Салют...

- Friends come in and out of our lives, like busboys in a restaurant… («Stand by Me»)
 
 Кроме велосипеда, на котором я так и не научился кататься, «Салютом» назывался и пионерский, а позднее — просто детский лагерь. Если бы Питер Пэн и правда существовал, он наверняка жил бы именно там. Это была сама суть детства, его квинтэссенция.

Столовая представляла собой огромную открытую веранду, где вкусно пахло, звучал звон посуды и бодро перекликались голоса. Танцевальная площадка находилась недалеко — такой же открытый павильон на возвышенности, дополненный сценой. Каждая дискотека превращалась в настоящий музыкальный фестиваль под открытым небом. Даже дождь не мешал — танцуешь под любимые песни и любуешься закатными сопками, лесами, а потом и звёздным небом, где медленно проплывают самолёты и спутники. Сам лагерь располагался на одной из этих сопок, и казалось, будто ты на вершине мира.

Сколько я ни смотрел позже фото и видео о детских лагерях — действующих и заброшенных, — ничего похожего не встречал.

Утро начиналось с Высоцкого — в радиорубке кто-то особенно любил его песню про утреннюю гимнастику. «Зарница» превращалась в весёлую суматоху: беготня по лесу, спорные «убийства» и «раны», погоны, сорванные не по правилам. А автомат Калашникова с холостым магазином, который притащили вожатые, добавлял не столько правдоподобия, сколько шума.

Эмблему нашего кубрика пришлось рисовать мне. Олег заикнулся, что я учился в художественной школе, которая в реальности была кружком рисования. Но результатом остались все довольны и проходя мимо стенда со стенгазетой я чувствовал себя художником на собственном вернисаже.

Была неплохой в «Салюте» и библиотека — именно там я впервые прочёл «Дубровского» и «Бородинское пробуждение». Имелся и видеосалон, где крутили все новинки проката. По возвращении домой я понял, что всё, что показывали по кабельному, я уже видел в лагере.

Каждый находил там свой тихий угол. Мой был в фотокружке. Мы учились не только нажимать кнопку чёрно-белой «Смены» (что и правда несложно), но и заправлять плёнку в бачок в полной темноте, чтобы потом самостоятельно её проявить.

Со многими, с кем тогда сдружился, я больше никогда не виделся. Единственное, что нас связывало — это память. О времени. О месте. О том лете, где каждый чувствовал себя бессмертным.