Жизнь движение в трубе

— Артур.
— А?
— Билеты в центральный ряд.
— Нормально.
— Правда?
— Правда. Первый ряд напоминает мне про передние сиденья в маршрутке: водила резко даёт по тормозам — и тебя размазывает по лобовому стеклу, по этим гигантским физиям героев. А для мест в последнем ряду я уже староват...
— Да и я немолода...
 
Шёл 2050 год. Традиционный кинематограф изжил себя: у сценаристов не осталось свежих идей. Засилье ремейков, приквелов, сиквелов, спин-оффов и пр. паразитирования на успешной классике привело к народным бунтам. Только полусумасшедший Шьямалан ещё как-то держался на плаву. Зато...
 
Зато технологии развились до той степени, что кинотеатры стали показывать... сновидения. Специально отбирались лучшие психи с наиболее яркими снами. Им давали снотворное, надевали специальный Шлем Ловушки Сновидений. И всё это транслировалось на экране кинотеатра в режиме онлайн, когда шёл премьерный показ. Главного героя/героиню мы, за редким исключением, не видим, вид от первого лица. Мысли спящего подаются субтитрами. Параллельно шла запись. Таким образом, зритель премьерного показа понятия не имел, что он увидит. Монтаж, присвоение названия, озвучка — и лучшие записи крутили потом в кинотеатрах повторно, многократно. Преимущество премьерного показа — в предвкушении загадочного, азарт первооткрывателя: никто во всём мире понятия не имел, что будет на экране. Подчас это было что-то очень пикантное, либо некая версия древней кровавой серии фильмов "Пила". Сюжеты, мы всё-таки говорим о сновидениях, нередко круто сменялись. Плюс повторного — в более гарантированном качестве известного: информация, ясное дело, просачивалась. Прибыль делилась между кинотеатром и рук-вом психбольницы, к которой был прикреплён псих. Психбольницы бились между собой за лучших психов. Сегодня Артур с подругой попали на повторный показ.
 
— Ну, вроде уселись.
— Дай мне тоже хлебнуть.
— Что думаешь насчёт этих психов?
— Псих психу рознь. Взять старика в берете, волочащего за моим окном по утрам пакет со смятыми пустыми пивными банками. Тайны в нём, мне кажется, больше, чем в тех, кто эти банки выбрасывает.
— Свет погас, смотри-смотри, заставка пошла.
— "Жизнь — движение в трубе". Гм.
— Всегда это подозревала.
— Давай смотреть.
 
Волосатое существо с дубиной и диким рёвом неслось позади. С левого фланга теснили конные рыцари, а справа, справа открывался вид на пасмурный город с торжественной архитектурой. Он что-то вспомнил и устремился туда, пока взгляд не упал на дуло ружья, направленного прямо на него. Человек девятнадцатого века ничего не спрашивал, не крикнул "Стоять!" и прочее, он просто заряжал. О боже! Вперёд, остаётся только вперёд бежать. Он сократил путь, пробежав сквозь дерево, в текстурах не застрял. IDDQD IDKFA, мать его. Выстрел, сердце ёкнуло, волна холода прошла по телу. Пуля просвистела над ухом и, направившись к всаднику, растерялась, превратилась вдруг в насекомое, резко взмыла вверх, а затем и вовсе растворилась в воздухе. Да что же это за день-то такой! Он открыл рот выругаться, но одновременно со вторым выстрелом запнулся за камень, распластался всем телом (что спасло ему жизнь), шустро заскользил вниз по склону, по ещё влажной от утренней росы траве, попутно сбил табличку с надписью "Сюда" и вперёд головой провалился в чёрную дыру.
 
Темно. На ощупь что-то довольно узкое, квадратного сечения. Шахта, что ли? Ну хоть от этих ушёл, надо же найти хоть что-то позитивное. Эх, опять вперёд. Господи, как же тесно, словно под меня костюмчик сшит. Временами ему казалось, что ползёт он уже целую вечность, что он уже потерял это, ощущение времени и пространства, что вся жизнь — это и есть движение в узкой шахте, не в силах оглянуться назад, вообще осмотреться, что дело это предначертанное и неизбежное, а он лишь покорный исполнитель, раб чей-то злой воли, и какой бы путь он ни выбрал, как бы рационально ни мыслил, всё равно будет ползти по этой, уготованной именно для него трубе. Что же там, снаружи? То, что ты не имеешь возможности познать, не существует для тебя. В безбрежном океане пустоты. А фантазия? Вот если бы пробудилась, то, наверное, дразнила бы нестерпимо. Так что — к чёрту.
 
Ой! Под руками ничего не было. Сердце бешено заколотилось, замерло и провалилось в эту пустоту. Повеяло холодом. Наверное, это оно и есть, дыхание смерти... Упираясь руками и ногами в углы, оставил препятствие позади. Ещё сотня метров. Дышать становилось всё труднее, приступы удушья накатывали волнами, сознание путалось, в висках застучало. Надо вернуться, надо обратно. Собрав последние силы, извиваясь ужом, попытался развернуться, но, несмотря на все старания, ничего не вышло. Слишком узко. Лихорадочные мысли носились туда-сюда, переплетались, вязались в узлы и обрывались. Бред, это всё бред. Укусил себя за палец. Больно. Выгибаясь червяком попятился назад. Освоенной некогда техникой преодолел пустоту и, задыхаясь, в изнеможении свесил в неё промокшую от духоты и напряжения голову. Шевелиться сил не было никаких. Останусь здесь, врасту в эту шахту, пущу корни, да. Из пропасти всё так же веяло могильной сыростью, гнилью, словно смотреть смерти в глаза. Как там говорилось? Если долго вглядываться в бездну, бездна начнёт вглядываться в тебя. Так вроде. Но он был уже настолько измучен, что не чувствовал страха, мозг говорил, что это воздух, это кислород, им можно и нужно дышать, дышать...
 
Трудно сказать, сколько прошло времени, без сновидений. Не сразу сообразил, где он, мучительно припомнил и застонал. Тела не чувствую. Подёргавшись, подвигав руками и ногами, несколько успокоился и тут же вздрогнул, нащупав что-то гладкое, продолговатое. Бутылка, должно быть. Рядом было ещё что-то. Повертев небольшой прямоугольный предмет, снял крышечку — синеватый язычок пламени озарил пространство. Зажигалка. Он так давно не видел свет, что некоторое время бессмысленно и заворожённо просто смотрел на огонь. Что-то божественное, как лампада перед иконой. Он осмотрелся. Чернота пропасти была непроницаемой. У самой боковины обнаружилась початая пачка сигарет. На потолке кто-то нацарапал число 15. Никаких идей. Больше ничего не было. Всё внимание сосредоточилось на бутылке, покрытой приличным слоем пыли. Вдруг так захотелось пить, что будь это даже яд, стало уже всё равно. Подумалось, что раз он не уверен, что это яд, то уже хорошо. Попробовал открыть зубами, от нетерпения даже решил было разбить горлышко, но взгляд вовремя упал на зазубренный край пропасти. Это оказалось на редкость противным, испорченным годами пойлом, и его стошнило в пропасть. Но жажда была настолько сильна, что он пил и пил, смачивая внутренности и снова отправляя всё в пустоту. Смачно выругался, и стало легче. Пошарив, нащупал пачку, сунул сигарету в рот, чиркнув зажигалкой, длинно затянулся в полсигареты, выдохнул, с удовольствием плюнув в вечность. Должно быть, у меня сейчас такая же кислая рожа зеленоватого оттенка как содержимое этой ёмкости. Засмеялся мелким нервическим смешком, задержался на безудержный кашель. Всё-таки курить это не моё, да и вредно, надо здоровье-то беречь! Скривил рот и согнулся пополам от истерического хохота, катался по шахте, насколько можно было сгибаться и кататься в этом ограниченном пространстве. Успокоился и смолк так же внезапно, как и начал. Сперва тоскливо, потом даже отчего-то с ненавистью покосился на бутылку, переведя взгляд в чернеющую пропасть. А не поставить ли нам эксперимент? Аккуратно взял двумя пальцами за горлышко, занёс над пустотой и разжал. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Донёсся слабый звон разбившегося стекла, завыла сигнализация, послышались далёкие возмущённые голоса, но вскоре утонули, и всё стихло. Вот так: либо шахта, либо капот машины. Владелец более собственность пожалеет, остальные пошумят немного и стихнут, будто ничего и не было. Чем я лучше бутылки? И песок, и скальная порода — всё погружается в воду. По шахте, в неизвестность, что ещё остаётся.
 
Так тянулись минуты, часы, а может, и годы. Он уже давно потерял ощущение времени. Все эти однообразные действия. Такое чувство, что это иллюзия движения, топтание на месте. Опять дышать нечем. Всё, не могу больше. Внутренний голос шептал: "Ты можешь, соберись, тряпка, до последнего, главное — верить!" Легко тебе говорить, действовать-то всё равно мне. Может, я уже дошёл до последнего. Сознание опять тронулось в путь, поплыло в даль и скрылось за горизонтом. Всё вокруг озарилось свечением. Свет. Казалось, что он исходит от его тела, что источник — он сам. Нести свет с собой, с собой. Собой. Благодать божья. Он медленно поднимался ввысь, держа свечку. Поклоны, приветствия, все будто рады его видеть, улыбаются. Кружева, кринолины. Добрался, что ли? Тот самый город? Тот самый век? Однако надо переменить одеяние по такому случаю, моё старое пальто явно не подобает. Но он поплыл дальше, туда, к массивным резным вратам. Апостол одобрительно кивнул:
 
— Чего ты хотел?
— То есть?
— Чего хотел больше всего в жизни ты земной?
— Будете исполнять?
— Статистику просто ведём.
— Хорошо. Я хотел, чтобы меня издали. И томик моих сочинений стоял бы на полках у конкретных людей. Стоял, не покрываясь пылью. Понимаете, о чём я?
— Да.
— Остаться бы в истории литературы.
— Не слабо.
— И?
— Я заношу этот вариант в базу данных. Так. Так. Идёт обработка. Готово. 10% землян желали того же. Но с твоим ответом таких стало 11% процентов.
— О-бал-деть. Мне встреча назначена, пропустите.
 
Массивные врата отворялись усилием чьей-то воли. Он ожидал увидеть райские кущи, но вместо этого среди полутьмы, вдали показался тусклый свет. Чёрт, как пальцы-то жжёт! То, что он принял за свечку, оказалось зажигалкой, которую он как покойник держал на груди. А свет не уходил, манил в конце тоннеля... Неужели? Даже радости особой уже не чувствую, я так устал... Тем более, что там — загадка. Необязательно приятная. Он горьковато улыбнулся и пополз навстречу неизвестности. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Решётка, к счастью, держалась на честном слове и полетела с одного удара.
 
От ослепительно яркого света его повело и едва опять не стошнило, но он удержал позывы. Атрофированные трубой ноги были словно ватные, не слушались. Он зажмуривал и приоткрывал глаза. Наконец, более-менее привыкнув, поймав фокус, обнаружил на стене циферблат: стрелки показывали без пятнадцати восемь. Значит, дело к закрытию, потому так мало народу: в отделе электроники, куда он вывалился, было от силы несколько человек. Прошёл ещё шагов десять. На экране плазменного телевизора плескались ввечеру прибрежные волны. В воде, в коротком платье стояла спиной женщина. Подол отсырел и потемнел. Небольшая, между водой и подолом, полоска бёдер была эстетичной. Она? Он позвал Её по имени. Ещё раз. Она не отвечала и не оборачивалась. Он слабел, мысли путались. Всё столпилось в голове, наложилось одно на другое, перемешалось. Эти мушки перед глазами, хоть одну бы поймать. Вяло рассекая руками, сотрясал воздух. Обезвоженный и голодный организм не выдержал и прекратил сопротивление. Это конец. Он медленно стал оседать по стенке, дьявольская, кривая улыбка змеилась на помертвевших губах. Куда он смотрел — и вовсе не было понятно. Вроде бы вперёд, но как-то сквозь. Наконец, повалившись, прижался щекой к холодному полу и застыл так.
 
— Пьянь, — гаркнула посетительница.
— Похлеще, — махнул рукой посетитель со знающим видом.
 
Последнее, что он разобрал, было эхо удаляющихся шагов, чему несказанно обрадовался. Безразличные, безликие. Невыносимая пестрота огней расплылась цветными пятнами, поблёкла и погасла...
 
Внезапно на экране кинотеатра показали Артура с подругой. Они переглянулись в недоумении. Одновременно они переглянулись и на экране тоже.
 
Снова возникла Она. Так близко. И так далеко. Он бежал, но не приближался. Послышался запах нашатыря. Словно в ледоход он парил от одной льдины к другой, пока неведомая сила не разорвала пространство пополам, разлучив их.
 
Псих очнулся в палате, ощупал голову — шлема не было.
 
А стоило ли обуздать обуяние возможностями обонянием нашатыря, возвращающего страждущего чего-то иного в страдающее чувство будничное?

(15 апр. 2024 г.)