Цветочное происшествие в салуне

Перекати-поле, подгоняемое знойным ветром, пересекало улицу захолустного городка Америки. На веранде дома, в кресле-качалке качалась старуха и чего-то там вязала. Подле неё сидел малыш и бил ложкой в жестяную миску, повторяя: "Бом, бом, бом, бом". МакАртур поставил свою лошадь в стойло рядом с раскрытым окном и походкой без претензии, деликатно отворив створки явно не рая, вошёл в салун. Чёртова дюжина глаз (один был одноглазым, но в солнечных очках, поэтому МакАртур не мог этого знать) оценивающе устремились на незнакомца. МакАртур отличался от местных. В салуне пахло пивом, мочой и потом. Амбре слегка заглушалось дымом от курева. МакАртур подошёл к стойке лысоватого бармена.
 
— Два стакана чистой воды и чистую тряпку.
— Болен?
— Простите?
— У нас напитки для настоящих мужчин.
— Я устал с дороги и просто хотел стакан воды и посидеть маленько.
— А тряпка для чего?
— Негоже класть грязные сапоги на столик.
— Я ослышался?
— Я говорю, протру лицо, шею и подмышки. Второй стакан мне тряпку смочить.
— Садись за столик. Хуанита принесёт.
 
МакАртур сел за круглый столик, положил на него шляпу и осмотрелся. Три ковбоя шумно, дымя, резались в карты. "До заката ещё полно времени, Санчес", — сказал игрок. "Это точно, Майкл", — ответил другой. Третий, бородатый, озабоченный картами в руках, непривычно молчал, он не умел проигрывать. Одноглазый приземистый крепыш в солнечных очках сидел один за отдельным столиком и незаметно для всех пожирал глазом женщину вполне товарного вида. Она сидела у окна в джинсовой куртке, перед ней стояла ваза с большими цветами. Женщина тихонько напевала что-то про жёлтые тюльпаны. Приятный голос. Вполне фасон МакАртура.
 
Хуанита принесла два стакана прозрачной воды и довольно чистую тряпку.
 
— Мучас грасиас, сеньорита.
 
МакАртур обтёрся смоченной тряпкой, никого не стесняясь, и отхлебнул из стакана. В салуне летала жирная муха, МакАртур какое-то время последил за ней. И тут кое-что произошло: лошадь МакАртура вдруг заглянула в окно и стала жевать цветы в вазе. Женщина прекратила напевать и завопила. Картёжники, прервав игру, оглянулись, сигареты застыли в зубах. Одноглазый сорвался с места и в три прыжка оказался у столика МакАртура.
 
— Эй, чё за дела?
— В плане?
— Твоя лошадь съела цветы, которые я подарил Кэти!
— Ох, прости, чувак.
— Ты должен заплатить, сечёшь?
— Сколько?
— Десять долларов, я добр сегодня.
— У меня нет такой суммы, но я могу поискать цветы.
— В своей лошади, тупица?
— Нет, на улице, тут наверняка что-то растёт...
— Ну иди попробуй, мудило, а я пока посторожу твою лошадь на случай, если тебе взбредёт в голову сделать какую-нибудь глупость. Потом подойдёшь к Кэти и скажешь, что цветы от Эндрю. Ясно, педик?
— Яснее некуда.
 
МакАртур вышел из салуна. Картёжники продолжили игру. На улице пекло. МакАртур побродил, ища глазами по земле, — растительность была скудной. Потом обогнул дом с заколоченными ставнями и там, в теньке, обнаружил какие-то вполне приличные на вид цветы, похожие на дикие гладиолусы.
 
Старуха продолжала вязать, качаясь в кресле-качалке.
 
— Кому цветы, сынок?
— Дульсинее Тобосской, бабуля.
— Когда-то я была Дульсинеей Тобосской...
— Верю.
 
Малыш устал барабанить и уже гонялся за домашней птицей, лепеча: "Цыпа, цыпа". МакАртур вернулся в салун, опять деликатно отворив створки. Эндрю кивнул в сторону Кэти, и МакАртур подошёл к женщине не совсем решительно.
 
— О, от кого же сей букет?
— От того чемпиона в солнечных очках. Вот он нам улыбается.
— Серьёзно? Прекрасный букет.
 
МакАртур замешкался. В его голове созрел план.
 
— Цветы от меня. Уедем отсюда, а?..
— На самом деле этот букет похож на веник.
— Что?
— Эндрю тебе жопу надерёт! Вот он идёт.
— Ох ты ж господи боже мой.
 
Подошёл Эндрю.
 
— Что, пендехо, отклонили твои цветы?
— Похоже, что так.
— Хорошая у тебя куртка.
— Оленья кожа.
— А зачем тебе эта бахрома внизу?
— Нравится, как она на ветру развевается.
— Давай сюда.
— Что?
— Давай сюда свою куртку, и мы квиты. Так решил.
— Так не пойдёт. Мы вроде как одно целое с ней, это моя кожа.
— Сейчас я тебя освежую!
 
Эндрю вытащил ствол, но курок быстрее спустил МакАртур. Иногда полезно пить просто воду. Эндрю, держась за грудь, пошатываясь из стороны в сторону, завалился наконец ничком своим грузным телом на столик Кэти и со словами "Вот дерьмо..." затих навсегда. Очки слетели с него.
 
— Это Дикий Запад, одноглазый, тут у каждого есть пушка! Спасибо, что дал мне повод тебя грохнуть, петух, язык твой помело! — МакАртур дунул на дымок из дула своего кольта и убрал обратно в кобуру.
 
И на МакАртура смотрело уже двенадцать глаз вместо тринадцати, смотрело широко, а два красивых глаза ещё и с ненавистью с примесью восхищения. В образовавшейся тишине жужжание жирной мухи было особенно отчётливым.
 
— А теперь, леди и джентльмены, я забираю эти дикие гладиолусы, моей лошади они понравятся, и выхожу из этого гавёного салуна. И если хоть одна падла не дай бог дёрнется, всех нахер порешу! У меня разговор короткий как волосы на голове этого бармена!
 
Бармен потрогал свою голову. Пиво лилось за края кружки. Никто из картёжников не дёрнулся и не пикнул. МакАртур вышел, хлопнув створками, скормил цветы благодарной лошади, похлопал её по загривку и ускакал.

(22 июн. 2024 г.)