Часть вторая. На пороге взросления 8

1977
VIII. Октябрь- ноябрь 1977
1. Вступление
Наступило завершение моего вольного житья-бытья. А что это означает? Я полагаю определённо: это означает, что у меня была хорошая надомная работа, о которой я только и мечтал. Сегодня надомная работа сходит на нет. В частности, на предприятиях слепых. Но и сами эти предприятия переживают не лучшие времена. Ведь они до сих пор кооперировались с предприятиями госпромышленности. Но и сама госпромышленность прекратила своё существование.
Этим объяснялось то, что не только надомная работа, но и работа в цехе оказывалась под вопросом. А сегодня говорят о том, что надомная работа   это нежелательно, что, это чуть ли не убожество. С подобным подходом я не согласен. Он свидетельствует о том, что работодатели совершенно не заботятся об улучшении социального положения своих работников. Наглядным показателем этого было высказывание, которое я слышал на одной из конференций, которая состоялась после того как все мои московские события уже произошли, и я вернулся в родной город Санкт-Петербург.
Именно тогда было сказано, что у предпринимателя не должно быть проблем с трудоустройством потенциального работника. Словом, инвалидов. Тем самым они ставятся как бы в равные условия со здоровыми людьми. Но такое состояние приемлемо далеко не для всех. Всё-таки нужны специальные технические средства реабилитации (ТСР). Например, инвалиды могут пользоваться компьютерами.
Но есть вопрос, насколько реально использование ими компьютеров в надомных условиях. Ведь для этого они должны быть снабжены специальным периферийным устройством и специальным программным обеспечением. Но все эти вопросы   для очень далёкой перспективы. Нам тоже придётся пройти большой и сложный путь от представления о том, что вот лично мне доступен только несложный неквалифицированный ручной труд до освоения труда интеллектуального, а затем и до компьютера. Полагаю, что проследить этот путь   не просто интересно, но весьма поучительно. Но вернёмся к тому положению, в котором я находился на момент времени, обозначенном в названии этой главы.
Итак, мы говорили о возможностях инвалидов. Тогда это представлялось как выполнение такой работы, как закручивание контактных планок для клеммных блоков, и только такая работа одна и представлялась возможной.
Впрочем, все инвалиды разные, с разными возможностями, с разными способностями. Некоторые из них как раз и показывают, что наибольшую скорость и производительность труда они могут показать именно в надомных условиях.
С моим переездом в Москву никакого намёка на компьютеризацию ещё не будет, во всяком случае, относительно инвалидов.
Впрочем, в первые дни ещё трудно было даже приблизительно представить себе, каков будет конечный результат всех моих трудов. Даже самого приблизительного представления об этом не было. Словом, казалось, что прежняя жизнь кончилась, но прежний Я никак не хотел уходить. Во-первых, до самого последнего момента цеплялся за возможность избежать переезда или, по крайней мере, для себя лично. Была мысль, что бабушка могла бы сдать свою комнату, квартира на Малой Охте осталась бы за нами, и я, таким образом, сохранил бы свою работу. Однако при всей кажущейся очевидной рациональности такого взгляда оказалось, что он был нереален. Во-первых, власти обусловили нашу прописку в Москве (нас троих) обязательной сдачей квартиры (ведь приватизации тогда не было, собственником жилья было государство, а мы, квартиросъёмщики, были арендаторами). А, во-вторых, бабушка не без оснований опасалась, что в связи с плохим состоянием здоровья она уже не сможет помогать мне так, как ещё недавно. Поэтому мне в этом смысле лучше было бы жить с родителями, а, значит, вместе с ними переезжать в Москву. В течение недели у дедушки шла борьба между жизнью и смертью. И могло случиться, что никакого переезда и не произойдёт. Но в ту пору у дедушки ещё, оказывается, были силы, на тот момент он смог одолеть болезнь. А это означало, что наш переезд всё-таки состоится.
И это значит, что мы будем жить в Москве. Это окончательно стало ясно 17 ноября. А что было до этого?
Этот период отмечен двумя историческими событиями. Во-первых, была принята конституция. Судьбе было угодно, чтобы эта конституция действовала всего на протяжении 13 лет.
А 7 ноября отмечали 60-летие Великой Октябрьской социалистической революции. Для нас же это последнее по-прежнему было семейным праздником, пусть не таким шумным, как раньше, но всё же великим и прекрасным.
В октябре к нам приезжала тётя Ксеня. Она проходила лечение. Жила у нас, по мере сил помогала по хозяйству.
На короткое время приезжал Коля, но не был у нас даже в течение дня.
У нас впервые возникли серьёзные опасения насчёт состояния здоровья мамы. У неё вдруг стало скакать давление. И однажды в октябре её на один день даже забрали в больницу. Но что произошло за этот один день в больнице? Возможно, на скорую руку ей вводили какие-то медикаменты (когда она приехала, от неё пахло камфарой и чем-то ещё похожим).
Встретились с Сергеем Ананьевичем, Ириной Валентиновной и Серёжей.
В начале ноября ездили в Москву, ещё будучи ленинградцами. Но уже телевизор уехал туда. А нового телевизора не купили   тогда было не до этого, новый телевизор купили в 1990 году.
А потом эта внезапная новая дедушкина болезнь, которая усилиями врачей из Академической больницы и усилиями всех нас была преодолена. Это произошло 17 ноября, отсюда следовало, что о продолжении моей работы в прежнем качестве не могло быть и речи. Наконец, папа на этом настоял. Я переживал это очень бурно, полагая, что на этом моя жизнь кончена.
Дальнейшее мне представлялось утратившим всякий смысл. Но всё же 12 дней я ещё оставался в нашей квартире. 29 ноября мама увезла меня в Москву.
Я попрощался со своей прежней жизнью (потом ещё немало будет выплакано горючих слёз по этой жизни). Дверь захлопнулась. Теперь я живу в Москве. А Ленинград и всё, что с ним связано, представляется чем-то великим и почти недостижимым, что равноценно райским кущам, Эдему и прочим святыням, до которых стремится всякий добропорядочный христианин. Но в Бога я тогда не верил, и о религии никак даже не помышлял   мы этот вопрос даже не обсуждали, хотя мама в качестве одного из привлекательных, с её точки зрения, преимуществ пребывания в Москве предлагала чтение Библии   ведь у нас тогда сохранилась Библия, выпущенная синодальным издательством в 1908 году, оставшаяся от прабабушки Марии Ивановны. Всю так и не прочитали. Но впоследствии бабушка Александра Леонтьевна прочитала мне евангелие от Матфея, но это произойдёт уже в 1980 году.
В заключение этого раздела несколько слов о поведении Баськи. Всё последнее время я мало внимания уделял её поведению. До середины лета у неё были котята. Эти котята, кроме всего прочего, развлекались, как маленькие дети. Припоминаю, что одна из её кошечек, как говорила бабушка, потрошила свою коробку (то есть, наверно, царапала её, играла с ней, обследовала её).
А когда всех котят не без труда раздали, Баська осталась одна и сама принялась играть с теми предметами, которые ей попадались. Так, например, она садилась на обёрточную бумагу и принималась методично её царапать. При этом она производила ритмичный пилящий звук. По словам бабушки, в результате таких действий она сделала дырку в этой бумаге, в которую потом просовывала то носик, то головку. А бабушка ей говорила: "Баська! Ну что ты играешь, как маленькая?" А она ведь и в самом деле маленькая. Она много меньше любого из нас. Она   вечный ребёнок. она может и будет играть всегда. И тут, надо сказать, я, взрослый молодой человек, который на самом деле, должен был бы думать о человеческой жизни, откровенно позавидовал этому вечному ребёнку кошке. Однако в ноябре в её поведении произошли изменения. Вообще в её играх шумовой эффект преобладал всегда, но теперь в них стала проявляться система, так что можно было с определённой степенью вероятности предсказать её следующие действия. Её скребущие, щекочущие, пилящие звуки, постукивания приняли более осмысленный характер, так что я назвал эти её игры техническими, потому что в самих этих звуках я усматривал некоторое сходство с человеческими действиями, которые предпринимаются при выполнении операций технического характера. Она вдруг стала беспокойной, постоянно бегала по всей квартире. Но "самолётиков" не было. Даже никаких голосовых звуков не было. Была бесконечная беготня и хватание больших коробок. Скорее всего, она почувствовала, что у людей, то есть, у нас, что-то происходит, и, видимо, их беспокойство передалось и ей. Да, она по-прежнему играла. Но теперь она играла с коробками, которые папа собирал для упаковки наших вещей для переезда ("быстроупак", как он говорил   позже я узнал, что контора "Быстроупак" существовала в произведениях Ильфа и Петрова, которые папа по-прежнему боготворил). Так вот Баська сбрасывала эти коробки, доставая самую нижнюю из них и отчаянно её то ли царапала, то ли вгрызалась в неё. А ещё она бегала по табуреткам и разгонялась так сильно, что могла поскользнуться и упасть   ни разу этого не происходило: каким-то чудесным образом она в последний момент избегала падения.
До конца нашего пребывания в Ленинграде Баська находилась у нас. Когда произошёл окончательный переезд в Москву, Баську туда не взяли. Мы думали, что ей в этой квартире будет плохо. Хотя впоследствии оказалось, что Ольга Георгиевна обзавелась кошкой. Так вот эта кошка запросто выпрыгивала из окна с пятого этажа и благополучно возвращалась домой (широко известное выражение "Живуч, как кошка" здесь имеет самое прямое значение).
У нас в течение 14 лет не было никаких кошек и котов. Горевал ли я от этого? Ну, сам-то я ухаживать за таким животным не научился. Да к тому же вонь выводила меня из равновесия (а вот в моих ночных детских видениях специфический запах животных, в том числе, и кошек, вполне допускается). Но внутри глубоко были спрятаны воспоминания. Они потом трансформировались в видения, о которых я в дальнейшем скажу. У папы всё время было желание завести кота. Он ведь вырос с котами, которые периодически бывали у бабушки с дедушкой, когда они жили в Ленинграде, вероятно, до того, как в квартире произошло уплотнение. И вот в 1991 году папа привёл котика, которого я назвал Саддамом. Этот кот переехал с нами в Санкт-Петербург. В 2003 году он умер своей смертью. А вот Баську её новые хозяева, Елена Фоминична и её семья, усыпили   не перенесли её свободолюбивого нрава. Вот так складывалась судьба кошек и котов в нашей жизни.
И вот теперь после этого приступим к рассказу о событиях октября-ноября 1977 года.
2. Возвращение в Ленинград
Начнём же по порядку рассказывать историю этого короткого, но чрезвычайно важного и ответственного периода.
Итак, 2 октября дедушка вернулся из санатория "Узкое". Мы виделись с ним всего несколько минут. В этот же день после обеда мы с бабушкой уезжали в Ленинград. Мама провожала нас на вокзале. Само путешествие на вокзал (как всегда, это автобус и метро) прошло без приключений.
Когда мы приехали, поезд уже стоял. Мы сели. А через несколько минут поехали.
Особенность нынешнего путешествия заключалась в том, что в поезде не продавались безалкогольные прохладительные напитки, а вот, например, пиво было в полном ассортименте. Конечно, мы пиво не покупали. Но это обстоятельство повлияло на обстановку в вагоне. Люди были перевозбуждены. Рядом с нами сидела мама с ребёнком. Этому ребёнку был уже, наверно, год (во всяком случае, он уже ходил). Но не говорил, а только что-то лепетал. И ещё одна характерная черта: ребёнок явно был нервный, возбуждённый. И вот для того чтобы его успокоить, ему ещё давали "пустышку". Об этом мне рассказала бабушка. Только в этом случае он успокаивался.
А у меня случилась неприятность при посещении туалета. Нет, слава Богу, мимо не "наделал". Но застегнуть брюки при выходе из туалета не смог: "молнию" заклинило. Не в силах справиться с проблемой, я даже забарабанил в дверь. Бабушке пришлось мне напомнить, что я   уже взрослый человек. Как я выпутался из этой ситуации, честно говоря, даже не представляю. Но всё-таки выпутался.
Итак, мы ехали скорым поездом №10. Он отправлялся в 15:43, в Ленинград прибывал по графику в 22:40. В пути должен был делать остановки на станциях Калинин и Бологое. Вместо этого задержка была ещё не доезжая Калинина. Кроме того, уже ставшая традиционной задержка в районе Тосно.
Итак, мы прибыли в Ленинград с опозданием. На трамвае доехали до своей остановки.
А встретила нас Баська. Пока бабушка отсутствовала, за ней приглядывала соседка сверху, Евгения Милиевна. Однако обнаружилось, что в отсутствии бабушки Баська ничего не ела. Вот так, оказывается, она реагировала на изменившуюся ситуацию. Но зато теперь её душевное равновесие было восстановлено. Смею надеяться, что и наше тоже.
А ведь существовал вариант, при котором я мог бы остаться в Ленинграде, не переезжать в Москву. На эту мысль навела нас бабушкина знакомая Нина Георгиевна Шпикалова, которая приходила к нам в один из первых дней октября. Тогда она и сказала, что бабушке следует свою комнату, как она выразилась, "подарить горисполкому". Когда же я поделился этими мыслями с папой, он очень быстро спустил меня с небес на Землю. А это и означало, что прописывают нас троих и без каких-либо исключений.
3. Новая конституция СССР
Иногда в мемуарах я буду касаться также дел политических.
В начале октября состоялась чрезвычайная сессия Верховного совета СССР. На этой сессии была принята новая конституция Советского Союза.
Впервые о необходимости новой конституции Брежнев заявил в 1976 году на двадцать пятом съезде КПСС. Была образована конституционная комиссия, которую он сам и возглавлял. В мае 1977 года в отставку был отправлен Н.В. Подгорный. Злые языки говорили, что одной из причин отставки было его несогласие с проектом новой конституции, разработанным этой комиссией. Но, ещё не приняв её, Брежнев назначил себя председателем Президиума Верховного совета СССР. Получалось, что введение отдельных статей конституции проводилось явочным порядком. И, по большому счёту, Брежнев проводил здесь политику волюнтаризма, с которым он так активно боролся, отправляя в отставку Хрущёва в 1964 году.
В июне в газетах был опубликован проект новой конституции. Его, в частности, в течение целого дня с перерывами передавали по радио.
Конечно, сам текст был чисто декларативным. В нём перечислены десять принципов, вошедших в заключительный акт общеевропейского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.
В конституции (статья 6) была закреплена руководящая роль КПСС в жизни общества (впоследствии именно эта статья подвергалась особенно активной критике, так что третий съезд народных депутатов СССР, состоявшийся в 1990 году, отменил эту статью, и тем самым, возможно, сам того не ведая, похоронил всю конституцию. Но тогда все говорили о её новизне. Например, декларировалось, что граждане СССР имеют не только право на труд, но и право на выбор профессии, в соответствии с интересом, квалификацией, народно-хозяйственными потребностями. Всё это не соответствовало действительности. Выяснилось, что даже для того чтобы поступить в университет, требуется бумага из ЦП ВОС. Мы за этой бумагой не пошли. К тому же вряд ли ВОС нужны философы.
И ещё говорилось, что родители обязаны воспитывать своих детей, а дети   заботиться о своих престарелых родителях. Со всем этим можно было бы и согласиться, но нужно ли это подчёркивать в конституции? Очевидно, забота детей о родителях должна вытекать из нравственного чувства долга и благодарности детей по отношению к родителям.
Тем не менее, решили включить в конституцию и эту норму.
И борьба за мир   это тоже очень важно. Этому здесь вообще была посвящена целая глава (девятая). В итоге сессия после четырёх дней работы приняла эту конституцию.
Сессия открылась 4 октября. Интересно, что впервые она полностью транслировалась по телевидению. Но всё это было не чем иным, как обоснованием нового культа личности   на этот раз Брежнева.
Ничего развивающего и уточняющего ни в одном выступлении. Все голосуют "за", никого ни "против", ни "воздержавшихся"   короче, голосование превращается в чисто формальный акт.
6 октября был последний день сессии. Конституция была принята окончательно. Постановили опубликовать её массовым тиражом отдельной брошюрой. И теперь день конституции отмечается 7 октября. Брежнев предложил продлить полномочия Верховного Совета СССР до 1978/1979 года.
Но так случилось, что, как мы уже сказали, конституция просуществовала неполных 13 лет. Почему это произошло? В двух словах тут не скажешь. Нужен глубокий исторический анализ всей последующей жизни. Но думаю, что это   не цель мемуаров отдельно взятого человека, который пишет о том, как сам он приспосабливался к жизни, как тяжело, даже болезненно шёл этот процесс. Отмеченные же тенденции общественного развития, их неоднозначный противоречивый характер должны быть предметом исследования со стороны историка, политолога, философа, профессионально занимающегося этими вопросами. Ни тем, ни другим, ни третьим я не являюсь. Конечно, у меня есть своя версия происшедшего, но она выходит за пределы данного труда. Но зато я могу сказать о других событиях, происшедших в этот период.
В это время в Аргентине, в Буэнос-Айресе, на сцене театра "Колон", происходили гастроли оперной труппы Большого театра Союза ССР. В них приняли участие ведущие солисты театра. В рамках этих гастролей была постановка оперы Мусоргского "Борис Годунов". В этом спектакле приняли участие Евгений Нестеренко, Ирина Архипова, Владислав Пьявко, дирижёр   Борис Хайкин. Опера транслировалась по телевидению в режиме прямого эфира едва ли не на весь мир. И только советские слушатели и телезрители были лишены такой возможности именно в день спектакля. Как раз в это время происходила та достопамятная сессия Верховного Совета СССР, на которой принималась конституция. Верно, была сделана видеозапись этого спектакля, и через какое-то (довольно продолжительное) время её передали по советскому телевидению, но, думаю, это уже что-то не то. Словом, наше государство лицемерно: на словах ратуя за культуру, на деле далеко не всегда оперативно реагирует на события культурной жизни, которые имеют к нашей стране самое прямое отношение. Но оставим это на совести наших руководителей и займёмся нашей жизнью, тем более, что в ней происходят события, не менее важные, по крайней мере, для конкретной семьи.
4. Приезд тёти Ксени
На следующий день после завершения сессии Верховного совета СССР бабушка пошла на УПП за очередной моей зарплатой. В это время раздался телефонный звонок. Я снял трубку. Оказалось, что это звонила тётя Ксеня. Она спросила, где бабушка. Я сказал, что её нет, что она пошла на УПП за моими деньгами (Артамоновы о моей работе знали).
Тётя Ксеня спросила: "Значит, она скоро придёт?" Я попытался объяснить ситуацию, что сначала надо на трамвае доехать до метро "Площадь Александра Невского", затем на метро одну остановку до станции "Елизаровская", а оттуда ещё одну остановку автобусом. Но, судя по всему, тётя Ксеня не вполне точно это представляла себе.
Когда бабушка пришла, я ей об этом говорил. Вечером тётя Ксеня позвонила, и бабушка мне сказала, что тётя Ксеня собирается приехать в Ленинград. Ей нужно к врачу. А врача она признаёт только того, который её раньше лечил в Ленинграде (вообще-то это правильно). Если вы ранее лечились у вполне определённого врача, если вы воспользовались его рекомендациями, то логично было бы, если бы он вёл вас дальше, поскольку только в этом случае результат мог бы быть положительным.
Бабушке надо было позвонить этому врачу. Она потом намеревалась сообщить об этом тёте Ксене.
Но тётя Ксеня ещё просила бабушку, чтобы она сходила в больницу, где этот врач работает,  потом в Москву позвонить, но это были большие затраты. Однако и через это пришлось пройти.
И вот после приезда тётя Ксеня развернула кипучую деятельность. К врачу ей надо было приехать на проспект Майорова. Для лечения надо было купить лекарство, для чего потребовалось обзвонить едва ли не все аптеки Ленинграда   настолько оно было редким.
Однако большую часть времени её не было у нас дома. Она проходила своё лечение. Зато вечерами, когда заканчивался сеанс лечения, она приезжала к нам домой. И, находясь у нас дома, несколько более откровенно рассказывала о своей нынешней московской жизни, в том числе, кое-что говорила о своём нынешнем настроении.
А жизнь, при внешнем кажущемся благополучии, всё же была не так безоблачна. Тётя Ксеня даже всерьёз подумывала о возвращении в Ленинград. У меня, находившегося в тот период в состоянии колебаний, такие её намерения находили понимание. Но не произошло этого: до конца своих дней она оставалась в Москве и никуда из неё не переезжала. Но всё-таки назвать её семейную жизнь счастливой было бы большой натяжкой. Вот только один пример. Едва ли не на второй день её пребывания у нас, даже на ночь глядя позвонил дядя Валерик. Ну, и о чём просил? Наверно, было бы естественно, если бы он спросил свою маму о здоровье. Так нет же: жаловался на отца, что тот не даёт ему денег (на выпивку). И она среди ночи разбудила Ивана Матвеевича и отчитала его. Попутно рассказывала кое-что об их жизни с Иваном Матвеевичем. Однако, полагаю, повторять этот эпизод могло бы поставить под сомнение искренность обоих супругов. Поэтому делать этого не следует, ибо в этом случае это запятнает доброе имя этих людей. И всё же на один момент следует обратить внимание. Тётя Ксеня говорит о своём муже Иване Матвеевиче, она осуждает его за то, что его интересует из всей нашей истории лишь один эпизод   коллективизация сельского хозяйства 30-х годов. Она, тётя Ксеня, а вслед за ней и внучка Лена стали насмехаться над ним. Последнее представляется неправомерным. Лена ещё ребёнок, многого может не понимать, а потому в её присутствии обсуждать такие вопросы, а, тем более, осуждать старшего, своего дедушку, вообще лежит за пределами отношений между старшими и младшими, когда эти последние являются детьми младшего возраста. Между тем, как мы видели в дальнейшем, такие разговоры в её присутствии не только велись, но она при всём своём малолетстве принимала в них активное участие. Я и позже наблюдал, как она, уже взрослая, употребляла выражения, явно не из литературного лексикона, характерного для наших мест. Так она с какой-то патологически злой ненавистью называла коммунистов "коммуняками". Но для наших мест это не характерно. Это, скорее, характерно для Дона, у Шолохова, например, в рассказе "Нахалёнок" такое можно прочитать. Или ещё в романе "Поднятая целина". Конечно, взрослая Лена вполне могла и то, и другое прочесть. Но не похожа она на пытливую читательницу. Но вот повторять за кем-то   это она может. Но от взрослых в таком случае требуется большая ответственность и, конечно, не затевать при ней спорных политических разговоров. А то ведь она могла кое-что и повторить, причём в самом неподходящем месте. Впрочем, таким в детстве был и я, да, наверно, и многие   полная святая непосредственность.
Сейчас ни тёти Ксени, ни Ивана Матвеевича, ни дяди Валерика уже нет в живых. Мне бы не хотелось наносить порчу на память о тех временах, когда мы встречались с ними, общались (всегда мы находили у них ласковый приём).
Но мы сами жили тогда в такое время, и самого меня в ту пору раздирали противоречия между чувством долга перед близким человеком и личными симпатиями, что было не до споров с тётей Ксеней   я только слушал и, что называется, качал головой. Лишь теперь, по прошествии более сорока лет после этих событий понимаешь, где здесь правда, а где полуправда или ложь. А правда, как сказала мне в дальнейшем бабушка, заключалась в том, что тётя Ксеня рассчитывала на блестящую карьеру Ивана Матвеевича во флоте, что он станет адмиралом, но этого не случилось (не будем здесь говорить, по каким причинам). Это её и разочаровало. А насчёт дяди Валерика виды были ещё более амбициозные: полагали, что после переезда в Москву он попадёт на работу прямиком в ЦК КПСС, или, в худшем случае, в ВЦСПС. Но ни того, ни другого не случилось. А был он директором дома культуры, тоже, на мой взгляд, должность неплохая. Но вот такое стечение обстоятельств дало ей повод к сомнениям и разочарованиям. Как к этому относиться? Жалко человека. Но помочь тут ничем нельзя.
И вот по телевидению передают концерт. В нём среди прочих приняла участие Ирина Архипова.
А тётя Ксеня сказала: "Архипову я не люблю. Да, у неё хорошая техника, но она не впечатляет". Я с таким взглядом не согласился. Но почему у неё был такой взгляд? И на каком основании она это высказывала? Тётя Ксеня какое-то время занималась музыкой (у нас некоторое время хранились подаренные ею нотные сборники для начинающих под редакцией Ляховицкой и Николаева). В прежней квартире в Автово было немецкое пианино, и определённое время она музицировала. Возможно, именно это и дало ей основания утверждать о достоинствах и недостатках оперного певца. Во всяком случае, у меня находится здесь лишь это одно из возможных объяснений.
Но были у нас и отвлечённые разговоры. Папа, приехавший вскоре из Москвы, показывал книги по искусству со своими фотографиями. Говорили они о достоинствах и недостатках архитектурного решения при строительстве тех или иных зданий и сооружений, в том числе, и о том, что вот это здание или сооружение хорошо бы перестроить. Я слушал-слушал, а потом изрекал: "Легче перестроить здание, чем перестроить человека". Тётя Ксеня слышала это моё суждение и однажды сказала: "Ну прямо Сократ". А папа сказал: "Ему бы получить образование, и тогда от него, наверно, и не такое услышите". Уж не тогда ли возникла идея отправить меня учиться на философский факультет? Но в ту пору я не обращал на это внимания. Для меня по-прежнему существовала только моя работа и ещё страх потерять её в связи с возможным нашим переездом в Москву. Но я был благодарен ей за то, что она приехала к нам в это трудное для нас время. Ведь она и готовила, и, по мере возможностей, принимала участие во всех наших тогдашних хозяйственных делах.
Три недели находилась тётя Ксеня у нас. Примерно столько времени продолжалось её лечение. По окончании она уехала. И теперь мы встретимся в Москве.
5. Встреча с Колей
Как хотелось бы мне поехать к Коле на день рождения, но я понимал неопределённость нашего положения. Вскоре ожидался приезд родителей. Это означало, что бабушке придётся ехать в Москву к дедушке.
Поэтому после возвращения из Москвы я позвонил Коле и пригласил его к нам.
Это было 11 октября. В тот день с утра тётя Ксеня ещё не уходила. И вот примерно в 12 часов раздался звонок. Тётя Ксеня была не в курсе. Она привлекла меня. Я спросил: "Кто там?" И тут услышал Колин голос. Я сказал тёте Ксене, что это и есть Коля. Она открыла дверь, и он вошёл. Однако с самого начала он предупредил, что приехал ненадолго, что ночевать не останется (возможно, всё-таки праздник устроили дома).
Но так или иначе те несколько часов, которые он провёл у нас, прошли в интересной беседе.
Я ему коротко рассказал о наших московских событиях. В ту пору я как раз писал в мемуарах о втором классе, и мне нужно было у него кое-что уточнить.
В частности, меня интересовал Володя Алексеев и его роль в судьбе Андрея Матвеева. Что там такое произошло, в результате чего Алексеева исключили из школы (потом, как мы помним, восстановили), а Андрея Матвеева выселили в коридор. Ведь до меня дошло, что Андрея просто-напросто погубили   иначе это и не назовёшь.
Возможно, если бы не медлили, то ситуацию можно было бы спасти. Но Коля считал, что администрация знала, что делала, а потому нет смысла сейчас копать это дело.
Но если это так, то, что произошло тогда, можно расценить как убийство. И даже через столько лет нельзя успокоиться. Конечно, ни физических, ни юридических оснований для того чтобы предъявить обвинение в убийстве у нас нет. Да и люди, непосредственные участники событий или свидетели уже ушли из жизни. Но память человеческая не даёт нам права просто так закрыть это дело. И вот хотя бы в своих мемуарах я оставляю добрую память об этом мальчике, так рано ушедшем из жизни.
Зато он сказал о других наших сотоварищах. Речь зашла о Гале Макаровой и Сергее Захарове. Они работают в Волхове. Поженились. Пьют. Это ужасно.
Вот, пожалуй, и всё, о чём удалось поговорить в течение тех нескольких часов, которые Коля провёл у нас.
Наша следующая встреча произойдёт летом 1978 года в Москве.
6. Приезд мамы и папы
В тот же день, когда произошла моя короткая встреча с Колей, приехал и папа.
Он привёз очередную партию пластинок и среди них две оперы. Кроме того, ему нужно было побывать у офтальмолога. Его лечение было продолжено дома. Точно так же, как и тётя Ксеня, он обзванивал аптеки в поисках глазных капель Адретон.
В конце концов, эти капли он нашёл.
В связи с возможным переездом в Москву вставал вопрос о судьбе нашего автомобиля. Практически все те средства, которые он зарабатывал на дополнительной работе, связанной со съёмками для издательств, а также для фирмы "Мелодия", уходили на организацию ремонта автомобиля. В последние годы помощь оказывал Борис Павлович. Но, к сожалению, все эти попытки ни к чему не привели. Но в таком случае придётся расстаться с автомобилем   опять же с помощью Бориса Павловича папа продал автомобиль и гараж.
Я узнал об этом уже тогда, когда переехал в Москву на постоянное место жительства. Но о проданной машине он ещё долго жалел. Это и понятно: "Победа" в 50-е годы была лучшей машиной в Европе. Правда, тогда технические и экологические нормы были иные, чем сейчас. Но всё-таки… Первый год московской жизни у нас проходил без машины. А в дальнейшем их будет даже три, но, конечно, не одновременно. Обо всём этом речь впереди.
На следующий день после приезда папы приехала и мама. Мама уже тоже нуждалась в лечении: у неё появились проблемы с давлением.
Сейчас дело дошло до больницы. Правда, она была там всего один день (что может сделать человек в больнице за один день?) Как оказалось, эта болезнь (название ей гипертония) носила затяжной характер и, в конечном счёте, привела её к смерти. Но, слава Богу, случилось это нескоро. Прошло 43 года, прежде чем это произошло. Так мама выдержала нашу московскую жизнь, наше возвращение в Санкт-Петербург, жизнь в Санкт-Петербурге, поездки за рубеж. И вот её не стало, а память о ней живёт и будет жить.
Почему-то я видел странные сны. Мне снилось, что мне поют грустные песни. Правда, они были заунывные, но красивые. Такое сновидение овладело мною с момента гибели дяди Миши, смерти бабушки. Однако это пение давало повод для успокоения.
Я как бы надеялся на то, что удастся каким-то чудным образом остаться в Ленинграде, всё же надо было понять: переезда в Москву не избежать. Но и Москва без дяди Миши для меня была не мила, даже несмотря на то, что значительная часть его пластинок оказалась у нас. Но я отнюдь не склонялся к тому, чтобы абсолютно всеми ими обладать. Для меня было важно слушать нескольких певцов: я общаюсь с человеком и слушаю музыку. Дядя Миша был для меня открывателем Карузо и Джильи. Но сами они для меня вне связи с дядей Мишей такого гармонического единства не представляли. Всё же последующее положение в свете свершившихся событий представлялось мне неопределённым. Кроме того, я был привязан к своей работе, к этим планкам, и мне на этом основании казалось, что без них моя жизнь кончится.
Но, увы, это событие совершилось. Но об этом мы поговорим в дальнейшем.
7. Мама в больнице
Это случилось в конце октября. Папа мне сказал, что маму взяли в больницу.
У неё ухудшилось состояние здоровья. Это опять-таки было связано с давлением. Однако меня удивило, что он к ней не пошёл. Словом, происходило что-то иное, что не требовало присутствия другого близкого человека у постели больного.
А со стороны казалось, что мы провели обычный день нашей жизни. Даже прослушали оперу.
Потом обедали. Потом я отдыхал. А потом мы пошли в школу.
Надо было решить вопрос, что делать с моими книгами, так как наш переезд в Москву становился всё в большей степени очевидным. Значит, надо было отказаться от лишних вещей. А таковыми были некоторые мои книги. В том числе, были среди них и такие, которыми я готов был поделиться с Ниной Фёдоровной (в дальнейшем так и произошло). А сейчас папа договорился о том, что мы придём и принесём книги.
Вот мы туда пришли. Прошло два года с тех пор, как я был в школе в последний раз. Но не о том были мои мысли. Верно, я продолжал вспоминать об учёбе, об уроках.
Но я писал о средней и даже начальной школе, а тут происходило что-то из ряда вон выходящее.
Не было и намёка на то, чтобы с кем-то встретиться, поговорить.
Мы пришли в школу. Папа поднялся на третий этаж в библиотеку. Я же сидел в вестибюле.
За эти два года во внешнем облике школы ничего не изменилось. Были те же запахи. Это запахи душевой, кислой капусты, подгорающей картошки. Я даже не слышал (а, может быть, и не пытался услышать), чтобы был какой-то шум, что позволило бы судить о том, что дети как-то вели себя. Папа сообщил, что в актовом зале идёт комсомольский вечер.
Да, ведь это происходило 29 октября, в день рождения комсомола. Тогда всё понятно: старшеклассники на вечере, ну, а младших тоже туда позвали, потому что заниматься с ними некому, уроки у них уже заканчивались, скоро каникулы, а сейчас, чтобы они не бегали и не шумели, их тоже отправили на этот вечер.
Итак, книги, сколько было возможно, были сданы.
Папа договорился с Розалией Францевной, что часть учебников по истории, которая находилась у нас, библиотека спишет, и они, таким образом, стали моими   я их использовал при подготовке к поступлению в университет, то же самое было сделано с книгой Титта Руффо "Парабола моей жизни," единственной книгой о выдающемся певце, которая была издана по Брайлю. Но, как потом оказалось, и некоторые другие книги от меня уйдут.
И вот мы уходили из школы. Это уже было прощанием с детством, со школой и подготовка к чему-то новому, неизведанному, чего я очень страшился.
А что же мама? Утром следующего дня она вернулась. Не могу сказать, как она себя чувствовала после больницы. Меня поразил специфический запах, исходивший от неё. Пахло чем-то медицинским: то ли камфарой, то ли карболкой. Но, похоже, вспоминать об этом она не любила.
8. Встреча с Сергеем Ананьевичем, Ириной Валентиновной и Серёжей
До сих пор эти встречи происходили у них на квартире. А теперь Сергей Ананьевич, Ирина Валентиновна и Серёжа приехали к нам. Было известно, что в скором времени мы поедем в Москву, и вот теперь наша встреча была самым дорогим и приятным событием перед отъездом.
Они пришли в воскресенье во второй половине дня. На первый взгляд, казалось, что ничто не говорит о том, что у нас предстоят глобальные перемены. Всё ещё казалось неопределённым. И то, что мама ещё только вчера пришла из больницы, казалось далеко позади. Она приготовила необычайно вкусный ужин.
Но сейчас в центре внимания была музыка. Сергей Ананьевич принёс пластинку, которую мы слушали у него ещё в 1973 году, когда появился первый стереопроигрыватель. Но оказалось, что на нашем проигрывателе эта пластинка звучит лучше. И всё же мы с удовольствием вспоминали то время.
Вспоминали дядю Мишу, его пластинки, их прослушивания в разные годы. Это касалось и стереофонических пластинок. Слушали также недавно полученный альбом   "Воспоминания о голосах", выпущенный к 100-летию звукозаписи. На этих пластинках воспроизведена краткая история звукозаписи с 1898 по 1973 год. Здесь был записан текст на английском языке, звучавший как современная стерео запись, который иллюстрировался фрагментами записей разных певцов (не только людей, но и животных, например, пение петуха 1898 года). Но главное   это, конечно, человеческие записи: Энрике Карузо, Элизабет Шварцкопф, Виктории Де Лос-Анджелес, Марии Каллас, Джанетт Беккер, Элвиса Пресли, и какой-то совершенно необычной музыки, исполненной на синтезаторе звука.
Мне казалось, что тот год словно переместился в год нынешний, и мы снова живём так же хорошо, как и тогда, и ничто не предвещает больших перемен.
А Серёжа был предоставлен самому себе и резвился. Он играл с Баськой. Как это ни странно, Баська относилась к его бесцеремонным действиям совершенно спокойно, позволяла ему делать с ней всё, что он захочет. В дальнейшем и у них появится кошка, которую, в память о нашей, тоже назовут Баськой.
Наши последующие встречи будут происходить либо в Москве, когда Сергей Ананьевич приезжал в командировки, либо в Ленинграде, когда мы туда приезжали, либо в Горьковском.
9. Поездка в Москву
2 ноября мы выехали в Москву. На этот раз ехали втроём. Эта поездка была необычной. Дело в том, что мы везли с собой телевизор. И это приводило к разным сложностям.
На такси доехали до вокзала. Уже по-настоящему зимняя погода была тогда, что усиливало впечатление неуютности. Не меньшую неуютность испытали мы при посадке в поезд, в особенности тогда, когда мы загружали в вагон телевизор. Возможно, здесь было допущено какое-то нарушение. Возможно, если бы существовало специализированное багажное отделение, телевизор следовало бы сдать в багаж. Но, во-первых, те, кто отвечает за доставку багажа, довольно пренебрежительно относятся к вещам пассажиров. Они бросают, кидают эти вещи и их вместилища, совершенно не заботясь о том, что такое отношение к ним может повредить этим вещам: они могут треснуть, расколоться, разбиться   всё это, однако, их мало волнует. С другой стороны, нам в первый (и, судя по всему, в последний) раз доведётся доставлять телевизор, и для нас эта процедура выглядела совершенно необычной. И не нужно здесь пытаться искать виноватого, но совместно решать имеющиеся проблемы.
Неизвестным было положение и с выходом.
Но тут, в конце концов, всё обошлось благополучно: Кое-кто из пассажиров откровенно над нами смеялся. Но у нас не было иного выхода. Для нас вопрос о переезде в Москву становился всё более очевидным.
Не начинать же новую жизнь с покупки телевизора? В ту пору мы себе этого позволить не могли.
.Вот и приходилось везти его из Ленинграда в Москву. Надо, однако, заметить, что для него этот переезд прошёл далеко не безболезненно. Уже тогда, когда мы окончательно утвердились в Москве, оказалось, что звук у телевизора не такого хорошего качества, каким он был в Ленинграде. Для того чтобы произошло реальное улучшение, потребовалось применение стерео усилителя от проигрывателя "Вега". Но и тут тоже будут свои драматические истории. Но это уже произойдёт позже.
А само путешествие было неважным. Чем я ближе продвигался к Москве, тем хуже я себя чувствовал, может быть, не столько физически, сколько психологически.
Москва по-прежнему меня не вдохновляла. Хотелось только одного: работать и работать, то есть, крутить свои планки. А тут, похоже, получается, что меня отрывают от моей любимой работы.
Да и само путешествие было каким-то унылым. Перед выходом уже работало радио. По радио передали запись арии Лепорелло из оперы Моцарта "Дон Жуан" (кто её пел, непонятно: голос был даже похож на Шаляпина, хотя я не помню, чтобы он пел эту партию, во всяком случае, на сцене, и никогда не слышал, чтобы хотя бы говорили, что есть запись этой арии в его исполнении на пластинке). Пожалуй, это было единственным запомнившимся событием, связанным с путешествием. Поезд наш шёл медленно. Остановился в Окуловке. Оказалось, что наш поезд стоял там 20 минут.
Такой большой по времени остановки не было даже на станции Бологое. Можно было предположить, что это связано с какими-то техническими проблемами   ведь шла подготовка к запуску поезда "Эр-200", про который разговоры идут ещё, начиная с 1971 года. Но непонятно, был ли он в том году запущен. Одновременно мы узнали, что именно в это время Брежнев совершал поездку из Москвы в Ленинград в связи с празднованием 60-летия Октябрьской революции. И пока его поезд ни промчится на огромной скорости, все прочие поезда предписывалось задерживать   такое в ту пору тоже было возможно.
А проехать из Москвы в Ленинград   для него это обычное политическое дело. Возможно, в Окуловке мы и встретились с его поездом. А, может быть, это чисто технические проблемы?
Они-то, возможно, и помешали. Конечно, нечего было и думать о том, чтобы наверстать упущенное. Теперь наш поезд держали везде, где это только было возможно. Но думалось только о том, чтобы это расстояние поскорее проехать.
Москва встретила нас леденящим холодом. И трудно даже сказать, куда мы приехали: в центр России или куда-нибудь в Якутию, или на полюс холода Земли    Верхоянск или Оймякон   всё это мгновенно пронеслось передо мной.
Как дотащились до стоянки такси, даже и словами не описать. Ветер пронизывал со всех сторон. И на такси приехали на улицу Обручева.
Здесь нас встретили бабушка и дедушка. И только это словно луч солнечного света и тепла одарило нас в это ужасное холодное время. Так началась эта часть моей московской жизни.
10. Прогулка
А всё-таки настроение моё было мрачным. И то, что всё очевидней становился наш переезд в Москву, всё это приводило к унынию   всё это не способствовало улучшению настроения. И всё же присутствие бабушки в тот момент не давало моему плохому душевному состоянию ещё больше ухудшиться. Ну, всё же и тут был какой-то предел.
Мы вышли из дома и пошли по самым ближайшим окрестностям. Дошли до леса. Хотя снег уже лежал на земле довольно плотно, но воздух всё-таки был лучше. Но главное, это в какой-то мере позволяло принять действительность такой, какая она есть на самом деле (ведь ещё оставалась крошечная надежда на то, что всё-таки удастся остаться в Ленинграде).
Обсуждался, во всяком случае словесно, такой вариант: бабушка передаёт свою комнату на улице Бабушкина Горисполкому. Тогда бы мы с ней остались бы на улице Громова.
Но бабушка сейчас мне говорила, что неизвестно, как сложится её жизнь. Главным образом, со здоровьем (это, действительно, было так).
В связи с этим она сомневалась в том, сможет ли она мне помочь. И ещё она сказала: "У тебя есть мама и папа". Это верно. Но будет ли этим обеспечена жизнь.
Бабушка тоже хотела бы, чтобы я пошёл в университет. Впрочем, этот ли вопрос сейчас решается?
Надо прежде переехать в Москву, надо обустроиться на новом месте. Дожить до лета, а там поехать в Минск и Жлобин, уже находясь в Москве.
Когда уже много позже я сказал об этом маме, она заметила: "Вы не могли сами так решить".
С её точки зрения, надо целиком и полностью сосредоточиться на поступлении в университет, закрепиться в университете, иметь определённые достижения в учёбе и научной работе и только после этого можно подумать и о лете (возможно, не нынешнем), об отдыхе, о поездке в Белоруссию.
А сейчас наша прогулка завершилась. Она продолжалась примерно два часа. После этого мы вернулись домой.
Вечером бабушка уехала в Ленинград.
11. Седьмое ноября
Последующие дни проходили довольно однообразно. Я, в основном, писал мемуары. Но одно светлое пятно всё же было: мы все вместе совершили прогулку. Надо сказать, что теперь совместная прогулка с дедушкой стала нелёгким суровым испытанием.
Да, что и говорить, сдал человек. Трудно было мне, молодому и, как говорится, неоперившемуся юнцу понять, в чём, собственно, заключалась его болезнь. Вообще, сколько я себя помню, дедушка никогда не жаловался на плохое состояние здоровья. Да, случались у него простудные заболевания (тогда ещё не употребляли ныне модных словечек типа ОРЗ   острое респираторное заболевание, а говорили просто "простуда"). Но дедушка, если с ним такое и случалось, никогда не делал из этого трагедии. Да, конечно, это неприятно. Но впадать из-за этого в панику   это было не в его характере. Помнится, в таких случаях, когда измерял температуру, он довольно весело говорил: "Ну, температура, что покажешь?" (впрочем, это могло относиться и к температуре за окном   на сей случай существовал и уличный термометр, который, однако, с годами стал показывать ошибочную температуру). Когда же он мерил температуру, довольно бодро, отчеканивая каждое слово, говорил, например: "тридцать шесть и четыре". Комментариев за этим не следовало. Но что случилось с ним теперь, я и сейчас теряюсь в догадках. Мне иногда говорили, что у него происходит постоянное головокружение. Это мешало ему нормально двигаться. Приходилось всем подстраиваться под него. Ходили мы в лес. Заметно потеплело. Это позволяло немного расслабиться. И мы разговаривали.
Но вот Гурьев приехал из экспедиции и прислал программу своих вечеров. Но, похоже, нам так и не удастся туда попасть. А у меня было желание провести там прослушивание наших записей Джильи (как раз 30 ноября исполнялось 20 лет со дня его смерти, так что, казалось бы, концерт из серии "Золотые голоса" мог бы вполне быть посвящён ему). К тому же это мог бы быть и вечер памяти дяди Миши, с которым Гурьев всё-таки встречался во время его пребывания. Тем более, что и повод был. Я поделился своими мыслями с папой. Но папа сказал, что неизвестно, состоится ли наша встреча вообще. Ведь всё, что я могу представить   это моя магнитофонная запись. По сравнению с пластинками, это жалкая попытка копирования. Да я ещё слишком молод для того, чтобы составить о нём интересный рассказ (папа, конечно, сам этих слов мне не говорил, но такая мысль как бы сама собой вытекала из всего предыдущего). А как сам Гурьев относится к Джильи (ведь мы тогда услышали запись 1952 года, где Джильи не только поёт, но и говорит, что, несомненно, является уникальным, но это не даёт полного представления об отношении коллекционера к певцу в целом). Однажды в его концерте "Сравнение" передавалась запись Джильи. Но это была единственная в своём роде запись подобного рода. Цикл "Золотые голоса" существовал давно, так что Джильи мог там вполне прозвучать. Но, самое главное, времени даже для простого похода на его вечер не было. А ещё Гурьев сообщил, что умерла Мария Каллас. Это произошло 24 сентября 1977 года. Выходит, ей было всего 54 года.
Дедушка тоже принял участие в наших разговорах подобного рода. Он говорил, что звонил некий коллекционер, который назвался Яковом Никитичем (это было сказано в связи с тем, что я в нашем с папой разговоре помянул Якова Михайловича Рубенчика). Папа его не знает.
Время от времени приходят письма из-за рубежа, как раз в эти дни пришло письмо из Лондона от банкира. Одним из наиболее активных корреспондентов дяди Миши был Роберт Гровс, молодой клерк из Ньюкасла. Он тоже коллекционировал пластинки, но совершенно иного рода: его интересовала восточная, в частности, киргизская, музыка. Дядя Миша посылал ему такие пластинки, а Гровс присылал ему оперы и другие пластинки с классической музыкой. Были у нас планы продолжить деловое сотрудничество с ним. В частности, если бы у нас с ним появилась бы деловая переписка. Но вся проблема в том, что я не владел английским языком, а он русским. Но думали, что вот я напишу письмо по Брайлю по-русски, прочитаю это письмо, например, Биллу, Билл переведёт, и мы пошлём Гровсу письмо. Но, как оказалось, эти расчёты были напрасны. Но мы же для Гровса представляли интерес постольку, поскольку имя Андрея Андреевича Маркова (старшего) он нашёл в "Британской энциклопедии".
А дома был праздник.
Да, ведь 7 ноября 1977 года отмечалось 60-летие советской власти.
Мне кажется, что этот праздник был не столь грандиозным, как в 1967 году. Но всё же везде было праздничное настроение. И общее впечатление было таково, что это по-прежнему праздник "Великой Октябрьской социалистической революции". Выступали многочисленные зарубежные гости. А 7 ноября был парад на Красной площади.
У нас же праздник был скромнее. Мама сделала салат. Спекла "московский" пирог с брусникой и с яблоками. Это в какой-то мере была и память о бабушке. Впрочем, бабушкиного праздника не произошло.
12. Возвращение в Ленинград
8 ноября мы с папой возвращались в Ленинград. Мама оставалась с дедушкой в Москве.
Вызвали такси. Так благополучно доехали до вокзала. Видели сразу несколько поездов, и все идут в Ленинград. Подошли к своему вагону. Сели в вагон. Да, а билеты у нас были в разные купе. Подошли к проводнице. И говорить ничего не пришлось. Она и без слов всё поняла. Проводила нас на места   мы ехали в одном купе. А вагон-то был необычный: купе двухместные, в которых были только нижние полки   это называется "спальный вагон", сокращённо "СВ". Единственный раз в своей жизни мне доводилось ездить в таком вагоне. Но было это, как сказал папа, в пору моего младенчества, когда мне было не более двух месяцев (мы тогда ехали из Ленинграда в Москву, чтобы оттуда направиться на дачу в Покровское, так что помнить об этом я даже при большом желании не мог). И вот представлялся такой случай сейчас.
В самом начале пути папа читал мне книгу Джакомо Лаури-Вольпи "Вокальные параллели". Это была уже завершающая часть   теоретическая. Он высказывал в ней своё видение развития вокала и вокального искусства в целом. Скорее всего, она будет понятна и интересна для узких специалистов   педагогов по вокалу, теоретиков вокального искусства, но в не меньшей степени для таких дилетантов-любителей, как я, но и мне тоже было интересно.
Потом было самое необычное (по крайней мере, для поездов, курсирующих между Москвой и Ленинградом)   принесли чай. Обычно в таких поездах чая не дают. А тут это произошло.
И постель была такая, точно дома. Постелили её. И мне показалось, что это я не в поезде еду, а моя квартира (разумеется, на улице Громова), моя кровать, моя постель чудесным волшебным образом прибыли ко мне. Здесь было лёгкое одеяльце с пододеяльником (точно такие, по моему разумению, были у детей в "моём" институте).
Тут-то как раз я вспомнил про придуманных мною детей.
И сам себе представлял, что я младенец, и это было так хорошо, что, казалось, ничего лучше и не надо.
И так было хорошо!
Но что же это за вагон такой, и что же это за поезд?
Но вначале всё-таки о воображаемом. На мой взгляд, именно в таких вагонах маленьких детей, во всяком случае, до года, и следует перевозить, например, к месту отдыха. Но никто таких норм не устанавливал. А вот в "моём" воображаемом институте детей перевозят именно в таких вагонах. Их сопровождает воспитательницы, молодые красивые женщины (девушки), с приятными голосами, с добрыми нежными и мягкими руками, но, самое главное, с доброй душой. Местом отдыха для детей я избрал, конечно же, Жлобин.
Но об этих фантазиях, если это будет возможно, поговорим в другое время. Сейчас же расскажем о том, что было в реальной жизни, как мы с папой путешествовали из Москвы в Ленинград.
Ночью я спал удивительно спокойно. Такого спокойного сна в моей поездной жизни почти не было. Исключением можно считать поездку в Евпаторию в 1965 году или поездку в Москву   промежуточный этап нашего путешествия в Анапу в 1970 году. Но там, хотя купе было четырёхместное, вагон всё-таки был мягкий, и это создавало комфорт.
И вот мы сейчас едем из Москвы в Ленинград.
Была только одна остановка на станции Бологое. Но была и задержка в Тосно. Но это никак не повлияло на общий положительный настрой, чему способствовал и утренний чай. И всё-таки поезд опоздал примерно на полчаса.
Итак, мы ехали скорым поездом №6. Он отправлялся в 23:50, а в Ленинград прибывал в 8:15.
На Московском вокзале "поймали" такси. С нами ехали ещё две девушки. Им нужно было приехать в "Весёлый посёлок". Отец очень удивился: "Как у вас много вещей!" Впрочем, и у нас их было немало (опять-таки некоторое количество пластинок).
И вот мы приехали домой. Бабушка нас встречала. Как оказалось, это были уже последние дни моей ленинградской жизни.
13. Новая болезнь дедушки
Не успели мы с папой вернуться из Москвы, как папе снова пришлось туда поехать. 10 ноября стало известно, что дедушка снова заболел. Как потом рассказывала мне мама, поначалу ничто не предвещало беды. Он хорошо поел в обед в тех пределах, которые были ему предписаны в связи с его состоянием, он хорошо разговаривал с мамой.
Неприятности начались вечером. При этом он не жаловался, не охал, не стонал. никак не выражал отрицательного состояния.
Но, тем не менее, он был плох, то есть, дело серьёзное. Сам вызвал "скорую помощь". Полагал, дело ограничится уколом. Но его отвезли в больницу, конечно, в Академическую. Ему сделали операцию.
Оказывается, это была операция по удалению желчного пузыря (а позже он будет говорить: "Вот остался без желчи"). Если бы не эта операция, то и исход был бы непредсказуемый, вплоть до летального. Так на какой-то момент вопрос о нашем переезде в Москву мог повиснуть в воздухе.
Но так или иначе папа поехал туда. Сообщения из Москвы были подобны сообщениям с места боевых действий. Ведь это на самом деле было сражением, сражением за жизнь дедушки.
После операции его поместили в отделение реанимации (тогда это называлось камерой оживления). Мы с замирающими сердцами следили за этим: ведь на карту была поставлена жизнь человека. И тут, казалось, один неверный шаг мог привести к катастрофе. Но врачи помогли ему тогда выкарабкаться из этой ситуации.
14. Микроболезнь, "московский пленник"
А я в очередной раз простудился. Неясно, что было тому причиной. После 7 ноября и в Москве, и в Ленинграде установилась тёплая погода. Быть может, дело в том, что по своему почину бабушка делала ремонт (во всяком случае, красила, и по этой причине приходилось чаще открывать форточки).
Простуда, в общем-то, была обычная: болело горло, был насморк. Лечили меня обычным для таких случаев способом: прополисом, димедролом, ещё каплями санорин. И всё, как будто, было хорошо: я был на пути к выздоровлению. Но последние московские события усугубили и моё состояние.
Вечером 15 ноября папа вернулся из Москвы. У меня подходила к концу очередная работа. Бабушка мне предложила, чтобы я полежал, тогда я скорее поправлюсь. Я с этим согласился, тем более, что, как я полагал, завтра получу очередную работу. И тут папа мне сказал: "Завтра тебе работу не привезут. Завтра я поеду тебя увольнять". Это значит, что все мои надежды на то, что всё-таки останусь в Ленинграде, потерпели полный провал. Клетка захлопнулась. Я еду в Москву вместе с родителями, а бабушка остаётся в Ленинграде. Но она будет к нам приезжать (так и было). Но я чувствовал себя оскорблённым. Я плакал навзрыд. Страшные и недопустимые слова говорил я папе. Я говорил ему, что он предатель. Да ещё какие-то слова сказал, свидетельствующие о моей обиде.
Но он меня не ругал. Он не стал раздувать этот конфликт   да это никому не было нужно   и так проблем хватало. Он сказал, что мы найдём мне работу в Москве, может быть, ещё лучше (в какой-то мере так и произошло, только я понял это много позже).
Но сейчас я понимал, что это вряд ли возможно. Но я ничего не мог сказать. Я ушёл к себе, лёг в постель, укутался одеялом до самой головы, и долго горько плакал, так горько, как, наверно, не плакал всю прошедшую жизнь.
Москва для меня уже не была желанным местом. Сейчас она представлялась мне какой-то сухой, равнодушной, злой. Жить и радоваться жизни в Москве   это представлялось совершенно невозможным. Учиться и работать   это другое дело.
Но этого слишком мало для того, чтобы чувствовать себя комфортно в течение большей части года. И всё-таки это произойдёт.
В свете того, что я теперь узнал, уже моё дальнейшее пребывание в Ленинграде теряло всякий смысл. Папа не мог сам увезти меня в Москву, так как нужно было распорядиться судьбой тех вещей, которые будут перевозиться в Москву, а также тех, которые не могут быть перевезены в Москву, и от которых по этой причине нужно избавиться.
Но последнее, что мне осталось, писать мемуары. А папа предложил начитывать их на магнитофон.
Но тогда ни у кого для этого не было никакого времени. Этим я займусь уже после второго курса. А до этого ещё немало воды утечёт.
Мне остаётся прожить жителем Ленинграда 12 дней. Вернуться же окончательно в свой родной город доведётся только через 20 лет.
К тому моменту и страна будет другая, и город другой, да и я тоже другой. Впрочем, обо всём этом наш дальнейший рассказ.
А сейчас продолжим повествование о последних днях жизни в родном городе. За это время тоже происходили свои события. Некоторые из них будут иметь отношение ко мне.
15. Катя
В последнее время бабушка стала активно общаться с нашей верхней соседкой Евгенией Милиевной. В прошлом она была врачом-хирургом. Сейчас она на пенсии. В период отсутствия бабушки она опекала нашу кошку Баську. Кстати, когда бабушка уезжала в Москву, Баська ничего не ела   видимо, каким-то чувством понимала, что это неспроста.
Вот ещё одна любопытная черта психологического состояния животного.
Дочка Евгении Милиевны тоже была врачом. Она работала в республике Мали. Но время от времени она появлялась в нашем городе.
У них была дочь и внучка Катя. В то время ей было то ли семь, то ли восемь лет. К нам она ходила заниматься музыкой (играть на фортепиано). Но если она и должна была играть гаммы или простейшие детские пьески, вроде песни "Во саду ли, в огороде" (вариант для начального обучения), то со временем это ей наскучило.
Судя по всему, музыки она слышала много. Но в её памяти сохранились лишь отдельные кусочки из различных музыкальных пьес.
И вот она, вместо того чтобы повторять урок, предпочитала проигрывать эти кусочки. Мы в эти её действия не вмешивались. Исключение составил лишь один случай: она, видимо, забыла мелодию хабанеры из оперы Бизе "Кармен", но пыталась сыграть отдельные ритмические штрихи. И вот после того как она это сделала, мой папа с целью ознакомления поставил пластинку "Памяти Глена Миллера". Я не знаю, какое это возымело действие, но, похоже, прослушала она этот номер внимательно. И вообще складывалось впечатление, что-либо её занятия музыкой   это не её желание, а, скорее, желание взрослых, но одновременно складывалось впечатление, что если придать её интересу правильное направление, то эти занятия могут быть для неё весьма полезными.
Катины занятия продолжались в течение октября-ноября.
Последний раз я общался с ней (по телефону) непосредственно в день нашего отъезда. Подученная бабушкой, она пожелала мне успехов в Москве. Она была последним человеком, с кем я общался по телефону непосредственно перед отъездом.
16. Саша Семёнов
Саша Семёнов   давний мой знакомец. Познакомились мы в 1963 году, в тот самый день, когда всей группой ездили на флюорографию в диспансер на Свердловской набережной. Во время ожидания мои одноклассники меня дёргали. Увидев, как мне было тяжко, наша врач Елена Алексеевна, сопровождавшая всю группу, пересадила меня к Саше Семёнову, сказав: "Это тихий, хороший мальчик".
Дружбы у нас не было. Но было нечто объединяющее: нас обоих били. Разница заключалась в том, что мы учились в разных классах и в разных группах. Он никогда не проявлял ко мне какого-либо высокомерия, но, видимо, искал, а отчасти и находил защиту у меня.
Никто с ним не дружил, а потому он тянулся ко мне.
Но как-то трудно было бы себе представить, чтобы мы оба вместе могли бы противостоять своим обидчикам. Но я ни разу ему не отказывал в его желании пройтись со мной по коридору во время перемен или в часы рекреации.
Он занимался на рояле (я слышал, как во время одного из занятий нашего платного кружка он сыграл "Цыганочку"), а потом на баяне. Но, похоже, ни в том, ни в другом случае каких-либо успехов у него не было.
Да и в делах учебных заметных успехов у него не было.
Помню, что однажды Вячеслав Александрович, узнав, что отец Саши находится в школе (наверно, он привёз Сашу после выходного в школу, как это в самые первые годы было со мной), сказал: "А, здесь папа Саши Семёнова? Очень милый мальчик. Но объясните ему, что он должен заниматься арифметикой" (во вспомогательном классе, где он учился, дальше арифметики математика не изучалась). Да, с арифметикой он был не в ладах. Но тот класс, в котором он учился, был такой же, как и наш класс "Б".
После девятого класса он пошёл работать на пятое УПП   сначала надомником (закручивал планки), а затем перешёл в цех.
Тут-то у нас и расцвели контакты по телефону.
Иногда и я ему звонил (любопытно, что когда это происходило, спрашивали, кто звонит   видимо, не со всеми ему разрешалось разговаривать по телефону), но чаще он. Но, в то же время, я знал, что он пристаёт, и это было не слишком-то приятно.
Оказалось, что он любит читать. Мы решили отдать ему одну из моих книг. Ещё в 1974 году я отдал ему книгу Э. Булвер-Литтона "Последние дни Помпей" (без одного тома, который я когда-то привёз в Москву, да так случилось, что он там так и оставался, по крайней мере, до нашего переезда). А сейчас я отдал ему ещё кое-какие книги. Вот по этому поводу он вместе с отцом приехал к нам.
Так мы и встретились с ним в очередной раз. Но, похоже, дальше коридора эта наша встреча не происходила.
Потом все наши контакты были только по телефону. Когда я приезжал в Ленинград на более-менее продолжительное время, звонил ему. Он же звонил мне и в Москву.
Попытался продолжить школьное образование. Но, судя по всему, это у него не получилось.
Он проходил курс реабилитации в чебоксарской школе восстановления трудоспособности слепых. Бывал, как я впоследствии узнал, и в бийской, и в волоколамской школах, а также в новой для того времени ленинградской школе. Это было связано ещё и с тем, что со временем все его родные умерли.
Как оказалось, он сам был не очень здоровым человеком.
В 1997 году он умер. В 1999 году в петербургском центре медико-социальной реабилитации инвалидов по зрению (так стала называться школа восстановления трудоспособности слепых) я встретился с девушкой, которая хорошо его знала.
Она сказала, что был он человеком трудолюбивым. И успехи в реабилитации у него были. Но здоровье подкачало. Вот  от этого он и умер.
А сейчас он был одним из тех, с кем я встречался накануне отъезда в Москву.
17. Приезд мамы
В последующие дни события развивались стремительно. На следующий день после рокового для меня сообщения папа побывал на УПП.
Там произошла процедура моего увольнения.
Потом папа стал ударными темпами паковать вещи, которые мы берём с собой в Москву.
Не менее ударными темпами он избавлялся от вещей, которые мы не могли взять с собой.
Смотреть на всё это было очень грустно. Даже Баська поняла, что здесь происходит что-то из ряда вон выходящее.
Только со стороны могло показаться, что она продолжает свою игровую деятельность. Ведь раз мы пакуем вещи, то это означает, что по всей квартире штабелями стоят коробки.
Кошки любят играть с коробками. Но почему-то у всех у них имеется одна черта: если они видят много коробок, то предметом их устремления является самая нижняя. Баську совсем не смущало, что коробки падают.
Однажды папа съездил на дачу. В числе прочего, он привёз все оставшиеся там старые мои тетради мемуаров.
В принципе именно их и нужно было записывать на магнитофон. Но другого магнитофона, кроме "Дайны", у нас не было (кассетный появился только тогда, когда я поступил в университет, да и то не сразу). Когда же он появился, было нужно использовать его по назначению, то есть, записывать на него лекции. А запись мемуаров начнётся гораздо позже, уже после того, как я закончу второй курс.
У меня осталось одно дело   кое-кому позвонить.
Звонил я Варваре Алексеевне. Но разговаривал с Вячеславом Александровичем. Он сожалел, что такой великий математик, каким был мой дедушка, так тяжело заболел. В то же время, Вячеслав Александрович одобрил решение моих родителей переехать в Москву, чтобы оказывать ему помощь.
Это значит, что он благословил нас на такое святое дело.
Дозвонился я даже до Гатчины, до Саши Вавилова. От кого-то он уже узнал, что мы едем в Москву и не удивился.
Много позже, в 1981 году, во время празднования юбилея школы, у нас состоялась короткая встреча.
Но мне надо было позвонить Элеоноре Эдуардовне. Мне был известен только один телефон   в Комарово.
Я другого телефона не знал. Но в течение двух дней я тщетно пытался туда дозвониться. Мне отвечали не очень дружелюбно: "Её здесь нет".
Потом сказали: "Она напротив, на даче, а телефона там нет". А на другой день сказали: "Она в городе". Через справочное узнал номер телефона этой квартиры (коммунальной).
И только в последний день, буквально за несколько минут до выхода, удалось позвонить Элеоноре Эдуардовне.
Потом именно по этому телефону у нас будут многочисленные контакты во время наших поездок.
Но очной встречи так и не состоялось.
28 ноября мама приехала. Приехала за мной. Приехала, чтобы уже окончательно увезти меня в Москву. Мне было очень грустно. Но время вздохов уже прошло.
И я всё же должен был подчиниться.
18. Прощание с Ленинградом
И вот настал последний день моей вольной ленинградской жизни. Вечером этого дня поезд умчит меня в Москву. В этот последний день мы совершили свой прощальный поход на Невский проспект.
Полоса тёплой погоды уже закончилась. По всему было видно, что наступает настоящая зима. Но пока ещё это самый конец поздней осени.
Мы на трамвае доехали до площади Александра Невского, оттуда на метро   до станции "Маяковская", а оттуда пешком пошли в сторону Казанского собора. Шли и вспоминали те годы, когда жили в Ленинграде.
Чем был для меня Ленинград? Самое главное, что отличало Ленинград – это ленинградское радио. С детских лет знал я имена Ростислава Широких, Регины Кубасовой, Сергея Тулупникова, Виктора Петрова, Игоря Боровика, Геннадия Воробьёва, Николая Кузьмина (последний в дальнейшем перебрался в Москву, но, судя по всему, там не закрепился), Виталия Щеглова (учился вместе с Тамарой, в дальнейшем переквалифицировался в психолога), Михаила Быкова (в дальнейшем был и на ленинградском телевидении, а в последние годы   в ленинградском метрополитене, где был признан лучшим диктором, умер в 2018 году), Галины Колосовой, Нонны Дмитриевой. Всё это дикторы ленинградского радио, чьи голоса отличались какой-то особой красотой и мелодичностью, по которой мы безошибочно узнавали, что слушаем именно ленинградское радио.
Каждое сказанное ими слово в буквальном смысле пронзало душу. Мне много интересных передач довелось слышать по ленинградскому радио. Они охватывали самые разные сферы жизни, и самые разные возрастные категории слушателей могли найти для себя самые различные интересные передачи: буквально от самой колыбели и до места пожилого человека   всё это можно было услышать в передачах ленинградского радио.
Слушал я передачи ленинградского коллекционера-филофониста Максима Малькова. Всё это продолжалось ни один год.
Здесь я учился, постигал основы наук и искусств.
А что впереди? Впереди Москва. А что в Москве? В Москве радио было не столь интересным, во всяком случае, городская радиосеть, больше "пропахшее" каким-то меркантильно-рыночным духом. Из московских объявлений, скорее, узнаешь, где, что и почём продают (да и то далеко не полностью), в меньшей степени о культурных событиях.
Но мне хотелось бы познавать культурную жизнь при помощи радио, как я это делал в Ленинграде. В Ленинграде регулярно передавали информацию о погоде, так что можно было в буквальном смысле следить за ней, даже не всегда выходя на улицу. Именно поэтому в 1972 году я вернулся к ведению календаря погоды, в 1976 году начал писать подробные обзоры погоды с указанием температуры воздуха, облачности и осадков, в прежних редакциях своих мемуаров выписывал их непосредственно в текст в качестве последнего раздела каждой главы начиная с июня 1972 года.
И всё-таки придётся ехать в Москву.
А сейчас мы не спешим уходить с этих улиц.
Я пытаюсь запечатлеть в памяти каждый штрих, запах этих улиц. Пройдёт всего несколько часов, и всё это будет по-иному.
Наверно, два часа продолжалась наша прогулка. После этого мы дошли до станции "Невский проспект", перешли на станцию "Гостиный двор", доехали до станции "Площадь Александра Невского", а на трамвае   пока ещё к себе, на Малую Охту.
Наконец, дозвонился до Элеоноры Эдуардовны. И она меня благословила на дальнейшую жизнь в Москве. Все, с кем я разговаривал по телефону в эти последние часы перед окончательным отъездом (а была среди них даже Таня Акулова, с которой я ни разу не общался в дальнейшем), желали мне обрести тот путь, следуя которым, я получу удовлетворение от новой своей жизни в Москве. А я рыдал. И был обижен на всех, а пуще всего, на самого себя: в самом деле, дожив до двадцати с лишним годов, так и не научился жить самостоятельно. Увы, так будет и после 60 лет. Я был полностью зависим от родителей, и это означало, что только они могли решать мою судьбу. Увы, практически ничего не изменится и через сорок с лишним лет, когда уже не будет родителей, когда зависимость от других людей при отсутствии поддержки может привести к тому, что окажешься в дураках: твои права нарушают, а ты не можешь их защитить. И, в то же время, чувствуешь полнейшую неспособность сделать это. Но и принять действительность такой, какая она есть, тоже не можешь. Но жизнь как-то продолжается.
Но сейчас я несколько перешёл ту границу, которая существует между моей прежней ленинградской и новой московской жизнью. А ведь до последних выводов должна пройти ещё целая эпоха, включающая в себя всю московскую жизнь, затем возвращение в Санкт-Петербург, жизнь в Санкт-Петербурге, в том числе, и созидательная. Это поездки за рубеж, которые, безусловно, обогатили мою жизнь. И вот последние годы: смерть мамы, одиночество, попытки решения проблем на прежних основах. Но возникает вопрос, можно ли считать эти основы прочными? Впрочем, судя по всему, думать об этом ещё рановато. Вернёмся к последним часам, предшествующим моему отъезду в Москву.
После этого следует начать рассказ о жизни в Москве, И обо всём, что с ней связано. И мы скоро к этому приступим. Но сейчас завершим эту главу уже традиционными разделами.
19. Из моей коллекции: оперы: "Дон Паскуале" (запись №2), "Набукко" (запись №2), "Иерусалим", "Корсар"
Опера Гаэтано Доницетти "Дон Паскуале" достаточно хорошо известна. Она часто ставится, в том числе, и в нашей стране. Её достаточно часто можно услышать и по радио. Многократно опера записывалась и на пластинки. Одну из таких записей мы и слушали.
Исполнителями оперы являются: Фернандо Корена; Грациелла Шутти; Хуан Ончина; солисты, хор и оркестр венской оперы, дирижёр   Иштван Кертеш.
Судя по всему, исполнители, по крайней мере, на тот момент были молодые. Свежеть и юношеская энергия в обрисовке образов особенно отчётливо проявились во втором акте. Здесь позор старика, затеявшего плохое против племянника (извечный в классической литературе, да, наверно, и в жизни, конфликт между дядей и племянником), и светлые голоса молодых (Эрнесто и Норина), и их торжество   это мы слышим и в музыке   всё это делает оперу очень красивой, напевной.
Опера Верди "Набукко" является одним из ранних его произведений в этом жанре.
Она возвращает нас к временам Древнего Вавилона, ко времени царствования Навуходоносора II
Одним из исполнителей оперы в данной записи был Паоло Монтарсоло.
Исполнительница партии Адигалль Катарина Манчини,  хор и оркестр Римского телевидения и радио, дирижёр   Фернандо Превитали, хормейстер   Гаэтано Ричителли.
Это одна из пластинок американской фирмы "Эверест", фирмы, которая работает по заказам коллекционеров. Как правило, выпускаемые этой фирмой пластинки определяются как "псевдостерео". Но к каким бы ухищрениям ни прибегали при выпуске таких пластинок, нередко оказывается, что, хотя в оригинальных записях принимают участие выдающиеся певцы, выдающиеся дирижёры   нередко бывает так, что записи звучат искажённо, фальшиво, так что порой трудно поверить, что слышишь этих знаменитых исполнителей. А нередко при воспроизведении оказывается, что звук получается скрипящий, сверлящий, пилящий   словом, какой угодно, но не тот естественный звук, который обычно слышишь в оперном театре или в концертном зале.
К сожалению, досадный пример такого брака (причём брака, за который могут быть заплачены большие деньги   ведь эта фирма, располагающаяся в Лос-Анджелесе, выпускает свои пластинки малым тиражом   не более 100 экземпляров на весь мир   как раз является данная запись оперы Верди "Набукко".
Лишь человек, более основательно знакомый с этой оперой, слушая эту неудачную перепись, может составить себе представление о том, что он слушает именно её. К счастью, у дяди Миши была ещё одна, возможно, ещё в большей степени уникальная, запись этой оперы, причём подлинник, а не реставрация. И мы будем иметь возможность слушать её, о чём поговорим в дальнейшем.
В самом конце октября, в тот самый день, когда маму взяли в больницу, я слушал оперу Верди "Иерусалим". К сожалению, подлинного содержания именно этой оперы я не знаю (кстати говоря, очень во многих случаях это будет повторяться). Но музыка красивая, оркестр (а это трансляционная запись) звучит отчётливо. Одной из ведущих исполнительниц здесь является уже известная нам Лейла Генджир.
Солисты, хор и оркестр театра "La Fenice" (Венеция), дирижёр   Джанандреа Гаваццени, запись по трансляции 24 сентября 1963 года.
Голос Лейлы Генджер здесь звучит особенно сильно. Гурьев был прав, когда сравнил её голос с голосом Марии Каллас. В данном случае это как раз и чувствуется.
"Корсар" - эта опера была написана по поэме Байрона
Музыка так же красива, мелодична. Да и вокальные партии, особенно тенор и сопрано, выписаны настолько ярко, что человек, прослушавший эту оперу, несомненно, испытает наслаждение неизъяснимое.
Исполнителями оперы являются: Хосе-Мария Каррерас; Монсеррат Кабалье; Джесси Норман; Джан-Пьеро Мастромеи;  Амброзианский оперный хор, королевский филармонический оркестр (Лондон), дирижёр   Ламберто Гарделли.
Судьбою было предназначено, чтобы эта запись была бы первой.  И в данном варианте она звучит отлично. Это обеспечивается участием выдающихся певцов. Среди них особенно заметным был Каррерас. Тогда это был ещё довольно молодой певец, но впоследствии он завоевал буквально весь мир.
Особую известность он приобрёл в связи с участием в концертах трёх теноров (Плачидо Доминго, Лучано Паваротти, Хосе Каррерас), которые проходили во второй половине 80-х - начале 90-х годов.
В коллекции дяди Миши есть ещё одна опера с его участием (тоже трансляционная запись), о которой мы в дальнейшем поговорим.
Мы также слушали и некоторые другие оперы.
Это были неполные оперы, монтажи. Два из них мы получили по обмену с Рубенчиком. Оба монтажа были выпущены в ГДР фирмой "Этерна".
Это монтаж оперы Вебера "Эврианта" и оперы Франсуа Обера "Фра-Дьяволо".
В них, в частности, мы слышали голоса Джесси Норман и Николая Гедды.
Мы также слушали оперу Верди "Аттила" с участием Руджеро Раймонди и Карло Бергонци. Это считается наиболее удачной современной записью. Однако мне представляется, что голос Карло Бергонци в данном случае звучит слабовато.
Слушали мы также оперу Верди "Травиата" с участием Марии Каллас, Джузеппе Ди Стефано и Этторе Бастианини, трансляционная запись из театра "La Scala", 1951 год. Исполнение отличное, однако бросается в глаза, что один из слушателей на протяжении всего спектакля немилосердно чихал. Любительская запись даже в столь далёкое время зафиксировала такой курьёзный случай.
20. Моё чтение
В этот период я прочитал роман Юлиана Семёнова "Майор Вихрь". В своё время (1967 год) по этому роману поставили фильм. Мы смотрели его как раз в то время, когда находились в Москве. Но, по правде говоря, многое тогда ускользнуло от меня. Сейчас эту книгу мы увидели, когда были в магазине "Рассвет" летом 1977 года. Но когда папа узнал, что я читаю эту книгу, он сказал: "Но это же   детскость". Да, написано, в качестве первоисточника для нашего брайлевского издания было использовано издание издательства "Детская литература". Действие происходит в 1944 году в Польше, в Кракове. Всё более и более очевидным становится, что немцы проигрывали войну. Одним из стратегических направлений был Краков.
Но это   лишь одна тема. Здесь же судьба Кракова, немцы собираются его взорвать. Майор Вихрь является одним из сотрудников советской контрразведки, действующей в этом городе. Сама же эта книга читается как хороший добротный детектив.
Как оказалось, этот роман является частью большого литературного сериала, главным героем которого является советский разведчик Максим Исаев, действующий в этом и последующих романах под фамилией Штирлиц.
Я также прочитал книгу супругов Бобровых "1001 день в Рио-Де-Жанейро". Бобровы   это сотрудники торгового представительства СССР в Бразилии. Мы погружаемся в жизнь города Рио-Де-Жанейро. Я даже получил подтверждение своей догадки, высказанной в 1968 году о названии города. Название "Рио-Де-Жанейро" переводится с португальского языка, как "Январская река". А почему город получил такое необычное название, есть сюжет, но, к сожалению, я его не помню. Мне кажется, что я там побывал, подышал тёплым южным воздухом страны Бразилии, купался на пляжах Копакабаны, ел разные необычные фрукты и мороженое. Мне кажется, что здесь много прекрасного. И так хочется уехать в страну вечного лета и жить там.
Но приходится переезжать в Москву, которая вдруг стала для меня чуть ли не местом ссылки. Изменится ли моё отношение к ней?
Как оказалось, радикального положительного изменения не произойдёт. Даже то, что Москва стала местом моей учёбы и работы, не способствовало положительному образу Москвы. Жить же надо где-то в другом месте. Но уж это совсем несбыточная мечта.
А пока продолжим наш рассказ.
Мы завершили вторую часть моих мемуаров. Дальше начинается рассказ о моей жизни в Москве: о раздумьях о будущей жизни, о поступлении в университет и учёбе в университете, о моей студенческой и аспирантской научной работе, о работе в отделе социальной реабилитации слепоглухих, об освоении и использовании компьютера и о многом другом. К рассказу обо всех этих событиях мы теперь и приступаем.
(продолжение следует)