Северная история

     Ночь стояла тихая, морозная, безветренная. Собственно, это была и не ночь ещё, а только вечер. Но на Севере зимой темнота и тишина будний безлунный вечер сразу превращают в глубокую ночь.

     В небольших деревенских домиках тут и там светились огни. Из окон свет немного проникал на улицу, создавая возле домов полосы слабых сумерек, но даже в этом неверном свете не было нужды: ходить по улицам в глухом посёлке, казалось, в это время совсем было некому.

     Дневная смена с рудника, что стоял в пяти километрах в стороне за лесом, уже вернулась и после этого жизнь в посёлке всегда замирала. Она затихала, закрывалась в своих домишках и спокойно переваривала дневные новости, местные сплетни и ужин. До утра беспокоится и ждать чего-то интересного было нечего. Это понимали даже деревенские собаки и потому молчали. Изредка где-то могла стукнуть дверь, мелькнув на секунду огоньком. Или вдруг послышаться шаги, заскрипеть снег. Мог гавкнуть пёс, а потом снова тишина.

     Все знали, что к полуночи мороз покрепчает ещё больше, но кого тут на Севере удивишь морозом? Просто печи в домах в такие дни топили подолгу. Всюду из труб шёл дым. Он быстро и легко поднимался над крышами и терялся там, где-то в черноте. Посёлок отдыхал, дремал, грелся и ожидал нового рабочего дня.

     Но, если бы кому-то вдруг, хоть одному или двум во всём посёлке, захотелось прямо сейчас взять, да и выйти из тёплой избы (не забыв, конечно, надеть по местной моде овечий тулуп и унты), то сухой северный воздух не показался бы поначалу ему резким и холодным. Такая это особенность здешних мест. Об этом тоже все знали и первым впечатлениям, кстати, не верили. Ну, а если всё ж таки, кто-то решился бы на прогулку в такой час: захотелось ему погулять, там с подружкой, посмотреть на звёзды или ещё чего-нибудь выдумать, да просто, к примеру, взять, да и пойти куда-нибудь, то лучше бы всего ему пойти по главной улице деревни. Та шла прямо вдоль берега замёрзшей реки и перед всеми другими улицами имела два огромных преимущества: была длинной, и на ней нельзя было заблудиться.

     Все сплошь деревянные дома и домишки, окруженные большими огородами, далеко тянулись вдоль этой главной дороги-улицы. По ней можно было идти и идти и, если не замёрзнешь или не наскучит прогулка, то можно было так, в конце концов, дойти и до края посёлка. Такие отчаянные головы, которых не пугали мороз, тьма и не держали домашние заботы, в деревне всегда находились. Наверняка они даже гуляли по главной улице и доходили до края посёлка. Да, скорее всего, именно так и случалось. Иначе, зачем бы туда, на самый край, вела проторённая дорога, а потом резко в сторону от неё прыгала тропинка. Тропинка приводила к небольшому, низенькому домику, почти, что невидимому с дороги. Он одиноко располагался там на самом краю главной улицы, среди невесть, когда и кем посаженных тополей.

     Полудом-полуземлянка, он каждый вечер допоздна светился в ночи всеми своими двумя окнами. Их красный свет ярко пробивался через плотно задёрнутые шторы. Он освещал огромные сугробы, что намело вокруг за зиму. Оконные стёкла покрылись изморозью в палец толщиной, а из трубы валил дым и, точно так же, как всюду, быстро-быстро поднимался в небо.

В домике было жарко: печь топилась вовсю - и, в общем-то, по-своему там было даже уютно. Во всяком случае, многие это отмечали.

     Вовка, хозяин этого странного домишки, сидел на табуретке. Он, то бросал сердитый взгляд на затоптанный пол, на валяющиеся кучей в углу шубы, сумки, то возвращался взглядом к столу. Посмотрев в очередной раз на растоптанные окурки, Вовка хмыкнул и, облокотившись о подоконник, презрительно отвернулся.

     Сегодня беспорядок в доме раздражал его особенно сильно. Взглянув, как топится печка, Вовка аккуратно прикрыл кочергой подувало, прислушался к чему-то, покивал головой, улыбнулся, но тут опять ему попались на глаза раздавленные окурки, и он снова загрустил. Он старался не обращать внимания на то, как рушится только что наведённая в домике чистота, но получалось это у него совсем плохо. А убеждать себя, что сегодня просто такой день, Вовка даже и не пытался – слишком часто в последнее время случались у него такие дни. И потому начинающийся в его жилище бардак, который он обычно воспринимал, как временное, но неизбежное зло, этим вечером откровенно действовал ему на нервы.

     Он состроил неопределённую гримасу, поводил, как бы между прочим, головой по сторонам, машинально оценивая ущерб наведённому порядку, и посмотрел на гостей. Веселье за столом тем временем было в полном разгаре.

     - Уснул что-ли, Вовка? Чего сидишь? Угощай дам! – Вовка очнулся, как от пинка, засуетился, судорожно вспоминая правила хорошего тона.

     - Да-да, Маша, Люда, где стаканы? Мишка, наливай!

     - Стаканы! Стаканы на месте.

     - Ну, за знакомство! Давайте ещё раз.

     - Давайте! Будем здоровы!

     Вовка с чувством исполненного долга гостеприимства уселся поудобнее на табуретку. “Где их только Мишка находит?”, - Вовка подумал немного и разлил ещё раз по стаканам обильные запасы портвейна, который гости догадались принести с собой.

     Вовка и Мишка знакомы были меньше года, но в посёлке все считали их друзьями. Возможно, даже они сами, считали себя друзьями, хотя, вряд ли где-нибудь, кроме этой глухомани, они смогли бы подружиться: кроме такого поселка на Севере, где почти на сто километров в любую сторону, только тайга.

     Мишка уже жил на прииске, когда Вовка - молодой специалист, прибыл туда на работу после окончания института. Приехал за романтикой и за деньгами. Определили Вовку сменным мастером на золотодобывающий рудник. Там и познакомился он со своим коллегой Мишкой.

     Вовка был худощавый, хотя и жилистый, очкарик; зелёный во всех отношениях юноша. А Мишка ровно в два раза больше, шире и толще Вовки и, можно сказать, ветеран – несколько лет помотавшийся по Северу с прииска на прииск, и на этот-то попавший только потому, что ещё ни разу здесь не был.

     Оба были не женаты. Даже Мишка в этом посёлке ещё числился холостым. Он, убеждённый бродяга и разгильдяй, и до болезненности чистюля и аккуратист Вовка, на Севере вдруг стали друзьями. Каждый день у них находилась неистощимая тема для разговоров – про материк.

     Материк – это большая земля. Это, откуда ты приехал. Это, где дом, родные. То, что далеко, и кажется недоступным отсюда. Словом, там, где весь остальной цивилизованный мир. Ещё год, другой и решено было бежать с севера на все четыре стороны. Категорически. Потому что, если промедлишь, то не уедешь никогда. Север он коварный. Он затягивает. Прожил пять лет – останешься навсегда.

- Э – Э, пардон..., - начал светскую беседу Вовка.

- Маша, - напомнила, не переставая улыбаться, крепкая, круглолицая

девица.

- Давно вы, Маша, у нас на Севере? – продолжил Вовка разговор и

тоскливо посмотрел на грязные унты, крошки и две пустые банки на полу.

     На Севере 12 месяцев зима – остальное лето. Но сейчас была уже не зима. Хотя, снег в лесу ещё и не начинал таять, но морозы, по местным меркам, стояли уже не те. И Вовка, для которого Север раньше был просто направлением противоположным югу, а неубранный городской парк казался буреломом, пережив первую зимовку, уже считал себя практически профессиональным полярником.

     - Родилась здесь, - улыбнулась набитым ртом Маша.

     - А, ну да, ну да, - ни к селу, ни к городу сказал Вовка.

     Мишка, откинувшись на кровати, слегка осоловело и одобрительно ухмылялся. Вдруг, сидевшая рядом с ним и до этого больше молчавшая Люда, высокая, худая молодая девчонка, с волосами, как определил про себя Вовка, цвета старой пакли, встрепенулась и затрещала, как канарейка.

     - А я, когда много выпью, то становлюсь агрессивной. Вы не боитесь агрессивных?

     - Вовка боится, - загоготал Мишка.

     - А я, - задумалась, жуя, Маша, - когда много выпью, я дурею.

     Вовка закашлялся и посмотрел на упавший под ноги кусочек обглоданного рыбьего хвоста. Настроения не было никакого. Патологический чистюля Вовка иногда даже сам страдал от этого. Потребность поддерживать постоянный порядок в доме отнимала у него большую часть свободного времени. А, когда выяснялось, что из-за этого он не успевает сделать ещё что-то более важное в жизни, то тогда это обстоятельство огорчало его сильнее, чем тот беспорядок, с которым он вёл беспрерывную борьбу. Но изменить этот, как-то сам по себе сложившийся уклад, Вовка уже не мог и страдал от этого ещё больше. Он взглянул на раскрасневшихся, растрёпанных девок и, чертыхнувшись про себя, ткнул вилкой в банку со шпротами.

     Девки веселились, как могли. Худая Люда, давно уже сидевшая на коленях у Мишки, не переставая, тараторила про какие-то прошлогодние приключения на лесоповале. Её подруга, уставясь круглыми глазами на потёртые Вовкины джинсы, успевала доедать их фирменную закуску – болгарский лечо.

     - Во! Бред собачий, - неожиданно для самого себя произнёс Вовка сокровенное и тут же, сильно смутившись от этого нечаянного возгласа, подскочил и стал деловито, по-хозяйски передвигать на столе стаканы, тарелки, но только добавил этим общего беспорядку.

     - М-м, а-а, хм-м..., - вы кушайте, кушайте, угощайтесь и, смутившись уже окончательно, он быстро налил себе полный стакан портвейна, что бывало с ним редкие разы, и выпил его до дна.

     - Молодец! Одобряю, - Мишка в удивлении хлопнул в ладоши, забыв про сидевшую у него на коленях Людку. Худую Людку мотануло несколько раз, как ложку в стакане, из стороны в сторону между Мишкиными руками.

     - Ой, Люда, - заметил её Мишка, - Прости.

     - Люда! Это Вовка. Вовка, это Люда, - захохотал Мишка, - А, ты куда?

     Вовка, накинув тулуп и держа в руках шапку, направился к выходу. Из домика наверх к двери вела небольшая, в несколько ступенек, лестница.

     - Надо мне, - стоя наверху у двери, сказал Вовка, - Пойду, проветрюсь, подышу, - и вышел из дома.


                *                *                *


     Тишина и темнота сразу поглотили его. Потоптавшись возле домика, он выбрался на главную дорогу. Идти было абсолютно некуда. Чистый морозный воздух освежил его и показался совсем не холодным. Вовка брёл по дороге без всякой цели и пинал снег. Вспоминались отчего-то дом на большой земле, друзья, недавние одноклассники, подруга детства, которую он долго, бессмысленно и безответно любил, даже тогда, когда она уже вышла замуж и, смеясь, рассказывала всем про его любовь. Вдруг Вовка остановился: “Ну, чего я на них взъелся? Нормальный Мишка парень. Да, и девахи, вроде, ничего”.

     Вовка постоял ещё, поправил шапку, посмотрел по сторонам. В ближнем доме залаял пёс. Кто-то отдёрнул штору в окне, пытаясь разглядеть, что там происходит на улице. Надо было возвращаться: он давно уже кружил по посёлку, да и что-то стало заметно подмораживать. Повернувшись, Вовка быстрым шагом пошёл назад.


                *                *                *

     Два окна, занавешенные шторами, светились красными маяками в ночи. Сбежав по ступенькам в избушку, запустив при этом в комнату облако морозного воздуха, Вовка остановился. Мишка сидел один на кровати и дымил папиросой. Больше в доме никого не было.

     - Где ты так долго шлялся?

     - А где твои подружки? – вместо ответа спросил Вовка и даже чуть повеселел.

     - Ушли.

     - Ну, и замечательно!

     - Сказали: “Хозяин ушёл и им пора”.

     - Смотри-ка ты! Кто бы знал.

     - Что тут замечательного? – еле ворочая языком, спросил Мишка.

     Вовка, чуть пригнувшись, посмотрел под стол: пустых бутылок прибавилось вдвое.

     - Ну и вёл бы их к себе в общагу. Чего ты их всех ко мне прёшь?! – со злостью сказал Вовка, представив, сколько теперь надо времени, чтобы навести в своём домике привычный порядок. Вряд ли сегодня уже успеть это сделать.

     - С чего ты взял, что всех?

     - Не успеваю тут только бардак разгребать, да порядок наводить в доме.

     - Ну, конечно. Хозяин. Хозяин! Собственник! Домовладелец, блин.

     Мишка поднялся с кровати и, держась за стену, стал медленно перебирался на кухню.

     Вино Мишка мог пить, как воду, но иногда и над его могучим организмом без меры выпитый портвейн пытался одержать, хотя бы временную победу. Но Мишка и не думал сдаваться. Опираясь на стену, он направился к полному баку свежей колодезной воды, которую Вовка добросовестно обновлял каждый день.

     - Да уж лучше здесь жить, чем в твоей заплеванной общаге! – втянулся Вовка в дискуссию и против воли стал распаляться всё больше и больше.

     - Чего она тебе заплёванная? – загудел Мишка, продолжая двигаться вдоль стены. В низеньком Вовкином домике он был похож на вставшего на дыбы медведя. С трудом, переступив через валяющуюся табуретку, он попытался ухватиться за Вовкин тулуп, чтобы, хоть как-то удержать себя на плохо слушающихся ногах.

     - Да пошёл ты! – огрызнулся Вовка и вдруг, от опять нахлынувшего раздражения, он резко и как-то неловко оттолкнул своего друга.

     Мишка зашатался, теряя равновесие, и запнувшись о табуретку, завалился всей своей тушей прямо на печку, давно державшуюся только на честном слове и постоянных Вовкиных ремонтах.

     Плита съехала в сторону, зашипел перевёрнутый в кастрюле суп, посыпались кирпичи и высоко взметнулись сорок пятого размера Мишкины унты. Комната стала быстро наполняться дымом. Где-то за остатками печи, в дыму, саже, раскидывая кирпичи и страшно матерясь, пытался подняться Мишка.

     Вовка онемел. Полностью потеряв дар речи, он смотрел и не верил своим глазам. Совершенно не ожидавший такого развития событий, он вдруг отчётливо представил себе, что сейчас за этим может последовать. Как подкинутый, Вовка в ужасе рванул назад, вверх по ступенькам на улицу. Он в два прыжка преодолел лестницу, пнув по дороге со всей силы выкатившееся откуда-то под ноги старое оцинкованное ведро, и, заметив краем глаза, как Мишка в дыму и копоти уже вылезает из-под груды кирпичей, выскочил, наконец-то, на свободу, на воздух.

     Ещё не понимая, что и зачем он делает, просто машинально, из чувства самосохранения, Вовка захлопнул за собой крепкую входную дверь и быстро подпёр её, так удачно и вовремя подвернувшимся ломиком.


                *                *                *


     Устав бежать Вовка остановился. По-прежнему стояла тихая, морозная, безветренная ночь. Может, только стало ещё холодней. Едва переведя дух и вытерев заливающий глаза пот, Вовка огляделся.

     Посёлок уже закончился. Не помня, как он тут оказался, находясь в состоянии между обмороком и полуобмороком, он даже не пытался сообразить, что ему теперь делать.

     Свинцовые ноги невозможно было повернуть обратно к дому – лучше уж ночевать в снегу. Вовка осторожно прислушался. Не было слышно ни звуков, ни видно зарева пламени. Не зная, как это расценивать, хорошо это или плохо, он просто стоял, дышал и смотрел перед собой. В голове крутился какой-то бред: дым, сажа, печка, Мишка, опять кругом дым. «Боже мой! Боже мой! Дом-то, а печка, а Мишка. Кошмар! Боже мой!» - всё бормотал и бормотал Вовка.

     Временами Вовке чудилось, что он вдруг оказался на другой планете: так всё внезапно и до неузнаваемости переменилось в его жизни. Идти некуда, дома нет, вокруг враждебный и холодный мир. Возможно, его уже ищут. А что сталось с Мишкой, об этом Вовка боялся даже думать. Такого шквала неприятностей он не испытывал за всю свою прожитую жизнь, а тут свалилось в одно мгновение. Он впал в ступор.

     Вовка не помнил, сколько прошло времени, как он остановился тут, на краю посёлка у леса. Может час, может десять минут. Становилось совсем холодно. У Вовки инеем покрылись шарф и края лохматой шапки, а он всё стоял и смотрел в темноту и был не в силах двинуться или даже просто упасть. Он лишь иногда качал головой, что-то бормотал и мычал.

     Где-то рядом чуть слышно и мягко скрипнул снег. Потом вроде бы ещё раз, ближе. Вовка вздрогнул. Кто-то к нему шёл. Мутное от пережитого сознание ничего пока не могло подсказать, а сердце уже быстро-быстро застучало, щёки заалели. Сам, не заметив как, Вовка подобрался, насторожился. У него обострился слух, напряглись мышцы. Через пару минут Вовка медленно, стараясь не шуметь, так, как будто он всю жизнь прожил в лесу, стал оглядываться, поворачиваться, напряжённо слушать тишину. Однако, никаких звуков не повторялось.


     - Фу, чёрт! Показалось, что ли? – Только сейчас он заметил, что, спасаясь бегством, он почти, что ушёл в тайгу.

     Крайние домики посёлка едва были видны за деревьями. И только теперь, резко, как включился, заработал мозг, сознание стало яснее и, в минуту разобравшись с ситуацией, Вовка уверенным шагом направился обратно.

     Он бодро шагал по улице, иногда чуть приостанавливался, разглядывая в темноте дома. Где-то в этих краях жил его приятель. Молодой парень с женой и сыном. Они с Вовкой вместе в один день приехали на рудник. Даже добирались сюда на одной дежурке. Хотя Вовка и был-то у него дома всего пару раз, но, быстро просчитав свои шансы на сегодняшний вечер, он решил, что лучшего выхода, чем попроситься к Виктору на ночлег, просто не существует.

     - Вовка! Откуда?

     - С рудника иду, а ключи от дома забыл. В спецовке оставил. Насос на нижнем горизонте накрылся. Пока починили, знаешь же, то да сё, - Вовка нёс первое, что приходило ему на ум, - переночевать пустишь?

     - Конечно, о чём речь. Заходи. Сейчас поужинаем. Голодный, наверное?

     - Да. Есть немного, - уж врать, так врать, решил Вовка, и направился к умывальнику мыть руки.


                *                *                *


     Утром Вовка встал раньше всех. Просыпаться ему не пришлось: он так и не заснул ночью ни на одну секунду. Быстро собравшись и поблагодарив гостеприимных хозяев, Вовка пошёл навстречу своей судьбе. “Будь, что будет. Такой уж, видно, вчера день был”, – и Вовку передёрнуло от воспоминаний.

     Как ни храбрился и не подгонял себя Вовка, на ежедневную утреннюю планёрку к директору он пришёл самый последний. Планёрка уже началась.
     - Извините, Владимир Георгиевич. Можно?

     - Ну, чего ты опаздываешь? Проходи быстрей, садись.

   Вовка мигом присел на свободный стул и замер, стараясь не смотреть в сторону директора: почти рядом с ним свежий, как огурчик, сидел Мишка. Он что-то сосредоточенно писал в блокноте, и, казалось, даже не заметил Вовкиного появления. Всё было, как всегда.

     Планерка закончилась. Как только присутствующие стали подниматься и потянулись к выходу, Вовка, умудрившись за всё время ни разу не встретиться с Мишкой взглядом, первым выскользнул из приёмной.

     На крыльце конторы он остановился. Мимо него, покидая кабинет директора, проходили другие люди. Все ему были знакомы. Кто-то здоровался с ним, с кем-то Вовка просто перекидывался словами, кому-то кивал. Люди быстро расходились. Громко хлопнув дверями, отъехал УАЗик, где-то за конторой залаяла собака. Сзади опять послышался топот и голоса. Вовка услышал, как Мишка идет, разговаривая с ребятами из техотдела, и, натянув поглубже шапку, стал внимательно что-то разглядывать на чистом снегу.

     Став рядом с ним на крыльце, Мишка закурил. Прошла минута, две. Вовка молча пересчитывал приставленные к забору жерди. Вышел директор.

     - Владимир Георгиевич, «дежурки» – то нет, - обратился к нему Мишка.

     - «Дежурки» до вечера не будет. Давайте оба пешком. Молодые. Вам прогуляться просто в удовольствие. До рудника за полчаса добежите.

     - Да, чего там, Владимир Георгиевич. Дойдём, чепуха, не в первой, - ответил за обоих Мишка.

   Постояв ещё немного, Мишка отбросил окурок и, подняв воротник тулупа для большего комфорта в пути, повернулся к Вовке:

     - Пошли, что ли. Домовладелец хренов. Не попался ты мне вчера под горячую руку.


                *                *                *


     Дорога на рудник была хорошо им знакома. Плотно натоптанная тропа вела через лес. По ней и ночью можно было пройти до рудника и обратно, не сбившись с пути. И ходили не раз. Всего-то час ходу в одну сторону или около того – как идти. Однако внимательным в дороге всё же приходилось быть всегда: пару шагов в сторону от тропы и провалишься в снег по пояс. Поэтому многие брали с собой посохи, чтобы удобнее было в случае чего выбираться из снега. Они как раз на этот случай в изобилии лежали под забором в конторе.

     Выбрав для себя удобную, под руку, длинную крепкую деревянную жердь, Вовка, так и не произнеся ни слова, быстро зашагал вперёд по тропинке.


                *                *                *


     Вовка семенил, путаясь в длинном тулупе. Слыша, как сзади пыхтит Мишка и что-то бурчит себе под нос, он прибавлял ходу, но, быстро притомившись, опять сбавлял шаг. В голове крутились одни и те же мысли о вчерашнем. Ему представлялись унылые картины разгромленного дома, выбитые, сломанные рамы и даже того хуже, о чем и подумать было страшно: пожар, пепелище с поваленной, разрушенной печкой.

     Мишка тоже молчал. Это ещё больше настораживало Вовку и им потихоньку овладевало настоящее отчаяние. Иногда вопрос уже крутился у него на языке, и он готов был остановиться и заговорить с Мишкой, но тут ему вспоминалось, чем закончился вчерашний вечер, и всё желание говорить пропадало.

     Мишка шёл следом. Не отставал и не торопился вперёд. Прошли почти половину пути. Прогулка по морозу немного бодрила Вовку, но бессонная ночь всё же давала о себе знать. И, если бы не Мишкины шаги сзади на тропе, Вовка с удовольствием плёлся бы в два раза тише.

     Когда что-то тяжелое с силой шлёпнулось позади него на снег, Вовка безразлично, как автомат, ещё несколько раз передвинул ноги и вяло, без всякого любопытства (после пережитого сил на это уже не оставалось) подумал: «Что там за шум опять учинил Мишка?» Чуть приостановившись, он повернул голову и вдруг резко, как будто кто-то дернул его за плечо, Вовка всем телом развернулся назад. Всё, что произошло в дальнейшем, отчётливо Вовка помнил только самое начало. Остальное потом представлялось ему, как сплошная череда мелькающих картинок.

     Он замер, пораженный увиденным, вспомнив разом все разговоры бывалых охотников и местных жителей, какие ему доводилось слышать за этот год, но, ни одного подобного случая не припоминалось.

     Мишка лежал на тропе лицом вниз, неуклюже мотая руками, а сверху на нём сидела огромная рысь. Она вцепилась зубами в Мишкин тулуп и рвала его, добираясь до шеи. Мишка пытался перевернуться и скинуть страшную лесную кошку, но было видно, что спасения в этом не будет. Даже наоборот, толстый тулуп на какое-то время остановил животное, не позволяя его острым клыкам сразу вонзиться в тело.

     Вовка и предположить не мог, чтобы рысь могла напасть на человека недалеко от жилья, а тем более, сразу на двоих. Может, оно и бывало, когда такое, но Вовка ни о чём подобном, ни разу не слышал. Да и представлял он себе рысь гораздо мельче.

     Подумать об этом у него было всего несколько секунд. Уже в следующее мгновение рысь подняла свою мохнатую морду и, скалясь, уставилась на Вовку своим немигающим взглядом. Казалось она забыла про Мишку, всё внимание свое перенеся уже на другую жертву, парализуя её одним своим видом. Рысь ещё продолжала крепко впиваться когтями в Мишкин тулуп, но Вовка уже понял, что именно он станет для неё добычей.

     Вовка стоял и не дышал. Он не мог вздохнуть. От ужаса заледенели все мышцы. Казалось, даже перестало биться сердце. Словно окаменевший, боясь моргнуть, он стоял в той позе, в какой он успел увидеть эту картину. И тут ещё вспомнилось, как вчера ночью за посёлком ему послышалось какое-то мягкое поскрипывание снега за спиной, хотя ходить там, вроде, было некому. И Вовка, и без того полностью парализованный страхом, почувствовал, как ему ковшами льют холодную воду вдоль спины. «Неужели и там была эта же самая тварь?» И это было последнее, о чём тогда успел подумать Вовка.

     В следующую секунду, совершенно неожиданно для себя, он вдруг перестал мыслить. В голове как будто щелкнул выключатель, и сразу погасли и ушли все мысли, слова, вся память. Голова стала пустая. Не о чем и незачем стало думать. Исчезли все накопленные за его небольшую жизнь опыт и знания. Всё совершилось за считанные мгновения. Хотя и продолжал он, как и прежде, стоять на двух ногах, в лесу, на заснеженной тропе, не шевелясь и не сводя взгляда с животного, Вовки уже тут не было. Биологически это был тот же человек, но даже искры прежнего сознания не светилось в его глазах.

     Его мозг, работая лихорадочно, в сотни раз быстрее, чем ему приходилось работать прежде, ища выход и способ сохранить жизнь, на последних, отведённых судьбой секундах, сумел найти код и включить недоступные в любое другое время и очень редко, едва ли раз в жизни, используемые силы.

     Время тут же понеслось со скоростью в тысячу раз быстрее обычного. В нём забушевала и заметалась какая-то, так и оставшаяся Вовке непонятная, сила. Даже годы спустя он не мог объяснить самому себе, что это было такое. Одно он знал и чувствовал совершенно точно, что на короткое время он превратился в какое-то другое, незнакомое, странное, но точно не чужое ему существо.

     Где-то глубоко в недрах Вовкиных клеток включился механизм. Скрытый, он всегда дремал там, спрятанный туда природой много-много поколений назад. Мощный инстинкт древнего охотника, всеми забытый и, казалось, что навсегда утраченный, он на самом деле никуда не исчез. Этот механизм неразгаданным кодом передавался из поколения в поколение, из рода в род и сейчас стал последним рубежом в борьбе за жизнь.

     Он вдруг проснулся, ожил и в одну секунду подчинил себе Вовкину волю, разум, весь организм. За немыслимо короткое время он мобилизовал все его возможности и резервы, выгреб и выкачал всю, какую было можно выкачать энергию, и направил всё это на одну цель: выжить и победить в ближайшие несколько минут. Большего времени у него просто не существовало.

     Он тут же отменил все усвоенные за жизнь правила, так, как будто их и не было никогда. Как будто не учился и не жил Вовка в современном мире. Всё, что не помогало сейчас в борьбе и выживании, было выброшено за границу сознания. И практически весь Вовкин жизненный опыт оказался сейчас совершенно не нужным.

     Кровь взрывом бросилась в мышцы, в секунду мозг заблокировал все страхи и сомнения и в считанные мгновения Вовка переродился. Перед зверем стоял теперь такой же зверь, только более опасный, умный и свирепый.

     Рысь подгибала лапы, готовясь для прыжка, и не понимала, что перед ней уже совсем другое существо. Такое, с каким ей не приходилось встречаться прежде. Не замечая перемены, животное готовилось к нападению. Зверь не смог понять, что всё уже изменилось и нет больше испуганной жертвы. Перед хищником вдруг оказался другой хищник.

     Из-под Вовкиной мохнатой шапки теперь на рысь смотрели такие же рысьи глаза, только во много раз более страшные. В них металась бешеная злоба к врагу, ненависть и готовность к любым действиям. Перед голодным, с оскаленной пастью, лесным существом, стояло другое существо: первобытный охотник, случайно заглянувший в этот мир. Он ни в чём не уступал своему врагу и смог бы, если бы это потребовалось, загрызть его зубами.

     Совсем неподготовленный к сложным испытаниям Вовкин организм, не закалённое и не тренированное тело, тем не менее, быстро и легко выполняло отдаваемые ему команды. Накаченное адреналином и позабывшее все привычки цивилизации, оно на короткое время превратилось в древнюю боевую машину. Вовка вернулся на много веков назад в свою естественную среду и правила им сейчас ожившая привычка древнего воина – готовность в любое время вступить в смертельную схватку. Почти ежедневные бои и встречи с врагами, где исхода только два: умереть или выжить – была его обычная жизнь. И он нисколько не боялся зверя.

     А смерть на пушистых лапах стояла в нескольких метрах от него и скалила зубы. Они стояли друг против друга на узкой тропе и Вовка крепко сжимал руками посох. Рысь напряглась и замерла. Вовка тут же быстро присел и ловко на полусогнутых ногах незнакомым движением отскочил на несколько шагов назад. Вовка не увидел, не заметил и не понял, как это произошло. Он почувствовал, ощутил, учуял. Деревянный дрын, который он держал в своих руках, резко, с невероятной силой и точностью, мелькнул в воздухе, как раз в тот момент, когда рысь уже летела, вытянувшись в прыжке. Выверенным, метким и необычайно сильным ударом он сбил, летевшую на него рысь.

     Уже оглушённое ударом, но продолжавшее по инерции лететь животное, свалилось на Вовку и столкнуло его с тропы в рыхлый глубокий снег. Сбив его с ног, рысь всей тушей оказалось на Вовке, полностью утопив его в снегу. Но, не успев даже удариться о землю, Вовка, как-то извернувшись, вылетел из-под животного и, крича во всё горло никому непонятные слова, уже через секунду стоял на ногах, не потеряв при этом своё оружие – посох.

     Вскочив на ноги и видя, как шевелятся и дёргаются в судорогах мохнатые рысьи лапы, Вовка с бешеной яростью начал молотить тяжелым деревянным посохом по голове раненного животного. Удары сыпались один за другим, не оставляя врагу никакого шанса для второй попытки. Деревянная палка мелькала, нанося точные смертельные удары. Весь снег вокруг рысьей головы был пропитан кровью. От каждого удара летели красные брызги и куски шерсти. Рысь уже не подавала признаков жизни, а Вовка всё молотил и молотил её посохом.

     Давно заведённая пружина точно сработала в нужный момент. Она запустила сложный таинственный механизм, который по всему своему созданию был предназначен для того, чтобы уничтожить врага и выжить самому. Он выполнил свою задачу и, не ощущая другой опасности, стал угасать, прятаться, исчезать. Сила и напряжение пружины стали слабеть, Вовкины удары становились всё реже и, наконец, прекратились вовсе. В глазах снова появился смысл.

     Стоявший ненужным в глубинах разума, в самых дальних и тёмных его закоулках, всегда скрывавшийся, всегда неуместный, грубый и страшный дух, которого следует стесняться в современном культурном мире, выскочил и в единственное оставшееся мгновение успел удержать готовый упасть огонёк; удержал его и аккуратно вернул на своё место обратно в цивилизованный мир.

     И теперь боевой дух уходил, освобождая место разуму. Через некоторое время от него не осталось и следа. Он снова скрылся глубоко в недрах клеток, заперевшись сложным неизвестным кодом. Может быть для того, чтобы неожиданно вновь проснуться через много поколений и опять спасти жизнь какому-нибудь далёкому потомку.


                *                *                *


   Казалось, что тащить трофей было тяжелее, чем справиться со зверем. Поначалу, прикрепив здоровенную рысюгу к посоху, связав ей лапы брючным ремнём и шарфами, Вовка с Мишкой брели по тропе. Конструкция по переноске добычи вышла, однако, неудачной: посох оказался короткий, шарфы держали плохо. То одна, то другая лапа животного выскальзывала из них и рысь сваливалась на землю. Вовка с Мишкой приводили всё в порядок и опять какое-то время двигались вперёд.

     Уронив в очередной раз свой трофей, Вовка плюнул от усталости и злобы и, уже не сдерживая себя, какими только знал словами обругал развалившуюся перед ними рысь, а заодно потом и всех остальных зверей в лесу, и сам лес, и рудник, и Север с его погодой, вспомнил вчерашних Машку и Люду, а ещё вместе с ними какие-то штреки, горизонты и насосы. Совсем обессилев после этого, Вовка тяжело привалился к дереву и стал тупо смотреть перед собой.


                *                *                *


     Битва со зверем, несмотря на её скоротечность, отняла у Вовки все силы. Первый шок постепенно проходил, но после пережитого, его долго и противно трясло и трясло изнутри. Вовка тогда не знал, что лишь от одного воспоминания о пристальном зверином взгляде, это будет повторяться у него ещё многие годы.

     Ужас самого боя, как ни странно, забылся быстро. Это то он как раз пережил легко. Он забыл о нём, как о каком-то некрасивом, греховном, но всё же случайном и не свойственном ему поступке. Запомнилось, как отпечаталось в мозгу, совсем другое. Хотя память его сохранила немного деталей, но всё же он успел и смог осознать самое необычное: глубину и загадочность бездны, которую, как оказалось, он хранил в себе.

     Потом, позже, когда он вспоминал об этом, его смущала, запутывала и выводила из равновесия простая мысль, что люди, которые его окружают, разговаривают, смеются, живут рядом с ним, каждый из них, есть страшной глубины пропасть. Бездна, прикрытая лишь сверху, пусть и прочным, но всё же тонким слоем из привычек, знаний, культуры, чего-то ещё, а что там под ним, под этим слоем в глубине, чем-то, ведь она заполнена эта глубина. А чем, никто и не знает. Избавиться от этого нового понимания окружающих его людей он никак не мог. Пользы это понимание ему тоже никакой не приносило, а скорей даже пугало его, поэтому часто об этом Вовка старался не думать. И постепенно всё стало забываться. Да и обыденность жизни – великая успокаивающая сила!

     Но это было потом. А сейчас, сразу после страшного безжалостного боя, Вовке стало откровенно плохо. С трудом и хрипло дыша, он еле держался на ногах. Перед глазами всё плыло, а во рту чувствовался привкус крови.

     Вовке казалось, а на самом деле так оно и было, что из него, как насосом, выкачали всю энергию. И теперь мерзкая слабость быстро одолевала всем телом. Его била мелкая дрожь и тошнило. Вовка, уронив шапку, мотал головой из стороны в сторону. Зачерпнув горсть снега, он сильно потёр им лицо и, набив полный рот, стал жевать. Вроде, полегчало.

     Часто моргая, он стал оглядываться вокруг и вдруг увидел, что Мишка всё ещё сидит на тропе, там же, где и свалила его рысь. В своём огромном тулупе он был похож на большой куль. Бледный, с мутным взглядом, он выглядел ненамного лучше Вовки.

     Вовка перевалился на бок и с трудом выбрался на тропу. Потом поднялся и утвердился на ногах. Немного постояв, он почувствовал, что сил у него осталось гораздо больше, чем он думал: можно дышать и даже идти. Сделав несколько шагов, он побрёл к Мишке.

     - А ты чё э…, - Вовка закашлялся, отвернулся и выплюнул красный непрожёванный снег. – Ты чё это расселся. Вставай.

     Он уцепился за воротник Мишкиного тулупа и потянул его на себя. Воротник неожиданно затрещал и оторвался наполовину.

     - Ого! Ты видел, Мишка! Не, ты смотри, чё эта тварь с воротником сделала. Ну, ни фига!

     Вовке стало уже заметно лучше. Даже ноги стали меньше трястись. Он дошёл до рыси. Вернулся назад к Мишке.

     Тот тёр рукой шею и осторожно крутил головой:

     - Чё ты говоришь?

     Вовка замер. Чужая разумная речь произвела на него сильное впечатление. Он задумался и потом неожиданно выдал:

     - Шест давай сооружать. Не оставлять же трофей в лесу.


                *                *                *


     После приступа злобы и отчаяния Вовка долго молчал. Прислонившись спиной к дереву, он стоял и дышал. Мишка тоже не стал проявлять трудового героизма и сел на тропу. Вспомнив, что последний раз он курил, когда они вышли из конторы, он достал измятую пачку сигарет и чиркнул спичкой.

     Мишка докуривал уже вторую сигарету, когда Вовка перестал бессмысленно смотреть в пустоту и сфокусировал своё внимание на животном:

     - Ну, её к чёрту, эту драную кошку! Давай бросим её, да пойдём. Нас уже давно потеряли на руднике.

     Мишка посмотрел на него, потом отщелкнул пальцем окурок и подошёл к рыси:

     - Ну, уж хрена! Бросим! Столько тащили и бросим, - Мишка выдернул посох и воткнул его рядом в снег. – Помоги-ка забросить её мне на плечи.

     Взгромоздив с Вовкиной помощью тушу зверя Мишке на спину, они двинулись дальше.

     Вовка на этот раз плёлся сзади и старался не отставать. Но как бы медленно они не шли, теперь их поход проходил гораздо живее. Говорить по-прежнему не хотелось, да и не было на это сил, но и молча идти Вовке казалось уже неловко. Несколько раз он пытался задать свой сакраментальный вопрос и всё останавливал себя. Но, наконец, он всё-таки решился:

     - Слушай, Мишка, а как ты вчера выбрался-то из дома? Окно разбил?

     - Нет. Тут как раз Маша с Людой вернулись, открыли. Сказали, что зря ушли не попрощавшись, плохо это.

     - Да, уж, точно. Не хорошо как-то получилось. Давай подменю. Тяжело?

     - Да, не. Нормально. Почти пришли. Вон, ещё два поворота и рудник.


                *                *                *


     На руднике их и вправду уже хватились. Из конторы звонили два раза. Хотя и беспокоились, но всерьёз никто не думал, что может случиться что-то страшное. Тайга рядом, но трагических случаев не припоминали. Бдительность, конечно, не теряли. Народ в посёлке жил в основном бывалый. Охотники почти все. Но как-то Бог миловал. Всё обходилось: случаев нападения ни волков, ни медведей не было.

     Когда процессия из Вовки и Мишки с трофеем на плечах вышла к руднику, работу в рудоуправлении парализовало. Охи, ахи, вопросы, расспросы, советы. Кто-то тут же пообещал выделать им в подарок рысью шкуру.

     Подошёл вечер и, как и обещал директор, к вечеру действительно пришла «дежурка». Высадив приятелей на въезде в посёлок, «дежурка» пошла развозить людей дальше.

     Вовка задумчиво топтался у дороги, явно не зная как поступить и что сказать. Мишка топтался рядом и не собирался уходить. Потом, видимо, решив, что предложений от Вовки не поступит, не стал ждать и сразу перешёл к делу:

     - Ну, чё? Обмывать-то трофей пойдём или нет? Или пусть не обмытый пропадает, что ли?

     - Да, у меня там дома не прибрано. Как-то даже не знаю…

     - Чего там знать? Пошли.

     - Слушай, Мишка, а может это…

     - Пошли, пошли. Я тут вечера не мог дождаться, пока работа закончится, а он и приглашать не хочет. Один что ли хочешь обмыть добычу? Другу даже стакан не нальёшь?

     Захохотав, Мишка решительно направился к Вовкиной избушке. Расстегнув на ходу тулуп, со всё ещё болтающимся полуоторванным воротником и следами рысьих когтей, он выглядел совершенно бодрым и счастливым. Вовка уныло плёлся сзади, но продолжал делать слабые попытки переломить ситуацию:

     - В доме не прибрано. Там же полный бардак. Куда идём? Да и нет у меня ничего: ни закусить, ни выпить, – в конце концов, психанул Вовка.

     - А для друга всегда должно быть! – Поучительно заметил Мишка. – Пошли. Я у завхоза спирта выпросил ради такого дела.
     - У Матрёны?! – Вовка выпучил глаза. – Как она тебе дала?!

     - Кто мне когда отказывал? – Мишка обернулся на ходу к Вовке. – Да она только за ради тебя и распечатала складской НЗ. Вот же ты дурень!

     Вовка промолчал, но уже через пару шагов почувствовал, что начинает тихо ненавидеть Мишку. Вспомнились вчерашние события; перед глазами пошли картины неизбежного: перевёрнутая кастрюля, замёрзшие остатки супа на развалинах печки – уныние и тоска полились в душу. Не в силах больше выносить эти видения, он мотнул головой и поплёлся по тропинке за Мишкой, стараясь не смотреть в сторону своего дома. Но это не помогало: картины одна мрачнее другой вставали перед глазами – нет, только Мишка мог быть счастлив, идя домой, где его ждали руины.

     Они уже сошли с главной дороги на тропинку, когда Вовка остановился, как вкопанный: из трубы его избушки шёл дым. Печка топилась. В окнах горел свет.

     - Что за фигня ещё творится, не понял?

     Мишка обернулся и махнул рукой:

     - Пошли, пошли. Не останавливайся.

     Чуть-чуть придя в себя от удивления, Вовка кинулся догонять Мишку. Ввалившись почти одновременно с ним в дверь избушки, они остановились. Вовка, потрясенный зрелищем, молчал. Не зная, как это понимать, он обернулся к Мишке, но тот, не замечая этого, уже сбросил тулуп и довольный чиркал спичкой, прикуривая сигарету. Комната быстро наполнилась дымом, и стало как-то привычней. Мишка уже полностью был в своей тарелке и начал обычное балагурство:

     - Проходите, что вы стоите в дверях. Будьте, как дома.

     Вовка на всякий случай достал очки, собираясь надеть, но так и держа их в руках, прошёл немного вперёд и остановился. Он ещё раз оглянулся на Мишку, потом посмотрел по сторонам.

     В домике был идеальный порядок. Вовка и сам не сделал бы лучше. Везде было чисто вымыто и побелено. Отремонтированная печка топилась, темнея в некоторых местах ещё не просохшей извёсткой. Возле плиты немного смущённые суетились Маша и Люда.

     Забыв от неожиданности даже поздороваться, Вовка постоял, потоптался в прихожке и снова выбрался на улицу, так и не произнеся ни слова.

     На дворе быстро темнело. Где-то далеко из посёлка доносились звуки музыки. На магнитофоне крутили популярную песню.

     Несколько раз вздохнув полной грудью, Вовка уставился на свой небольшой дворик, обнесённый старым забором. «Весна, что ли идёт?», - сказал он вслух сам себе. От реки тянуло влажным воздухом. Поднимался ветер. Небо затягивало тучами. Мороза этой ночью не ожидалось – зима явно отступала.

     Ещё постояв, прислушиваясь к далёким звукам, он повернулся обратно к дому. Надо было идти. Там внизу ждали Мишка и Маша с Людой. «Опять как-то нехорошо вышло. Оставил гостей одних», – с самоедством подумал Вовка, и настроение его упало. Вечная, казалось бы, беспричинная неудовлетворённость, вновь забурлила и стала разливаться внутри. Но деваться было некуда, нужно было возвращаться.

     Направившись к двери, он по-привычке посмотрел на крыльцо, на дом и вдруг остановился, как будто наткнулся на преграду. Слева от двери, как часовой, стоял воткнутый в сугроб ломик. Он был заботливо и аккуратно воткнут в снег, а не валялся брошенным возле крыльца.

     Вовка замер, уставившись на него, словно неожиданно встретил старого знакомого, с которым когда-то они пережили много опасностей. Вмиг прожитые сутки пронеслись у него перед глазами и остановились вместе с ним на этом крыльце. Он посмотрел ещё раз на ломик. Улыбнулся, покрутил головой, а потом и вовсе захохотал.

     Вовка почувствовал, что какая-то, постоянно мучившая его, как заноза, навязчивая проблема, перестала существовать. И сразу что-то перевернулось в нём и исчезло. Мир стал проще, приятней и интересней. Стало так, как будто он взлетел и увидел дальние горизонты, о которых он давно знал, а увидеть которые ему мешала какая-то мелочь.

     Он не стал копаться в себе, ища причину перемены, а с новым, незнакомым для него чувством, ещё раз глубоко вздохнул и, быстро войдя в дом, сбежал по ступенькам вниз, к оставленным им гостям.

     - Девчонки, – крикнул он, опять оказавшись в прихожке, – хватит вам возиться с этой печкой: зима кончилась, скоро лето. Садитесь все к столу.

     Мишка хлопнул в ладоши и одобрительно усмехнулся:

     - А у нас уже всё готово. Только хозяина ждали.


     - Ну, и замечательно, - ответил Вовка и снова засмеялся.


     Два окна, как два маяка, светились в ночи ярким светом, освещая огромные, нанесённые за зиму сугробы. А где-то далеко продолжали крутить магнитофон, и звуки весёлого шлягера долетали до небольшого, низенького домика, одиноко расположившегося на самом краю главной улицы. Казалось, они тоже веселили его обитателей, потому что из-за заиндевелых окон раздавался смех, визг и звон посуды.