ней я больше ничего не знала.
Насколько родная сестра была от неё близко, Людмила даже не догадывалась. Все началось с того, что в один прекрасный день Герман Федорович Сапранов задумал в третий раз жениться. Избранницей всесильного олигарха оказалась молоденькая девушка, по сути, еще совсем ребенок, отцу которой не посчастливилось быть одноклассником Германа.
— О чем он думает, совершенно непонятно, – сокрушалась Варвара Захаровна. – Ань, ты её видела? Молоко же на губах еще не обсохло! Какая из неё жена может быть!?!
— Ну, Варвара Захаровна, ход мыслей вашего сына вообще очень трудно предугадать. Мне-то другое интересно: Герман ведь всегда завышенной самооценкой отличался. На простой люд постоянно сверху вниз смотрел. Тогда, что ж он так на Лену запал? Не его же поля ягода выходит.
— Ой, Анют, спроси что-нибудь полегче. Чем дольше на свете живу, тем больше понимаю, насколько я не знаю своего родного сына. С Ваней как-то все проще было. Понятнее он был, что ли. А Герман… - Варвара Захаровна махнула рукой. – Я вообще начинаю сомневаться, что он – мой сын.      
Для сомнений у Варвары Захаровны оснований было предостаточно. Ни одна из черт характера этой женщины не соответствовала характеру Германа. Скорее, наоборот: мать и сына можно было смело назвать  антиподами. В силу этого, вопросов к сыну у матери всегда хватало с избытком.
Например, чем было обусловлено желание Германа жениться на молоденькой девушке явно не его круга?
Как оказалось, намеренье Германа жениться на Лене лежало в сугубо прагматической плоскости, о чем стало известно Дмитрию.   
— Ленин приемный отец тому причина, – сказал он как-то Людмиле. 
— Погоди, но он-то здесь причем? Он что, был знаком с дядей Германом?
— Представь себе! Они, оказывается, вместе в одной школе учились.
— Но я все равно ничего не понимаю. Дядя же педантичен до крайности. Он же на простой люд всегда сверху вниз смотрел. Ну, а Ленин приемный отец явно к членам высшего общества не относился. Что у них тогда могло быть общего?               
— Ответом на твой вопрос, Люда, будут заниматься компетентные органы. Спиридонову я уже отмашку дал. Он готов подключиться.       
Из разряда невыполнимых оказалась задача, поставленная перед бывалым сотрудником МУРа Павлом Спиридоновым. Дело Лены было сдано в архив, а доступ к нему был невозможен. Любое упоминание о тех событиях на местных пинкертонов действовало, как красная тряпка на быка.
— Видать, этот Ларин кому-то крепко дорогу перешел, – сказал Дмитрию Павел. – Смотри, как за твою сестру взялись! Главное, совершенно непонятно, откуда в этой глуши такая крепкая наркота могла взяться?   
Хотя бы отчасти ответ на этот вопрос мог бы дать Григорий Сеславинский – корифей уголовного розыска Краснодара и давнишний знакомый Павла. Просмотрев предоставленные Спиридоновым бумаги, он сделал заключение:
— Судя по всему, здесь все белыми нитками шито. То, что наркоту Лариной подкинули – это к гадалки не ходи!
— Гриш, а как узнать, кто это мог сделать?
— Ну, Павел, ты задаешь вопросы, на которые тебе  никто сколь-нибудь вразумительного ответа дать не сможет! У нас весь край уже давно под «Цитаделью» лежит. Вся наркоторговля в их руках находится, а уж конкретно кому там сестра твоего друга могла дорогу перейти, можно только догадываться.   
Несомненно, Сеславинский знал, о чем говорил. Для жителей края «Цитадель» уже давно стала притчей во языцех. Все знали и об организации,  и о том, чем эта организация занимается, но вслух об этом никто не решался говорить.   
— Знаешь, сколько у нас уже кладбищ из тех, кого эта «Цитадель» положила? – спросил Григорий Павла. 
О кровожадности организации тоже слагались легенды. Не было дня, чтобы в какой-нибудь из Краснодарских станиц не раздавались бы выстрелы. Криминальная обстановка в крае то и дело осложнялась, что  было причиной постоянного недовольства непосредственного начальства Сеславинского.
— Сегодня около Гнездовской еще одного фермера на тот свет отправили, – оповестил Сеславинского его непосредственный начальник Никитин.
— Думаете, опять дело рук «Цитадели»? 
— Ну, а чьих же еще? Этот фермер договор с винным заводом в Белореченске подписал о поставках сырья. НУ, и что-то у них там пошло не так. То ли этот фермер некачественный товар поставил, то ли в сроки не уложился. Короче, неустойку ему предъявили просто астрономических размеров. А знаешь, кто директор этого завода?
— Кто же?
— Сам Архип Георгиевич Цикунов! Ни о чем тебе это имя не говорит? 
Очень о многом могло рассказать это имя Сеславинскому. Архип Цикунов, в определенных кругах известный под кличкой «Циркуль», для правоохранительных органов был фигурой знаковой, даже одиозной. Начав свою деятельность еще в поздние советские годы с банальной фарцы, Цикунов вскоре разросся до таких масштабов, что не заметить его в криминальных кругах уже не могли.               
— Без «Цитадели» тебе не раскрутиться, – сказал Цикунову «Скелет».
— Что же я должен делать? Ежемесячно отстегивать определенный процент от прибыли?
— Да, причем здесь деньги? Речь вообще не об этом. Все, что заработаешь, можешь оставлять себе, до копейки. В первую очередь, от тебя потребуется полное подчинение организации, выполнение всего, о чем бы тебя не попросили. Взамен: можешь быть уверен  в полной безопасности  своей деятельности... ну, и  покровительство – такое, о каком раньше ты мог только мечтать. Кроме того… ты  ведь раньше только шмотки, обувь из-под полы толкал. А в организации твои возможности могут заметно расшириться.               
В «Цитадели» Архипа Георгиевича приняли, что называется, по одежке.   
— На что ж ты способен? – спрашивал Федор Кузьмич. – Что ж мне теперь с тобой делать-то?
Присутствовавшая здесь же Регина Робертовна внутренним чутьем сразу поняла, какой толк может выйти из этого человека.
          — «Император», нам же «Синдбад» из-за кордона регулярно цацки привозит. Вот и пускай Архипчик их реализовывает. У него же завязки в этой сфере имеются?
— Цацки, золотишко когда-нибудь толкал? – спросил «Император» Цикунова. 
—  Если честно, раньше такими вещами никогда заниматься не приходилось. Я все больше на шмотках, на обуви специализировался. Ювелирных дел как-то не касался.   
— Ну, значит, придется коснуться, Архипушка! Надеюсь, сам понимаешь, о каких барышах идет речь.
Вдруг появившегося в кабинете Германа Цикунов явно заинтриговал. Было в глазах Архипа Георгиевича что-то подкупающее, мистически-интригующее. Не каждый день в кабинете его отца появлялись новые люди.
«Цитадель» уже давно считалась организацией устоявшейся, не нуждающейся ни в чьем участии. Тем удивительнее было увидеть в кабинете Федора Кузьмича человека, прежде  незнакомого. 
— Слушай, ты не знаешь, куда «Синдбад» мог запропаститься? – спросил «Император» сына. – Тут, похоже, для него работенка нашлась, а где его искать, никто не знает.         
— Папа, но я точно ему не сторож. Хоть что за работа-то?      
Войдя в кабинет, Герман сразу же поймал на себе взгляд бывшей тещи, полный нелюбви и презрения. 
Отношения Регины Робертовны с бывшим зятем складывались самым традиционным в таких случаях образом. Оба друг друга терпеть не могли. У обоих друг к другу был ворох претензий.    
— Похоже, твоего сына организация не очень интересует, – сказала хозяйка Федору Кузьмичу.      
— На основе чего ты сделала такие выводы? – поинтересовался «Император». 
— Ну, ты сам посмотри: ему же предельно четко  был определен круг его  обязанностей – присматривать за порядком. А у него, о чем не спроси,  ничего не известно. Вон, на рынке все разбрелись кто в лес, кто по дрова. Про цеховиков я вообще молчу. Не доведут нас до добра эти кооперативы.
— Регина Робертовна, а чем вам кооперативы не нравятся? – спросил Герман. – По-моему, полулегальное положение все-таки лучше, чем просто нелегальное.
— Ну-ну! Только что ты будешь делать, когда тебя заставят дань платить? Свои же, причем…
Хозяйка, конечно же, знала, о чем говорила. В городе не осталось  почти никого, кто не был бы ей хоть чем-то должен. Регина Робертовна чувствовала время по-звериному, и всегда знала, в какой момент можно извлечь максимальную выгоду.
— Регина, ну, ты что, еще и своих доить собираешься? – спросил Федор Кузьмич.               
Все, что говорилось  в присутствии Архипа Георгиевича, для него было настоящим птичьим языком. В дружеских отношениях с законом Цикунов никогда не был, но даже ему не были знакомы все нюансы, находящиеся по другую сторону правопорядка.
— Слушайте, а давайте его с «Синдбадом» сведем? – предложил Герман. – Все-таки один он явно не справляется. Одно дело – завозить товар из-за бугра. Другое – его здесь реализовывать. Для этого определенные способности нужны, а у парня, я вижу, они есть.
Аргумент был из тех, которому что-либо возразить было невозможно. 
— Возьмешься? – спросил Цикунова «Император». – Дело, в принципе, не пыльное, но, как ты сам понимаешь, связано оно с большими деньгами.
К большому неудовольствию Регины Робертовны Цикунов быстро согласился. В этот раз обошлось даже без оговорок.
— Сейчас твоя  задача – поскорее найти «Синдбада» и ввести его в курс дела, – сказал Герману Федор Кузьмич.   
— Слушай, думаешь, Мореходов согласиться работать на дядю? – спросила Регина Робертовна.
—  А куда ж он денется, Регина. Чтобы реализовывать товар самому, у него силенок маловато. А у Архипа, вон, и опыт есть, и нужные связи имеются.
Своими словами Федор Кузьмич выбивал у хозяйки почву из-под ног. Планы Регины Робертовны поставить бывшего зятя на место рушились у неё на глазах.   
Отношения Германа с Региной Робертовной складывались самым классическим образом для отношений зятя и тещи. Нелюбовь была взаимной, чего ни она, ни он даже не считали нужным скрывать. Неприязнь Регины Робертовны к Герману была обусловлена преждевременной смертью Полины.
— Почему ты готова повесить на моего сына то, к чему                он не имеет совершенно никакого отношения?
— Да, потому что твой сын разрушает все, к чему прикасается! Вспомни, что он Полинке устроил. Если бы она тогда не потеряла ребенка, то, наверное, сейчас бы была жива.
— Регина, а Герман-то здесь причем!?! – недоуменно спросил Федор Кузьмич. – Насколько я помню, от рождения внука ты тоже в восторге не была. Твоя Полина сама, между прочим, все сделала для того, чтобы поскорее на том свете оказаться.
Ни одной йоты правды в словах Федора Кузьмича, конечно же, не было. Что на самом деле произошло с Полиной, он знал хорошо, но распространяться об этом не было в его интересах.
Какую пользу можно извлечь из Цикунова, Герман понял сразу же,  чем и не преминул воспользоваться. 
— Откуда берешь товар на реализацию? – спросил Герман Архипа Георгиевича.
— В основном, из Москвы. Есть у меня там определенные завязки у нужных людей. Поэтому товар всегда в наличии имеется.
— Не хочешь сменить сферу деятельности? А то ведь на одном ширпотребе далеко не уедешь.   
— Да, меня то, чем я сейчас занимаюсь, вполне устраивает.
Из этого разговора с Цикуновым Герман Федорович понял, насколько полезен для него может быть этот человек. Быть на побегушках у отца и Регины Робертовны ему изрядно надоело, и из-под их непрестанной опеки уже давно хотелось вырваться. Архип Георгиевич для таких целей подходил просто идеально, и их реализацию было решено не откладывать в долгий ящик.
— Ты не представляешь, какие перед тобой могут открыться перспективы, – сказал Герман Цикунову. – Обо всем, чем ты занимался до сегодняшнего дня, можешь забыть…   
Посулы Германа не могли не привлекать Архипа Георгиевича, а поэтому на все, сделанные ему, предложения он быстро согласился. 
— Считай, что все вопросы с «Синдбадом»  решены, – сказал Герман отцу. – Пусть он только товар завозит, а реализовывать его уже другой человек будет.
— У тебя появился кто-то на примете?
— Да, вот, сейчас здесь, у тебя был. Ты с ним битый час политесы разводил.   
— Это ты об этом барыге, что ль? Только, сын, от него многого хотеть нельзя. Он же больше на шмотках, на ширпотребе всяком специализировался. Ничем серьезным никогда толком не занимался…   
— Значит, придется учиться, – перебил отца Герман. Потом, махнув рукой, он добавил:
— Да, я думаю, нам с тобой беспокоиться не о чем. Калач он тертый. Так что никаких проблем с ним возникнуть не должно.               
С этого дня у Архипа Георгиевича, можно сказать, началась новая жизнь. В прошлое ушло все то, чем он занимался раньше. Прежние платья,                джинсы, обувь вдруг оказались никому не нужны, а их место стал занимать товар более солидного содержания.
— Ты, главное, «Синдбада» держись, – говорил Цикунову Герман. – Вот он точно фуфло толкать не будет. Как-никак, с Ближнего Востока не вылезает, и везет оттуда товар – что надо. Тут уже не шмотки какие-нибудь на кону стоят. Речь идет о золотишке, о валюте…
— За валюту можно и головой поплатиться, – испуганно произнес Архип Георгиевич.            
— Смотря, с кем и как дела вести. В «Синдбаде», например, я уверен на все сто процентов. В нашем безнадежном деле он уже не первый десяток лет, и, знаешь, не было случая, когда «Синдбад» кого-нибудь подвел. 
Картинка, нарисованная Германом, не могла быть для Цикунова не привлекательной, и на все, сделанные ему, предложения он быстро согласился, чем вызвал шквал недовольства со стороны Регины Робертовны.
— Все не могу понять: зачем твоему сыну понадобился этот ноль без палочки? – спрашивала она Федора Кузьмича. – Ведь никакой ценности из себя он вообще не представляет.      
— Здесь я позволю с тобой не согласиться, Регина. По части дефицита ему нет равных. Да, и «Синдбад» не всесилен. Товар он, конечно, любой привезти может, но вот с его реализацией часто возникают проблемы.
Нутром чувствовала Регина Робертовна, что вся эта возня с Цикуновым направлена против неё. Ни за что Герман не упустил бы шанса лишний раз чем-то уязвить, оскорбить, унизить бывшую тещу.
Взаимная неприязнь Регины Робертовны и её бывшего зятя существовала на генетическом уровне, чего ни она, ни он даже не считали  нужным скрывать.             
— Ты, главное, всерьез её не воспринимай, – говорил Герман Архипу Георгиевичу. – Она у нас вообще отработанный экспонат, уходящая натура.   
— Не очень ты жалуешь свою бывшую тещу, – заметил Цикунов.
Причин для взаимной нелюбви и у Германа, и у его бывшей тещи всегда было предостаточно, но каждый из них об этих причинах предпочитал не распространяться.
Своего бывшего зятя, и только его, Регина Робертовна видела виновником преждевременной смерти своей дочери. 
— Тебе не надоело, Регина, всех собак на моего сына вешать? – спрашивал хозяйку Федор Кузьмич. – Между прочим, твоя дочь сама во многом виновата в неприятностях, с ней случившихся!
— Это, позволь же узнать, в чем именно...  Знаешь, Федор,  по-моему, это твой Герман приложил максимум усилий для того, чтобы поскорее загнать мою дочь в могилу.
Насколько жестоко ошибалась Регина Робертовна, она себе даже не представляла. Впрочем, действия Германа зачастую удивляли всех, кто хоть раз, хоть каким-то образом с ним соприкасался.
— Почему вопрос с твоей первой женой нельзя было решить более радикальным способом? – спрашивал Германа Виктор Васильевич. – Сам же понимаешь, сколько этим ты насоздавал проблем самому себе. 
— Ты не забывай о старухе – матери Полины, Витя. Вот уж кого в первую очередь надо держать на коротком поводке. Сам подумай,  в каком положении я могу оказаться. Если старуха узнает, что её дочку банально шлепнули, на меня сразу же начнется охота. Поэтому пусть лучше думает, что Полина сама себя загнала в могилу.      
Легенда, придуманная Германом, была настолько  убедительна, что не поверить в её правдивость было невозможно. Хотя с него самого это ни на йоту не снимало ответственности за то, что случилось с Полиной.      
Особенно возмущались Варвара Захаровна с Анной. Для них Полина была по-настоящему близким человеком, которую они очень любили.
— Хоть убей, не могу понять: для чего моему сыну Поленька понадобилась? – задавалась вопросом Варвара Захаровна. – Любить он её все равно не любит. Тогда зачем надо было девочке всю жизнь на корню испортить?
— Ой, Варвара Захаровна, вы же прекрасно знаете: чужая душа – потемки, – развела руками Анна. А что касается вашего Германа, то у него даже не потемки, а настоящая кромешная тьма! 
Каким образом на свет появилась дочка Полины и Германа Елизавета, оставалось загадкой для всех. Ничто, никаким образом не говорило о присутствии в отношениях супругов чувства, хотя бы отдаленно напоминающего любовь.
Тем не менее, Лиза стала настоящим лучиком света для своей матери. В дочке Полина души не чаяла, млея от каждого её вздоха. Любовь мамы и дочери была безусловной. Тем сильнее было потрясение для Елизаветы, когда она узнала о преждевременной смерти матери.
— Что я ей теперь говорить буду? – сокрушалась Варвара Захаровна. – Вот как теперь дите без матери расти будет?
Вопросы оставались без ответа. Даже Герман не мог сформулировать какие-либо на них вразумительные ответы.
— Ты мне можешь толком объяснить, что тогда произошло? – спрашивала сына Варвара Захаровна. – Ведь когда мы с Лизонькой на море уезжали, ничто никакой беды не предвещало.
— Мам, ты же знаешь: здоровье у Полины всегда было не на высоте. Плюс – её психическое состояние. Оно ведь тоже оставляло желать много лучшего…
— Только скажи мне: кто довел бедняжку до такого состояния? Вы ведь с отцом приложили максимум усилий, чтобы Поля вышла за тебя замуж. Хотя ты прекрасно знал: любит она не тебя, а совершенно другого человека.
Второй брак Германа Федоровича также не принес ему счастья, хотя к этому счастью он даже не стремился. В основе отношений с Ириной Львовной Френкель лежал чистый прагматизм, основанный на невероятных размеров приданом, которое давалось за невестой.
— Глупо будет упустить такую возможность, – сказал Герман Артамонову. – Ресурсы в руках у этого Френкеля просто атомные. Представляешь, как можно будет раскрутиться?
 — То есть, ты опять хочешь жениться на приданом?
 — Да, причем здесь приданое!?! Игорек, просто я привык просчитывать все возможные варианты, а в случае с Френкель такие варианты обещают баснословные, запредельные барыши. Сам понимаешь: глупо было бы упустить такие возможности.
Повторный брак Германа Федоровича с Ириной Львовной, по определению, не мог принести счастья ни ему, ни ей. Ни о какой любви Германа к супруге не могло идти речи, а поэтому различные ссоры, дрязги, выяснения отношений в их семье стали делом обыденным.
Даже появление на свет Эллы не могло ничего изменить в лучшую сторону. Сызмальства родным отцом девочке давалось понять, что в семье она – никто, и зовут её – никак, что было еще одним поводом для скандала с Ириной Львовной.   
— Складывается такое впечатление, что Эллку ты своей дочерью не   считаешь. – как-то сказала Ирина мужу. – Все время смотришь на неё, как на совершенно чужого человека.
— В этом ты права, Ира. Элла – твоя дочь, и только твоя, а имею ли я к ней хоть какое-то отношение, в этом еще разобраться надо.
Для сомнений у Германа Федоровича были все основания. Никогда Ирина Львовна высоких чувств к нему не испытывала, и поэтому супружескую верность хранить не собиралась.
Утешение Ириной Львовной было найдено в лице Бориса Станиславовича Хлопонина – пронырливого адвоката, уже ни один год обслуживающего интересы Сапрановых. 
Что это было – простая интрижка, или супругу Германа Федоровича посетили более высокие чувства? Вряд ли ответ на этот вопрос могла дать даже сама Френкель. Страсть, захлестнувшая её, долго не могла отпустить, а последствия того, что об этом узнает Герман, мало волновали.
 Насколько страшен был в гневе Герман Федорович, когда узнал об измене супруги, рассказать трудно.
— Ты понимаешь: я тебя без ничего оставлю!?! – в гневе кричал Герман. – Ты у меня на паперти, с утра до вечера, с протянутой рукой сидеть  будешь, и никто тебе при этом копейки не подаст. Уж я об этом позабочусь! 
В том, что Герман выполнит все свои угрозы, можно было не сомневаться, а поэтому не в интересах Френкель было предъявлять ему какие-то встречные претензии.
Только благодаря семейному адвокату – корифею юриспруденции, удалось отстоять то немногое, что принадлежало отцу Ирины в виде увесистого банковского счета да квартиры на одной из московских набережных. 
От воспитания дочери Френкель была максимально отстранена, что не могло не сказаться на взаимоотношениях с Эллой.
— Твоя мать – ничего из себя не представляющая, ленивая особа, – не раз говорил младшей дочери Герман. – Она привыкла жить на широкую ногу, ни о чем не беспокоясь, но сейчас это время прошло. От меня она больше никогда ничего не получит. 
Выслушивать подобные определения в адрес родной матери Элле было, конечно, обидно, от того у неё и сложились весьма непростые отношения с Германом.
— Отец ведь не любил маму? – спрашивала Элла Варвару Захаровну. – Тогда зачем он всю эту комедию устраивает?
— Ой, детка, боюсь, на этот вопрос тебе ответить никто не сможет. Твой отец – человек непредсказуемый, и определить, что у него на уме, возможным не представляется.
Сам Герман зря времени тоже не терял. Супружеская верность в его планы не входила, и альтернатива Полине с Ириной была найдена в лице Эльзы Фридриховны Гауптман – горничной, уже долгие годы трудившейся в особняке Сапрановых. 
В силу своего положения, Эльза Фридриховна была глазами и ушами Германа в доме, чем вызывала жгучую нелюбовь со стороны его дочерей  - Елизаветы и Эллы.               
— Вот что еще этой «Нутрии» надо!?! – спрашивала Лиза бабушку. – Скоро без неё в доме и шага нельзя будет сделать.
— Лизонька, ты на Эльзу всех собак-то не спускай. Человек она подневольный. Что ей твой отец говорит, то она и делает.   
— Долго терпеть эту немку в нашем доме я не собираюсь, – вторила сестре Элла. – Пусть катиться в свою Германию! Ей там, по-моему, самое место!
— Эллка, ты хоть думай, что говоришь, – одернула Анна. – В этом  доме ты, милая моя, никто, и зовут тебя – никак. Ты что, против отца идти собралась? Ну, так это – дело заведомо гиблое. В своей вотчине  развернуться тебе Герман все равно не даст.
Еще одним потрясением для Германа стало известие о беременности Эльзы Фридриховны. Быть отцом внебрачного ребенка в его планы никаким образом не входило, и поэтому всеми доступными словами он пытался объяснить своей любовнице все щепетильность того положения, в
    — В этом на меня ты точно можешь не рассчитывать, – категорично было заявлено Гауптман.      
  — Герман, как же ты можешь такое говорить? – спросила Эльза Фридриховна. – Это же твой ребенок!
— Эльза, у тебя есть хоть одно доказательство, что он -  мой? Ведь у тебя в поклонниках никогда недостатка не было. Где гарантия, что своего отпрыска ты банально не нагуляла, кувыркаясь с кем-нибудь из них?
     Отвесив любовнику увесистую пощечину, Гауптман быстро удалилась, оставив Германа одного размышлять над смыслом сказанных им слов.
самым незавидным образом. Наступало время ответственности, к которой он был совершенно не готов.   
В своем решении оставить ребенка Эльза Фридриховна была непреклонна, чем каждый раз вызывала бурю негодования со стороны Германа.
— Ты вообще задумывалась о последствиях!?! – спрашивал он Гауптман. – Если что, я здесь точно не причем. Сама давай расхлебывай то, что натворила!
Был в жизни Эльзы Фридриховны еще один человек, которому она всецело доверяла. С супругой Владимира Борисовича Ромодановского Зоей Самоцветовой её связывала не только многолетняя дружба, но и одна, хранимая на двоих, страшная тайна.
— Ты сама-то понимаешь, насколько все это серьезно? – спрашивала подругу Зоя. -  Если вся эта хитроумная комбинация всплывет наружу, мало ведь тогда никому не покажется.
— Могла  бы и не говорить.
Гауптман тяжело вздохнула и, с минуту подумав, добавила:
— Знаешь, Зой, у меня ведь тоже есть чем крыть. Информация, которой я располагаю, способна поставить жирный крест  и на самом Германе, и на всем, к чему он имеет хоть какое-то отношение.       
Действительно, сведенья, которые были известны Эльзе Фридриховне, могли стать источником больших проблем для Германа.
— Представляю, что с ним сделает его бывшая теща, когда узнает, что она не бывшая, – произнесла Гауптман. 
Даже страшно было представить, что могло произойти в этом случае. Отношения Германа Федоровича и Регины Робертовны были классическими для отношений зятя и тещи. Оба с трудом переносили друг друга, чего даже не считали нужным скрывать.
Причины этой нелюбви лежали в плоскостях, как в сугубо  прагматической, так и в чисто бытовой.
— Только одного не могу понять: если ты так плохо относишься к «Черному принцу», то почему с такой легкостью согласилась на его брак с твоей дочерью? – спрашивал Регину Робертовну «Гроссмейстер». 
— Да, дура была набитая, Алик! Вообще непонятно, о чем думала! Мне ведь тогда Аркадий внушил, что с этим Германом у Полинки все будет  по  высшему разряду. Я, сумасшедшая, и поверила….
Истина в словах Регины Робертовны присутствовала лишь отчасти. Одной из причин её согласия на брак дочери с Германом стали внезапно вспыхнувшие чувства к отцу потенциального зятя – Федору Кузьмичу.
— Слушай, как сыр в масле, будет твоя Полька кататься, если мы породнимся, – обещал Федор Кузьмич своей любовнице. – Да, и Аркадия тоже не забудем.               
Не менее ста раз Регина Робертовна пожалела о том, что совершенно безрассудно, можно сказать, мимоходом испортила жизнь своей дочери.
— Может, зря я тогда на этого парня наезжала? – спрашивала она «Гроссмейстера». – Глядишь, и из него бы какой-нибудь вышел.
— Только ты не забывай, как тебя с того света доставали, и благодаря кому, ты там чуть не очутилась. Я ведь хорошо помню, как Аркадий буквально дневал и ночевал около твоей палаты. 
Эти дни, которые вполне могли бы стать для неё последними, Регина Робертовна не могла забыть ни при каких обстоятельствах. Чуть не стоил ей жизни банальный поход в булочную.  Появления из-за поворота массивного грузовика тогда, естественно, не ожидал никто…
…. Эскулапы центральной больницы Краснодара не менее четырех часов бились над тем, чтобы сохранить жизнь Регины Робертовны. Аркадий Михайлович к ногам врачей готов был бросить все, что у него было, лишь бы они спасли жизнь его супруги. 
— Кем бы ни оказался этот поддонок, он у меня кровью умоется! – в неистовстве кричал Римашевский.
Виновника долго искать не пришлось. У одной старушки – божьего одуванчика, присутствовавшей на месте преступления, оказалась феноменальная память, запомнившая номера сделавшего наезд грузовика.   Автомобиль числился за неким Николаем Стрижовым – возлюбленным Полины, с которым у Регины Робертовны состоялся очень нелицеприятный для него разговор.
— Торчать на зоне будет до скончания дней своих, пока не сдохнет! – сделал однозначный вывод Аркадий Михайлович.
— Ты только об Ананьеве не забывай, – предупредил Федор Сапранов. – Он – калач тертый, корифеем адвокатуры считается! Знаешь, сколько он  таких, как этот Стрижов из тюрьмы повытаскивал?
— Вот Ананьев меня сейчас интересует в последнюю очередь. Меня, Федор, тоже не на помойки нашли, и как поставить на место этого адвокатишку, я хорошо понимаю.
Процесс был скорым и, главное, максимально предвзятым, результатом которого стали десять лет строгого режима для Николая.
Следующем ударом для Регины Робертовны стало известие о преждевременной смерти едва родившегося внука.
— Не стоит тебе так переживать, – говорил супруге Аркадий Михайлович. – Думаю, подобный расклад устроит всех. Вспомни, кто был отец этого ребенка. Дочка наша, откровенно говоря, его нагуляла. Ну, а у Сапрановых, сама знаешь, какие порядки. Ни Федор, ни Герман ничего подобного терпеть бы не стали.      
— Вот так  рассуждать, Аркадий, может только человек, у которого нет сердца, – возразила мужу Регина Робертовна. – Ты нашу Полю давно видел? Вообще непонятно, в чем у неё душа держится. 
Последним гвоздем в крышку гроба Регины Робертовны, как она сама говорила, стала новость о смерти её дочери.
— Только кое-какие незавершенные дела меня на этом свете держат, – признавалась она «Гроссмейстеру». – Чувствую: пока с ними не разберусь, не будет мне покоя.               
— О каких незавершенных делах ты говоришь? 
— Прежде всего, хочу поставить на место своего бывшего зятя. Сам видишь, он окончательно распоясался. Еще немного, и окончательно всем на голову сядет, да еще ноги свесит.
С этих пор Герману была объявлена война, победителем в которой он быть не мог.
Насколько далеко может зайти Сапранов в достижении своих целей, ни Регина Робертовна, ни «Гроссмейстер» себе даже не представляли. Неведомо это было и для Елизаветы – дочери Полины и Германа, считавшей, что её мать умерла в результате тяжелой болезни.               
— Получается, ты, тетя Аня все это время меня обманывали? – спросила Лиза Варвару Захаровну. 
— Ой, Лизонька, клянусь тебе: мы сами ни о чем не знали! Мы ведь тогда, помнишь, с тобой на моря уехали, а когда вернулись, узнали, что Поленьки больше нет. Что здесь происходило, пока нас не было, можно только догадываться.
С тех пор отношение Елизаветы к отцу поменялось кардинально, хотя нигде, ничем она этого публично не демонстрировала.
— Неужели отец и впрямь способен на то, чтобы живого человека сделать мертвым? – спрашивала Лиза Полину во время одной  из встреч. 
— Доченька, боюсь, своего отца ты слишком плохо знаешь. Для Германа на первом месте всегда будет стоять только он сам, а все, что может ему хоть каким-то образом помешать, подлежит немедленному уничтожению. 
Полина, конечно же, знала, о чем говорила. Наверное, трудно было найти человека, на чью долю выпало столько бед сразу. Виновник свалившихся на неё несчастий был Полине хорошо известен, и от этого неприязнь к нему была непреодолима.   
— Он должен ответить за все, что сделал! – вторила матери Лиза.
— Только, дочка, умоляю тебя: будь осторожней. Не забывай  о брате. Еще раз потерять Антошку я не могу.
Вновь обретенный брат стал еще одним подарком судьбы для Лизы, к которому она, впрочем, никаким образом готова не была. Антон казался ей человеком из абсолютно другого мира, для неё совершенно неизведанного. Слишком несуразным, нелепым казался ей этот юнец, пылко влюбленный в невесту Германа.
— В принципе, ничего другого и ожидать нельзя было, – сказала как-то Елизавета Анне. – Деревенщина тянется к деревенщине. Здесь другой сценарий, пожалуй, невозможен.               
— Лизка, ты коней-то придержи, – ответила Анна. – Столько, сколько на долю этой девочки бед выпало, вряд ли еще кому-то выпадало. Вон, и родителей похоронила, и родной брат пропал.
Для Елизаветы, хотела она того иди нет, Лена все же оставалась родственницей. В силу разности друг друга, стать подругами девушки не могли, по определению, но чувства жалости и нескрываемого сочувствия к жене своего брата Лиза, конечно же, испытывала.
— От неё-то что отцу понадобилось? – спрашивала она Полину. – Ленка ведь совершенно не его круга.  Может быть, отцу что-то понадобилось от её семьи?
— Дочка, еще раз тебе говорю: предугадать ход мыслей твоего отца очень сложно. Для меня самой все, что случилось с Леночкой, большая загадка. Возможно, причина была в её родителях. Герман же человек сугубо практичный, и способен увидеть выгоду там, где, казалось, её быть не может. Очевидно, Ленин отец обладал чем-то, что нужно Герману.
Даже не представляла себе Полина, насколько она была права в своих предположениях. Интерес Германа к дочери одноклассника лежал в плоскости сугубо прагматической, только со временем перешедшей в низменную страсть.      
— Дочка, еще раз тебе говорю: предугадать ход мыслей твоего отца очень сложно. Для меня самой все, что случилось с Леночкой, большая загадка. Возможно, причина была в её родителях. Герман же человек сугубо практичный, и способен увидеть выгоду там, где, казалось, её быть не может. Очевидно, Ленин отец обладал чем-то, что нужно Герману.
Даже не представляла себе Полина, насколько она была права в своих предположениях. Интерес Германа к дочери одноклассника лежал в плоскости сугубо прагматической, только со временем перешедшей в низменную страсть.               
Об истинных причинах интереса Германа к Лене ему периодически напоминал Артамонов. Хотя его словам было суждено оставаться гласом вопиющего в пустыне.
— Сколько времени прошло, а воз и ныне там, – жаловался Игорь Макарович. – Герман, мы когда еще должны были начать отправку товара? Покупатели – люди серьезные, и ждать не любят. 
— «Артемон», ты же знаешь, во что упирается проблема. Пока Новороссийское судоходство не будет под нашим контролем, ни о какой отправке товара не может идти речи.               
 — Герман, этим судоходством ты уже всем плешь
проел. Раньше все упиралось в Развозова. Теперь его нет. За чем же дело  стало? 
— А ты как будто бы не знаешь!?! Я еще когда просил «Гроссмейстера» разобраться с этим молокососом, влюбленным в Ленку? Он что устроил!?! Подослал какого-то утырка, у которого руки явно не из того места растут. Что ему было сказано? Разобраться с этим молокососом. А он чуть мою невесту не пристрелил. Теперь из-за этого все пошло наперекосяк. Вон, Ленка неизвестно где находится. Говорят, даже замуж за этого студентика вышла. Так что, дорогой ты мой, перекрыт нам доступ к землям, которыми владел Ленкин отец, а без них ничего сделать нельзя.
Даже не подозревал Герман Федорович, какой опасности он подвергает себя в этот момент. Все, сказанное им, почти сразу же становилось известно в «Цитадели», чем вызывало там бурю негодования.                                                
          — Он что, решил впутать организацию в решение своих проблем!?! – недоумевала Регина Робертовна.
— Регина, а я тебе сто раз говорил: «Черный принц» - это отыгранная карта. Пока был жив Федор, он из себя что-то, может, и представлял, но сейчас…
Альберт Михайлович сокрушенно вздохнул и развел руками.
— В общем, ты как хочешь, но я остаюсь при своем мнении, – продолжил он. -  Оставлять все, как есть, уже нельзя. Сама видишь, «Черный принц» принялся просто разлагать организацию. Боюсь, если его не остановить, туго придется всем.
— Ой, Алик, кому ты говоришь? – промолвила Регина Робертовна. – Мне самой Герман надоел хуже горькой редьки. Но мы-то что с тобой можем  сделать?   
— Регина, только не говори, будто не понимаешь, о чем идет речь. Раньше подобные проблемы мы с тобой решали не единожды, и я не помню,  чтобы у тебя возникали какие-либо вопросы на этот счет. Решайся! Риски  при этом минимальны, а проблем сразу снимается масса.
Регина Робертовна положительно кивнула головой, что означало согласие с «Гроссмейстером».
Приговор Герману Федоровичу был вынесен окончательный, и, разумеется, никаким обжалованиям он не подлежал. Хотя был в жизни Германа еще один человек, представлявший для него опасность ничуть не меньшую, чем вся «Цитадель», вместе взятая. 
С этим человеком Герман был знаком с незапамятных времен, всецело  ему доверял, и сам того не заметил, как сделал его своей правой рукой.   
— Ты, похоже, без Бориса и шага сделать не можешь, – заметил как-то Ромодановский. – Чувствую, еще немного, и ты на него генеральную  доверенность напишешь.
Ни Герман Федорович, ни Владимир Борисович даже не подозревали, с насколько двойным дном был Хлопонин. Долгие годы, работая на Германа, Борис Станиславович преследовал свои, сугубо личные цели, далекие от благородных. Впрочем, за преступление, совершенное много лет назад, по замыслу Хлопонина, должен был ответить не только Герман, но и многие другие, кто имел к нему хоть какое-то, даже самое маломальское отношение.