Глоток Одессы

  Одесса встретила нас как старая знакомая: обняла густыми тополями, осыпала нас каштанами, окутала морским ароматом, перемешанным с запахом акации и рыночной суеты, и сразу затянула в себя, как в песню.
Город утопал в зелени и белых, будто припудренных, фасадах. Величественная итальянская архитектура вставала нарядной декорацией, а рядом — уютные, тёплые итальянские дворики, где жизнь бурлила под развешенным бельём, среди герани и детских криков. Дома в Одессе словно позировали: с балконами, как усами, с лепниной, как с кудрями, и окнами, из которых кто-то обязательно выглядывает, будто наблюдая за тобой из кулис.
Знакомые мелодии с подоконников, гудок теплохода, чей-то голос с характером. Тут солнце ложилось на мостовую с любовью, голуби вели себя, как владельцы улиц, а дворики хранили запахи — брынзы, табака, мокрого белья, барабульки и жареного лука. И всё это казалось родным, даже если ты здесь впервые.
В Одессу мы приехали сразу после свадьбы. Телеграмма кузины моего свёкра решила всё, когда был выбор между Питером и Москвой, куда меня звали друзья.
«Поздравляем. Глоток чистого воздуха — и вы в Одессе!»
Я расхохоталась. Глоток воздуха — это по-нашему. Только — Одесса, решено. И не прогадали!
Город встретил нас, как любимую родню: морским ветром, двориками с арками, крутыми улочками и стиранным бельём — как флагами мира. Мы поселились в квартире на углу Канатной и Малой Арнаутской, где, по легенде, жил сам Осип Шор — тот самый, кто вдохновил Ильфа и Петрова на Остапа Бендера. О нём нам прожужжали все уши, будто он только вчера сбежал за границу.
Двухкомнатная квартира на втором этаже была забита под завязку: пятеро местных душ и двое — мы. Спали мы на полу, на матрасах, уместившись между детским конструктором и бабушкиным сундуком. Двор — точно как на Белинского, с утра гудел, как радиоточка. Всё было завешано простынями и рубашками, как в театре абсурда.
Жили родственнички по-одесски прилично. Гога — инспектор по контролю ресторанной пищи, Ира — замдиректора продуктового магазина. Двое детей, старенькая, любопытная мама Гоги — Сара Абрамовна, которая нас доставала вопросами: от любви до быта, не пропуская интимных подробностей. Такая себе одесская разведка.
Одесса — это прежде всего люди. Их не спутаешь с приезжими.
Идём с Ирой по Арнаутской. Навстречу мужик с глазами, как замочные скважины:
— Здрасьте! Как здоровье, собираетесь?
— Всё нормально. Куда?
— А эти кто?
— Это мои тбилисские гости.
— А! — и пошёл дальше.
Я спрашиваю:
— Кто это был и куда ты должна была собираться?
Ира улыбнулась:
— Да кто его знает. Интересный дядька...
В то время в Одессе многие сидели на чемоданах — эмиграция витала в воздухе, хотя вслух об этом не говорили. Но Одесса шепталась.
А Привоз!.. Это был театр — с актёрами в лице продавщиц и зрителями в лице нас.
— Не щупайте помидоры! От этого они дешевле не станут!
— Рыбу берите. Её ночью выловили — вот, видите, ещё копошится!
— Колбаски попробуйте, такой во всём мире не найдёте. Покушали? Можете не обедать…
— А, я вас узнала! А вот откуда — не помню.
— Возьмите синих. Самые свежие!
Спрашиваю Иру:
— Почему синие? Это же наши бадриджаны.
— Не знаю, как у вас, у нас — синие!
— Вам положить кецик или как?
— Скажите, не вы у меня вчера брали мясо? Нет? А я вас запомнила. За рубль душу выгребли…
Это — Одесса. Город с характером. С тем, что называется колоритом и что не опишешь ни в одном путеводителе.
Гога решил удивить нас рестораном «Лондонский», предварительно рассказав, что заведение особенно, не для плебса.
— Ну, ну…
— Приберите уже стол, людям сидеть негде!
На каждом углу — перлы. На каждой скамейке — философия.
— А что вы там кушали за такие деньги? В "Красном" одни малахольные платят такие суммы!
Меня умиляло выражение: «выйти в город». Нас водили до Соборки, и найти свободную скамейку было невозможно. Все сидели — обсуждали, спорили, шутили.
Одесский язык? В быту — вполне нормальный русский с вкраплениями украинского. Та самая одесская речь, о которой мечтал Бабель, — встречалась редко. Настоящий «одесситизм», как говорила мамань Гоши, — это смесь идиша, уголовного арго и фантазии. Такой язык был скорее у шпаны и молдаванского жлобья. Но звучал — живо!
И смехотворно, когда про этот «язык» пишет питерский Розенбаум, никогда не бывавший в Одессе. Настоящий литературный отец тёти Сони —  гениальный Марьян Беленький, родился в Киеве, жил в Черновцах и умер в Иерусалиме… Возможно тётя Соня и не была одесситкой...В каждом украинском городе были свои тёти Сони и тёти Хаи...
Да и гениальный Жванецкий уехал молодым — и остался только в репризах. Так хотелось встретить героев Бабеля, тётю Соню, тётю Хаю…
Реальность — она другая, обыденная, не надуманная... Без карикатурного «шоканья». Лишь иногда слышался язык Бабеля: смесь идиша, уличного фольклора и интеллигентного ехидства.
За месяц нашего пребывания я слышала литературный русский и лишь иногда — суржик с идишскими вставками и лёгкое одесское ворчание:
— Вей из мир, опять забыла кефир…
— Поц он, а не бухгалтер.
— Слышь, у тебя тухес что нахес…
Сегодня той Одессы больше нет. Нет бабушки Сары с её допросами про любовь. Нет Гоши, инспектора по барабульке. Нет тётки с Привоза, которая помнит всех, кто «выгреб за рубль душу».
Но остались итальянские дворики — облупленные, тёплые, живые.
Остался запах синих с чесноком, жареного лука и табака из окна.
Остался Привоз — в памяти: шумный, яркий, как балаган и как балет.
Остался дух.
Осталась моя Одесса. Настоящая. Живая. Навсегда.

Одесса-мама! Город Черноморский…
Такой родной, как будто в нём рождён.
Пройдусь по берегу, где Пирс приморский.
Там даже у волны есть свой жаргон…

Привет, моя красавица, у моря!
Одесса, здравствуй! Здравствуй, мудрый Дюк!
Как в юности — во взоре, в разговоре
Блеск юмора мне дарит старый друг:

 — И шо теперь? Какие антиресы?
Шоб я так жил, совсем уж ты не та.
—  Да, уж давно не видела Одессы,
С тех пор уж поседела голова.

Хочу вдохнуть Одессы терпкий воздух,
А память освежить и всколыхнуть
Волной её, что мчит меня к Привозу,
К креветкам, пересоленным чуть-чуть.

Цветущая, под золотой небесной,
От волн морских искрящейся фатой,
Ты затмеваешь города, Одесса,
И недругов сражаешь красотой!

Раскинет порт для взгляда панораму:
Здесь были Пушкин, Бабель, Пастернак…
Тут пригласят гуляющую даму
По Дерибасовской «пройтиться просто так».

И, если, вдруг захочется мне пива, —
В «Гамбринусе» остыну от жары.
Здесь влага каплями со стен сочится
Денно и нощно светят фонари...

Не рождена я в городе Одессе
И нету связи вовсе родовой.
Но к Молдаванке с морем и к Пересыпь
Я приросла и сердцем и  душой...

Н.Л.©