Долгая Волга

 
               
               

               
               

               

                Иронические премудрости
               

                В трёх книгах


                Книга первая
               











                Москва - 2020
                Издательство «Художественная литература»



                Рецензенты:
Е.Г. Антосенков – доктор экономических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации,
Л.А. Костин – доктор экономических наук, профессор.
М.В. Ладилова – кандидат филологических наук, доцент.

               
       Мы видим жизнь 1990-х и последующих лет. Видим стремления людей, их надежды, борьбу и коллективную волю. Они показаны в переломный момент истории. В период распада и становления новой государственности. Возрождение малого и среднего бизнеса было одним из главных стержней укрепления блага народа и спасения страны от развала.
 Идёт борьба с кризисами, геокоррупцией, бандитизмом, клановостью… за активную личность, социальное государство и многоукладную форму собственности. Закономерности превращения массы безработных в организованную силу новаторов и предпринимателей выглядят как главная идея произведения.
Перемены вершились в каждом лице. В каждом жило чувство величайшей тревоги, не осознающее себя таковым. В каждом жила своя боль. Это было началом стихийного  порыва проявления воли в переделке себя, чтобы выжить. В накале жестких битв и скандалов зреет передовое и предприимчивое сердце человека. Васёк Чемоданчик, Нинок Позднячок, Пётр и Анна, близкие им по духу лица нашли свою правду на крутой дороге жизненных перемен. Мир их полон живительной силы. Она во всём: и как дышит человек, и как бьётся пульс эпохи. Она и в пытливых речах, раздольных и потешных песнях и непростых судьбах. И любовь тут неистова, и неиссякаема. И отдает трагической красотой совершённого поступка.






























                О философии иносказания в творчестве автора
Опираясь на формы синтеза стилей угадываемых писателей и эпох в XVIII-XXI веках, автор произве-дений о Долгой Волге считает, что претензии сегодняшнего «стилевого плюрализма» на рассудочно-чувственное постижение жизни характеризуются как иронические. Поэтому к мыслям, чувствам и поступкам персонажей описываемых событий он относится скептически.
Повествователь убеждает, что в современной литературе феномен так называемого «стилевого плюрализма» напоминает не стиль эпохи, а эпоху кризиса стиля. Структура произведения обусловлена парадоксом сопряжения этических и временных рамок. Профессиональное и бытовое, сказочное и обыденное, криминальное и мужественное, прошлое и настоящее порой размещаются на небольшом отрезке пространства. Чтобы запечатлеть противоречивый опыт человека, раздвигаются границы времени. Достояние ума всё чаще то сходится, то расходится с достоянием сердца. Зеркалом вышеупомянутого стиля в литературе представляется современное управление во всех структурах общества и государства в стране и мире. Такое явление ведёт к дегуманизации личности, глобальным проблемам современности и войнам.
С целью более глубокого анализа новых отношений между людьми и миром, отражающих особенности социального бытия, расширена форма реализации иронии.
Барочные, экспрессионистские, романтические, сюрреалистические, другие элементы художественных направлений автор демонстрирует в своих художественных концепциях как иронические типы для подчёр-кивания метафизичности, эмпиричности картин «стилевого плюрализма». За ними скрыт симулятивный характер культуры и стратегический статус иронии, присущий модерну и постмодерну. Запечатлены особенности иронической подачи материала - обольщение, обман, подражание и т.п. «Стилевой плюрализм» в основном отображён не через синтез, а через контраст разных стилевых потоков информации, что подчёркивает комический характер, игру возможностей, создает искусственность пространства.
Авторская модель отображения действительности охватывает три основные стороны предмета иронии. В этом её феномен. Риторическая сторона имеет коммуникативную природу, пафос, двойственность смысла, наличие противоречия между утверждаемым смыслом и скрытым, подразумеваемым, или истинным, содержит эмоциональную окрашенность текста и интеллектуальный характер его восприятия. Эстетическая сторона проявляет себя как вид комического. В ней запечатлены эмоциональные отношения человека к миру. Это ценностно-ориентированное, критическое отношение к явлению, направленное на раскрытие противоречия и утверждение идеала. Мировоззренческая сторона представлена через контраст, противоречие и, выявляя прямой и скрытый смысл, имеет целью сознательно-активное восприятие и осмысление противоречия, содержит положительную и отрицательную динамику явления, где отрицание является неизбежным следствием утверждения.
Наряду с известными функциями иронического содержания текста выделяется прагматическая функция. Она служит углублению в область специального знания, научной идеи.
 Ироническая форма обнажает проблемы совместимости человека с человеком, коллективом, страной, миром на основе складывающихся противоречий времени. Например, «быть рядом, но не вместе», «своё и навязанное извне», «начатое и незаконченное» и другое.
Использование иронии в произведениях является необходимым условием изображения изменений психики человека, его духовных издержек в эпоху перестройки миропорядка.               
                М.В. Ладилова, кандидат филологических наук, доцент.


               
 События основаны на принципе художественной типизации. Исключение составляют открытые научные данные, научные знания и научные факты в области СМИ, экономики и психологии. Документальной базой для написания произведения послужили личные исследования, архивные материалы, научные и литературные источники, сообщения СМИ, рассказы очевидцев, фольклор, мифы…
Любые названия… имена, фамилии, прозвища, звания, должности персонажей, организации, партии, страны, республики, регионы вымышлены. Любое сходство с живыми и неживыми людьми, а так же с реальными названиями и событиями случайны.

      


                               
                Все вещи - в человеке и труде
               
               
Гордые люди... Живут под одним небом. Поднимаются рассветом. Баюка-ются звездами. Но как зажить получше, каждый думает сам.
Кто-то с далёких юношеских зорь мёртвой хваткой въелся в частное хозяй-ство. А кто-то в коллективное.
Приспосабливаются?
Жизнь заставляет… Ходят в обнимку. А как схлестнутся между собой, то пошли спорить да вздорить... Словно детство в них заиграло.
То Стенька не сдаст, то не уступит Фенька. Брань соседний порядок домов слышит.
Скандалы у них будто в крови. Ведутся от рода к племени. Начались, гово-рят, с того, что в давние-предавние времена, одна человеческая ветвь пошла дорожкой сердца да пользы; другая – тропкой наживы и обмана. И поодиночке скатились в пропасть, где ни пожать, ни посеять, ни любить по-человечески…
Неужели труд то отделяет, то соединяет достояние ума с достоянием серд-ца?
Спрашивают себя, как судьбу, и - не находят ответа. Только из беды каждый по-своему выбирался. Один «кружился ужом; другой, что дитя, – через голову кувырком».
                ***
К 1990-м годам верхушка страны… раструбила миру о перестройке созна-ния и базового уклада народа. Сердце человеческое, мол, по природе алчное. Жить по совести не может. Нужны перемены. Куда? Наверное, в сторону раз-думок...
Спокойная жизнь дотухала. И чем-то напомнила холерный год, который не-ожиданно и тревожно спустился с небес.
Учёным, хозяйственникам… правительство в кулуарах раздало награды. А науку и ещё крепкие хозяйства… заморозили. Много разорили, разграбили.
Кругом битые дороги, мусор. Больно глядеть на непривычно холодные за-кутки родимых домов. Когда-то цветущая, родина теперь под аплодисменты дальнего зарубежья сползала в глубокий обвал.
Росло запустение. Бывало, газонефтяная палочка-выручалочка задирала нос перед всей промышленностью. Теперь и она упала в цене. В отраслях неразбе-риха. Простоволосые головы кружит страшный вихрь нищеты и дефицита.
Реформа с крикливыми чужестранными игрушками и наклейками оказалась красива только цветастым передничком. Но душа, душа звала в лучшие време-на…
Было, да было всего…
Будто пыльным мешком оглоушенный, народ в чёрном омутке надежд от-крывал небольшие хозяйства.
Некоторые искали объяснений всем приключениям, которые так внезапно свалились на их бедную голову. И, в конце концов, засыпали разного ранга на-чальственные столы предложениями по выходу из хаоса. Спасительную соло-минку от голода народ разглядел в малом хозяйстве. Мол, в тесноте, да не в ссоре!
***
С низовья Волги и запада неспокойные ветры дышали сыростью над голо-вами прохожих из-под кустистых чёрно-бородатых туч. В борьбе за жизнь с треском падал на  заброшенных полях привычный глазу сухостой.
Из открытых карманов рубах безработные попрятали в сумки «страховоч-ные» бумаги, ожидая непогоды. Это зацапанные потными пальцами рекомен-дации с прежнего места работы для нового начальства. Они хвастливо вскиды-вали сбившимися чубчиками перед коллегами, щеголяя словами из спаситель-ных бумаг об их примерном воспитании и поведении. А к вечеру некоторые из них уже оказывались в наручниках. Оказалось, что дорогую любовь, что когда-то расцвела в сердце на школьной тропинке, пытались придержать возле себя на ворованные деньги и драгоценности. Теперь горечь утраченного и потерянного чёрным пеплом оседала на донышке молодых душ.
Основная масса на словах атеисты.
Вот идут с собеседования «живые глаза». В дубликатах бумаг важные места на бегу метят божественным крестиком.
Не всякое начальство готово слушать от кандидата на работу идею о гос-контроле над их фирмами. Считали, что их организацию непременно обойдут стороной. О себе прежде душа болела, о тёплой каморке, жинке, семье и доме.
Некоторые, из жаждущих работы на управленческие должности, знали о противоречиях в законах между ветвями власти по части бизнеса. Глаза их ту-скнели при неудобном вопросе. Лишь незаметно теребили карманы с завязан-ными мамками узелочками на платочках. И молили Всевышнего, чтоб их больше не спрашивали об этом. Устроившихся на работу за ошибку в инфор-мации лишали зарплаты. В наказание велели съедать «защитный» кусочек зем-ли, что в узелках с малой родины, который носили с собой последние дни.
Чудеса какие! Кто же их обережет от случайных невезений? Все такие ти-хохонькие умнички кажутся на испытаниях. Всё у них, как впервые. Боязнь не угодить… кротость… Раньше по-другому было. Дикость какая!
Зато они с удовольствием друг перед дружкой демонстрируют предложения по минимизации процентных ставок их организации по кредитам. Хорохорятся, широко улыбаются. Однако отношения с бизнесом у них редко у кого бывали. Но в мечтах они все - удачные работники фирм.
Финансовые же просчёты молодых дорого обходились как фирмам, так и новичкам. Даже красивые ножки на каблучке редко кого спасали. Некоторых травили ядом, других обливали кислотой. Начальники ценили больше, если ра-ботницы улыбались. Неулыбчивых же увозили силой под тенистый бережок на ночной гурман.
Записывали новые идеи для организации на диктофон. Свои речи ставили рядом с преуспевающим теоретиком или практиком по управлению хозяйством и командой. Многие голоса успешных «знатоков» от управления оказывались поддельными. Начальство догадывалось. Тогда похожие уловки при устройстве на работу стали больше проходить у тугобровых и длинноногих юбок.
Зайдем тихонько в комнату к кандидату на работу. Глядите: собранные на-кануне крупицы советов, он тайно метит своей кровью. Обводит месяц, день и год. Предложение его сообщает: мол, не бизнес для подготовки кадров важен сегодня, а кадры под нюансы бизнеса.
То здесь, то там - плач. Проглядывает за многими семьями и фирмами га-дючина тёмной жизни. Если заем денег человеком у фирмы не погашался в срок, а его жена или подружка отказывались отгулять выходные дни с началь-ством, то самого новатора продавали в рабство.  Жену, подружку или детей увозили в гарем.
 Копии предложений к правительству страны «О стандартизации, сертифи-кации товаров, регистрации и ликвидации фирм для борьбы с административ-ными барьерами» крепили дома в белые рамки под стекло. Считали: если идея подана или принята к изучению, доработке и внедрению, то девичья или юно-шеская мечта о счастье непременно сбудется.
И каким же бывает вечер горячим после пережитого дня!
Вот из потайного кармана кандидат выуживает важное предложение по обеспечению государством бизнеса специнформацией. Просит, умоляет сооб-щить – о состоянии рынков, товарах и услугах, источниках сырья (природных, материальных, финансовых), о снижении налоговой нагрузки на фирмы. Перед ним с грохотом закрылась  государственная дверь. Мол, ваши предложения не по адресу!
Разве могло быть такое отношение между людьми в прежнее время?
А под каждой начальственной дверью люди просят, позорно унижаются, разве что не ползают на коленях и прилюдно не целуют высокопоставленную туфлю в кабинете.
Другой кандидат на работу суетится. Подает новую идею в конверте. Он просит за друга. Тот пишет: «Верю в тех, кто крошки в рот не брал, умирал от болезней, но сумел передать наболевшее предложение бизнесу». Дальше строч-ки пытались донести совет фирме по качественной обработке информации и современному обеспечению ей сотрудников. «Может, кому из однокашников мои предложения покажутся близкими и тёплыми, ведь они согреты дыханием малой родины».
На уголке письма приклеены купельные волосы новорожденного. Видимо, его мать сохранила их когда-то, чтобы малыш вырос крепким и здоровым. И помнил в лихую минуту  мамкино плечо.
От родного семейного стола до вечерявых скамеек тянется из окна свет. От чарки крепкого между молодыми и пожилыми вспыхнул спор о начальстве. Рассуждают, как молятся о качестве и доходности труда. Об обещанной и фак-тической оплате. Строчится предложение о взаимоотношениях работника с на-чальником. О влиянии их на микроклимат коллектива.
Ломаные тени и обрезки смешков чудят под окном. Недоросль под малин-ником тешит девок и обсуждает задевший за живое слетевший из окна разговор.
 Не всё гладко да сладко было у новаторов идей. Сколотил вон один бригаду свою, а прибылью делиться с «крышующими» структурами не захотел. С ним, говорят, долго не чикались. В стенку стройобъекта замуровали заживо. Теперь айда-пошёл, гуляют. И об этом ходят слухи…
Поутру, когда стынут зори, главные идеи-предложения, рожденные застоль-ем, кандидаты «добивают» и заучивают наизусть. При удачном стечении об-стоятельств, они найдут что ответить.
Рвутся, тянутся смолёной ниткой к начальству идеи об улучшении матери-ально-технического обеспечения, обожженные глазами домашних и сдобренных слезой. Сопровождают их наспех выхваченными цитатами из умных книг. Правда, над такими предложениями больше волнуются те, кто уже в штате, но рвётся на повышение…
Подолгу кандидат въедается взглядом в новые предложения, высмаливает пачку сигарет стихающими вечерами.
А кого-то уже взяла за горло новая задумка. Со щепоткой земли с могилы стариков под свечой за пятидесятиграммовым стаканчиком луну высиживает. Нянчитcя с идеей, молитву читает. Так производственная нужда сливается с ве-рой… С верой в завтрашний день!
Уже и новый рассвет занялся над городом. А в приличной компании за «ме-сто под солнцем» уже готовы побороться настырные, до кончиков ногтей, кан-дидаты.
По принятым предложениям приняты решения. Порядок, сроки исполнения и контроля. Под легкий ветерок летних платьев и рубах кандидаты проходят обкатку в отделах.
На сегодня на запись к священнику уже не попасть. Желающих просить Бо-га, чтобы не сорвался процесс реализации новых идей и чтоб не попёрли с ра-боты, полным полно. Кто-то пришел просить о духовном воскрешении мучени-ка, которого не простила крышующая организацию банда. Его поймали ночью. С работы шёл. Ноги по колено опустили в раствор цемента. С криком первых петухов бросили живого в реку.
Государственным мужам, до ранга которых и шапкой не достать, поступили свежие предложения по контролю над механизмом небольших хозяйств. На-чальство радо радёхонько. На лицах поигрывают озорные улыбки. Сегодня предложения не принимают. Начальство само стучится с докладом в высшую инстанцию. Предложений куча. Реализовывать некому.
Парочка работников спешно покинула высокие двери кабинета малого хо-зяйства. Пополз слух: предложили эти «товарищи» ввести прозрачность управ-ления для начальства не только на фирмочках, но и по всей стране, на всех уровнях власти, чтобы одолеть коррупцию. Дело-то важное…
Через тройку дней узнали от прогуливающейся парочки бережком речки: один, грят, уволился. Другому предложена пониженная должность…
Уже к вечеру в семьях новаторов заговорили о проклятой судьбе. Вспоми-нали прошлую власть под портретами умерших родных и близких.
Неподалёку сбежались на крик об утопленнике в канаве. И удивились его силе и воле. Утопнул, сказывают, с идеей всей жизни, которую привязал на шею в целлофановом пакете. Пакет с идеей обвязан георгиевской ленточкой. Подписался автор, как подпольный разведчик: «Жил и погиб без славы, но во Славу Родине и Бизнесу».
Ахнули все…
Он, оказывается, при жизни предлагал создать Единую службу управления малым хозяйством и вести ею корректировку стратегических задач. Доброволь-ная смерть ускорила доставку его идей в самую наивысшую инстанцию.
Ну, времечко… Живые борются. Мёртвые воскресают - в идеях!
С неба сошла полночь.
Начальник, кто ещё верит в прогресс, всё стоит на балконе. Ждет луны и молит небесные силы о денежной помощи фирме, снижении ставок по кредитам. Потом бьётся об пол. А чтобы жена, как мамка, не подергивала за рукав и не мешала церемонии, обещает своей сердечной отдых на благоухающих зеленью тропических островах и просит попутно не спешить с разводом…
Кажись, с гитарами идут? А потом – бац - и гармонь… Ветер повеял тёплый. Вслушайтесь: о чем тут поют?
О новаторах, о трудной судьбе, об отборе кадров и работе с ними… Только начальство полюбило душою больше тех, кто в их честь к юбилеям закатывает сногсшибательные гимны.
***
Однако энтузиазм и «великий почин» в душе помогает не всем. Всегда ос-таются разутые, раздетые, неуверенные и неустроенные. Сытые светлоголовые и простоволосые… Те, кого закружила однажды звероватая «перестройка». Те, кто потерял надежду на спасение и жизнь, но вынес  маятку мучений под хищ-ной рукой человека, под паутиной лживой пропаганды о светлом будущем.
Высший свет нации –  новаторы, первопроходцы – топились в вине. Стре-лялись. Клали наземь свои кости под взрывами бомб. Выбрасывались из окон. Унижались. Истлевали в ужасе болезней. Сгорали на дорогах, в транспорте, у подъездов домов и контор. Это было мирное время. Но они были в самом гор-ниле переплавки судеб. Они были там, где под истошные крики, стоны больных, умирающих и покалеченных жизнью реформа протискивала к человеку чужебогие щупальца.
На кладбищах море цветов…
Нет. Не кладбища людские должны расти и цвести, а люди, ещё полные жизни!
И всё же бизнес выстоял…
И тем счастливцам, которым удалось выжить, до смертного часа не забыть этих побед и трудной любви на малом трудовом фронте.
***
Когда в пруду забот согласья нет, то и водица горькой мутицей цветёт. Чёр-ную дичинку размолвки люди, хотя и не скрывают, но и поделать с ней ничего не могут. Жизнь, говорят, план подскажет – как быть и куда править… А до-рожка к заветной цели – как лучше жить? – что и долгая Волга, станет все же вечной, обновляя живительную гладь ключевыми источниками...
                Из воспоминаний очевидцев














ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
На улицы, ещё полные любви и задора, выпроводила безработицу крайность нужды. Подняла голову и переросла рождаемость - смерть. Раньше срока за-брала к себе цветущих, весёлых, способных, но покалеченных жизнью.
Цены на нефть вырвались из-под государственной узды. Не одна опытная рука пыталась предотвратить их падение.
А уже с юга снова шло к нашим землям неспокойное черноталье туч от во-енных событий в Ангистане.
Казалось, пропитались насквозь далёкие и скромные дворики не только за-ливистым звонким смехом, но и человеческой кровью. Закружились возле на-сиженных мест родимых семей невнятные тревожные слухи, похоронки и слёзы.
Добротная одежонка, уют, врачи, забота, благополучие, полное спокойствие в домах теперь только снились.
На городской площади в Обломове смеются, радуются, скачут на одной ножке, как дети. Врут, матерятся по-взрослому, рвут в клочья бумагу.  Врут и рвут. Неужели забыли, что находятся на публике? Все как перебесились.
Поодаль лица встревожены. Остылые от надежды на спокойную жизнь, размыты временем.
Потонули в надтреснутых и опохмелённых хрипах разгуляй-голоса. Пото-нули иступленные улыбки, овации, фасады домов и прохожие. У одних молоко на губах не просохло, а сгрудились сюда же, к зданию. Народ, разобранный яз-вой скандалов с семьёй и начальством, кажется, не тянется к какой-то мечте, а мечется взад и вперед. Люди сталкиваются друг с дружкой; шутят, выуживают подоспевшим взглядом знакомых, читают стихи, парят анекдоты.
По-школьному шаловливо и тревожно на душе, как от вещающей о неиз-вестности струнке.
- Праздничный сабантуй, да и только!
Двери и окна облепили качающиеся люди и мухи. Это в новоиспечённой организации «ярмарка вакансий» задыхается. Дышит ровно одна только пло-щадь. Словно спешит живучестью своей порадовать  юный глаз.
Судят, рядят, кучкуются, толкаются и даже дерутся. То здесь, то там выка-зывают люди манеры своих мамок и папок. Хотят выбраться из неудачной жиз-ненной ситуации. Ищут возможности и словом, и силой избавить себя от на-хлынувших на их родные семьи забот. Цель, впрочем, у всех одна – как полу-чить подходящую работу, а способы её достижения разные… Одни готовы про-явить себя в деле; другие не прочь и в подхалимаж пуститься – лишь бы плати-ли.
- Как не похожи они на деревце с разными ветками! Как не зеркальны они!
Скорее, это параллельно сросшиеся жизни, как автор и оппонент, которых сперва лихо крутит в уличном танце, затем гнёт, ломает и мнёт накатистый ве-тер перемен. Но здоровые силы всюду – от края до края всей площади и дальше по городам и весям уже набирают силу.
Весело текут ручейки пронятых работой лиц к проходу в содомный улей здания. Причудливо ломаются, раскачиваясь, тени на суетливых ножках. На-встречу им вымётывает толпа недовольных и равнодушных с чуть запрокину-тыми назад головами, раскрытыми ртами - ловят свежинку воздуха.
Более юркие толкаются, ломятся в двери, готовы взобраться друг дружке на голову, как будто их только что с урока по домам отпустили, тут же создают заторы, протискиваются, подминают ближнего, чихают, сплёвывают, с руганью растекаются небольшими волнами по главной площади города.
Привыкшие к дому, одеты не по-офисному, без галстуков, строгих фраков и других парадных прибамбасов. Гордецы, те в крахмальных рубахах и брюках в стрелочку - «обрежешься». Только тает надежда на работу в глазах соискателей с каждым сорвавшимся листиком с дерева. Зашуршит он по асфальту, гонимый ветрами, как отживший, пожухлый лист. И кто знает: где его завтра пристанище, где его ждёт последний уголок.
Ползучая масса столпившихся тешит горло и сердце напротив окон город-ской администрации. Их выдает голосистый дух, многоцветье надувных шари-ков, триколорных флажков, будто неожиданно вернувшихся из предалёкого прабабушкиного детства. Они сливаются с солнечно-белым светом голубого неба и красной верхушкой здания. Исправдом нежится на солнце и время от времени держит глаз на собравшихся через волчок проходной.
На площади вычувелистые ручонки мило кустятся над их головами.
- Об уважении простолюдина что-то не слыхать… Можно подумать: орато-ры - «Божьи одуванчики» о возросшей предпринимательской активности голо-сом из будущего увещевают толпу.
А толпа качается, гудит, расходится шумом, неожиданно вздрагивает и взвывает:
- Сдалось ваше счастье:  без работ оставили.
- А ваше, что… лучше было?
- За собой гляди: перебиваешься с воды на квас, прозеленел аж.
- Требуют добрые руки кругом. От нас требуют, а от себя?
- Цифры в морду народу тычут с телевизоров да розовые картинки. Вот как с нами разговаривают.
- Даёшь лучшую жизнь каждой семье?
- Вон микрофонят опять… Слыхать, на уступки пойдут.
- Поддержим, ежели че-его!
А с другого края дома администрации, напротив организации, где открылась «ярмарка вакансий», наискосок срезанная холодком тени, цветёт, растёт и ширится под солнцем иная толпа. Она, кажется, насмерть срослась с много-обещающими красками голубого неба.
Зеваки, по-уличному гыгыкая и улюлюкая, заглядывают в окна почти стек-лянной постройки, где проходит собеседование с соискателями работ. Фасад здания выходит прямо на площадь при администрации и, кажется, упирается в бок толпы. Начищенные окна стоят нарастебайку, с широко растопыренными створками.
Косые лучи солнца, будто хозяева положения, по-детски выставляют напо-каз публике ломающиеся в окнах тени кадровиков.
А вот из далёкого и «сказочного» зарубежья кнопочная диковина с мините-леэкраном, что разместилась на ладошке у митингующего, выудила красиво идущих с игрушечными машинками, слониками, зонтиками и куколками. Слышны из диковинной коробочки даже зевластые и непересыхающие речи со-бравшихся на протестную акцию.
Они требуют работ. Требуют денег и лучших условий труда. Тяжелый и торжественный случай выдернул их из тёплых домов.
 И как удивительно похожи они на здешние толпы протестующих!
 - Всмотритесь: также переживают за свой завтрашний день, за своих стари-ков и детей. Такие же заискивающие лица почти по всему белому свету. Такие же, затравленные обещалками хозяев положения, лопнувши и недовольные го-лоса протестующих. Такие же добрые, вымученные бессонницей и тревогой глаза. Их положение известно науке и практике предпринимательства…
И там и тут ищут доброго к себе отношения.
Цветные плакаты, транспаранты, митинги, безработица… - слабинка наро-дов. Их подходы ещё дышат верой в добрых хозяев компаний, партий и прави-тельств.
На площади доверчиво, как малышня, крутится много розовощёких, с брюшками, а также лишенных последнего крова нищих, бабок и дедушек. Ус-тавшим, измученным ходьбой по инстанциям, им  бы отдыхать в тенистых куд-рях памятного сада. Но связали они тоскливые голоса с толпой, вытянув в струнку хилые шеи, остатние силы, вынашивая надежды. Им под покровом праматеринского одеяльца такая жизнь даже и не снилась.
Топчут калёную солнцем плиту асфальта и совсем молодые. Видать, ещё зелёные, далёкие от трудового возраста. А есть, которые ещё держатся за мам-кин подол. Тычутся неопытные досужие носики то в один край кипящей толпы, то в другой, волоча за собой мягкие игрушки. Того и гляди ошпарит чей-нибудь нос убежавший кипяток сил из людского котла. Здесь жалиться некогда!
Охота всем, - что старому, что малому – побыть вместе. Охота всем тепла и уюта. Мысль проста и понятна. Но каждый её понимает по-своему, пока  нянчит в себе.
Бесхлопотные парочки нарезают катульки кругов возле кучкующихся. Жмутся, ухмыляются, воркуют, лаются, что распаленные бабки.
Задевают нерв скалящихся полуголых зевак, которые поднялись с беззабот-но-жёлтого песочка пляжа.
Кажется, сегодня необычный день!
И, кажется, вывернулась серая  полуголодная жизнь изнанкой. И цветы ра-дуги собрались на сабантуй, который хочет не только веселинки людей, но и не прочь с ними поговорить о наболевшем. О будущих заработках. И поэтому, видно, порожнят надутые полушариком щёки потерявшиеся лица, изгоняя вся-кую чёрную мысль. И поэтому пытаются подкатить друг к дружке с жальчин-кой, на «вежливом носочке», тронув сердце собеседника за самое донышко. И хорошо, что ещё держат ноги, не подвёртываются, опьянённые заботой и уста-лью, и сдюживают нервы.
Можно подумать, будто наспех подсёдланный гигантский жеребец уронил их со своей хребтины. И они, оклемавшись, поднялись всем миром на обидчика. Экое диво!
В серёдке толпы, что напротив оконных глаз организации, некоторые рабо-тодатели или их представители глядятся совсем приветливо и почти по-домашнему; даже, кажется, готовы выпрыгнуть из штанов. Ноги, руки, губы подтанцовывают без устали. Хозяева, только что созданных и неокрепших хо-зяйств и солидных кооперативов с романтическими названиями на все лады подлаживаются под соискателей работ; глазки маслятся.
Только каждый кулик и хромая утка своё болото хвалит. Только на язычок тут все в «доску» свои – слесари, токари, плотники, кузнецы, жестянщики, вальщицы, мойщицы, разнорабочие и прочие, – но в глазах соискателей они, непременно, директоры и профессоры! Только у каждого, по их мнению, луч-шие условия труда, лучшие команды тружеников их тыла, лучшие заработки, лучшие девки и обхождения с подчинёнными.
Только вваливай – не хочу!
Белые кофточки ножками, бровками, речами, разливающимися, как парные речки после дождя, заботливо обхаживают соискателей. Блестящие папочки, правда, из кожзаменителя, сразу не отличить, обжимают их по-свойски коль-цом. Тут в глаза «обворожителям» такого «светлого дня» лучше не засматри-ваться. «Просватают» за непонюх табака. За любую никудышно-дешёвую рабо-ту. Если, конечно, совсем не обманут с ней.
- Похоже, это орудует авангард! На прорыв брошены «лучшие» начальники разного толка, их помощники и помощницы. Они с заточенными под лезвие язычками для собравшейся братвы, соблазнительно крашеными ноготками и модными платьями, готовы дать фору любому расслабившемуся.
 Раздают доверительно-трогательные улыбки. Глазки у самих плавают, а губки бегают, прыгают, поют, взвывают, цепляют и «спаивают». Как на хоро-шем банкете родни отношения покажутся!
Тут трепыхнулась одна предприимчиво-потнощёкая головушка – и айда, пошёл «строчить, ворожить, обувать, заговаривать зубки». Помечает чубчиком каждое срубленное язычком словечко. Провожает ладошкой. Наконец, загибает некрасивый палец с пупырышек под красную байку…
- Господа! – прошумел над ухом изломанный хрипотцой голос. Сырой и давно не прокашлявшийся.
Шея толпы выдернулась из воротников и тотчас утонула. Вросла в плечи. Над головами, покачиваясь, встал, стомлённый красноречием кричалок затяж-ной вдох. Стонущий с посвистом и какой-то непроспавшийся.
- Согражданы! Успокойтесь: всё же обговорено. Хочете занятость?  Пожа-луйста, любая; хочете на весь день… милости просим, уговоримся.
- Обгово-орено..? Эт у кого как: меж нас, к примеру, не особо оговорено.
- Ага… уговорил, почесть…
- Сладимся! Чего вы, ей Богу? За хорошие руки – отличную зарплату. Глав-ное, качество должно…
- Оно так. Валяй сам! Язык всё выдюжит.
- И правила – на бумагу…
- Сам для ся и выводь. А то! И горбись за чашку чая, как окажется.
- А ну-ка, дай, что у него на договорном бланке мелким шрифтом помечено?
- На кой те надо; его облёвки собирать еще будем.
- Вечёр только за коровой дерьмо грёб – вон сказывают, - мотнул головой в сторону дотошных. – А ноне он мутойзок на шею нацепил,  интеллигент фре-нов, и – в город. К нам, значит, работу сулить притащило. Галстух-то висит на нём, как ошейник на собаке: ни к селу, ни к городу.
- От одних правил давечи ушли, а он опять за похожие… Будя те соловья баснями кормить!
- Так, обговорим, ежели че, улучшим…
- Ищё не вечер. Поглядим. Ага… вон как народ довели…
Взмывает в бездомную синь неба неохваченный ухом зёв, смешилки, окри-ки, собачьи тявки.
В гущу толпы ввернулись умно посаженные в лобастую голову кудри. Светлые глаза и школьная тетрадка в руке. Опилыши пальцев, как будто среза-ны углом, с ошмётками заусенцев,  смахнули мокреть, расселившуюся светлы-ми каплюшками на широких крыльях вздёрнутого носика.
Слилась его чуть запрокинутая назад голова с безбрежной тенью домов, улиц и выросла выше сирени, до самых крыш.
Толпа чуть расступилась, образовав круг так, что большая голова оказалась посерёдке, на пятачке свободы. Короткая фигура человека взобралась на стопку строительных плит, осиротело брошенных у края тротуара и разбитых с угла строительной техникой.
- Всё равно без организации нельзя. Без неё, как без коровы, ножки протя-нешь. Гордые мы были в семидесятых, восьмидесятых… а теперь где наша гор-дость? Рукой смахнуло! Кто мы есть такие сегодня? Шобонники, челночники, голодный, выброшенный на помойку сброд. Вот кто мы такие! Особо развер-нуться нам тогда не давали, чего говорить… но ветры перемен идут к нам на подмогу, - он заложил руки за спину и прибавил голосу огонька:
- Ежели мы сговоримся: как да что делать дальше, то артель свою создадим, хозяйственную и по новым правилам. По закону. И непременно с романтикой люди в ней будут. Управляться и изобретать сами будем. Ты начальник, работ-ник и новатор. Всё в одном. Такую артель, да чтоб душа танцевала в таком кол-лективе до искорки в глазу. Именно так. И ни к кому более наниматься на рабо-ту, унижаться, обивать чужие пороги не пойдём. И детям своим закажем. Толь-ко в этом упорстве наше спасенье от холода, нужды, нищеты и голода.
- Это в нашей зыбкой обстановке-то? Бригаду новоделов создать? А не ра-новато ли запрягать нас, браток, в такой, знаете ли… тонкий танец амурских волн?
- Помнится: Макаренко на заре прошлой власти со своими колонистами многое выдюжили. И кое-чего добились. И стали по-настоящему героями века. А мы чем хуже?!
- Опоньки! Ха-ха… Неслыханная насмешка или дерзость в наш огород? Свёкор мой вот не слышит: выпорол бы. Ей Богу! К колонистам приравнял.
Толпа всколыхнулась, как огромная Волга во время ворвавшегося шторма. Зашумела. И плотно обвила своими кольцами круг, где на свободном пятачке торчала большая голова с откинутой огромной тенью человека, где распылялся перед толпой этот вольнолюбивый пришелец.
Казалось, это была их жертва, их судьба!
- В стране беда, разор, хаос. Есть среди нас без достатка нужной грамоты в новом деле… а он – загибает нам про сладкую редьку… Что они в ней поймут? о-хо-хо…
- Ну, Леший, а не оратор… Чё говорит: кампанию создадим, а чем его хва-лёнка-кампания заниматься станет, сам чёрт не знает. Гы-гы-гы…
- А ты не перевирай! Не кампанию, а компанию создать, коллектив, общест-во, а не какое-то там разовое мероприятие. Э-эх, с орясину вымахал, а понятий не различает…
- А ну их всех в пень…
- Сначала послушай, потом посылай, кандидат на работу… Знам мы таких… Аж с Татарской горы не разглядишь самих-то.
Крупная голова закачалась от своего неожиданно тяжелого голоса.
- Поглядим. Можа, пойдём широким фронтом. Освоим производство новых научно-популярный знаний, к примеру. Да! Ниша достаётся трудная, а потому незанятая... И нечего из себя девку ломать – сказал и в сторону. Скажем, откро-ем производство  такой информации в области управления малым бизнесом, частью, там, в управлении крупным… Скажем, - в области управления персо-налом небольших хозяйств. Для себя технологий наготовим и, конечно, для ор-ганизаций, студентов… Вот вам и деньги. Едрёна вошь.
Хватит, али ещё назвать?
Можа, какие мелочи упустил, уж поправь. Не веньгайся. А то – не разбе-рёшь, какой у него товар – девку корчить из себя мы все мастаки. А в открытии все думаки…
Крупная голова налилась кровью. Жилы загудели, но ни один мускул не дрогнул. Решился тотчас брать быка за рога, сразу перейти к конкретике. Важно не упускать момент.
- Да. Условия необычные, и люди должны быть необычные. Но условия по-требуют от нас столь же необычайного поведения. Необычайные условия – на-ши друзья и попутчики. Поднимут в нас дух, и дело обернётся отдачей…
Подавайте предложения…
Выгорит дело, конечно, не скоро. Каждый, покамесь, поработает там, где и что сыщет. Ежели сговоримся, дело-то выйдет. Был бы кочан на плечах.
- У-лю-лю..! Без заделья знаний, сноровки; ух ты, куда хватил!
- Есть свежие заделы знаний. И свои, кровные, - он потряс над головой из-мусоленной мышами толстой тетрадкой. – Вот, видали? Остальное доработаем вместе, по ходу.
- Еще что за дичь перед нами нарисовалась? Ему шуткой, а он никак всерьез с нами…
- Гу-гу-гу… о-о-о… и еще с хвостом на языке.
- Организацию создать… прилежные отношений в ней… нет, вы послушайте: но не простую, какие сейчас появляются, а сложную. На новых правилах, грит.
Совсем ошалел мужик!
Распалившийся голос недоговорившей кудрявой головы тотчас потушила толпа. Перед глазами встревожились тени; трепыхнулись разом десятки локтей, кулаков, матёрых слов, воздушных поцелуев и ужимок публики.
Разыгралась настоящая цирковая драма! И рот кудрявая голова запнула на защёлку. И гул, и свист, и грозные жесты застили глаза и уши.
- Опять надувают. Опять сманивают в кабалу своими обещалками от Де-душки Лешего: «улучшим, исправим». А дальше, выходит, трава не расти?
- Ги-ги-ги…
- Вер-рна-а! Прежде, чем дело обозначать, пусть цену нервов посчитает. Почем хлопоты обойдутся каждому из нас? Да в картинках пусть покажет: как это будет проходить… А коли не могёт, то пусть засунет свой нос в поганое ведро и не трезвонит. Воду только мутит. Настоящую романтику портит. Э-хе-хе…
- Э-ка, погляньте-ка: богемная птичка сыскалась! Не поддерживам!
-  Ваша правда, граждане.
Где-то сбоку охнуло крыло толпы, выкручивая её тело изнанкой. И разжил-ся силой ветер-суховей – будто всех разом скисшим квасом угостил. И сковыр-нула, снесла толпа с крепких ног кудрявого на обочину. Содрогнулись его куд-ри, некогда красиво ухоженные; помялись, подчиняясь неведомой силе толпы. И зашатались, привстали на ветру под поддавками да тычками локтей под бока, что травинки в разбуженной воде от подоспевшего прилива.
И вырвался, отряхнул свои помятые перья, вскарабкался на плиту снова гортанный голос кудрявого:
- А, небось, не в начальнички и не в хозяйнички набиваюсь к вам. Не в ку-колки, не в коланцы поиграться зову. Я пришёл искать работу. Безработный и бесправный, как и вы. Страданья да старанья чать уродят и работу, и мысли. 
Подумалось зараз: один в поле не воин, а сообча мы – сила. Пускай пока никчемная, пустая и дикая, но сила! Создадим промеж нас такие доверительные подходы, только ахнут со стороны, когда пронюхают о нас. И кто знает: можа, она, эта сила, уже начинает закладываться с этого момента в нас.
- И не калякай, «сват»… Прям такой родной и близкий дух создадим в ко-манде – ни ломом, ни огнём, ни водой, ничем не возьмёшь! – споривший длин-ношеий сжал горсткой кулак и потряс им, как в насмешку над головой.
- Не смейсь! Добротные отношения нам по горло нужны. Аж выше ртов прыгнули цены. Скоро штанов не удержать… Мы сами дадим себе работу. Сами вызволимся из капкана сухоты да нужды. А новые обхождения с человеком… хоть на работе, на отдыхе аль дома, - это поэзия души, ежели хотите. Без неё никуда. Немил белый свет.
Заработают новые технологии в правлении коллективом, хозяйством. Соз-дадим серьёзную конкуренцию соседям по рынку, чтоб не затоптали… так, на всякий случай, возьмём и создадим. Вот на этой технологической оглобле их и объедем. Пущай догоняют!
И мы такую модель непременно осилим. Иначе подохнем поодиночке в этой неразберихе, как побитый кулик на болоте.
- Лестно, очень лестно! Теперь и мы в теме! – с тонкой шеей коряво подре-зал круг рукой, сухватывая вселенским взглядом толпу. – Хошь сказать: коман-дирами и бомбардирами, кухарками да бригадирами станем в одном лице?
Эко чудо! А ещё изобретателей хочет сделать из нас. О-п-пля! Держите ме-ня, падаю… «Добрые отношения»… Хе-хе… Вот нам и будут добрые… Можа, он хочет нашими мозгами торгануть?
-Твои, чать, жена уже исторговала. Худющий вон какой стал…
- А чё? Внушит запрохвосый прожект. Слупит с нас денежку на нужды и мотнёт куда подальше. Хе…хе… Знаем, слышали, читали и прошли…
Длинноносый в пальто с белыми волосами, на котором, видимо, любит от-дыхать любимая собака, вывалился из толпы. Пожевал глазками лица, губы поджал и прогундосил:
- Ну, волшебник! – пострелял бровками, кому-то подмигнул, не находя под-держки, прорычал, как с чужого чугунного голоса:
- Не знай только на чём твоя моделья, аль скелет идеи, держаться станет? – голос его запетлял, завихлялся и сломался в тягучем треске. – Как погляжу: и человечьих рёбер не хватит, чтобы всю твою розовую плоть волочь на себе. А можно ещё словцо вопросительное забросить, раз так?
- С чего, так скать, начали бы свою занебесную задумку, ась? Э-хе-хе…
- А ты не смейсь! Ещё молока мало пил, чтобы надо мной смеяться.
- Ну, а всё же? – длинноносый вцепился, как репей в хвост овцы. Повёл лу-чинкой рук по переднему кругу ротозеющей толпы. - Вишь, мы все хотим знать…
- А начнем задумку, ну, хотя бы не с хамства или чванства друг пред друж-кой, а с уважаловки к человеку, как в сказке, например. Потом приладим к ней строгость знаний. Такую, чтоб «чертям» тошно стало. Уже дело. Али мало? Ещё скажу: станем придерживаться главных направлений в организации кол-лектива и управлении хозяйством, которые положительно влияют на вес нашего кошелька. Так и пойдем прибавляться. А учиться по ходу станем – как это… лучше, к примеру, пообтесать да приноровить к делу.
- Мы, выходит, сами станем с усами. А работать кто станет за нас, блудный кот с улицы что ли? Байки! Кашки мало съел, сынок, чтобы на байки нас разво-дить, вот что.
- Хитро выходит больно уж все. Аж непривычно. Пока на душе от вашей сказки лебеди не плавают, честно сказать.
- Люди, обожжите-ка… Да, стойте, а вы, дайте пролезть,- в середку толпы со стороны митингующих, или с соседней кучки, гребли, как по волнам большой реки, почти по верхушкам голов, чьи-то граблястые руки. – Навроде, как Василий?! Чать бригаду сколачивает… На деле вас нет, щёлкать языками тут, как тут. Василёк? – провизжал верхами голос и утонул промеж голосатой тол-пы.
Кудрявая голова, завидя поддержку, проявила настойчивость. Даже ровную осанку на косую, более свободную променяла, ожидаючи.
- С миру по нитке на свой лад сложимся, чем можем. Выберем кому, с кем и как лучше начинать работу. Доход каждому в карман по вкладу: больше вло-жил в общий котёл организации, больше и получи… Ну, как вам?
- Грех с тобой! Оставляй связи. Надумаем, свяжемся.
- Если-ка сообща и править, и другие работы выполнять, как калякает, то можно и спробонуть. Чать не корову проиграем…
 А дальше волнами и нараспев. На разные лады, на горячие басы и полубас-ки в самые ухи кудрявой головы:
- У-ух, ты! Футы-нуты,  на ножках коцы гнуты…
- А-ах, забодай его комар!
 - Тогда проходите, кто хочет, вот сюды…
Васёк выпулил на Божий свет  из тетрадки, размноженные на машинке лис-точки с адресом…
- Каждый пусть с предложениями подходит – когда, что да как делать. Об-сосём, оттешем, поставим на «магарыч».
- Раз так, Бог даст, свожжуемся!
Когда подрулила к Ваську знакомая подмога, его васильковые глазки совсем расцвели.
И на душе стало совсем по-домашнему.
- Но почему ёрничают они все, рта не дают открыть человеку, ведут себя, будто с нашкодившей самкой? И перебивают… готовы глотку перегрызть. И почему при этом посылают воздушные поцелуи? Почему ко рту подносят кусо-чек… двумя пальчиками, особенно когда при обществе дам, а брешут хуже борзой собаки?
Похоже, совместное владение капиталом, что бутылка со «змеевкой», их больше заинтересовывает, чем нехамские отношения. Иначе речь не зашла бы о магарыче.
Только административные и материальные примочки влияют на порядоч-ность не меньше, чем помятые платьица и кофточки барышень после работы. Похоже, нескоро хорошим завершится дело.
«С этим люди жили и прежде у нас, при натуральном хозяйстве. С этим лю-ди жили, когда вели частное хозяйство. И когда вели дело вскладчину при об-щине. Не вели же себя по-другому при Алексее Михайловиче, при Петре Пер-вом. Нет, не вели. И не вели себя в 1861 году, когда шёл всплеск акционерных хозяйств. И в девятнадцатом, и в двадцатом веке, когда развивались паевые ак-ционерные организации».
- Совесть всё равно стояла с протянутой рукой, даже при накрашенных гу-бах и точеных серёжках. Совести, как в прежние годы нам не хватало, так не хватает и теперь. О чём говорит нам предварительный подбор кадров? Появи-лась ли сладкая надежда, которая питала нас с детства? – Васёк вполуголос проговаривал мучившие его мысли, так неожиданно накрывшие его с головой.
«Когда, положим, человек с сумой готов связать руки человеку с головой, то недостаток морали непременно наступит нам на пятки, пусть мы окажемся даже в чистых котиках. Когда сплошь и рядом неразвитая информация гуляет в наших отношениях. И, когда мы отмечаем стандартность подходов одного че-ловека к другому, штампы сознания, то это нам не намекает ли на неразвитость уважения друг к другу? Не намекает ли о начале перековки толпы в здоровую команду?»
- Выходит, тот, кто более умело сумеет направить ситуацию в нужное русло развития, тот и станет в наших глазах человеком.
«Иначе мы никогда не найдём к человеку главный подход. Иначе все внут-ренние и внешние резервы доходности человека, хозяйства и общества срабо-тают попросту вхолостую», - так объяснял себе эту тревожно-зыбкую минуту Васёк после несладкой работы с людьми.
А толпа почти бушевала… Наплодили крику горячие рты. И вырос лёгкий припляс. Вдруг словно обмерла площадная жизнь. И волну гама, пыла, пересу-дов разом поглотило бездолое нёбушко. Руки заходили, затормошили карманы. Сумочки потонули в перешепоте бумаг. Закрутился, завихлялся, закуролесил над головами снегопад разорванных в хлопья соглашений с прежними хозяева-ми: за спиной кудрявого тяжело просыпалась толпа. Горячие рты перешли на крик.
- Э-эй? …кудрявому… к кудрявому айда… - отлетало гулким рикошетом от зданий, окружавших площадь.
Из соседней толпы, что с плакатами… текли, падали и поднимались повесе-левшие ручейки человеческих сердец, врезаясь в толпу, кажется сливающейся с краем небес, с большой и долгой Волгой.
Над округой занималась зарянка надежд.
- Рабо-оты… даёшь работу?!
Словно тень спины неповоротливого исполина, западая в крике и скандаля, вымеривал сандалиями площадь, сгрудившийся народ возле организации, в по-исках решения.
Сперва томная туча голосов вызрела над головами людей, затем с воем и воплем раскололась о чугунный противовес обещаний бывших хозяев работ и их представителей, перемалывая слова и надежды на культурные и непотребно-стные лады. Потом туча рассыпалась. Заметались её осколки по голым пятачкам асфальта, под чёрным солнцем безработицы, и растворились в кипящей людской горловине водоворота возле кудрявой головы.
Упрямо и неотступно прилаживала они свои рты то к похудевшей, то к мно-госаженной спине толпы. И всё чаще кружило над площадью:
- Хозя-авы… са-ами… ай-да-а!...
На диковинную ширь плечистой толпы заглядывался через окошечко ис-правдом.
                II

В своё время правление совхоза послало Васька Чемоданчика отучиться на тракториста. Вскоре он самостоятельно освоил и комбайн. Там в дали, где под ветром ходят хлеба, скоро зерном наполниться бункер. А из-под его крышки протянет небывалым ароматом дыхания урожая. Васёк изумлённо ждёт этого момента. Будто для минут этих и существовала вся его жизнь, и предыстория вселенной.
В уборочную страду отличился Васёк Чемоданчик. Из заброшенного парка сельхозтехники привёл к дому на подцепке подъеденный ржавчиной старый комбайн «Сталинец». На ветру трепетали останки брезентовой крыши, как лохмотья отжившего свой век тенётника. Ребятишки, зажав носы, показывали на неё пальцем и смеялись, бросая камешками в след. Прошприцованные меха-низмы пахли зачужалыми и непривычными запахами. А чувства, видавших виды комбайнёров, переполнялись завистью. «Вот чудак! Неужели восстановить вздумал эту поганку? Слыханное ли дело». Васёк сторонился досужих глаз, вы-нашивая под сердцем горячую задумку.
Как прилягут стада и до соловьиных зорек Васёк вынянчивал каждый узе-лок, каждую мелочь дорогой сердцу машины. Садился под утро возле трудного блока, сыпал по ветру искры папироски и глядел за реку, на вызревающие нивы. Не уходил до тех пор, пока не оторвал от тугой мысли пастуший рожок и заливистый лай собачонки. А затем обёртывал важную деталь с описанием и решениями проблемы в пахучий от масел платочек. Клал в рабочий карман и отправлялся домой.
По деревне о комбайне Васька судачили разное. Слишком узкая жатка раз-дражала одних; другие роптали на слабую мощность мотора. На «мышиную» ёмкость бункера и низкую пропускную способность обмолота сетовали третьи. Вроде того, утильсырье притащил, выставил перед окнами дома и «молится» на него. Зато машина пригодна для сбора зерновых, кукурузы, проса и подсолнеч-ника.
 Спустя время, дивилось собрание:
- Списанный комбайн, и вдруг ожил. Не было такого. За сезон прошлого го-да Васёк Чемоданчик убрал 718 гектаров зерна при норме 160. Геройский труд. Сегодня для рекордов урожая Ваську выделили более мощную технику. Ком-байн «Дон-1500».
 После уборочной кланялся Ваську и докладывал собранию сам председа-тель:
- Парнишка молодой, а собрал 19 тысяч центнеров зерна. Это при нашей-то не особо плодородной земле. Правда, работал больше в две смены. Нинок, жена его, помогала. Если комбайн выходил в поле из строя, она пригоняла на его ме-сто старый, а этот уводила на ремонт. Так  сокращали простои техники. Васёк значительно расширил жатку. Четыре очистки зерна поставил на комбайн. По-этому намолот быстрее остальных сдавали в Заготзерно. Он – новатор. Другого слова не подберу. Большой бак поставил для заправки воды на рабочем ходу комбайна в радиатор. Божусь, сам видел.
Совхоз решил за высокие достижения результатов труда безвозмездно пере-дать ему в собственность комбайн «Сталинец» и первому выделить хороший пай земли. В этот же год Василию Чемоданчику присвоено звание Героя Со-циалистического Труда.
- Комбайн – за так?! – ахнула испуганно молодёжь.
В доме правления совхоза дробились голоса: бытийный и краткий - партор-га; глубокий с придыханием и уточняющий – председателя.
- Неприемлемое в жизни есть последствие его благоусмотрения.
- Своевременный догляд за житьём-бытьём, а после поправка нарушенного хода к норме - это выстраданный почерк Васька Чемоданчика.
Тёща Васька после дойки совхозных коров нашёптывала Нинку, укладывая домашних спать. Мол, давечи под окнами прошёл чей-то с канистрой керосина. Благо окошко было открыто. Смрадные запахи до самого нутро прошибли. Не к добру это. Озлобились люди. Раньше проносили химические припасы добрые люди горой, сзади домов. Там дорога короче.
Народ в деревне беднел. Вымарывала дворы смерть. Закрыли власти школу и медпункт. Один магазинчик уцелел, а на полках шаром покати. Вскоре пова-дился на мирные улицы чёрный слушок. Следом пришли банды из райцентра. Всё чаще попадались дорогой мужики, прикрывавшие ладошкой разбитые носы. Горе постигало людей. Домашние от греха забивали птицу. Скот вели на базу. Хозяев и там поджидали. Бандиты выбивали у них денежку, якобы за про-ведение успешной сделки и её охрану. Приобретённые семьями излишки земли считались неслыханным богатством. Плату выманивали с передовиков полей и ферм, с тех, кто успел немного разжиться. Те, кто слабее здоровьем и духом, откупались. Васёк Чемоданчик отказался давать мзду проходимцам за подароч-ный совхозом комбайн и обещанный в собственность пай земли.
Вечером того же дня Васькова тёща с неспокойными глазами перебралась с периной спать в сени.
- Если зажгут, в сенцах первая услышу и крик подниму, - обижалась она на уговоры дочери.
Ещё не поднялись избы на утреннюю дойку, оконные ставни их дома вымо-гатели подперли бревнышками, дабы хозяева не смогли выскочить. Тёща Васька услыхала непрошеных гостей и вышла к ним, заложив за собой дверь на-кладкой, чтобы сходу не ворвались в сени. Тотчас принялась стыдить и увеще-вать тех, которые незаконно проникли во двор. За спиной неожиданно гвахнули взрывным голосом:
- Пуляй её, кулачью нечисть.
Приглушенный удар по голове оборвал её тонкий вскрик. В доме просну-лись. Труп старушки скинули в погреб. Метёную дорожку к погребцу кропили сгустки крови.
Васёк сдёрнул со стены ружьё. Выбил раму вместе со ставенкой, пальнул в окно и выдернулся из домашнего тепла на улицу. За ним, держась за сердце, - испуганная жена. На краю улицы отдавались чужие дрогнувшие каблуки. Нинок перевела дух и обнаружила у порожка листок с угрозой. Крестясь, прочитала. Вроде того, если не уступите комбайн и земельные паи, которые вам передаст совхоз, то вас сожгут.
Васёк почувствовал подвох с собственностью. Замерцал взлобке радужками глаз. Он быстро сообразил: длинные деньги на дополнительную покупку земли есть только у начальства и у приближённых к нему. А больших хлебов с выде-ленных паёв им с Нинком век не собрать. И они заутро отказались от обещан-ных паев земли и комбайна в пользу районной администрации.
Спустя три дня, на дубовый крест тёщиной могилки повесил Васёк тиснёную ленточку с дареным покойной матерью нательным крестиком.
                * * *         
Незаметно улёгся вечер. Наседали хмурь и дожди. Шли толстой стеной из-за горизонта. Редкое солнце заглядывало в проталины туч. И отнял Васёк глаз от двора, направляясь в сени.
- Эхе-хе! Теперь зальют. Готова и без того сопрелую землю водой затопить: мало ей, этой погоде, человеческих слёз. Только бы ей строить в небе пляски да грозы. Сколько тины, грязи, клоунады кругом – что у политиков, что здесь. Те-перь ещё и дожди!
И кому нужны они с ихними антикризисными мерами? Сами же кризису понагнали, против воли народа, а теперь что? Теперь оправдывают «макросба-лансировкой» рыночного равновесия.
Пора и черёд знать! Нет бы сделать нам слабинку какую. Так, нет…
А то сделали ихнюю балансировку за счёт стрижиного взлёта цен да обни-щания нашенской рабсилы. И радуются!
О, мать Игуменья! – перешагнул высоченный порог избы, чуть было не убился, наступив на скатившееся по крутой половице куриное яйцо, и напра-вился спать.
- А-а..! Будь оно проклято, это яйцо! Оно, поганое, всё падает невовремя. – Пятку носка подъедала холодком яичная мокреть.
…Пасётся в окошке бабочка. Вольный свет караулит. Брыська об угол дере-вянной ноги васьковой кровати скребётся когтями, потягиваясь. Васёк Чемо-данчик пустяшкой ногтя вынимает из дужки кровати в изголовье ещё не ос-тывший в душе мотив песенки собственного производства. Отымает от сна призагунувшиеся губы. Мурлыча, на подушку запрыгивает полинявшая кошка.
А где-то в передней, будто всплакнули, скрипнув, басы.               
 Горят рябиновые зори, 
                Горят над долгой рекой,
                А Волга, будто ласкает,
                Святой бережок неподкупной волной.

                Играют зарницею лица.
                Почему же? Спросите ребят.
                Вам и реку, и зори покажут.
                О делах, конечно, споют, не смолчат.

                О новинках в работе и живинке
                В набожном краю соловья,
                О гадалке и южной беглянке –
                В зорьке соспелой Волга моя!

                Грэсса турбины годами
                Нужный дают киловатт,
                А Волга-хозяйка уж с нами
                Идет, спешит на бессрочный контракт.

                Все тут охота любить,
                Когда солнце сидит у реки,
                Когда рядастую жниву
                Ночью комбайны ведут молотить.

                Под вожатый клич журавля
                Ветерок попутный губами
                Треплет круп седого коня,
                И сенцом с калачами пахнет заря.
               
                И в ночное ходили, кажись,
                Память навек сберегу.
                И о том, как путевочку в жизнь,
                Вручило родное мне ПТУ.
               
                Но не забыть никогда:
                С зорькой высокой и я возрастал –
                От парнишки со скромной затеей
                И до героя, новатора труда.

                Помню девчонку из цеха:
                На зорьке провожала служить,
                Как первую, эту любовь,
                Выпало мне, пацану, упустить.
               
                Уж и годы свое унесли,
                Так зачем же всему вопреки,
                Мучает душу до боли 
                Луна - вдовое солнце любви.

                Познал и красивых, не скрою,
                Столичный испытал говорок,
                Но Волге я предан душою
                За рябинные зори, за родной тенорок.

                В жизни уготованной частной –
                От холодных до теплых морей –
                Нет зорек рябиновых равных
                Мировой судьбе и биографии моей.
Из-за угла сельской улицы, легонько покачиваясь и припадая на убитое об-ручем колесо, вывернулась фура с тощим задком барахла.
 «Бисерников, видно, притащило… давно глаз не казали, сердешные». – Ва-сёк приподнялся с кровати. - «На днях на забор вешал фуфайки, одеяльца под-сушить, - а то больно перестарался: намочил для привесу. Вчерась глянул: а их уж кто-то прибрал себе…».
- Куры ещё не опорожнились, а товар уже туточки, вон бисерники припоро-ли, - досадовал он полубаском.
Припарадно за телегой тешится колокольчато-дребезжащий шлейф голосов детишек, задохнувшихся стариков с жидкой проседкой волос, трясучкой рук, как пред пасхальной рюмкой, да писк и топотня негустых сучков - ножонок ма-лышни, с год, как твёрдо вставшей в сандалии.
       «Видал их: в пару слились!» В старых казачьих штанах возницы друг с дружкой меряются голосом:               
Как да по Соплёвке – матушке
Петушки ряженые поют;
Ой, да по махры занюханы
Бисернички с подводою идут…
Ой, люли... по махры занюханные
С подводою идут…
Фура дернулась, набавив ходу, и встала. Выросла гора пыли, а вместе с ней и радости от набежавшей детской ватаги.
Горячий обмен куриного жемчуга, бисера на немудрящие игрушки и дешё-вую «Змеевку», в чирках, взопрел лица.
Утро выпало нынче рыжее, переменчивое, калюкастое, как далёкая моло-дость. Подсачивает воздух птичий, людской гомон и потревоженный петуши-ный зёв. «Отдать бы им что… особо нечего, да и незачем,» - досадовал про себя Васёк, оглядываясь округ, насколько взял из окна глаз. – А вон и одеяльце с фуфайками наше  тащат… - грозит обрубком пальца из окна пацанам.
Мёртвый закусанный численник на стене в мышиной прожелти. Прозеле-невшие от времени медные рамки семейных портретов. Выцветшие обои, при-цеплённые к ним медали за труд. Прихвачены кривыми ржавыми гвоздиками грамоты, местные газеты засижены тараканами и мухами. Старое трепьишко, кое-какая хозяйская утварь. Ношеная одежонка под сморщенной марлей, – вот и всё домовое богатство, если не считать птицу, сарай с погребом да небольшой огород с покосившимися столбами, перекинутыми меж ними когда-то редкими жердями. Молчаливая память о молодых и сноровистых ушедшего рода.
Замшелые бока порядка домов чем-то напоминают головы ещё улыбаю-щихся солнцу людей – виднеются из-под чуланной, со старинным узором, зана-вески. Перед парой окон – побитая техникой дорога,  пока в крепкой связке с человеком: кое-где подлатана, подделана.
Через дорогу, за домами, усадами, огородами – обросшая и теперь безрыбья речушка с останками зелени промышленных отходов – дышит молозивным па-ром. Прямо к избёнке вьётся тропинка, прячущаяся в гусиной травке и овечьей мелкоте репейника. И от присутствия на ней живой души кажется совсем до-машней и ласковой, как после отступившей росы.
- Никак полумёртвое поселение? Больно уж всё вялое… И время, похоже, тянется тут долго, и солнце к обеду не спешит подниматься.
Не гонятся скот спозаранку со двора на луга. Не слышно крикливых работ-ниц с фермы. Ни серчавших голосов, наряжающих на колхозные работы. Ни мирской суеты…
Лишь тощая дворняжка проводит тяжким тявком одинокого прохожего или проезжего, да петух порвёт звонкую тишь слабо обещающим криком.
Неподъёмные цены на жизнь и безработица прошлись не по одному кругу по каждому дому, по каждому двору, усаду, по каждой семье. Опорожнили, как саранча в неудачный год, каждое поле, каждый амбар, сарай, погреб, конюшню. Перетрясли каждый хозяйский карман.
Не одна простоглазая душа поизошлась на голос переживаний, пускаясь на-взрыд. Не одна отвопила нараспев с причитками, отплакалась косами до земли-цы, провожая в последний путь кровёнку свою.
Не одна бороздка слёз отметила тугую печаль на сердце. – И обернула, ко-гда-то дышащее свежестью и здоровьем лицо, изломанными морщинами, преждевременной старостью, болезнями, увечьем, превратила молодую судьбу в безропотное и немощное доживание до остатнего денёчка, до смертного часа, что отмерено человеку.
Вырвали жителей с родными корнями с обжитых мест. Проредили людские жизни, обрекая на голод, холод, тяготы, нищету и тюрьмы. Заронили зерно ссор между близкими, родными и просто людьми. А некоторых попросту пожгли.
Но уже этим утром слыхать, как орёт, надсаживается захрястным голосом редкий молодой петушиный огонёк. Тут же учится сманивать к себе и топтать кур, не разбирая возраста.
Режут на пятачке стены сопрелость воздуха настенные ходики, прогоняя сон.
В открытом окошке передней завис, промелькнувший с песней, модный ди-намик и развеял духовито-блудный запах черемух. Куры, утки, выдернутые из кормушки хозяйской рукой, вынашивают яйца, гоняются друг за дружкой в по-исках зёрнышка.
На пригретом солнцем бугорке, возле завалившегося столба сарая, перево-дит дух кошка и собачонка после неудачной игры.
Сбитые с мысли кашлем, лечат расходившиеся нервы за мёртвыми картин-ками телевизора Васёк и его жена Нинок. Собирался было Васёк со всей мужи-ковской прытью к заделью починить ему голос без достатка умений и инстру-ментов, да так и отступился. Достал вместо всего необходимого топор, и тут же смачно проклял всё на свете вместе с «поганым» телевизором.
До исступленной злобы трепал его душу – «ой, трепал!» - недавний поход на городскую площадь, в область, где уйма народу, толкотня, суетня. Рта не раскрыть и ноги не протиснуть, чтоб кого не подзадеть. А ведь выбор работника и без того стоит нервов, физических сил и здоровья, – целого арсенала средств оборонительной и наступательной агитации.
Думка о сколачивании бригады не только окрылила его, придала сил, но и выставила слабые стороны напоказ перед всем честным народом. «Будь он не-ладен, и поход-то этот!» – мысленно отцеплял, как насевший банный лист при-лепившуюся мысль, Васёк.
«Ох, намолол людям, ох, наобещал… сам себе не верил, что и говорил-то им. Дураки! Нет. Взяли и поверили, кукушечьи головы! А я ведь обкатать, об-шлифовать, опробовать мысль занесся на площадь. И только! Теперь хочешь, не хочешь, а вывёртывайся из глупой ситуации. Подведёшь – беды зачерпнёшь! Кабы знать, начал бы не с того разговор, закруглил бы его пораньше», - пере-менился в лице Васёк, переживая по крошкам прошлую картину.
«Сердца только их разжалил». Как хоть капельку из хвалёной самим собой мечты перенести в жизнь, похоже, и сам не знал.
В одной беде со всеми тонул.
«Ну-кось: обвал хозяйства по целой стране! Шутка ли?»
Омут страха перед голодной смертью, неизвестностью кружил человека. Мучил, путал сознание; неистовые силы тянули на дно. От безысходства, в конце концов, спасали шутовство, пустопорожность, шатанье-болтанье с места на место да милые образки шаловливого детства, что застряли в памяти и не думали оттуда уходить.
Но он знал – по глазам видно – его разработки по выводу небольших хо-зяйств из обвала многие ждут. Ждёт и он, и целая страна. Страсть, как ждут!
Люди в одиночку побыть не могут. Куда бы ни шли, что бы не делали, все-гда тянут за собой собеседника, а, если позволяют связи и деньги, то тащат за собой и компьютер.
«Но ни толпой, ни в одиночку не выжить. Работ от государыни для граждан кот наплакал. Все это знают, но больше болтают, меньше делают. А надо бы – наоборот… Эхе-хе…» В гости, мол, не ходи, а положение поправляй.
Надо ещё позарез сыскать людей. «Из нашенских, можа, кто остался… ру-кастый… Что зря печи вылёживают, за бабий подол хоронятся, погоду пережи-дают. Скоморохи! Команду бы сбить из них путёвую. Срушную выковать. Не абы там какую, а первопроходцев. С доходцем, самоуправляемую. Да с огонь-ком и задорцем чтобы была, понимаете ли… Чтоб вскорости вошла в силы. И непременно у всех на слуху была. И пораскрылись бы глаза наши, повесельча-ли, как в полный месяц в томной глубинке ночи», - и Васёк сделал огромные глаза.
Суетно на душе делалось в такие минуты размышлений. Аж щец захотелось. Да фичка там: дичинку глаз теперь на Нинка не поднять. Как ни корил себя, как ни увещевал, всё же признался: «А походец-то к народу всё-таки поганый вышел. Так себе. На среднюю руку».
И пёс его знает: может, за этими сумленьями, глумленьями над собой, кош-кой, Нинком, подвернувшейся безделушкой, крошкой мысли прячется важный подход к людям, чтобы лучше ужиться с ними?
А как тогда без этой лучинки света строить работу друг с дружкой? Как подластиться под каждого?
Ущербная скорбь, тоска раньше срока только осунули его лицо.
Вдруг не так всё легко и просто окажется, если возьмёшься, как думалось недавно, вусейко там, за писчим столом, обнесённым ветхим забором детских и романтических книжек, мятых и порубленных вдоль и поперёк бритвой бума-жек?
Поглядите, только теперь, когда улеглась романтика за письменным столом, что так тревожила душу, стал многое переосознавать. Именно теперь, после жёсткой сшибки с людьми, стал больше задумываться, искать глазами крупные предметы – стены, пол, потолок, дверь.
Тихонько подумайте про себя: после того, как хаяли на площади, плевали в душу, высмеивали по-всякому хором и по одному, поистрепали остаток нервов, задели за живое изнутри; как после этого всего поступить?
Ему вдруг сделалось стыдно.
Он перебирал глазами большие предметы и, в конце концов, с быстротой молнии упёрся в потолок. Казалось, убёг от людей, нырнул в омут, растворился навсегда в серой бездне пространства того, куда смотрел.
Только сейчас, будто всплыв на поверхность за глотком воздуха, пытался выдохнуть его остатки вместе с подходящим решением. И к чему-то промельк-нула первая любовь и целая Волга полевых васильков.
Только в этот момент его мозг застрял на вопросе сотрудничества, на во-просе поддержки друг дружки. Его голова, наконец, успокоилась, замерла на моменте встречного и открытого движения душ.
А в красной пограничине ободка глаз, какие случаются после крепкого сна на закате, не видим, но отчетливо угадываем полуголос просыпающегося. Он упоминает о каких-то попрошайках, нищих, бездомных кошках, собаках и лет двести не видевших грамоты рожах…
А потом начинает угадываться мысль: на работе, дома, на отдыхе, у чёрта в преисподней, где бы то ни было, - всегда человеческое переваживает. Без него сцветёт могильным холодным прахом, рождённая горячим сердцем, задумка?
Не бывать плохому!
Многое складывалось непривычно.
И от того он заглушил раньше времени сон. Даже перебрал по памяти лица – и мать, и отца, и бабушку, и даже сестру матери, и её мужа. И вспомнил их советы, и пожалился каждому, и посетовал на время.
Он проснулся с наледью внутри. Тут ещё этих бисерников притащило! «Хай только подняли кругом…»
Сперва, как проснулся, он гляделся вроде подпотевшей ледышки. Спал: от-куда-то пот? Подмышки майки липли к телу. Куст волос из завитулек вырос на затылке. Ресницы топорщились. Кудри сбились. Укладка на голове напоминала человека, пришлёпнутого сверху лопатой; и была похожа на ровную площадку для пуска бумажных самолётиков.
Вязанка мыслей ворохнулась разом в голове. Он не знал: что, как и когда нынче делать? С чего начинать?
Лёгкая мертвинка сковала рот. И он, кажется, улыбнулся весёлой кошке. Та тотчас улизнула под стол.
Он понимал: не сулила ему золотых барышей и вольно сформировавшаяся казачья община, на которую бы можно опереться, как на мать родную, в труд-ный момент.
На днях набегался, напрыгался он по свежевыбранным атаманцам. Закона о реабилитации казачества всё равно не было. Поэтому официально вступать ему всё равно некуда. «А воевать сердце жены доступно и неофициальному казаку». Дама его и так примет. Без формы. По этой причине его казачья справа, доставшаяся по наследству, пока дожидается под чуланной занавеской, рядом с Нинковыми платьями.
Он думал приложить ко всему голову и разом.
- А сегодня схворнулось что ли: уже кошка, куры… Нинок на ногах?
Рубахи, штанов нет, носок на подушке. Казак, ёлкин корень!
Жизнь ить она повёртывает всё по-другому. Не так, как задумывалось. Каж-дый день  - он требует к себе приспособки. «Обдумки».
Когда же он был в ударе, настрое, когда он был в полёте дум и неуёмной страсти, его глаза плавили свет в кристально-голубой огонёк.
Нынче они едва теплятся. Пригасли, призагунулись. Некогда подвижные его живые пальцы, показались одеревенелыми загрёбышками, и чем-то напоминали младенческие пластмассовые грабельки…
И он отвернулся к стене.
Вот Васька уже не слышно. Он совсем затих.
А на койке вздыхал, подрагивая, надорванный клин его нательной рубахи.
Поднялся же Васёк с подвошкой ревизора на лице, как бывало отец это практиковал перед матерью, чтобы больше утвердиться в её глазах. Потянулся и растаял в ангельской улыбке, как он по утрам привык делать. Вырос, наконец, в набедренной повязке из скомканной рубахи, уцелевшим погоном старшего казачьего урядника и в опорках из старых валенок.
Как ни рылся возле койки, ни копошился, как ни бранил во всех грехах кошку, вчерашнего белья так и не нашёл.
- Ну, Нинок, вор завёлся! Никто ни чихнёт, ни скрипнет половицей. Никого не слыхать было…
Нинок в стирку прибрала, чать, ну и беда? «Возьмёт и не скажет. Ищешь, ищешь потом… Ну, и наденешь, что подвернётся под руку».
Ну, и сморкнулся попутно затем в угол, рядом с шестком, чугунками и ру-комойником. С досадцей пролил на руки воды больше, чем положено. А сам в полуголос корил Нинка; ну, конечно, втайне радовался, что никто не возражал.
Да-а; ну, явно не спелись с жёнушкой!
«Взбаломошенка, деньжатница и пересмешница -  вот кто она такая!» Ну, разве уживёшься? Рай только вера в светлое будущее удержит.
«Ну, и часу нет – мужика гложет. Часу нет – его подъялдыкивает. Часу нет, чтоб не пилила, по кусочкам не разбирала. А вспоперёк и слова не скажи. Ну, ни государыню, ни ужа, мужа не признаёт.
Раньше, ежели бардак в семье, ну, жалились тогда на виноватого его на-чальству по работе, ну, и в партком ходили. Те в свою очередь устроят ослуш-нику проработку. Бывало, что в семью нагрянут. Ну, не приведи Бог!
Ну, придут, скажут там, мол, не так живёте, не по-социалистически. Эгоизм надо в подпол прятать, а не среди человеков выказывать. А сегодня, поглядите: со скандалками ни ладу, ни сладу».
- Ну, вот и заправляют они домашними балами.
«Ну - их… груну только нагоняют, грустно. Кривульки страшные!»
- Где надо, там их нет; ну, а где не надо, то тут, как тут, - выпустил на весь слух голос Васёк и, приоткрыв в сени дверь, переменился в лице. – Ну, сама как и не слышит: о чём я… Пущай, хоть куры послушают.
Хорошо наблюдать за женой…
Было видно со стороны, как Нинок в молчанке душила малогубый рот - де-лала так прежде, когда бабулька угощала её парным, но чуть подстывшим мо-локом, – и туда, сюда застреляла в дверь, носясь по хозяйству.
Проснувшийся караульный ветерок тянулся было за её подолом от косяка, сманутый душисто-терпкими и вяжущимися запахами волос, но вскоре пропа-дал, обессилев.
- Встанет, присядет, то щи прольёт, то звено заденет локтем с ухватом, то притямится мучить до писка слабоватый на ножку любимый табурет. На себя, прямо, не похожа, как стрекоза скачет…
На самом деле ей давно охота было заговорить с Васьком, но подходящего момента как-то не находилось.
Нинок уселась было на табуретку и стала хохотком, с хлопушкой от мух, пасти на клинышке солнца Божью коровку, перекусывая защипанной ватруш-кой. И никакой нечистой силе её не оторвать от пустого занятия! Захочет, так вообще станет играть в коланцы, а захочет – нет.
Её душа молчала, молчала, вывернула круто, по-лебединому, тонкую шею, которая не раз сводила с ума тех, кто постарше, послеклубными тихими вече-рами, и глянула из-под кучных бровей на мужа. Её жалистый язык чуть было присвистнул и поднял нервы в дыбки.
- Вырядился! Кругом и так бар-рда-ак! Дел нет до этого мужикам, так выхо-дит?!  Умные больно все. Только менять ни себя, ни страну не хотят, - вырази-лась, как выругалась – тонко, совсем неоперившимся голосом, - и хлопушкой опрокинула на спинку Божью коровку.
- Васька-куратаська, улети на не-эбо, принеси мне хле-эба-а…
В её поведении Васёк угадал ему что-то мало известное - и отмазку за свою оплошность перед насекомым углядел, и укол мужа за его аскетизм и недопо-нимание новизны жизни, и грациозность осанки, как сохранившееся девичье величие перед мужчиной, и свою правоту. Потому мысль его зажглась и одно-временно, почесть, потухла, замерев в ожидании. Вступать в полемику на этом моменте ничего доброго ему не сулило. Нинок сквозь хищноватую бровь, кото-рую выучилась диковато загибать ещё в девках, с холодком выдавила:
- Спросит тебя рано или поздно народ: откуда напхалось в человека зло? Пережитки капитализма? Небось, так и ляпнешь при людях? Нигилист несча-стный.
Улыбку её подсушил ехидный смешок, и взметнувшаяся было  хищнокры-лая бровь, фигурально изломалась и кокетливо задрожала.
И тут всё происходит так.
Пробует Васёк в последнем остатке духа носками разыгравшуюся от нервов половицу. Давно ногам волю не давал. Почесть, с того дня, как сошлись. До-жимает из половицы старческий скрипучий крик, лезущий прямо под кожу. Ря-дом хоть не стой. Пробует дотошными пальцами кипящие в шорохе страницы рукописи так, что кошка начинает стричь ушами.
Пробует Нинковы чувства: крепка ли окажется на деле Нинок? Ведь вместе передовое кроить, не печку топить. Хватит ли у нее на всё жара? Подходящий ли она мужу в новом почине помощник?
А Нинок будто мается, дожидаясь ответа на свои вопросы.
Васёк же, знай себе, карандашом упирается в текст и носком раскачивает половицу.
И капает, частит, ляпается крупными лепёшками, «наводит на грех», как у несмышлёныша нечаянно сорвавшаяся с игривых губ слюна. Ляпается, расте-кается прямо на старательно выведенные карандашом строчки. Превращает слова в мокрые пятна грязи, бессмыслицы и упрямства.
Горит сперва нетерпеньем, когда Нинок подает непрогретую сердцем, про-смолённую едким словом, луком и чесноком с редькой её главную мысль.
- Ах, ядрена вошь… не губи меня, комар! - Ох, и заводится Васёк!
То привалится на подушку в неположенной одёжке. То глаза упрёт в двер-ной проём, то в потолок или в матицу – сучки примется искать, разглядывать, воображать в них знакомые предметы обихода или из памяти картины, радуясь находкам.
И прощупывает он сейчас вопрос Нинка по долькам. Разделит услышанное на ударные слова и выражения и по своему усмотрению. Перевернёт привычный порядок слов с ног на голову, выуживая из этого «свой» оттенок и смысл сказанного, и машинально скрутит головку пуговицы. «А ведь одного хочу. Хочу, чтобы в каждом человеке разглядели уголки души – личности и профес-сионала. Чтобы во всём был порядок. Чтобы мы обращали внимание на главные моменты в поведении. Мы должны просчитывать эти потаённые уголки в наших душах, чтобы поменьше стало в жизни выброшенного на помойку добра. А то на жизнь без подколки и смотреть тошно.
Она говорит мне, что в лучшем случае я дорос до мелкого сказочника и танцора. Погряз в обезьянничание. Работник непутёвый, что в быту, что в по-эзии, что в управлении людьми. Товар с рекламой никудышные. Подача рекла-мы, видите ли, оторвана от жизни, форма не та. Ни утешения, ни ласки для се-мьи. Зато настроя немножко прибавляю людям. Идеи и поступки в работе, дес-кать, у меня имеют только внешнее сходство с добрым делом. Но нас по одёжке встречают. Щегольнуть в новом фраке в наше время крайне желательно. И во-обще моя жизнь и труд выглядят, как «картинка в картинке». Только твоя кар-тинка, как бельмо на глазу. Чужеродная она.Так вот считает.
 Пусть так. В тесноте да не в обиде. Это меня, может, стимулирует и на под-виг зовёт во имя спасения родины. И тут же прочит, что не моя это работа, а чужая. Моего труда в ней кот наплакал. Ничего страшного. На ходу учимся. Свой большой труд, вот эту книжку, что пишешь, говорит, чужеземцу переда-ёшь. Чужую фамилию на этой книжке поставил, а не свою. Под маской чуже-земца скрываешься. А не догадается, что это самозащита в тяжелых условиях, чтоб на меня скрюченным перстом не показывали, в случае неудачи опыта в малом хозяйстве. Настоящий автор не учёл сегодняшнего положения дел на местах, а труд выпустил. Я его механизм, выходит, поправляю на деле, плюс рекламу продвижения товара этой книжкой делаю. Хорошую или плохую – это дело вкуса. А раз он не довёл до ума свой товар по управлению хозяйством, то пусть его фамилия и светится на моей книжке. Кто больше виноват, тот пусть исправляется. Конечно, получается топтание на месте. В любом случае чужая сторона, может статься, и есть разумный выход из сложившейся кутерьмы.
Отчего у меня такое представление? Скорее всего, от широты взгляда на мир. Так происходит постоянно в нашей жизни. Не так уж и плохо всё. Некото-рые, конечно, публикуют антикризисные проекты, чтобы быстрее закончить своё дело и получить денежки и добрые взгляды. Этим живём пока. Проект, как правило, получается недоработанный. Почему? Нет хорошего контроля, заин-тересованности, знаний? Так это выдумки. А они, как известно, часто развивают здоровость взаимоотношений. А бывает, что просто так надо. Например, для не нанесения экономического ущерба стране, гражданам, для предотвращения дестабилизации обстановки. В чьих интересах? В наших же интересах. А потом в интересах тех стран, которые рады тому, что наше государство богато трудо-выми ресурсами. Профессионалов бывает у нас девать некуда. Они просто лю-бители помытарить по свету. И разъезжаются на все четыре стороны. Такой профессиональный путешественник чужой стране выгоден. Создаются для него рабочие места. Снижается себестоимость продукта, рабочей силы, ежу понятно. Поэтому я тут свою жену не поддерживаю.
 В судьбе человека добро мне видится в двух формах. Прямая форма. Когда происходит игнорирование воли народа. Опять это по стечению обстоятельств, из-за непредвиденной сложности. Например, когда уже представляешь себя вождём нации, хочешь дать народу свободу, которая им и не снилась. Непре-менно же хочется дело направить в правильное русло. Хотя не всегда получает-ся. Больше чем уверен, что на референдуме о сохранении СССР, о котором хо-дят слухи, люди реализацией своей воли останутся недовольны. Вдруг великая страна вопреки их воле, разлетится на части? Зато в людях останется сознание коллективности. Коллективность может пригодиться в будущем. Скрытая фор-ма. Когда под благовидным предлогом для народа, выступает спекулятивный интерес – частника, организации или государства. Часто эти формы маскиру-ются под прогресс. Это заставит нас больше думать, прежде чем совершать ка-кие-то действия. Обе формы управления не ведут к серьёзным прорывам страны в будущее. Зато приобретём опыт, которого у многих стран просто нет. Имидж в наше время далеко не последнее дело. Наглядный пример происходит у нас в команде.
Чтобы выжить, опираемся на научные и философские взгляды Дж. К. Гэл-брейта, П. Дракера, А. Н. Маслоу, Ф. Герцберга, Д. МакКлеланда… Однако подходы этих иностранцев несподручны нам. Радует их свежий взгляд на жизнь. Подходят к проблемам совсем с другой стороны. Это развивает их. И нам такого развития хочется. Местные учёные дали на иностранные и некоторые наши наработки в области управления небольшими хозяствами положительные заключения. Время от времени, год от года мы развиваем наши исследования. Учёные отзываются о них положительно. Конечно, опыта по малым хозяйствам у нас нет. Он только нарабатывается. Кроме того, по уши увязли в чужих способах работы. Сидим и списываем друг у дружки решение задачки, как тормозные школьники. А результат каждый выдаёт за свой, как за истину первой инстанции. Нетворческое подражание - бич нашего времени. Поэтому адаптация наработок к конкретным условиям остаётся никудышной. Не учли важные вопросы воспитания, образования, управления, культуры человека пе-рестройки. Чиновники и авторы объясняют неудачи недостатком финансирова-ния. Думаю, что мы просто привыкаем к своим ошибкам. Я попытаюсь, конеч-но, вывернуться из непристойного положения. Говорят, смелость города берёт. Ну чего вы хотите? Человек сегодняшний - на перепутье. Ему как-то надо вы-живать в этих условиях. Перепутье это крест человека. И он несёт его всю жизнь. А жена винит меня во всех грехах. Надо признаться, такой подход укре-пляет в ней честность, а во мне силу.
 Нигилист, говорит. А ведь он испокон веков в нас живёт. Внутри нас. Скрытно. В каждой клеточке, в каждой загогулинке. Во всех дисциплинах и между ними. Как бес поселился. А взять его психологизм, то и вовсе он ока-жется не только в системе рассуждений, но и в системе действия, поведения, способах решения болячек, в стиле работы и жизни. Больно кидаться словами привыкла. У одних, скажем, добродетелью является не любовь к человеку, а идиотизм. У других добродетель - самолюбие. Полагаю, что такое мировое яв-ление от творческого бессилия. Следствие кризиса рациональности.
Ну и народ пошёл. Не народ, а жесть какая-то. Власть отдаляется от просто-го народа. Жены от мужей. Дети от родителей. Граждане от государства. Лич-ность от общества. Право от правды. Сердце от ума. Хаос маскируется под по-рядок». Васькова бровь уже виснет над Нинком, сжимается, гребешится, будто её хозяин готовится к решающей схватке с пробравшимся в их избу непроше-ным гостем.
А заведённый жест руки за голову и скуп, и не уверен. И локоть шуршит по обоям, что поток воды по стене в ливневую погоду. А пальцы начинают распу-тывать, раздёргивать и ломать волосы толстые, как на лошадином загривке.
 Бровь на лице, будто соизмерила Нинковы чувства, крепится и становится послушной, будто себе одной понятной и про себя чему-то улыбающейся. По-том Васёк правит чуб.
В ответственный момент должен быть хорош и сам.
- Диспут, что ли, у них намечается семейный? А требований друг дружке не выдвигают. Вроде, ссора, а шума и гама нет. И самих «диспутёров» ни со двора, ни из сеней не слыхать. И не понять их семью, и не разобрать.
Разговариваются жестом. Перекидываются редким словом. То ли тайная слежка друг за дружкой? То ли особая игра какая?
Бывает, что человеку выгоднее спор без пожара слов, крепких или лёгких столкновений лбами. Бывает, что сами себя спрашивают, себе сами же отвечают и доводят до сведения другому свои мысли, и передают свои ощущения.
Такое бывает, когда общий знаменатель в отношениях не могут долго найти. И по-другому просто не могут. И живут, и радуются свету.
И потому и кисло, и пресно «молоко разговора» в одном балакире. Только не каждый его нынче принимает. Только те, кому оно помогает.
И тут Васёк собирается с мыслью:
«А то откуда напхалось зло? – спрашивает, - пережитки капитализма? Надо, ить, ей так вопрос ввернуть…» Он поймал ее взгляд.
- Божечки упаси! Не придёт и в голову так объяснять. Не прошлый век, и год не семнадцатый. Мотри, не зауши тубаретку, а то её без ножки оставишь. Дедушки теперь нет. Забот придашь. Вот этось мучился только с ней.
А то! Ить, всё зависит от человеков. Дались тебе «богатые», «богатства» и прочая Марксова чепушень. А то она нынче больно ругательная с трибун. Ить талдычу тебе одно и то же… Уши, аж у кошки вянут. Ишь, как стригёт ими!
А людям объясню просто, если спросят: богатство не достояние, а у нас, скорее, нелегально нажитое состояние. А его бы почаще вертать и пускать в общий оборот. Тогда и зла в человеках станет меньше, - и палец Васька затан-цевал с кудряшками, заволновался, перекручивая трудный момент истории ук-репления семьи, и по случаю новой будущей организации людей, по случаю их отбора, задрожал, зачал вить кудесное гнездо на затылке.
«Вот и с подбором команды станет нелегко, как с Нинком. А ить, если таких Нинков принесётся целый сабантуй, если они еще похлеще окажутся...?» - мор-гает, додумывая будто глазами, Васёк, и начинает поглядывать то в окно, то на жену, стараясь ровнять тон.
«Ай, их легче не брать, других и вовсе может не окажется. А с которыми жизнь свела, им ведь не откажешь, на холод и голод не выбросишь, как нелюдь не поступишь. Человек ведь…» - он промямлил что-то еще про себя и сменил сторону предмета.
- Да-а… Вон какие прутся по небу облачища из-под занавески! Сердешные… Ну и погодку подал Господь! Для их семьи страх Божий.
Спустя какое-то время всё успокоилось.
Нинок, пронятая ветерком из окна и Васьковыми переживаниями, покорно пригнулась перед образками, как делал когда-то Васьков дед, пустилась в чулан. Поближе к печке. К огню.
Теперь ей легче стало обсасывать, перебирать заново заронившееся слово, обдумывать сказанное. Запивать представленное глотком молока.
Тут у нее всё под рукой!
Она поддала жару сладко-рябиновой ягодке чувств, своим ощущениям. И всё теперь за тряпкой и водичкой из рукомойника, что принёс вчера муж, когда процеживала сквозь ситце памяти похожий разговор.
И украдкой, будто от родителей, заглянула тут же в зеркальце.
И голова загудела. И нервы всколыхнулись вслед за убранной в плотные вытачки платья грудью. И после того, как удалила лишний волосок на брови, закружилась за кастрюльками.
До потолка вырос, пущенный на волю, глуховатый вой посуды с перезвоном воды. Прошёлся передним углом с образками и рассыпался по избе. Нинок от радости перевела жаркое дыхание.
- Видимо, так принято было общаться?
Видимо, к этому пришли, чтобы в процессе поиска лучшего отношения ме-жду собой, подталкивать себя и мужа к новой мысли и её решению.
За окнами цепляет ветками вишнёвые листья молодой клён. Вот приклонил-ся уже к окну. Заглядывает внутрь… машет лопушистыми листочками. И он, сросшийся с шумом бокового палисадника, словно приглашает окружение к легкой беседе. Так мало-помалу складывается жизнь.
Все жили обстановкой.
В этот самый момент застал Нинка Васьков голос и тотчас расслабил её.
- Это не облака. «Вечно бурчит…» Сроду так не ходят. Ни разу не видела. Дым тянется. Баня, чать, у Гуни Намоновой вытапливается.
- Похоже на то! На чужом горбу, калякают, в рай не уедешь. Все это давно знают, но «ездить на людях» до сих пор многие не отказываются. Как пакостили друг дружке, так и пакостят. Вроде того: в рай не уедешь, но и беднее не станешь.
Хорошее ли дело дым в окна да в глазки пускать?! Вот такие «салазки» мы нынче выкидываем.
Короче говоря, виноваты все в этой непутёвости – Фенька, Васька, другие… но только не я. Все обвиноватились – видал её?! А выйти начистоту друг перед дружкой, выходит, и некому, и не с кем. Думаю труд, а следом и основные со-бытия, вскрыли издержки нашей психики в историческом процессе перестройки миропорядка. Ить как не повернись, а сами создали себе поганые проблемы. Потом пытаемся форсировать психические ресурсы. Единую нитку поведения потеряли. Зато самооценку себе завысили. Перфекционисты по отношению к другим, но не к себе. Вроде, рядом со всеми, но не вместе. У нас примат формы над содержанием. Часто встречаем начатое дело, но не законченное. И так да-лее. Стало быть, бытиё есть сплошные издержки… и насмешка, а человек обре-чён на грань выживания. Вот и весь всеобщий эффект из этого состояния. Аль не так? Так, конечно! Никто только в этом не сознаётся. Совесть – тонкая мате-рия. Разве она этого позволит.
Сперва Васёк жарко обнимает глазами каждое вороханье Нинкова платья, пропитанное обедами и свежими молодыми силами. Сперва сморчковатый, в саже, палец Васька музыкально пишет в воздухе кружева, приплясывает и заде-вает обои, пользуясь временной свободой. После ищет: как поправить, прибли-зить к себе шаловливо-игривую струнку её голоса.
Наконец, воспоминания о прежних ухаживаниях за Нинком берут за душу, и Васёк щурится.
- И долгим, должно быть,  и зазывающим покажется его взгляд кому-нибудь со стороны!
Шутка ли: жить с человеком, глядеть почти в одну строну, питаться с одно-го стола, из одной чашки, каждый раз выискивая в нём добрые или худые по-рывы чувств, а затем думать: куда же они и к чему приведут?
Ненасытно и ревностно становится в такой ситуации.
Тешит Нинок горчинку встревоженных нервов.
Вспоминает, как мать её любимого дитя первый раз в угол поставила за ни-кудышно помытый пол, неудачную поглажку белья. За то, что масло пролито из лампадки под Божницей. За то, что без спросу своей суёжкиной рукой к икон-цам лазало.
Попискивает назойливо, как комар, табуретка под Нинком и пишет на полу хлопушка: вроде, Нинок что-то важное для себя решает.
И невидимые, и непонятные другому буквы кувыркаются, ломаются очер-тания, сливаются с тенью хозяйки, наезжают друг на дружку, как младшеклаш-ки, и помечают Нинково лицо юношеской гордостью,  забавой и диковинно-притворной улыбнушкой.
И солнце, ить, меняет человека. И плохое отступает. И покажется он сам се-бе в эти минуты вдруг кем-то особенным. Простым и непонятным. Ожившим после утренней суеты. И снова думающим мечтателем о жизни. Внешним по-дарком судьбы.
С тем и живём!
Поутру петляла, петляла по сучкастому полу Божья коровка, играла, играла с Нинком, доверяла ей во всём, и по ладошке ползала; а к обеду она поднялась и улетела в форточку.
- Как же так: поили, кормили, на ладошке грели..?
Она словно спешила к вольному свету, подарив напоследок человеку трель тонкого и светлого узора от торопливого крыла. У каждого своих забот полон рот.
У всех хлопот – вязанкой не унести.
Прошёлся ставнями учёный ветер. Сверился с прошлыми наработками. За-глянул за горизонт. Внёс коррективы. Сбросил в прихожей на землю мешковину для ног. Грязь обмёл со скребка у крыльца. Поиграл с дверцей сеней. До-вольный, заглянул в избу, растворил створки окна, обновив спёртые запахи вя-лой испариной колевины и смолистой щепы.
Перемены ждали людей.
- Подь-ка сюды, - не ожидая отклика, кликнул Нинка вершинкой голоса Ва-сёк и прибился к окну.
Он тут же сцвёл кудряшками, взлохматился и утонул в набежавшей думке. Косо приподнял, скорее поддомкратил ухватиной руки некультяпистый тяжё-лый подбородок и как-то неловко перекрестился на деревце в окне.
Сперва его горячее дыхание прибавилось, вросло во всю ширь звена. Потом покрыло стекло влагой с изломанными углами: запотело.
Пальцем рисовать можно.
Позже он уловил в напотевшем стеклянном ситце теплынку, оставшуюся от дыхания. Она была особенной, как бы едва уловимой осязанием кожи. Она была выболена душой и скоро растворилась под его сердцем, побудив мысль.
Где ты, тенистый мой берег надежды со скамьёй у самой реки? Как найти тебя, вернуться к тебе и не потерять, глядя вместе с тобою в душу мою?
Где ты, мой бережок, что соединяет людские сердца? А, может, ты остался в свадебном танце и лунной грустинке, что сливает воедино двоих ненадолго и потом в суете забывает о них? А может, ты в белоснежинке вишни цветущей весны, что сперва в колыбели качает наши сердца, а затем растворяется в по-тёмках быстрого вечера?
Где ты? - спрашиваю тебя, как судьбу, и зову.
И как лучшие и высшие годы ценю! И тихий слышу шелест платья любви. И нет привычного щебета птиц. И нет без тебя песни, зовущей к истокам малой родины.
Только высокая левадка тополей за огородом, посаженная ещё дедом, гля-дит молча и манит, будто к себе.
Вдруг он смутно различил останки следов добрых отношений между людь-ми, где-то у себя за спиной. Они почему-то крепко цеплялись за память. Теперь он лучше понимал: где и как их искать, чтобы привить в новом коллективе…
Всё сохранила память: то лучшее, что нашла в прошлом. И то, что он стал сдержаннее. И то, что Нинок на его поступки больше не сердится с утра. И то, что он многое стал больше обдумывать, глубже. И про любовь подумал, что так дорого ценит в отношениях человек.
Огорчало только то, что любовь, во всех её проявлениях к природе и чело-веку, не находит применения к важной ситуации на работе, дома, на отдыхе, - Васёк испытывал теперь от этого новое чувство. Чувство частичной удовлетво-рённости.
Скрала наша Нинок шаг, придерживая дыхание, зависла было, как перелёт-ная смерть над непокорной головой мужа, и приткнулась к раме, будто к живо-му и родному.
Бывает, и простые окна объединяют сложные чувства двоих.
Яснее ясного заслышала она и боль, и вздохи, и мысли, как ей показалось; будто посланы они от ставен веков говорящего неба, а не от Васька.
«О высших материях вспомнил, значит, любит», - так поняла она мысль мужа - далёкую и смиренную.
- И какая же проявилась неведомая сила на бабьем лице! – кажется со сто-роны. - Она разом, как в горсть собрала, и не пустила на волю зёрна расходив-шихся чувств.
Может, такие редкие мгновения, открытые однажды в древних веках, по-вторяются, рождая новые минуты радости и продлевают нам жизнь?!
Она вздохнула теперь глубоко и собрала полные губы, налитые печалью. Повертела ими скупо, пока не изошлись постыдным огоньком ямочки на её ще-ках. Вырвала у времени золотую минутку улыбки, оставив эти дородные стихии в каком-то по-детски лукавом удивлении.
- Густо вон баньку топит, мотри как…- перекупил Васёк щемящий взгляд её глаз.
Он закипел. Как отчаянный, как испытавший крайность положения человек, и - готовый к разговору.
- Утри нос-то, вон, в саже…
Углём чадит, похоже, не хворостом, как мы… Склонился под ветром в пояс. Через конёк валится, как забулдыжка, дым-то… Хорошо, что есть не просит под окнами, а то все глаза проест. Почитай, годик с небольшим, как живёт на широкую ногу. Уборную напротив нашего колодца устроила за забором. Зло одно будит.
Васёк помолчал, но соблазн говорить одолевал его с новой силой.
- Вот недавно одна кофтёнка с большого вязального крючка на ней мота-лась. А в прошлый раз, гляжу,  вязка на все цвета клубков и размеры крючка. И женихов в ней встречает, и стирает, и в бирюльки с дочкой играет.
Вся духами пропиталась: французскими, голландскими, итальянскими… Бог знает какими! И пузырьки напротив дома валяются. Кажется, опыт предков со вседозволицей, нахальством, упрямством и голым бесстыдством в ней слыхать.
- Есть чем топить, вот и топит, - словно взвешивала косо собранной бровкой каждый его сказок жена, вытирая нос.
- Знамо, есть…
- Мотри, звено-то не лопни локтем.
- Красиво получает, живёт, ширится, топырится и купается в косметике. И помои перед домом льёт. – Васёк пробует разговорить Нинка, чтобы сгладить пред ней свою отдалённость, которую он в последнее время чувствовал и не находил подходящего момента, чтобы начать разговор. Оттого и речь была как признающего свои недоработки человека. И он всеми силами старался это по-ложение исправить.
- Конечно, не любой сможет деревенский мастак к себе заграничных угово-рить, зазвать, вытребовать в нашу глухомань и всучить им работу.
Нашему брату не больно кланялась, когда и дел не доверяла. Почитай, за-морцев нашла. И лучших знаек в этом нежном вопросе. За всем этим, как во-дится, стоят нелёгкие дни, горючие луны, сомнения до слёз. Слилась со време-нем, выходит, её мысль-то?!
Ни как у нас, конечно, у «петрушек», хоть и помои на задах за домом льём. – Васёк покряхтел от удовольствия даже, видя, что Нинок его просто слушает и не перечит. Это был, конечно, им хорошо проверенный ход, который мог при-годиться и там, на работе с людьми. И он спокойно, можно сказать, продолжал.
- Теперь на мороз, ни ветер, ни разговоры, ни слухи не страшны.
И тепло по трубам пустила. И бежит оно к ней прямо в подол из далёких чужбинок земли. И в избе как солнышко светит, от батарей…
Отрезала, ко псам, электрику нашу. И, на удивленье нам, отгрохнула себе такую завидную оснастку рабочего места, что от лесов и до морей по стране днём с огнём не сыскать!
Вот она где, оказывается, любовь-то в человеке водится!
В истоках души. И до чего же они глубоки! И не каждый потрогает их, дос-танет, примерит и потянет в жизнь. И, кажется, в извечном поиске только от-крываются эти истоки любви… - глаза его покрылись каким-то упоительным блеском нежности и ласки, хотя голос оставался ровным. И Нинок уловила это.
И мы на верном пути!
Железные люди среди нас живут. Комсомол …девятьсот двадцатых в них, видать, заговорил.
- А ты, вусейко, в тот раз калякала: только язык да руки говорили… Её у двора, дескать, не видать… Вот и не видать. В заботах, хлопотах, сутолоке вся-кой поисчагрилась. Настиралась, наготовилась, вёдер сорок воды только в баню отпёрла; а за топкой пляски сколько? Пальцев не хватит считать…
Вот и не видать…
- Что и говорить об этом… - голос Нинка сделался мягким и совсем своим. А Васёк в этом знаке разглядел для себя даже уважение. Поэтому он с удоволь-ствием продолжал верить, что в отношении людей заложена великая мудрость эпохи. Важно вовремя её разгадать и понять, как Нинка, например.
- Вышло, Нинок, так, что у неё забота на дому, как у многих. Но своя, ни с кем и ни с чем не сравнимая работа. Начальство, хозяева, инструкторы, управ-ляющие за тысячу вёрст. Сама живёт под высокой луной, с чистым воздухом и девичьей мечтой в глухой деревне.
И труд ладится. И кругом хорошо. Только банные обмывки, золу всегда в сторону нашего усада сбрасывает.
Так – лафа, а не работа, выходит.
Зато с коллективом калякает виртуально. К слову сказать, на почтительно-девичьем расстоянии. Зря глаз не кажет к ним в офис. Получается, рука руку моет, губа подпевает. Однако идут навстречу – начальство-то.
Все, стало быть, условия ей. Соседям выставляет свои.
В окно, вон, не ботнись…
И Нинок тихонько отвела от звена плечо, и подумала: как хорошо ей сего-дня от этого разговора. И даже хотелось дольше жить этими минутами и никуда не уходить. И наблюдать, как необычно покачиваются от голоса его кудри, и ровно роняется голос, что музыка в зале большого клуба. И ей хотелось от это-го только слушать.
- Она денежку бережёт на поездках, да время, - голос Васька сделался со-всем бархатным. И чтобы не казать Нинку глаза, чтобы она не подумала, что ей заговаривают зубки, решился продолжить мысль ровным голосом, выделяя не-большие паузы для развития её интереса.
Заботы, видим, меняют людей: и от этого становишься живым, самобытным первопроходцем, впитывающим душой свежие подходы, человеком.
- Скажем, ладно и хорошо пустит дело. Выкроит часик, другой на переинач-ку программ, - вслушивался в свой тон Васёк и легонько на новой струнке про-должал.
- Потом, а потом она успеет пронюхать спрос, выбрать момент, тон, погоду на рынке, красиво подать рекламу, а по-нашему - осуществить правильное взаимодействие человека с организацией. Через эту самую рекламу заинтересует покупателя. Затем, придаст товару новое дыхание, изменит его свойства чуток и бабахнет попутный похожий товар под старой вывеской. Ну, и огребёт с этого дополнительные денежки, прибавочную стоимость, так сказать, о которой на её фирме и не прознают.
Сноровистость, изобретательская ушлость ею правят.
Плохо ли?!
Иногда ласково поздравствуется. А в глазах всё же своё: вот, мол, как я на козе объехала вашего брата. И вы мне, вроде того, не ровня: ни на стельки, ни на запятники не годитесь.
Чать, так думает об нас, недотёпах… - Васёк хотел сказать про себя «я», вместо «вы» и «обо мне», вместо «об нас» но не осмелился. Ведь при необхо-димости Нинок это использует в своих целях, против него, подвернись случай. А, стало быть, чтобы так не получилось, решил заодно узнать: с кем Нинок в подобной ситуации  – с ним, или разделяет мнение соседки? Поэтому он, во-первых, обобщает, говорит не только о себе, но и об обоих вместе.
Во-вторых, на кону ведь не только семья, но и будущая команда, бизнес, выживание самого человека в совсем нечеловеческих условиях. А технику взаимоотношений надо доводить до ума не завтра, не когда приспичит, а уже сегодня.
 Ничего нет важнее и выше, чем добрый настрой в отношениях с человеком! 
Иной раз не сразу догадаешься: куда и как правильнее держать путь в друж-бе? Как донести чистое и сокровенное начало?!
Чувствуется, как после сказанного преследует тебя неотступная тень, тень осуждений, сомнений. Из головы иногда можно выкинуть эту предательскую мысль, но скрыться от неё навсегда невозможно.
Это простая, возможно, по-крестьянски грубая, топорная, чёрствая, нелепая, чёрная шаль сомнений и кривотолков, вразумлений и раздумий. Но за ними - живые люди.
Их можно научить терпению, но нельзя от них отступиться.
- Летось, ветром дует с сельмага, как ребёнок подскакивает на ножке. А са-мой давно за семьдесят. С высоким причесоном, в красных калошах с бортика-ми из крокодильей кожи и с пятачком скотиньева навоза чуть выше подошвы.
Запахи блестящей кожи заглушают аромат луговинных цветов, бодрят, и непременно хочется почитать что-нибудь древнеисторическое. Модницы того времени всегда хотели и мечтали, чтобы их заметили. 
Другого-то ничего не остаётся. Иначе можно нарваться на хамство.
Кстати, на её правом плече – сзади и спереди сказано прямо. И обозначено даже заголовком с красными буквами: Инструкция!
А забегая вперёд, скажем: такой подход чем-то напоминает сократовский. А Сократ весьма ратовал за совмещение прекрасного и полезного. К примеру ска-зать, красиво расписанный щит. С тех пор инновации  с изменением некоторых свойств предмета или его самого переместились и на дамские платья. И наша дама весьма об этом не сожалеет.
Выходит, принцип от каждого по новаторской способности, каждому по инновационному труду возможен в наши дни.
И он – уже не за горами! Доброе общение считалось полезным для красоты и гармонии духа. Соседка, видимо, подначиталась и немало по этому вопросу.
Блудному глазу и приложиться негде к её телу. Серебро в ушах, на руках, груди, подоле, - везде. А сидит на ней платье, не платье. Три капюшона. Один от ветра, другой от ненастья, последний от солнца.
А для любопытства или знакомства с её новыми идеями в организации нам не надо тратить время на улице, к примеру, срочно рыться в планшете и читать высокограмотную литературу для специалистов.
Ни к чему теперь.
Все учёные мысли по взаимоотношению человека с организацией или дру-гим важным человеком представлены в художественной форме в колонках тек-ста, рисунках, сценках, снимках прямо на её батничковом платье.
А чтобы не загружать её чересчур занятую голову назойливыми вопросами, расспросами, пересудками и прочими непотребностными мыслями, скажем, при ходьбе, нужно просто следовать строгому правилу. Например, дождаться, пока дама соизволит остановиться. Затем нужно обойти её кругом, пробежать глазками изложенную на платье информацию, поразмыслить и ознакомиться глубже с интересующей темой на платьице самостоятельно.
- Но каково глядеть на неё прохожим да при нашей местности, цветочках, лютиках, одуванчиках, василёчках, неугомонных и певчих вечерах?
Романтики в ней всё же для человека не хватает.
Ась? То-то, милка, молчишь…
Шлёпанец на ноге вон только вертится, по танцам, будто соскучился.
И Нинок мягко покачала глазками. И мелкие канавки спустились от глаз и потонули в румянах. И Васёк, подзаряженный чистой энергией, заглянул ей в глаза, будто искал: где же в эти самые моменты может возникнуть слабое и не-доброе место во взаимоотношениях? И с человеком в будущем коллективе мо-жет всякое случиться: может сорваться и нечаянно нагрубить.
А если тему вести дальше, то и вовсе устанет от неё. И такой кадр в команде станет не лучшим. И надо быть готовым с ним работать. Искать подходы и к нему. А пока, видимо, Нинок не против, чтобы с ней и дальше работали так, ле-гонько. И Васёк старался.
- Да-а… Несётся как-то – плечи назад, голова мёртвая. А ноги бегут. Бегут впереди самой хозяйки. Сидит в ней и правит, все равно, что Леший царёк.
Хорошему казачине за ней не угнаться, не поспеть ни в бурю, ни в зной. Ножищами простригает воздух, как доармейский юнец. Плывут только швел-лерки скул. Плывут себе плавно по вольной дорожке.
Походка, кажись, и та под уголок скорости заточена.
Беда с ней, а нам – раздумье!
Может, в этой свежести взгляда и спрятаны сердца дорогих нам отношений, без которых и доброго шага ступить нельзя? -  последние слова он добавил ти-хонько, как про себя.
И нету без них ни счастья, ни веселья ни в лунную ночь, ни в солнечный день, ни на закате дня. И, лишь, как красуясь собою и гордясь, мелькнули перед глазами заглавные буквы какой-то зовущей инструкции.
- Бывало, у часовенки чуть забрезжит рассвет, налитые свежестью души, лу-га ещё спят, от воды пар поднимается, а она уже оттуда, из родничка-то, бидон святой воды чалит.
Бывало, идёт, как пастух, сплёвывает, сапожищами застоявшуюся землю будит. Со двора во двор, к примеру, обойди, и все подтвердят: мол, каленым словом, но кого-то обязательно за глаза подденет, кого-то уколет, ужалит, но обязательно обидит.
За каждым, грит, своя чудинка водится. Грех, мол, не обсудить. Помягче, выходит, когда в глаза кому нехорошее скажет.
Потом как подменили. Первая здоровкается. Как приветливый мужичок, шапку приснимет. Уважение имела, вроде того, даже к собакам. Признаться, одно сердце человека с работой делила.
Теперь, надо понимать, разговаривает с каким-то напевом, присказкой. Молчанкой больше людей обходит. Нос кверху, глаза в землю: «в упор никого не вижу».
Зазнаётся. Пустила дым в окна.
Ну, ладно там, дровами бы протопила. От них и дым не такой страшный и горький. А, ежели, в баньку бы нас для приличия попросила, то и на дым на-плевать…
И не больно надо. Своя есть, чать, баня.
Портрет только дому портит. О соседях, выходит, не думает. На своё, ка-жись, только дело молится, а не на Божьи образки.
- А ведь и правда, виновата, - подхватила Нинок. - Дым вредный. И как раньше, милушки,  на это внимание не обращала?!
- Человека с жальчинкой в душе в ней уже не разглядеть, - прибарабанивая засидевшимися подушечками пальцев по стеклу, откликнулся Васёк, – что ус-мешка в глазах, что эти её новые калоши, что платье, скажем, или походка – во всём больше плутовское проглядывается, господское.
Только строгая грудь да утончённая белая шея заставят нас при встрече с ней умоляться…
Было видно, как влетела и вылетела со звоном в окошко муха, когда хотел что-то важное сказать. Вместо этого только произнёс: «муха, а как на мозги влияет-то… пропади она пропадом, эта муха».
– Ботнешься: вон махор на чулке о тубаретку задела, гляжу… Зато вид осо-бый станет, когда часть внутренностей от носка тубареткину гвоздю достанется, - высмеял Васёк, ковыряя, сам не зная для чего, паклю из-под оконной подушки, а затем, свивая из неё хвостик.
- Ботнешься… не ботнусь уж. – Нинок расправила махор и опять вдавила спину в угол косяка, вслушиваясь в его голос. И опять ложатся рядами воспо-минания о текущем разговоре. И опять во имя какого-то дела… «Можа так и надо..?»
Накануне, до принятия закона о кооперативах, Дуня, как помнится, в загоне была, мрачная такая ходила, доходяга, но - неуёмная. Только калоши блестели у сердешной. Правда, тогда они были чёрного цвета.
Ходила, чать, не дашь соврать, куролесила, аж пыль под окнами стояла у Кодонькиной завалинки. Вытанцовывала перед мужчинами всё на талой веточке чувств. Мужицкую слабинку искала.
Искала как понравиться, полюбезничать да пообниматься покрепче. И до тех пор воспалялась вся, что платье поднялось до самого пупка, прости Бог, кружевами ходить стало. Закружилось, завертелось около её ног вместе с не-угомонным лаем чьей-то собачонки.
Тогда мужики углядели, наконец, её вихляния и заигрывания перед ними. Однако на поводу ситуации не пошли.
Ещё чего не хватало! У всей деревни на юру стоишь!
Постояли, пошумели, похихикали, подыграли язычком да как-то исподволь пособили ей умишком разжиться.
Так с того разу скотину со двора долой. Так и из сердца местных мужиков – вон!
А, как денежку от скотины выручила, так и у завалинки больше её ноги не видали. Зато больше у чужих машин задом вертела.
Вертится, а на усадах калякают: «Горе мыкать куда-то понесло».
Потом, бывалочи, как не спрошу, мол, здорова ли? Так, грит, неколе мне тут с вами романсу водить.
Однако кормила на зорьке свою тощую печь старой щепой с совхозных ко-нюшен. Тут же кляла во все лопатки председателя из-за никудышного сторожа. Обила с десяток порогов, пока навяливалась в городе на работу.
Так толку – бес с редькой!
И тут Ваську стало важно: отчего Нинок так мало говорит с ним? И рот, и губы её, казалось, делались меньше и меньше.
 Поэтому непохоже, должно быть, на обиду.
И, главное, мало говорит, а всё равно не уходит куда-нибудь по хозяйству. Продолжает стоять. Чего-то дожидается…
Теперь он попытался поднять на неё глаза, как когда-то он делал в юные го-ды. Хотелось подыграть, как прежде, взглядом, который так любила, особенно шумными вечерами. Он попытался получше разобраться в причинах этого. Он хотел, чтобы она, наконец, расчувствовалась, рассказала о наболевшем.
Он даже сделал над собой усилие и приподнялся; но как раз с её стороны вставало солнце. И было не понять ни её глаз, ни желаний.
Он даже вспомнил, как было в такие моменты молодости с ним. Вспомнил, как светила луна, и было зябко. Было хорошо и тревожно от этого.
Теперь их разделяло солнце. И тепло было только внешне.
И Васёк тот час испытал теперь от происходящего особую мысль: «В любом случае, такой подход к собеседнику не отягощает моего присутствия, как мужа, друга, партнёра, может быть, по команде, не отдаляет связи с миром другого человека, а скорее становится ближе…» И Васёк подловил себя на этой не-обычной мысли, и не хотел её отпускать.
Было слышно: вот пронеслась дорогой, как угорелая, машина. Как с латун-но-медным звоном влетела в окно уже здоровая, с просиневатым блеском, муха и легонько забилась в соседнем окне.
- Так вот, - привычным тоном, переметнувшимися с детства, размышлял Ва-сёк. – Ещё не осиротели пересуды политиков, не отгремели семейные скандалы о предстоящей новой жизни, а соседка опять куда-то похмыздала.
К компьютеру какому-то, поговаривают, примеряется. Лишний раз в убор-ную не сходит, дай только ей только возле техники понежиться.
Понапёрла под местные хохотульки в глаза и спину, понавтыкала во все щели разных «дисков» да прибамбасов из аксессуарии для своей чудо-техники. Округ плевки, ужимки, насмешки; и опять от её ворот и забора только щепа ле-тит гнилая, и столбики у изгородки в огороде, как крепко поддавшие человечки, наперекосяк встали.
- Ради чего такое? – спрашивают посторонние.
- Ради развития. Прекрасно! – ответит не задумываясь Васёк.   Но разумно ли другое: человек есть, а крепкой связи с ним у сельчан, вроде, и нет?
А откуда тогда вся техника без особой связи с людьми, причиндалы к ней? Откуда, сроду не ходившие мимо, машины под её окнами? Почему теперь кра-суется среди своих и чужих в красных калошах с крокодиловым верхом?
В избе у самой бардак, сельчане ей не довольны, беснуются… Никак какой в стране переполох затевается…
Многое не ясно…
- Случись, тёплым закатом дня пробежишься диковатым глазом по её име-нию – кругом пластмассовая требуха от техники разбросана. Кое-где горками, вперемешку с дырявой обувкой, рваными чулками, рукавицами и луковичной кожурой лежит, а кое-где просто врассыпную валяется. И обязательно все «зап-части» чужой фамилией подписаны, на заморском языке.
И все они, бедные, пережили – и боль, и вой, и стоны, и побои за неудачи, и потрясения от своих хозяев и продавцов прежде, чем попали в «грязные руки» нашей соседки, - Ваську сделалось даже как-то не по себе.
По что им такое?
- У каждого свое горе, свои переживания… И кажется всё кругом соскучи-лось по ласке человека!
И где эти запчастья только не увидишь: И в досках, и в сдохлой поленнице под сараем, и в избе по всем углам – под койками, покойным шкафом, столом, на подушках, между книжками, под туфлями, у самой Боженьки под нёбком, где образница в избе, даже у котёнка в игрушках.
И высокие луны под окнами ей скучны без такого технического наводнения.
Зато, как королиха, при деньгах. Нам не чня, не… теперь больше дома, меньше в верстовой упряжке, - и тут Васёк скосил глаза, глянул на притихшего Нинка.
«Плохо ли, гоже ли, но живут люди, радуясь жизни. И им шаг за шагом по-коряется вековая история». - Васёк чуть придержал на Нинке взгляд.
И мы знаем отчего замедлен их ход…
- На всё у нее свой вкус, - тут Васёк осёкся, что сделал, будто неудачный выпад в сторону жены, не так поглядел, как хотелось бы. И, чтобы как-то сгла-дить свою вину, залип к окошку и воркующе продолжал.
- Положим, тарелочки, чашечки, ложки, горшочки по два раза перемывает. И уж никак не побрезгует с одного куска по очереди с кошкой полакомиться.
Случись, дрова подвезут, то чурбаки, как хороший мужик, с плеча колет. Только брызги со щепой от сырого дерева летят. Однако курам на смех туба-ретки на столбы огородные повесила. Вроде того, думает так убережет их от непогоды.
Вот, кукушечья голова!
К слову сказать, с человеком в избе у неё мебель разговаривает, не только люди. Сказывают мебель-то с нехитрой технической начинкой вся.
Вещает, понимаешь ли, таким внеземным загадочным голосом… «Бум-бом-бум…» А кругом, куда ни кинь, теперь кресла, не кресла, шифоньеры, не ши-фоньеры, комоды, не комоды…
Однако, спит на одной подушке из пера не с дочкой, а с кошкой. Короче, слов нет. Одни восхищения.
Замечу: рядом с подушкой устройство скачивает круглосуточно с компью-тера полезную информацию. Если-ка что экстренное, то тут же будит: «Тюсик? Тюсик, вставай..!»
А так, можно сказать, когда завтракают, ужинают там, обедают, то переда-ются праздничным тоном собранные сообщения. К примеру, рассказывается о об адаптации новичка в команде, его связи с человеком как внутри организации, так и вне её.
Кажись, не дом, а галактический центр слежения за полётом свежих мыслей.
Сказывают, значит, вхожие к ним в избу люди, будто невидимая бабушка разговаривает с ними ближе к ночи приветливым и родным голосом: «Тук-тук, детвора, всем байки пора!» Помнится такое встречал в богатых семьях у древ-них народов и позже в пятнадцатых, семнадцатых веках.
А ко всему прочему, сама, как пацанёнок, с горки на салазках кувыркается. Щёки на морозе выпаривает. Вроде того, так мозги дольше соображают.
Тоже мне молодуха нашлась! Там, где крыша едет, уже не починишь.
«А что, если в команду проберётся такая, как Нинок, из которой клещами слова не выдерешь? Конечно, надо испробовать в этом ключе разные манеры и темы. Так, скорее всего, надо…, чтобы её расшевелить», - попутно рассудил Васёк, всё поглядывая на жену.
Но Нинок, кажется, в этом случае не подавала надежд. У неё постоянно крутилась мысль: «Когда же он обо мне вот так подробно всё расскажет? А если не расскажет, значит ли это, что любовь у них ещё продолжается?»
Лишь, вспыхнув на мгновенье, замерцал под выспренной бровкой голубова-то-холодным огоньком её глаз.
И Васёк снова развязал язычок. Только заговорил он искреннее, больше по-глядывая на жену.
- С места не сойти, век не забыть: один раз как-то в сумерках – не отвер-теться от её окон и мимо не пройти… Иду, значит, а из окон, прямо-таки тем-нота, как завораживающая, глядит на меня. Гирлянды цветных огоньков в ней начинают вдруг перемигиваться. Ну, как мы с тобой, как спать ложимся. И вос-создаётся необыкновенная картина звёздной Вселенной.
Только представь: вместо созвездий «Большой» и «Малой Медведицы» - котёнок с человеческими и голубыми глазами.
Знай, мол, наших, как живём!
Давеча вот только ты на меня так пристально поглядела, завораживающе и чисто.
- Да, что ты..? – задохнулась Нинок в мыслях.
- Да. Поговаривают нашенские деревенские эксперты: вроде, сама нечистая сила ей пособляет…
Ей Богу! – Васёк пытался даже перекреститься, но спутал руки. Ладонь ле-вой руки он ловко перехватил и зажал в правом локте с кулачком.
Вышло, что кукиш… показал.
- Вот только на это тебя и хватает, - сорвалось едкое слово с малых губ Нинка. Самое страшное, чего бы никак не хотелось слышать Ваську. Она улыб-нулась и тотчас оправилась.
Неудачная попытка поправить свое положение в глазах Нинка, заставила его голос встрепенуться и тотчас умереть. Он попытался оживить речь, чтобы собраться с чувствами, вслушиваясь, благодаря памяти, в реплику со стороны.
- Мы видим своими глазами. Мы наблюдаем как происходит перерождение простого человека в предприимчивого новатора. Мы понимаем: без дружеских взаимоотношений на всех уровнях – от  простого работника до руководства страны - такое вряд ли было бы возможно.
«И вряд ли нужно было рассказывать о них», - как искрой на ветру пронес-лась вдогонку этой реплике вдруг ожившая Васькова мысль.
И вот теперь, после того, как взволновавшаяся и разгорячённая кровь обожгла Нинково лицо, навернула слезу, Васёк теперь вывернул к ней шею до красной складки сбоку, почувствовав, что задел Нинка за живое; он неловко опустил глаза, как в своё оправдание, мягко улыбнулся и докончил начатую мысль в более чувственном и отзывчивом настроении.
- Что же ты молчишь? - удивилась на этот раз Нинок, подбадривая мужа.
- Так, я и говорю, - начал он сперва неуверенно, но задумчиво, - сама орга-низация дел далась ей, конечно… далась нелегко. Приходилось терпеть нужду, быть оскорблённой и униженной. Фактически опрокинутой в пропасть. Целыми днями, неделями, годами недосыпала, недоедала. Вела полуздоровую жизнь.
Во имя чего это? Во имя идеи!
Ни свист соловья, ни тихий шелест листвы, ни гармошка у ворот, ни задор-ные и литые голоса молодой улицы не могли сманить её на весёлую скамью ко двору.
По избе собирала модные мысли. Вечерами здесь же кормила ребёнка, лю-бимую кошку и привечала «конных и пеших» женихов из далёких городских культур.
Что с них?
Карандашом оттачивала выбранные положения. С расстановкой и чувством пропускала их через гитару долгими зимними вечерами. Сквозь ночной бессо-нок сцеживала полученную закваску. Опосля лучшие и окультуренные зёрна собирала и пускала в оборот.
Интерес развивала.
А при ударном настрое под гомон птиц у малой речки всё перемалывала за-ново. И получала особое, обновлённое свойство товара.
Да ещё какого товара!
Если раньше топилась русской печкой, голландкой, да песнями глубокой голубой старины, то теперь теплом из-под земли. И с каждой тройкой градусов тепла её устройство выдаёт нужную и легкую мелодию.
А когда сама от этой тёплой слаженности в настрое, тебе же первому при встрече необычно и низко поклонится.
Я, мол, вот такая! Так и знайте.
…Эти смутьяны, норвежцы, чать, забыли бумажные проекты свои… торо-пились, сердешные, в насиженные места.
Их частично, чать, и пустила в разработку.
Одним потеря, другим наследство!
Только от бизнеса без добра вся округа кричит. Так в жизни обычно прохо-дит первый этап исторического вызревания человеческих отношений.
Так доброта… становится чрезвычайно важной. Потому что она помогает выстраивать отношения между людьми. Потому что она, как технологическая цепочка, является основным связующим пояском в процессе управления, про-изводстве и в быту. Доброта, очевидно, живёт и с самым важным элементом человеческих отношений, который предстоит ещё отыскать.
Нелёгкая и долгая дорога ждёт его впереди.
Нинок, наконец, не выдержала, подняла бровь. И лёгкий стон, и трепет вы-рвались из её груди. И речь нельзя было остановить, и не ответить было нельзя.
- А чего, Васяньк, людей осуждать-то да разбирать по костям? У самих вон под носом не кругло. Живём с тобой, как кот да лапоть. Округ хлеба вот с ква-сом крутимся. И опять еду чьи-то сытые руки от нас прижимают. Среди напря-жения, недомолвок так и живём. И опять округ грязь, кровь, пыль, крики, суе-та… Зато никак не застану – ни утро, ни вечер – совхозного директора с райад-министратором…
А, бывало, присядешь глубоким вечером у речки, воздух аж спелые ароматы полей отдаёт. А сейчас – ни романтической задумки в глазах, ни ночей до первых петухов с густыми запахами трав. Одни репейники на полях, к тому же чёрная усталь, пустота кругом.
Так вот, к ним есть вопросы по поводу передачи совхозной земли. Одним уже передают её в собственность, другим же френ с дудкой кажут.
- И почему они в газетах такие находчивые эти начальники, спросим попут-но, а от корреспондентов бегут? На запорах от них двери держат. По курортам крутым хлыжжут. В домах белых за высокими заборами, как собаки прячутся… Почему?
 Власть не наша. Какие там права у корреспондентов?.. Вот всё поэтому. И бизнес у них чихает. И отношение к людям не то. Как неполное человеческое.
Доняли меня ещё по этому земельному вопросу высказаться…
Тут он в основе, почесть, всех вздоров.
Из нашенской райгазеты высказаться просят. Искатала столько бумаги, а вопросов подходящих к ним всё никак не найду, - Нинок фигуряет писаниной перед глазами Васька. Показывает всем видом, что соседка ей и без того надое-ла.
И примеров брать с неё больше не намерена. Куда больше её занимают от-ношения с Васьком. И подвела ноготком ресницы.
 Так ли важна сейчас эта соседка?!
- А ты тут ещё со своими замечалками притямился – там не скрипни, сям нитку убери…
Васёк как-то легко и несвойственно улыбнулся.
- А я так, для примеру это. Человека же должен кто-то понять, принять или нет, поправить…
Я поддерживаю, особо не осуждаю и тех, кто со стороны вон нам говорят… которые подсказывают, высматривают, выспрашивают, перечат. И опять ло-жатся на нас черёдкой дела. И опять начальство стоит на своём. И так до беско-нечности.
А за начальников чьих-то я не в ответе, - светясь сначала скупой улыбкой, а затем исступленными глазками, Васёк сопроводил свою речь. – Вообще сказать, болтания людей по бескрайним просторам – туда, сюда полезны. Жизнь натаскивает нас, как школьню, приспосабливаться к себе велит. Есть некоторые - стонут от хохота над нами бесполезными, голодными, убогими и холодны-ми…
Некоторые государства ложатся на крутой курс, чтобы приспособиться к жизни, хотя бегают босиком по росе, выйти в люди не в чем.
Понимаю их. Зажить лучше хотят, а на нашу государыню противниками по-глядывают. Однако от нашего сладкого пирожка не откажутся за одним столом.
Каждый ищет своё, свою тропинку, согретую далёкой юностью. Вот и вы-бирают с кем дружить, а кого сторониться.
Так и должно.
…Подорванное сперва жестким смешком лицо Васька, незаметно оберну-лось терпеливым хозяйским взглядом на прожитое.
До боли, о самое донышко чувств, хотелось вычерпать изнутри всё нава-рившееся. Хотелось в то же время не упустить момент и понежится, поласкать-ся вместе с Нинком. Вместе погрустить, поискаться в глазах, забыться, дойти до исступления и простомыслия.
И Васёк тут осёкся. Сразу неуверенность взяла верх, переборола его только что поднявшийся настрой. Сразу вывернула всего, как штаны ничкой, изнанкой. Сразу застила глаза какая-то горечь неудач, ссор, обид… Всё мгновенно выросло перед ним и закружило над головой.
- Во имя чего же так закружило?
- Во имя доброго завтра!
Если во имя доброго, то его вполне устраивало.
Устраивало и то, что снова вместе с доброй надеждой погрузился в воспо-минания.
Вспомнил отцов дом, садик с вишней и малинником в нём округ завалинки дома. Из садика было видно всю улицу, а его нет. Из садика он мог безнаказанно и робко наблюдать за всем происходящим из-за штакетной изгороди.
И теперь он подумал, что Нинок его так быстрее поймёт, когда он чем-то увлечён, вынашивает свою идею. И тут он ощутил, что лицо его заметно свеже-ет, покалывает от прилива крови, как у юнца, постигшего радость.
И он почувствовал себя гораздо увереннее. И ему показалось в какой-то момент, что так веселее и светлее жить. Он находился в окурине звёздной идеи, в поиске лучших отношений с человеком, будущей командой.
Он поэтому не решался на откровенный разговор с Нинком. А в глазах уже полоскались молодость среди дневного гама, собачьего лая и прохладка мелкой речушки на самом краю улицы, где они завсегда бывали с Нинком.
А неожиданно вернувшаяся молодость уже подсказывала: если побыть по-началу с собой наедине, а потом с Нинком, то любовь обязательно оживёт. – И в этот момент человек обязательно знает, во имя чего и кого он цветёт.
И Васёк неожиданно испытал, как ему стало хорошо, необычайно спокойно от этих мыслей…
Ему ни на кого не хотелось глядеть, даже уставясь в окно, когда проходили мимо красивые молодые девчата. Ему вдруг показалось, что в его рассуждени-ях, поступках, положениях, которые он принимал до настоящего момента, вы-ражениях есть что-то страдальческое, даже в момент ночной утехи с Нинком.
Ему казалось, что всё это уже было и до него. Всё было в истории. Но мир не стал от этого лучше. Мир не стал добрее и справедливее. Ему представля-лось: лучше бы строгая мысль вытекала из живинки искусства. Испытывалась бы повседневным трудом, лаской, пусть, даже с гулянками под вой и плач сла-вянки с гармошкой.
Если под тот же вой и плач подвергать всё сомнению, как было ранее в ис-кусстве подзвёздного мира - станет ли человек от этого лучше? Станет ли больше доброты и ласки?
Моешься так в бане, а в окошко молодячки подглядывают за всем – лучше ли станет от этого тебе? Моешься - подглядывают, одеваешься и раздеваешься – подглядывают. И всё это подвергаешь сомнению… Станет ли лучше?
- Может, тогда и отношения людей в быту, на работе, отдыхе стали бы чище и лучше? – спросил кто-то.
Васёк напрягает мозги изо всех сил. Лицо, тем временем, доспевало красным цветком. И ему стало как-то не по себе.
Ему было ясно, что и такое ожидание от передачи картинки не оправдала жизнь. Люди вряд ли изменились в корне от подобного подхода к ним, как их не преподноси в строгой и популярной устной или письменной речи.
«Если брать в корне, то разврат только вырос в людях от такой подачи ин-формации читателям или зрителям. Конечно, в читателях и зрителях, как и в нас с Нинком, много авантюрного; многие всё ещё одухотворены какими-то высокими идеалами…
И думаем все: надо менять страну, жизненный уклад и себя, а как, пока не знаем, начать бы с чего-то… И нам пока не так важно, что ходим друг перед дружкой в сорочках или без…»
И ему было ясно: он за строгое знание. И полубасенки даже в нём допускает. И ему стало теплее от подобных мыслей. Ему понятно, что отношения людей в этом случае всё же изменятся. Непременно изменятся, только способы подачи информации надо сменить. Только в сообщении должно быть и полезное, и красивое сразу.
Ему стало интересно рассуждать про себя. «Представим: есть дама. И, если её изобразить, – дорисовать ей красивые губы, рядом адресок… И подход к ней изменится. И появится другой смысл – не только её разглядывать, но и поца-пать, пощупать. И окажись при ней строго передовой опыт, то непременно его захочется перенять и внедрить для нашего же блага и прогресса.
Конечно, в нашей информации много несовершенного. И воспринимаем многое в розовом цвете, розовых чулочках Такое направление было в истории. И даже любимую до сих пор поджидаем на скамейке: в каких же хрустальных туфельках с бантиками она засветится перед нами на этот раз? И это всё цве-точные чувства, которые мало что имеют общего с процветанием человека.
Но мало что значит для нас и когда мысль, например, уравниваем с фактом. И факт и мысль становятся пассивными, как закупоренные огурчики в банке.
Но, мало того, иногда письменная или устная подача речи замыкается про-сто на результат. Без учёта её перехода в новое знание. Без учёта движения, без восхождения, без развития. Без особой церемонии,  как с прекрасным полом, на какой-нибудь пьяной вечеринке».
Тут Васёк сделал для себя чрезвычайно важные выводы.
Во-первых, нельзя пользоваться одним каким-то способом передачи инфор-мации, которые знает история. Во-вторых, способ должен постоянно обога-щаться чем-то новым в содержании и форме. В-третьих, должна быть польза от использования переданной информации. В противном случае она может срабо-тать вхолостую, как было не раз в истории.
 Должен быть найден основной способ передачи информации. Разброс под-ходов не очень-то хорошо, как видим, зарекомендовал себя. К тому же, в ос-новной способ могут быть включены иные элементы… оживляющие её суть. Так как объём информационного сообщения должен постоянно обогащаться, чтобы выросла доходчивость для её восприятия.
Выходит, в будущем человеку понадобится ускорение информационного обмена, от которого напрямую зависит прогресс нашего общества?
Рассуждал как-то так Васёк, словно, пустив на попас внутреннюю энергию мысли. Многозначительно маслились его скошенные глаза в сторону жены. Но в такой позе видеть он её просто не мог.
Без особой церемонии Васёк неожиданно развернулся к Нинку, и её сердце отчего-то забилось под тонко натянутой сорочкой с распахнутой кофтой, - и он понял: каким же разным может быть путь подхода к передачи сообщения! Он окрестил его вторым этапом расцвета передачи информации. И многообещающе заглянул в просиневатые комочки глаз Нинка, совсем неподатливые мужнему зубу.
И сделалось вокруг смиренно, и тихо. И ветерок из форточки, как заботли-вая нянька, легонько потрепал выбившийся кудрявый махорок на его голове.
Васёк потёрся лбом о стекло и весьма раздосадовался: Нинка от  его мол-чанки унесла одинокая мысль тем временем куда-то в сад, на щебет птиц, на летний суховей, который, казалось, пытался почему-то выворачивать ничкой, или изнанкой листочки клена и вишни.
«Жена-а… не живётся, не дышится ей, не тешится за пригожим муженьком, как за тесовым теремком, что на зорьку глядит.
Что ей?!
Так и норовит тебя не услышать, а значит и под ноготь залезть или просто куснуть… и пирожком с капусткой, случай, заесть. Затем словом пулемётным срезать. А там - поглядеть на смерть, вой и снова резать… И завертится в судо-рогах последняя жизнь. И унесёт холодная сырая земля некогда живое челове-ческое тепло.
Тогда вспомянет меня, нехорошего мужа, супружка-то моя. Вспомянет, станцует с языкастым смешком, осуждая, да слёзкой утрётся по убитой страсти моей.
Однако, вспоперёк ей не скоро пойдешь.
Зато подумаешь наперёд…
Затем пути отхода, как необыкновенно смышлёный двоечник, припасёшь. Потом знаки задобрения окажешь. Ибо от уступки многое переменится, и разом наступит наисчастливейший день.
Она, ежели что, может и наоборот, тебя в момент ошапурить, ошпарить,  за-ткнуть, скалкой прищучить или языком таловым. Так что, как майская крапива, взбодрится ветерком и снова замрёт на месте, как ни в чём не бывало. Потом настроение на весь день, словно на век, испорчено. Хоть бабью непровороть ласкастых голосов за своей спиной в защиту держи, ничего не поможет оправ-даться перед ней. Зато она чиста, оттого и не понятна.
Так что сто положений духа сменит. Сто поз, звуков, жестов, состояний… Вот так порой передаётся информация от человека к человеку уже в нашей конкретной истории. Надо сказать, не только в быту, но и на производстве».
Хоть как себя веди, что хочешь делай, но и без Нинка нельзя. Без неё только стойку хорошо на голове делать: исподники подвернутся, хихикнуть некому. Так что, с какой ни есть, с женой доживать придётся.
«Там, иной раз, и словцо горячее в ругань неподходящее кинешь. Там всё бывает: стерпится, слюбится, если дурное забудется. Так что, родничковой воды кружку подаст, ежели схворнёшь случаем.
Её, конечно, несуправной бабой до конца не назовёшь. Если что, вечеристую печаль сё в твоём сердце растопит.
Не соседку же просить из подворотни с улыбкой…
Так что, хватит ругаться, обижаться. Хватит землю родную под её ногами проклинать. Замиряться пора. И время вон призагунулось. Значит, сроки при-шли… И гогот босоногий в груди нечего больше будить.
Там, видать, давеча не зря посудка гремела: чем-то опять ей не угодил. Знать, не одну дремучину слов в мой адрес про себя послала»
- Всходы душевные на ласке-то легче растут, - так говорят.
 «Так, то-то и оно!»
 И, отрываясь от окна, будто крались, поднимались на Нинка голубые глаза из-под бровных кудрец.
То подсучит наша Нинок , то подспустит рукав стряпного халата.
И снова недомолвки зреют в душе, переживания, нервы. И грады слов, и льются ручьями человеческие слёзы.
От жара в голове приостанавливается слово, мысль, жест…
К чему такое?
Она ждала, как бывало в глубокие зимние вечера: когда же он в конце-концов и в каком случае потеплеет; расцветёт, как осень его, подувядшая бурая речь?
Васёк, карауля глазом, будто на посиделках у речки, прощупывал пульс, скорость, пик оживления Нинка.
Как же иначе!
Хотелось сказать и о серьёзной теме. О том, что тревожит его, сон, мысль и сердце. Он склонился, изнемог от напряжения, от нахлынувших мелочей жизни, подперев головой уголок оконного косяка и, скрестив, как ангелочек, руки, кинул их на колени.
И приготовил слово.
Но ему в этот момент страшно захотелось по-мальчишечьи поиграться, по-трогать ненадолго нервную струнку Нинка, услышать её пощадный звук, насы-титься и забыться на минуту-другую.
И он, как ни в чём не бывало, отправил навстречу Нинку петлистую сте-жинку слов:
- А ты аккуратней у окошка, граблястыми… ещё тыкнешь… - хотелось ска-зать помягче, да как-то не получилось.
Осёкся, прохрипел, лишился голоса.
Страшно не терпелось теперь замаслить свою оплошность. И он хрустнул шеей, крякнул, поправляя голос, побурел лицом, перевёл тень разговора опять на соседку.
А Нинок, как на выданье, с зевотцой перебирала мысли, беспокоилась; лёг-кая страшинка пробирала до дрожи.
«То ли таким образом прощения просит, ластится за свою грубость, то ли от ответственности за сказанное хочет хитро уйти…»
При этом в глаза не смотрит, косится только. И люди всё видят… «Слова правильные во многом говорит, но мысли за ними скверные и вредные по про-изношению.
Скажет по-русски, но с престарелым словом. В употреблении нашим поко-лением с огнём только можно найти такое слово. И звучат слова как-то громко, упрямо и нахально».
Она сгладила мысль, остановилась. И вместе с ней текуче распростерлась во времени, будто не вернувшаяся из пряток, затерявшаяся, запоздалая тишина.
И тотчас разлился самобытный и находчивый голос Васька.
- Намедни, Нинок, как-то у соседа на скамейке совсем по-взрослому её внучка отвёртывала арифметичке, которая пришла проверить, как её ученица живёт.
А ученица ей отвечала так, будто арифметичка вкатила ей за решение за-дачки высоченную оценку с нижним длинным хвостом. – Васёк, насколько хва-тило ухватин рук, показал перед собой круг так, что Нинка слегка смешок про-бил. И он чуть развязал язычок.
- Так, вот… тут и говорит Гунькина внучка, что её «запартные примерчики» в жизни неглавные.
Ну, спор, вздор и выцвел у них по этому поводу.
Баба Гуня моя, говорит, и без затрудных задачек лучше вас живёт. Тут училка не вытерпела и взялась выкругляться перед ней, сказала, что у нее от-пуск дольше.
- А у бабушки моей зато денег больше.
Учительница опять возразила. Ну, а я, мол, справляюсь с любой задачкой по математике. А математика, вроде того, мать знаний.
Не приняла её доводов Гунькина внучка.
Говорит: «Зато баба Гуня мужиков, как чулки меняет, и голову цифрами не кружит». Вы, мол, проигрываете бабе Гуне по качеству жизни.
- Поэтому и незамужняя.
Тут Нинка тронул смешок:
- А у Гунькиной дочки, гляжу давеча, колготы и те с боковыми кармашками ниже колен. А укладывает она свои косищи с лентами под мягкую проволоку.
- Худющая, страх божий! Не гляди, что шкелет, а как развилась-то?!
Глянул тут Васёк в оконце ещё и ещё, пока не зародилось за лобной мор-щинкой с косым перехвостком неохватная мысль. И ахнул:
- Господи!..
Там, где зарождается и опускается небо, у самой нитки горизонта, из чёрно-чернильной ладони земли, большиной с Волжское море, ему почудилось, как в хлебной дымке, течёт по Волге белая река пароходов, груженных мукой.
Река слёз кипит. Река хлебов шумит. Во славу труду и Родины спешит.
И наполняются силой сердца. И правят её ход единые мускулы исполин-человека. Исполин-река срастается с рябиновой зорькой и спешит в мировое пространство. Спешит туда, где ждут помолье в нетерпении люди. Спешит туда, где каждый шаг, каждый жест, поступок, человек и информация, организация и успех стоят на особом счету.
И, будто небо, отвечает голосом строгих лет: «Вот такая дерзновенная за-думка, с земное благо, и нужна государыне».
И уже звенят местным перезвоном соспетые стебельки хлебов великой на-дежды на добрую жизнь. И в стране добротные товары вот-вот поднимутся под самые тучки.
Уже вышел, потревоженной мысли навстречу, честный порыв человека.
Красными зарницами румян расцвело Васьково лицо.
Словно молодость вернулась и, зацеловав на полустанке, не хотела отпус-кать никогда!
Встрепенулся Васёк, крутнулся на ножке табурета, глянул в чистую про-звенницу неба ещё раз и, чуть не навернувшись с табурета, утонул в сомнениях.
«Может, несдержанность, досадные недоговорки влияют на добрые отно-шения на Земле?»
Без них тошно!
«Глубоких раздумий мало. Вот оно что… Особо в наших краях. С Нинков ноготок – встречаются сообщения, о которых речи ведутся. С глубокими раз-думьями и того меньше.
Одна пустота в них. Готовый итог.
А взять производственно-популярную речь… Вся с головы до пяток одета в лохмотья домашнего опыта или опыта коллектива. Ещё хуже – на чужих рас-суждениях держится, как говорит Нинок.
А ить человек хочет чувствовать в рассуждениях ещё и родное, близкое сердцу, глубокое. И даже зарубежные дива в области отношений человека и ор-ганизации мои рассуждения не опровергают.  Возьмём Стулкера, Дракера, Ве-бера…
Информация плохая – и мир плох! Забывается плохое – мир расцветает. Аж на вечернюю речку потягивает. Страсть, как погулять охота.
Вот Нинок, будто загунулась, пришипилась, утихла. А у самой тапочки на койке кверху ногами валяются. И лампадка под образками зря горит.
Белый день во дворе».
- Не трог… её. Одумается, приберётся…
Тугая она, выходит, на разговоры.
«Хотел о деле парочкой слов перекинуться. Она опять вон с пилкой, ногти вострит».
Но ушло ли из неё недоброе, нет ли?
«Любит она, сердешная, в такие минуты глядеть на речку, что манит со школы. Море в ней слёз после школы только выплакано. И постыдных, и горь-ких, и светлых, всяких. И всё унесло в Волгу. Помнит ли мир об этом, хотел знать? Когда мир помнит, то и дышать с ним свободнее, и с ручкой да бумажкой вперёд смотреть легче.
Любит она, сердешная, на луга с полевыми цветочками смотреть…»
Минутка попутных мыслей изменила многое.
Васёк вдруг заёрзал, заскрипел на табурете, перебарывал в себе занывшую ни с чем не сравнимую, где-то глубоко въевшуюся боль.
«Сейчас она смирная пока. А ночью…»  -Он испытал страх. И собрал почти калачиком ноги. - «Ночью иголки слов – море их! Щипки, толчки, уговорки, слезки, обзывки. И снова минуты, часы бойкота. И треплются нервы, как в око-пе. Терпёж на последней нитке».
Помимо тяжелой головы, тяжелые мысли.
- Если семья, то зачем такая? С безрассудной перебранкой. Лучше одиноче-ство!
«Кто знает…
Ночью, как липучка, приставать станет. Скажет в неурочный час: «Мой ан-гел!» или прочую непотребицу».
Поэтому, не глядя на Нинка, хотелось сказать что-то приятное, но всю при-ятность, как назло, заслонила опять производственная мысль.
И получилась неразберишка.
- Платье у тебя, Нинок, как добрая оснастка рабочего места. Всегда на стра-же мирного труда… - Васёк даже осёкся, вспугнутый своим голосом. Лицо его вытянулось. Пот прошиб от головы до пят, и прыгнула бровь.
Предсмертный ужас пронесся над головой.
Нинок выше носа задрала палец с подточенным ноготком.
- А ты не заносись у меня, а то с тубаретки моментом слетишь, понял! – го-лос Нинка, как-то сцвёл и окаменел одновременно, как малахитовый цветок. Стал хрупче, словно вот-вот разобьётся и разлетится осколками страшных слов, отзванивая глухо от стен и шкафов.
Неладную минуту на наших глазах переламывал в себе Васёк.               
                ***
Под безверием в добро всё же теплилась мысль.
Со двора тормошили сердца хозяев молодые петушки, прося кормёжки. Озорным огоньком разгорались Нинковы глаза, ища утешения.
Хмурые дни подходили…
Нинок отскочила от любимого окошка. Забился по избе её лёгкий девичий стан, гоняя застоявшийся воздух. Она опять искала выхода из подобного поло-жения, будто во время игрищ в кукурузном лесу. Нинок тотчас вернулась об-ратно и ловко щёлкнула пальцем Васька по затылку.
«Уживёмся ли, хитрец заблудный?»
- Только бы и подбрасывал свои козни ближнему. Как чиновник живёшь в семье: дел на мизинец, слов на венец.
Ваську на самом деле было приятно её по-девичьи робкое внимание. И са-мому до смертыньки тёмной надоело Нинковы косточки перебирать. Он по-ёжился, втягивая шею в плечи в знак послушания, и кинул ногу на ногу.
Щлёпанец закачался на пальцах.
Васька брала охота отвлечься от горячих уличных тем. Брала охота под-няться над ними. И в нём неожиданно ожил философ местного значения.
- Вот есть зло. А от чего оно? А зло человека, милка моя, от того, что он в позолоте восхода не угадывает холодного заката. Не видит в розовом зёрнышке блудного камешка, как Нинок.
Хруп – и зубки сломаешь!
Вот поэтому и козни. Вот поэтому и расходится нынче достояние ума с дос-тоянием сердца. – Он воткнул палец в воздух под самый потолок. Этажил не-слышно в лёгкой ругани слова, как будто открывал истину мирового значения.
Правда, понимал, что истина эта, она только между собой понятна.
Сплошь и рядом так. В какой отхожий проулок не загляни. Какой забытой тропкой не пройди.
Сверху донизу одно и тоже.
И в малых хозяйствах холодеет сердечком работник. И всё за какой-то дет-ский срок – пять, семь лет.
И нету пока в мире сноровок, приёмов, чтобы команду к такой ситуации сготовить заранее.
Молчат об этом телетайпы. Агентства… газеты, журналы и телевизоры тоже молчат. Молчит и наука, и граждане про надоевшее говорить не хотят.
Мёртво глядится в чёрно-бурой оправе земли подёрнутое горем небесное зеркало.
- Убьёт ненароком росным распогожим денёчком паралич безработицы – одного, второго, десятки, сотни, тысячи… Потом примется за компании.
И целые страны пострадают.
А годков, скажем, через пятьдесят, семьдесят – энергореволюция – бах по тебе!
Каково, а? – и слышит Васёк постороннюю реплику:
- А потом перевороты власти, войны – и полная Волга слёз.
Соглашается: - Обидно, гы-гы-гы… За таким механизмом, почесть, никто и не следит. А чинам хоть бы хны… Подрожат ляжками перед начальством да овечкины глазки состроят, как невинная девица.
А в это время как раз превращается волна людской лени в огромный вал га-дючей смерти. Раз люд по доброй воле не вымер, то особая коса у смерти всегда наготове.
Им, чинушкам, что? Напороться под конец дня покруче, до полной одури, и сердце не боли. Нажрутся сладенького со скоромным маслицем от заокеанской коровки и дожидаются на койке своего смертного или золотого часика.
Там кому как выпадет!
Молится каждый за себя. За себя и нужду справляет. Чать думает: «Авось не заденет меня лиха беда… Другие вон чего… и то – ничего…»
Разминулась польза, по Васьковым предположениям, с передовыми дости-жениями мысли. Может, и рождаются под высотами лунных месяцев неглупые и полезные идеи. А в дело обернуть это добро с передовым почином  -не тут-то и было.
Не каждому чину такое даётся, не говоря о нас простых…
Будто всё в нашем мире спит.
Кругом препоны, препятствия, стены, оглобли в колёса, оговорки, нехватка ресурсов, стопки чинных правил, пустых обещаний и тысячи отписок на тонну бумаги.
И ложатся здесь, там, всюду трупами, штабелями идеи, предложения – улучшить, ускорить, облегчить, исправить – слова первопроходцев. И кружится над головами, жужжит комариный писк, сливается в единый вой. И только про-стого просящего за этой томной завесой нам не разглядеть.
Только и слышно: «Просим обождать…»
Не разглядеть среди горя волокиты, обмана, объедаловки честного рабочего паренька. Среди выброшенных на ветер нервов, сил в сражении с чёрно-чинными головами, не хватает боевого духа начать работу. Среди всего поми-нутная напряжёнка и срыв. Среди всего - их тон, манеры, звук, жест, мимика, их выигрышное положение в ситуации, поступок… Кажется, всё мешает пробиться нормальной речи – чёрно-чинные головы уполномочены государыней.
Шутка ли дело!
Очевидно, живём не так. И кругом, как в потёмках.
- Вот, Божечки сердешные, едри её телега: жизнь, почитай испил до дна, дом посновил. Ухватьи для неё понаделал да за живностью опять же пригляд имею, а всё неотесанный для неё остался.
На улице пасётся смертынька безлошадная. И дома эта «гроза» сидит, ка-раулит – убечь некуды. Разве соорудить домик с какой немудрящей защитой посерёдке избы – от едучих шумов заточиться…
Половица, как ни скрипнет, погода ли не ворохнёт ставенкой, так сразу «ос-настка рабочего места» у неё виновата. Это по теперешнему обычаю выходит, что я, любящий муж. Сбрехнёт слово – по душе моей, как Мамай пройдёт.
А ежели отважусь сказать вспоперёк, то к цветку высоких слов всегда шутку добавляю. Даже иногда голубем воркую округ неё. Мои сердечные переживания по будущей команде научили её всякой чепушатине. Это надо додуматься – самому мужчине в плохом подражать!
Она и рада, капризина такая… Бабье ли это дело?
Вроде того: «я клёвая девочка», словом, распригожая вся. «Жизнь с тобой, чёртонькой, прожила и задом ни разу ни перед кем не крутанула.
Пенёк сухой!
И вертихвосткой не была», - чать так думает, - по-кошачьи заглянул в её глаза Васёк и тотчас сердцем перенёс всю неудобственность своего ораторского положения.
В семьях бывает так и по-другому…
- Тебе так чудится. Бестолочь ты царя небесного! Только бы тебе пред Нин-ком и хорохориться, - непрогибающимся взглядом, с мужалой щепоткой горе-чи, качнувшись всем девичьим корпусом в сторону Васька, подняла голос Ни-нок.
«Мои мысли и чувства в этом случае с ейными расходятся. На этой почве никак командного духа не построить. Тождества нет между мыслями и чувст-вами. Сама в этом виновата: не следит на каждом шагу за ними… Это должно быть автоматически заложено воспитанием. Перевоспитание долгий процесс…». - Ничего не чудится, - помедлил с ответом Васёк и спохватился, что отвлёкся.
- Кому чудится? – подсучил ухватками ног в смертельном исступлении гне-ва Васёк. Одумавшись, что переборщил теперь и со словом, ощетинил в знак загладки рыбьи передки зубов. Получилось – показал кончик языка и запереби-рал рогульками ног.
- А то «хорохорится»… Возьмём любую растрёпу, к примеру… - Васёк вы-вернул до красных прожилок белки на тощую по-девичьи тень жены, как быва-ло не раз вечерами во время ухаживаний на скамейке у речки. И жесткая шутка прощалась.
И он содрогнулся от неудобства своей мысли и жеста глазами. И уронил глаза в пол, и мысль, которую пытался донести, тотчас замямлил и приберёг язык за зубами.
Это всё, что за это мгновенье он успел сделать, опасаясь пожара в скандале.
Глянула тут Нинок недоверчиво в его ожившие, весёлого неба, глаза, и её взгляд переменился на чужой и безжалостный.
Васёк поблудил добродушными глазками и похлопал, как во время ухажи-вания, ресницами, выжидая хоть какой-то поблажки. И, не дождавшись, в серд-цах подсёк верхней губой скользкое, как леденец во рту, сорвавшееся слово.
- Чур, не меня, только нет и нет. Брать меня, однако, для сравнения нельзя. В Думу, всё-таки, намечено выбираться да обустраивать хозяйства надо…  лю-дям помочь.
Да и вообще - мужского пола я. А у мужиков, обычно, посты-то ответствен-ные бывают. «Растрёпа» больше женский пол обозначает, поэтому для прили-чия… для сравнения, ни тебя, ни меня, а твоё платье возьмём. Оно, как раз, женского пола…
- Ага, для сравнения… крайнюю нашёл? – тихонько отозвалась она. Даже паутинка волос на её пуховой косынке не дрогнула.
Васёк смолчал, чтобы разрядить обстановку, согласуя свои поступки со сво-ей же «теорией тождества мысли, дела и чувства» между собеседниками или сам с собой, хотя его теория ещё ищет доказательств на право существования.
Однако, когда оба глядят в добрую сторону, душа родится. Когда глаз уга-дывает только выжженный солнцем пригорок, на нём родиться бустыль и ове-чий репейник. Так и в отношениях людей.
И станет лишайная колючка из него последние соки тянуть, новые всходы душить, пока не откликнется, не придёт на это место первопроходец, не напра-вит в дело умелые руки, пока не найдётся новатор, не сорганизует помощников, не собьёт команду, пока не создадутся добрые отношения между ними, не заку-пят урожай и не получат из него добрую выпечку.
И собирается всё Нинок с духом, чтобы поговорить с Васьком. И гоняется за её платьем по комнате пыль. Покачиваясь, вздыхают занавески на окнах и чуланном проеме. И родная речка, что поодаль, не мила глазу становится.
И собираются над неровной бровкой, стронутые волной разговора, мысли.
Однако, гоже ли её, топающую с зорьки до заката по хозяйству, закутывать в никудышные одёжки, как нескладную модельку с подиума?
И решила Нинок в полоске вспыхнувшего огонька чувств оторваться на нервах Васька, дабы приневолить его к уважению, чтобы не обмануться в бу-дущем в его чувствах. «И разве семейные разборки не повод, чтобы повлиять на его странные идеи?» Никогда и ни от кого не слыхала она про подобные идеи, которые бы могли спасти народ от приближающегося хозяйственного краха.
Ведь он первый начал… Первый обозвал её далёким от ихнего подворья выражением – «оснасткой рабочего места». И кинул небывалую повителену слов на её неоперившуюся душу.
- И моё платье не тронь сравнениями всякими. А если кто и «оснастка рабо-чего места», то это ты, а не я. И уже говорила тебе об этом,- голос Нинка, как колокольчик, отзвонил над самым Васьковым ухом.
- Я – честная дама!
И, чуть что не так, всегда Нинок у него крайний, то есть - честная дама. И давай, как обычно, вычувеливать округ неё в аршинных опорках. Обзываться «оснасткой рабочего места» и наводить на грех. И городить всякие там пакости.
Так, ещё чего не надо ли?!
И Васёк, пронятый Нинковым словом, зажмурил глаза.
И кусают, и атакуют, как осы, её слова, и кричит, и плачет без умолку душа. И жена надсаживается, и кладёт друг за дружкой, без конца и без краю колючие слова. И тычет его, как иголками, живое тело, и уже бесчувственными стано-вятся нервы.
И принимает Васёк, весь взбаламученный, огонь на себя, ради того, чтобы знать: как выжить всем в этот крайний период времени. У него по-стариковски свесилась голова. Конечно, нужда рано или поздно возьмёт своё – заставит сплотиться людей. Конечно, не час и не год займёт это время…
Но команде быть! – и он открыл глаза.
И снова слышно, как с хрустальных высот, будто небо ответило голосом Нинка, а её глаза сеяли насмешку вдогонку:
- Ещё этого не хватало: уравнивать меня вздумал с постыдным словом… До глубокой ноченьки только и зализываю твои раны, а он – уравнива-а-ть… толь-ко под старость забыл, как меня и величать.
Такой, рассякой… не в меня!
С мужным склонением произносишь доброе имя моё, такой расхороший. Со мной, как с мужиком одичалым ведёшь себя, такой немазаный!
Не хочу..!
Уже ощутил своей шкурой гром и молнии Нинка среди ясного неба. И уже опять валятся на него свинцовые кулачины слов, и рта не открыть, и с полу глаз не поднять, и не шелохнуться, и не вздохнуть.
Одна иголка смерти за другой настигают чередкой, и боль не стерпеть, и вскрик оборван на корню, и губы искусаны в кровь, и тысячи Нинковых ртов, и тысячи клыков вгрызаются в его сердце.
И нету больше сил защищаться. Уж и незачем больше жить. Только висят над головой рои пуль, снарядов-слов. Только льётся с громом дождь слюны. Только разбитые осколки метят едкой мокретью одежду и пол.
- Что это? Откуда такое напастье и ненависть в людях, во имя добра? – рас-суждают в народе.
Дико всё это. И пережить трудно. И трудно понять. А надо…
Как только осел лицом, сдал голосом с нерешительности Васёк и как только приподнялась Нинок после недолгой паузы и вытерла от мокрети слюны обму-соленные губы подвернувшимся под руку платком, накинула на лицо при-скорбное выражение, такое, будто скорлупой от семечки в лицо плюнули, он распрямил спину и заметил: каким жалким остатком стали глядеться её наго-рюнившиеся в желтоватом омутке красок щёки…
И только теперь подумал:
«А ведь Нинок не напопятки ли пошла?»  - ясно-голубоватым отливом ра-дости тотчас занялось его лицо. Тотчас дрогнули от влаги, оттаяли его ситцева-то-сизые глаза, - и Васёк переменился тоном.
«Не зря говорят, будто на добрый шаг, даже крепкие хозяйства равняются. А ить и в команде, не приведи Господь, такие выпады возможны…»
- А почём мне знать, дорогая моя: какой Леший задел тебя в эту горючую минуту? – подрядился оправдаться хрустально-сквозистый голос Васька.
«Раскудахталась, как клушка на яйцах».
- Подумать только, люди мои дорогие, умные выражения из строгих моих знаний сочла как ругательные и в мужный адрес применила.
И насупилась!
А они, умные выражения, привязаны к положению людей, их действию, способам организовать себя в сложившихся условиях. А способы бывают как внешние, так и внутренние…
А они у меня поэтому долю ласки да сердечка обозначают в речах. Чем больше такой доли в нас, тем лучше для всех. Это и в соседи не ходи: любой скажет.
А то будто не знала об этом.
Одна родня для меня - что цыпонька моя ненаглядная, что добрая оснастка рабочего места.
Допустим: «мусик-пусик» - это по-нашему с тобой. А по-уличному всегда «собака» получается. Если мы судьбу этой лохматой собачонки превратим в организованную теплом жизнь, то наша «лохматая» непременно станет добрым «мусиком-пусиком».
Мыслимо ли в таком случае путать уличную «биологию жизнеутверждения» с жизнеутверждением социально-организованной материи в моих словах, чувствах и делах, да на рожон лезть? От теплоты организации зависит жизнь, а не жизнь сама по себе, без человека, создаёт теплоту.
Давеча Гуня Намонова возле бисерников высказывалась, мол, калякают: вроде того, под коллег наряжаю свои слова, мысли и действия, им подражаю. Конечно, необычные условия жизни заставляют идти по дорожке сказистости, чтобы встать на сторону коллеги, о ком говорю, либо принять его в штыки. В этом необычность положения…
А дочка её будто ей подпевает – с Гунькиной подачи, не иначе: мол, Вась-ковы мысли, чувства и поступки ненастоящие. Дескать, потому, что в своей ре-чи всегда допускаю непривычный до крайности порядок слов и выражений. «Так не должно…»
- А то… с Гунькиной подачи, конечно, - вкрадчиво, раздавленная Васьковой болью, вставила Нинок.
- И ни одной из них невдомёк, что тем самым подчёркиваю важные штрихи момента – необычный процесс организации, перерождения обычного человека в управленца. В нашем человеке ноне не хватает первопроходца. Предпринима-тельской активности не хватает. То личностных и тёплых качеств в нём не дос-таёт, то профессиональных.
Не достаёт потому, что никто не работает над собой: не устраняет дённо и нощно перекосы, свои недостатки в воспитании, образовании, навыках… Чело-век, кажется, слеплен из старых привычек. Из старых привычек, как из шелухи, лучше вылезать и ежеминутно готовить себя к необычайным ситуациям через необычайность поведения, необычность речи, проявления чувств, слов… но с одним условием: взаимоотношения с любым окружением должны быть тёплы-ми.
Тёплыми при прочих равных условиях, разумеется.
Разумеется, неважно где этот человек - в быту или за работой. Возможно, в необычном порядке речи, действия… этого человека отражена и поспешность протекания процесса… И необычный порядок исполнения… с выделением главного в этом моменте процесса. И ты это мне в укор не ставишь, а потому, что меня понимаешь.
Так и в другом могла бы меня понять.
А потом мне, как живому существу, хочется иногда, скажем, перед «муси-ком-пусиком» и высоким словом… профигурять, весу своей персоне подки-нуть,- остывал в перекатистом сполохе голоса Васёк.
В который раз проглатывает Нинок приторно-сладкую горчицу укорных ре-чей мужа. Каждый раз чувствует, будто чугунок подгулявших щей на голову опрокидывается.
Она ощущала в себе минуту глубокого расстройства и непокорности. По-добные слова она уже слышала от Васька, но обида, ожившая в ней, заставляла её сопротивляться.
Потом она решила, что все эти передряги в отношениях не важны.
И потому ощутила себя неотъемлемой частицей его строгой идеи. Кругли-лись глаза, становясь заискивающими и просящими: «ну, чего тебе?» И так давно всё поняла, нечего тут зря распинаться.
Или думала что-то в этом роде.
Поэтому скоро становилась сговорчивой и покладистой. Задняя мысль её как бы постоянно догоняла сложившееся положение, в котором они оба оказа-лись.
Это не считал Васёк большим недостатком. Ведь есть похожие жёны, не од-на она такая по складу души и поведению. И не одну её такую изучает Васёк на предмет тепла, уживчивости в общем деле.
Гораздо меньше людей, желавших помочь ему в этом вопросе.
Конечно, одно дело, когда происходит объяснение представления о жизни… за специально выделенным разговором; другое, когда всё складывается само собой, без особых объяснений. В одном случае понять, кажется, проще. В дру-гом, когда сам человек включен в жизненное пространство, запутаться можно.
И Нинок, кажется, все это понимала. И всё меньше говорила.
И то, что она, будто еще с молодости включена в этот процесс вместе с Васьком, и то, что она теперь надолго с ним, было для неё бесценным. И этим она сейчас до боли дорожила - и потому замолчала.
Можно было видеть, как билась в необыкновенно быстром, неугомонном пульсе бледноватая прожилка её виска.
Многое, конечно, решает привычка.
Нинок, конечно, никогда не была пушистой и ласнистой мурлыкой, тем бо-лее, когда гладили её против шерсти, когда сбережения людей в банках падали, и в семьях ощущалась острая нехватка денег.
- Но откуда же принесло такой ураган недопонимания в этот семейный хо-ровод чувств, тем более, что он во многом и с подачи Васька, который занят поиском добротных отношений? – обсуждают между собой некоторые…
Очевидно, окружающий мир и сами люди создают себе такую дружбу. По-том, так ли важно им: кого, когда и как вдруг назвали в этот момент? Почему недоговорки, ужимки, будто не семейным делом занимаются, а как зелёный молоднячок, устраивают себе подобные тусовки, игрища, перепалки, а потом назовут всё это ссорой, кого-то и вовсе - плохим человеком?
И снова, слово за слово, едкие выражения, иголки под кожу, крики, вздо-хи… и летят, сыплются вдогонку жаркие речи, и кто-то сражён наповал…
А потом прощения, обнимания – и прилив сил…
А так ли нужен этот Содом? И в этом ли настоящая красота человека?
Многое и сам не до конца осознавал Васёк.
Третье чувство подсказывало Нинку, что и Васёк не дрожит над ней кипя-щей губой после случившейся словесной потасовки. И она скоро взяла себя в руки, величаво распрямилась, несмотря на обиды и хозяйские трудности.
Перегорал же недовольством по необыкновению Васёк обычно и до пере-бранок. И ему снова жизнь казалась, как в соцветье ромашек. От случившейся стычки-прополки чувств, он, как водится, всегда успокаивался быстро.
И, не замарав рук, скорее бегал по ступенькам из-за неотложности дел.
Из-за перебранки в ходившей ходуном избёнке, выстроенной из сломанного амбара ещё в революцию, полагали, что подобное общение не что иное, как старинный обычай, особой породы красота; она состоит в выбросе скопившейся плохой энергии, которая со временем придает здоровье и силы.
И это считалось чем-то непоколебимым.
Но в лучшие дни всё же семья глядела в добрую сторону, хотя и с разных ступенек крыльца.
Васёк, изопревая головой и телом до прискорбно-чёрной немоты и удушья, забыл про Нинка и мучил себя вопросом: «…как научиться нести уход за не-большим хозяйством в земном масштабе, дабы не ославиться в глазах близких, страны и других народов?»
В стране подобные предложения только проклёвывались. Многие из них выводились и проглядывались на инкубаторских столах учёных, а многие уже тихонько развивались в тихих гаванях первопроходцев под присмотром «смот-рящего» от государыни или от тёмных структур народа.
Шибко не высовывались, чтобы не привлекать внимания.
Большинство положений науки в области управления небольшим хозяйст-вом и взаимоотношений человека и организации только начинали обкатываться в наших условиях. Приспосабливал, как мог, к сложившимся устоям свои пред-ложения и Васёк.
«Раньше, - он вгляделся в сухую паутинку прутиков с подсиневатыми про-жилками на кистях рук, - учёные уже предлагали внедрить в хозяйственный процесс управления небольших организаций около шести основных разгруппи-рованных и упорядоченных фактов»...
От их использования в деле, вроде того, зависела подлинная доходность предприятия, а не спекулятивная, связанная с перепродажей продукта и накрут-кой цен.
В основу фактов доходности, так сказать, заложили личностные, профес-сиональные, внутриуправленческие характеристики.
Это были характеристики, перехваченные стальным ободком алгоритма действий - команд управляющего или предпринимателя.
Однако на практике предложенная модель пробуксовывала. Не так давно, когда Васёк корчился в холодной избёнке под крещенскими морозами, когда кончились хлеб и деньги, он случайно наткнулся ещё на пару групп причин, влияющих на доходность, - это отбор людей в команду и работа с ней.
Впрочем, незаезженной дорожкой он не торопился идти. Копил, вырубал, выгрызал из опыта, из оброненных догадок сведущих людей свои предположе-ния дальнейших действий.
Прорезал свой путь. Выжидал подходящее время.
Время шло, а успешно развивающихся хозяйств, с нуля и своими силами, были единицы.
Было такое, что безвольная голова моталась от устали: идёт человек в здра-вии ровной дорогой, а его так и покидывает из стороны в сторону, так и поки-дывает, а государыня - в стороне.
Так исподволь и обнаружил Васёк ещё девять внешних условий повышения доходности при высокой роли государыни: внутренние причины не оправдыва-ли себя полностью.
Не оправдывали и потому, что они не увязывались с достаточной поддерж-кой государыни в повсеместном развитии небольших хозяйств.
И никто не припас им особых программ для этого.
В кабинетах чиновники строили сумасшедшие глаза, и предложения гибли на корню. Казалось, повышению активности новаторов-предпринимателей ме-шает чиновный холодок души, который пробрался до кончиков пальцев услуж-ливых ног,  рос вместе с запахами их пота и дезодоранта из-под столов, приводя в замешательство посетителей-просителей.
В жизни ещё неокрепших, неоперившихся хозяйств всплеска активности не произошло. Проросли панибратские отношения в коллективах: утром на работу людям идти не хотелось. Кривили душой и выворачивали ослушные губы старшие товарищи, пока новички привыкали к новой обстановке. Новичков ос-тавляли с носом и в доходах.
Хлебнувший «задумавшихся щей» в команде, оплёвываясь, рассказывал: «Валом валил наружу из коллектива, сбитого на соплях, рвущийся вой, грубая ругань с бухгалтерами и начальством. Букетом ядовитых роз расцветали стыч-ки, неуставные отношения, обман, воровство, мошенничество, драчки, пожары, доходило и до убийств, как правило, в гаражах, в снимаемых под офис подва-лах».
Слезами, кровью, матерным словом нанимали на работу, выдавали деньги, проводили вечеринки и увольняли.
 Корчились в болезнях, заходились и загибались от боли с животным криком в горле. Пропадали в нищете, пьянстве, разврате.
Обобранные и изгнанные с работы, становились нищими, бродяжничали, пока смерть не вырывала их из этой помойной трясины и не забирала к себе.
- А ить и в зафиксированных мной разговорах между работниками в коман-дах – это почти в двухстах хозяйствах, что нашёл по стране, - дрогнувшим го-лосом размышлял философски Васёк, – и в наших с Нинком идейных пересудах, словах модель речи схватывает внешнюю сторону предмета,  а внутренняя суть остаётся в стороне. А ведь в ней спрятаны ростки самодвижения материи…
 «Сгорает она попусту, как нефтяной факел над горизонтом. И нет нам, че-ловекам, до этого дела».
«Тождество только хромает между этими сторонами явления, - пробубнил себе под нос Васёк, сопровождая каждую реплику подпухшими учительствую-щими глазами…»
Не нашёл он также тождества между предполагаемой идеей и полученными результатами, хоть в обычных речах, хоть в профессиональных или строгих суждениях. Оно становилось редкостью.
«Знать, и видимое, внешнее, не сведено к внутреннему движению. К внут-реннему познанию истины. Не сведено к настоящей организации процесса управления мыслью, чувством и поступком между людьми или сотрудниками».
Знать, не зажжена идея и практический результат тоскующим и любящим плачем сердец!
А ить конечная цель такого процесса управления, кроме всего прочего, - это удовлетворённость работника или человека тёплым отношением к нему.
И без сухого морозца в голосе.
Васёк цеплял языком металлический мостик зубов, целуя глазами родные стены, окно, занавески воздух, всё, среди чего он обнаружил эту мысль, родил-ся, вырос и теперь жил с Нинком.
«И хочется сформировать близко к идеальному поведение работника, ко-нечно, насколько позволят силы. Да, почесть, идеальное поведение: плевать по-ка на инертность, нерасторопность, огрызанье, хлопанье дверьми…
Плевать: главное - учиться формировать в человеке на основе внедряемого алгоритма высокие, благие мысли, действия и чувства». И уже добытые, прора-ботанные знания по управлению коллективом, главное, не упускать.
Увидеть, услышать, как бьётся пульс собеседника… Пробовать заинтересо-вать его сопереживать, мыслить и действовать - во благо.
«В нищете, голоде, нервотрёпке, страхе за жизнь, за день завтрашний, в не-человеческом усилии… Главное: научиться видеть и оценивать своё положение и другого по слову, чувству, поступку, жесту, мимике, походке, манере держать себя… оценивать и видеть свою одежку, речь, выражение глаз, позу, выбирать в них доброе, тёплое, чтобы это передалось ближнему.
Пусть собеседник скучает по вашей теплоте ежедневно!».
- Возможно ли такое сейчас, и в какую копеечку встанет это дело? – инте-ресно же всем, - спросит улица.
Васёк знал: цена одна – выживание и сохранение жизни в создавшемся хаосе, но многое ещё только предстоит узнать самому и на многое найти ответ в будущем.
«За тождеством слов, дел и чувств должна стоять забота и доброта…
И доходность хозяйств пойдёт на рост.
И тогда человек непременно откроет для себя сиреневую дымку неба с за-пахом черемух».
Конечно, Васёк знал, что на внедрение и корректировку его новой идеи уй-дут годы – четверть, а то пятьдесят и более лет уйдёт. Так далеко даже прави-тельство не всегда планирует.
Такие долгие сроки внедрения, как мыслил Васёк, потому, что любая модель требует корректировки временем и приспособляемости к новым условиям среды. Внедрить можно и за год, три, но вместе с регулировкой понадобиться время…
Васёк с трудом разорвал от напряженной мысли сдавленные губы. И желто-вато-небесными переливами зажёгся, заиграл в глазах дневной свет.
Нинок, вжавшись в уголок оконного косяка, наблюдала. Как оживали све-жестью глаза Васька, как в них будто переломился солнечный луч, - и она по-чувствовала только сейчас, как огонь от свинчатки его взгляда разом достал её и опалил щёки.
- Ты незачужалая какая, ить. Ить, простишь меня, блудного, за эти опыты с нашими нервами? Чать, простишь… меня тоска берёт индоле: сбить команду хочу, а подходящей основы взаимоотношений в ней сё никак не найду, - про-гнал в глухом хрипе залежавшийся голос он сквозь едкую пленку пробившей слезы, случаем занесённой попутным ветерком раздумок из далёких краёв ду-ши. Оттуда, где чувство, рождающийся поступок и мысль сливались воедино.
- Я не враг ни тебе, ни себе, чтобы понапрасну щипать нервы ни сейчас, ни в будущем. Я врагов человека в обеденное полнозаревое солнышко ни разу не видел; их не бывает в нашей избе. Я, можа, что не так делаю, а сё к милке кло-нит: какая-то мелковатая пустота на душе без неё…
- Вот уже воркуются, сердешные, как Васёк не скажет, - так понимают и воспринимают только глубоко чувствующие люди.
Главное, под одной крышей, значит, уживутся.
- Поди-ка ты, касатка, дай курям. Подохнут, оборамшись. Я покамест, мыс-лишки по бумажкам разведу и явлюсь… А то у двора над нами люди смеяться перестанут; у Гуни Намоновой наших курей, чать, в её бане слыхать, как орут.
Опамятовавшись, кинула Нинок косынку на голову. Отскочила живой вет-кой от окна – и на крыльцо, чтоб починить хозяйскую неисправность.
А перед лицом Васька застыла исступленно свежая картина. Нинок, наступив на спустившуюся пряжу от носка, всплеснула, как в танце рукой. Локоток, что прежде водил с Васьком всякие шуры-муры да шашни под одеялом, в од-ночасье гордо отплясал перед его глазами.
За ширмой непогод, холодных ветров пряталось от людей солнце. Приходил день, а народ, похоже, всё спал: кругом паслась диковатая для этих мест тиши-на.
Похоже, своя печаль жила в каждом.
Голос народа созревал исподволь, собирал, копил свои недюжие силы неза-метно.
Незаметно жили скандалами, нищали, пропадали от безделья любимые сердцу сёла, дома, семьи, некоторые превращались в бомжей, вымирали. По-дойдёт чья-нибудь добрая душа с опознанием, а у того никаких документов, только диплом учёного да корка хлеба в кармане, и та пахнет, как от мусорного бака.
Будто невидимый дьявол с чудовищными щупальцами носился над жизня-ми, обирал их. Обирали народ власти и легальные, и нелегальные...
Горечь обид и унижений селилась на каждой улочке, скрывалась за каждым углом, дожидалась простоволосую головушку на каждом шагу. Притаились люди, словно ожидая конца света, а под сердцем вынашивали думку о больших переменах в людях и на родной земле.
Народ не всегда терпел. Выходил на площади, будоражился, прудил улицы, негодовал: вываливал разом из своих домов, по доброй воле шёл на митинги, надеялся на честные перевыборы нового главы власти и правительства.
Народ будоражило, а несправедливость подминала под себя всё, что плохо организовано и устроено. Подмяла под себя учителей, врачей, политиков… чи-новников всех рангов и расцветок.
Непривычная глазу и сердцу настала жизнь. Мелкие собственники и чёрные кланы, что стояли в законе и вне его, бились насмерть между собой за сферы влияния, за лучшую кормушку и крышу над головой.
Не одна тугая и крепкая дверь пострадала от ударов их ружей и кувалд. Не один предсмертный голос убиенной семьи молил: «Господи, спаси и помоги мне!»
На глазах становились молодые седыми и страшными.
И население сокращалось, особо в лютую стужу. И рвались горячие трубы домов целыми кварталами. И недоброе предчувствие висело внутри каждого. Заглянешь к работнику домой, а он уже холодный и умерший лежит.
Искалеченных, замученных от междоусобных побоищ и скандалов сырая земля принимала по левую и правую руку Волги – за сотни и тысячи вёрст от неё. От белокрылого Севера до южных морей хозяйничали нищета и смерть.
И колокола немногих церквей, убиваясь, били в набат.
Похоже, ещё не тронул огрубевшие сердца и головы благой колокольный звон! Не долетели молитвы до их жён и матерей, родных и близких. Не отклик-нулась светлой слезой их душа на горе убиенных и сгинувших Божьих рабов.
С родных мест народ потянулся в города, столицы в поисках счастья, чтобы прокормить себя, семью, стариков и детей. Без поддержки и тепла отдавали они там свои жизни не за понюх табаку, забытые государыней и прибранные Богом, но с великой надеждой на счастливый исход.
                III
Выгорало на улицах городов и деревень лето 1989 года. Засушливо гляде-лись поля, бурьянник и сады. Однако в глазах людей чувствовалась уверенность и сила, даже несмотря на то, что обвал хозяйств пришел и в их дома, поселился и в их души. Как под стать, выспел закон о восстановлении в правах казачества. Цветущими лицами славили его ожидавшие и потому отметили этот день каждый по-своему, но на широкую ногу.
Столы в домах у многих постные, одежка скисшаяся от пота и носки. Какие-то силы и без того забирала военная операция в Ангистане. Денежки утекали сквозь пальцы, подрывая веру в новое завтра. Зато цвет набирали шкуродеры, мошенники и прочая грязнорукая братва.
 Долгожданная надежда в людях проснулась, и многие потянулись за раз-решительными бумажками, чтобы вступить в казачьи общины, будто они могли спасти от недугов калёных ветров, побитых засухой и непогодьем урожаев и прокормить голодные рты скатившихся в яму.
Слово, дело и чувство человека с каждым днём начинают жить всё более рассогласованной жизнью.
Из-под высокой двери Сундуковской бани во все щели голосит пар. На со-превшей двери крутобёдрая табличка, чем-то напоминает тёмную фигуру чело-века. Покачивается, тронутая благовонным смрадом, как кадило, тут же бес-стыдно цветёт и хлопает крашеными ресницами. Прикинута гвоздиком на вы-соту роста, как и многие молчаливые вывески. Посередке золотистая полуубо-гая надпись: «Клиент №13 парится».
У двери плачет от пара перевёрнутый шлёпанец с крутого подъёма ноги. За дверью тонут в хохоте клиента вызывающее тявканье собачонки и мяуканье осерчавшей кошки.
Сидит есаул Куколка, обжатый сухопаром, в позе лотоса в чугунном котле, ведущей родословную от старинной сельской баньки. Аршинная мочалка, с вплетёнными узелками лески, свисает с литого плеча, истекает рваным мер-цающим светом и перезвоном капель. На тронутой горячим порывом страсти голове моднючий платок, напущенный по-старушечьи на глаза.
Под лавкой его дожидались штаны с красными лампасами и косоворотка. Некоторые вещи ноне свёл воедино случай, - у котла, в пределах вытянутой ру-ки, веник с телефоном. При первом скрипе половицы телефон с метровой ан-тенной сливал на экран нужные данные.
Страшно гордился этим Куколка. Он был с мягкой неженкой байковых глаз и не говорун.
На высший пост при себе Куколка потеплевшим взглядом назначил своего отца, Игрушечку. Говорил сын, добираясь до батьки палкой: «Фантазёр и меч-татель, каких ни свет не видел, ни преисподняя». За собачью преданность, под-ношение «желаемых» сведений выслужился отец до правой сыновней руки.
Больше кого-либо знал сынулька, что такого выскочку, с заблудным языком, далеко не зашлешь. Лопух, по его словам, лучше цветёт в отстойном омутке или в затравевшей мутице дел. А лучше – за высоким забором да с хорошим запором, чтобы лишка чего не отчебучила его майская головушка, дожившая до труслых седин.
 Представлял же он из себя существо без глобальных проектов, крупных мыслей, но требующее свежей и сильной руки. При домашних и сельчанах лю-бил щеголять в рубахе с полуворотом и пиджаке с болтающимся хлястиком, непременно на одной пуговице.
Куколку неожиданно охватили грёзы...
Когда в стране всё увяжется в узелок, утихнет гам, то непременно отольёт он себе, за выхолощенную невзгодами жизнь, распаханную бровку гигантскими машинами в виде засечной черты, высотой с древние пирамиды, вроде могучего памятника истории. И конца этой могучей черте, представляется, глазом не объять и чувством не измерить. А над всей громадой – лоно, голубящееся небо да предальние звёзды.
И чисто горят факелы приёма-передачи энергии на расстояния.
И доставляют они по невидимым артериям пламени к его монитору светлые знания о выручках организаций.
С полотнища экрана, вросшего золотой прядкой огнищ в облака, поднима-ются и несутся со стороны галактик долгожданные сообщения, наполненные теплотой. Они оповещают Куколку о сводках выкованного труда в больших, малых и средних хозяйствах вселенной. И Куколке делается непременно хоро-шо. Ведь у него в руках главный инструмент, врачеватель здоровья целых на-родов.
И Куколка в этом процессе как большой хозяин.
Его бесперечь поддерживают службы занятости, добровольцы, сочувст-вующие. Работники, выплакав между собой разлад, беспрестанно сверяют и от-тачивают стекающие со всех концов сведения, - это сама слабость и гордость Куколки.
В затерявшемся закутке и размытом омуточке… человек насмерть прирос в стахановском азарте к пульсу этих пламенных знаков. Будто звезды хватает с неба!
Благоухает Куколка, кинув замысловатым узором обмякшие руки на котёл. Зрачки и вены сытно напились жара. Косая бровь словно режет человека надвое - того, о ком думает. С мутцой на душе вымеряет возможности подходящего работника, додумывает, пособит с дразнящей улыбкой его интересы под свой лад.
«Откуда, к примеру, растут ноги у людей, все знают, а – мозги - далеко не все», - его веки даже позеленели. «Мозги растут и цветут от кулака»,- дышал густой преснотой в предполагаемое лицо, вдалбливал в чужой окаменелок лба свою алмазную логику. «Из такого единого центра человек строит под себя своё окружение, правила расположения, уважения и зависти».
 Надуманное он возвёл в истину, укрепил её в душе. А у многих в притух-шем блеске глаз ворохнулся ужас. Тогда он, опьянённый бешенством, мысленно и с яростью поднимался волком «в горы, к облакам». И с божественных высот уже парил коршуном над жертвой, понуждая её к повиновению.
 – Преимущество, оно давало ему козыри в победах над слабыми,- утвер-ждает улица.
 Нет, не мучает совесть, не дорога и не люба злобоватой дичинке в человеке родная история и новые творения века!
Память детства и парной прохладок лёгкого ветерка им не дороже остально-го, даже когда кличет ласково подуставшая и добрая мамка: «Борянюшка, пора-а домо-ой!..» Даже когда живое и тёплое в устах работника день-деньской зовет по имени и отчеству, а вечерком шлёт поклоны…
И потешные, довольные  нескоро переломят они в себе досадную боль и от-тают сердцем. И нескоро заспешат ему навстречу, пораскрыв на радостях рот, позабыв обо всём, если не утянут за собой  чужую игрушку, не откусят кусок чужого…
Куколке нечаянно пришёлся по сердцу веник, похожий на деревенскую удочку. Он бесперечь теребит его руками, радуясь неожиданной диковинке. К концу, вместо лески, наращены на бантиках женские, в цветочек, пояса. На поясках вертится и попискивает, как угорелая, полевка-мышь, отобранная у кошки. На жирном пупырышке носа мается, копя силы, капелька пота. Куколка замер в ожиданиях - к нему робко пришла первая радость.
 Возит он по полу поясок с мышкой, пытающейся улизнуть. Ревнует к кошке добытый ею когда-то лакомый кусочек мышиного тела. Насмерть перепуганная собачонка мечется и визжит - кругом ни кровинки, отдаёт пустынькой банного пола.
 К её хвосту привязаны бумажные безделушки – в виде чёртика с рогами и веника с руками. А наблюдает за всей процессией на перильце возле котла, за-ворожённая бешеными скачками, бдительная кошка.
Куколку по сотовой связи теребит немилящий отец, подъесаул Игрушечка. Сын морщится, отвечать не хочет, веньгается, но рука нащупала телефон…
Держится голос сына в трубке, как задыхающийся от дымка человек. Но лицо Куколки добреет. Подъесаул Игрушечка обильно вспотел за аппаратом, аристократически обихаживается платочком, - а прожилками уже бежит ра-дость. Роняют четыре звёздочки с погона солнечные крохи в глубокий плес ок-на.
- Идейка есть, сына, но с занозцей. Прямо с пылу, с жару. Крутился всю ночь. Прокувыркался в слепой маяте. Лепят к которому пристрой, дом-то… Тот, что служил нашим предкам… - «Чать, знаешь»… – который выдрал у нас Васьков дед по матери, ну, казак из Большой Слободы. А по его смерти дом достался Ваську.
О, услышь, ветер! О, услышь, сын! Это отец докладывает, - устами дрогнула улыбка, - теперь понял, что ли?
 Выручать дом-то надо, прибирать к хозяйской руке, и время подходящее, и солнце играет. Попахивает смолью старины, с какого боку не зайди, с какого не принюхайся, тоска до слезы терзает. Берёт ругачка индоле горлом: домишко и прямь в цене, хоть и бревенчатый. А потому, что настроил совхоз избы из бето-на, они померзают  зимой, - огнём и пылом крещусь!
 На пол босиком не ступить.
Люди в них загибаются, мечутся, как крысы по чуланчику, и обустроиться не могут, дорого. Требуется ежечасная топка, провизии кот наплакал, у властей эпидемия глухоты. Охотно скупают деревянные, «как наш», но не строят ни в серые сумерки, ни в лазоревое утро. Под левым боком прогнил стул всего-то да опора калитки.
А запах, запах-то какой: пахнет соплёвскими смолами! Ладный, здоровый, под шатровой крышей. Подтяпал немного, подлатал на скромный глаз, бабки срубил. Вот тебе и весь бизнес, и вся новация. И поди, гоже всем, с плеч долой, из сердца вон.
Засуетился Куколка, красный квадрат его тела, наполосованный мочалкой, дымился паром. Он, в каплюшках на зарошинах бровей, трет ломтем кулака убитые паром ресницы. На поворотах, как в укороченном аллюре, меняет ногу, - и глаза засверкали желтовато-зеленым, кошачьим угольком.
Игрушечка же расценил селившуюся в трубке темноту молчания как не-обузданную роскошь олигарха. Нервно футболил встрявшие под ногой тапочки, пока дождался голос света - голос сына.
- У-у, собака. Чтоб ты шею свернула! Оставь шлёпанец, гадина!
На другом конце от услышанного вздрогнул и вытянулся Игрушечка, по-щипывая расходившуюся, как в иголках, руку с телефоном.
- Мышь распоясалась вся, папаньк… ведьма такая, нещипаная!
- Мыши? – ласково прошил карманным баском подъесаул. – Откудова?.. Ноне и на глазу не теплится Васёк-то наш. Нигде его не видать. Грезит работой, мошенник, по какой-то массовке… По моим данным, неподалеку от столицы собираются кино «верстать». Вздумал схмызнуть Васёк втихую погожими дня-ми туда. Вызревают на усадах неспокойные посевы разговоров. Видать, от жинкиных рук отбился, обезденьжил! Говорю тебе: ускользнет кадр. А то – «мыши…» заладил.  Какие, к бесу, мыши, есаул?!
- Я тут, папаньк, это-о, ну… с кошкой играл. Разной материей загружал ей голову...
- Да плевать на твою кошку с Татарской горы! Ты, рай, не на работе? Думал: под машиной трудишься. Застоялую землю греешь потными лопатками…
- На работе, папаньк… - Кошка срывается с рук, - на работе… - у-у! чтоб тебя… отдыхаю.
Да, понял: Васька маним, вербуем. Ты меня знаешь: ценные кадры – редкие головы, - поглаживает живот, - не денег стоят, а здоровья… Может, всего пле-мени или целой нации!
 Куколка всхлипнул:- Несрушная изложина жизни… я жертва - ради себя, вас и цивилизации! Потом, у Васька секрет есть по обкрадыванию хозяйств под розочкой чувств. К примеру, кого, где и как лучше обобрать…  Сущецо секрета неплохо красиво стянуть, а домишко выгодно продать. Любо, папаньк! А дом отделаешь, посновишь на лыжи, перечалишь в благое место, и превратим его в сказочную свидальню для богатых. А посновишь на то место, где цены потолще водятся. Короче, отметку «хорошо» ставлю тебе. Мыслишку одобряю. Зашлю к Ваську своих, узнать чем дышит. Пусть поточнее наведут тень на плетень. Разнюхают, что, где, как да почему… – и Куколка отбросил сомнения. В нём зажёгся огонь желаний и страсти.
 – Нет, собирайся, валим вместе и срочно!.. «Не могу»..? Кэ-эк..? Что значит, «не могу»? Сказал: срочно, через «не могу» валим. Не то я за мягкое место возьму.
Мотнулся от печки котяра, мотнулся и край котла перед носом, и Куколка вылез в прескверном и противоречивом настроении – игра провалилась, отцова новость заставляла ходить на ушах, танцевать. В углу собака тряслась с прищу-ренным глазом, потерявшаяся от страсти к играм, под белой поветёлкой шёрст-ки закровел рубец.
Тут Куколка обомлел. Около двери облизывала лапы счастливая кошка. Не-счастная крутобёдрая табличка за дверью крутила глазами.
Снуло перекосился есаул, вспомнил притравленную пылом беседу с отцом и сплюнул. Плевок растёр пяткой, призадумался, сковородником изломал губу – слепая неприязнь ко всему отцову подъедала глаза:
«А, кажись, не совсем плохо. Кажись, и мотор не заглох. Отец дело гово-рит». Вынул из тугих заглубок души терпко натёртый надушенный огнём соб-ственничества разговор. – «Ну, ничего, Боряня – барин, своё дело и без сопли-вых знаю», - живо глянул на мокрое место серой зверушки и тревожно потушил в пригоршне горящие глаза.
- Жаль мышку-норушку! Всё живое под напряжением держала. Сколько ка-питалу в неё угрохал… Совсем простая и сопливая была. Почесть, девочкой ушла на тот свет.               
                ***
Томился Игрушечка усталостью, больше мусорной горы ненавидел распоя-савшегося сынка. За то, что тот, сечённый словом, ширнул в бездаль с истинно-го и единственно высокого пути. За то, что утягивал его, как девственную голо-ву семейства, некогда гордого и чистого человека, на нелестный путь.
 Куколка это просекал, - губы его ходили, пузырились, наливались горячими бульками оборванных слов и выражений.
Сын злился на отца. Об этом догадывался Игрушечка.
Сквозь пепельную пустоту дня он выжидал безлюдного часа, чтобы замас-лить своё поведение, напустить облачко дыма в янтарно-петлявые глаза родного отпрыска. Нельзя же, наконец, чтобы сама удача от них отвернулась из-за какой-то чугуннолобой разноголосицы: он начал собираться с мыслями, ломая свет щёлками глаз.
 «Господи, как быть: отгородиться от всех людей особняком или затесаться в их серёдку?» - спрашивал себя лениво, проминая пересидевшие ноги. – «По-лучается, что я недоуважаю сыновьего отдыха, отделяюсь от центра забот, ока-зываюсь на отшибе, как дряхлый пенёк, как пережитый осколок войны в едином теле.
Понимаю, что на многих похож из толпы, когда заявляюсь в наряде почти-тельности и уважения, кроме самого себя. Но я спасусь в вожжах преданности сыну, и оттеплет чёрствая осень в его душе».
- Всё равно крупину чести обязан держать, верить в доброе, - напрашива-лось к нему слово со стороны.
Лисом крался после их разговоров отец к сыну, величая того по имени - от-честву. Отец на ласках спрашивал себя: мол, не забыл ли чего перед выходом. Взял ли семечек сыну поклевать от скуки, на дорожку пощеборить?
Омытый ливнями непогод и пересудов с близкими, был выдернут Куколка из забот о своём настроении – больше занимала его яркая радуга власти над ок-ружением. Настроя было больше, когда проверял, чем доверял, когда дрожал подбородком, вытанцовывая зло из-под черни каблуков и клал увесистым муш-каром кулака на лопатки неуступавшего.
Не любил с отцом шуток. Когда загоралась жальчинка в глазах, то называл отца папаней. А тот не серчал, дабы угодить, вёлся на коротком поводке у сына. Куколка бросал трубку, переставал косить под доброго «дядю Ваню», не отве-чал на звонки, когда сомневался в преданности отца. А когда чувствовал, что ворохнулась и пробивается к нему добрая весть от отца, получал облегчение и даже некое наслаждение.
До послеобеденных кочетов насиживали они поодиночке уличные лавочки, выжидая встречи. Затем, бортиком, бередя окрайки газона волжского парка, не-ожиданно сталкивались.
Сын круто качнул коромысло глаз, пытаясь притаить виноватость, кинул ходу. Тут и признал отец в нём танец прошлой немилости, когда Куколка не-ожиданно поравнялся с ним и мотнулся в сторону, как паутинник на ветру, и когда прибавил шагу, и профуговал мимо… Игрушечка ощутил всей спиной тяжесть своего положения.
Тут он припомнил некоторые детали из прошлого: «Куколка ломал под ре-бёнка язык общения». Это означало, что сын ему не доверяет – ни как человеку, ни как родителю, - приостановился, как бы, собирая по зёрнышку в горстку мысль: «Впереди дела, позади бездна – не то время, чтобы важничать петушка-ми в размолвках», - подумал Игрушечка.
Скучив набухшие тревогой брови, Игрушечка обернулся и всколезь пере-крестил тугой щепотью пальцев уплывающую в тень тучку сына. Настроение, даже среди родственных душ, обронивших серьгу «жалючей слёзки», никто бы не посмел выказывать в такой незадавшийся момент.
Накладывалась линия тверди на всякий неудобный поступок, в какой бы из-бе он не зачинался, в какой бы избе вместе не варили и не томили кашу. Оба считали случившееся Божьей справедливостью, проявлением свежей воли, - и Игрушечка этому даже крайне обрадовался, почувствовав, как ледышки его губ пообмякли.
Куколка по хрустку каждого листочка за спиной догадывался, что отец его правильно понял.               
***               
Январская вьюга девяносто первого в целом ничего хорошего людям не ос-тавила, кроме леденящего осадка в душах на десятки лет вперёд.
Одних она заставила шириться-топыриться, других горбиться. Одни, что были подальше от власти, резко нищали, превращались в нищебродых; другие, что поближе к ней, в душе понаглее, попранырнее и со связями с властями, за счёт обманутых наживались, шли в гору. Их по телевизору государыня вежливо нарекла богатыми, а спустя время, стала называть просто успешными, чтобы не вызывать лишнего раздора между главными классовыми слоями народа, зазывая к примирению и смирению.
 Грабительская реформа Горлачева население застала врасплох. Деньги в кассах меняли не более пятисот рублей в одни руки. Будто с быстротой огня в мощной топке переплавляла она сбережения людей и характеры. Говорят, в этот момент в людях засыпала совесть и просыпалась страсть к наживе любой ценой.
Как затравевшие цветочки в неухоженном саду пробивал себе дорогу к свету небольшой бизнес.
На русской печке, поднятые нервами, косматят головы и пролёживают вечер Нинок Позднячок и Васёк Чемоданчик. Нинок в латанном штапельном платье, матерной кофтёнке с гулькой в животе перебирает по памяти сбережённые копейки и цены на спасительные продукты, что в сельмаге. Строит планы, до-гадки и прогнозы на недалекое завтра.
Пока отцветают в душе пожары недовольства, хочется ей раскачать мозги работничка, который поваливается на её руке. Васёк только груну наводит да кружит голову ярмарочной мужичне обещалками работы. А для семьи зараба-тывать не хочет.
Проверила давечи – топор с треснутым топорищем в сарае, стамески по всему сараю, пилу обглодала ржавчина … инструмент растаскивается, - испы-тала досаду. Любимые плотницкие и слесарные дела его как-то не заботят. Го-ворит, что увлёкся наукой, мол, через неё больше заработается. Легче конку-рентов одолеть. Капитализм вернулся, а он требует знаний… А у самого в обра-зовании - два коридора из восьмилетней школы только и значатся. 
 И решила гнать потихоньку мужа на физработу, за которую не стыдно, ко-торую видать издали, как жердинку на раздетой полянке леса. Как настоящего человека на местной делянке, а не лодыря неотёлого. Тяжелый дух её выпра-вился из шипящего рта и достал шумом до верхней задвижки трубы: с той сле-тел рой сажи. «…Вот прикончится деньжонка, по соседкам побираться пой-дёшь, а терпение уронется, по полям щипать лебеду погоню. Там знания – как обходиться с человеком в крайностях нужды - мигом сыщутся».
- Чей-то Васёк, сказывают, перестроил людскую волю и переворот в стране учинил, а не Михаил с Борисом… Днями шарит по рынкам, вынюхивает цены на товары, почём их сплавляют да с каким ярлыком - покупателей мучает, - пы-тается Нинок окрепшим голосом достучаться до мерно посапывающего му-женька.
-  А на усадах, когда картошку ещё убирали, калякали, как учёный-самоуч, выброшенный судьбой на помойку жизни, Соплевский мужик, в народ с воем ходил. Слыхать, долю себе да селу воевал перед хвостатыми чинами, Васёк Че-моданчик-то наш, заспанец! В уши сё насвистывал манящими словами, чтобы заем этим мордам, мелким и средним хозявам, дали. На поклон, выходит, к чу-жим бегал, приударялся да рисовался, известность себе делал. А с лавочниками планы человеческого богатения вынянькивал, об этом тоже калякают.
Он, ить, кому тычется в усы: хозявам, у которых карман топырится.
Хочет их над нами денежными владыками посновить. А неугодных куды? Шалогой со двора? И как после этого с тобой, нищетой, по сурьёзности жить прикажешь?
А летось, стожары не принялись, доить собиралась, будто в Репьёвку от ме-ня задами мыкался. Бегал справлять мечту, вроде того, сердечком приторговы-вал на чужой бабной руке. На судорожни изошлась бабёнка-то: мужичью тоску сбудить не сумела. В годах глядишься-то супротив её, впору подушками койку делить.
Дескать, время ко сну.
Вечер сцветает, но та доньжит и доньжит…
Кряхтит Васек, серебро перхоти садится на бровь. Запас мысли держит прожилый кулак. Лицо Нинка набухло и разлилось медным пятном.
- Ты, ить, всю жись с протянутой рукой. Что толку, что вы из казачьего дво-рянского рода Чеботарёвых?.. Помню, как с курорту припалил: ни силенок, ни денег. Только язык, как собачий хвост болтался. Так и теперь без копейки. Гнать бы тия подальше, да сердце жалеет.
 «Годов уж… как живем вместе».
Хмельны и густы, как посёлская бражка, были её укоры в растратах мужа, пока сон не сморил. Васёк, не пережив поючего бабьего храпа, на нервах пере-правился на полати с периной и матрацем. Стонут пружины; с потолка заспан-ных мух большим пальцем ступни удит. Одна нога выше другой летает – на-сколько позволяет пространство и досада.
- От меня не скроешься; встанет вот бражка дороже хозяина… На дворе вон голод да холод веревки вьет из людей. Даже дитятко нашего не пожалел. На поклон учительской средства повез, и лошадь его ухайдакала… Рай забыл: дол-го ли до греха… Чего ему, первоклашке, много ли надо, чтобы его загубить, - глядит на портрет на стене и развозит мокреть округ глаз проснувшийся в од-ночасье Нинок.
Лежит Васек кривыми сошками ног к задорге . Ворочает плашку тела, по-миная марксов «Капитал». Как бы хороший барыш сделать, - ломает мозги. И вполголоса делится с тенью, не примечая Нинка. Только его голос подрагивает от жениного расстройства:
- Что такое товар - знаю. А как сделать привес к его стоимости без спекуля-ции, убей, не понимаю.
 Эх, жизнюшка!
 Еще эти мигранты судьбы наши послабляют, тормозят. А надо, чтобы они творили передовое… Тогда бы  этот Карл точно не выдюжил со своей мутной головой супротив моих мыслишек. Конечно, преувеличиваю, но ить как без мечтов-то жить? «Оно, конечно, жалко сынушку. Годика два как преставился, сердешный. Если б не эти поборы с учеников на ремонт в школе, не обвал, разве не вырастили бы? Конечно, вырастили бы! Э, хе-хе…»
Создать бы такой колосс, как монумент, механизму управления человеком, который бы превращал скопища масс в устойчивые коллективы. Они бы проти-востояли любым погодным условиям и постоянно давали доход. А ить есть, по-честь, такие заглавные законы… Это, ить, настоящие образцы-регуляторы от-ношений дружбы между нами, неотесанными породами.
И все тут эта стоимость виновата….
 А ить охота шашлычка да и бабочку какую под шашлычок в одну стои-мость впихнуть… Когда ить золотобрюхая копеечка заведется, она и не такое способна позволить…
- Люди, Васёк, сперва человечий капитал куют, бригаду колотят. Без оного капитала, почитай, и люд переведется на Земле. Настраивают потом заемную машинку отношений с государыней… под возможность, а потом только денеж-ку подгребают. Сам вот этось так рассуждал… Несрушной ты ить у меня, в книжке глаза держишь. Что толку? Полчаса считаешь строчки, потом мух ло-вишь.
Муж съязвил:
- А по-твоему, баб, что ль, ловить? Кумекаю: как лучше мелким хозяевам обеспеченьице построить. «Стоимость» проклятая мешает кругом, а без нее и кредит не пойдет.
- Ой, недогадливый ты, Васяньк! Ноне отжимают мужный и бабный труд вместо яблок, как сок, до седьмого поту и превращают в товар. В людях вся твоя «стоимость» и есть, чего её больно искать-то? Товар – базар - деньги… Складывай да прибавляй! В карманах шаром покати, на тебе кирзовые опорки да грязные портки остались, задарма привечать не стану. Так у меня и знай те-перича.
Ты ведь и оздоровлением хозяйств занимался как нелюдь. Поэтому и сгоре-ла твоя программа в тухлом дыму испытаний. А то вынул отмазку для глупень-кой бабенки давеча: процедуры работ не по его порядку посновили, поэтому, мол, и дело заглохло. «Молозьевую траву только своими голичками  под окна-ми портишь». – Как жареный горох на сковородке мечешься, грех на всех наво-дишь. А люди виноваты…
Ни денег, ни дел от тебя, ни от  государыни.
А то всплески волн, активность, тепло… энергия в людях у него вот-вот проснется, якобы, все к этому должны готовиться.
Ни есть, ни спать, а активность до рассвета встречать и питаться святым ду-хом…
От работы мужицкой, от физтруда отлынить вздумал – вон чего!
А махорки под нос не хошь?! А то знает он все: разглядывал образ жизни за двести лет. «Всё в цифрах у него…»
Образованный ветелинар выискался!
Ты лучше скажи: почему корова сдохла, у кого молока теперь брать будем? Толкаешь мне тут заоблачные речи о всяких несусветицах, которые и рукой-то пощупать нельзя. Подумать только, милушки: «Это как такое может быть!? – Скоро отпалисадят они тебя так эти волны роста доходности, что вылетишь из кальсон и в опорках останешься. Невыученный страхом, только и порол бы век чепуху да суп с галушками.
И не постыдно старой орясине так себя вести с благородным полом?..
- А чего тут постыдного-то? Теперьчи завязаны мои глазоньки обустройст-вом мелкого и среднего хозяина… Планами обеспечения, деньгой, дальше по-глядим… хозяевами станем и сами, насколько совесть позволит. Поэтому пе-кусь, выходит, о нашем же с тобой благе. «Вот беда-то, раскричалась». Разве я виноват, что между сердцем и делом человека бес поселился. Хочу подправить положение, а ты с панталыку сбиваешь. Как войдем в строй, и все будет в по-рядке.
Дай срок. И жизнь закипит!
И возвестит громадное устройство по займам для хозяйств смоленым не-сгибаемым словом над миром. Мы пришли! «Слово молодым!» И тотчас де-нежные мешки от государыни и других народов окажут нам необходимую под-держку.
Помогут с арендой и частично с ремонтом зданий и оборудования. И заку-пят организации бумагу, технику, ручки, скрепки… Подгонят  тонны, чтоб века недостатка в них не испытывали. Только мир крепи, вваливай, паши, царапай ясные знаки в твердыне земной. И веселые огоньки, смелые первенцы долго-жданного труда, подыграют в печи, где из теста подымают, выпекая хлеба. И обступит кругом содом глаз. И объявит диспетчер по рабочим местам: «Все-ленский инструмент для малых хозяйств по займам настроен!
В линию строй новый порядок. Вкусному хлебу, дешевому хлебу тотчас - двери к народу».
Все так и будет, вот увидишь.
Стала Нинок сцвелой, видя, как Васек безжизненно упер глаза в пятачок сучка на потолке, и заснула. Она впросонках тягуче и прижимисто подняла ко-рочку губ: «Чем бы дитя не те-ешилось…» Сморил Васек глаза и несколько скупо удивился, когда представил себя важной птицей, подвластной только се-бе, Богу и времени. 
Тихо: ему чудятся чужие, свои золотые хоромы и страны; сладко: ему ви-дятся дорогие близкие и далекие, встающие из-за дымки силуэты и лица…
- «О, вселенская вера и надежда, с кем, как и куда отныне и завтра держать нам жизнью дарованный путь? Наставь, как покрыть затраты от займов мир-ских, да чтоб руки не ожечь от нерушимого пламени твоего. Пособи содрог-нувшимся коленям не отказать великой воле служить! Направь на чистые по-мыслы, дерзновения и свершения большие! Возроди из пыльной нелюди улиц  всечувствующие сердца!»
А не отдают ли все начинания – в семье, кругу знакомых – глубоким про-хладком осени опосля полных вливаний сумм в хозяйство? Многое думается ему.
Улыбнутся ли доброму человеку побледневшие губы от времени?
А задумка, оживет ли она, нацелованная взволнованным дыханием свежего вечера, когда-то живого клубочка разговора, принадлежавшего жене? Каждая мечтинка и году неподъемная, а тут их целый ворох на уме – шебаршатся, во-рочаются, крышу с неба несут.
Но верит: народятся новые луны. Полный, зреющий свет источится. При-чешутся днями головы дающих и берущих… И деньги заговорят с нами на рав-ном языке. А из этих блуждающих глаз, что ему представляются и которые он чувствует, взойдет несметная сила, способная любую задумку поставить на свежие рельсы.
Но это что же? Как может быть такое? Горстку людей узнаёт, другую вовсе нет. Не верится. И голос на ущерб посновил Васек.
– «Не могу, конечно, угадать всех лиц лет на десяток, пятьдесят и сто напе-ред, с которыми предстоит мне и потомкам делить копейку и делить с ними по-следнюю надежду, вынутую из потаенного кармана души». Конечно, нельзя и мечтать лет на двести вперед: такое даже в дичинке сна не привидится, если не думать, не размышлять выкроенными у семьи ночами, не поломав настроенной мелодии струнки.
Но подсказка сну пришла, будто рядом, с околицы:
- Одни люди, словно убитые горем и задавленные банками, с кличками, про-звищами… Все вижу: как в золотисто-дневном свете – другие. Нажили некото-рые должности, но пламенно-горячими сердцами вылиты их руки. Предстанут скоро перед нами кричащие суетливостью или беспокойством их лица, – многие в одежках нашего завтра или простеньких платьях, нарядах с чужого плеча… в легкой дрожи уже заглядывают в глаза, - целой ватагой, парами или по одному, поднимут на зорьке каменистую пыль разбитых дорог в поисках средств…, и зачнется работа .
 «Эскизно набросаны торопкой рукой их беглые портреты, как будто с на-туры, - приберегал в памяти это Васёк. - Угадывается в которых выстраданная, как выстланная за годы огоньком доброта. Да-а… Перекройка этой кучи людей в цельный живой организм, с расслабленной грудью и лукаво закинутой голо-вой, не обделив ни одного даже центом красоты, потребует разом штришка и моих перемен, и целой эпохи…»
Сон разобрал Васька, испуганно и жарко пахнул его хрип, провожая остаток мысли. Видится ему, как ущербно пролит со стороны окна медковатый свет на сукно. Чей-то волосатый мизинец, согнувшись по-стариковски, крестит испи-санные строчки. Читает, спотыкаясь, фамилии, клички… Чернявый волос ло-жится лощеной ниткой на просаленную строчку.
 Карнизы крыш обшарил ветер, а Ваську показалось: какой-то здоровяк про-катил над его потолком огромную колесницу. Беглым огнем пальнула молния, подсекая под окном сухой подорожный ветельник. Ослабевшее дерево разбила на поленья и щепу и вместе с терпковато-паленым дыханием уложила дрова на черную спину земли, шириной с палисадник. И рад Васек, будто наперекор врагу, свалившему их в долговую яму, пришла на выручку дарованная сила не-бес.
Теперь и дрова под носом, карабкайся наверх, бери да топись.
Проулками еще гоняются ветра. А у домов уже полно детворы и взрослых. Перебирают, итожат, готовят на продажу добро. С соседского столба срывается легкая патриотическая музыка. Пробравшийся через форточку ветер, подыграл ей старой петлей. В голос взревела чья-то заплаканная мать… и его сонную душу вдруг опоила песенка, переложенная с чьего-то плеча:               
                Наша страна терпеньем богата.
                Льются речи на всех языках,
                Мордвина и чуваша встречают как надо -
                Русский, татарин, горец, казах…
 
                Глядите, как создаётся уют:
                Сырьё за границу вывозят,
                С границы товары везут.
                Тут фасуют, а там продают.

                Эй, мужчина, посмотрите налево…
                Женщина, правее пройдите сюда…
                У нас везде деловая атмосфера –
                Нового строя приметы труда!

                Старость песню над речкой заводит.
                Её молодёжь допевает в кругу.
                Столичный город её затевает
                И обломовцы вторят ему.
Задерживается волосатый палец напротив каждой Васьковой строчки све-жего проекта. Собирается в комок, как хищник, выгибая звероватый хребет пе-ред схваткой. Он просчитывает списочный состав, в котором фамилии, имена, клички для пущей важности, успешно зашифрованы…
«Интересно: готов ли кто-то из них завтра по велению души и сердца разде-лить с миром высший образец труда? – думал Васек. – Найдется ли хоть один, поигрывая глазками перед законом жизни и смерти, подарить без остатка свои силы служению команде?
И многие грехи тогда простятся народу»… Васек будто бежит глазками следом за волосатым пальцем…
«В а с ё к, старший урядник. Выходец из казаков-дворян. По уличной кличке Чемоданчик. Волонтёр новой волны, враг дедовских приёмов борьбы с чи-новным кланом. Кажется, депутат Госдумы, муж Нинка Позднячка, учёный-самоучка и плутишка. Мечтатель о справедливости. Нос пуговкой, с кудрявыми бакенбардами. Новичок партии «Единой страны». Пионер-мечтатель о мировой программе для малых хозяйств, боец с правилами внутреннего распорядка.
Н и н о к, по уличной кличке Позднячок. Жена Васька Чемоданчика. Домо-хозяйка. Ушлый нештатный корреспондент. Румянощёкая. В социально-трудовых взглядах не петрит.
 К у к о л к а Б., есаул. Уличная кличка и фамилия совпадают. За глаза себя называет Боряней, но в околотке это многим не нравится. Работник правоохра-нительных органов, авторитет в воровском мире, беспардонный оборотень в погонах. Член исполкома партии местного отделения ВПП «Единой страны» центрального района родины Обломова. Красивое женское лицо. Крохобор и корректор чужих идей под себя.
 И г р у ш е ч к а Н., подъесаул. Уличная кличка. Директор Соплёвской сельской школы, которая пригрелась на периферии родины Обломова. По со-вместительству преподаватель истории в исправучреждении. Член правящей партии. Отец Куколки, заслуженный мучитель Васька. С чертами олуха в ха-рактере и хохолком светлых надлобных волос. Неравнодушная личность к чу-жому барахлу. Идеалист-изгой.
Ш а б р ё н к а, соседка Нинка. Разведённая дочь начальника испрвучрежде-ния  Савоси. Нештатный помощник Игрушечки.
 Г е л ь с и р е н ь С., вожатая школы, судья областного суда и господпевала в законе. Кнопочного роста. Со стеклянным раскосом глаз и  одежде с татар-скими узорами. Считает, что правее и организованнее всех тот, кто без матери-альных трудностей.
У с а д н и ч к и, земельные наделы земли на задах домов, выделенные ад-министрацией сельской местности. Славят деревню междоусобными сплетнями по случаю непримиримости хозяев.
Д н е в а л о в Ф., шапочный знакомый Васька Чемоданчика. Шабёр по от-быванию наказания. Короткая стрижка, на голом теле – пиджак с майкой. Из восточной страны. Отнесён к отряду низкопробной рабочей силы. Борец за ши-рокопрофильную подготовку кадров больше на словах.
Н а г и ш к а М., тюремная кличка. Разводящий на работы в колонии, мужик без царя в голове, с бегающими глазками. Односельчанин Васька. Обрусевший хохол. Грамотей по наращиванию своих сил за чужой счёт. Стоит за повально высокую грамотность населения.
Н е с л у х З.,  тюремная кличка. Казак. Местный осведомитель, паршивая шестёрка. Стрижка под ноль, вертлявоголовый. Низкопробный специалист из Нолдавии. Утверждает, что мутные взаимоотношения, если  не выгодны хозяи-ну, то должны быть прозрачными.
М а у х а Г., по-уличному ротозей. Сокамерник Васька Чемоданчика, неза-конно рожденный сын Игрушечки. Подавленная  личность с ярко выраженной внешностью. Застрельщик передовых мер по разбазариванию данных о сырье, сбыте, работниках.
А р б е к Н., по-уличному грязнуля. Неприятное лицо. Контролёр в колонии. Валенок от рождения. Во время отдыха интересуется вопросами перевода ра-ботников на новые места, в рабочее время – отдыхом.
 П о з е в а й к и н А., есаул. Философ от литературы, кандидат в учёные ба-лясники, член Политсовета местного отделения Всеобщей политической партии «Единой страны» центрального района родины Обломова, глава городской Управы, представитель общественности по бесконвойному передвижению осу-жденных. Духовный врачеватель человеческих душ. Консерватор по складу.
К р ы с л о в П., секретарь Политсовета местного отделения ВПП «Единой страны» центрального района города Обломова. Умудрённый опытом длинно-ногий гусь с обворожительными глазами. Выходец из дворянского сословия. Соратник Васька по вопросу единого руководства небольшими хозяйствами.
П т а ш е ч к а И., руководитель исполкома местного отделения ВПП «Еди-ной страны» центрального района родины Обломова. Птица пуганая, но упря-мая. Уверена, будто человек на работе начинается с семьи.
Б у л ы з и н а В., член Политсовета местного отделения ВВП «Единой стра-ны» центрального района родины Обломова. Баба местами переживательная, но сдержанная. Генеральный директор ООО «Бездумные отчи». Сторонница на-ращивания сил хозяйства под тёплым крылышком государства.
Н а с е с т о в а Р., председатель комиссии в колонии, акционер, дальняя родня Савоси. Кривоногая, с грубоватым прокуренным голосом, папироской и чувашско-сельским выговором речи. Ярая ненавистница перекосов в воспита-нии.
С а в о с я Ю., по-уличному - человек, надеющийся больше на авось… Из бывших дворян. Начальник колонии, акционер, прохвост, каких свет не видел, чего с виду не скажешь. Придерживается линии правящей партии. По дряхлости лет путает факт с нормой.
Г о в о р к о в Э., заместитель начальника колонии по воспитательной рабо-те, карьерист, кинооператор-любитель. С обезьяньими манерами и гримасами на лице. Внебрачный муж судьи Гельсирени.  Выходец с Окраины.
В ы с о к и й  ч и н о в н и к, простой любитель торговли, родом из глубинки. Княжеский отпрыск. Вздёрнутый носик, которым он крутит, будто нюхает воздух. Ставленник правящей партии. Смотрящий за местами не столь отда-лёнными. Полагает, что в современной стране спрос и предложение всегда пре-выше служебных обязанностей.
К у д р е в а й к и н И., чван-министр хозяйственного развития страны. Член правящей партии. Сладкоежка, страдающая манией разложения людей по по-лочкам.
Х р е н о с с к и й Е., казачий полковник. Лидер от либерал-демократов. Думский пересуда. Считает, что нерешённых вопросов не бывает, просто они не упираются в деньги. Прямоносый голубоглаз, губки бантиком.
И в а н  К у з ь м и ч ,  И в а н  Ф о м и ч  да  И в а н  И л ь и ч, горячо люби-мые зрителями президенты страны. Милоглазые хлопотушки перед народом за единое правление небольшими хозяйствами.
Другие официальные и неофициально-скромные лица».
Васёк зевнул громко и охально уже под заспанным сбитнем руки Нинка:
 - Да, ну и время пришло… кого ни возьми, и все неподходящие… как толь-ко сговориться с такой ватагой? - накрылся подушкой, прошамкав чужими кор-ками губ, и опять ушёл в сонный омуток…
С рассветицей перелез через Нинка, разлитое зарево пятна напоследок раз-глядел на ее разгасившейся щеке. «Женушка, касатка, обнищало подворье, со-седские грудные и те с голоду воют»…
 Утопил избитые вкровь ноги в сандалии и кинулся искать в столицу пере-метную копейку.
                IV
Неласково нонче глядело солнце в окна домов. А уже с запада тянули пере-менчивые ветры.  Нелёгкая многих дожидалась судьба.
На референдуме люди высказались, чтобы граждане ближних государств жили в одном союзе. Пролегла чёрная метка между народами – Прузия, Арве-лия, Питва, Нолдавия, Дентония от голосования отказались.
И жители затаили дыхание – не было такого!
Будто разом перемешалось всё – пыль, грязь, мусор, политика, мысли и чув-ства… Прямо по тротуарам в городах стали ходить машины. Улицы перегру-жены. Парковались там, где придётся и где понравится.
Взяла верх над размеренной жизнью преступность и смерть.
Поголовно врастали стальными когтями в старые проёмы квартир и домов железные двери, словно они могли спасти от невежества целые нации. Как в горячем заводском цеху, стучали в две, три смены молотки, по-звериному за-вывали за соседними перегородками домов дрели вперемешку с барабанной музыкой – сверху, снизу, с боков, кругом.
Ремонтировались сами. Не от избытка денег, а от страха и их недостатка.
Велика страна, а убежать некуда!
В квартирах многие не только дневали, но и ночевали в наушниках.
«Когда свою болезнь переживали одни соседи, другие радовались: наступал райский период передышки, - утиралась слезой хозяйка. – Пытались выкроить, как выкрасть, золотую минутку тишины, чтобы немного поработать, заморить сон».
Только власти в голос вопили о низкой производительности труда. Их никто не слышал.
Глянешь со стороны на человека: даже стиль труда и поведения непривычно грубоват. И невдомёк было людям, что шумный беспредел поселился с ними навечно. Тягота, измученность гляделись в каждом лице, отдавали болью в ка-ждое сердце.
Но вера в себя оказалась сильнее обстоятельств.
В глазах усталость, на сердце боль и кипящая энергия. Кажется, только они и давали возможность не опускать руки и двигаться дальше.
В лето на лесной опушке, возле базы отдыха свиноматок, уютно располо-жились вагончики и фанерные домики с транспарантами, людьми и необходи-мой утварью. Здесь оживлённо проходили репетиции и кинопробы по мелодра-ме: «Не пужай меня, маманя, что нам делать, женихам..?»
Золоторуких умельцев, нашедших строгие рамки искусства и мастеров на все руки нынче опять не уродилось. Переподготовка людей, в связи с появлени-ем смежных профессий, еще только обозначилась государыней и не успела на-брать обороты. На местах денежку для нужд хозяйства выманивали из работни-ка через акции, открывая путь к самообслуживанию.
 Народ потихоньку, нехотя втягивался в новое для него дело.
 Бурчали животы, перекликались, позвякивая в карманах, гроши. Давно ни-кто не пощелкивал свежей купюрой. Люди, видно, растеряли добрые сноровки приваживать денежки к себе. Хотелось от всех неурядиц и жизненных катавасий кануть на самое дно, чтобы немного забыться.
Актеры в молчанках топили семейные драмы.
Тыкались по углам, слоняясь по чужим съемочным площадкам в поисках хорошей роли, будто сама неухоженная земля по миру пошла, впитывая несус-ветную брань в черное сердце. И гром загудал, взмолясь перед небом, как перед хозяином, словно ручался, выгораживая из-за спины своего работника.
Со стороны решётчатого вагончика с дощечкой «Режиссёрская» слышен чей-то начальственный голос, Васька в дырявой сандалии и похрюкивающей свинки.
Вербовщики ценных работников в составе Игрушечки, Куколки и бывшего осуждённого по тюремной кличке Неслух, притаилась в высокой траве, под ко-лёсами режиссёрского вагончика. Все при полевой форме. Они расположились, сидя округ трёх ведёрной бутыли с самопальной этикеткой: «Кофий» и легонько перепалывались словом, теша глубоко ранимые души.
Куколка в майке на широкую лямку всеми возможными и невозможными способами старался развивать у команды поборников сообразительность, чтобы каждый знал: что, где, как, когда и с кем делать работу. Здесь оценивалась и сметка, и мастерство каждого. К примеру, напитки с небольшим промилем… должны, по его мнению, поднять бойцовский дух. Это была сразу и занима-тельная практика для команды и романтическая учеба на своих ошибках.
 Поскольку чужие ошибки уже не учитывали.
Между тем время шагало, и среди вербовщиков пошла увлечённая игра в напёрсток.
Неслух - любитель скорой копейки и наживы, однако утварь держал на юру, он знал, если и завелась бы рядом какая робкая рука и польстилась бы на его пожитки, то местные язычки-ходунки все равно проболтаются и вор непременно сыщется и отоварится оплеухами.
Неслух подвинулся к Игрушечке:
- Шик-шик! - маневрирует кистями рук над напёрстками. - Где шарик, подъ-есаул, ась? – простая рубашонка затрепалась на нем, как на чучеле гороховом. И, как не глядит он маслявками глаз в глаза человеку, а от его физиономии все равно смешинка берет.
Игрушечка просевал сотрудников прощелинами глаз и с восторгом разгля-дывая сыто прогуливающихся свинок. Он немного зазевался и повернулся к иг-року на голос, подняв полувороток рубахи.
- Вот он! - смотрит на напёрстки и потирает руки: «а вдруг повезёт с выиг-рышем!»
- Где?
- В ентнем напёрстке,- дотрагивается до кулака Неслуха.
- А вот он, родимый! Опять не угадал. Гони кружку!
Тот злится.
-  Где он да где он? А вот где надо… не скажу?
- Пиво - на бочку! Нет шарика под энтим напёрстком, - показывает.
- А я те сказал: не под энтим, а под ентним… Ты нарочно до моего пальца тогда своим кулаком дотронулся. Чтобы сбить с толку.
Неслух вербой руки поднимает другой напёрсток. В нём тоже пусто.
- А ну шементом, живо гони пиво!
- Переиграем, раз вышла заминка.
- Нету. Продолжим…
- Ладно, казак. Тогда - в этом крайнем напёрстке…
  Раскрывает напёрсток.
- Видишь, и здесь его нету.
- Значит, в правом…
Неслух смеётся. Орлиный нос только сапожком горбится в последках сил.
- И тут нет! Четыре кружчонки за тобой!
- Если нигде его нет, то точно здеся… Минус одна кружка, -записывает на пачке Беломора.
- Ниче-эго по-одобно-ого! Яво и здеся нету!
- У тя чо с головой не так? Если его нигде нет, такого не может быть. За кого ты меня принимаешь, шестёрка?
- Чево орёшь? Разуй бельмы! Вот он, родной!
 Поднимает напёрсток, и перед ними появляется долгожданный шарик.
- Пузырь с тя!
- Это наглёш. Ты обервор! Такого не может быть. Пусть шеф рассудит. Я те ещё с прошлой недели должен пробить пару заводных щелбанов…
Куколка хмурится, вымеривая глазом важные для себя недоработки игрома-нов:
- Тихо, паучье вымя! Нашли время!
Обиженный Игрушечка пытается отвесить заводного. Тот стукается головой о стенку вагончика.
Игрушечка ещё дома бился, как рыба об лёд, над вопросом: как подготовить для их гопхозкомпании золоторуких заправил чёрными делами? Узкие спецы, по его мнению, всегда остаются редющим товаром на рынках. Где выкроить на эти нужды немного деньжат, чтобы и свой карман не пострадал при этом? Он знал, что тончайшая подготовки дружков дело сволочное, но прибыльное, если их ушловатые головенки приспосабливать почаще к неровным и скользким до-рожкам.
По этой страдалице-колее идут даже завидные страны.
 И отстать от них не должно позволить сердце человека. Он размышлял, как рассусоливал, одинаково легко, все время при этом разглядывая тот же полуво-роток рубахи. Вроде бы, как занят совершенно иным делом.
…Васёк пересидел ногу. Топает ею над головами охотников за ним. Полу-чается, как бы в ответ на стук наперстка. Неслух бах-ба-бах напёрстком о до-щечку и выжидает прищуром глаза: прав был он, что так громко стукнул или нет? А Васёк бук-бу-бук каблуком, закусив губу, выкатывает глаза, будто вслушивается в заданный ритм своих противников, хочет прочувствовать их мысли…
Режиссёр насторожился. Глаза соспевали в моргушках. Он-то понимал, что всякая невзначай выкинутая штуковина свой гужок с этого все равно поимеет.
- Что случилось? Кто там? - уставился он в пол, обглядывая попутно свой белый комбинезон для прогулок.
- Да вот, как понервничаешь, всегда правая сандалия жмёт,- крутит ногой Васёк.
- Дожда-ались! Слабаки! - шепчет Куколка. Главная цель разведки – три «з». Зашельмовать! Замутить! Заблудить!
Те вытянули шеи.
Сверху пролились из отхожей трубы кухонные нечистоты: кожура от лука, чеснока, редиса, картошки, остатки недопитого и недоеденного. Охотники за Васьком недовольно морщились, стойко перенося тяготы подпольной службы.
Куколка напружил лямку майки, смерил взглядом посудину… спустя время, открыл деревянную затычку, обмотанную ветошью для прочности. Затем спус-тил в бутыль три шланга.
 Неслух полез пальцем в горлышко бутыли.
- Я, чур, правошланговый!
Однако был жестоко наказан Куколкиной крапивой, припасённой на всякий кошмарный случай. Тот даже вскрикнул от боли. Глаза перекосило.
Вскоре всё стихло. Слышалось равномерное посасывание пива из бутыли и похрюкивания свиней на выгоне.
Игрушечка и Куколка, насытясь, нежились под клинышком солнца, отсве-чивающего от зеркала и отражавшего морду выпачканной свинки.
Неслух в это время не торопясь сцеживал в железную карманную банку пи-во про запас. Он мило улыбнулся, завинчивая пробку, когда к нему подошел меньший братец, молодой поросёнок, примаскированный зелёной тиной. Потом почесал его за ухом, чтоб не хрюкал.
- Эх, с чесночком бы щас тебя!
Игрушечка мигом встрепенулся. Смотрит на Неслуха: меньше полбутыли осталось…
-  Так было. Не смотри! Вот отметина.
Игрушечка взбешён.
- Я отмечал мелком со своей стороны. Вот тут. А ты стёр и отметину провёл со своей!
- Всё тута.
Игрушечка смотрит: рядом пластмассовая бутылка валяется. Раньше её не было. Значит, закинуть далеко не успел.
- Догадался: ты его водой разбавил…
Куколка приподнялся на спор. Смотрит, у Неслуха правый карман оттянут.
- Снимайте свои пиджаки и кладите вот здесь, рядом со мной.
Неслух обомлел, но Куколка неумолим.
- Сейчас на задание пойдёте. Налегке. Занять денюжку на стороне не можете, а это, между прочим, - он повысил голос и потер пальцами, как семечко по-шелушил, - переобучением попахивает…
Неслух перевёл дух. Игрушечка снял пиджак и положил куда велено. Не-слух снял было тоже… но замешкался под жестким взглядом Куколки.
- Живей! – торопил его голос.
Неслух осторожно протянул пиджак Куколке. Тот было положил его себе под голову и улёгся, но почувствовал что-то жесткое… Нащупав, проверил…
Куколка  показывает на банку.
- Шия лоханка?
Игрушечка поддразнивает.
- Шия…шия...? Вот и не шья! Моя, стало быть, стала. Раз ничья.
Куколка сердито посмотрел на Игрушечку. Тот немного растерялся.
-То есть нет, - его!
- Ага! « Моя» - наша, значит,- сообразил Неслух.
Куколка отвернул крышку, понюхал. Глотнул раз, другой…
- Пиво… Жигулёвское! - жмурит глаза. – Свежее… ик, вчера крали! Кто крал?- смотрит, как удав, на Игрушечку. Тот крутится.
- Окромя его, некому. - Неслух не сразу находит, что ответить.
- Ага! Потому что Неслух всегда под рукой! Тётя подарила. Я просил у неё на мороженое. Она сказала, что мороженого нет, есть пиво. Пришлось уступить. И то не сразу, а так, понимаешь, в знак уважения…
Но Куколка не лыком шит, чтобы его вот так, за здорово живёшь, провести.
- Допустим. А почему пиво одной марки оказалось?
Неслух морщится.
- У нас, кроме Жигулёвского, другую не выпускают. Только этикетки.
Пока Куколка опорожнял карманную банку, Неслух глотал слюнки. А Иг-рушечка сопровождал питие длинным неморгающим взглядом, обнимая бутыль и вытягивая губы навстречу преданно и уверенно подвернувшемуся случаю.
Сверху донесся разговор Васька, набивающего себе цену, с режиссёром.
- Значит, на массовку не возьмёте? Людишки, выходит, не нужны, а объяву о наборе давали… А такие, как я, не нужны, выходить…
- Однозначно.
- Я вас искренне понимаю: не вы лично занимаетесь приглашательской рек-ламой, - лицо его, до того бледноватое, вдруг взыграло зайчиными губами улыбки. - Тогда купите мою учёную работу. На защиту потянет.
- За сто долларов… - и расправил от кисти до локтя серые нарукавники, как у старинного бухгалтера.
- У меня с утра ни росинки, ни крошки во рту. А вы мне – сто предлагаете. Такая такса только в массовке. А тут целая наука, - он нюхает обложку. - Лю-бушка моя ненаглядная! Может, завтра на Нобеля потянет?!
- Ну, что ты… - качнулась удлиненно-узкая голова с широким ртом, - Я весьма понимаю. Просто денег нет. Пойми: я действую согласно плану и опре-делённой смете на фильм. Красть казённые деньги?..  Как те объяснить… Хо-рошо – за 150… и по рукам.
- Охотно верю. Ведь на издержки кое-что списать можно. Уж 300 долларов не найти – себя не уважать!
- Противозаконно говоришь. Международной ситуации не знаешь. Бывшие республики в Евросоюз рвут, а ты собственный эгоизм насаждаешь. Добрую ниву губишь! Пойми: душа болит за красные кадры. Хорошие всегда денег сто-ят. Я не хочу сказать, что ты плохой кадр, но ты не известный. Или не популяр-ный. Не могу же я в ущерб нашим кинозвездам их гонорары урезать?! Согла-шайся за… 150. Ладно, возьму на массовку.
У Васька было прескверное настроение: «Так быстро договорились. На ба-заре и подольше можно было торговаться. С  другой стороны почти задарма всучил режиссеру потрёпанную работу двадцатилетней давности. По ней под-ружка уже случайно защитилась. Она называлась «Как правильно пасти коров». Теперь «Как умно снять дойную козу». С третьей стороны, не удалось устро-иться сразу на массовку без решения учёного вопроса».
Режиссёр прошуршал страницами рукописи.
- О! Да тут даже отзыв есть о работе!
Он написал директору фильма записку, в которой рекомендовал Васька, чтобы того оформили кем-нибудь сроком на полгода с ежемесячной зарплатой в 1000 рублей. Чтобы подмаслить директору картины, режиссер также указал, что пересылает тому с Васьком 10000 рублей на карманные расходы. Продол-говатая голова, в которую, казалось, с трудом помещались крупно-серые глаза, вдруг разоткровенничалась, прикинувшись сиротинкой:
- Иначе, если не оформит… на словах так и передайте… деньги останутся на совести директора фильма.
Попрощавшись, режиссёр уехал. Велел дождаться директора.
…Вошедший рыжей растопыренной бородой ввалился в дверь, складка модного пальто прошелестела следом; смерив Васька взглядом, опередил его вопросом.
- Кадры пока не требуются. У Прекрасной площади Микалков снимает фильм. Сходи туда.
Тогда Васёк развернул свежий выпуск рекламного издания «Работа и зар-плата», указав, что читать, подал директору. Там было сказано, что приглаша-ются на массовые съёмки юноши и девушки от 14 до 70 лет. Зарплата 300 руб-лей - сутки.
Директор потрещал рыжей бородой, как монетками поиграл, скрючив деви-чьи пальчики, и отложил издание.
- Ну, мало ли что я там написал. Пусть это останется на моей совести.
Тогда Васёк подал записку от режиссёра, напомнив о присланных для этого карманных расходах.  Директор пробежал её глазами.
- Это совсем другое дело. Давайте заверю контракт. Да не забудьте вернуть деньги, которые мне режиссёр прислал.
Васёк, забирая контракт, бросил на ходу:
- Ну, мало ли что кому пришлют... Не будем же судиться? Пусть это оста-нется на моей совести. – И махнул рукой, будто знал, что на подозрительно-кудрявых отношениях сегодня работы много не построить. «Если режиссёр - купи-продай, значит, ценит только мутные поступки человека. К тому же он бесчувственный пенёк.
Денежки у них на картину мимо пальцев текут.
А сняться попробует как-нибудь в другой раз... Главное, перебить черную полоску жизни доставшимся заработком, а там видно будет», - как оправдывал-ся перед собой Васёк, свободной ногой  прикрывая дырку сандалии.
Директор расцвел лицом, всматриваясь в щёки собеседника, по которым ра-ботала на нервах кровь:
- Ловко, ловко… поболе бы таких находчивых Бог присылал погостить на площадку. - Он даже подскочил от неожиданно доставшейся радости, задев стол, на краю которого стояла свалившаяся бочка с извёсткой.
Извёстка хлынула в половые прощелины, выведя из строя не только туфли, но и гардеробчик собеседников.
У охотников за Васьком наступил тотчас переполох. Вывозившись в извёст-ке и грязи, чертыхаясь и оплёвываясь, они с воплями на четвереньках сорвались наутёк.
Неслух, в суматохе поймав мешком поросёнка, прошмыгнул сквозь желез-ные прутья огороженной киноплощадки. Потом Игрушечка, который тут же за-стрял в железных прутьях. За ними гналась здоровенная свиноматка. Она сходу влетела в соседнюю расщелину между отживших свой век прутьев, сломала их и погналась за Неслухом.
Неслуху ничего не оставалось делать, как оставить мешок с поросёнком, бросить в свиноматку свой картуз и влезть на дерево. Ниже всех на дереве дер-жался Игрушечка. Неслух с ужасом смотрит на обречённую фуражку, из кото-рой вынимала требушатину, посрамленная поведением мальчиков, злая свинья.
- Я же калякал: за что не берёмся, всё через колено получается, - взвопил Не-слух.
А на кудрявом дубке, что напротив, курился потным дымком на косом лучи-ке солнца Куколка. Было видно сквозь лиственную редь, как он декламировал двумя пальцами что-то про себя, будто Божью волю с небес выпрашивал в свя-зи с представившемся случаем. Лицо его сделалось каким-то потешным и пус-тым. Страх попутал карты. «Нас попутала продажность, кто-то предал…»
 - Даже высшее обучение  команды не помогло.
  Сбердили, перепугались люди.
На верхах идет поточная отмывка денег, власти когтями вросли в народное благо. Поэтому на местах закапризничал работник. Пора подумать, кого и на какой срок брать. Стимулы какие для него прифортить что ли…               
                ***
Васёк, руки в карманы, идет в трусах под галифе по брусчатке Прекрасной площади мимо Пацанского собора. Идет, прилюдно озирается, боясь какую ку-пи-продажную душонку случайно не зацепить. На грех-то ведь и грабли стре-ляют. Направо и налево щёлкают желтоглазые фотоаппараты. На  лице то улыбка, то удивление. Он вытирает с лица платочком пот, заглядывается на утоляющих жажду напитками прохожих, глотая слюнки и вытирая рукавом рот.
Неподалёку нежатся бездомные собаки.
На Прекрасную площадь въезжает со стороны Канежной площади наряжен-ная рукой неумелого художника скрипучая телега на деревянном ходу. Её тя-нет, прихрамывая на переднюю подкову и постукивая о каменные стыки обру-чевыми колёсами, деревенский тяжеловоз.
В телеге лежит плетюха, чуть завалившаяся на бок. На её боках - кричащие щиты рыночного толка, кое-как прилепленные к выщербленным прутьям: «Граждане и гражданки! Месту голой безработицы – голимую беззаботицу!» «Хозяйским рискам – наше твёрдое нет!» Прозрачность руководству! Слава труду!!»
По правую ногу лошади треплется на ветерке плакат, слегка приколотый к седёлке гнутыми корабельными гвоздями. Он обращается:
 «Господа казаки, товарки и товарищи! Собираем команду мастеров на все руки и учёных золоторучек. Призыв в наши ряды осуществляем на месте по контракту или устно.
Активистов, одержимых неоспоримыми замыслами и готовых к совместно-му участию в капитале, просьба обращаться в отдел кадровой политики.
Спешите, пока зовём: ужо поздно будя!» «Группа аналитиков» – зачёркнуто крестом. Вместо этого: «Успешная группа контроллинга».
На шее лошади перекошенная надпись: «Отдел кадров».
На задке плетюхи, раскачивалась в такт небольшим ухабам, подвешенная на алюминиевую проволоку, фанерная табличка: «Отдел контроллинга возьмёт кадры в аренду». Ниже под ней располагается кормушка, набитая сеном, и по-илка с вином.
Шествие по рангу замыкает привязанная к телеге коза. Она семенила за «поездом», едва успевая пережевывать пищу.
На бардачке передка плетюхи, скукожившись, правит Неслух в старой про-стрелянной дробью казачьей фуражке, из которой местами торчали клочья ва-ты. На перевесине его мелкого плеча вытянулся кнут из длинного черенка и ко-роткого хлыста. Кучер казался похожим на жалко щипаного воробья.
Бельевая верёвка, скосившая пояс серой косоворотки, подчеркивала сутуло-ватую фигуру возницы. Брюки вобраны в носок так, что видны на них полевые цветочки, уходящие тонюсенькими стебельками в кирзовый опорок. Будто этим хотел сказать: мол, не богат, что имею, тому и рад и, чужая мелкопакостная душонка, пошла вон, если тебе не по нутру мой гардероб.
Спина возницы была мокрой, не меньше чем у лошади. Он нервно осматри-вался по сторонам, будто ожидая сторожевых.
Игрушечка и Куколка в гриме, при полном казачьем параде, завернувшись в рогожки, сидели на дне плетюхи и попивали зелёный чаёк с бубликами.
Посреди плетюхи стоял, привязанный поперечником от оглобель, старинный самовар на угольной тяге.
Игрушечка с накрахмаленным полуворотом рубахи время от времени сни-мал с ноги хромач и раздувал им угли. Затем откидывал голову назад, придавая себе излишнюю уверенность и даже некоторую заносчивость.
Лица путников были красными от жаркого пития.
Куколка оценил прилежание Игрушечки и назначил атаманом этой процес-сии. Даже над собой, но при этом всех держал в одной горсти. Подлакирован-ный чуб его слегка прыгал на стыках кирпичей.
Они внимательно наблюдали глазеющих, выглядывая в них своего клиента. А всякий клиент требовал к себе маломальского подхода и уважения. К этому случаю хозяевами плетюхи приготовлена пятиведёрная, из-под молока, фляга вина. Она имела при себе вполне обоснованно наклеенную на фабричную эти-кетку. Собственную: «Деревенский квас».
Откуда ни возьмись, раздаётся далеко нешуточный голос сторожевого:
- Тп-р-ру-у!
Телега останавливается напротив Мавзолея… Её обступает народ – бездом-ные, дети, взрослые, собаки и другая зевающая публика.
Неслух разгибается для рапорта.
- Местная бригада киношников… - тон его меняется на игривый манер. - Прямо с Зочинского Кинотавра в гости к первым людям на деревне - Владимиру Ильичу и Ивану  Кузьмичу…
Неслух достаёт из плетюхи бумажные разрешиловки на проведение кинора-бот в местах повышенной исторической важности. Вытянул попутно из кармана головку сторублёвки, помедлил: как быть дальше?.. Затем, как ни в чём не бывало, как ценный кадр, заправил замявшуюся в его пальцах ассигнацию, об-ратно в карман. Борьбу с продажностью госслужащих нынче осуждали все, ко-му не лень, окромя, наверное, кур на насести.
 Поэтому рисковать не стал: разрешиловки и так на руках.
Игрушечка и Куколка переглядываются, заценив добротную работу подчи-ненного. Они продолжают чаёвничать в прикуску с сахаром. Игрушечка под-скрыливает над сторожевым.
- Во потешник! Ещё спрашивает… Самому лень работать, только каблуки топтать и умеет.
Куколка толкает сапогом в бок напарника и смотрит на часы.
Дело в том, что вербовщики рабочей силы после разведки на местности… предугадали поведение Васька. Ибо он не тот тип, чтобы другими предложе-ниями киношного директора побрезговать. Поэтому не глянуть, хотя бы одним глазком на съёмки фильма на Прекрасной площади, не мог. Но кино уже сняли. Тогда решили привлечь внимание Васька своими силами. О якобы новых гото-вящихся съёмках было заявлено в сжатые сроки властям города. И как ни странно, получили разрешение. Однако всё равно волновались.
Сторожевой осматривает внимательно бумагу, её заявителей. Ничего сверхъ-естественного не находя, отдаёт честь.
Надо сказать, с прибытием сторожевого толпа любознательных увеличилась в разы. Они щёлкали округ фотоаппаратами. Туристы даже просили автографы.
 Игрушечку уговаривает расписаться в блокноте один иностранец. Куколка осаживает отца, вежливо кивая, ставит свою подпись.
- Тут расписываться? А ту-ут… тут! Aллес гут! – подпрыгивает на ножке дюже охочий расписаться.
 - Отвянь, сказал! В конюшне надоел! Здесь нужна тонкость, деликатность, наконец, дипломатия, уметь быть на минуту… представителем страны! - про-износит в нос с музыкальным голоском в сторону Игрушечки, а потом гостям: - Гутен морген, херре! Доброе утро, господа! Пожалуйста. Битте! Заполучите. Раухен зи? Простите! Энтшульдиген… Вы курите?
Ему дают прикурить наперебой. Осматривают козу, лошадь, кучера… Иг-рушечка толкает плечом Куколку, показывает время и язык. Куколка одобри-тельно кивает.
- Но довольно. Прощайте же, господа! Будете в кутузке – милости просим, заходите.
Иностранец в замешательстве:
- Где, где? Не расслышал? Вы сказали: в кутузке?
Куколка затушевался:
- Я имею ввиду, историческую родину этой лошади, господа! Просто есть такой исторический населённый пункт…
- А пу-ункт! Гут!
- Прощайте же, господа! Вколачивайтесь, пожалуйста, в наши ряды! Н-но! Поехали!
Куколка пробует ударить лошадь вожжёй, но та не слушает, только машет хвостом.
Из толпы кто-то кричит кучеру:
- Эй, Онегин! Дай фуражку поносить! На конюшнях, что ли, стыбздил у ко-го?
Тот грозит кнутом:
       - Чтоб ты сдох! Вошь перепончатый!
Толпа хохочет. Неслуху это и надо. Он достаёт из плетюшьего барахла ста-рую хромку. Ломаным женским голосом припевает старые куплеты:               
  Не ругай ты нас, маманя!
                Что нам делать, женихам?
                Ой, да полетим мы к лунникам…
Хромка, захлёбываясь, выговаривает мелодию. Лошадь дёргает, кучер пада-ет в плетюху и роняет самовар. Куколка, как волк, взвывает, ошпаренный ки-пятком.
- Спаси, сахрани, господь!  - крестится.
 Когда лошадь остановилась, он начал растирать сквозь одежду, обваренное тело. Из деревянного ковша вином остужает ноющие места.
Толпа хохочет. Вот вперед пролезла какая-то баба – полуглупок в каракуле-вой, жеваной то ли молью, то ли скотиной шапке. Стукнула парапетами калош и провизжала куплеты старинной песни:               
Пошла плясать наша Пелагея,
                Впереди шурум-бурум –
                Сзади батарея…
                Отчего? Почему стало по-другому?
                Видно, едет в народ секретарь дурдома…
                На Мавзолей погляди:
                Как торговая точка.
                Видно, красного с икрой
                Привезли три бочки…
В это время Васёк неожиданно вынырнул из толпы и очутился возле телеги. Его глаза полыхнули жадным огоньком. Ничего дурного не подозревая, весё-лым, чуть приуставшим тенорочком:
- Мужики! Жара доньжила. Испить бы!
У Куколки сердце оборвалось от неожиданной Васьковой выходки. Он дос-тал стакан. Потёр о рукав, подул в него, опрокинул вверх дном.
- Не томите же!
Куколка цветет:
- Тонкий хрусталь художественной работы ювелиров шестнадцатого века. Автор, к сожалению, не известен. - Он пытается подтолкнуть ближнего напар-ника к более активным действиям. - Хрусталь ювелирной пробы, родней не сыскать!
 Открыл фляжку, стал было разливать, но лошадь снова дёрнула. В телегу кто-то бросил объедком яблока. Куколка выронил и разбил стакан. - Какой страшный хозяйственный риск! какой звон! но какой пассаж, и на самом таком моменте …ай-яй-яй… - Он встаёт, пытаясь выправить неудачное положение.
- Знаете, господа! Всё великое умирает, даже любовь. И не только какой-нибудь скромный стакан.
Народ шумит и гогочет. Что-то ещё хотел добавить, но Васёк махнул рукой.
- А без стакана нельзя приложиться? Жажда съедает!
Игрушечка, придержав вороток рубахи от потеющего подбородка сообразив в чём дело, нагнулся к Куколке, построив веселкой глаза.
Тот ему шёпотом - на ушко:
- Аккуратно, тихо, без рисовки и выпендрёжки: споить, спрятать, уложить!
Раздаётся свисток столичного сторожевого… Лошадь чуть присела и рвану-ла. Фляга с вином вывалилась из плетюхи и покатилась по Прекрасной площа-ди. Куколка с Неслухом вывалились на брусчатку. А Игрушечка, придержи-вающий было флягу, перевалился через край плетюхи прямо на козьи рога.
Народ, глазеющие казаки, как горох, покатились в разные стороны площади.
Васёк мигом испарился в толпе. Затявкали встревоженные собаки. Замерли в ожидании бездомные. Оглядываясь, петлял по непривычным улочкам и пере-улкам скользким шагом. Терпел, как мог, жизненные неудобства, выполняя за-думанное, пытался найти какое подходящее задание, чтобы покормиться.
 Но оно прямо в руки не шло.
 Будто и не торопилось к нему счастье. Молчал, кряхтел, срывался на бран-ное слово, но не сдавался. Многим холодком прошлась тогда по истомным сердцам качнувшаяся власть. Жизненные неурядицы и неудобства топили в ностальгии измученные дорогами души.
Но крепкие и сильные, превознемогая боль, искали новое, неизведанное счастье, шли дальше, терпели, боролись с невзгодами, продажностью чинюг и выживали. Окрылённые в беседах с собой и друг с дружкой, смотришь, неслись неиспытанным чувствам навстречу.
А внутри поднимался подбродивший осадок горечи, зло бурчал желудок. Подвластный внутреннему неустройству души сплёвывал по сторонам беспре-станно копившуюся слюну с песком на зубах и не заметил, как срезал угол пути. Кулаком смахнул дорожку, оставленную слетевшей слезой после крепкого смешка о случившемся. Распалённый удушьем жары, вывернул на широкую улицу, придерживаясь холодка домов, прибавил ходу.
Где-то далеко за плечами терялся всплеск громыхнувшей в хохотульках разноцветной толпы. Горячие капельки пота, как жадные поцелуи кнута, поку-сывающего за неудачу, одолевали спину, особенно возле лопаток, где сбилась подмокшая от пота майка, и поясница нетерпимо просилась чесаться. Во вскри-ке одернул вросшую в тело материю. Из-под её подола протянуло роднящим душком испарин.
За встречным домом за Васьком увязалась сбежавшая коза.
Когда столичные сторожевые… догнали телегу и предъявили претензии по поводу вина, разлитого на площади, пришедшие в себя двое вербовщиков не растерялись. Было видно издали: как они храбро доказывали, мол, всё по сце-нарию. А лица сделались жаркими от крепких речей сторожевого, как после парной.
Сторожевой, помедлив,  спросил строго Куколку и Неслуха:
- А где ваш сценарий?
- В голове! – гаркнули хором.
Сторожевой  подошёл к Игрушечке с тем же вопросом. Игрушечка немного опешил.
- А у нас и не было такого эпизода в сценария… То есть был, но его ветром унесло. Просто кино не получилось. Текучка дел подвела.
 Игрушечка догонял свою компанию с пустой флягой на спине, лёгким ис-пугом и выписанным штрафом на руках. Куколка же, кривя бровь, встретил его приспущенной головой.
                V
Васёк через сутки уже был в деревне с козой и притирался к местной обста-новке, опричь души рассказывая хворковатым голосом прошлую историю Нин-ку. Потом заявил, что предложенная роль в картине ему не понравилась; поэто-му со съёмками покончено раз и навсегда.
- Я так и знала… мотаться ездил, - прикрывает краснеющие уши, -стыд-то какой!.. – вдруг вспылила Нинок, вслушиваясь в козье ворчание со двора.
В гневе Васёк вертится округ да около жены и сучит локтями, добиваясь взаимопонимания. Ему показалось, что прямо перед его носом выросла казён-ная препона недопониманий, такая же, как создают на ровном месте чиновьи воротнички.
Теперь ей, видите ли, помешала коза.
 И что козу надо непременно зарегистрировать в строгих органах порядка и выдать ей необходимый документ. «Хоть нарочную справку выхлопотать для семьи, чтобы пред женой отчитаться». В том, как глубоко она не права в его от-чаянных шагах и стараниях.
Справку добыть для Нинка такую: мол, что коза сама пожелала разделить его компанию и на законных основаниях имеет право в качестве представителя животного мира влиться в их семью. Иначе Нинок подумает, что спёр её у ка-кой-то бабы, чтобы жену с толку сбить и легко перед ней оправдаться за на-прасно прожитое в большом городе время. «Только вот верующая коза или нет? Одна надежка только на Боженьку.
  А может, даже крещеная?
 «Если сама увязалась за мной, то ясно дело, что верующая, возможно, кре-щеная. Добрых людей признает.
 Иначе при виде Нинка давно бы сбежала… А ведь Нинок права оказалась: вывела меня на свежую мысль. Надо государыне сообщить по поводу мелких хозяйств, чтобы им упростить выдачу лицензий, документов, подтверждающие качественные приметы на товары, свидетельств о наличии определенных знаний и умений у хозяев на здоровую эксплуатацию приобретенного товара.
Они же отнимают у хозяев кучу времени. Веру во всевышнего гасят. Это обязательно надо бы записать…»
 Он полез за карандашом, вскоре строчки заговорили с листка Васьковым голосом. Васёк притих, исподлобья глядя на жену. Потом на полях для себя до-бавил изломанными буквами: «…к любой работе привыкать надо, и время этого привыкания обязательно должно быть отведено для человека, тем более для работника».
Ваську было не всё равно: обнаружил ли он перекосы в воспитании по стра-не или нет. Он знал: от хорошего воспитания зависит активность человека и пробежался строчками:
«Чувства при популяризации знаний организациями превышают мысль на много пунктов. Эмоций, голых обещаний, приукрашенной болтовни – пруд пруди. Иной раз чувства имеют грубоватую форму, «фамильярность» при об-ращении к читателю.
Того и гляди понос прохватит от этих сообщалок.
На десяток, два… обещаний на практику приходится лишь одно дело.
На четырехминутную половинку устной речи приходится всего один жест. Мимика лица говорящего, как у пономаря в церкви, выражает скорбь. Возмож-ность действия, поступка подаётся вместо действительного совершения.
А если поглубже копнуть, то получается, что между идеей и её воплощени-ем нет тождества – практика либо подменяет идею, либо наоборот – идея прак-тику.
Получается, что высокая логика у большей половины обследуемых органи-заций отсутствует. Выходит, вместо процесса развития нам предлагают готовые выводы, подтасовку под задуманную идею.
В этом случае хорошего изобретения им не видать как своих ушей.
Текст в целом холодный. Нет теплоты отношения к воспринимающему со-общение. Настрой в работе от подобной извращенки строгих знаний станет порченым. Настоящего дохода ни работник, ни организация не получит» - Васёк притушил мысль и как-то весь осунулся от своих выводов.
Выходит, добра от такой подготовки скоро не жди. Ни сейчас, ни в бли-жайшем будущем.
Нинок, в нарядном, не по обычаю, поясе слушала, слушала, не выдержала и разрядила обстановку модно отборными словами. Посреди опьянелой горечи слов, посреди опьянелой горечи жестов вывернулось дремавшее женское нутро изнанкой. Подпорченное пустой худобой и ожиданиями, оно переросло в ис-тошный крик. А он, ошпаренный долей такого несчастья, вырос аж до другого порядка:
- С людей только спрашивать… А у самого что? Как чиновные препоны преодолеваешь, что предложил для этого? Разрешиловки на деятельность. Ну, а условия работы людей кто за тия проверять станет, Нинок? Удобство, тепло, свет…
Васёк от неожиданного наступления Нинка сходу и дух едва сумел перевес-ти. Подумал: «… уж не убаюкать ли её тотчас в ласках, не завлечь ли сей мо-мент ее разбитое сердце в свои руки, как бывает ночью?» Вместо этого зло скривил рот, дико сверкнул зубами, как волк в оскале,  держал ответ за каждый волосок, согретый когда-то в детстве материнской лаской. Потом вывернул белки глаз по самый ободок, набухший кровью, плюнул в угол и простонал с досады:
- Будто с препонами не борюсь и чужих людей несносно пользую. Это она мне, грит, оказывается. А то я другим маюсь. И ритм нормальный в работе, и монотонки нет в процессе работы - только твоего носа для удобства подачи жа-лобы работником там не хватает…
На грех навела.
Нинок Позднячок поглядела на козьи рога, когда коза поднялась по сту-пенькам и заглянула в открытую дверь избы. Нинок прошлась взад и вперед по каморке, проверяя козу на бдительность, и неожиданно для себя смягчилась:
- Подумаешь: на работу не устроился? Известным и без неё можно стать. Тебя, между прочим, и режиссёр хвалил и директор фильма. Правда?
Васёк на всякий случай собрал губы в узелок.
- Человек, он ведь оценивается не по везению, а по принятой целесообраз-ности, наконец, проронила Нинок, двусмысленно глядя на мужа. - Вот так-то, моё горюшко! – похлопала мужа по плечу, затем, подлизываясь, погладила его руку. – К тому же нас теперь трое. Козу бы куда на работу пристроить?
Вот заботушка!
                ***
На 25 августа над Прекрасной площадью треколорые флаги возвестили о притухании сборищ и митингов, грохота танков, убийств в Белом Доме и ули-цах большого города. Группировка Бельцинской оппозиционной партии взяла верх. У одних это отняло последние силы, у других наоборот шел бодрый при-лив крови и свежести к лицам. Город и страна переживали тяжелое время.
Народ замер в тревожном ожидании.
Слегка наказанные государством и невезучим случаем жизни, вдобавок опо-зоренные обществом на Прекрасной площади, воители-неудачники собрались в номере столичной гостиницы «Восток» под номером тринадцать. Чёртова дю-жина на двери номера их вовсе не смущала. Они усердно обсуждали новый план по захвату Васька.
- По слухам, Васёк, этот чертов урядник, решил отказаться от ранее подпи-санной киноконтракты и хочет открыть своё дело в Околоволжье, - сообщил Куколке Неслух, подвязывая шипастыми пальцами штанину.
- Хи-хи… ну и рожа у тя, глянешь и на слезу со смеха изойдешься. Запом-ните, что говорит есаул Куколка: кто не работает, тот не пьёт. Вы – расхитители чужого добра! Упустили блестящую возможность поймать Васька. Всё было на мази, только керосинцу полосни!
Позорники и бабы – вот вы кто!
Наступит и ваш часок расплаты. Однако, не время об этом. Судьба низка, но дело дороже! Едем сегодня же в Околоволжье… И, если бы сегодня была под рукой свежая новость о рабсиле с чудесным воспитаньицем, то не задумываясь бы поменял около ся некоторых…
 Откровенно говоря, неувязочки в их воспитании уже достали. А кое-кто ощутит мою, так скать, заботу скоро на себе, когда я решусь привить некото-рым чувство локтя… и устроить для особых недотепок стажировку в «железной группе».
Наконец он дошел до кипения и начал перечислять Васьковы предложения по развязке вопросов в небольших хозяйствах, которые вот-вот должны начать претворяться в жизнь, но в более усиленном режиме. Он говорил о том, что этот Соплевский зазнаха в погонах требует от государыни недорогих сообщений для мелких хозяев.
 Сообщений, где все прописано о законах. Даже о высотах почтительности своих антихристов по работе раструбил с нежностью мамки на всю Иванов-скую… Вроде того: хороший хозяин должен знать о всех рыночных прибамба-сах первый. А мы, вроде того, буканки, плохие. Нам всего этого не надо знать.
Он накрутил себя до такого состояния, что мозг помутился. Рубаха-полумерка даже треснула в плече. Казалось, что глаза слушателей слились со стенами и обстановкой. А людишки начали казаться летающими тенетниками. И его уже никто не хулил, не спрашивал, не отвечал на его реплики. В груди, мозгах команды копилась неистовая сила возмущения и негодования.
Надбровные дуги напружились, сходясь друг против дружки перед перено-сицей, как перед смертельным барьером. Раскат их нервов пришелся как раз под красивое пощелкивание бумажных денег, которые еще не оттаяли от духов типографской краски, и тотчас пошел на убыль. Продвинутая артель, сами для себя стали жизненной опорой.
Игрушечка высоко держит подбородок над ухоженным подворотничком. Неслух топчется в нерешительности. Тогда Куколка, расщедрившись, дарит каждому игроку команды по 50 тысяч рублей и суёт им в руки корочки с цер-ковным текстом.
- Я не шучу. Аванс и молитва на случай непредвиденных бед и поражений, как говорил Гюго. – Есаул посмотрел на оставшиеся купюры. - Что касаемо ос-тального… то до него надо дожить. Получите по окончании операции.
Почему меня никто из вас не проконсультировал?
У нас был крупный просчёт. Без Бога нельзя даже в туалет сходить, не то что на великое дело. Поэтому есаул Куколка выдаст в честь торжественно-предстоящего момента каждому по молитвеннику. Надеюсь на вашу предан-ность делу, сознательность и доброжелательность друг к дружке…
Он раздаёт тоненькие книжицы в одинаковых переплётах. Все принялись рассматривать новинку. Куколке подвернулась «Пресвятая троица», Игрушечке достались «Живые помощи», а Неслуху по недоглядице продавца церковной лавки – «За упокой души».
Подъесаул Игрушечка раскрыл чуть не носом свежепахнущие корочки, пе-рекрестился. Затем сунул молитвенник в нагрудный карман и, довольный, по-шёл умываться. Молитвенник возьми и выпади в воду. Подходит Неслух. Ви-дит, что «Живые помощи» утопли. Подъесаул в растерянности, не знает, что предпринять.
Неслух достаёт молитвенник из воды.
- Не грусти, друг я тя выручу. Возьми мой… Он сухой! А я твой подсушу.
В глазах Игрушечки не было предела радости.
- Сунь свой… скорее в мой карман. Я чувствую, без него тяжело на душе делается.
Пред дорогой Игрушечка расцеловывает молитвенник. Крестится на все че-тыре стороны, как перед боем, повторяя:
- «Живые помощи», спасите и сохраните… Ой, чё эт я? дальше забыл. Сквернейшее предзнаменование.
 Открывает книжицу, а там – молитва «За упокой души». Он в ужасе разы-скивает Неслуха и берёт того за горло.
- Отдай, собакин сын..! Где мой..? У тя..! Дай, говорит, посушу. Так, должно быть, высохла? Молитвенник, поганец, мне подменил.
Неслух вырывается.
- Он хороший! Он ко мне привык! Потом, я же его своим телом сушил, зна-чит, мой стал. Стал бы я те бесплатно своё тепло расходовать – в студену воду за какой-то книжицей лезть.
Куколка весело ступил на порог назревающего скандала.
- Кэ-за-ак, - обратился он к Неслуху, - а ну верни ему этот шобон, не спорь! Идиоты! Как золото делят! Уважь шефа. И в бою вас шеф не кинет!
Куколка забирает молитвенник у Неслуха и передаёт отцу.
- Уважение старших – закон для государства! Потом этого требуют правила стажировки в «железной группе». Ноне выволочка отменяется. Ша-агом арш у меня спать!
     Когда наутро свежего дня обнаружилось, что босс пропал, первым взмо-лился Неслух:
- О, горе нам, темным!
- Чего орёшь, глаз не продрамши? - огрызнулся Игрушечка.
- А того и ору: босс пропал!
- О, тёмные силы!- взмолился Игрушечка.
Коридором грохнуло ведро, и на пороге зависла гроза команды – Куколка.
- Чего орёте? Не дай Бог соседи услышат. Предложения носил подавать го-сударыне в Инстанцию о законах, которые бы прописывали лучше нам о нало-гах, конкурентах, о рынках с рабсилой, товарах да услугах разных, о том, к примеру, где сдябжить сырье удобнее…
Нам выгодно всё знать наперед, чтобы хорошенько подготовиться к зимуш-ке лютой, бреши в законах расковырять пошире, чтоб пролезть на законных ос-нованиях к делу.
А что это значит?
А то, что свои предложения важно вовремя проталкивать наверх.
- Травку, к примеру… - высунулся Неслух, оборвав жесткость беседы на полуслове.
- Это, когда сядешь, там тебе и за травку привесят, и за всё про все. За то, что старших пустой головой встречаешь… Что губы поджал? Вот и не высовы-вай язык из поганого поддувала.
- Да, этот индюк-сволота сбил золотую мысль… словом, хотим данных от государыни через особые каналы для небольшого бизнеса о природных, там, не знаю… материальных, денежных истоках. Чтобы с государыней была прямая и обратная теплая путевая связь по наболевшему…
 Нам нынче важно не только подвижников разных высиживать на местах, а вообще надо разжиться строгим образованием, с неожиданными открытиями… Пусть ушами шевелит государыня, и хозявы компаний её подталкивают к это-му, тогда хозявы все при своих именьях только потягиваться на койках станут.
Это к тому басенка, чтобы вы лучше пахали у меня. Что рты совком держи-те, аль не выспались? Арш умываться! Не вернетесь после умывки вовремя, расценю как нарушение микроклимата в нашем гареме. А за это не то, что а-та-та бывает, забудете у меня как деньжонки пахнут… Иногда даже государыня личные дела сновит выше человека, потому её надо с небес опустить на землю.
- И выше золота? – вылетело у Неслуха.
- И выше его, быват, золоторукий мой ослик… Как слово ко мне ронешь, каз-зэк? Мотри у меня…
Арш в умывалку!    
***
Васёк в это время был наоборот далеко от всяких ссор. Он был дома. Ничто его не беспокоило рядом с любимыми опытами. К тому же Нинок под боком. Как Нинок ни старалась распустить свой бабий хвост, да немного пощепаться, но Васёк всякий раз находил какие-то предлоги, чтобы не наступить невзначай на женин подол или какую другую бабную прелестину. Пусть это будет даже оброненный Нинком клубок с нитками.
Глаза его лучились иссиня-лиловым, будто перезванивающим светом. Со стороны задорги печки Нинок смотрит на экран компьютера, сопереживая учё-ным  находкам нескляшного мужа, который пытается убедить жену в своей правоте.
- Данные взяты по двум с половиной сотням небольшущих хозяйств как у нас в стране, так и по землям дальнего зарубежья. Ихи компании учитывал только передовые.
Так, для сравненьица…
 Вот циферки за прошлые годы… и нонешный… А то привязалась: не рабо-таю, дескать, а только лындаю по бабам...
Нинок спускается с печки, забирается на колени к мужу и прячется у него под мышкой.
Васёк трясёт перед носом Нинка распечатанными сводками, проклиная ни-кудышную ситуацию в отечественных малых хозяйствах. Нинок сочувственно пялится на бумаги, тишайшую мысль готовит.
- Человеческие недоразумения надо выводить в люди. А то куда ни кинь, Нинок, - всюду брак, простои. Человек, вроде, не работает толком, а жиреет. Смотришь, то у одного, то у другого - машины, гаражи, большие дома, будто грибы,  растут. Предприятия кругом в долгах, как в шелках.
Зато их хозяева в золоте. Только смотрятся некрасиво.
 Как Дуня Намонова не скажет: «Вчерашняя нагота, а танцует танец живота». К тому же обнаружено повальное дезертирство ценнейших кадров с орга-низаций. С высоченным образованием, но отлынивающих от дел, - пруд пруди. Остатние работнички - пьянь безретузая! Живут, почитай, на хорошую ногу, гуляй-вася, а на работе палки просят. Порядка им не хватает, проклятым.
Полусонная Нинок, ворочая сбитой грудью, идет и выключает аппаратуру.
- Зачем вырубила, глупая?
А Нинок закатывает глаза, едва сдерживая смех, направляется снова к ле-жанке. Васек, угадав её мысли о теплой беседе, подсаживает жену за ногу на печь и забирается следом.
- Все при деле, а я? Вроде, как лишний. Как тут быть? И ученье вспомнишь. Слыхал, что прежде чем загребать деньги, надо самому стать головой коллек-тива. Потом над ним власть взять. А это, милка моя, тебе не то, что там над лю-бой тёщей или золовкой шишку держать. Это власть, может, и над всей цивили-зацией!
- Прямо уж и над всей?
- Ну, я те к примеру говорю. Затем скличу бригаду начальников и за счёт их мозгов сколочу бабки. Вот будут дела! Так-то, милка моя. А ты у меня супро-тив их ещё мелко плаваешь.
Нинок зевнула, а Васёк продолжал:
- Раз у нас капитализм, то Марксову мыслю надо с ног на голову ставить: ноне голова в почёте, а не мускулы. У золотого работничка должно быть по нашим временам семь пядей во лбу. И от этого надо плясать.
Плутишка Маркс, ну, германец этот, чернобородый, который как лучше де-лать барыш все народ наусюсюкивал. Он ить для пролетарцев старался, чтоб те учились его грамотно читать и зарабатывать, а они ить его не читают, им баб подавай да денег. Поэтому, Нинок, задушевная жизнь, это не праздный вопрос, а даже малость божественный и связан с «Божьим паспортом», ну, с путёвкой в будущее, что ли, если те понятнее будет. «Божий паспорт»… есть ли он на са-мом деле или его нет? А если есть, то каков он из себя?
Я думаю, что есть.
Делится Бог им, конечно, не с каждым встречным и поперечным. «Божий паспорт» представляет собой разные соображения: где и как лучше схимичить, в какой очередности, с чего начать и чем кончить, чтоб польза была для народа. Короче, хитрые и умные ходы он из себя представляет…
Здесь все в сопоставлении у него – вот норма, а вот уход от нее в сторону. Убег человек с работы, будь ласка, перед побегом проблемы основные назови в компании…  В противном случае получится «ни тпр-ру – ни но-о…»
Вникаешь? от хитростей обращения с такой нежной материей зависит добрая доля человеческого счастья. Сидишь так в светлой комнате и, хоп-ля, раздаёшь по сторонам приказания: а почему стоим? а почему, Нинок, у тебя горшок грязный? Пора, милочка, за ум браться да мозги лечить. Бог наверняка так же заправлял учениками?!
Учил сличать факт с нормой. Беседу вел с человеком, как с равным, так-то!
Ну вот, качаешь головой.
Не знаешь, стало быть, а я в этом почему-то уверен. «Божий паспорт» – это переживания за общие блага, строгие дела и помыслы Бога. Они всегда пере-полнены страстью веры, и любви, как не разлей вода, как нитка с иголкой.
Вот ты меня клянешь всегда?
Клянешь.
 Ся считаешь профессоршей. Уж никак не меньше. Особенно по части не-больших хозяйств. А сама, прости Господи, -  Васёк крестится коряжкой изо-гнутых пальцев, - сама внешних забот государыни о хозяйствах от внутренних забот не отличаешь, которые ютятся внутри этих хозяйств. А, вроде того, про-фессорша она.
Сбеситься просто можно!
- Неужели? Ой-ой-ой! – покачала складно головой Нинок так, что Ваську ничего не оставалось сделать, как поддразнить её.
- Вот и «ёй-ёй». А пора бы, батенька, что все доброе в человеке и деловое – идеи, мысли, свежие данные и тд и тп ближе к человеку расположить.
А ведь государыня наша могла кое-какую единую программу для неболь-ших хозяйств нарисовать. Где бы и защита от коррупции, скажем, прописыва-лась и помощь деньжатами, кадрами, свежими данными.
 И так далее.
С Богом, конечно, такие заботы связаны мало, но они бы стали пронизы-ваться его светом.
Почему?
А потому что они взаимовыгодны. Связи государыни с работниками хо-зяйств развиты в США, Германии, Франции, Японии, Англии… – пальцев не хватит на одной руке загибать, вот сколько набралось… и весь опыт, включая исследования местных учёных, я стараюсь проработь. Очередь теперь за нашей государыней в такой крепкой связи с небольшими подворьями хозяйств дер-жаться. От расстановки внешних и внутренних сил в хозяйствах зависит цвет цивилизации, если хочешь, да-а…
Получается, что ширишься да топыришься передо мной, а не шиша в этом не шаришь.
Не волокёшь.
 Понимаю: те неприятно, когда тя батенькой назвал. Вот и мне, людям, не-приятно, когда по середке их дороги врастаешь, как  дерево-сорняк.
- Сам про чувства калякал, а кончил государыней. Начал за здравие…
- А ты не переходи дорогу.
Без тя знают.
Чувства, они ить не живут сами по себе, без человека, как человек без при-роды. Чувства проявляют себя через коллектив, государыню, как через целый и добрый мир, чтобы жить. А ты ить этого и не знала. Шпигует те и шпигует че-ловека… Вот приходится с тобой заново такую хозграмоту проходить наскоку.
Можа, поймешь…
Это чувства, ниспосланные Богом, которые побуждают нас на поиск новых возможностей. Они определяют положение человека при решении строгой за-дачи. Бог действует с высот небес и дарует людям свежие силы. Хорошо бы ими вовремя воспользоваться!
Природа-матушка заставляет нас верить в эту стихию. Я был бы просто сча-стлив, если бы за её чудесами люди почаще находили Божьи искорки счастья.
- Больно уж редкий подход получается.
- Зато нашей беде поможет и цивилизации!
- А деньги будут?
- Где крепкое хозяйство, там и благо, и деньги… даже любовь, и та черёму-хой пахнет.
- Хорошо петушок поёт, только яичек не несёт. Возьму вот и сбегу от тебя и от твоих совсем не выполнимых обещалок.
-  На всё воля Божия.
Нинок прикрыла глаза, вложив обе ноги в рукав жаркой старой фуфайки, служившей подстилкой на горячих кирпичах русской печки. Ей сегодня хоте-лось всего и сразу, здесь и сейчас, а этого от Васька фичка дождёшься. «А если уйти от него, то куда?
 Любушка Божья, ответь мне? Знаю, что скажешь: «мотаться  будешь…»»
Сколько скитаться одной придется. Одиночество не лучший попутчик бабь-ей жизни. Семья, пусть небольшая, но своя. Хороший стимул к работе. Где и что обсудить, покалякать, словом переброситься, и то большое дело. Спать так одна ляжешь, пьяный какой под окна забрякается  или буканка из темноты вы-ползет и замучает впросонках до смерти…
Одной глупо оставаться.
 Но и семейные стычки только вредят мужней работе.
«А кто у него первый специалист по работе? Я!» Это он сейчас только не признается.
 Нинок развернулась с живота на бок и легла лицом к Ваську. Васёк собрал кучкой брови, глаза на грустинку сошли.
- Да так это я, про себя размышляю. Никуда не уйду, - она потрепала его в лохмушках голову, обвила за шею, и Нинкова рука затопилась  домашним теп-лом.
Ему ни за что не хотелось критиковать правильность выбранного пути, в который жена, кажется, мало верила. От того становилось как-то грустно и пус-то. Нинок дышала прямо в жаркий лоб Васька и больше не донимала.
 Покойная тишь вдруг пролегла между ними. И мысль разгорелась.
- А ведь и крепость настоянной любви работника к хозяину, государыне, друг дружке бывает, что и лошадью не разорвать, ежели все по-настоящему озабочены небольшим хозяйством.
Сравнила бы  государыня, для примеру, готовый товар или услугу с образ-цом… сколько при этом хозяин оплатил за работу и сколько наобещал… тогда вся крепость их дружбы и вывернется изнанкой. Тогда всякая чертовщина, что между ними скопилась, потребует немедленного устранения… - мучил голову Васек.
Высшее счастье человека это не просто дотянуть без греха до пенсии. Выс-шее счастье – остаться в глазах человеков человеком. Вот о чем должна быть последняя воля уходящего на пенсию.
Молчалива и неподвижна, наступает вековая тишина.
 Неподвижность мертвая и тонкая, до потемнения в глазах, пробудет дол-го… А обронится плохое слово – время сотрёт его быстро.
 - Останется радость. Светлая радость труда с тёплой грустинкой на губах! – будто поддержала его мысли целая улица.
Он вдруг вспомнил, когда они сидели поодаль за компьютером. Была, каза-лось, более располагающая обстановка к беседе. Не то что сейчас: а тогда со-всем другое дело.
На клинышке пола, крашеным солнечным теплом, танцевали под передни-ком жены мягкие тени косопятых котиков. Какая-то внутренняя сила будила их поиграться на припёке. Тянуло с печки и от ног кисловато-потным запахом шерсти.
 И всё было по-домашнему.
Желтая от времени, билась над форточкой отставшая полоска бумаги, кото-рой обычно по осени бабы проклеивают старые окна.
Всё было привычно. А теперь чего-то не хватало.
Васёк развернулся спиной к жене и подвернул конец рукава фуфайки под самое ребро. От того засыпать было неудобно, и разминуться со сладкой мыс-лью стало невозможно. Нинок только крепче прижалась к его спине.
Наблюдая тогда за тенью Нинковых котиков, он в нетерпеньях раздумывал сквозь дрему:
- Какая же из теней наперёд наступит одна на другую – левая или правая? Если - левая, значит, за свою правоту придётся поскандалить.
Нельзя же вот так, за непонюх табаку, сдать противнику твёрдые позиции?!
«Если - правая, то решение с её стороны придёт более взвешенное и приве-дёт к согласию. Бывало - покойная бабка: «деймон ты этакий, надень у меня шшажже туфли! опять голичком хмыжжешь, а то запорю». А я поддразниваю старую, грожу ей игрушечным пальчиком, подвернув трубочкой губу, и жалоб-но гнушу: мяу-мяу… пф-пф… я сто зе девцонка - в туфлях хмыздать? не наде-ну!»
 И до того это трогательно выходило, прямо, как у несмышлёного котёнка, на бабку-то шипеть, когда тот ест. Мол, не суйте, свой нос, бабанька, в детские дела. А старушка, как заправный специалист, мигом сообразит, в чём дело. Пе-реведёт мой жалобный тон с кошачьего на человеческий и смягчится в усмешке: «понимаю, куда, бесёнок, клонишь…
Жарко, видишь ли, ему. Вот погоди у меня: будешь околевать».
А я бочком-бочком и к старушкиному подолу.
Бабулька, дескать, дай горсоцек парного молоцка с хлебцем! Та момент от-таивала, радуясь аппетиту внука, позабыв на какое-то время о своих замечаниях. Зато для меня, хоть и короткая, но радость-то какая!
Бабуля меня понимает. Значит, в доску свой человек! А та украдкой смахнёт кончиком платка набежавшую слезинку-радость, и недомолвок, как не бывало».
Хотелось, чтобы так было и с Нинком. Чтобы вот так терпеливо выжидать столь сладкую минуту тонко отобранного чувства взаимопонимания, будто вернувшуюся с далёкого милого детства.
                VI
К концу декабря страна утратила авторитет перед дружественными госу-дарствами, а президент Корначев перед народом. И волей-неволей сложил с се-бя полномочия. Бельцин вскоре возглавил народ. Сгущались по границам сою-зян бурые тучи радости и недовольства.
Противники же как могли наращивали свои мускулы.
В купе фирменного поезда «Столица-город Обломова» где-то в потолке по-ёт, заливается эстрадный ансамбль казаков. Среди пассажиров идёт аппетитная карточная игра. Куколка в свежем топике убивает козырными карточную шваль, что подогнал Неслух, и кроет непереводимо живучими словами. А глаза от азарта сделались маленькими, как у котенка, и живыми:
- С левой врежу – лопотот пойдёт… увлекать людей не можете на дело. А с правой подправлю, чтоб кривые буркалы на пивную банку не косили. Оголте-лые лодыри и бесконтрольники на работе… Время только проедаете да боль-ничкой прикрываетесь. А мозги с перекосиной в грамоте. Терпит вас бос по причине недержания чувств к обездоленным.
Моя бы воля, всех разогнал бы поганой метлой.
Из под раскрывшегося подъесаул Игрушечка лихо заходит бубновым и тре-фовым тузами под Неслуха. Ротик у Неслуха круглится, будто готовится к тор-жественному поцелую избранницы. Казак крутит головой, пялится то в окно, то на соседа, усыпляя бдительность Игрушечки. Неслух изобретательно задирает правую руку высоко над головой и бьёт с треском карту, растягивая удовольст-вие победы над обиженным подъесаулом.
- Ещё семёрка червей и восьмёрка бубей не вышли…
- Если на руках две карты остались: значит, вышли… Как раз две шохи по-лучились,- пристраивает к плечам подъесаула Игрушечки,-  энт тебе на погоны.
Подъесаул в недоумении. Через несколько минут казак колотит Игрушечку по ушам колодой карт за проигрыш. Отпускает холодные, горячие, как догова-ривались. Бьёт заводные щелбаны по лбу, приговаривая:
- Пара холодненьких… Раз, две…. А теперь попарьтесь: пойдут погорячее. Одна… два… Имейте совесть, товарищ проигравший, терпеть, хотя бы до два-дцати…
Игрушечка с перекошенным матюкальником пересчитывает по-своему.
- Двадцать один, двадцать два, двадцать три…- орёт,- ли-ишнего!
- Не путай! Шестнадцать, пятнадцать…- торопится казак.
Игрушечка рассерженно вскакивает и замахивается на Неслуха, затем пере-водит взгляд на василек, вышитый на носке игрока. Неслух немедленно вы-скальзывает, стыдливо прикрывая ладошкой уши. Потеря времени небольшая от этого, зато надежно и без травм.
В это время подъесаул замечает за спиной казака кучку скопившихся карт.
- Во!... – кричит. - Так я и знал: мухлюет. Червонка здесь, бубновка, девятка, восьмёрка… ещё с прошлой игры. - Обращается к остальным. - А он мне и за прошлую игру уже по голове наколотил.
Казак Неслух прикидывается невинной овечкой.
- Какая, такая червовка? Что ещё приснилось?!
- А, это?.. – оглядывается подъесаул.
- Запасная колода просыпалась, банку пива отодвигала какая-то сволота.
- А я то думаю: чего он так руку над головой задирает, когда раскрывает карты? А он, чмо, карту ненужную за спину так ловко сбрасывает. Хорош, гусь! Закладные щелбаны, гад, принимай в обратку, - пытается щелбанами достать Неслуха.
- Сдурел?! Гляди: новая колода карт; вот старая. В новой вот этих, просы-павшихся и не хватило... А теперь их вложим на место. Теперь в обеих колодах по тридцать шесть карт. Все на месте.
Подъесаул Игрушечка медленно трёт лоб. Уличить заядлого фокусника в обмане ему сегодня оказалось не с руки. Его понемногу начинает разбирать дремота.
Есаул Куколка лёжа, как старый мурлыка, топырит припухлые лапки, жму-рит глазки да из банки аппетитно потягивает пиво.
Все в майках, трусах. Казак Неслух в кальсонах. Как теплолюбивое рас-теньице, он не торопится перейти на летний сезон. Ему жарко. Он обливается водой. Растирается банным полотенцем.
Шепчет на ухо Куколке:
- Шеф, у нас дома есть, нет ли майки,  эта жмёт под лопаткой? - трясёт по-лотенцем со штемпелем колонии. На Куколку попадают мелкие брызги.
- Сблызни!
- Ась?
- Сблызни, сказал! Здесь не сорят!
Неслух недовольно лезет на верхнее место.
- Кстати, Неслух, я уважаю умные мозги. Что интересно они советуют отно-сительно наших действий?
- Переживаю вот за общую дело. Думаю: учиться надо. Все сонныи, квёлыи, а я всё думаю, да думаю…
- Больно мне плевать на переживания.
- Мастеров на все руки от скуки не хватаит в нашем таборе. Я в отчётном листе за прошедшую пятилетку на эту недостатку в цифре указывал. По нашему предприятию с ограниченной ответственностью  внутренним обучением охвачен «я», то есть  больше половины личного состава. В целях разминки мозговых извилин в команде регулярно провожу карточные игры и споры с подко-вырками.
Хорошо зарекомендовали себя доклады прям с колёс, как наиболее попу-лярные сказки для молодёжи. Потом внешним обучением охвачен «я».
Учился в аспирантуре. Правда, не защитили.
На деньги поскупился. Но эту оплошность уже выправил. Диплом делается.
- Как это «выправил»? А я говорю, что потраченные годы – псу под хвост. Ни одной умной басни по кадровым тусовкам не подал. Себя одного за десяток мозгов других только выдаешь.
- Раньше у нас и обучений на стороне никогда не было.
- Как это не было?
- То есть были, но лишь в коридорах нашей компании. Потом надо разви-вать форму народного предприятия, совместного участия в барыше.
Подъесаул корчит рожицы:
        - Какое тебе ещё совместное? - зевает. - Идей по изобретению проекта от тебя нет, с уличным воспитанием не борешься, шобон. В психологии человеков не петришь. А деньжонки тебе подай, так, что ли? Ну, и чучело огородное! Если б ты радел за нажитое дело, то бы околесицу не порол. А сказал бы, что есть идея, её надо пустить в дело так-то и так-то.
Пока с тобой болтал, созрела крутая болванка мыслей. Васька, думаю, надо выдавить его из семейной стайки, вытряхнуть из-под Нинковой юбки и заста-вить пахать на дядю, то есть, на нас. А его, дедушкин, дом, который требует ремонта, выклянчить, отремонтировать и продать подороже. Давай договорим-ся. Кто из нас больше постарается, больше идей кинет, как поглаже обкрутить дело, тому вожжи и деньги в руки.
Есть идея - предлагаю натравить на Васька сперва его жену.
 С бессемейным приблудой нам легче будет справиться. Соседка по их дому, думаю, в этом поможет. Скажет, мол, плохо живёте, то да сё, люди смеются… А Васёк, мол, вообще олух царя небесного. Сидит дома, как запечный таракан, и мух не ловит. Умеет только бока на печке пролеживать да цифрой людям мозги мутить.
Так ведь, Неслух?!
- А я слыхал, наоборот ловит, а работать не хочет.
- Отвянь! Я – последнее изобретение человека, и то в алфавитной письмен-ности, сынок. Одно и то же говорю… понял?! А ты, мол, как жена-полусбрёха, своему валенку покровительствуешь. Гнать такого мужа из дома надо на все четыре… А когда на этой почве разыграется у них с Васьком скандал, мы его тут – цап-царап. - Подъесаул, поставив кулак на кулак, крутит ими слева и на-право. - Короче, губки крантиком сделаем!
В знак поддержки идеи члены команды ударили по рукам.
Игрушечка, согласно правилам местной культуры, назначается руководите-лем красной мысли.
Казак по кличке Неслух заёрзал по полке.
- А моя идея была хуже, да? – жалобно поглядел на есаула.
- Твоя, сарафанная, пусть в школу ходит. Мозги деткам пудрить. Будем на-деяться, что наше проверенное лицо с задачей справится. Главное - прощупать слабые и сильные стороны Васька.
 А соседка – лучший методист по семейным делам.
Только после этого станем чинить облаву. В случае с его домишкой сорвёт-ся сделка, упущенные возможности возместим за счёт Васька. Посмотрим, как… Пусть на «дядю» теперь поишачит, жена, чать, надоела сердешному? - Тянется к казаку Неслуху, треплет его за голову. Учи повадки, малявка, - ос-новной принцип мошенника!
- Кажется, за школяра держите. Поэтому моя идея страдает.
- Нет у тя идей!
- А вот и есть. А вот и есть…
- Ещё сморозишь ни к селу, ни к городу какую билебердень, пивком угощу и сапогом занюхать заставлю.
- А я слыхал, будто Васёк хочет завести порядок, при котором доходы в стране сами поднимутся. А ещё из подполья работников воротить хочет, чтоб подкупных чиновников убавить и грозящий обвал в хозяйствах одолеть.
- Мало ли я чо слыхал… Для закону кинем, братья, на кон ситуацию в под-тверждении тому: доверить ли Васьковой шабрёнке задачку? Воспользуемся старшинством. Вы давно знаете мои слабости.
 Казак Неслух начал было щелкать себя по горлу, намекая горячительно расслабиться, потом осёкся.
- Тому, кто точнее предскажет выгоды Васьковой шабрёнки от проведённой операции, обещаю равное участие в нашем денежном котле годика,- задумыва-ется,-  на три… нет, на полгода сойдёт. Кто не угадает, тому быть в шестёрках, пока не исправится.
По рукам?
Игрушечка и Неслух хором:
- Да-а!
Куколка вертит в руках монету. Если орёл, то начинает…
- Только не я. Я, Неслух, конечно, но не могу.
Игрушечка насторожённо поглядывает:
- Почему? - осматривает Неслуха, округ его. - А, понятно! Ну-ка, поди сюда. Что ты прилип к банке? Все знают: из неё отпил немного только шеф. - Пока-зывает кулак. -Только посметь у меня!
- Если орёл, заходит папанька. Решка – Неслух!
Неслух на подвернутых ватных ногах, как в штаны сходил, подвигается в круг. Куколка тем временем подбрасывает пятак и бросается на коврик. Неслух его опережает и выжидающе ждёт Куколкиного решения.
- Решка!
- Твой ход, Неслух!
Неслух достаёт  из-за пазухи мятый лист.
- У меня Васьковы инструкции по порядку разработки и внедрению хороших предложений в жизнь. Они определяют человека в мире. Васёк говорит, что для полного раскрытия души необходимо, - читает спотыкаясь, - изучение и удовлет…ворение его вкусов и потребностей. Это прежде всего интересует его шабрёнку. Деньги за её услуги ей давали и ещё выделим. Денежки её интере-суют больше всего на свете.
- Добавить нечего?
- Казак Неслух ответ закончил.
Он сворачивает лист и убирает за пояс штанов.
Куколка с ухмылкой откинулся на спинку купе.
- Суду ясно! Пока пошестеришь: угадал частично.
Неслух недовольно лезет на верхнюю полку, подталкивая Игрушечку к от-вету.
- А я понял из Васьковых похождений,- чешет в ухе пальцем, как машину рукояткой заводит, - что условие успеха - творчество. О том, как нашу идею провернуть, его соседка лучше нас придумает. Творчество она больше всего на свете любит. У меня всё.
- А об развитии работника ничего у этого пройдохи, Чемоданчика, не слы-хать?
- И громко слыхать, аж перепонные барабанки лопаются, как слыхать. Слы-хать, будто отгораживание человека от мира не должно стать источником на-слаждения окружающих.
- Чепуха, милейший! Сущую чепуху гоните, папаша. Но ведь из Васьковых работ следует, что конечной целью творчества не может быть только практиче-ская польза от любой идеи.
 О пользе души, доброте она думает; вот об этом никто из вас не сказал. А такая женщина как шабрёнка, не может не думать об этом. Лишний раз преду-предить кого от греха - это всегда она. И пощекотать нервишки соседям, по слухам, она даже очень большая охотница. Поскольку Васьково творчество злое, поэтому оно должно быть изобличено и наказано.
И кто знает: может, сейчас выражаю идею всего человечества? Кто знает?!
Поэтому нами подкупленная шабрёнка со временем не может не переживать и за наши успехи, за искреннюю душу человека. Значит, доверять ей в этом случае следует. Жене Васька разлад в семье только на руку. Любовником хоть обзаведётся на старости лет.
А то ходит как неряха.
Неслух отвернулся от разговора, уставился в окно, рисуя пальцем василек на стекле. Подышит… нарисует, потом снова та же песня…
Куколка срывает бровь, вытачивает тонко-кудрявую стружку слов. Осто-рожно меняя оттенки мысли, словно выпевает мелодию старинного рая, помогая себе мизинцем:
- В итоге выгод шабрёнки вы не угадали. Поэтому основной доход от поим-ки такого волка, как Васька, останется пока моим. Ну, разве что немного па-панькиным. И то с кроху! А пока шестерить, видимо, вам обоим придётся.
Куколка достаёт пиво. Разливает в стаканы. Приглашает всех к столику. Хмелек недовольства, словно морозцем подернул скулу есаула. Он поиграл ще-кой, а получилось - как улыбался. И лица вверенного ему личного состава при-обрели совсем живые формы.
- Так выпьемте же за наши планы, за всё передовое и с юношеским лицом!
- Га-га-га! За босса и шефа – всегда рады! Любо!
В купе идёт мирная попойка, которая постепенно стихает… И слышится вскоре из-за двери мерное похрапывание, легонько переходящее в похрюкива-ние.
Часа два ночи. Игрушечка с аккуратностью просыпается, звонит по мобиль-нику из купе шабрёнке.
- Слы-ышь, соседк? Во-первых, от Савоси те – пламенный..! Совещание ре-шило выдвинуть тебя уполномоченной по делу №13…
- Игрушечка, ты ли? Христос с тобой! Уши горят…
- Чё ты говоришь? Да…да..! Со мной… Христос со мной! Вот на шее,- тро-гает, целует крест.- Уши ладно. Мотри сама не сгори! А то останешься без пен-сии, на ефесе, ножки свеся… Договорились, значит. Ну, с Богом! До утра…
- А мне что-то не спится. Дай, думаю, контрольный сделаю, дозволь… еса-ул, а то у некоторых баб ноне росторопь упала.
Есаул Куколка мягко снял с Игрушечки глаза.
Куколка развалился на нижней полке, задрав ноги на стенку. Руки за голо-вой. Глаза в днище верхней полки. Тихонько рассуждает:
- Закона о возвращении имущества ни казакам, ни простым смертным, ви-димо, не будет. Выходит, дом, что отняли красные в  …девятьсот семнадцатом у моего отца (а он был из крестьян) и передали казацкой голыдьбе «Чемодан-чиковых», не вернуть. А для чего тогда  мы повороты власти устраивали? Хоть они дворянчиками сия считают, а сё голыдьба: ни лишней копейки, ни именьев, как у некоторых людей.
 Остаётся как–то домишко вывертеть у них обратно.
Лучший способ, конечно, приблизить Васька к себе. Заставить его пере-оформить дом на меня или выторговать законно на безделушку какую. Пообе-щать, например, дом – мне, а «крышу» от уличного произвола - тебе. Всё равно хозяйствовать без прикрытия нельзя. А то домишко без присмотру так же про-падёт: завалится без ремонта. На него денег всё равно нет. Вот так на словах и сказать. На деле-то уж как получится.
Без оглядок на повидавшее, стариковское и вечное версталась торопко вих-лястая жизнь. Изломана семья, ухайдакана учеба, дутая карьера – все там, где-то за плечами… Оглянешься на сколько глаз возьмет – кругом народ, машины, собаки, трава… и ничего на память высокого не приходит.
И воли нету, коли подправить что…
 Он хлопал тяжело намокшими от думок ресницами. От постели соседа, что сверху, сорвался и застелил глаза белокурый ситец пыли. Вдруг прислушался к себе: сделалось горько, а на душе отцветали, как когда-то, буйные фиалки со-мнения. «Может, что не так делаю… да, вроде, так»…
- Боже, живинку в команде развиваю, поощряю изобретения от имени госу-дарыни. Конечно, имеются потери золотого времени из-за болезней. Ну, а без них какая жизнь?..
- Жизнь… с чего она начинается? Не каждому на земле и видать… С горя-чего сердца, что по белому свету несешь. С родимой улочки, когда мамка под вечер зовет… - коснулся ушей его мокроглазый с небушка ветер, что ворвался в вагон вместе с попутным пассажиром.
Чественная дань тебе, самородок, попутчик, приятель и друг! За теплынку твою, что со мною играл и дружил; за слезинку, с кем любил и служил… Где ты теперь, моё юное, детское солнце любви!?
Чувства живут и уходят, а жизнь остается. И начинать ее самому. Не раз за-думывался дорожкой дурной судьбы об этом Куколка. Больше всего он ненави-дел израненные временем души, всё ещё стремящиеся к самовозрождению.
И от этого его мучило зло. И с этим ничего поделать не мог. И с этим при-ходилось мириться, и жить.
Под колёсную шумень-канитель всегда думалось больше, спать - так вовсе расхотелось. Вагон болтало на рельсах, как человека по жизни. Ему казалось, что ничем другим, кроме подпорки для стенки вагона, его изогнутое тело больше служить не могло.
Оно напоминало отросток незатейливой лепки от какого-то целого.
Ноги его теперь могли выполнять ещё одну утилитарную роль, кроме под-держания тела, например, служить время от времени поручнем какому-нибудь пассажиру, чтобы взобраться на верхнюю полку.
Когда он с такой мыслью обратился к коллеге по полке, тот настороженно посмотрел на него. Но использовать его ноги в крайностях нужды на всякий случай отказался. Однако был убеждён, что от такого заманчивого предложения может только отгородиться свой работник, а чужой непременно же им вос-пользоваться.
Ведь дело добровольное, притом, бесплатное.
Верхняя лампа отбрасывала на его обрюзгшее лицо смертельно-лунный от-тенок. Почти к самой середине осунувшегося и заострённого курносого кончика носа пробивалась от переносицы небольшая волосатая растительность с мягким пушком и душком у подножия ноздрей.
У самого края овражка губы, рядом с ноздрёй, тёрла передние лапки зеле-новато-бронзовая муха. Она будто вышла попастись на лоснящейся  лужок ще-ки, обросший мелкой щетинкой волос. И сколько не вглядываешься в эту жи-вую и лежащую статую человека, - больше испытываешь сожаления, как к не опылённому насекомым цветку.
Его коллега под самым потолком вычёсывал перхоть, изредка поглядывая на своего необычного начальника. Подъесаул Игрушечка полкой ниже и правее от столика, возился с колодой карт, пошмыгивая носом с икотой пополам.
 Привыкшего уступать сыну, сегодняшняя ночь на колесах пробудила в нем некоторое недовольство за то, что не выспался и никак не мог совладать с со-бой, чтобы уснуть.
По стенке ползло неприглядное на вид насекомое, которое он тут же поймал, отжег крылья и направил обходным путем к Куколке, поторапливая угольком окурка сигареты…
Есаул прикрыл глаза, и только сейчас почувствовал и догадался, что у него прямо под носом кормится насекомое. Он тотчас догадался по лёгкой возне, кто пособил этой твари перебраться к нему, но обид выказывать не стал, ради лад-ного настроя команды.
От непривычной щекотки уголки его рта чуть растянулись в приветливой улыбке.
Он опустил ресницы, пытаясь получше разглядеть муху. Наконец увидел её переливающуюся спину и подумал: «Странно – птаха…».  - О, Боже! так долго не спишь и не улетаешь.
Между тем муха заползла на кромку его губы. Тут заметил через зеркальце, что её темновато-коричневая головка чем-то напомнила волжский загар его ко-жи в прошлом году и что дышат они с ней одним воздухом и, кроме похожего цвета крови, много еще чего схожего, наверное, найдёт профессура у этих су-ществ.
Однако в этом году ещё не успел загореть.
Это скорее уже не радовало, а злило его. По слабо пробритой щеке пробе-жал холодок неприязни, когда та решила немедля справить нужду.
Такая бесцеремонность недвусмысленно указывала на разность живых ор-ганизмов. Изловчившись, потянулся за полотенцем, чтобы ее аккуратно переса-дить в более приемлемое место. Но муха и в этом случае не улетела.
 Куда ей, бескрылой!
Она, казалось, простодушно глядела ему последний раз в глаза, будто чита-ла под его белобрысыми ресницами таящуюся угрозу. Знал ли он, думал ли он, что наутро при сдаче постельного белья, на наволочке проводница в самый по-следний момент заметит сгусток чьей-то свежепересохшей крови?
Когда вернулся на свою полку и поднял случайно обнаруженные останки насекомого за распластанную ножку, вкрадчиво сказал коллегам по купе:
- Убитая и то приятнее пахнет, нежели некоторые живые… - Он насмешливо поглядел ещё раз на качавшуюся в его пальцах раздавленную муху, хотел что-то добавить, но поезд в это время затормозил; он придержал дыхание и с силой вдохнул воздух, а вместе с ним влетели в горло и останки насекомого. Не утешение и смех теперь видели на его лице, а позор и унижение красными пят-нами пробежал по его щекам, пронизав белую кожицу до самых кончиков ушей. И он почувствовал, как они полыхнули жаром.
                VII
В Соплёвской ночи заречные посиделки. В тишину вплетается одинокая гармонь. Два голоса - женский и мужской - растят песенку про бегемота:               
 За морями, океанами,
                В жарком поясе широт.
                Он бегает и плавает –
                Наш славный бегемот.
                Только толстый бегемот,
                Он зевает во весь рот.
                И улыбку бегемота
                Узнают на всех широтах.
                Пасть, открывая и ласкаясь,
                Будит он учтиво всех,
                Чтобы тётки улыбнулись,
                Пока дядек рядом нет.
Слышно, как проплыли смешинки и посновили на ноги хор:
                Чтоб улыбка по свету носилась.
                И сирень расцветала весь год,
                Чтобы в вальсе планета кружилась
                Медленно, как бегемот.
Песню поверяет редкий петушиный голос. А на другом конце посёлка, возле речки, чубатый ветёльник полоскал кудри у брода; вздыхали ломкие молодые голоса, слегка перебивавшие мелодии строй.               
                ***
Васёк в опорках из старых подшитых валенок выкобенивается перед Нинком за то, что та не хочет перековываться сполна под его взгляды, тем самым ущемляет обоюдные свободы. Не хочет глядеть, как он, в одну сторону с ним. Нинок бросает на мужа редкие, с косинкой, взгляды.
- Ох, эти Соплёвские вечера! Злющие и матюкастые, страх Божий! Ты не смотри, что слегка «кутеножат»: в одну телегу запрягут, с другой - править бу-дут.
Вот чо выпоясывают!
- Но, несмотря ни на что, я видел одного «Нинка» и многого добился. Даже награды получил. Не то что, как некоторые, за всю войну – одну. А я за вечер сразу пару.
 Два малиновых засоса.
Потом подумал: к «боевой» награде-то как-никак компенсация полагается. Вроде возмещения духовного ущерба.
Тут к «Нинку» странную подружку черти принесли в сиреневом платье и зайчиной маске. Я к ней. Мол, поцелуй да поцелуй.
 А чего бы с ней стало?
 Стал донимать. И давай её окучивать да подковыривать, чтоб румяно да-лась поставить. Ну, и заработал по матюкальнику. Полдня микифорница пухла. Подружка та мужиком оказалась.
К тому «Нинку» теперь ни ногой.
 Потому что в Соплёвке живут по-брежневски. Все, говорят, что создано на-родом, должно быть надёжно защищено. Потом противника надо знать, чтобы от него не отстать, а заодно и кинуть мозгами как того лучше объегранить.
С тех пор многие истории, связанные с приключениями, дотошные Сопляне мне и приписывают. Чересчур докучливым возьму да отверну: «Рот надо дер-жать на защёлке, чтоб не вылетела «пчёлка». А мысль - на замке, в чемодане. В непогодь там брехня меньше ржавеет». Предположений людям рассказывать нельзя.
 Не оценят. Хлопай опосля ушами.
Как говорится, виновата ли была курочка, что ей попалась грязна булочка?!
Здешний народ сбрёхлый. На этой былиньей почве за не особо великие, но за угловатые повороты судьбы меня, скорее всего, и прозвали Чемоданчиком. А для бурой «крестьянской» и служивой головушки такое прозвище оказалось более чем уместным. Хотя многие думают, в том числе и ты, будто прозвали из-за того, что я аккуратист, всегда при чемоданчике в две вожжины шириной.
 Это совсем не так.
Улыбаешься вон, значит, сочувствуешь мне.
Раз чуть «писаным» не прозвали в школе. Бабка моя на радостях Божью ис-кру пустила. Чуть было не полыхнуло! Набежал к вечерней дойке кочевником: волосы дыбом от ветра. Парного молочка захотелось.
 Пью, а бабка: «Писаный, как загорел! Писаный, не захлебнись!» Досадная утечка тайны моего прозвища со скотиньего двора всё же произошла: чего это, мол, он к бабке, как скрадётся за лесом солнышко, так и бежит этот «Писаный»?
Ловил потом слушок по задам. Да слово, оно ить не человек, кочергой не прищучишь! Над дразнилками подтыривал: «Ну, писаный я, рисованый  да в чемоданчик запрессованный».
- Чего дальше..? – интересуются уличные.
Дальше кликуха «писаный» на улицах так и не прижилась, затерялась на полуночных задворках.
Когда Васек взглянул на Нинка, та уже тихонько посапывала. Ей привиделся Васёк - и будто заговаривал ей зубы. В одной руке конфета, в другой большая булавка, коей шаль бабы закалывают в деревне. И он ею тычет исподтишка в бок.
Нинок почесывает уколотое место.
А сама нежится на Васьковых россказнях. Но у Васька заканчивается крас-норечие, и он неожиданно пропадает. Нинок впросоньях ловит Васька, шарит руками по постилке: «Подь-ка сюда, мой хороший! А ну… По-одь, аль нет? а то прута дам!»
Васёк, как кот, промурлыкал в ответ, развалился во всю печку и провалился в воспоминания.
«В саду на завалинке директор Соплёвской школы Игрушечка любуется своим крючочком носа, кадрится с молодой учительницей по немецкому языку. Какой-то любопытный подслушивает их разговор. Возле туалета послеурочники горланят взрослую песню «Ивушка зелёная».
Им отвечают детские подголоски из школьного сада: окна класса открыты и выходят в сад. Вторая смена подходит к концу занятий. Ученики ловят обрывки голосов… Одноклассники – полногрудый Куколка и сухомотник Васёк - на уроке математики оценивают девчонок. Подлизаться хотят на случай внезапно объявленной контрольной, чтобы сдуть сподручнее было.
Куколка - он же сын директора - справлял интерес у Васька-четвертоклашки, хотя бранил его за хлопанье ушами на уроках, что у него детство в заднем месте играет. И что во взрослой жизни ему никогда не удастся подглядывать. Поэтому денег за свои радения он не увидит, как своих ушей, а, значит, останется без пятака в кармане и пропадет с голоду.
Якобы за бабкиной несушкой и то доглядеть не может, когда просит бабка, а тут за целой жизнью…
Только бы молоко у нее и порол задарма. Двоечник несчастный. А потом видит, что Васёк надулся, опять ластиться к нему:
- Ты, стало быть, эту симпатичку, ну, Гребенючку, того… этого..? – а сам руками показывает всякие примочки. Язык выставляет, насмехается.
- Не-е, только не эту. Она - особая.
- А румяного Коробка из нашего класса?
- Стал бы, если б Мусат из шестого «Б» не вешался из-за неё на классном шкафу.
- Ну, а Хвилинку- смуглышку, сзади тя сидит?
- Если только другим не повадно будет, и то не в засос. А потом, с неё Мах-но, мой дружок, ремешок не сводит.
- Вот, Ешку-крошку. Она у нас самая гнусная стрекоза, точно бы стал.
- Так, она - хорошистка. Её ботаничка за агронома сватает.
- Лапоть, как тебе? Любовь варил?
- Какой там! Над ней классная, как доска висит.
- Остаётся Гребенючка. Что теперь, ко всему классу на поклон пойдёшь разрешения просить, можно ли чмокнуть?
- Ты, что хочешь, чтоб твой отец меня из школы выпер? Он же - директор, а она - его любовница. На уроке при всех милуются, подкупы разводят. Мои ин-тересы уничтожают, капиталисты сыромятные! Даже, если я на них внагляк смотрю. Может, тоже хочу..!
К вечеру в Соплёвскую школу молодых училок пригнали. Директор, будучи под газком, после страшной словесной вышпорки Васька за игру в перья, подсел на завалинку к училке по немецкому.
На педязыке значит - луну коротать.
Сами по иностранке жарят, до детей долетают объедки отдельных русских слов.
Васёк подслушивает. Пытается уловить смысл беседы и строит догадки.
- Думают, другие не понимают, что кадриться пришёл. Вот и учеников-мучеников поливать начали. До меня дошли. Мол, ласкаюсь сказать, отпетый двоечник, чего его аттестовывать. А сам жмётся, жмётся к училке.
- Суди меня Бог, - грит директор, - разгильдяйский ученик! Вчера Васёк пошёл в уборную, калошу утопил. Хорошо, жив остался. Я двух лодырей по-старше отловил, еле уговорил за «тройки» археологами там поработать. Надо же им с чего-то науку начинать?! Калошу достали, а вернуть не хотят. Говорят: «А вдруг, не его? В класс принесём на опознание». Пусть все почувствуют, вроде того, чем фунт лиха пахнет… Вот те крест, масть им в колоду…
Я не выдержал и пригрозил кулаком в сторону школы из кленовых кустов, что за уборной. Погоди, в другой раз напьёшься, ремень на портках расстёги-вать не будем: в штаны пойдёшь.
Посрамлённые ученики со стыда сгорали под штакетным забором школьной уборной. Их после уроков оставили, а они, - ширь, в укромное место.
Я - к ним.
Знают, учителя возле уборной искать не станут. Международная обстановка слишком не подходящая для изнеженных носиков. Рядом - птички, тенёчек; ве-точки ветерок роняют, а ребячьи голоса детство сквозь редкое ситце зубов под гармонь сцеживают.
 Васёк новую композицию освоил под меха хромки: «…а директор теперь уж в могиле землёй принакрытый лежит. А сын его, может, в Пипири? Впрочем, не скажет об этом на вскидку и жид». До петушиной хрипоты мелодии гоняли.
Утро. На  школьном дворе линейка. Ученикам предлагают летнюю базу от-дыха. Меня вытолкнули хулиганы в передний ряд вместе с отличниками, чтоб за спинами глаза лучше прятать. Вытягиваю шею и кричу:
- Можно, я поеду?
Вожатая, Гельсирень, довольная.
- Шулай шул, так-то оно так… Конечно!
 А Игрушечка, директор, только улыбается:
-  Это, кто у нас? А-а, Васёк! Не наотдыхался, значит! Вместо того, чтобы дома готовиться, двойки пересдавать… - Обращается к линейке. - На кой ему… лагерь? Он под гармоньи меха и школу опозорит, и мать - продаст!
Я еле слышно:
- Придумал, тоже мне, летом учиться. Кто пару вкатил, тот пусть и исправ-ляет. Лучше - археологом в уборную.
- По Ваську не школьные лагеря плачут, а казематы Казахстана, - директор показал на восток. - Хотел вчерась в уборную сходить, а её уже оккупировала Шенгенская шестёрка двоечников. «По тундре, по смешной магистрали…» орут, гармонью мучают, истинный Бог!
 Достаёт диктофон, включает. - Вот послушайте. - Слышится гармонь и мой голос: «По диким местам Лапласии, где девок воруют в степях…».- Их сменяет ломаный детский хор и новая мелодия: «По горам Жигулёвским Околововол-жья, взрослой походкой ступая, в город шёл бездорожьем, в город рвал паца-нок, Соплевскую судьбу проклиная». Я вполголоса:
- Думаешь не знаем, откудова шёл вчера? От училки немецкого. А ещё моз-ги парит.
Неожиданно открывшаяся правда мне показалась дороже поездки в лагерь, будто сверстников на голову опередил.
- Что ни говори, а ты гордишься моим отцом: больше всех тебя воспитывает наш учитель будущего, - съязвил Куколка и обнял друга за плечо. Ничего, пройдут годы, и не нас станут контролировать взрослые, а мы их, даже ихенские целые хозяйства. Тогда каждому взрослому скажем: «…делай так… делай так, как велели, иначе отправим в уборную, свои калоши ловить…»»               
***
Глухая ночь. Нинок проснулась, выпростала сначала пригоршню, потом го-лову из-под фуфайки и увидела, что муженёк не спит. За вчерашний рассказ пытается ублажить муженька, и делает ему массаж.
Перед сном Васёк любил рассказывать о себе, чтоб Нинку было интересно за этой нелёгкой ответственной работой, а получится, то заодно и Нинка позлить, раз не хочет ему помогать… Васёк, вцепившись в подушку, кряхтит от представленных нежностей. Кусает время от времени наволочку, выбивает зу-бами дробь удовольствия.
Наконец, затягивает очередную байку из туманного прошлого.
- На чём, бишь, Нинок, остановился в прошлый раз?
 Да-а… по всякому было в дикой молодости.
Жизнь обтесала, как карандаш. Со временем приосанился, стал крепышом. С голубиными, ворковатыми глазками и короткими руками, округе, бывало, покоя не давал, хуже всякой грозы огородов. Рубахи с укороченными рукавами  были мне чуть выше кисти, тело и одежда гляделись несоразмерно. Слыл мало-ростком и редчайшим скандалистом Околоволжья.
Рос скуповатым и купоросистым, любимая одежонка - рубашка, стоптанные сандалии да трико. На трико часто нашивал казачьи лампасы для сохранения верности старым традициям. Одна портка у меня всегда длиннее другой почему-то получалась. Как говорили по селу: «Одна нога ворует, другая – караулит».
Ро-одился я, значит, в казачьей семье за три с половиной десятка лет до об-вала хозяйств, до прыжка в сторону ухудшения жизни народа. На обороте мет-рики карандашом дописал: «По знаку зодиака «Дева». Спустя годы женился на «нелюбом» Нинке с кривой улицы, что деревней в Кочки ведет.
Нинок лет на пятнадцать поглупее своих сверстниц была. И чем-то смахи-вала на деревенского подпаска по прозвищу «Калоша-Чмокни». С людьми дер-жала себя, как на пастбище, окриком. Всегда тряслась всем телом и причмокы-вала, поражённая какой-либо сельской новостью.
 Её тогда то ли в Репьёвке, то ли в Безвыходном догнал.  Из дому удрала, как узнала, что свататься прибег: детство пропивать не хотелось.
Уличная фамилия Нинка -  повторюсь - Позднячок.
В Соплёвке испокон веков не фамилии, а клички определяют семейную ро-дословную. Во времена “холодной войны” со свекровью настояла на девичьей фамилии при сочетании браком в сельсовете. Теперь за пустяшный поступок испытывает угрызения совести.
 Не перед мужем, ещё чего не хватало! Перед шабрами и шабрёнками.
Поскольку авторитет соседского слушка всегда дороже для изнеженных сельских ушек, чем любой мужичонка. Да – а – а…
Нинок сначала улыбалась, потом злилась, наконец, тыкала пальцем под ребро и отступалась.
 Вскоре Ваську весь спектакль надоел. Он пару раз хрюкнул, и глубокий сон сморил его. А Нинок задумалась: «кажнее хозяйство, как человек, думает впе-ред о себе? А государыни наплевать кучу хорошую: куда всё катится, чем люди живут… весь стимул жизни свели к деньге, веры уж нет… кажный из нас про-живает чужую жизнь, а не свою, что по сердцу».
И уже тихо-претихо, незаметно для себя, заглаживала от прошлых тычков на его спине невидимую рану.
- И как, Божечка, государыня не кумекнет: чтобы зажить по сердцу, госуда-рыне под высоким небом все недочетки исправить пора в хозяйствах. Веру в нас великую-превеликую вселить… Денежки по льготам их хозяевам подать - такое уж время пришло… А хозяевам дубовый колышек желаемо под надежную цель застолбить. Так се спокойнее.
Нонче, вон, больше говорить желают, а не делать. Привыкли лаяться меж собой да в этой пыли задыхаться. Машут в сторону друг дружки руками, готовы растерзать и сожрать…
…Грохот, вой, лай, мычанье, бук, стук, слезы да крик до небес. А кто-то де-ло молитвой благословляет, будто смолью кропит черные ноги воротцев хозяй-ской земли.               
***
Чуть брезжит рассвет. Петухи поют наперебой. На деревенской улице, возле колодца общего пользования Нинок с шабрёнкой, дочерью начальника колонии Савоси. Шабрёнка в сапожках с серыми воробушками на боках сверлит глазами Нинка. Нинок навеселе: Васёк пока спит. Шабрёнка - с вопросом:
- Не слыхал, Нинок? Вусейко по радио передавали, будто столичный  про-курор с Чурбайсом калякал. А Рыжий ему: мол, передача в мире животных на-доела. «По улицам не то что проехать, пройти стыдно стало.
 Кругом пупки сверкают. По телевизору одни поющие трусы показывают. И все на один узор и мотив».
Тогда прокурор ему, мол, почему у тебя полстолицы в потёмках задыхает-ся? Рыжий, вроде того, отбрёхивается: «Ночная возня, чать, поскромнее дня.
Со страху таланты скорее рожаются».
От смешка сорочка шабрёнки дрогнула, сборки чуть ниже талии тотчас за-танцевали.
Уголок Нинкова рта дернулся, завел на лице лёгкий смешок от соседкиных достоверных новостишек. Было развернулась уйти, но соседка договорила в оборванный проводок ее следа:
- Я к чему говорю, люди, милушки, - от столицы и до стертых на картах де-ревень - на всём нонче хапают, если мужички срушные жёнам попадаются! Мы же, с тобой – голытьба. Всё с худыми вёдрами по гнилую воду ходим, а мужич-ка за печкой держим. Я своего быстро бы попёрла со двора за несрушность к физтруду.
Мы тут живем, строим планы - аж дух захватывает, как строим да маемся, и все в надежде на счастливое будущее. Расстроишься, а все же думаешь: а ведь Родина все же есть… В одной упряжке как-то все должны дышать, а тут, ми-лушки, вон чо… мужье несрушное всю песню портит.
Нинок криво обернулась, вглядываясь в бегающие скулы, подрытые оспой, выслушала соседку. Порчей обернулось Нинково лицо, брови встрепенулись, губы сжались.
С высокой головой она двинулась на штурм, так и не набрав воды. Дальним чутьём она поняла, в чей огород камешки, что с муженьком они смотрят в раз-ные стороны, что соседка в чём-то права.
- А выход не из каждого положения зараз подвернётся да постелется. Он ещё хочет, чтобы в глубинке, районах, центре, в зарубежье все работали в единой сцепке.
Мужья-то нонче жен не понимают, а он желает, чтобы его все кругом пони-мали.
Шалберник!
Эта потаскунька, соседка, вчера только конфеткой в румяной обёртке уго-щала да пряжу навяливала задарма, а ныне вставляет про мужа в глаза, не сты-дится. «Оно, конечно, за правду-то и простить одинокую бабёнку не грех…».
Уходя, она слыхала, будто каждый угол дома, мимо которого проходила, дышал в поддержку слов шабрихи.
Экая заноза вкогтилась…
У колодца вечером людно. Далеко слышен перезвон бадьи, под самое небо поднялась разноголосица и борзая собачья брань.
Срыв сердец по поводу и без повода.
 Ладных предложений, говорят, для хозяйств от страны так и не дождался нынешний хозяин. В итоге у народа ни дел, ни шиша, ни барыша.
Оттого у каждого, почесть, и семья сама не своя.
Только везде отчитываться и поспевай – то перед государыней, то перед женой. Кувыркались бабьи голоса на людях, кувыркались и подходы к людям. Молва о переменах жизни облетала дворы, как соломки под нарожденные нож-ки хозяйств стелила.
Ещё не скрылась соплёвская луна – вдовая звёздушка, - Нинок принялась мужа будить.
Нинок массирует Ваську спину, приговаривает скрипучим голосом.
- Давно чую, хвораешь от забот. Для Думы писульки строчишь. Чихали они все на твои правила для хозяйств. У них своя на это голова есть. Вот снадобья тебе принесла.
Оливки.
Будем лечить тебя от твоих замутнений. Оливка, она ить от всего, и от хан-дры тоже. Шас потрём, чтоб до зарплаты дотянул. - Нинок паучковатыми нож-ками рук растирает Ваську пятки, ляжки, голяшки. - Это, Васяньк, чтоб ножки быстрее на работы косили.
Васёк жмурит белобрысые ресницы под непривычными ласками Нинка. Нинок теребит ему шею.
- А это - чтоб деньга к деньге орлом повернулась. Тебе бы, Васяньк, скоти-ной  обзавестись, а то засудют. Живём не так.
Васёк, знай, позевает. Но про себя отметил:
«Видать, кто-то накрутил её с утра. Все дела в своё русло повернуть опять хочет, не слушается…»
Не обдумав запавшую мысль, отрезал согласно настрою:
- Скотинкой обзавестись предлагаешь, значит, уволь: спасибочки, жены хватает!
Нинок проглотила Васькову колкость.
- Примечай, Васёк, какие у меня упругие пальчики. Они росой пришли го-лубка взбодрить. Поглянь-ка, какие у меня проницательные глазки: любую хворь насквозь видят. А острые ушки твоего Нинка все суставчики, хрящики прослушают.
Васёк покрякивает от удовольствия и щекотки, потягивается, как кот, при-нюхивается, куда та клонит. В конце-концов, срывается на брань:
- Ведь ты, Нинок, потому и Позднячок, что с разумом припаздываешь. А ведь забыла, махровая, туды твою растуды, ещё и нос у тебя есть. По согласи-тельству с теорией Ньютона, хороший нос до получки под кулаком ночует. - Надтреснутый ноготь Нинка порвал Васькову мысль. Васёк вскочил от боли.
- Нинок, а Нинок!? А хренком тебе нос не потереть? Чтоб раз и навсегда к моим деньгам нюх потеряла, медянка старая!
Да ты знаешь, кто супротив меня? Антилопа Гну, чума беспаспортовая! Ты, едрёна мышь, раньше и клуб-то оббегала Татарской горой. Убогая! На заречных посиделках была из последних никудышных. Женился на те, жалеючи. Вспомни, бесшабашная, когда Кодынка-сосед за тобой гнался, думал, утопнешь в навозной куче у ся на задах.
Насилу спас.
Васёк взбодрился. Но не ожидала Нинок, что до такой финдячей степени. Он сучил перед носом жены кулаками, вертел в воздухе фигу, выворачивал карманы наспех надетого трико, скрипел и хлопал крышкой чемодана, отправ-лял к ногам любимой заготовленные на ксероксе мелкие купюры, чтоб та дольше считала и раздосадовано гремел:
- Вот те одна получка, а вот - другая. Считай!..
Нинок мучается в догадках.
- Батюшки, Любушки, Николай Угодник! Деньги! Неужто настоящие?
Васёк тем временем схватил чемоданчик и потёк из дому, чтобы, одумав-шись, Нинок, не успела запрячь его под огород. Спохватившись, Нинок броси-лась к окну. За углом пивного киоска, разгоняя окучивших потную голову ос, мелькнули кудри Васька и убегающий обрубок ладони.
Нинок хлопает себя по сытой ножке.
- Дурища-а, давечи сделала ошибку. Говорят же: добрый муж хорошую же-ну накануне греха порет. Муж - не жена, его нельзя пресечь, тем более с получ-кой, отговорки найдутся. Вот как у нас, дураков, нонче прививается новая чер-точка – место души занимает голый рассудок.
Нинок – она только с виду дурак, а если дело касается барыша, Нинок уже не просто сельская баба, а – мрак! На скорях отловила в пылище попутку и по-летела прямо в редакцию газеты «Путь Ильича».
В редакции распалённая Нинок вместе с сотрудниками сочиняет текст о пропаже мужа. Кругом редакционная суета. Пахнет свежей бумагой и краской.
С помощью умных слов, спецов и дореволюционных тигельных машин они с наборщицей типографии загнали в рюмочную рамочку рубленый шрифт, со-общавший читателям об утечке мужа из дому и раскрывавший настоящие при-меты Васька Чемоданчика. Нинок понимала, что по внешним чертам его не поймать, гримом на лице чего отчебучит, не опознают люди. Поэтому и текст должен быть безупречным. На всякий пожарный… ещё раз пробежала глазами утверждённые строчки.
Общий их смысл был примерно таков. По её  глубокому убеждению, Васёк - есть сдержанное мужество, неудачно вправленное в ободок новой власти. Его образ поведения и государства в чём-то – сроднички. Васёк стоит за перерож-дение бедного человека в богатого. Соплёвские привычки завязаны, как бы на трёх основных способах, или алго.
Гражданское алго - есть ритм свободной жизни человека. Он высижен ин-кубационным путём под западной байкой о множестве мнений и успешно ап-робирован в домашнем хозяйстве и подворьях страны. Его цель - сотворение «манны небесной» в честной борьбе после победы над чиновным кланом. «Правда жизни» при этом должна держаться – на воле начальства и простого гражданина.
Национальное алго - указывает путь, куда и как двигаться. Пара главарей – ремесло и чин - при совмещении строго повязаны привычкой: «голове – нос не помеха».
Хозяйственное алго - честно отмывает деньги для достижения личной и об-щей выгоды. В этом есть что-то от перестраховщика Дон Жуана. Как сказал один великий, находясь с любимой: «Если по закону нельзя носить погоны, то в них можно фраернуть для дела, например: когда история стола окажется беднее, чем история дивана».
Мужчин и женщин Васёк всегда делит на две половицы: на хозяев и подчи-нённых. Однако не против их видеть и в одном лице. А недавно опроверг само-го Кису Воробьянинова: деньги делать из воздуха нельзя, из новых задумок - неоспоримо, если даже встанут на пути с собаками!
Наконец, парочка скупердявых правил за душой выгодно отличают Васька Чемоданчика от других. Правило первое: работать ножками – престижно, но умишком - вернее; правило второе: из всех ценностей высшая – человек.
 Когда объявление о пропаже старшего урядника Волжского войскового ка-зачества Васька Чемоданчика было свёрстано и согласовано с наказным  Са-марского отдела ВВКО в городе Обломове, а посадские люди при отделах ре-дакции угомонились, Нинок приняла позу начальственной попечительности: будто не она, а ей все должны.
Хоть и злая она была в тот день, но не могла не достать из дарёной сумочки зеркальце с встроенным на скорую мужскую руку ободком из разноцветных стёклышек. Успокаивая дыхание, она вглядывалась в прозрачное стёклышко, словно беспощадный и опытный судья в свёрстанное дело. Всё грешила на му-жа, а в отражении как бы оживала сама её женская сила.
И кому было понять со стороны чужие бабьи горести и передряги?!
Даже сидевшая напротив секретарша заметила в ней ещё цветущей молодо-сти лицо. Сколько было в нём дикой тоски, любви и ревности по близкой суп-ружеской жизни в этом ещё бурлящем отражении взгляда! Но припозднившаяся осень уже рядила буйно-русый кудель волос белокурыми пёрышками, что ещё рвутся на волю из-под зубьев модной гребёнки.
Желтовато-молочная краска под стать её припудренным щекам ещё напо-минала о неувядшей и скучающей красоте этой оставленной женщины. Окру-жающие просто не могли не чувствовать в ней несгибаемую и кричащую силу любви. Она щегольски сощёлкнула створку зеркальца и пламенеющим взгля-дом, совсем не по-женски одарила потерявшееся лицо секретарши.
Редко так смотрит женщина, когда с каждым мгновением её уверенность всё больше растёт, когда вглядывается в посторонние глаза.
Но подобное бывает и полной весной, когда идёт с поверкой вдоль пробив-шихся наружу желторотых подснежников, мелкотравья и крепких кустов, под-резая мелкозубьем зазеленевшую живность у берега, пышущая здоровьем кар-ша. Теснит, вертит у водоворотов запертые льдины.
Маняще переливается её потное, дышащее холодом тело.
 И в лунную ночь, и в тугие потёмки, и в ясный день далеко за околицей слышна их перебранка. То встанет вдруг, как осторожный и сильный зверь, из водяной чащи в человеческий рост, навалится на неосторожного соседа до хру-ста ледяных костей и подломит под себя, выказывая свою величавую и недю-жинную силу, противясь непомерной воле течения реки.
 И, кажется, у самой природы нет больше мочи ни одолеть, ни устоять про-тив мощи этого духа до срока, покуда не подъест её солнце, не подточит вода, не подможет какая-нибудь гигантская масса, попутно идущая в водоворот. С новой силой поднимается она на дыбки, с шумом и рёвом наседая на сопер-ниц…
И после страшного удара глухо простонет её надорванный голос, известив округу о своей беде, с шипеньем шарахнет по глухой бездне, поднимая к солнцу водяную метель, накроет с головой медковатые головки цветов, побегов травы, расколется на части и затор рассосётся.
Пируйте, мол, гости дорогие!
Повеселитесь, покуда не истощатся реки от зноя, не содрогнется от хруста в кости закряжестелый в засухи берег, покуда не сцепит кузнечным обручем трескучий мороз, возвернувшийся из арктических пустынь, чтобы объявить миру свою волю. Тут только дай повод, прищеми поводок бабьей свободы, и она, подобно стихии, рядом цветущее готова вовлечь в оборот.
Лишь только малые воды легли на прибрежные цветы и травы, шевельну-лась мысль человека. Заговорила на языке народа государынева воля. А ведь и правда, говорят люди, полнокровного документа - единострадальца по процве-танию хозяйств не видать.
Не питают, видать, здоровые воды живых зернышек мысли, от которых сле-дует плясать государыне.
От которых бы можно было разводить полновесные программы для страны, городов и сел. Не научился, стало быть, и молодой хозяин в каждом подворье грамотно сведения для себя собирать - где, что, как лучше сделать да продать, чтоб доход потом с умом вовлечь в тугой оборот.
Вот и топчутся все на месте.
По всякому «Якову» перемывали мысли друг дружке тогда. Государыня кляла за нерадивость хозяйства, хозяева - за работу спустя рукава - государыню. Словно выжидали, покуда первой пойдет им на встречу государыня. А та выжидала доброго и предусмотрительного хозяина.
Долгой дорожкой, но на встречу друг дружке все же пошли.
Кругом, до самого края земли, по рекам и вдоль их шла вода да мысль наро-да, подбиралась все ближе к нуждам хозяйств. Скажутся люди друг дружке о чаяниях, стихнут, вслушаются: вяжутся мысли, наступает вода – гулко, вольно, настырно. Нужда по единокровному обустройству жизни хозяйств просилась в каждый мозговитый дом, ступала в каждые сенцы государыневых владений.
Кровлю себе на черный день любовала.
Так и Нинок. Не хотелось ей чисто по-женски разброда и шатаний в семье…
Мыслимо ли тут не быть буйному поводу страсти, когда самого Нинка раз-вели с деньгами, умыли в семейных переплясах и сплетнях судьбы? Хорошо ли ей слышать этакое: «вот тебе одна получка, вот – другая!»- опоражнивая кар-маны, из которых сыпятся вместо настоящих денег скороспелые фальшивки, специально заготовленные для жены на случай непредвиденного скандала.
Тут поневоле себя в руки возьмёшь. Разве утерпит тут баба, усидит дома?!
Напролом пойдёт, чего бы ей это не стоило, хотя и любит своего муженька. Только лучше не стоять в это время у неё на пути. Слишком коварен и дорог тот путь  размена ценностей. На смену такой стихии обязательно придёт орга-низация, пусть на волосок, но продвигающая к успеху. Главное, что обе силы, разведенные по сторонам судьбой, это чувствуют сердцем.

               
                VIII
Пызрань – мелкосерийный и никудышный с виду городишко - новое при-станище Васька. Новые друзья ходят к нему с проблемами, и Васёк старается помочь.
Часть прибауток, с которыми ему приходится сталкиваться в своей работе, касается сколачивания людей около себя. Так, при отборе кандидата на чин Ва-сёк советует мелким начальственным сошкам: «Испытание новичка в деле – первично. Тестирование – довесок вторичный. К тому же тёмный. А темнота, как известно, долго держится не только на холодных улицах, но и в теплых ка-бинетах чиновников.
Так совесть легче прятать».
 Васёк сидит у открытого окна в палисадник на табуретке, бросив под себя ногу, конец ремешка сандалии нервно дышит вместе с фигуркой человека. Че-моданчик представляет Нинка где-то рядом и готовится написать ей письмо.
- Бог высокой любви моей, может, Нинок и права была: с воспитательной линией у меня негоже. Иногда кручусь на одной пятке, а не добром к людям повёртывается мой поступок, не так рассудителен бываю. Поэтому мало прак-тический я человек.
Нинок - это совсем другая штучка. Более разворотистая, что ли.
 Привязалась вот и гложет человека: чего, дескать, в Думу мысли о хороших и надёжных кредитах не подбрасываю… А от того пока не тороплюсь с этим, что душа, покамесь, удавлена от всяческих неурядиц вокруг меня.
От того торможу малёк…
 Пожелания к ним опять же пишутся негладко. Скажут, что всякую френь пишешь, человеков округ себя не представляешь, которые за займами придут. А представлять-то представляю, а нужное сказать не могу. Многое уже припас на серьезной бумаге для государыни.
«В подвижках к общей цели мы с ней спелись.
Эт точно».
 - Я, к примеру, за передовое, и она за него. За толковую популяризацию своих новинок-достижений. Поэтому и предложения всякие появились к ней, что душой страдаю по судьбе небольших хозяйств, подворий. Надо, чтобы они стали главной силой в моей стране, а не где-то на Западе. Там с этим намного лучше, чем у нас.
Небольшие хозяйства мобильны, хорошо приспосабливаются к ситуации. Но страдают обделенным вниманием государыни у нас. А хозяйства эти нуж-даются, что малое дитё, в уходе, иначе не устоять на ногах. То за рынки сбыта схватишься, чтоб продажи росли, то за конкурентов, чтобы честное соревнова-ние вели...
Полно всего.
То знаний не хватает - как товар получше смастерить, чтоб ходовым стал. Для того и смастерить надо, чтобы люди в тебе хорошее надолго заценили и больше доверяли товару. Небольшое хозяйство – это такой рычаг сегодня, ко-торым можно действительно весь мир согреть теплом, поднять, накормить, обуть и одеть.
Вот что такое эти малютошные хозяйства сегодня.
Об этом тебе писать не стану: тема для тия в эти минуты не особо интерес-ная.
Сейчас чую, что ты где-то рядом, будто ты «цветёшь» без меня. Ну и каково мне после этого работать? То-то! – понимаешь, чать… иногда смотрю в окон-ную даль и вижу в ней образок твой. Маленький такой, с лучинку горит. Иной раз дыхнуть боюсь: а вдруг потушится моё светлое счастье?
И мысли у меня тут воскресают наособицу: и про займы у страны для хо-зяйств, и чтоб отдавать подешевле было, и даже, чтоб официально государыне меньше платить налогов за все, про все. А еще лучше, когда, скажем, сам банк закупит для хозяйств технику, помещения, а хозяева все выплатили бы в рас-срочку, а потом забрали бы себе все нужное, все причиндалы. Конечно, за воз-награждение какое, небольшое, банку…
Сейчас этого нет. Но скоро обязательно будет!
Короче, куды ни глянь: такие просторы под солнышком высоким, а крепкой смычки хозяев организаций с государыней нет. Там, где есть, то отдает пошло-стью и продажностью. Вместо подачи дельных советов государыне или доброй воли от государыни – пустая ругань в кулак, и та, кажется, бражкой попахивает.
Идешь мимо магазинчика, налоговой… то тут, то там – окурки да бабьи по-визгивания – совсем не похоже ни на настоящих хозяев, ни на верноподданных государыни.
Вольный ветерок сквозь открытые оконца ворошил распятые сном кудри, будто всходы мыслей благих проверял.
Нинок ему теперь кажется в цветастом платьице с кудряшками на голове и строгим лицом. При напущенной взрослости она немного смешная, но это ей идёт.
Она поднимается берегом речки с кадкой выполосканного белья. К подолу лёгкой одежды прицепился, как репей, ветер, который заигрывает с её платьем, как с любимой подружкой. Их провожает щебет птиц.
«Второго мая ноне.
Нинуха! Ты прости, Христа ради, что тогда вот так – с бухты-барахты, ну, сгоряча сбежал из дому. Жизнь, как говорят старики, подвела. А она в этих местах не в диковинку, и чем-то напоминает нашу. Калякают про любовь, а под ней разумеет каждый своё. Любовь с лица – пустяшная штука, мусор, пусто-цвет. Лицо-то приглядится, а характер - пригодится.
Мне добрый человек всегда мил будет. Любимый с лица – не факт. Пред-почтительнее дородная не только умом, но и сердцем. Таковыми обычно быва-ют женщины-соратницы. А говорить просто так о любви, вне открытия в чело-веке новых возможностей, значит, смеяться над ним, обрекая себя и другого на бедность и бездуховность. Ты мне об этом никогда не говорила прямо, не пыта-лась даже подкупить меня в этом вопросе.
Но я твои чувства и так понимаю…
Наверное, меня посчитаешь брехуном, если скажу, что убёг от тебя еще и потому, что уж больно укусила меня за палец.
Помнишь, когда почтариха, Маша Алёнина, передала письмо от твоей под-ружки? А я дразнил тебя… Просил на ушах постоять, прежде чем отдать его. Спустя какое-то время меня стали одолевать странные сны. Напрямую они с тобой не связаны. Нет. Только после очередного сна мне хочется ревновать тебя к каждому столбу.
 Эта ревность – растрата мельчайших частиц духовного опыта. Тебе говорю одно, а ты делаешь другое. А ведь дорогоценные частицы этого опыта с трепе-том вынашивались в потаённых уголках души. В момент разочарований, надежд и необыкновенных радостей.
У человека иногда настаёт такой напряжённый момент в жизни, когда ему непременно хочется поделиться этим полезным сокровищем с близким челове-ком. Но хочется тосковать и плакать, когда неусвоенное и переданное сгорает потом в разговорах с другими людьми, не имеющими ко мне никакого отноше-ния.
Всё это тонет в чужих леденистых промоинах чувств.
А ещё скажу тебе, что жизнь у нас с тобой, как у курей.
Представь: вечор мы с тобой посадили клушку на яйца, а утре она их покле-вала. Представляешь, какая свадьба получается?! Поэтому страшно, когда и шагу без меня ступишь…
В наших отношениях, Нинок, -  пусть они даже, как у кошки с собакой, - но всё же опыт живых сердец.
 И сколько в эту жизнь вгрохано сил!
 В чём-то наша семья похожа на другие. Опыт, который я раскапываю в лю-дях, часто заново приходит во сне. Вчерась привиделось, будто кругом дым, огонь. Люди без кислородных масок боятся выглянуть на улицу. Все встре-чающиеся почему-то босы и оборваны. Будто в мире произошла мощная геока-тастрофа. Наша страна - как после переворота. Кругом дым, уголовщина, кровь. Здания разрушены. Народ пытается ремонтировать жильё, но не получается.
А там, за скошёвкой горизонта, - гибнут люди и наш сын. Его лицо я поче-му-то отчётливо видел. На соседних улицах – паника. Главные площади города в забастовках. Прости, Бог, за такой сон!
За столом главы государства – в эфире показали - растерянное правительст-во страны: есть военные, казаки, духовенство, представители иностранных го-сударств, депутаты. Они озабоченно доказывают главе страны, друг другу, что налоги душат.
Проценты в банке высокие.
Пока выплачиваешь за кредит, без штанов останешься. Помещений под хо-зяйства катастрофически не хватает, как и оборудования, инструментов и зна-ний. Аренда доводит многие хозяйства до черты банкротства.
На улицах у некоторых в руках знамёна.
Через плечи радужные кушаки лент. Рядом со столами мелькают на груди наградные отличия, значки, нарукавные повязки. Кто-то говорит, что нужно решать ситуацию переговорами с народом, хозяйственные полумеры правителей не помогают.
Глава государства разводит руками. Часть народа, судя по данным газет и эфира, от него отвернулась. За его спиной мир будто  разделён надвое. По ле-вую руку люди обирают квартиры, граждан. По правую – грязный рынок, где сбывают награбленное, прихватывают с прилавков чужое.
Прикрываясь наложницами, стреляют, взрывают. Отбиваются от наседаю-щей толпы какими-то корягами, исчезают в лимузинах и растворяются в пыли.
Я тебе как-нибудь обязательно пропишу подробнее, как только получше обустроюсь на новом месте. Прошу: суди строже.
Твой законный - Васёк».               
***
Принарядился как-то к Ваську Полпудник Дневалов. Тот, что у биржи труда ему помог с кадрами… Васёк этот случай не забыл. У него тогда были с высо-ким обшлагом рукава, разрезы на головном уборе, как на папахе, только с ярко-белой окантовкой по краям.
 Он смахнул грязный тенетник у бревенчатой стены дома и немного скон-фузился. «Живет такой человечище, а за чистотой следить - профессий, видимо, не хватает…». Васек по-первости не заметил подошедшего к окну и был внутри себя, где-то глубоко.
Помнится, кровавыми слезами с потным душком захлебывались хозяева, когда знойными днями и недоспанными ночами собирали по крохам деньги да людей, чтобы посновить на железные рельсы небольшие хозяйства. Государыня со своей стороны выпустила на волю право каждому становиться хозяином – и живи, как знаешь. Рынок и конкуренция, мол, все за нас сделают дальше.
 Ошибались.
Без  дальнейшего сближения с народом не обошлось. Массы не верили: а возможно ли такое, чтобы взять разом да всколыхнуть небуженый дух и силы каждого человека, шаг за шагом делать его творцом? Да еше такое, чтобы люди начали родиться под работу и работа под человека, чтоб конкуренция и доход были добыты через прогресс?
 Когда телевизор принес вести от государыни о подготовке широкопро-фильных умельцев, мобильных людей при бюджетных организациях, неболь-шие хозяйства воспряли духом – такая поддержка: самим сил не тратить. Реши-ли часть внутренних расходов попридержать, а резервные кадры попутно гото-вить самим. Вряд ли учтут там все нюансы работы каждой организации. При-дется доучивать или вовсе переучивать.
 Страх правил рисками хозяев.
С Запада, из-за океана принесло холодный дождь и свежие знания. И топили они в шипенье пламя сомнений неуверенных в себе людей. И на тысячи верст округи разметали они красные угли сомнений.
Полпудник, зашедший к Ваську, скашлил для храбрости. Васек вздрогнул и вдруг оживился, доканчивая какую-то ускользнувшую мысль вполголоса: - Вот вам и внутренние расходы, нервишки везде, силы нужны, а ить это тоже денеж-ки, могли бы и для организации пойти… а тут одних разговоров, как блох на хвосте…
Дневалов мнется. Тут Васек, видя, что слишком замешкался, решил подбод-рить нежно подошедшую душу и вступил с нею в лечебный разговор так, что услышал весь проулок:
- На повышение сготовьсь. Специализацию в небольшом хозяйстве обре-тёшь. Деньжонками разговеешься, а там видно станет… - Он рычит через окно, за амбарами слышно. - А чего рано, едрёна вошь, припёрся?!
- Работу опять потерял. Немочь берёт. Своё дело хочу… Пособи. Забодай меня комар, при той власти все до пенсии работали. А тут сорока нет, на работу не приглашают, только на собеседование. Ить не бизнес для нас, а мы для биз-неса. Так бы надо. Только скоро ли такие подходы у нас заведутся… гы…гы…гы…
Васёк, зевая, мизинцем ковыряет в ушах.
- В одном месте не возьмут, в другом приголубят...
Тот топчется. Чужие байки, ставшие крылатыми, как по готовой книжке чи-тает:
- В другом - докопались, грят, шея длинная, ночуешь в документах соседа. В третьем - рот варежкой держишь, бухгалтерии мешаешь. В четвёртом - размер ноги большой, на пятки сотрудникам наступаешь. В пятом - глаза не как у всех, косить не умеешь. В шестом - спина широкая, свет начальству застилаешь, деньги не видать под столом считать. В седьмом - улыбка не выдержана, ржёшь, как лошадь, да уши высоко растут, без табуретки рвать неудобно. А по-глядишься в зеркало, вроде, такой же, как и все…
Васёк, обманутый наружным спокойствием просителя, чешет шею.
- Одни анекдоты чужие рассказываешь… И я не лыком шит. Отвечу тем же. Ладно, договорюсь. В детсад пойдёшь. Ты любишь преподавать, да и дети бы-стрее привыкнут, их легче обмануть.
Дневалов через день, - другой опять орёт в окошко.
- Васёк! Всё пропало! Дети раскололи!
- Вот – баба! Где раньше работал?
- Охранником - в налоговой.
- Пенсионным инспектором будешь. Те, чать, не привыкать с народом ще-паться.
- Хорошо. Тогда скажи: в чём завтра на глаза людям появиться? Если не знаешь, то подскажу: в калошах. Одёжка… не должна покрывать тонких знаний спеца.
Дневалов крутнулся волчком на пятке, выставил крюк разбитого работой пальца между указательным и средним Ваську, а Васёк  - ему. И оба грохнули в хохот…
Для скромного изучения опыта малых и средних компаний, а также для ре-шения важного вопроса истории - например, проталкивание отчётов коммер-сантов через налоговую - Васёк при полной чемоданной выправке прибыл оп-рашивать - или «соборовать» недовольных посетителей в Замарскую районную службу номер N. В ней, если и процветало хамство, то больше по отношению к налогоплательщикам. Он с порога обратился к первому встречному в фуражке с красным околышем и синим верхом выглаженного кителя, стоящему в хвосте.
- Глядите-ка, грят, люди днём пропадают. Раньше – в очередях магазинов да вокзалов, теперь в налоговых инспекциях,- показывает на хвост очереди. - Он вас сколько… аж гужом вытянулись. Пальцев не хватит сосчитать. Появились, примечаю, здесь раньше солнечной ласки на меже.
Вместо него ответил взволнованный народ:
- А от чего так?
Васёк зависает в дверях.
 Из хвоста очереди – женщина:
- Ещё одного лешего без очереди принесло…
- А это от того, бабочки-граждане, что государству некогда выполнять свои обязанности перед вами, от этого и очереди. Государству арифметика теперь дороже обучения самого народа. Зато крупному коммерсанту и госинспектору вместе не только складывать, но и делить легче стало.
Думал Васёк через анекдоты, шутки-прибаутки народ прощупать: изволит ли он ноне учиться тонкостям небольших хозяйств али нет, но разговор за не-многим ушёл в другое русло, вскользь намеченных вопросов. Не всегда меха-низмы сбора мнений отражают истину в последней инстанции. Некоторые встречают с недоверием.
 - Нас не проманешь. Чать, народ агитировать его притащило, денежки зара-батывает вопросцами себе.
Васёк обиделся:
- Больно надо. С таких и слова не скоро вырвешь.
Народ теперь продолжает пытать Васька:
- Слыхать, будто очереди в стране скоро обгонят рост её населения?
- Разумеется! И всё из-за того, что некоторые бессовестные стали более ци-вилизованными. Лапоть стал под власть становиться, а она под лапоть спосо-биться…
- Чай, неправда?! – выпятился пузом чей-то галстук.
Васёк крестится:
- Вот вам крест… и потому добились равноправия, стали друг за дружкой вместе с остальными членами общества. Бессовестные раньше и очередности-то не знали. «Кое в чём, конечно, с ними можно сойтись, но далеко не со всеми, - раздумался Васёк, - в других странах, похоже, так же гогочут...».
Уставший от надоедливых и бестолковых вопросов, он покинул толпу, пе-реваливаясь, как курица. Похоже, тепло приняли, а как быть дальше Васек пока и сам не очень понимал.
               
***
На новом месте, в небольшой каморке, задумавшись, Васек сидит у окна, по привычке насиживая ногу. Шлёпанец играет на голой ступне.
Рядом на железной койке и высоких подушках под солнцем у окна мурлычет кот, болтая хвостом почти в такт Васькову шлёпанцу.
Вот Нинок выстреливает из-за ёлок и берёз Косого оврага, что неподалёку от Соплёвки, красивая, как ягоза.
- В сосновых иголках Косого оврага - что это за пастьба такая? Не только корову, себя заблунишь.
 Она держит хворостинку и строгими не по годам бровями пасёт бурёнку. Раньше на овсе, рядом с овражком, можно было чуток прогульнуть свою зазно-бу, теперь камер председатель на ёлках, говорят, навесил. Кого-то уже так сло-вили из местных, поэтому зря рисковать Нинок не станет… Нинок немного призадумалась.
 Вот подошла бурёнка и лизнула её в ногу. Сердце Нинка упало, и она за-мерла, как окученный стебелёк. А как немного отошла, спрятала свою хворо-стинку за спину, чать, любимого Васька вспомнила в тугую минуту. Вроде те-перь и он рядом с ней.
Васёк голосом выводит первые строчки, вороша пережитое…
 «Десятое мая.
Нинушка, здесь многие бедные семьи живут в городе, но по обычаям общи-ны. Едят из одной чашки всей семьёй. А ежели поврозь пообедают, то доходит до скандала. Лаются почти ежедневно. Иногда на дню по три, четыре раза. У них сохранён полный контроль за потреблением продуктов своих членов и их поведением.
Как только управлюсь с делами, пропишу об этом подробнее.
Васёк.
P.S. Хозяин, у коего приходится жить, попался кровопивец. Бывало, только расположишься в туалете, а он, якобы, по ошибке, возьмёт и выключит свет. Сядешь кушать, он садиться рядом за стол и начинает бриться. Когда ходит сам в туалет, особенно по лёгкому, то дверь за собой не закрывает.
 Матери с взрослым сыном не разрешает без хозяина видеться наедине. Если та подаст сыну полотенце или натрёт мазью на спине больное место, то обя-зательно учинит скандал, и дело может дойти до драки. Это связывает чем-то его характер с Ежовым.
Сердца-то в них - ни капельки..!
Мне кажется порой, что другим в сотни раз тяжелее, чем мне. Потому что я могу писать тебе. А ты едва можешь понять мои строки. В ответ ужимки, взгляды, грустинки и смешки. Прохлада их достигла моего сердца. Забыть это трудно, а пережить невозможно. Ощущение, которое даёшь мне, - верный ис-точник жизни и любви. Потому у меня он ближе стоит к Надежде и Вере.
Я верю в добрую жизнь. Сны – помощники в этом.
Раз снится: стою на постаменте от памятника большому вождю пролетариа-та. Сбоку сохранилась надпись: «Жил, жив и буду жить!» А округ меня – целый митинг народу. Я будто: «Товарищи, господа-граждане!» Сенсационную речь толкаю. Говорю, что большая катастрофа надвигается на хозяйства и природу.
Это не случайность.
Многие думают, что она вызвана недавним переворотом власти, мошенни-чеством банкиров и их приближенных.
Большая катастрофа вызвана непродуманностью увлечения людей собой. Это преступление человека против себя. Продажность всегда цветет болотным цветком. Никаких планов по смене таких людей нет.
А это сейчас на вес золота.
Вот на другом конце площади в тумане – глава страны. Приказывает: «Про-должить перемены! Расследовать гибель людей!»
Это он и о нашем погибшем сыне, должно быть, говорит.
 О результатах просит докладывать лично. А сам смотрит куда-то в толпу и продолжает: «Не слушайте разных спекулянтов, торгующих натяжными потол-ками.
Это риск.
 Потолки называют натяжными потому, что не дотягивают до шумозащит-ных».
Глава страны интересуется:
-  Как у народа дела?
А растерявшийся народ в разноголосицу:
- Нормально. Не сдохли ещё. Но есть недостатки. Нет прозрачного управле-ния страной.
- Выдвигаем на пост одних, заявляются другие. Выборы у них поддельные.
- Какие ещё недостатки, раз живы? Ага: живёте плохо? Так слушай, прави-тельство, мою команду: немедленно обеспечить успехи жителей!
- Уже сделали и ещё постараемся…
- Сделали, а не доложили. Видите: волнуются…
- Так докладывали уже…
- Как же вы докладывали, а меня по телевизору не показывали? Велю доло-жить заново.
Вот так-то, Нинок, я и поживаю. С уважением - твой Василь Чемоданчик».
Встают над домом, поднимаются над хозяйствами облака, и скоро они сольются вдали с синевой. И какая животворящая сила встанет, и плечи распра-вит над ними!
Забьют все углы магазинов, витрин, рекламных проспектов нужные людям машины, немыслимые предложения о том, куда и как лучше вести коллективы за собой – многое сейчас в этом деле у нас не свое, команды только набирают силы.
И скоро непременно даст плоды родная идея – и воспрянет земля под дико-винным миром труда!
А чиновники как же? – с площади вопрос.
«А что чиновники… Пожалуйста, глядите: они скоро будут у нас на ладони. Отчеты прозрачнее станут и действа их на местах. Вслушайтесь в их голос: что они делают и как говорят – мысль явно пока расходится с делом… Есть пред-ложение по сокращению чиновной продажности… Так и хочется ввинтить в чиновные посты «подсадных уток» из общественности, чтобы коррупцию из-вести. Вопрос серьёзный. Он пока медленно решается. Но государыня от за-думки борьбы с этими отщепенцами не отступит», - размышляет Васёк.
- А в обычных трудовых коллективах?
- А на местах работа вовсю.
На совместимость характеров команды проверяют. Смежные работы, кото-рые легли довеском на каждого, вынудили и на такие меры пойти. Ведь боль-шую часть времени человек на работе. И ему должно быть комфортно. Дирек-торам тут лицемерно кланяться в пояс.
 Они готовы вас встретить и все обсудить…
 Вот только быть бы готовым, чтобы вовремя им новинку какую, поинте-реснее теперь предложить.
Васек весь в мечтах, роется в мыслях, выискивая болячки хозяйств. Затем распрямляет спину и потягивается, как кот.
                ***
Чемоданчик, вернувшись на родину Обломова, пытается проявить инициа-тиву, развязать войну чинителям барьеров и всяческих препон, ищет поддержки у народа возле своего долгостроя.
Пишет предложения по малым организациям в Думу…
 В личном хозяйстве много появилось недоброжелателей со стороны мест-ных властей, когда задумал вести крупный ремонт своего хозяйства. Дело вста-ло.
Пожарники грозилась мерами, что отступа от соседнего здания мало, кото-рое рядом стоит. Госздание после ремонта выросло вдруг в ширину и загороди-ло Васьков прогал. Виновным в загромождении прогала пытались сделать Васька.
Стена госздания подошла почти вплотную к Васьковой постройке. Расстоя-ние между строениями сократилось. Доламывались до него из-за того, что му-сор дальше положенного от дома лежит, щебенка, песок… Когда местные гео-логи сняли карту расположения построек, а Васёк отстоял право в суде, время мало-помалу стало двигаться.
Родина Обломова роскошно цветёт бутоном колоний, лжи и преступности. Он ещё не знает, что долгостроем заинтересованы не только общественность, но и тёмные силы во главе с Куколкой.
Васёк, к которому не раз было обращено им же последнее воспитательное слово науки, после бездомных скитаний по Волге старательно правил своё по-ложение. Он применил к себе законный акт административной твёрдости. По-этому быстро оброс не только высококультурными, но и хозяйственными свя-зями.
Прислали в районное отделение государственной инспекции безопасности дорожного движения одного красивого инспектора. Васёк петушком завертелся под ногами казачишки по прозвищу Неслух, всё новость пытал.
- Как он? На козе, чать, не подъедешь?
- Хороший, если бедокур грамотей попадётся.
- И с препонами государыни борется?
- А то как же?!
- И свидетельство о наличии знаний по обслуге граждан имеет, ну эту, раз-решиловку?
- Ага, имеет! Не чня нам с тобой.
- А зовут-то, как?
- Куколкой... Это ему к лицу.
Васёк насторожился, даже укороченная сопля штанины пристыла, услышав что-то знакомое в этом «названии», но всё же решил поймать момент, чтобы поточнее убедиться в человеке. Починив приятелю джип, поехал спробовать моторную тягу. А Куколка тут как тут. Раз, ему палочкой в перчаточке...
- Стоять, мил человек! Чья машина? Права, извольте.
Васёк  перепуганно:
-  А-а, Куколка, что ты? Что ты, Куколка?
- Ах, это я, Куколка? - видит: перед ним одноклассник. - А ну, гони штраф...
- Да это же я - Васёк!
Куколка выцеливает, как бы поудобнее подцепить словцом, притворяется, что не узнаёт.
- А мне хоть хренок. Знать не знаю, гони штраф. Первый раз такая тень-телюлень на дороге попалась. - В сторону. - Нет, чтоб задобрить там матери-ально… извинение попросить, по имени-отчеству обратиться, а он оскорбить норовит, фамильярничает, кличкой обзывается, гад.
Васёк тихонько привстал, даже ни одна кудряшка на голове не шевельну-лась, а потом выпустил разом всю жаль наболевшего:
- Здорово лопухнулся. Эх, бывают же в жизни исключения. Жизня-то она, что дышло: кто подвернул подол, от того и вышло. Раскошеливаться надо…
 Значит, город опять никудышный попался.
Гонит пыль Васёк Чемоданчик, вместо колёс сандалиями со стоптанными задниками загребает. Ко двору без машины причалил. Последними словами всё жизнь кувыркал. Затем грустил и вспоминал Нинка. Слова под воспоминания ложились на бумагу гладко. Писал учтиво на угольнике под образками снимае-мого жилья. Для того, чтобы поглаже выходило письмо, Васёк прикидывал мысли, рисуя на клочке бумажки сначала тыквы, человечков, затем приступал к написанию.
Теперь Нинка он видит в обнимку с березой, прислонившую голову к бело-снежному стволу. Она повязана в белый платок, обмотавши его концы округ шеи. У неё сейчас такое состояние, будто она пришла поделиться с деревцем-подружкой трудной мыслью. Правая бровь её и щека чуть выпачканы сажей.
«Двенадцатое мая.
Нинок, всё никак не подберу нужную минутку для письмишка. Устроился на другую квартиру. Теперь у меня новые хозяева. А они и ихние дети всё норовят подсматривать за мной в замочный проём. Так что уединиться и написать письмо доставляет трудности. Не люблю, когда виснут над душой, да ещё одо-левают при этом своими «выхлопными газами»…
Обустроился в городе Обломова. Теперь своя организация есть. Потом об-щественными делами кое-какими занимаюсь, чтобы не скукой дышалось.
Лучше расскажу тебе о взаимоотношениях двух людей, даже о чём-то не-сравненно большем… Они могут влиять даже на теплоту в коллективе.
 И Бог любви помощник в этом.
 Нинок, с тобой встаёт рассвет и солнце, ложится мягкая роса на лугу, под-нимается светлая луна на огороде и твой Васёк. Тебе, сердешной, и вздремнуть-то некогда. Так пусть мой сон, который не дорассказал в прошлый раз, не сме-жит ресниц твоих и напитает твоё дыхание свежестью.
 Я порой сплю и вижу забастовки, голодовки, взрывы домов, продажность чинуш, крушение самолетов, смерть людей… Это от того, что действия прави-тельства не приносят результатов. Безобразия в стране принимают затяжной характер. Людям расставлены государыней преграды. Многие хозяйства рабо-тают без соответствующих бумажек на добротность товара и услуг.
И нет у них больших задоров к своему делу.
Вот этось привиделся опять глава страны. Стоят перед ним на ковре думцы, министры, чиновники высокого ранга, духовенство и мелодично поигрывают от страха коленями. Тот пальцем по столу: «Приказываю сшажже выявить при-чины катастрофы!»
 А одного, представляешь, посылает в командировку по матушке земле, чтобы выведать тайно, на чём власть держится. Я оглядываюсь и вижу чужие люди кругом… Мне кто-то шепчет: «Это средневековые мертвецы из Преис-подни. Разведчики.
 Они здесь, чтоб помешать новой жизни и не допустить к стенам храмов науку. Кому-то не выгодно сближение науки и религии. Умершие не знают го-сударственных границ. Потому беспрепятственно прошли к нам от зодчих усы-пален подземной дорогой».
С громадных трибун власти несутся безграничные споры, указания, пред-ложения о наделении небольших хозяйств разрешительными документами на право заниматься той или иной работой. Черными пятнами глядятся пронырли-вые хозяйства в глазах проверяющих. Тут без документов… а тут без образцов на право выпуска продукта или предоставление услуги… Многие против таких обязаловок, но не все.
Сильные творческим порывом и духом – за.
В золотом цвете огромного трудового поля рисуются коллективы сорнячно-го толка, которым запрещено действовать без подобных бумаг. Без бумаг о на-личии знаний и умений… но они продолжают искушать судьбу.
И с ними разговор еще впереди.
Работники на птичьих правах в таких компаниях часто увольняются, не мо-гут свыкнуться с оголтелой нелегаловкой, нервничают, впадают в стресс. В ли-цах неоглядная пустота и скука. Команды идут, как по выжженной пожаром земле, лишь в небольших рамках строгих предписаний и правил. Бредут, не поднимая головы, в диком оскале, как волчицы перед атакой, гневом перепол-нены их глаза. Они кажутся громадными и противоестественными, но пока способными парализовать честный труд.
Гроза проверок с быстротой молнии несется по городам и весям. Некоторые хозяйства, не выдержав униженного положения среди себе подобных, умерли. Уцелевшие шли на поклон государыне, спешили оформляться как положено. Для своих сотрудников заказывают горячие обеды, покупают проездные на транспорт. Скандалы мало-помалу стихают.
И климат в командах кое-где пошел уже в гору.
Ветер перемен нес свежие запахи погоды, меняя жизнь людей. Видать, не простой ветерок стойкие семена для всходов подсаживал в темные лунки хо-зяйствующих портфелей».
Васек ломает пальцы. Откладывает в сторону начатое письмо.
Ему кажется, будто потянуло с востока озорным ветерком, играющим до неприличия широкими сборками Нинкова платья. Нинок в это время смотрит из Косого оврага в сторону деревни, что за речкой. И на лице её то появляется, то разглаживается смешная складка, переходящая в чуть натянутую, с лукавинкой, улыбку в глазах.
А в хлебах слышно, как ведут перепалку самцы-перепела, подчиняясь зако-нам выживания. Васёк мучается в дремоте. Наконец сон одолел его. Изо рта его сползает на рукав одежды сладкая слюна.
За голосом Васька теперь уже во сне торопиться перо.
«…Нинок, подумал, на письмах к тебе я во многом возмужал, даже телом раздался. На щеках возраст уже метит складки. Я понял только, что разум сер-дец веками регулирует наш дух свободы, любви и труда. И ещё скажу, что уро-вень Божьих ценностей в этих местах сновят, как образок, на угольник в перед-ний угол, как на витрину.
На деле же - мало верующие.
Соринка на пол упадёт, сразу к Богу обращаются, чтобы он их спас. По-моему, это переборы в Вере. А ведь только Бог Веры, Надежды и Любови да труд золотой способны наставить нас на благостный поступок. Совет с ними нам, человекам, надо бы почаще держать.
Открытый мной «Божий паспорт» поможет отладить душевную жизнь в мо-ей команде, значит, в целом сладим дело. Некоторые из подрушных лекарств по сладке людей, переплавке, перековке их в коллектив и увлечению их за собой, здешние обитатели применяют в быту. Но всё без должного упорства. Бытовуха часто душит в них изобретательский дух.
Такое лекарство при бережном к нему подходе, понимаете ли, превращает обычного, но сверхустремленного человека, как тут по-учёному сказать, – в строго структурную личность. В личность с постоянным развитием управлен-ческих и предпринимательских технологий. Это, понимаете ли, и реалистиче-ская, и глубоко чувствующая, и тонкая личность.
Вот такого человека я и в тебе ищу.
Просто время, необычные условия сделало нового человека таким.
Здешние обитатели пользуются этими лекарствами, как мы тройным одеко-лоном, повседневно. Причём ни о какой науке в этом деле не догадываются. Может, поэтому в некоторых домах скандалы сведены к минимуму? Когда че-ловек спокоен, ему легче живётся. Короче говоря, с куриной головой в кадку не лезут, чтоб в тесте не утонуть».
Он мусолил конец ручки; из края губы жадно сочилась слюна, как у не-опытного телёнка во время кормёжки. Горечь чернил подъедала язык. Перепач-кав рот, спохватился, густо выругался и сплюнул. Вывернув карманы, наткнулся глазами на краешки платочка, заботливо ухоженные ещё Нинковым утюжком.
Запахло приятным дорогим одеколоном. Сквозь его запахи просачивалось едва уловимое женское тепло.
А, может, скорее тревога и боль?
Послюнявил уголок и начал тереть губы. Рот заплясал, скривив лицо. Всё что угодно, только не смех над самим собой хотел видеть он в эти досадные минуты: «Выпачкался, как последний двоечник». Скорее скупое чувство вины роднило его в этот момент с любимой женщиной, которую даже на миг себе и то стыдно представить, не то, что вспоминать о ней.
- Боже, разве простит Нинок твой проступок?
- И правильно сделает, что не простит.
Откуда-то с недосягаемой высоты он услышал это ясно и с громом, что ка-залось, больше ничего не волновало его, кроме этой силищи голоса. Непонят-ное ощущение скованности, как оступившегося в прорубь, поразило его.
Лоб покрылся холодной испариной.
Дыхание сбилось, и он отдался этому мгновению без особых надежд на спа-сение, без сожаления и гордости. Минуты радости и тревоги вернули его в мир надежд и борьбы. Прикусив плохо оттёртую губу, с жалостью и тоской погля-дел на чернильное пятнышко белоснежной ткани и спрятал платок.
- Н-да-а, судьбинушка, Господи, он как споласкивает нашего братца: и хо-лодно, и жарко сделается, и обдышаться нечем. Не придумаешь, что и делать: дальше оттирать, платок жалко - попачкается, на людях не показаться, и рот, как у петрушки, оставлять тоже не годится…» Затем сон незаметно оборвался, как и начался.
 Там, где слабинка у мужчин, женщина без особых забот справится....
До чего же мир неудобно устроен!
Ей подобные проблемы решать, как тротуаром пройтись. Вот что больше всего глодало до предела накалённые нервы. В походах да перевалках сноровку и сердце всякий раз приходится закалять сызнова, терпеть, заводить задел. В недоконченном уборкой уголке губ уже вязла колючая улыбка, а под краснова-тыми зрачками глаз копилась, под стать серому небу, густая поволока.    
                IX
Бессонная ночь за расчетами подавалась туго. Васёк в коротком галифе, майке-безрукавке бобылём таскал вареные ноги по конторе и долго не мог рас-качаться. Контора, убого крытая целлофановой плёнкой, утопала в зелени, хоть как-то прикрывала работников от досужих глаз и непогоды.
Он то ложился, то вставал. Морил сон.
Сперва мутузили, не давали спать пёстрые обрывки мыслей, которые ему казались более чем пригодными к теме, и он испытывал волнение от радости; другие были путаными, не стройными и не модными, и он переживал, перепи-сывая заново результаты. Понимал, что только единоличным примером зажечь трудовые сердца не удастся.
 Поступки, наставилки, как догмы, без растолковки и практики никуда не годятся. В свободном доступе от государыни о конкурентах, тонкостях дел, то-варах услугах… ничего не просачивается.
 А неплохо бы знать как насчет этого и запад дышит. Они ить про нашу жизнь тоже выведывают.
 С чем они, так сказать, сегодня чаёк попивают?
 Иначе мы от них до безнадёжья отстанем. Мы им, почитай, наше терпенье, ласку за их обертоны с нами и так за непонюх табаку отдали. Доверие к людям в этих местах с ними у нас не хватает. Всем государыням и их людям не хоро-ниться друг от дружки надобно, а надежды друг в дружке лелеять. Сообщаться друг с дружкой пора научиться более открыто.
Потом выводил из забытья мысль на потревоженном непогодой лоскутке клеёнки, болтавшемуся когда-то в полуношной стужице на форточке, вместо стекла. Больший кусок клеёнки был уже исписан, теперь за ненадобностью служил подстилкой на сетчатой койке, чтобы не продувало, и который посто-янно лип в забытьи к оголившейся пояснице. Под ухом, на  раструшенном сене, выводила из себя плотная мышиная возня, она со временем заполонила всё по-мещение полуземлянки.
На рассвете проняли пропитые голоса, залетевшие с улицы. Кое-как под-нялся и вихрем воздуха, увлечённым за собой, угасил обессилевшую за ночь мигушку. Потёр задеревеневшей ладонью лицо, сощуренно и довольно погля-дел через прощелину дощатой двери. На убегающем клинышке сизого свода качнулась и поплыла овдовевшая звезда.
Приоткрыл сучкастую в мелких прорешинах дверь, впустив липковатые за-пахи прохладного неба. Красивый, в яхонтовой оправе, с приспущенным, как облако, парусом, месяц взметнул над вздымленным гребнем воздушного океана. Васёк, поеживаясь, нагнул рядом с офисом свежую черёмуховую ветвь, ош-парил пронизывающей влагой заспанное лицо, протёрся платочком и сдержанно бросил:
- На-гора в сутки пятнадцать листов - лихо! кабы только с добротностью не подкачать?
 А чего там… не всё другим хвостом крутить! Нашёл чего бояться, куролес-ник ты этакий!  – подзуживал себя в нём зародившийся прохожий. Судил со стороны:
- …Лучше не спать, чем людей подвести. Государыне, пусть при лампадке, а сделать… написать, там сколько получится - сто, сто пятьдесят страниц, меньше нельзя по нормам.
«Не сделаешь – позор всей нашей коммерции… бумаги нет, ну так не бе-да…» На ходу протёр лицо, сложил подмокший от влаги платочек, дарёный ещё матерью, и снова потянулся к перу.
Пока поматывал и постукивал о косяк не желавшую затвориться калитку ветер, ещё раз уяснял для себя заведённый порядок сработки с людьми. Основа его закладывалась веками, а теперь в обновке, на современный хозяйский манер, он возрождался.
Вместе с веянием эпохи человек просто обязан подтянуться до высот твор-чества. Бывает творчество оборачивается мифом, беспользой.
Зато тренировка мозгам.
А ведь раньше умственный труд не считался доходным. «Теперь, поди же ты, как всё меняется». И он который раз за утро подал голос:
- Труд тех, кто думает сперва на бумажке, а потом указывает, цветёт на глу-боких корнях. От него не только нам польза, но и миру. Дело, вроде, хозяйское и многим понятное. Значит, не обособленное от сотоварищей. Жизнь на то и дана, чтобы задачки нам, человекам, ставить.
И мы должны их по-новому решать.
Какая-нибудь Дунька решит эту задачку с одной стороны, а Клунька – с другой, и работа срушнее пойдёт. За добротность, долговечность вещицы, бы-вало, чуть не до драки работали. Помнится, схватятся между собой какой-нибудь мужик с бабой, только лопотот по цеху пойдёт, пока начальства нету. А уже к вечеру смотришь: он к ней лезет в окно общежития, чтоб соседи не дога-дались об их отношениях. А она ему: «Смотри, касатик, одёжку не обдеклешь, не обдери об стекло-то! поаккуратнее надо».
 Для всего находилось время - и для замирения обид, и для передачи опыта. После переворота власти многие работают поврозь и сноровками не делятся.
Соперничество!
Говорят, что прошлая цеховая мысль утонула в текучке хлопот. Меньше думающих стало об общем деле. Некоторые команды крутятся теперь округ сырья и того, что производят. Дублируют работы, тратят деньги.
Это понятно.
К хозяйству можно подойти с оглядкой на рынок, а можно сгуртоваться, как мы, округ возможностей человека. Плохо то, что появилось две разновидности начальства – производственный и кадровый. Зато все работнички, как дюймо-вочки, стали заинтересованными сторонами. Пекутся за порядок в команде, по-скольку участвуют деньгами, оборудованием в общем деле.
А доходы – каждому по вкладу в производство.
«Ещё прибавились отношения «купи-продай» внутри наших… где каждый себе хозяин, но вваливает на общую выгоду», - наблюдая глазом за скачущей ручкой, переспросил, как перекроил, прежнюю мысль внутренний голос Васька.
Перебороновал прожитое и пошёл дальше.
- Хозяин тем и хорош, что из кожи лезет ложиться под собственность. Так выжить в трудные времена легче. Тут, пожалуйста, признавай правило мень-шинства при обсуждении душещипательных вопросов, находи компромисс с большинством. Карты в руки, милости просим, развивай народные предприятия на манер нашего – «Безумные очи».
 «Начинания кое в чём хороши и для крупных хозяйств».
- Сейчас вот немножечко передохну и пару листиков ещё прогоню для за-казчиков. Пусть знают преимущества и нашего обустройства. И ты, мой помя-тый голос, с улицы явившийся, главное под руку не дребезжи, в твоём лице я вижу скрытого проверяющего, а то мозги никак не соберу в горсть, чтоб всё ус-петь обписать. Посля ты и сам с усами, без лишних вопросов по бороздкам строчек пройдёшь. А я погляжу со стороны, как ты ловок, окажешься в нашем деле, дорогой контролёр.
- Я понятливый. Всякое перепахивать приходилось.
Насторожившись, Васёк оглянулся на дверь.
- Смотри поаккуратнее у меня тут! а то получится, как у одного психиатра с плохим пациентом, - прохрипел Васёк.
- А что было?
- Да ничего… Психиатр спросил у того, мол, чем вы занимаетесь, больной?
- Гуляю. И вообще мне некогда, - ответил пациент. Занялась беседа.
- А ещё чем?
- В куклы играю…
- Это уже лучше, а ещё?
- Серьёзный труд пишу.
- Понятное дело: ведь вы наш больной.
Через некоторое время у больного под подушкой комиссия обнаружила ра-боту по лечению психбольных новыми пилюльками. Психиатр пришёл в ужас.
- А ещё прикидывался больным. Меня только подвёл. Денег на твоё содер-жание сколько ухлопали…
- Но я же вас предупреждал, что серьёзный труд пишу?!
Васёк поудобнее сел в кресло и продолжал на совесть разговаривать с собой, учитывая мнение улиц. Концы его штанины развязались, и она поднялась к самому колену.
- Со стороны наблюдаю: вроде бы всё по грамоте делаю. Главное, правильно идею нащупать. Где тему подстрогаешь, чтоб поновее и помоднее было да «бражкой» не воняло. А там пойдёшь у выбранной вещицы грани, уголочки подчесывать, приглаживать, подтачивать.
 Будет мысль покидывать по сторонам, тогда держись, брат!
Сторонки у вещицы по возможности углуби, остри глаз и бороздку мысли ровняй. Скорости придётся прибавить с вершок. Тут только держи ручку крепче и айда-пошёл, охватывай… Больше нажимал на обеспечение государыней таких, как он, свежими новостями, о том, где и как сподручнее достать денежек, расходных прибамбасов всяких для производства.
Не давали покоя проблемы подвижки в отношениях людей в команде. По-пулярные тексты для новичков писались казённым языком. Рекламные мате-риалы гляделись сказочными куколками.
Доверие было не на высоте.
Он, проверил который раз материал на важность проблем и выбрал на зача-том отрезке доводов план изложения покрупнее. Это был план с плавными пе-реходами, словно, прощупывал прошлую мысль, как незнакомую местность.
 Затем наметил ручкой вставки …
 «Этак легче не ошибиться», - рассуждал он, на глаз встречая новые поворо-ты, тут же охватившей и поглотившей его идеи…
С замиранием сердца он разваливал строчку за строчкой, раскрывал суще-ственные моменты проблем, едва догоняя пером разбуженную голову. А сам с любопытством наблюдал, как по старой клеёнке, используемой вместо бумаги, скользило, стараясь, перо, выворачивая изнанкой факты. Оно приостанавлива-лось на время, перепроверяло себя, спотыкалось на трудном значении слов и в великой надежде начатого дела продолжало путь дальше.
После абзаца, перед новым поворотом мысли, заспорил внутренне и вслух:
- …Предупреждал же, чтобы по сто раз не переписывать; точнее надо про-яснять главное. «А ты, моя вторая голова, не спорь, а делай, что отмерено».
Он напряг с удвоенной энергией мозги и, подводя расплывающуюся мысль под нужное слово, подправлял текст, освобождая его от второстепенного, не-значительного…
 «Это уже другой коленкор! делай так!»
Васькова кисть руки, оставив ручку, заёрзала мизинцем по выправленным бороздкам строк.
- Теперь доказательства посвежели! Сейчас только углублять и углублять основные намётки задачи да радоваться. - Он ухмыльнулся мелковатому, но свободному шагу изложенных рекомендаций, и снова заскользил по клеёнчатой полоске.
И опять слово к слову тянется, режется, будто колесом на алмазной крошке, скреплённый передовым правилом материал, а потом вдруг добытую мысль за-несло в сторону. Васёк приостановился, пока не прояснил перед вымученным глазом найденный образец, пока не подсказал рассудок: как с ошибкой посту-пить.
И врастают в кипенные страницы контуры будущей разработки, пока нежи-вого правила - ладить с людьми, доходчиво и с интересом увлекая их за собой.
 И только выстраданная думка, способна оживить эту работу, неслышно за-жигает сердце исписанными строками пережитого.  Строчки плутуют, бегут, и предложения вместе с клеёнкой ходят в руках, перемещаются вверх, будто рас-тут. Ненужное отстраняется.
Упоительны и страстны минуты творческого вдохновения! Даже свежие за-пахи чернил кажутся родными и вкусными!
Не отошла ещё Волжским берегом поздняя зорька, а выцветшая в одночасье от пота рубаха, уже посрамила его тело липучими пятнами. От этого весь как-то осунулся, выглядел потрёпанным, как обрызганный с лужи котёнок. Под утро после выходного дня начало простреливать сквознячком спину со стороны двери.
 Занемели ступни.
Не слушались пальцы, державшие в напряжении ручку. Он промерил на-вскидку итог работы, порадовался тяжёлым, слипавшимся от бессонницы гла-зом:
- Слава Богу, сработан целый параграф!
Для данного этапа разработки темы этого было непомерно много. Но разра-ботку ждали люди. И в этом случае нельзя было пойти на сделку мысли с сове-стью.
 Кто-то же должен задавать темп!
- Старший урядни-ик? Васёк? - позвала приспевшая сотрудница Собачкина сквозь оставленную незапертой дверь. Перед носом мелькнула клетчатая кофта с золотыми бусами на шее. Из-под черно-белой юбки показались такие же носки и ботики. Вскоре просеменили ножками другие работники. Она дёрнула ручку на себя и увидела измученного Васька. Не решаясь с чего начать, выронила сразу:
- В кафе давеча твоего брата при галстуке в горошек с бандюками видели. – Глаза ее смотрели настороженно, будто виноватились, щупая собеседника.
- Как? Брата, гришь…- оторвался от стола Васёк, - неровен час, сломит он себе голову.
- Да вы не тушуйтесь уж так шибко по нему. Как говорится, Бог дал, Бог… Это у меня так, к слову пришлось. Кому другому на работе, умри, не сказала бы. Будут сплетницей потом величать. А вы, мужичонка, чать, с худой бабёнкой не свяжетесь. Рай, стала бы вас всякой всячиной грузить да своим помелом вертеть, или эффективно перетруждаться на свой страх и риск?
- Умные слова. А сладко угодить и нашим, и вашим в этакий век не больно-то получается.
Знай, успевай да поворачивайся.
На лишнюю операцию и времечка не остаётся вовсе.
- То-то и оно. Иначе задушевной, доверительной жизни не построим. А без неё и счастье – несчастье, если принципиально к делу подойти. От недомолвок народ весь нервный сделался какой-то, не сочувствующий ближнему.
- Однозначно. Каждый из нас во благо старается, но не всегда получается. Время требует высокой отдачи сил. Каждый либо вдовец, либо своего счастья ловец.
- Не досыпаем, не доедаем, а только о стране и хвораем.
- Любое дело, как ни крути, а с цивилизацией связано. Не успеваем одно общество построить по мировым стандартам, как спешно другое обустраивать хлопочем.
- Именно. Так-так! Не досыпаем, а головой хвораем. Только и ждёшь, какой-нибудь арбешник или тенётник возьмёт да какую лыжу и выкинет… Стараешься его укусить, на место поставить…
- Забота о людях – старинная мечта и цель человечества! Только об ней и сохнешь.
- Мы всегда должны почитать общественный строй своим посильным при-сутствием на главных рубежах строительства. Быть в первых рядах, при постах, на влитых стульях, а то садиться будешь, сдёрнет какой лунатик, и покатишься несолоно хлебавши.
- Всю требушину отобьёшь.
- Ах, Васёк…
- Да ну? будет вам.
- Вывожу, вывожу вас на тему разговора, а не получается. Ах, уж и говорить не хотела, не подготовившись… Оно ноне так с начальствами-то.
Васёк уставился на загадочные глаза.
- В кой-то веки? Ну, ну…
- Баранки гну. Брата твоего убили… а тело где-то спрятали, калякают… все слова и темы перебрала и не знаю, с чего начать.
- Что за новость ещё? И тело спрятали? – никак не мог освободиться от хме-ля писанины, промычал Васек.
- Говорят, учёные материалы он упёр у вас. Теперь их ищут. Первоисточни-ки с вашими пометками.
Васёк растерянно:
- Уби-или? Чать, не правда… Да за что же? Какие такие материалы?
- Всегда так бывает: душу не успеешь выложить, а тебе не верят или чем-нибудь огорошат. А может, даже увезли в неизвестном направлении. Дома у них полно милиции, ищут бумаги, роятся…
Васёк расстегивает ворот рубахи.
- Может, он ещё жив? Бежать тогда к ним надо! - одевается.
- Был бы жив, так знать бы дали. Лучше караульте свои труды пока здесь, а то мало ли что? вопрутся сюда убийцы ещё раз, перещупают, нас всех, как кур. К вашему брату в дом всё равно родственников пока не пускают.
- Ну, раз так… - раздевается. - Но причём тут брат?
- Вы же с ним близнецы. Наверное, по ошибке убили, думали, он – вы.
- Кому же понадобились мои разработки?
- Догадаться легче пареной репки. Ваша мысль о сближении науки и церкви, видимо, не всем приглянулась.
- Ну, и…
- Больно не компетентна я в этих вопросах. Помните ваши работы о зачатках сладки людей и увлечении их за собой в раннее христианское время? Так вот, вы там утверждали, что церковь якобы нарочно скрыла от народа «Божий паспорт», при помощи которого цивилизация могла бы лучше справиться с по-стигающими её бедами.
Церковь против этого, она за то, чтобы притормозить наше развитие до тех пор, пока сама не придёт к власти над миром, а потом готова раскрыть свои тайны насчёт «Божьего паспорта».
- Работы действительно, где-то были, а найти ни одной не могу. Но ведь они ещё не опубликованы. Кому они в таком виде понадобилась?
- В этом-то весь и вопрос. Может, после публикации и не стали бы так спешно батониться с автором.
- Что же делать?
- Можно, я к вам в кабинет сигану? А то сотрудники придут, скажут, через офисные перегородки разговаривают. Нравственно как-то неудобно сделается.
- Какие там сотрудники, кошки скребут на душе. Конечно, запрыгивайте!
Собачкина заходит.
- Вот какая мне сейчас в голову мысль залезла: а можно ли по манерам ув-лечения людей за собой найти преступника или место, где он находится?
- Зачем тебе это? Еще чего выдумаешь, может. Потом на душе собаки испо-ганили. Жить неохота сделалось. Я, пожалуй, пойду. Спасибо, что сообщила…
К брату надо!
Чудится, будто меня зовёт… - Васёк засобирался уходить, но Собачкину за-хлестнуло самовыгораживание:  кабы не подумал на неё чего дурного без её от-влекающих манер. И она упрямо переспросила:
- Уж так и нельзя, стало быть, по манерам распознать преступника?
- Но для этого бы понадобился огромный банк данных обо всех организаци-ях мира, - призадумался вслух Васёк, сбитый с толку.
-  Но их круг можно до разумного сузить.
- В общем, да. В этом вопросе могут быть больше всех заинтересованы учё-ные либо религиозные сообщества. Наверняка, у себя они многое из написан-ного внедрили или находятся близко к этому. Нельзя же посылать на убийство, например, плохо подготовленную команду?! Более того, церковь, всевозмож-ные секты – первые противники науки. Так что с их поиска, возможно, и стоит начать поимку убийц.
- Получается, что ваш брат забрал в нашем офисе рукопись и передал в руки убийц. Или другой вариант: жертвуя собой, хотел нас всех спасти от хаоса. Те-перь-то убийцы к нам не сунутся: своё заполучили.
- Этой шайке-лейке всё равно что проматывать – рукопись, души, ради од-ной веры. Одни из них верят в невозможность примирения науки с религией, другие нашли отдушину в богословских проповедях, делают вид, что ничего вокруг не происходит. И все с крайними мерами. Если не царапнуть стаканчик с крайним из них, то обязательно поссоришься, но так не до чего и не догово-ришься.
- Напрямую, знамо бы дело, сторговаться с этими лешими?! Глядишь, кучу долларов давно бы огребли. А мы – ослы неповоротливые. Один, к примеру, бы сочинял, второй обеспечивал связь, следующий перепродавал дальше.
- С новыми разработками всегда заботы да хлопоты.
- В этом я откровенно согласная. Теперь мы по макушке получили, будем в следующий раз пошустрее. А хлопоты разойдутся.
- Прокурору одинаково: сколько человек угрохают… Могли бы заявиться к нам и всех разом хлопнуть.
- Чать мы не мухи, какие? хлопнуть! Но в целом вашим рассуждениям я глубоко импонирую. Боговерам, как два пальца помочить, всех пришмякнуть, чтоб только наука встала. Представляю: вечер, кусточки…
Вполне импозантный случай!
 И выстрелов никто не слыхал. Очень загадочно! - снимает туфлю. - Все носа стёрла! Выковырни, ради Христа, из танкетки бумажку, а то лаки на ногтях обломаю.
Васёк достаёт бумажки.
- Ух, ты, Бог великой надежды! Целый лист запихала. И главное, про него забыла, будто это её собственность. Здесь как раз сказывается об опыте пере-движения людей по работе…
- Так это же ксерокопия страницы вашей работы. Вдруг бы ваша страничка оригинала затерялась… Мы бы раз, и восполнили утерянное. Но теперь-то нет в этом никакого смысла. Работу, как назло, так и эдак упёрли, только кусочки на память остались, - помогает Ваську разгладить бумажный лист. - Попутно и другую ножку давайте уж полечим! - Снимает туфель. - Не сегодня, так завтра все пальцы сотрутся с этой нервотрёпкой.
 Васёк выколупывает ещё одну смятую страничку, расправляет, кладёт в кучку. Собачкина снимает в одной туфле наклеенные внутри шкафа картинки.
- Голых артисток тоже снять что ли? С бумагой были немного проблемы. Вы черновики на их изнанке всё делали. На канцтовары, как водится, денег всё забываем оставлять.
- Артистки… тем более, голые, прикажу немедленно посымать. А на сосед-ней дверце, что в пляжных нарядах… подайте-ка мне.
- Тогда и фанерные перегородки надо все вынимать из шкафа. Работали, старались… всё внасмарку. Часть данных второпях и на них записывалась. По-том сиденье вашего стула демонтировать бы надо аккуратно, - на радостях ору-дуют клещами, топором и гвоздодёром. - Белила на стене размыть придётся, у которой я сидела. Под ними записи совсем свежие, должно быть.
Напряженные пластались дни.
Трудились на работе, трудились дома. Трудились перед сном, еда не шла и приготовленный ужин покрывался пленкой. Неугомонно пела на разные лады от боли и устали, задерганная мыслью день-деньской голова. Трудились до тех пор, пока за сто верст кругом не казалась тишь, не слышно было ни человека, ни птиц, ни машин, ни животных.
Неслышно летала по комнате муха.
Неужели вся вселенная перестала жить? Завесть глаз, отдохнуть и то некогда стало. Ложились и вставали со звездой. О соперниках, которых не знали, узнавали понаслышке. Чем жил тот или иной хозяин, каких сил ему стоило, чтобы угнаться за налоговыми новшествами, которые больше мешали делу, чем вдохновляли на труд, никто толком не знал. Нес в налоговую старые формы от-четности, если удавалось найти это учреждение по старому адресу.
Их вертали.
 Переписывал хозяин отчеты заново, по новой форме. И так каждый год. Потраченного времени и усилий на бесплатный труд никто точно не считал. Только прикидывали: миллионы выброшенных на ветер часов получаются. Го-сударыня подобными вопросами как-то мало интересовалась. Однако её холод-ные двери оттаивали, когда долго стучались с предложениями снизу. И она то-гда заставляла чиновников шевелиться, шире распространять необходимые хо-зяевам знания.
На местах, там, где вязались ростки кружковой работы, где на повестку дня все же ставилась добротность продукта, требовались тонны новых знаний. Их добывали, как могли, порой путем проб и ошибок. Набивали себе шишек, щу-пая правильную дорожку.
Тогда пошли скрипеть, говорить, шуметь: до густых облаков прокуривали день… Язык уставал служить, его коверкали, ломая доброе слово, привыкали к обезличенному общению. Срывался крик и зев до небес с усталых ртов, задевал за живое, брал впалом, пока не вытапливал слезку с радостью пополам…
Земля рожала нового человека и грудью кормила, пока что беззубые рты. 
                X
Чемоданчик с Собачкиной складывают кучкой разломанные детали мебели на стол. Васек головой уперся в дело, только кудри говорили:
- Присесть теперь не на что будет. Может, хватит? И так материал восста-новлю по обломкам.
- Ничего не хватит. Ещё не работали мускулами, не размялись. Вот сейчас ящичек стола ещё распотрошим. Квадрат писанины там больно большой полу-чается. А то такие мысли загибнут! Кому без нас они будут нужны? - В сторону, едва слышно: -  А катись оно всё в тартарары. Вон, какой лоб, ещё настрогаешь. Тебе, как сатане, делать нечего. Наживал, наживал, теперь всю мебель крушит, как повёрнутый, - её ухоженная булка волос замельтешила перед глазами.
Васёк старался не слушать. Только по бубнящему голосу можно было уга-дать, как крепко взяла его в руки непомерная страсть восстановить ускользаю-щую мысль предшественников и на ее основу напластовывать свою. За извест-ными текстами он лелеял близкие сердцу надежды и чаяния.
- «С древних времён накапливался опыт - как вести человека за собой. Не прерывалась эта работа и с наступлением христианства. Но что дало толчок для его развития: древние представления о мире или страх в борьбе за жизнь»? Где-то об этом читал и писал, не вспомню.
Он перебирает осколки мебели с обрывками и обломками текстов, зачиты-вает: «Книга вдохновения и духовной поддержки» питает христианство вторую тысячу лет и не утратила своего значения для нас по сей день».
- Почему тогда пролегла граница между наукой и религией, ведь оба куль-турных пласта зародились и здравствуют во благо человека? – прогремел так громко, что Собачкина вздрогнула и оглянулась. - Полный парадокс! Размывай пока стену, а эти осколки текста на столе пока не трогай. Это божественный случай: прошло столько сотен лет и вдруг останки мыслей на письменных па-мятниках заговорили по-новому.
Собачкина водит мокрой тряпкой по стене.
 - Только и есть, что останки…
Он, - придерживая поясницу, пролепетал: - дрын-да-да. Только бы текст по махрам восстановить, а по нему и шаги преступной команды вычислим.
Убийца был явно не один.
 В противном случае, совершение преступления заняло бы достаточно большое время. Но для них, видимо, этот вопрос не терпел отлагательств. Мои работы могли бы выйти в свет и нарушить все планы преступников.
Итак,- голос его крепнет,- предания о христианстве полны мифов. Некото-рые сказания похожи на волшебство Бога в сочетании с реальными поступками человека. Они напоминают порядок действия Бога, его учеников и формы пе-редачи сообщений. Их продуманный труд отразился на здравом увлечении лю-дей… 
Даже в период бедственного положения.
Кроме того, «Великое писание…» и есть робкие шаги по распоряжению людьми. Писание состоит из шестидесяти шести книг. А некоторые издания, включая второканонические , – из семидесяти семи. В «Великое писание…» входят хроники того времени, стихи, философские размышления, гимны, про-поведи, личные письма…
Порядок организации дел, теплота отношений в команде складывались из подмеченных поступков, или шагов, мыслей и чувств.
Васёк в это верит и не верит, но голос  не дрожит.
- Несомненно, под христианскими преданиями могло что-то скрываться, - вздохнула Собачкина.
- Если, конечно, пристально присмотреться к «Великому писанию…», то, конечно, могло…
И вполголоса, будто выуживал древнюю мелодию.
- Под письменами начинает воскресать, как из небытия, тайная сила предков. Если быть точным, то древнюю команду можно условно разбить на группы, состоящие из отельных её членов. Авторитетные люди способны оказывать влияние на сознание, положение и поведение человека.
На страницах ранних преданий команда появляется ещё и ещё…
Многие её добрые поступки хранились в переплётных изданиях без чётких границ и обязанностей между собой. На самом деле ответственность каждого за порученное дело была. Вот сообщается, - перечитывает кусок текста на осколке мебели, - о денежном положении, о характере каждого члена, ремесле и в то же время передаётся сообщение о происходившем событии.
Это оживают в веках тысячелетий крупицы могучего опыта.
- А почему бы и нет, конечно, оживают, насторожённо отвечает сам же себе Васёк. - Здесь, в ваших руках, покоятся сокровища. Они подтолкнули сотни ве-ков назад людей к современным правилам и обязанностям.
- Это не может не удивлять, - не глядя на Собачкину, заново всматривается в историю Васёк.
 Подумать только, какая заманчивая романтика!
- Вместе с тем у нас появится возможность заново отгадать одну из вели-чайших загадок современности. – Он наблюдает за работницей и ему всё больше начинает казаться, что в его команде на редкость удачно прижился предатель, хамству которого, казалось, нет предела. Но он и не пытается выбить из него разом признание.  Было бы слишком нетактично обидеть бездоказательно женщину, не оставив ей ни шанса на исправление, виновата…
Однако не вытерпливает и начинает неосторожно высказываться в адрес ра-ботницы.
 - Ну и поскрёбыш нам всё-таки попался в команду! Двузадый – и нашим, и вашим: на убийц работает и на фирму.
- Ни дать, ни взять – какой-то шалопутный гражданин государства попался. Не просто душегуб или скотина безрогая, а соска помойная. Представьте тока, туфли теперь на ногах, как ошейник на ищейке, болтаются. Понесёшься вот так, стремглав, на обед и щиколотку вывихнешь. Не будь таких супостатов, глядишь, и множить  учёную ягодку лишний раз не пришлось бы.
Время сколько убила…
Для туфли, конечно, и более подходящая бумажка нашлась бы, хоть туалет-ная. Зато ноге помягче, и мебель целее была.
- Обчекрыжили они нас под самое не могу. Удивительно, все сотрудники на местах были, и никто не засёк, как рукописи профукали.
- Я ваша первая помощница. Как никак толк в людях понимаю. Постоянно все интимные места и кармашки у сотрудников глазами щупаю. Куда только спрятать могли?
Снова  вглядывается Васёк в настенную рукопись.
- Вижу, у вас тут на стене под моими текстами - семнадцатое число, семна-дцать часов значится. В статье ничего подобного не ставил. А говорите, слово в слово восстановили стёршиеся строчки работы?
Собачкина - за голову, подвернув носки туфель. - А это я торопилась и на-бросала по глупости, чтоб за хлебцем сгонять не забыть, а потом ваши останки работ успеть кое-какие переписать от руки, а кое-какие отнести на копию.
- Совсем уж распоясалась!
 Работы по горло всегда, а она по магазинам хлыщет. Казака на то хорошего нет… Как вы стоите? Ноги у вас, как у народившегося котёнка, того и гляди, разъедутся. Раньше надо было думать. Так по вашей халатности в Божье толко-вание могла ошибка закрасться. Приписали число, часы, может, ещё чего в ка-ких местах оставшихся кусках рукописи понаворочали?
- В пятницу обои у потолка подклеивала. Щас, посмотрю,- с этими словами она зачем-то нырнула в глубину помещения.
В который раз мерит шагами земляной пол, вспоминает отдельные обрывки фраз, просматривая попавшиеся под руку обломки исписанной мебели.
- Предки всё же отказались передавать древний опыт организации в неис-кажённом виде, а стали создавать мифы, которые производили посредством разных форм организации мысли…
«Конечно, от удачных форм пропаганды знаний, подходов воздействие на читателя повышалось. Ряды верующих росли. Отношения религиозных органи-заций и простых людей было важным делом. Это расширяло возможности про-изводства новых знаний. Использование чужого опыта помогало адаптации че-ловека в команде… В конце концов, развитие религиозной, философской, ин-формации из области культуры способствовало со временем обновлению ее форм производства.
Кажется, это был их успех. И люди верили в него».
«Великая книга…», несомненно, вершина мифологической жизни христиан! Но почему они отказались от опыта философии, как великой основы, перешли её границу и соединились с религией? почему? – чем дальше лилась беседа над писаниной, тем мысль звучала отчётливее и увереннее.
- С тех пор, учитывая опыт предков, миллионы людей стремятся жить, ра-ботать и отдыхать вместе с лидером, как под глазом начальства. «У каждого - своя задача». Каждый удобным образом собирает силы, чтобы добиться цели. Большие и маленькие начальники строили на протяжении веков развитого че-ловека, страховали, как могли, от голода, рабства и продажности.
 Решали: где, когда и как начать работу, с кем объединяться, как строить добрые взаимоотношения, особенно с новичками? Как передавать накопленные знания потомкам? В основе такой слаженности, взаимоинтереса, сотрудничест-ва, поощрения и наказания возводился древний порядок.
- И он, расцветая, дошёл до наших дней, - ответил чей-то авторский голос, посетивший Васька, и ему, будто от этого, сделалось легче.
- Ногу пересидишь, а сразу не охватишь: как же зародилось такое сложное влияние человека на человека? На протяжении тысячелетий – это один из важ-ных вопросов, на который пытались ответить многие. Как произошла такая свадьба в человеческих отношениях в раннее время? Было ли это неизбежно-стью? – как и другие Васёк заново спрашивал себя.
 Попробуй, скажи сразу.
«Сто тысяч лет не было ни начальников, ни подчинённых. Люди жили семьями. Не было ничего, ничего, кроме борьбы за жизнь».
 Само собой.
«Более шести тысяч лет назад одна часть сообщества стала себе подчинять другую, создавая богов и выдумывая мифы, формы их подачи. Этот период ус-ловно обозначили переходным. И знаем тому примеры, которые обнаружены в Индии, Египте, Месопотамии, Китае»…
 Так произошёл переход от простых отношений к более сложным.
«Но почему зародилось влияние человека на человека? Хорошо помним, что нас создал труд, и развитие шло путём выживания сильного или удобного. Но не худо над этим и самим поразмышлять. Почему зародились письменность, религия, произошло образование коллективов округ лидеров и начальников?
 Фичка поймём.
Почему нашли распространение на этот счёт разные мысли? Почему? Оче-видно, людьми руководила общая цель здоровой жизни. А появление религии, затем «Великого писания…» могло означать зачатки новых и добрых отноше-ний между людьми». «Нельзя же было сочинить мифы, легенды, выдумывать формы их производства на основе одной договорённости между людьми?
 Вот это точно брехня», - отгонял прочь наседавшую мысль Васёк.
Однако это не объясняет ещё того, почему предки перешли границу строгой основы философии и соединились с религией.
 «Как же это произошло? Когда и почему? Без знания сути трудно предста-вить, что же послужило побуждением к убийству брата», - терзался Васёк, пе-реживая давно найденные учёными ответы.
«Одни головы полагают, что толчок передовому дала космология, наука об астрономических законах, другие – труд, третьи – инопланетяне, четвёртые – Бог. Некоторые даже уверены, что причиной всему послужил страх перед неиз-вестными сюрпризами природы, либо нужда. Но это подрывает корни мифа и церковной власти».
- Нужда заставляла людей объединиться для защиты… Основой же служили мысль и чувства, облечённые в форму
- Видимо… «Это породило шаги к выживанию древней команды», - это он понимал чутьём многоопытного человека. Так подсказывало тоскующее сердце, метавшееся между чувством и разумом.
- Строгая философская мысль, чувства, форма и религия объединились, бла-годаря нужде.
- Да, и в текстах «Великого писания…» найдены следы переделок, подтасо-вок сообщений. Многие из них связаны со столкновением строгого знания и религии. «Живопись, архитектура, скульптура, литература тому свидетели».
 А от них куда денешься?!
«Обман, преступления, насилие и войны сыграли свою гармонь в подчине-нии человека человеку. Они углубили противоречия между строгой мыслью, чувством и религией. Но без столкновений сил трудно представить наше разви-тие».
- Знающие люди, конечно, копались в священном писании христиан, чтобы подтвердить эту мысль.
«Если предположение о преодолении границы строгого знания и религией подтвердится нуждой человека перед неизвестным, то тому должно быть в «Великом писании…» немало свидетельств, начиная с Великого потопа».
 - Однако учтём, что при столкновении со стихийными силами люди всегда наталкиваются на одно и то же препятствие: обожествление поступка «учителя». Причём каждый рассказчик старался пересказать одно и то же событие на свой лад, выделить в нём не замеченную другими сторону, влияющую на ход поведения. При этом более ранние слои текста часто уничтожались потомками.
 Уж так мы устроены.
«Некоторые авторы переиначивали события, насыщали материал новыми толкованиями. Например, человеческое было главным, по сравнению с вещью, деньгами, драгоценностями, но в писании это часто выглядело вторым планом. Так делали потому, что вещь, драгоценность… на данный момент оказывались для них более важными для рассмотрения».
Отбросить веские сомнения Васёк просто не мог: ни тогда, когда сочинял свои тексты, истолковывая предшественников, ни теперь, подвергая многое пе-реосмыслению.
В сообщениях о житейском, бытовом, религиозном знании находили много фольклорных, разговорных, мифологических, комических, трагических, фило-софских и других элементов.
Во многом обращение к читателю шло через чувство и разум, нечто рацио-нальное. Сократ, например, совмещал в текстах прекрасное с полезным, если мы перенесёмся в область искусства и литературы. Кант, наоборот, прекрасное – с бесполезным. «Об этом сообщает и Джордж Монтень».
Он обшарил глазами комнату, как бы раздумывая над чем-то самым важным и интересным, взъерошил волосы, на минуту позабыв, что не дома. И ему больше никто не мешает, ушёл без остатка в материал.
«А если внимательнее приглядеться к останкам древних документов, - читал он вслух попавшийся под руку обносок туалетной бумаги, - то увидим две сто-роны положений, в которых пребывал древний чиновник, - это положения воз-можности и её претворения в реальное дело»... - Он отошёл ненадолго от стро-чек и поразмыслил о том, что философию предки связывали с непреклонной силой.
- Ведь господствующие на тот момент религии, потом стихийные бедствия, войны, всякие законы государства, несомненно, влияли на человека. Он был просто зависим, как и мы, от обстоятельств.
Тогда само положение начальства, его заботы всегда упирались в перекосы факта и его преподнесения, на оговоренную норму в работе и отклонение от нее. «Оплата ожидалась в итоге одна, а выходила иная».
Так по неряшливости вообще можно было лишиться работы. При доброт-ном труде, как говорится, вознаграждение, почет и уважение человеку. Под старость, когда силы покинули работника, уважение сохранялось. Память о за-слугах играла свою роль.
Это понятное дело.
Государство в меру своего развития не противилось этому.
Васёк немного пожевал про себя мысль, перебирая во рту языком и устроил глаза в писанине.
«Отношения между работником и начальником, хозяином так же поддержи-вало государство и ставило человека в определённое положение и сосущество-вание. Государству было далеко не безразлично развитие торговли, скажем, или ремесла. Произведённые вещи, предметы в силу устоявшейся практики имели определённую форму, отличались друг от друга добротностью выделки, красо-той»…
- Кроме того, работник от вышестоящего начальника, хозяина обязан полу-чить деньги или что-либо взамен за свой труд. «Такая практика порядочных устремлений друг к другу укрепляла культуру государства».
Васёк откинул глаза на шумящий от ветра потолок, пытался рассуждать, чтобы уточнить исписанное и недостающее и восстановить связь между мыс-лями. Он рассуждал, что предпочтений было много, в коих перебывал человек – это и денежные, и связанные с организацией работ, кадровые, по связи орга-низации и человека, идейные… с три беса всего.
А лучшее положение надо выбрать: не станешь же сразу всем, как неумеха, заниматься. Тогда свои предпочтения стали сравнивать с предпочтениями из-вестных людей из зарекомендовавших себя команд.
- Повторяемые моменты тут же отбирались, ставились во главу угла, рассу-дил он вслух. - Какие-то – на второй план… Они оказывались менее важными. Так, например, на первое место попала мысль о результативности отношений хозяина и торговца, который украшал каждый день свои товары новыми и раз-ными цветами и подходами к покупателю. Сочувствие продавца покупателю было важным на тот момент.
 От покупателей отбоя не было.
А вот условия, в которых готовился товар, поставили на второе место. Мы знаем, что работник и хозяин ссорились между собой.
- Но такой расклад дел не обеспечивал успеха – ни работнику, ни хозяину, ни организации, ни государству, - почудился со стороны голос автора этой мысли.
Васёк заслышал этот голос, потрещал в ответ коготками пальцев по отрос-шей щетине, убедившись, что сотрудницы поблизости нет, перешёл к другому куску текста.
«Тождество между мыслью и делом предки связывали с деятельностью че-ловека, его благополучием. Это относилось к работе команды. Здесь организа-ция дел опиралась на предпочтения положений, в которых  оказывалась та или иная хозяйственная команда».
- Чем крепче и бодрее она выглядела в глазах окружения, тем увереннее и успешнее складывалась их деятельность. На примере лучших команд выстраи-вался опыт форм производства идей. Формы же нерелигиозного характера в ли-тературе, к примеру, имели свою специфику.
«Рыцарский романтизм XII-XIII веков привносил в тексты героику сраже-ний, страдания в любви, как пишет исследователь А. А.Смирнов. По замечани-ям М.Бахтина и О.Ф.Рабле жизнь постепенно превращалась в искусство. В пе-риод возрождения мир объяснялся из него самого. И Шекспир это поддерживал в своих формах подачи информации».
Васёк понимал, что был сейчас не один, а с великой силой предков, которая связывала коллектив с общим благом. Он нисколько не сомневался в том, что на одно внешнее положение человека в обществе и хозяйстве приходилось не-сколько внутренних положений, связанных с заботами по добыче продукта. «Одно дело создать продукт, другое – это разрекламировать его в искусной форме. С формой у нас дела обстоят хуже. Её ещё нужно найти».
 Многое зависело от характера, способностей, зажигательных чувств, горя-чей мысли, подбора работников и их подготовки. От доброты людей в самой команде. И от этого ему делалось почему-то безумно радостно и легко. И он радовался, как ребёнок, поигрывая костяшками пальцев по ребру крышке, как на гитаре-однострунке.
 «Особым положением, - читал он, будто советуясь,  с неподвластными си-лами, - считались отношения с народами, живущими в чужих странах. Загра-ничное сотрудничество и доход приветствовалась Богом и государством. Все помыслы всегда сопровождало добро. Всё внешнее и внутреннее действо в них соединилось, вскипело и ожило в веках, ставших позже их».
До чего же удивительно строгая сила до сих пор живёт в них!
Васёк перевёл глаза на стену, где промелькнул от машины солнечный зай-чик, и задумался:
Конкретные действия человека и связанные с ними переживания обогащали знания.
Понятно.
Но зачем в те далёкие времена люди пытались упорядочить положения, в которых они оказывались? – мысль его ждала немедленного ответа. Более того, он давно знал его. Но хотелось ещё раз передумать его, соприкасаясь с про-шлым:
«Конечно, благодаря пошаговым поступкам, они знали, что было не учтено ещё вчера… что есть сегодня, что надо учесть завтра и к чему идти дальше. Чувства, сострадание сопровождали человека. Такой ход делал их шаги успеш-ными перед конкурентами. Великая цель оправдывала средства.
Это, по сути, живые силы, которые движут человеком не одну тысячу лет. На протяжении веков мы стараемся на свой манер и лад приспособить опыт предков, отделяя добро от зла, полезное - от бесполезного и глупого. И мы помним, разумеется, что однажды неверно выбранный нами ход может грозить страшным горем…
В религии, литературе… главную роль играла идея. На протяжении веков под неё приспосабливалась форма».
- Во времена просветительского реализма приветствовался человек аван-тюрный, на высоких идеалах, как было у Свифта, например. Зло же ненавидели во все времена. Новое в рациональном и чувственном, эмоциональном бралось на вооружение в борьбе за человека умиляющегося, впечатлительного. Так бы-ло при сентиментализме.
- А у романтиков? -  свои же мысли прервал голос Васька.
 - У таких, как  Лермонтов, Шатобриан не сам факт, мир становился глав-ным, а мнение. Умение об этом мире выражаться. На первый план выходили чрезвычайные обстоятельства, лиризм, напряженность рассказывания. Вот такие дела…
Калиткой о косяк перебил его мысли ветер, потрепав на вершунке волосы.
Васёк кончил думать на время, продел пальцы левой руки между пальцами правой и долго не выходил из состояния скромной задумчивости и отрешённо-сти, - пока не скрипнула сотрудница стулом. Он легонько, наклонив голову, вышел из оцепенения и пробежал глазами почерк.
 «Великое писание…» – одно из более полных представлений о древнем па-мятнике христиан. Именно здесь обнаружены в зачаточном виде основные сви-детельства о труде начальника, которые при умелом применении с пользой влияли на здоровье жизни. Однако нарушение границ строгой правды и вы-мысла оставалось тайной.
Целые столетия люди не обращали на эти вещи внимания. «А ведь они в критические ситуации могли оказать неоценимую помощь», - можно было ви-деть со стороны, как пухла и билась от мыслей пульсирующая прожилка на виске. Он восстанавливал кое-что по памяти в своём тексте, будто переживал его как новое рождение идеи.
Ладони Васька пластались на крышке стола. Мысль о жизни заставила их лежать, чтобы успокоиться, отдохнуть и - начать все сызнова. В коллективе сыр-бор, за окном приниженное утро. Миллионы невидимых и клокочущих сердец заполняли его рабочее пространство. Небо было серое, стянутое тугим обручем, окрайки облаков подрублены окалиной солнца.
Неожиданно стрельнул в окно солнечный свет и достал Васька. Тонкая по-волока сошла с глаз. Утро чуть дрогнуло в зелени кустов и отступило. Разбитая солнцем туча оплавилась краями и расплескалась на вытянутые позолоченные капли.
Хмурь потянулась к горизонту.
Хвосты туч с дотухающими краями пластались по небу в сотни радужных бабьих платьев, как в поле во время скирдования. Тучки спорят с ветром, рас-ходятся и вновь сталкиваются, пока не найдут компромисса. Так и в коллективе: столкнется работник с хозяином и пойдёт почесовка, пока общего курса не найдут между собой.
Разрыв недопониманий должен быть сокращен.
 Об этом думает Васёк. Если не успел хорошо обслужить или произвести добротный товар, получи, выходит, меньшую долю дохода, вместо обещанной. Теплая обстановка тотчас взорвет нервы людей, вспыхнет скандал. Неурядицы между работником и хозяином еще не отлажены, как следует государыней. Но некоторые смельчаки сегодня уже пытают по этому вопросу высокие трибуны власти. Требуют отладки закона.
Многие, уходя на пенсию, не хотят бросать свой коллектив и готовы остать-ся в нем акционерами и консультантами…
Всюду, голосом не охватить и глазом не достать, вспыхивающие проблемы в хозяйствах и округ них. Но первопроходцы по нитке верстают, выкладывают великую программу для малых хозяйств. Точно вселенский доктор, по кусоч-кам, щепоткам собирает человеческую жизнь, жизнь организаций.
 И пульс ее слышен сейчас!
Верхом потолка прошумел ветер. Отставший уголок бумаги над окном за-бился, торопясь ему навстречу.
- Вон у тебя обои пить, видно, просят…- Собачкина входит и лезет на табу-рет подклеить.
-  Велика беда.
- Пробегала по палаткам, как паразитка, не проклеила, как следует, а фирме невосполнимая сухота от такой финтифлюшкиной работы. Полюбуйтесь на неё: как бабочка по углам стрекочет! На душе только тоску наводит. Взял бы какой дохлой тапочкой и сарапнул её.
- То-то, пожалуй, вам. Ещё меня за стены лупцевать станете. Чать, не дома, господин директор?!
- А зачем вы прошлый раз понапрасну сказали, что людей по глазам читаете, щупаете у них «недозволенные места», а чего у них на уме, не видите? Может, скромным интеллигентам такая постановка речи вовсе не по нраву приходится? И мысли прерываются у вас, как огрызки обоев.
- Всякая женщина в душе потомственный психолог, но уследить так рента-бельно, чтоб за каждой соринкой мысли, возможно ли?! Потом, по середке их только клеили, боялись кубатуру писанины задеть, - снимает часть оборванной обои и кладёт в общую кучу.
- Как же не задели? когда вместе с оригиналом и куски обоев упёрли. Не-сколько дней назад клеили. Клей-то слабый. Беловые рукописи, поди, сверяли по черновикам на обоях. Вот и обдеклешили стены местами.
- В полпятого, помню, дырки подклеивала. Пока в магазин схлыздала, они уже и взялись.
- Семнадцатого числа это было, смеркалось, и запись соответствует на обои, и брата убили где-то в это же время… А вы говорите, непричастная… Ладно об этом. Бог простит. Работайте пока.
- Хорошо, что нас, разинь, не тронули. Что касаемо меня, то я, может, на-оборот - беду от нашего порога отводила, в глаза смерти смотрела, а вы мне та-кое… От магазина хорошо видно, если бы кто к нам подошёл…
- Не тронули… а работ моих нет.
- Если бы кто не свой пришёл, тогда бы пришла и по глазам проходимцев намерения раскусила. Не стану же я перед вами люсить?
- Про каких это проходимцев вы говорите?
- Небось, сами знаете, не хуже меня… которые из общества «Кетемоновы мужчины». Не стану же я против Бога темнить?!
- Вот мы тебя за эти проказы обществом словим и под замок посадим. Бу-дешь знать в следующий раз, как с наукой обращаться да против Бога идти. Церковным услужила, а не Богу. Не путай! Гоже ли?
- Неужто вы думаете, что мои святые братья из меня пособницу сделали? Провели меня, такую чуткую к чужому горю женщину? Это едва ли возможно. И Богу, и людям я всегда честно служу! – Она выпрямилась, как выросла на це-лую стать перед Васьком. И он снова увидел, как тогда, отчетливо и ясно клет-чатую кофту с золотыми бусами, теперь чуть сбившимися на шее.
- Интересно, для чего твоим святым братьям могли понадобиться мои рабо-ты с пометками к работам учёных? – он вглядывается в текст одного из останков черновой рукописи. - Не один год ушёл, пока разыскал в письменах множество примеров, как поступал человек в той или иной ситуации. Сквозь сообщения просачивались картины человеческих отношений и хозяйственные вопросы.
Ротозейство, брехливость, обман, насилие не приветствовались. Главное, найдены следы по искусству увлечения людей за собой. При всей их разности, они приспособлены к нужной ситуации. Учитель, как правило, ценил в ученике постоянство. Основным правилом человека стало благо для всех.
Васёк следит пальцем по тексту, запечатленному на выломанной фанерной стенке шкафа.
- Кажется, в то далёкое время мы преодолели границу мифа, строгой мысли и чувств.
 Для чего?
 Чтобы укрепить посредством христианства свои позиции.
«Но означают ли эти находки в христианских рукописях следы древнего ук-репления отношений между людьми?»
Всё пока говорило в пользу того, что непризнанные церковью места со строгой мыслью в документах являются началом чего-то нового, зарождающе-гося. Васёк ломает с жадности к чтению глаза, щурится.
Лицо, казалось, немного подцвело от переживаний пятнышками зелени. И он уже давно не слушал, что говорила Собачкина, потому что считал  данную минуту превыше истины, которую второй раз постигает, и кроме неё: мол, ни-чего и никого нет. Только время от времени вскидывал над головой руку, как бы в знак того, чтобы не беспокоили больше по пустякам.
- Видимо, ответ на вопрос: «как строгая мысль и чувство перешли границу и соединилась с мифом», найден.
Где?
Здесь, в «Великом писании…» – основе религии христиан. Поиск древних правил на рукописных фрагментах о том, как лучше строить отношения в кол-лективе, оставляло всякий раз на его лице прилив багровой свежести, силы и сострадания.               
                XI
- «Разглядеть памятник древности - дело непростое. А объём текста огром-ный. На пути к знанию лежат свыше тысячи трёхсот страниц «Великого писа-ния» - так подсказывают учёные со стороны.
- Конечно. Представления людей о правильности жизни разные были. Умели они себя искусно защищать и в споре, и действах. И этот ход двигал народы вперед. - Васёк потёр костяшками пальцев лоб. Жирная кожа удерживала влагу в ложбинках лица. Он поднапружил губы.
Жидкий огонек жадности плеснулся в глазах.
Над изболевшимся вопросом уже кружились новые стайки мыслей: что, как лучше поправить да повернуть, чтобы люди прислушались и пошли за тобой не по бумаге или рангу, а по сердцу. Мучая последнюю мысль, он прощупывал ее зерно. А оно вызрело неожиданно, будто в нищенском платье.
И Васек силился, напрягая последние жилы в висках, его ухватить. Но вот искра снова метнулась в голове, а с облаков ей почему-то откликнулась молния, в чем-то похожая на искорку веры и надежды в голове, только побогаче голо-сом и силой. Кувыркнулась по небу, а осела в памяти - мысль. Следом прокра-пил дождь.
 И Васек начал поспевать умом: «Заронить живинку в душу человека – вот что, стало быть, на нонче важно».
- Да еще, чтобы она с душой не расходилась. Государыне поболе бы с этими разговорами заходить в наши семьи да школы. Для поддержки духа, стало быть. А уж мы-то не спасуем, займемся плотнее поиском немудрящих и выгодных идей. И народ поддержит.
 И все тут: и задор, и восторг в нем говорит, а глаза смеются до слезоньки-радости несметной. Шутка ли дело: не один он так думает…
Собачкина возится около стены с обоями. «Распорядиться своими средст-вами как люди не умеем. Какие из нас строители жизни? Козни мы божьи, вот мы кто!»  У самой голова ниже плеч, бусы на уши заползли.
- Даже представить трудно: как заниматься древними пластами в одиночку? Просто чеканёшься! Надо же было набраться мужества, чтобы такие знания на волю Божью выпустить, которых и не видел никто больше тыщи с лишним лет? Рехнуться можно!
- Думаю, что для сочинения такого уровня и объёма по тем меркам понадо-бились великие творцы. Они, очевидно, обладали огромным опытом. Не чня нам, тенетам! Подай-ка мне твой кусок обои! что там сказано? – оторвал голову Васек.
Собачкина передает часть не поклеенного клинышка и смотрит на часы.
 - Работаем, работаем, а время, как будто…
- …и времени, как будто не замечаем. Нам всё нипочём,- он погружается в размышления вслух с укрепившимися силами…
 - Ни минуточки не сомневаюсь, данные основаны на хорошей сладке дел. Но выгодно ли, скажем, сектам, с которыми церковь поддерживает отношения, обнародование подобного знания? С раскрытием тайн теряется вера в некое Божественное чудо. Вряд ли Святой Отец потерпит такое откровение у себя под носом.
А ведь здоровое руководство коллективом и сегодня некоторым организа-циям несёт пользу. Более того, помогает побороть хозяйственную неразбериху. Так получается, если по-деловому взглянуть на этот вопрос. Поэтому обнару-женные данные с примесью мифа требуют дополнительной обработки.
И мы с этим обязательно справимся.
…Труп брата пока не обнаружен. О похоронках родня молчала. Только но-вость об убийстве росла и ширилась, как речной туман и сон. Васёк присел ближе к столу. Косой луч молодого солнца заиграл на подоконнике с тенью проснувшегося кленового листка.
Сотрудников ещё не было, и потому раздирала тоска поработать ещё с чер-новыми останками, которые теперь возымели отношение к жизни вообще и смерти брата, в частности. Не разгаданная до конца тайна древних, будто за-пустила в его мир заново свои лапищи и не хотела отпускать. Поэтому снова погрузился в чтение, преодолевая сомнение и боль по случившемуся в его жиз-ни.
- Некоторые данные, как подтвердили лабораторные испытания на дальних землях от союзян, оказались намного старше, чем сочинения авторов, вошед-ших в «Великое писание…», и несут в себе опыт более древних царств. «Об этом говорят и учёные, изучающие такого рода писания…».
«Их формы выражения мысли и чувств во многом подчёркивают дух несо-вершенства человека. Так в XIX веке стала развиваться в художественных тек-стах мысль о непротивлении злу, о самосовершенствовании себя и форм подачи материалов.
Теперь дух критического реализма наполнял сердца Толстого, Достоевского, Бальзака, Стендаля, Диккенса, Чехова, Гоголя, Щедрина…
Во второй половине XIX века стала приветствоваться форма регистрации внешних фактов, подробностей. Это казалось менее искусственным в обработке новых знаний и более натуральным».
 - Но это может означать, что источники запечатлели какой-то особый мо-мент развития отношений между людьми. Люди приспосабливалось к ситуации вместе с опытом, и это отражалось в источниках.
Он посмотрел куда-то в окно, понаблюдал за играющими зайчиками, и снова воткнулся в черновые строчки и отодвинулся на века во времени, чтобы, как на духу, поговорить с голубеющим небом…
«Вот тут учёные могли бы искать ответ на вопрос о здоровом руководстве Христа командой учеников. Это и есть отправная точка.
Отсюда начались истоки культуры.
Появилась редкая возможность заглянуть в тайные уголки древнего учения, посмотреть, как происходило удивительное превращение мысли и чувств в де-ло. Это было то недостающее звено», - читал, цитировал и размышлял Васёк с расстановкой, - которое могло показать обществу, как выглядели правила и во-ля человека по увлечению людей за собой на ранних этапах христианства.
«Церковь, Бог и миф до сих пор служат основой христианской религии. Церковь и сегодня не намерена отказаться от мирового господства, а значит, её верхушка не допустит полного сближения науки и религии. А чужие работы им нужны были для того, чтобы уничтожить, затормозить продвижение мысли».
«Бухгалтерша тоже верующая. Уж не пособница ли она действительно пре-ступникам? Мораль у неё с учением твоим, Христос, разошлась. А пока куда от Собачкиной денешься? Лишних сил нет, а лямку кому-то тянуть надо».
- Не должно быть, чтоб много было расхождений с беловиком работ, - ка-кое-то чувство подтолкнуло Собачкину высказаться. - Число да часы только подписала… больше ничего… Со знанием дела всегда относилась я к вверен-ному имуществу.
 Подумаешь, четыре циферки подписала… Да и не такой уж от этого огром-ный вред науке.
Просто писать не на чём было. Хоть на голяшке чернилами. Просто голова была утопнута в производственную необходимость. По цеху с коллегами я ни-когда много не спорю, а тихо и скромно делаю своё дело; со всеми согласная, просто имею собственное мнение. Иначе бесперспективно западать душой при выборах на должность генерального директора. Неча ко мне тогда и приставать: я вся в карьере. Работать не захотите вместе, уйду.
Может, в этом и есть моя вина?
- С этим мы как-нибудь разберёмся… Ты скажи лучше, голубочка, как ты без ведома коллектива чью-то чужую просьбу выполняла: копировала, не спро-сясь… Как бесконвойница действовала… со своей меркой на уме… Работы мои, вижу, заранее готовила для отправки на тот свет. Допустим, что брата по ошибке убили, а копии-то, зачем с работ снимала?
Собачкина отвернулась с посеченным голосом:
- Неужто, дураку, легшее бы стало от того, если бы знания все пропали? Не приведись случай, себя выгородить тогда нечем станет. Ситуаций в жизни мно-го, а копия всегда должна остаться. Сколько могла скопировала, остальные не успела…
 Скажет тоже, как в лужу фукнет. – Собачкина подняла голос, - как это на тот свет отправить хотела? Ещё по этапам из-за этого не моталась. Неужели по мне можно подумать, что я дочь обшарпанных родителей, товарищ гражданин директор?
- Ловко же тебя эта секта ошпарила – «Кетемоновы мужчины!» -  достука-лась, докрутилась перед ихними батюшками задом.
- Разве знамо: убийство готовится, я бы пошла на мокрое дело? Но ведь Бога на батюшек променять нельзя. Может, не им, а Богу так было угодно слу-читься…
- Повяжет вот тебя прокуратура или психушка, будешь знать, как своебыш-ничать, - показывает сколотую дощечку. - А тут вообще отсебятину добавила, а говорит, окромя цифр, ничего не вписывала.
Погляди, что пишешь: «…в самом центре христианского памятника народу обнаружены свидетельства о роли «мучителя». Я писал: «о роли учителя, лиде-ра».  Имел в виду Бога, Христа и его отношения с командой.
И слова «народу» не было.
 Пишу о том, что начальство активно вникало во все сферы людей. Благода-ря знаниям учителя, малочисленности коллектива - команда была легко прове-ряема. А ты пишешь, что команда была глубоко промерена супостатностью.
Экая неопрятица!
Я говорю дальше, что отмечается широкий круг знаний и умений у членов команды. А тут вообще ни в одни оглобли не лезет: «…обнаружена двусбруй-ность членов команды». Дальше: «отмечается доходчивость передачи сообще-ния, но они обладают сложной сочетаемостью тем, напластованностью друг на друга. Построение текста из-за этого осложнено». Ты же указываешь, что со-общение обалдело от лажи и комбикорма…
 Осатанеть просто можно!
- Хоть режьте, хоть голову открутите, не помню, откуда такое? Сроду уче-ники Христа с комбикормом не связывались,- изучает текст.
- Индюк тем более не помнит. Написано же: «ученики к учителю не раз об-ращались за разъяснением сообщения, несмотря на его кажущуюся простоту». Тут вставлено, будто они обращались к учителю со стеснением и так далее. У меня: «непринуждённый характер  контроля над командой, а также быстроту принятия решений подсказывала практика».
У тебя: «отмечен шапочный характер плана, а также скорость обвешивания решений, подсказанных романтикой». Кроме того, я пытался провести мысль, что именно так могли выглядеть моменты искусного увлечения людей за собой в те времена. Но ты, как топ-нога, пишешь, будто таким неприглядным мог быть пример в момент возбуждения христиан.
Ну, прямо извращенка какая-то! – Он исподтишка улыбнулся.
- Оправдательное что-то в голову сейчас зашло, а тут мух с три беса чуть было в рот не влетело. Говорила вам, отхожие ямы подальше от коридора об-щего пользования выкопать надо было.
 А то территорию метим неграмотно.
Налоговики и так нечасто к нам заходили, чего их отваживать лишний раз?! Не поймёшь, что вперёд – то ли ручкой филигранные формы выпячивать, чтоб покрасивее слог гляделся, то ли мух пасти.
Васёк, уставши, переходит на шёпот.
- Но зачем церкви сомнительные секты? Публично она их сторонится.
На деле же сработали заодно.
 «Слепая вера, конечно, соблазнительная вещь для объединения интересов, но за этим должно стоять что-то ещё, например, другие секты, образующие единую сеть. Положим, общество «Кетемоновы мужчины» занимается сбором сырья для английской секты «Одинокий паренёк».
Это большая международная организация христианского толка. Её предста-вительства во Франции, Швейцарии, ещё где-то. Их тайный партнёр – «Обще-ство Справедливого Якова».
Они протестанты.
Штаб-квартира – в Пенсильвании, федеральный штат Америки. Известно, что все они занимаются, кроме культовых отправлений, добычей эликсира мо-лодости. Так называемого «Амитропина». Разработка днём и ночью стволовых клеток для омоложения организма человека находится также под их контролем. Это их хлеб. Вадикан давно хотел продлить жизнь старательным священнопос-лушникам.
Несправедливо.
И вряд ли ему нужно другое сближение со строгим знанием, готовым рас-крыть тайну искусства влияния Христа на команду. Для них оно даровано Бо-гом. Правда покоится не на строгом знании и улучшении воспитания, а на вере. Хотя повысить преданность подданных не отказался бы. При такой расстановке сил многое проясняется, но пока не всё. И без возвращения к останкам работы, что-либо предположить трудно».
Каждая деталь становилась теперь более значительной и тяжеловесной, чем тогда, когда писал. Да и то пришёл к изучению христианских основ только по-тому, чтобы понять историю основных, уже найденных им шагов по влиянию человека на человека, чтобы добиться цели. Теперь, после соприкосновения с черновиками заново, эти тайны как бы ожили дважды, осветились опытом предков.
Иисуса и его команды.
«Новое в знании жизни пробивало себе дорогу. Они стремились его всячески отображать. Формы передачи информации постепенно менялись. К началу XX века религиозные и светские тексты развивались в разных плоскостях.
Литературные светские тексты у некоторых известных авторов упрощали форму преподнесения знания. Предметы расчленялись на элементы. Они ком-бинировались и отражали не реальность отображенного мира, а процесс созна-ния. Так было у Ф.Кафки, А.Рембо, Гуссерля, Фрейда.
Экспрессивная форма становилась в моде.
Религиозные же формы больше придерживались старых канонов. Как из-вестно, форма во многом зависела от идеи, различных философских течений и т.д. Учитывался также интерес читателя. Поэтому популяризация знаний худо-жественными средствами часто зависела от периода развития человека и обще-ства».
 За окошком компании выгуливал молодые утренние силы ветер, а на крыше офиса плясали пятнистые зайчики, отброшенные тенью дерёв; будто подго-няемые ветром, торопились на встречу задневавшемуся месяцу вместе с дыха-нием лёгких испарин земли. И мысль гнездилась где-то среди них, почти ясная и полная. И не терпелось Ваську её поймать.
«Но почему передовые взгляды на мир и мифы так ярко вспыхнули в мо-мент слаживания людей в команде?
Не совсем понятно.
 Некоторые думают, что причиной перехода границ послужили кривотолки сект, которые господствовали в тот далёкий период. Например, модной догад-кой о происхождении мира славилась школа гностиков.
Они считали, что многие проблемы можно решать с помощью проверенной мысли. Другие оспаривали этот взгляд. Мол, ни Бог, ни его ученики не испы-тывают в этом нужды. «Бог творил руками учеников». Их же противники счи-тали, что миф лежал в основе творчества Христа. Ведь так, Христос? Так! Не-пременно так…»
Положение, в котором в тот или иной момент оказывались люди из команды Иисуса, когда сторонились правил, были на грани краха.  Как, собственно, и Васьково. До настоящей истины он ведь так и не докопался. Ещё тогда терри-тория поиска доказательств расширилась. Он подытожил уже негромко:
- Боже, если зародышем «Великой книги…» стали мифы, то философские школы того времени не могли наглядно и строго объяснять жизнь, не опираясь на миф, чувства и помыслы верующих. Чисто Божественное происхождение «Великого писания» было тогда отвергнуто.
- Особой пользы и справедливости бы это не принесло, Васек. Сам подумай: миф не лучшее доказательство для верующих, а строгой мысли без мифа просто не существует, - откликнулось из памяти одно воспоминание из глубинки прошумевшей толпы.
 «Однако поиски в этом направлении мало что могли объяснить. Учёные, ночевавшие на этой идее, должны были признать, что, очевидно, ошиблись с предположением о переходе границы. Не могли быть одни мифы причиной по-явления культуры и высокой расторопности людей в команде».
«Эта мысль рушилась на глазах». Так утверждали и авторы этих мыслей, по которым в который раз бежали глаза Васька.
 «Великое писание…» ясно говорило: миф в чистом виде мало что имеет общего с древним памятником христиан.
- Что же произошло в те давние времена? – опять задавал вслух  себе загад-ку, которую до него пытались решить многие исследователи и мучился с отве-том. – Что заставило людей создать «Великое писание…» и на протяжении ты-сячелетий следовать ему? – он по нескольку раз в день тогда пытался подойти к этому вопросу, но ответа всё не было. - Помимо первозданной природы разви-валась и другая - творение рук человека.
«Процветала мощь человеческого духа».
Когда Васёк израсходовал последки сил на материалы «Великого писа-ния…», то обнаружил, что Бог и его ученики сообща вырабатывали цели, ста-вили задачи, уточняли детали, отбирая по зёрнышку всё ценное и полезное для человека. Они постоянно жили в тесном контакте, с чем-то сверяли свои мысли. И это казалось более чем справедливым и великим делом. И об этом он тоже читал.
 «Каждый член команды Иисуса обладал богатыми волевыми качествами, человеческими возможностями и мог служить примером большому сообществу людей. Жителям оказались не чужды дела и помыслы духовной команды.
Вскоре между ними укрепились доверительные и тёплые отношения. Их идеи нашли отклик в сердцах многих жителей. Отношения в команде были бо-лее благоприятными, чем за её пределами. Они сообща быстрее выявляли мно-гие противоречия. «Сами были примером подражания окружающим».
Это был бы настоящий ключ к разгадке тайны.
Опыт о том, как составить план действий, напоминал не что иное, как осо-бый шаг превращения чувств и помыслов в дело.
«А миф разве не мог как нельзя лучше служить выстраданным образком ху-дожника для закрепления и обогащения подвижнического опыта - его сохране-ния, уточнения и порядка передачи?» - теребился вопросом Васёк.
«Выходит, что мог. Над наболевшим вопросом работал христианин, худож-ник и строгий мыслитель. Это утроило силы на узком месте проблемы. Так слово каждый раз оживало в глазах то одного, то другого, то третьего человека. Жизненная и хозяйственная опора, таким образом, становились прочнее. Стро-гая мысль и чувство слились с религией. Вымученные ступеньки правды легли в основу искусства активного увлечения людей за собой, деланья истории их руками».
Он потирал ладошки, будто радуясь какой-то необычной находке, которую только что обрёл и продолжал вчитываться в останки текста, пробелы которого теперь восполнялись как бы сами собою, без особого напряжения мысли, со-провождая каждый узловой момент сломанной морщинкой вдоль впадины его глаз.
Собачкина, обернувшись на коллегу, поняла, что большую часть времени она проговорила сама с собой, и ему в его наслаждении больше не мешала. Ва-сёк в знак одобрения изредка ловил её бегающие глазки. Но ему все время каза-лось, что они его все время поджидали где-то в засаде, перебегали перед ним дорогу.
 И ему делалось от этого тошно.
- Кроме того… - рассуждал его полуголос, запрокинув, похоже, голову к не-бу, - кроме того, видна метка «когда и к какому времени» что-то сделать в ко-манде – все мысли носили практический характер. Личный опыт работы с ко-мандой, плюс «модная философия того времени» и производство знаний о себе давали мощные силы к выживанию. А философия и была самой строгостью того времени. Строгость соблюдения религиозных канонов также важна церкви и верующим.
Ученики тянулись к учителю.
Почему? Что в нём так привлекало?
Ведь творить чудеса не было главной целью Бога, а только служило для за-крепления мысли, - теперь Божественная тайна как заново интересовала его.
 – «Один миф действительно не мог лежать в основе религии».
«Было не раз замечено, что у современных коллективов есть общее с твоей командой, Иисус. По сей день добро и порядок служат обществу.
Личность многое решала.
Так человеческое, хозяйственное и популяризаторское было положено в ос-нову команды. Наличие крепких и тёплых отношений между учителем, учени-ками и населением – это был следующий шаг в достижении успеха», - так дер-жал он совет с великой силой слова и возвращался к свербевшим вопросам об убийстве брата.
- Связь предателя с заграничными врагами несомненно существует, обронил он вдруг слово. «Они дотянули щупальца до моих работ». Просто не мог по-человечески представить: как брат, с которым почти бок о бок прожил жизнь, с которым делил буквально последнее и который его постоянно посещал на ра-боте, с которым вместе испил горечь переворота власти в стране, мог пойти на такое предательство интересов?
«Это слепая вера людей виноватит, обида в людях живёт. А разве не обидно за брата, за всё, что делаешь как лучше, а складывается - из рук вон».
Забот по ноздри.
В перегибах ближнего гнездится болезнь, и нету сил, чтобы сладить с ней вскоре. Казалось, что всегда мешают думать: шумят, переспрашивают. Он по-стоянно ощущал на себе сопротивление какого-то чужого материала, разгово-ров людей…
Васёк поглядел на сотрудницу. Та сиротливо улыбнулась. «Неужто теперь одного служения Богу людям мало? А как в себе себя же прежнюю побороть… где таких ходов понабраться?» Будто так говорили её глаза в этот момент.
 - Ну, что ты застыла с куском обои, как растяпа? Может, ты себе мешаешь заниматься производством мыслей? Например, таких, как надёжнее приклеить эту чёртову полосу?! Я-то уж, ладно…- идёт к выходу и приоткрывает дверь; из-под застрешины слетает оборванная пожухлеть листа и свёрнутый клинышек бумаги. Он отряхивается, как собачонка, на всякий случай.
- Что же мне теперь: убечь, что ли? Тогда ухожу!
- А вы не нервируйте генерального работника! Текст искалечили, так, что слова по всей голове сыскать не могу, - поднимает бумажный оборвыш.
- Прямо-то дело! Доколе вам ещё бузотёрить-то можно, с верной работни-цей? Я и так без выходных и выпендрёжек с вами раскалякалась. Али я повеса какая, со мной так разговором водитесь? Я разве отказывалась когда от того, что ваши работы прозевали по беспечности.
С любой скотиной бывает.
Но нельзя же до бесконечности метелить женщину, тем более с преуспе-вающими возможностями главбуха!
- Не трогай её?! - а сама текст безалаберно переписала. Пару страничек с чистовика на машинке скопировала и те по туфелькам развела. Хорошо, что го-норара за это не попросила. Ну, не серчай! – лицо его чуть розовело.               
                XII
Собачкина лезет под стол, крышка сбивает аккуратную булочку волос на бок, но та все же выдёргивает несколько свёрнутых листов из-под шатающейся ножки.
- Если хотите, тогда возьмите и эти… Шутка ли: убийство произошло…
Богу не служит, себя в рукавицах не доржит…
Всё из рук повалилось. Но верующий в любой обстановке творит. Служит, доржит себя в узде да при церкви держится. Даже превосходит культуры пред-шественников… Вот и мне хотелось ваш черновик от руки переписать, что уда-лось, то и перечирикала, поскольку мотался, как пьяный, стол. Пришлось вре-менно починить подручными средствами. К тому же не каждый догадается ис-кать там останки рукописи.
- Во-още! Это неслыханная дерзость! ну, о-очень приплюснутая особа!
Я давечи думал: верующий - лучший контролер воли, целых хозяйств. А те-перича вынужден думать по-другому. Кажный из нас за нами недовоспитками и недоучками должен глаз да глаз иметь. К примеру, государыня обязана следить за порядком, чтобы мы развивались лучше в хозяйствах, а мы за порядком про-хождения идей, чувств перед нами должны в оба глядеть.
Мало ли какая чепушатина в голове кажного господина заведется.
Иначе увлечь за собой народ на подъем небольших хозяйств не получится. Люди захотят есть, а ты им будешь байки травить о красоте людской? Так что ли? Один плохо себя страхует от неудач.
Требуется коллектив.
Васек на мгновенье представил:
« …а что если вот так на всех участках работ контроль произвесть, ну, ска-жем, за кажным из нас? Как за Нинком, например. Власти с самых верхов нача-ли бы, а мы подхватили. Вот так бы и происходило, чуток разве погромче да посодомистее было бы, а?!
Только без перегибов бы… Изучал, изучал Нинка, а опыта в отборе работ-ников, так и не накопил. Седин только нажил.»
Уголок его рта тронула невнятная ложбинка. А у самого истока образова-лась тотчас ямочка на щеке, переросшая в канавку. В глазах минуту, другую пристыло сомнение. Смешинка налилась румяным пятнышком пота, и земля-ничными каплюшками поползли, растеклись по щеке, по всему лицу, будто ве-ликую ношу сомнений скинул с изломанных плеч.
Приспело самое время догляда за всеми хозяйствами. Государыня все еще раскачивается с этим вопросом. А от жизни все равно никуда не деться. Гля-дишь, и у команды на местах появилось бы больше заделов. Конкретика - как поспособнее, по сердцу решить поднятые новые идеи по небольшим хозяйст-вам. Навалились бы всем миром – от государыни до города и глухих выселок - и одолели бы задуманное.
 Пока с этим кишка тонка.
 Но есть любовь к труду. Вера в государыню вселяет в людей уверенность.
Выдернулись носы с насиженных мест, словом, взглядом схватились, и по-неслось… Защелкали кнопки приборов, замелькали голубыми молниями экра-ны, сорвались в голос телефоны – и айда опрометью цифры метать по бескрай-ним просторам мозгов, по ушам и косым глазам сотоварищей по службе. С го-готом, едкой насмешкой, с размахнутыми в крике ртами – лишь бы задор, раз пойманный на лицах, как можно дольше не увял. Бывает, и словом к стенке прижмут.
Одно спасенье, одна заступа за спиной: сердца у всех молодые – выдюжат!
- Чудо, а не человек… как-то по-птичьи произнес Васёк, сложив ястребиным крылом бровь.
- На нервах-то не знай чего можно нагородить о привлекательном человеке, - глухо отозвалась Собачкина.
- Собрался давеча проветрить помещение, а между косяком и дверью пере-гнутые вчетверо листки выпали! Переписанные набело остатки  моих работ! - показывает. - Вот, полюбуйтесь на своё производство, мышиная голова. Взять бы эти листки да оболтать все уши, чтоб не баловала!
Ух ты, муси-пуси..!
 Коллега бросилась в слёзы.
- Ну, не хнычь у меня, пёсынька! Больно уж карахтерная. С такой характе-ристикой, а ещё отбивается… ты ей слово, она те два.
Содомная личность. Буянка!
А главное, какая духовная нагрузка на строителя новой жизни!
Собачкина наматывает слёзы на рукав и кажет Ваську язык, и он тут же во-ткнулся в текст обнаруженных листов, вроде бы и не было стычки.
«…Речи служителей изрезаны, подправлены древними религиозными кано-нами, по которым они жили. Как только знания приобрели религиозную форму, мысль превратилась в веру, теперь все больше требующую доказательств.
Мир-то меняется. Это было настоящее чудо.
«Великое писание…» – огромный райский сад в центре мира, сотворённого из хаоса. «Великое писание…» – одно из чудес древнего мира! Кроме того, бла-годаря животворящей заботе Бога и усилиям его учеников появилось ещё одно чудо, - знание и его постоянная сверка со временем.
Всему этому христианство обязано расцветом».
«Были времена, когда духовный мир личности не был сопряжен с реально-стью, как у Пруста, Джойса. Раньше сознание читателя откликалось на факт. Мысль была равна ему, позже мысль стала отталкиваться от факта, уходить в размышления.
Здесь соединялось настоящее, прошлое и будущее.
Получалось, что предшествующее в памяти больше самого факта. Сознание отрывалось от факта, и форма выглядела как спонтанный поток мысли.
В XX веке многое было наоборот. Во главе идеи – новая активная личность. Она как бы включена в творение истории. Человек человеку друг, товарищ и брат.
В последние годы тоска по этому феномену возобновилась у некоторых ав-торов, и читатель потребовал от него кроме всего прочего более строгого под-хода к событиям и действиям героев. С появлением новых условий в жизни общества появляются строго рациональные идеи и чувственность подачи с точ-ки зрения форм. Доброе, как и в прошлые времена, становится мерилом этих отношений».
Васёк продолжил поиск форм в этом направлении. Зачатки шагов по искус-ству увлечения команды за собой, его улучшению обнаружены всюду.
«Когда ты, Иисус, узнаешь о совещании против тебя фарисеев , то удаля-ешься от них, помогая людям, которые следуют за тобой, и запрещаешь им распространяться по этому поводу. Таким образом ты, Бог, подыскивал себе людей годных для обучения, контроля за поведением, подмечал их способности и доброту».
Васек и раньше на этом месте был несколько удивлён подробностями дета-лей. Если человеческое, доброе и деловое было всегда рядом у Иисуса, то дру-гие силы, влиявшие на успех, могли меняться местами. Многое зависело от си-туации.
Его мысли уже превращались в голос.
– Мы были где-то на полпути решения проблемы. Всё сводилось в «Великой книге…» к тому, что Иисусу и его команде была известна строгая нить правил: сначала подумать, обсудить, потом указать.
И всё с чувством.
 По сути – Иисусом был изобретён животворящий паспорт по искусству ув-лечения людей за собой.
Это вело к успеху дел.
 А раз нить исполнения правил была гибкой, значит - приспособленной к общему благу, ориентировалась на рациональное зерно и переживание человека, то и польза была высокой.
 Поэтому памятник христианству дожил до наших дней.
Казалось, он нашёл ответ на поставленный вопрос. Благодаря мысли, искус-ству правил поведения в быту и труде, их поэтическому пересказыванию друг дружке, зародилась на Земле культура человека.
 «Видимо, при розыске убийц, должны столкнуться с достаточно высоким уровнем слаженности дел.
Коллектив – высшая воля человека! Сплочённость команд – не менее важная ступенька в их развитии.
А, значит, не одна секта - «Кетемоновы мужчины» решает тут дело. Ранняя команда имела единый центр руководства во главе с Иисусом. На сегодня рели-гиозным лидером христианства является Вадикан. Именно Церковь сегодня, как никогда, нуждается в укреплении своих рядов. Недоверие к религии за по-следнее время появилось не только у мирян, но и у священнослужителей».
- Кругом одни ужи и прохвосты. Им работу даруй, а они норовят на ней подрывной деятельностью заняться, - высказался, не утерпев, даже не посмот-рел в сторону Собачкиной.
- Не говорите: озямки просто!
- Покойный брательник к бухгалтерии всегда как к спутавшейся холере от-носился. Ни денег, ни бухгалтеров не признавал.
- Ну и насвистеть… кучу хорошую с Татарской горы. Прости Христа ради! Можа, об убиенном так городить нехорошо…
Пока Васёк разбирался с Собачкиной по поводу возникших разногласий, сотрудники гоготали на рабочих местах, и жизнь легла полупривычной стёжкой. Собачкина второпях смотрит на часы, сдёргивает недавно пошитый пиджак с гардероба, чтобы приступить к прямым обязанностям, но плечиком задевает за гвоздь. Треск рвущегося сукна заставляет Васька, потом главбуха вздрогнуть. Он, как настоящий джентльмен, спешит на помощь и тут к великому стыду обнаруживает: из разорвавшегося плечика пиджака торчат, переломленные фронтовым треугольничком, недостающие рукописные листки его работ.
- Совсем уж прихаметь можно! И лучше не пищите у меня! - хватает с ви-севшего зеркальца для бритья опасную бритву, распарывает второе плечико и обнаруживает в ватной подкладке ещё несколько страничек.
- Да что же это такое делается, люди добрые? - Из-за перегородок под самой крышей показались любопытные глаза сотрудников. - Весь костюм располоса-тили! В чём теперь на глаза покажусь?
 Ко Дню рождения шила.
- Просто в уме не укладывается! Мои рукописи, можно сказать, производст-венные знания, на модные плечики оприходовала! Рукописи, понимаете ли, продала в бандюшатник, а на вырученные денежки костюмчик отстряпала. Можно сказать, весь коллектив без куска хлеба оставила.
 Гнать тебя отсюда шалогой надо! Часть листочков хранила в плечиках, чтобы мы не нашли, а в нужное время они бы оказались под рукой. Ну и ну!
Собачкина в истерике.
- Позвольте с этой дискуссионной мыслью не согласиться и вынести вопрос на круг голосов. Я честно, как могла, спасала от разных дармоедов учёные на-ходки, чтоб те не скоро дозебрились до них, а он меня – гнать. Можно сказать, частичку доказательной базы сохранила, а то кто поверит, были ли вообще ра-боты-то?! А меня за это взять ко псам и выкинуть, за здорово живёшь?
Теперь уж поздно руками махать.
Я как - никак производственное увечье ради науки понесла, а мне все нер-вишки и модный костюмишко испохабили. В политсовет партии буду жало-ваться!
- Ну, рай, немножко виноват… предположения сделал, служебные полно-мочия как-то перевесились, думать заставили неукоснительно, вот и они взяли верх над дисциплиной, ну и беда теперь! На производстве, брат ты мой, не такое бывает.
- Какой я вам брат? Я женщина!
Совсем уж ориентацию потеряли.
- Ну да. Понять, наверное, обоих можно, оба хороши. Наверное, брательник мой также торопился, вот и посеял листики, а вы их цап-царап - и сохранили для потомков. А в самый торжественный момент тут же преподнесли чужому коллективу… Даже почерк время не тронуло, и бумага уцелела. Теперь мы с этими неопровержимыми документами всех убийц со свету сживём, верно? И с вами сорок раз на дню помиримся от нечего делать, так, что ли?!
Васёк умолкает, вчитываясь и перекладывая рукописные мысли.
«Похоже то, что произошло в ту эпоху, объединило команду и общество, вдохнуло в их существование жизнь.
Мы на верном пути.
У тех, кто убил, очевидно, возникли проблемы в команде, и по возможности они хотели выйти из ситуации беспроигрышно, сухими из воды.
Да, но полезно ли это? новая ли это ступенька в развитии человека?
На сегодня есть, пожалуй, одна из мыслей, которая объясняет, как развива-лась жизнь, выросшая на христианстве. Всё указывает на то, что переход гра-ницы человеком от мифа к строгой мысли зародился вместе с искусством и ве-ликим чувством увлечения людей за собой. «Человек все время приспосабли-вался к обстоятельствам».
В тот момент, когда загадка оказалась разгадана, исследователи натолкну-лись на археологическую находку, которая «грозилась разрушить всё». Найдено писание, тайное и сокровенное, которое пока не признано церковью. Датировано вторым веком нашей эры и обнаружено в пещере на территории Египта.
Утерянное и спрятанное от глаз человека, оно пролежало в земле более ты-сячи пятисот лет.
Это была рукопись от Иуды Искариота.
У некоторых учёных появились странные предположения. Что может хоро-шего поведать человек, который предстаёт в древних рукописях как предатель, что выдал за деньги своего учителя – Христа - римским властям?
Какой благовести от него следовало ждать?» – Васёк глазом пас Собачкину, которая уселась чинить рукав. После этого понемногу успокоился, и его мысль снова начинала оживать.
«Может, «Великая книга…» вовсе не является памятником древности, кото-рый учит порядку? А вместо него есть свод жёстких сектантских правил пове-дения человека, которые держат население в страхе во имя корыстных идей, чтобы заправлять миром от имени Бога?
Но признание в предательстве Иуды, как отмечают многие, очень трога-тельно: Иисуса предал один из самых близких его друзей. Однако он предал Бога по искреннему требованию Иисуса». Васёк штудирует документы, не веря в уловку Иуды, покачивая головой, и голос из него вырос наружу:
- Иуда пишет слогом верующего в чудеса человека.
Ведь так?!
«Такой подход не требует посредничества священника между Богом и хри-стианином. Получается, что главная наша проблема не страх или нужда, а не-вежество, которым больно общество. Тогдась получается, что лучшим спосо-бом решения наболевшего вопроса о Христе является не слепая Вера в религию, а её познание с учётом складывающегося момента.
Иисус, что он делает? Приносит себя в жертву.
Этим поступком он дарует Иуде знание, с помощью которого можно ликви-дировать невежество, совершаемое самим Иудой, а вместе с тем познать себя и Бога, и оставить знание об этом потомкам. К этой мысли мы все пришли давно. Это разумное представление, которое подтверждает искомое зерно в идее Хри-ста».
Ученые пришли к выводу, что Иуда не только трагическое, но и героическое лицо.
 С просени глубин неба сошел долгий, но чистый голос. Васёк подумал: чей-то затейник от ЖКХ к проводам на столб поднялся, будто поймав чужие мысли, оттуда вещает:
- Команда - в ней было двенадцать человек – не мёртвое тело, а живой орга-низм, которому присуща и крайность.
- А в данном случае – критическая ситуация в хозяйствах, в котором оказа-лась команда. И, как следствие, предательство, трагедия и героизм… Тут важно не переборщать с личностями… А Иуда, возможно, он не был каким-то, пёс поймёт, отщепенцем в команде Иисуса? Но двойственность положения, в кото-ром оказался Иуда, неоспорима, - отвечал будто ему Васёк.
Свежие сообщения о находках Васёк сопоставляет с ранее изученными. Бо-лее того, идею Христа он же сам, очевидно, рассматривал, как практическое воздействие на конкретную ситуацию с целью её изменения в нужную сторону и воспевания воли. «Многое и полезное с того времени сегодня используется. В этом русле думает  теолог Тахтамышев. Он идёт от мудрых положений религии к их оживлению»…
- Это путь понимания человеком мира, снова слышит Васёк реплику с ули-цы.
- Это само собой. Иуда поступает избирательно.
- В «Великом писании….» Иисус учил о заботливом отношении к хозяйст-венной жизни человека, о богатстве, труде, благополучии…- прошипел, как пропел Васек.
- А вот Собачкина, нарушила она Божье правило или нет?
Допускаю, что она не могла заранее об этом нас предупредить. Растерялась, не успела…
Вправе ли я в таком случае оспаривать её виновность?» Но, возможно, кто-то науськал её на это дело, и она сбилась с пути? как много намешано тут раз-ных вопросов. Разом по Собачкиной не принять решения, пока не отлежится мысль, не устоится ее поведение. И снова Васёк вчитывается в свои пометки на разных частях предметов.
«До недавнего времени вопросы, которые находятся в цепочке, как бусинки, мало кто признавал. Один из известных учёных, например, Лари Беркит утвер-ждает, что в «Великом писании…» более семисот стихов упоминают о деньгах.
Матфей, говоря о втором пришествии Христа, заикается о способностях че-ловека. Горальд Бермен напоминает нам о десяти Божьих заповедях… Профес-сор благовестия Эсбургской семинарии Роберт Коулман признаёт существова-ние главной мысли, влияющей на творение благ.
Церковь же предлагает изменить людей, а затем, мол, как следствие, изме-нится мир.
Иисус указывает своим ученикам на важность самого человека в команде и на работу с ним. Директор международного научного форума Гейдельбергского университета Михаэль Велькер, доктор богословия Петер Циммерлинг, про-фессор отделения славистики этого же университета Хорст Юрген Герик заго-ворили о важной роли в религии сообщений, опираясь на которые, Иисус вёл проповеди».
Васёк, откинувшись на подушечку из сушеного сена, посмотрел куда-то в окно, казалось, пожинал плоды прошлой жизни. Ломаный хвостик морщинки над бровью выдавал его измученное мыслью лицо.
- Раннее христианство дает ответ: почему человек переступил так называе-мый рубеж мифа, строгой мысли, чувства, распространял свой опыт и строил свою культуру. Получается, что «Великая книга…», как бы совершая чудо, ме-няет наше представление о религии как о чистом мифе и фантазии древних.
Похоже, жителям той эпохи не было необходимости в слепой Вере или сле-пых поступках, и они предпочли приспосабливаться к ситуации, используя опыт, распознавая шаг за шагом окружающий мир. История преодоления мифа доказывает, что чувство, строгая мысль, форма передачи опыта и религия могут идти вместе. «Ибо всё великое и высокое на Земле не может жить без взаимо-связи, сближения и выверки...»
- Однако сближение должно быть разумным,- в прорешину двери просочил-ся чей-то голос.
- В наше время всё так и делается…Мысль, чувство и формы привлечены на службу малому и среднему бизнесу. Правда, не всё так хорошо, как бы нам хо-телось, - с оговоркой огрызнулся в сторону двери Васёк.
«В нашей столице, Околоволжье, развивается производство научно-художественных форм. Тут вам и рассказы, и анекдоты, реже повести и романы. Правда, тиражей кот наплакал… Раз, две книжки и обчёлся. В основном выпускают авторы свои сборнички за свой счёт. Очень специфическая эта об-ласть – малый и средний бизнес.
 А читателей привлечь к своим узким темам управления бизнесом и коман-дой все же хотят и сами руководители. Вдруг какую идейку подбросят, а кто-то и вообще вкратце решеньеце проблемы какой распишет…
Большинство, кои прислали мне весточки на телефон, желают не научно-популярную литературу, а научно-художественную читать. Да чтобы красок, переживаний в ней было побольше, разной романтики. Особенно женский пол просит, а не пропаганды, как от государыни – делай так, делай этак... не то на собраньях разберем»…
А по телевизору государыня у народа просит помощи:
- Вы нас поддержите. Вдруг пенсии поднять придется. Работников не хватает пенсионеров обрабатывать. А еще у нас люди стали жить дольше, чем при прошлой власти.
- Да здравствует государыня! По-моему тут нищета философии заговорила.
 «Вот это надо бы на предстоящей планёрке разобрать относительно нашей команды», - спохватился Васёк, но его мысли уже перебила главный бухгалтер Собачкина.
- Теперь, как деймон, до утра будет молиться над своими рукописями. Брата хоронить надо, а он не чешется. Мне-то и на похороны выскочить не в чём и на отпевание. Чего я тут врушную нашила? - рассматривает пиджак.- Весь кос-тюмчик обдеклешил.
- Как будто тигра какая на свой манер всё располосовала и перекроила, не говори.
- На правде ноне далеко не уедешь. Всю душу только растерзаешь, как рей-тузы.
Васёк еле слышно:
- И смотрит-то, как тигра… Кругом одни убытки. Все результаты, как в сор-тирную яму съярашились…
Выпиши от организации себе новый… - выправив громкость голоса, подпи-сывает бумагу.-  А то к гастролёрам из секты, которые вас насюсюкали, глаз не в чем будет показать, на случай, если новую работу напишу. Кинь-ка мне туа-летную катульку: мысль свежая пришла!
Послеполуденный ветер слышно стихал, шурша ветвями о полупрозрачные стены организации. На вымотавшихся и выбившихся из сил кудрях кустарника то здесь, то там резво поигрывала полная влаги листва. Её кленовые краешки, как задранные ветром-озорником подолы платьев, тотчас норовисто опускались, раскачивая тонкие стебельки, будто носики выведшихся цыпляток; они тыкались от усталости в соседские спины берёзок и замирали, сладко нежась под согревающими лучами.
  Над бороздкой шариковых чернил, проложенных ещё прошлой ночью, ви-село влажное дыхание мысли, но под сводами полупрозрачной плёнки, накры-вавшей офис, уже роились радужные, пока не окрепшие предложения, требую-щие перепрочтения и поддержки.
На тёпло-голубом своде небес, будто присланное ветром, слепило солнце. Оно взошло в этот день искренне жарким, добралось до выцветших испарин земли, и Васёк, скривив глаз от прямого попадания луча, воскрес решением: «А ведь всё равно разбойников поймаем!»
Расследование убийства было поручено Куколке, с которым Васёк не то чтобы на одном поле не присел бы, но и отказался бы дать какие-либо ему по-казания. Единственно, что оставалось в этом положении Ваську, это поделиться о наболевшем с членами своей партии.
«Пусть связываются с Интерполом, чем я им ещё помогу?» – думал он уста-ло, когда шёл в политсовет, вместо того чтобы навестить дом брата.   

                XIII   
Нинок лежит на Васьковой железной кровати, задрав ноги на заднюю дужку, глядит сон. Пишет будто ей Васёк ученые письма, грозится приехать.
Расстоянье-то сближает!
«Тут, Нинок, народ развивается особо. Не готовят в ихних заведениях, так скать, и чтецов, и жнецов сразу. Ну, для экономии времени и денег не стараются все на одну спину сбагрить. А в жизни как придется, так и крутись.
Мыслимо ли, грят, технолога по кислым щам сновить на управческую долю? Потом на государином, городском уровне и на периферии все делается враздряг, и кажный во что горазд законы чинит. Чинят под себя, чтоб воровать легче было у народа.
А надо за всеми глаз наладить. Чтобы новость рождалась для всех неболь-ших хозяйств, чтобы небольшие хозяйства могли связаться со всеми государы-ниными людьми, которые за это ответственны. Мне бы такая связь точно при-годилась. А мы с тобой, когда приеду, на печке все и обсудили бы… А то ить, окромя нас, некому хозяйством заниматься. Верьхам некогда – гнут одно, в районах друго, на перифериях третье. Нет единой вожжи, так скать, и потому веры нет настоящей в Бога.
У них кажный сие бог, никого не бояться».
Не в том был настрое Васёк ноне, чтобы снабжать при письме подкреплени-ем жестов свои представления еще и о жене. У нее на этот счет бабьи чувства всегда про запас оставлены.
 Нашлось бы чем ответить.
Не рискнул он сегодня, решил обождать часок, дабы силушки понабраться, чтобы выпотрошить перед ней себя всего, без единого остатка. Донимала его мысль, чтобы поделиться. Да кабы потом краснеть не пришлось. Думки томи-лись, сбивались сиротливо в кучку, расходились.
И все о хозяйстве.
«Была бы цельная да полнокровная организация по производству знаний, тогда бы зацвели хозяйства от всей Волги и дальше – глаз не хватит глядеть… От богатого цветка закустились бы зеленые дорожки с модной стрижкой, может, на иностранный манер по обслуживанию организаций. Вот тогда бы да, тогда бы чище сделался в глазах Нинка. А то так – ни то, ни се.
Торговая Палата придала бы весу хозяйствам, выдала разрешения на соот-ветствие товара добротности, долговечности, проконсультировала бы в неведо-мых вопросах хозяев.
Хозяйства в основном работают по слухам - где да что достать… В контор-ках дефицит горячих сообщений. Нужного… под рукой, чтоб было, с огнем не достать.
Вот так-то.
 Нет данных от государыни по сырью. Где бы его лучше брать да по каким оно сегодня ценам… по налогам. Сам нескоро всего добудешь. Люди на поклон властям с этими вопросами бегут: горы жалоб наплодили. Теперь и лица власти не разглядеть из-за этих гор. «А власть что-то с неохотой к нам спешит на-встречу, дорогой Нинок. Говорят, больно в копеечку такие заботы обойдутся государыне.
Время упустят, нефтяные, авиагиганты-хозяйства на мель сядут, еще дороже обойдутся эти заботы. У нас в коллективе тоже с данными плохо. Они не полны, базы нет хорошей для хранения и обновления. Но мы беремся с таким упущением.
Куда деваться?»
Кажется, не Васек, а какой-то вселенский исполин подминал и подминал его своими правдами-кричалками. От личных проблем не успеешь скрыться, тут народные допекают. Сколько усердий он не прикладывал бы к письму, казалось, Нинок отмалчивалась только, иссыхала губами, отбрыкивалась, приструнивала топкими речами, которые он слышал за каждой начатой им строчкой.
 Васек потратил на нее почти последнюю обойму слов. Короче и короче, мельче и мельче его фраза, голос сечется. Скучно сквозь ситце зубов сеется речь. Должно быть, маслицем пересдобрил пожелтевшую корку хозяйской любви. И пошла она теперь будто против его же воли.
И час уже вышел, и солнце в отвесную линию стало. По окнам прошарило… Всяких на работе застало – спящих, ходячих, едящих, плакунов и латрыг – и все как на подбор оказались с большой головой, длинной рукой, но потерявшимся языком. Хотя среди них был один непохожий «ясень», которому больше всех было надо, - это старший урядник Васек Чемоданчик.
От жаркого солнца Нинок изводится нервами:
 - Пишешь - уф, Господь-любушка, о зёрнышке правды мне тут, а сам не прислал ни копейки. «Как, мол, хошь, так и живи». Она пробежала глазами, будто от него письмо.
Складывается сдвоенное отношение к зёрнышкам правды. Оно зависит от чувств к близкому человеку, от тончайших паутинок повседневных забот по нём. Васёк трёт под бровью, словно мысль важную выуживает:
- Вот вижу свою любушку, но она смеется надо мной. Я – за преодоление разрыва между наукой и искусством. Весь утоп в этом положеньице.
Ничего смешного в этом.
 Иначе видеть гармонию мысли и чувства не представляется возможным.
«Голая наука и оторванное от нее искусство когда-нибудь загонят себя в подполье. Так, мужество многих изучаемых мною людей, стало подпольным. Думаю, что человек от их разрыва во многом проигрывает.
Препятствует развитию нормальных отношений.
 Без единого содружества, как у нас с тобой, полное развитие человеков не-возможно. Не бывает хорошей еды без воды».
Нинок видит, будто к ней вошёл Васёк с букетом, оформленным немужской рукой. Но она его прощает за все грехи.
Муж всё-таки… не чужой!
Васёк снял фуражку и принялся раскланиваться перед ней. На голове у него вместо кудряшек - лысина. Он слащаво улыбается и поздравляет её, как ей ка-жется, с днём рождения. А в центре букета цветов сидит их любимая кошка.
Нинок ворочается впросоньях.
- Божечки мои! Всё было хорошо. И на тебе, отчебучил: кошку на разведку приволок, а то сам не догадывается, как его встречу. Я понимаю, что это сон, ну а кошка-то тут зачем? - Она просыпается, как от усталости, и видит округ пус-тую комнату и кошку, играющую в цветочнице с опавшим цветком. 
                ***
Васёк, просыпаясь,  пропускает через себя свет, чертит глазом свое положе-ние… пробегает строчки и продолжает когда-то начатое письмо:
«Интересные люди, эти местные жители! Их мысли в красивой обёртке, как ёлочные игрушки, неосторожно потрогаешь, уколешься. Тут уж держи хвост петушком: того и гляди тебя накрутят, навертят, чертям тошно станет.
       Единственный недостаток у них - это то, что думают слишком долго. Ино-гда до нескольких часов, дней, а то и месяцев, лет. Иногда получается так, что отправивший здешнему обитателю сообщение может так и не дождаться ответа. А если ответят, то с какой-нибудь подвошкой, отпиской.
Нездешнему покажется, что его надули на пустом месте. В данном случае тут искривление отношений, что дома, что по работе. Они чаще бывают в усло-виях крайнего положения человека среди людей. Особенно это ярко заметно, когда люди между собой ругаются, скандалят, вешают лапшу друг другу на уши. А поскольку проверить их правды затруднительно, то те в ответ хитро улыбаются. Мол, знаем мы вас, и вы такие же, с надуманными романами обе-щаний.
Так что, Нинушка, при встрече с ними нос не вешай. У них многое похоже на нас с тобой. Нет только единого командного пункта над всем небольшим хо-зяйством.
Государыне и бизнесу позарез нужны предприниматели-новаторы Не дают покоя нам перекосы воспитания, образования. Нынче работник находится, как зайчик под удавом.
Глупа, но удивительна жизнь в этих местах, особенно для постороннего гла-за! Много в ней казусов и примочек. Но не любить её нельзя. Порой не пой-мёшь: шутят ли с тобой или говорят правду. На все Божья тайна.
Но тайны раскрывает время.
Потому что в них, тайнах этих, есть место Любви. И мы знаем с тобой эти великие чувства, которые были во все века, и у всех народов – у Аристотеля, тайно любившего, и открыто ненавидевшего Таис. У Антония и Клеопатры, у Пушкина в его поклонении Наталье Гончаровой… У знаменитых и незнамени-тых сердец, бросившихся в костёр полыхнувшей любви.
 Дорогой Нинок! Я знаю: тебе тяжело. Но ты нашла в себе силы переступить ту особую черту, за которой осталась обыденность и заземлённость. Ты и меня заставляешь стремиться быть чище и лучше.
Поэтому я верю тебе.
У меня дела складываются помаленьку. Конечно, думаешь, заливаю… но вот выбрали в Госдуму. Она потому и гос… что народу фактически не подчи-няется и письменных отчётов о поступках своим гражданам не даёт.
       Спешу заметить: путёвых баб здесь нет. Не переживай! То бишь, они есть, только ценности добра и зла у меня с ними расходятся и за полночь никогда не заходят. Ведь их правда лежит в противоположных концах разных народностей: где-то между Гувашией, Дадарией и Морковией. Однако скоро не жди, не надейся.
Деньги сперва хочу сделать.
Нинок ведь их больше всего на свете любит.
На этом пока не заканчиваю. Надеюсь, допишу что-то ещё. Твой Васёк - с флигелёк».
                XIV
 - Кому отдать предпочтенье? кого выбрать, чтобы честно потянул начатое дело? По масштабам и обороту… предприятие получается среднее.
«Справиться можно».
Кудревайкина попросить отверстать дело? – переспрашивал вслух и думал про себя секретарь правящей партии политсовета местного отделения ВВП «Единой страны» центрального района города Обломова Крыслов.
К человекам он больно уж с выгодцой крадется. Дорожить станет кажним. Зато готов за любым завести табличку: насколь надёжен человек, сверять всё станет. Плохо только, что глядит на сегодняшний день вечерявыми глазами, расслабленно. По-привычному, говорит, значит с ним сподручнее работу тя-нуть. Под новое, первостепенное и важное доучивать придётся.
«Денег сколько втюхается…»
А ежели зря, то опять всё начинай сначала. Денег у него хватит, чтобы дов-ложить в хозяйство.  Связи наверху. Сам себе министерство.
Потом, может, ещё спонсоры найдутся. А как не найтись? Конкурс объявим на продажу части госимущества - и найдутся! Но Кудревайкин, тот начнёт со-бирать подставные фирмы для отмычки денег.
 «Скряга, пенкосниматель. Заносчив будет».
 Делиться с нами хорошим куском не станет. Хотя министру негоже одним предприятием заниматься. Он на госслужбе. Позевайкина привлечь, есаул, в ка-зачьем чине щеголяет, этот для партии копейку пожалеет. Выглядит как-то не поймешь – сзади рубаха похожа на майку-борцовку, еще бы перчатки-шингарты на ся напялил для полного счастья.
 Сам при галстуке в белых сердечках. Да и с бережливостью у него туговато. Будет хлопотать перед законотворцами об особых привилегиях в кредитах. На деле влезет в займы к ворам, Мол, сегодня вы мне, завтра я вам. Поставит новые знания, столы, технику опять через их каналы за бешеные деньги, часть денег поделят меж собой.
«Зазнайка уж больно».
Карьера для него святое. Вот какие пироги на нонче… Каковы планы по вы-явлению людей, таковы и Матренины пироги. «М… да-а… О, Божья преми-лость, помоги что ли..!»
 Самому взяться, прорегистрировать втихую свою малую фирму через ста-руху-соседку? Старухе мало надо. Вертихвостка больно уж. Случись заваруш-ка, в момент сдаст. Растрезвонит: мол, хозяйственные дела с общественными спутал. Я бы взялся кредитование небольших хозяйств по особой строке от-стаивать да обслуживать.
«Снизить бы к шуту проценты за займы».
 Пусть горящие сроки по кредитам не только государыня страхует, но и коммерсанты. Выкупают долги, тем самым продлевают время займа. Легче за-дышится хозяйствам. Проверять себя утром, вечером: так ли всё? Главное, со-ставить надёжный план очередности выполнения работ в организации.
Станет экономиться время, выплывем постепенно из нужды. Такой ход многие из золоторуких мастеров поддерживают. Особо конфликтовать да ру-гаться с людьми не люблю. Великая вера в дела наши и государыни, не бросай нас в тугую минуту!
 Булызина… на ней остановиться? «Та скромняга».
Не прочь опереться на кредиты, усилила бы эту политику личными выступ-лениями через газеты. Глядит на тебя - аж мурахи по телу, во как глазами про-смаливает. Но без страховки государыни, других структур, может быть, этого вопроса просто не решить.
«Будет двигать товар рекламой».
Хлеб сулилась выпускать более вкусный, чем у других. Эта честная барыш-ня. Человека удоржит в одной руке. А с золоторучками считаться все равно придётся. Никуда ей от этого не деться. Как тогда самый хороший хлеб выпус-кать будет, за счет каких таких новых знаний? Все знания у высоких мастеров, золоторучек.
«Нет. Никуда ей от этого не деться»».
Ситуация вообще на земле сложная, если разобраться… Подойдут люди домой на ватных ногах, валятся от усталости. Изранены их души, не раз оби-женные или одернутые за день напарником. Унижены начальством и получив-шим выволочку от тех, кто саном повыше, от товарищей за то, что подвел в этой круговерти, - жены, отцы и матери, бабушки и дедушки, у которых живы, не знают куда посадить, чем угостить потом своего работника.
 Подвезут убиенного – пластаются в ногах, ворошат послушный когда-то колосившийся волос его. До другой улицы и дальше порядками летят их скорб-ные причитания, стенания и боль.
«А государыня ноне расщедрилась, как никогда. Ближе к мелкому собст-веннику подошла. Заемную машину лицом к человеку разворачивать стала. Те-перь за счет банка хороший хозяин непременно купит себе бумагорезательную технику.
Другой за счет банка возьмет себе компьютеры. Точнее сказать, возьмет за-купленный товар пока в аренду на сносных условиях, конечно. А потом выку-пит по остатку стоимости. И это, почитай, дело доброе.
«Делаем вместе».
 Глядишь, бракованную бумагу на обсчет выгодных мест пустим, чтоб кон-курентов быстрее обтяпать. Хотя схватка эта у них далеко не совершенная. Сговора много между хозяевами организаций по производству и продажам. Раз уточнением займутся слабых мест, значит, дело к продуманному плану идет.
«Неплохо, коли так…»»
Долбят слухи по оконным рамам, щелкают запорами дверей, сбивают дыха-ние отпотевшие речи. Как молитву во спасение, с пришепотом кладут слова люди пред небесными устами образков.
Многое крутится в голове.
 И вновь вглядывается в лица… Который раз бегут мысли по кругу у Кры-слова. Из-за строгих створочек его пиджачка проглядывает батничек с запахом домашнего борща и крепких духов.
Весь в газетных строчках-колонках.
 Они прямо с груди передовицы-опыты сообщают, кому интересно, конечно. Хоть сам и возглавляет партийную команду, а участие в вопросах развития малого и среднего хозяйства всё же принимает.
А как иначе, если не идти навстречу нуждам людей. «Только вместе, пусть на разных уровнях мы с ними находимся, но единым фронтом пойдём».
Петро Крыслов бывший коммунист.
 Радеет за улучшение профессиональных программ для населения. Семь пя-дей во лбу в кадровых делах. Он визгнул ножкой стула об паркет и, облокатясь до хруста на ладонь, поднялся из-за стола. Петро непривычно шатнулся в сто-рону окна и, будто поймав для себя что-то важное, промерил тупым взглядом пол до глубины помещения и встретился глазами с главой районной управы господином Позевайкиным.
 Он как раз кончил зевать и дочёсывал неуклюжим мизинцем прослезив-шийся глаз. Так Крыслов по очереди всматривался, щупал мысленно присутст-вующих и пока не решался, что сказать.
После обсуждений вопросов партии, коммерции и власти, которые должны ступать рука об руку, особенно по части кредитования, срокам и добротности продукта, заговорили о хорошей жизни, затем как-то поутихли. Поскольку мно-гое уже обсудилось на высоких трибунах. Они только довершали начатое у се-бя, в рамках района.
 Булызина, генеральный директор общества с ограниченной ответственно-стью «Бездумные отчи», как победитель конкурсного проекта по производству хлеба более дешевым и качественным способом, приобрела долю ценных бумаг государства, и теперь глядела на происходящее округ круглыми бегающими глазками, которые, казалось, удивлённо реагировали на каждый шорох.
Даже на шёпот листвы за приоткрытым окном.
Конечно, она, хотя и член местного Политсовета партии «Единой страны», но, как приглашённая на столь необычный для неё уровень сладки хозяйствен-ных дел, реагировала на все как девочка-подросток. Попеременно слушала то Крыслова, то наблюдала в окно за воробьем, которого распекал дождь.
В подобной обстановке заметить птичку за окном – дело совсем обычное.
Между тем увесистые капли, скатываясь по сучку, одна за другой долбили воробья в макушку. Он всякий раз, нахохлившись, отряхивался, продолжая упорно раскачиваться на ветке и бравадным глазком коситься на окно. И, дума-лось, никакой погоде не справиться с его упорством и любопытством. И впрямь охота поглядеть: а что там в такую непогодь люди делают в галстуках?
Над вершунками деревьев копилась невесомая сила облаков. Лишь на вос-точной стороне горизонта, сквозь поношенное ситце дождя проглянуло солнце. Величественными красками полыхнули края туч, а между ними – ясное нёбуш-ко тянулось до самой кромки горбатой реки.
И щёки Булызиной, будто незаметно, подпалил невозмутимый румянец.
В раздумьях Крыслов покусывал губу.
Ему страшно не терпелось знать, возымело ли сегодняшнее совещание на участников хоть малейшее впечатление или нет? Так ли уж правильно перера-батывает он представления о людях?
Кому доверить, а кому нет?
Ведь дело касалось не только продажи государством ценных бумаг, а нала-живания  приличного производства. Поскольку интерес касался всех, то за ним должен стоять неравнодушный характер каждого участника. Булызина, по-воробьиному поджав голову, исподлобья проводила пронизывающий взгляд секретаря Политсовета на фоне колышущегося строя строгих костюмов и платьев, пока её не заслонила на сиденье чья-то голова.
Когда товарищ Позевайкин тёрся плечом с Булызиной, министр хозяйст-венного развития товарищ Кудревайкин, прибывший в город Обломова по слу-чаю обсуждения строительства большого моста через Волгу и оказавшийся здесь волей случая, покачивая ножкой в такт рассуждениям коллег по партии, незаметно точил на мокнущем личике светлую слезу в знак общего одобрения принятых идей и радости по этому поводу.
Лоскуток его усов вытягивался в драповую нитку, когда он щерился испод-тишка, исходясь на краски морщинистой кожи. Рубаха на нем легонько поиг-рывала матерчатыми волнами. Только подобранный платочек в кармашке да под стать ему пуговицы безмятежно покачивались на волнующейся ткани пид-жачка.
Для него это был особый день, когда наконец-то партия и правительство зашевелились, сделав навстречу друг другу шаги. Он уткнулся в записную книжку и отдался вдруг набежавшей мысли. «А что, когда-то в школе с коллек-тива, с учительницы жизнь вот так же и начиналась… с налаживания добрых отношений».
Секретарь местного Политсовета прошёлся возле стола. Оглядел всех, как бы с предстоящей высоты будущего успеха. Потом вспомнил почему-то, глядя на посвежевшие деревья, бандану, в точности такую же, как у директрисы, ко-торую подарил сожительнице, её улыбку и ещё раз поднял глаза на Булызину, чем-то напомнившую его подружку.
 И многозначительно, про себя, улыбнулся памяти, связавшей когда-то узлы его семейного счастья. Жилы в его ногах гудели, будто после долгого ночного дежурства во время большой перевыборной кампании. Он вяло оглядел присут-ствующих ещё раз, пока не наткнулся на волнующую улыбку главы управы и тут же взял себя в руки.
- Раньше коммунисты звали народ к себе. Теперь другое время. Народ поти-хоньку тянется уже не к коммунистам, а к нам. А мы творчески и масштабно идём ему навстречу. В этом наш успех, но не всегда удача…- покряхтел, проня-тый слюной, и продолжил, откашливаясь, - Потому дело непростое, как видите, и требует согласований на разных уровнях - партии, власти и коммерции… вплоть до мирового уровня. Вот только в этом народ пока пассивно участвует.
Так он начал свою речь по щекотливому вопросу, рассчитывая пока намек-нуть на проблему, не переходя на личности, которые присутствовали в зале. От многих из них зависело сегодняшнее обсуждение и решение проблемы. Мысли в нём бурлили, выплёскивались через край, как в банном котле. И от этого он больше краснел и потел. И от этого ему хотелось высказать всю накипевшую боль, но кратко как-то не получалось. И от этого мысли в голове как-то комка-лись. Он запереживал.
А не получалось по большей части из-за того, что скрывал свою позицию, ожидая поддержки из зала, но её не было. И он с потным, будто заплаканным лицом, сел на место.
 Однако Позевайкин почувствовал намёк. Зашевелил широким плечом. Надбровные усики жита потянулись, извиваясь, вверх по узкому лбу. Задетый за живое, он с пухлым, пострадавшим от сна лицом и крашенными крепкой бессонницей белками, оказался поневоле выдернутым в круг обсуждения. Еса-ульский погон на его плече маслился под ломаной полоской солнца.
- Меньше воды, как говорится, больше дела. Я, как член местного Политсо-вета и глава управы… меня особо поддерживают в этом вопросе трудящиеся, наши, может быть, шефы с пивзавода «Прогресс», выступаю за продвижение идеи новых разработок в области руководства на местах. Большие хозяйства с малыми должны немножко тютюшкаться в паре, поддерживать друг дружку в трудную минуту. Без решения этого вопроса хозяйство страны не сдвинуть, ес-ли мы хотим выпускать продукты на новой основе, а не виснуть по старинке у денежных доноров на шее, которые и сами сидят у государыни на сырьевой иг-ле. Мы со своей стороны, обсудив корень вопроса, поддержанный членами ме-стного исполкома партии, понимаем, что суть его сводится к снижению про-цента по займам, страхованию всевозможных рисков, регулировке кадров, а по-тому готовы взять под наше крыло для первости предприятие Булызиной.
- В случае доходности опыт можно будет распространить и дальше, - под-держала чья-то реплика с мест, а про себя отметила: «…как по книжке читает, вот, жук!»
- А чего же нельзя-то?- удивился глава управы Позевайкин. - Мы знаем, что Булызина хочет не только производством хлеба заниматься, а освоить произ-водство товаров народного потребления для малоимущих. Дело правильное… Деньги уже выделены, но их на первых порах будет недостаточно. С этим что-нибудь придумаем. Главное, не тянуть кота за хвост и пробивать в Госдуме на-ши предложения по поддержке малых и средних хозяйств в целом.
 - Вопросы кадровой политики, кроме того, надо ставить под строжайший контроль строгих знаний…- поддержала соседка.
Глава управы старался не будить на уставшем лице улыбку и предпочёл от-городиться старыми мыслями.
- Предложения серьёзные. Как ещё на них Совет Федерации посмотрит… потом президент. Наши соображения всем выгодны: не только пивзаводу, госу-дарству и самим фирмам. Раз есть алтын, то найдётся и клин.
 На самом деле в его интонации было больше намёка на то: раз мы, мол, поддерживаем партию в вопросах кадровой политики, то пора покрепче и нас поддержать партии в деле зарплат.
Лицо Крыслова напряглось и обнажило на мостике носа синеву прожилки, придавая взгляду большую выразительность.
- Это, смотря какие предложения… Их каждый для своей нужды способит.
Позевайкин спохватился, что слишком прямо начал наболевшее тревожить и потому дальше вымолвил вяло:
- Хотелось бы нашего человека с пивзавода депутатом в Госдуму провес-ти…
 Не договорил.
Ему стало вдруг неудобно в этом бушующем море глаз. Ведь это означало бы выставить себя напоказ коллективу. Поскольку партийных на пивзаводе «Прогресс» не было. И тот, кто с заводскими имел контакт, это был он сам. Но на откровенное предложение рекомендовать себя, он никак не решался.
Крыслов же его понял сразу. Чтобы не упустить выгодного человека, не по-терять перед ним обещанного слова и авторитета в трудной игре, проговорил обтекаемо:
- Само собой. Это полбеды. Нам от этого решения всё равно никуда не от-ступиться.
К нему мы не раз вернёмся.
Однако решать придётся всё в одном узле: льготные налоги для тех, кто участвует в передовых разработках, поблажки для них в пользовании площадя-ми, создать расширенную базу данных по содарживанию хозяйств. Ввести этот… нерусское слово, не вспомню... факторинг, кажись. Когда, скажем, до-черняя фирма банка гасит девяносто процентов ваших долгов. А вы за вычетом комиссионных за услуги фирме рассчитываетесь по долгам с банком. Это уско-рит развитие производства. Дисциплинка вся тут, и её портить нельзя. Или, скажем, предоставить таким предприятиям лизинг, первоочередное право дол-госрочной аренды, или найма. Банк выкупит необходимое для хозяйства обору-дование, а вы за него в рассрочку расплатитесь. Ну, какие-то проценты за услу-ги, конечно. Распопуляризировать идею. Чужих подыскать идей по книжным полкам. Конечно, такого финансового закона еще не приняло федеральное пра-вительство. Однако мы сами можем что-то в этом направлении уже пробивать. На свои деньги. Регион обещал помочь.
- Практически получается, что в форме крупных, малых и средних предпри-ятий появится рычажок повышения уровня жизни. Это, конечно, государству в золотую копеечку обойдётся, если оно будет сразу всем регионам помогать, но дело того стоит. А каково провести такую программу в Госдуму? Думаешь-думаешь, как лучше всё обделать, потом два дня кровью на двор ходишь. Как на голодном пайке живёшь. В рот ничего не лезет. Вот как трудно приходится… да упрёки недоброжелателей выслушиваешь.
- Трудность нас и сталкивает на узенькой дорожке. А не будь её, мы бы тут не сидели. Каждый за свой зад радеет, - Позевайкин понял, что мысли Крыслова касаются прежде его самого, и, недовольный таким откровением, ощетинился.
В помещении расслабились и зашумели. Кудревайкин морщит нос, помар-гивая глазами, стучит ручкой по столу, как у себя в кабинете.
«Может, говорил неубедительно, жестов, переживаний в голос мало вкла-дывал… Чего Позевайкина так заносит?» - мелькнуло в голове Крыслова.
- Но-но… понесло кобылу… в присутствии дамов-то… - одёрнул кто-то из зала.
- Язык дан, чтобы красиво говорить, а не ворочать словами, как кому взбре-дет. Эка неряха! – встревожился Крыслов.
- А за красивостями в инстанции не ходят. Больше за оплеухами, - Позевай-кин встал и грохнул папкой об стол, давая понять, что разговор окончен. – Чёрт да с вашими пронблемами! Других, посговорчивее найдём.
На грех навели.
Им так и этак, мол, не одни ваши проблемы решать и у других они имеются. Им так и этак, а они ещё и губу воротят.
Со всех сторон зацыкали, затопали.
- Мы же не кончили, куда вы засобирались? – спохватился Крыслов, вино-вато улыбаясь. Паршивое слово всё стадо скобенило.
- Это надо ещё посмотреть, кто паршивый? – не отступал Позевайкин.
Секретарь политсовета, как из погреба, поднял нарастающий голос:
- Ну, поскандалили, и точка! Я не сказал, что партия не возьмётся за дове-дение до ума стоящих предложений. Вы же не один, в конце концов, с подоб-ными просьбами! – он пробежал глазами присутствующих, будто искал под-держки. Да и кто её знает, когда наступит эта долгожданная минута, когда нуж-но быть трижды осторожным в своих словах.
За недовольством главы управы Крыслов всё же видел до последнего мо-мента в нём единомышленника, который откликнулся на предложение партии и пришёл на совещание обсудить хозяйственные проблемы. И, по всей видимости, если не срулил с обсуждения сразу, то теперь никуда не денется. С должности всё равно не попросится. Ещё никто с таких постов по своей воле на его памяти не уходил. Вспыльчив, конечно, горяч, ещё и подозрительно обидчив этот фи-лософист…
И сколько их ещё народится…
- Не понравилось, что посидели в тесном кругу с коммерсантами, а не за ужином вместе с Крысловым, - лелеял божью надежду на личную корысть, но в любом месте надо стараться и проявлять себя с лучшей стороны, а не только за столом партийного руководителя. Иначе выпадешь в осадок, как тяжёлая щё-лочь. Тогда ни пользы от тебя, ни ответственности.
«Это уж наверняка», - додумывал скользнувшую мысль Крыслов.
- Недалёк тот день, когда в поступках проверенных людей обнаружатся но-вые и здравые шаги по искусству увлечения других за собой… Они пробьют себе дорогу в малых и средних хозяйствах. «Вот тогда и посмотрим, надо ли было осторожничать в этом месте с главой управы или рубить куст прямо с плеча?» – Его мысль была уже где-то далеко, перехвачена там пульсирующим прищуром глаз генерального директора Булызиной.
- И это верно: не один Позевайкин такой, хочет себе побольше денег да по-хозяйничать в новом деле, находясь на государственной или партийной службе. А вера в идею для кого тогда?
 «Зачем тогда другие так внимательно и въедливо изучают меня, эти чело-веческие звёздочки глаз? А ведь мы и за тех, кого нет рядом с нами, стараемся. Кто не хлопочет о жизни производства, будет только пользоваться предостав-ленными льготами. А коснётся дело сбора подписей за нашего кандидата в пре-зиденты, их фиг допросишься. Об этом ведь тоже говорят глазки… Вон их сколько! И всем надо угодить, - мучил в себе мысль Крыслов.
- Всё в денежки упирается, - не выдержала, наконец, пристального взгляда секретаря политсовета Булызина.
- Это как сказать, - мгновенно отпарировал Крыслов, думая спасти свои мысли за легковесными словами.
- А как ни говорите, всё равно без денег просядешь…
- А с деньгами, без современных форм сладки людей как будто новое хозяй-ство строить можно! Почему тогда сами не занимаемся как следует кадровыми решениями, отношениями между людьми, а смотрим, кто бы их подал на блю-дечке за полцены? потому что больше денежные вопросы интересуют. Вот то-то и оно. А ещё выклюндываемся при этом. Без передовых кадровых разработок здоровой жизни не видать. А то выказывают тут свои нервы: вроде, к кому-то не так подошли, не так посмотрели на них. Кого-то вопросом обидели, посадили не с теми за стол, с кем бы желали, не с той ноги к ним подъехали, видите…
Давно уже не разговаривал подобным тоном Крыслов, но пришлось. Мысли его кипели теперь, как  в хорошем чугунке. И чтобы больше не распалять себя, решили сделать перерыв.
Булызина в глубинке души соглашалась с Крысловым, поглядев на него по-сле сказанного затяжным взглядом.
 И Крыслов это понял.
«Но почему тогда она, как божья надежда, спустившаяся с небес, сейчас как-то неровно и резко качнула в мой адрес аккуратно прибранной головкой, и, не проронив не слова, туго встала на каблук, ускорила шаг. Почему же?»
- Не любит разъяснительных бесед? – влетела потусторонняя реплика.
«Ну, что ж, придётся привыкнуть, полюбить, если в ногу со временем хотим идти.»
Он отнял от пола глаза и выдернул из толпы её живое лицо с полноватыми сочными и приоткрытыми губами. Они, будто почувствовав взгляд, поджи-дающе поглядели в его сторону.
«Ну, женщины!»- отметил про себя Петр Крыслов.
Выходя с совещания, Крыслов мучился недоговорённостью.
- Без кадровых возможностей и мыслей со стороны… малые хозяйства всё равно не поднять. Вот есть Васёк, его предложения, а реализовать их по широ-кому фронту всё равно некому. Нет хорошо подготовленных в этой области людей, да и денег, чтобы всё запустить. Но ведь и каждый из нас не сделал на своём рабочем месте того, что может.
 Так дай же, Бог, нам сил!
В дверях коридора его встретили, против обыкновения, ободряющие лица. Он вышел и полной грудью зачерпнул сытного воздуха. Тут поселилась уже другая обстановка, и можно было немного расслабиться.
В обед того же дня секретарь политсовета, подняв воротничок и сгорбив-шись под низким сводом, вошёл в церковь.
- Льготы ему подавай. Не льготы спасут человека, а человек – льготы. Лич-ное мнение? Не думаю. Пусть субъективное, но оно далеко не только моё. Вме-сто того, чтобы помогать поднимать небольшие хозяйства, растить надёжные кадры, он хочет ещё и выбить за это деньги, а сам ни одного стоящего проекта не принёс.
У него не голова учёного, а решето.
Не то, что мир удивить нечем, просто перед самим собой должно быть стыдно, что не новатор. Был бы новатор, конечно, такой бы пыли не получилось на совещании. Это нездоровое качество в человеке. Сказывали на твоей работе, что ты творческий человек, а норовишь хвосты ближним крутить! Сегодня, как обычно, я не сказал тебе по-дружески это прямо в лицо. Поэтому-то и высказался в поддержку развития нового как-то путано и не совсем грамотно. «Больше про займы сказал, не о руководстве людьми. Без веры и надежды в завтрашний день… Как-то холодно и чёрство сказал».
Он пришаркал ногами к церковной лавке и на минуту забыл, зачем пришёл. Постояв в нерешительности перед онемевшими глазами продавщицы, прошам-кал что-то невнятное ртом, купил свечку, вошёл в молельное помещение и за-стал в поклоне за молитвой казаков.
 Поджёг свечу и почувствовал, как от запаха ему сделалось умиротворённо и приятно. Дрожащий фитиль колыхнулся в зыбкой руке, и он поднёс его к об-разку.
Смотрел прямо перед собой. Хотелось побыть одному.
Из прихода одной из церквей, что в центре города, прямо на холодный дождь валил пар. Тут и остановила на нём голодный до разговоров глаз соседка Изерга, мимо которой он было сквозонул в церковь.
Старушка проплыла вслед с гордо посаженной на морщинистую шею голо-вой и носом в конопушках, но изогнутого, как у настоящего орла. Её голос так-же неожиданно навис над душой, как при молебне над иконой. Как  нежданная встреча.
- Мотри! К тому ли образку свечку-то слонешь?
Приобернувшись от неожиданности, сырым голосом выпалил:
- А к какому надо? Руки, прям, трясутся. Спасу нет, – в его руке заиграл огонёк. Хотелось хоть куда-нибудь его побыстрее приспособить, чтобы не об-жечься парафином.
Но от дотошных глаз старушки не так-то легко отделаться, как бы ни мучил соблазн, если попался. Застиранное длинное платье с «анютиными глазками», полукруглый ворот, низ подола расшит белой ниткой... Больше походил на под-зор с дедушкиной кровати...
Подействовала старуха в эту минуту на Крыслова как представитель народ-ной власти.
- Левая вот трясётся, - расколотым голосом пробасил он. - Ещё со школы. На турнике чего-то повредил, как помню. К погоде постреливает, должно быть, предупреждает, чтоб не зевал… Совсем забылся. Николаю Угоднику хотел по-ставить, - как оправдывался он, впервые улыбнувшись сквозь зубы.
Здравствуйте, бабуля!
Бабка служиво кивнула головой в ответ:
- Вон к энтой стенке сновите… - А у меня, помилуй Бог, который год не разгибается в локте. Анна твоя чего-то тогда позвонила… Из ванной стала вы-ползать, и на тебе, надвернулась хребтиной, а рука отказала. Фскальтуру, рай, преподавали в школе-ти?
- Угу, физоргом был, бабк. Все мы сызмальства физорги.
-  В церковь-то зашли, я индо обомлела, как увидела. Интерес возымели, али как? Уж не закрывать собираетесь, как при советской власти? Ай, банк на свя-том месте сновить хочут? Долго ли до греха! Советы нагрешили, вот их властьи и простояли недолго…
- Не закрывать. Свечку поставить, чтоб лучше идеи осуществлялись.
- Это, касатик, что же за идея такая опасная объявилась, уж не война ли ка-кая собирается? – допытывалась, как закрадывалась в душу, старуха.
- Старая, а любознательная, ох, и любознательная! Вам, бабк, впору проку-рором только работать, а не пенсию проедать в церкви.
- А вы и с этим пособить можете?
Петро не сразки нашелся что сказать, поначалу спрятался за проходной улыбкой, потом осмелел:
- Вы вот что, бабань, мозги мне тут не крутите. Ступайте себе домой с ми-ром. Мне с вами не по пути сегодня. А что касается войны, то её больше не бу-дет. Потом, я вам не отдел кадров, а какой ни на есть, всё же политик. Здесь вы, как в корень глядели. Поэтому больше знать при вашей должности не полагает-ся. А теперь можете идти по двору языком вертеть, а то после ваших разговоров перед глазами аж дымно становится.
Старуха Изерга опустила тяжелые купяные глаза, прикинулась ангелочком и, раскланиваясь перед иконами, задним ходом удалилась из церкви.
- Сказал ей, что не по пути, подумает, что с Анной опять расстаёмся, рас-пустит теперь по подъездам сплетни...
- Так что же теперь?
«Ей на голове хоть кол теши, разве запретишь», - тронула сердце Крыслова мысль.
Крыслов, несколько несимметричен фигурой, с длинным корпусом, тонкими и короткими ногами, скоро уже вернулся после перерыва на совещание. В глубокой, подъеденной желтизной ложбинке глаз, в голубеющей оболочке хру-сталики похоже сомкнуты с верхней пшеничной кромкой ресниц. Глаза поэтому кажутся с близкого расстояния, будто налитые до краев вином.
Такой чёрточки достаточно, чтобы пользоваться успехом у женщин. Даже усталый и томный взгляд не мог здесь служить помехой. Широковатый и кур-носый кончик носа, когда Крыслов замечал, что за ним наблюдают, немного подёргивался, и оттенок лица уже становился независимым, но, к стыду, за-стенчивый вид не пропадал.
Уже не вставая из-за стола, довёл вкратце до окружающих соображения по встречным наработкам, как со стороны ответственных лиц хозяйства, так и со стороны министерства и партии. Где в рамках единой программы каждый решал бы и воспевал свою строгую задачку - как лучше уживаться с коллективом и получать доход.
Словом, снизу должны поступать передовые предложения, вверху углуб-ляться. Всё это испытывается и запускается. Главное, при общем контроле и интересе.
Совсем неплохо!
Кудревайкин, разинув рот, слушал секретаря политсовета. На продолгова-том черепе его светился широкий лоб. Он отчётливо выпирал, нависая над ост-ровками слегка скошенных скул, готовый в любой момент содрогнуться склад-ками кожи.
- Всё ладненько, аккуратненько продумано, но дело в том, как мы кадры для хозяйства смогём отобрать? и возможна ли здоровая жизнь вообще, о которой мечтает планета? У вас свои на этот счёт соображения, у меня свои… Я тоже после аспирантуры, может, не хуже найду, что сказать по этому моменту. Хо-тя… хотя многое воспринимаю душой.
Глаза Крыслова качнулись.
- Для этого целая благодать представлена. Не ленитесь только. В рамках проекта присылай предложения. Можно в форме искусства, где мозгам простор. Лучшие отберём, опробуем, разработчиков премируем и - в добрый путь. На многих фирмах имеются толковые работники. Организация Булызиной не исключение. Важно грамотно распорядиться мозгами. А там, знай только про-двигай да отбирай наиболее способных. На рынке безработных хоть отбавляй, важно найти подходящего.
- А мы Булызиной на первых порах поможем. Нельзя сегодня допустить, чтобы предприятие себе зарабатывало прибыль за счёт государства, а государ-ство несло от этого убытки. Важен существенный вклад каждого работника в передовые наработки.
Булызина, откинув в лёгкой стрижке голову на спинку, смаковала буквально каждую фразу Крыслова. Стриженая головка её покачивалась, а декламирующая рука будто произвольно поднималась до уровня груди, которая подрагивала под тонкой белоснежью кофты. При этом кисть выписывала полумузыкальные обороты ей одной известного танца.
Вместо рукавов на плечах трепались на ветерке споров-разговоров ленточки – черного цвета на одном и белого на другом. Ей все вокруг нравилось, кроме одного: не любила, когда к ее ногам бросали кусок фразы, которой додумывать надо было самой. Конкретных концов-то никто и не знал, что да как надо сде-лать и что выйдет из этого.
Позевайкину казалось, что её чётко очерченными стрелками губ говорит сам секретарь политсовета. Когда наступала в его речи пауза, она тут же вспыхивала задорным румянцем и, привстав, негромко повторяла выверенную сердцем фразу.
- Дайте мне только начать. Там упрёмся накрепко в мозги каждого. Очеред-ность работ станет на свои места. Настанет такое время, когда заёмный меха-низм сработает как часы, а в коллективе народится сердце, неравнодушное, са-мопобудимое к добру, интересу нации, личной выгоде в гармонии человеческих и должностных талантов. И оно обязательно достигнет вершин мировой мысли. Затраты на подбор и воспитание кадров дороговаты, конечно, но того стоят. Заинтересуем всех – от мала до велика.
- У сотрудников будет возможность служебного роста, улучшится климат в команде. Новые технологии в управлении особым слогом по этому случаю по-дадим в газете. Или в сборничке рассказов  там… Привлечем к новым знаниям всех желающих. Ну, чтобы они помогали улучшать эти знания… А значит, воз-растёт удовлетворённость трудом. Появится со временем прибыль.- Глаза её за-светились каким-то небывалым доселе блеском, и карандаш в потной ладони легонько подтанцевал на крышке стола.
Позевайкин налил ей в стакан тыквенного сока, улыбаясь одной щекой. Но та не пила: сколь важным оказалось для неё пережить вместе с Крысловым этот момент! А Позевайкин возражал рассудительным и мягким тоном:
- Всё равно без уличных людей не обойтись. А костяк должен быть, как у казака, с семейной жилкой. Тогда разные интересы скроятся под общий интерес – под процветание... Было бы абы, то росли бы ягоды, а не грибы.
Голос красив, нечего сказать, но песнь кочетиная!
- И проку пока от этой зевластости нет. Возможность, думаю, для выбора рабсилы будет ограничена, как, впрочем, и сейчас. Мастеров на все руки и учё-ных золоторучек, о которых вы мечтаете, ноне с огнём не сыщешь, да и денег на них нет. Через годик у таковых, если сыщутся, появится непримиримое со-перничество из-за должности. Зависть в них заговорит. На этой почве возрастёт панибратство при решении хозяйственных вопросов. Представьте на минуту: вчера какой-то Феня был равным среди равных, а теперь начальство. Потому активность работника, желающего попасть на более высокую должность, сни-зится. Вот вам и вся арифметика.
- Ведь перевод таких людей на родственные должности не удовлетворит хо-зяйственные потребности. Всех на тёплое местечко не затолкаете. Фирма не ре-зиновая, лишними должностями обзаводиться. И к тому же качественная по-требность решается не частным переводом на новую работу, а через повышение мастерства на месте или через обучение на стороне. Привыкания работника к новой обстановке всё равно не миновать. Опять польются дополнительные де-нежки. Вот они, недостатки вашего отбора, о котором вы больно сухотитесь. Я просто попытался продолжить вашу мысль с позиции сомневающегося. Что предлагаю? Пока что критику.
Крыслов давно вслушивался в разговор, прилаживая ухо к залу. Сквозь не-разборчивый рокоток голосов, потирая лоб, размышлял, чем бы возразить, но не находил однозначного ответа, как раньше. Дело оказалось намного серьёзнее, чем представлялось на первый взгляд.
 - Конечно, высокие затраты мы не осилим, - мягче обычного сбавил тон. Так ему легче было сдержать критику. – Сторонние, желающие подзаработать, увеличат текучку, но и конкуренцию.
- Такая речь вынуждала ослабить позиции согласных. Первым, кто поддался на дискуссию, оказался как всегда есаул Позевайкин.
- Зато появятся свежие силы для развития организации за вычетом недос-татков. Человек со стороны, - значит, меньше интриг в команде.
- Это да, - подхватила Булызина, наблюдая за поигрывающей щетинкой на скулах Позевайкина. – Старый работник во многом ухудшает климат. У новичка же плохие знания организации, денежный риск при испытательном сроке. Долго приживается в команде. Сдерживается служебный рост, по сравнению со старичками.
- По-вашему, и те и другие предложения - чан с ушами? Кого же тогда брать? – твёрже поджимал бровью присутствующих Крыслов, подбирая слова, - рассуждать да горланить – не стрижей ловить. Так и до заутренней пробалясни-чать можно. Давайте пока обождём с новичками! Позевайкин, к примеру, при-шёл в управу с пивзавода. У него там связи. С дополнительными деньгами по-может.
- Так, уж решили…- подсуетился глава управы ещё раз, чтобы обратили на него внимание, слегка наклонив влажное лицо и пряча случайную улыбку, вы-званную репликой из зала. Поглядывая на секретаря политсовета ему всегда было приятно, когда не прямо, но косвенно называли лишний раз спонсором.
Крыслов же осознавал всю важность момента, что от него, кроме рассужде-ний, люди ждут чего-то большего. И он, провожая осуждающие взгляды, уже с уверенностью высказал мысль, терзавшую всё это время.
- Есть на примете ещё один алкогольный завод. Директора их дружат. Так, господин Позевайкин?!
- Та-ак! Если учесть, что ликероводочный с пивзаводом в одном маленьком городе, то, конечно, сдружились. Поговорю, может, с дополнительной площа-дью помогут временно Булызиной. Снимете у них помещеньишко? – обратился он к директрисе. - Будем «пьяным заводам» рекламой помогать через вашу га-зету. Через новые идеи в книжках. Вы ведь и печатное издание планируете от-крывать для продвижения продукта? Ну, вот… и про наших кандидатов не за-будьте, особенно на выборах главы страны.
В глазах Булызиной зажёгся и уже куда-то плыл уголёк долгожданной радо-сти. Она отрешённо и счастливо посмотрела в окно. Там неустанно оживали после дождя цветущим сиреневым садом её надежды. А посреди цвета товарищ Крыслов с указкой и конфеткой в руках.
И её мать смотрит откуда-то с горы прямо под горизонт, не моргая. Слезы, внезапно выдавшие её чувства, хлынули по щекам. И она прикрылась ладошкой, будто хотела за красными лепестками ногтей спрятать свою духовную наготу. Но радость, взбудораженная сумасшедшим сердцем, всё-таки прорвалась наружу.
Она громко всхлипнула. Все её понимали, переглядывались и сочувствовали ей.   
Секретарь политсовета распалённым голосом пытался вернуть взмывшую на крыльях чувств Булызину на землю. Однако под напором непривычных взглядов она оправилась, вернулась в прежнее состояние также неожиданно, как и улетела. Ибо не только она, и другие понимали про себя, что горячие идеи рождают не только смелые и добрые поступки, но и голубые мечты. А чтобы им суждено было сбыться, нужно локоть о локоть пахать, переходя от науки к делу.
- Но учтите, товарищ Булызина, все производственные этапы в развитии бу-дущего продукта. Это также коснется новейших разработок. Все ступеньки от идей, включая кредитные предложения от государства, до их реализации обсу-ждайте с нами.
О кадрах обговорим ещё. Если трудности обозначутся.
Вечером, после дискуссий, Крыслов принял Васька, который по обстоятель-ствам семейного горя не участвовал в разговоре и был весь какой-то скукоже-ный; битых три часа проговорил с ним о хозяйственных делах и после о сва-лившемся на его плечи несчастье. Чуть позже секретарь связался с Куколкой, который теперь опекал отделение международного розыска по линии милиции, и дал ему на этот счёт кое-какие указания.
                XV
Беседа в кулуарах Консультативного совета правящей партии протекала жарко. Обсасывали приём новичков в команду. Для Булызиной это дело новое.
Решили навалиться сообща.
 Казалось, не только рубашки, но стены и стёкла потели от испарения тел. Крыслов с небольшой поволокой в глазах пребывал в каком-то чудодействен-ном настроении мечтателя. Говорил доходчиво, будто настраивал присутст-вующих на подбор кадров для своей организации.
- Кадры-ы, - для пущей важности он сопровождал напевную речь музыкаль-ным жестом, - они ведь разными бывают. Одни способны к монотонной работе в жаре, около печки. Другие нет. Поэтому производство сегодня ждёт от школ разного профиля людей приготовленных к специальным условиям. Человек должен готовиться под дело и дело под человека. Он должен знать на практике где и когда сладить дело, в каком порядке да рядке все удобнее произвесть, опять же, как подстраховать себя и денежки, а то получится из нас всех началь-ники, только без высот грамоты, тогда не только девки, птицы по улицам вы-смеивать станут. Век уже не тот, он и требует новых ходов-дорожек. Вот как.
- Всем нам на роду писано сухоту об этом нести. К примеру, кадры для Бу-лызиной дело ее команды, так? Нет, не так и не тут-то было, этот вопрос и го-сударыни касаем и партии, которая правит. Не поладим дело в этом хозяйстве, не взойдет его зерно и в другом, и третьем. И пропаганда опыта не поможет. А мы тогда для чего тут? Где наша теплота?
- Честно говоря, я хотел бы всё начать с контроля за каждым из нас, за орга-низацией исполнения дел. Более опытные в этом деле советуют, что на сего-дняшний момент  следует начать с подготовки людей. Тяжело, конечно, побо-роть самому свое же мнение, но придется, ради общей пользы. Ходов выжива-ния предлагают много. А какой их них окажется более гож для нас? Вот знать бы наперед, и спорам конец. Это вы лучше меня знаете. Только чем крепче че-ловек душой, тем лучше для товарища. Вот таких бы хоть парочка нашлась, другая, - тогда бы да-а! Надо сделать так, чтобы труд каждого стал смыслом его жизни.
- Здесь не надо ограничиваться только доходом или заработком для сущест-вования. Во какую голову для коллектива надо. Что-то типа передовой работ-ницы, - он повернулся к Булызиной. - Она с детства, как мне известно, росла замкнутым человеком, не любила учиться. Тогда родители ей посоветовали больше общаться по учебным вопросам с подружками. Всё, мол, лучше, чем домоседкой вырастет. Раз прихожу к ним в гости, а у них полна передняя её сверстников. Слышу разговор:
«Скоро освободишься? – торопит отец в подмокшей рубашонке от пота, – крёстный вон пришёл к тебе.»
«Скоро. С отстающими мы все задачки уже порешили. Одна математичка осталась на очереди.»
Собравшиеся вздрогнули.
- Пока таких суперменов бабы нарожают да воспитают, кто работать-то бу-дет? – пробилась реплика с мест.
- Зато эти будут постоянными работниками. А временщики лучше, что ли? Их охотно переманивают и также охотно расстаются с ними. Конечно, им ни обучений, ни премий особых не надо, и так согласны работать, лишь бы взяли.
- Временщики, те с лучком! Ага! Раз один у нас был, всё время телевизор с монитором компьютера путал. Каналы всё искал, - засомневался кто-то из зала.
- Организацию надо к человеку способить, как в Японии. Брать сначала на низшие должности, потом растить. К этому приучать в различных школах и дома. Стимулы-посулы увязать с добротностью изделия, сроками, улучшением работ. С займами его выручать… Тогда узкие направления в учебе осилим, вставил Позевайкин, заметив, что на него не смотрят.
- А ежели он с образованием да с опытом, тогда как? – трое почти в унисон возразили.
- Всё равно, значения не имеет. Зато продвинется в таком случае быстрее по службе, раз способный. На важные должности надо переманивать с родствен-ных сфер. Они придут опытными, а следом готовить резерв из тех, что есть, - настаивал Позевайкин, гоняя указательным пальцем воздух.
Секретарь трёт потный лоб.
- Думаю, всякий отбор должен быть в рамках компромисса, как на амери-канских фирмах. Они и лучшие специалисты имеют слабости. Ключ к отбору, по-моему, это ясное представление о действительно необходимых качествах человека. Другими способностями можно и пренебречь, например, знанием ки-тайского или немецкого. Если кому по работе доведётся встретиться с амери-канцем, то никому и в голову не придёт, чтобы назвать ихнего мальчика каким-нибудь «деркнабой». На то есть услуги переводчика.
- Ясно дело, прости, перерву, - засуетился Позевайкин, - есть предложение перенести разговор на завтра, а то уже поздно.
Большинством голосов решили вести отбор людей по количеству учёных разработок, годных к практике. Расходились затемно. Однако тема, задевшая за живое, продолжала обсуждаться отдельными кучками вплоть до транспортной остановки. Картуз Крыслова съехал на затылок. Прижатый к груди подбородок заметно двоился.
- Это кому, интересно, всё ясно? Одному понятно, другому нет. В прошлую субботу завхоз выторговала у меня отгулы. Сколько, конкретно не уточнил. Раз человек заработал и просится отдохнуть, пошёл навстречу. Неделю о ней ни слуху, ни духу. Почему так долго загуливала? - поинтересовался. Она: «Так у меня куча отгулов скопилась. Три с этого года и три с позапрошлого…».
- Вот как облопушился, прямо, хуже соседского ребёнка. Раз, значит, сосед-ский малец укатил в школу на самокате, а вернулся без него. Родителям доло-жил, мол, так и так… завтра ребята вернут. Пацаны надёжные. Зато велик дава-ли покататься, на синих спицах. Ни у кого такого в школе нет. Когда пацаны вернули самокат, соседский ребёнок им вернул пятьсот долларов, которые об-наружил перед сделкой в портмоне для велосипедных ключей. Заберите, гово-рит, это ваши.
 А то в следующий раз сделка может не состояться.
- Вот и получается, что для одного понятно, что он затеял, а для других нет. За день намотаешься и слова все, не только мысли подрастеряешь. Но скажу вам, товарищ Позевайкин, раньше я повыносливее был, особенно в армейский период.
- Во флоте?
- Как? - повернул правое ухо к собеседнику. – А нет, не на флоте. Просто в горячей точке служил. Бывало, боевик как свистанёт из пулемёта, по тебе аж пот градом бежит. Лежу раз за деревцем, к земле приткнулся и думаю: ни квартиры, ни образования, ничего у меня больше на белом светушке не будет. Только смертыньки не хватало для полного счастья хватануть, на чужой земле ещё. Перебрался за железобетонную кубышку, страшно стало умирать.
- Лежу и не дышу.
 Думаю, может, опамятуется мой неприятель и уберётся восвояси. А он – о, Иисус, Мария! – как пустит «мухой», реактивная такая установка есть, и по мо-ему прошлому укрытию, только воронка, закиданная осколками, рядом оста-лась. Деревце, за которым сперва укрывался, в щепы разнесло, и соседние вверх ногами с корнями выворотило.
- Вот как ухнуло!
- На ухо до сих пор от этого плохо слышу. Ох, и досталось мне тогда на по-нюх табаку! еле ноги упёр. Лёг в другое место, магазин автомата полный, а стрелять не могу, только скриплю зубами. Больно уж сладко огнём моё старое укрытие охаживали. Спасибо товарищу дорогому, отвлёк их тогда, я и выполз из-под обстрела.
- Широкая душа, тоже с нашей Волжки.
- Он на окопанном танке был тогда. Ему сподрушнее было управиться с не-приятелем, чем мне, стрелку. Помню, партийный был. Один у родителей. Погиб неделю спустя, на засаду напоролись. А вот его часы. После смерти меня на-шли. Так и ношу их в целлофанчике с собой. Посмотрю в горькую минуту на стрелки - тикают, и боль с души сойдёт.
- Вдвоём-то легше её переносить. Каждый раз вот так и советуюсь с ними. Больно глубоко время показывают, аж за сердце берёт. Гляжу на них и будто плечо товарища ощущаю.- Он отвернул полу куртки, вынул свёрток и показал Позевайкину. - Утром перед уходом на работу выну, сверю часы, и, кажется, снова к бою готов. Нам бы кадры Булызиной покрепче подобрать. Жизнь от них напрямую зависит.
- С Куколкой близко знакомы? – внезапный вопрос Позевайкина не застал секретаря врасплох.
- Да уж, приходилось сталкиваться.
- С ним поаккуратнее надо! Я лет десяток назад водителем работал в пере-движной милицейской группе. Привёз он тогда человек пять в машине обшмо-ненных. Деньги, крестики, золотые украшения у пьяных повыгреб, а самих сгрузил за лесом. Сначала было на них протоколы оформил, потом порвал. За-чем, говорит, ночью бюрократию будем водить. Кинул мне тогда, грешным де-лом, пачку сигарет разжиться, а себе остальное загрёб. Правду сказать, подвер-нись сейчас подобная ситуация, как бы поступил, не знаю, но от сигарет бы точно отказался. А в тот момент я не выдержал такого унизительного обраще-ния со мной и вскорости уволился.
- Надо же таким вызреть и колоситься!
- Обобрал мужиков до нитки, а ведь их жёны, детишки дома ждали с копей-кой. По милицейскому виду не скажешь, что менты голодают. Короче, совесть заела от такой работы, и ушёл к ядреной бабушке, - краешком глаза теперь По-зевайкин испытывал терпение собеседника: не выкажет ли в себе какую слабую черточку, чтобы легче к нему подъехать потом было. Не разжалобится ли на откровенность в ответ, но тот оказался вполне устойчивым на дружеские про-вокации.
Характер человека выковывается не только за тетрадкой, но и промеж раз-говоров, когда за живое трогают.
 Как ни крути, а личность везде первична. Он поправил галстук в горошек, прослушал выступление собеседника, как проглотил. Вроде и не было никакого разговора между ними.
О, небо, а ведь с таким ещё забот полон рот. «Воспитанием перекошенный какой-то…». Напрасно Позевайкин искал в задумчивых, потемневших, с чу-динкой, глазах секретаря соучастия. Реакции так и не последовало. «Этот тёр-тый калач, сразу видать. Он те душу раскрывать подходит всегда с выгодной стороны».
Позевайкин после некоторой паузы незаметно перевёл глаза на дорогу.
Он был здесь, а глазами на работе. Не успели по-доброму разобраться с от-ладкой вопросов по займам с государыней, как во дворе заметался огонек, воз-вестивший о новой неполадке.
День-деньской за спинами товарищей охали, выплескивали накипь недо-вольства напарники по команде. Резали, невзирая на должности и заслуги, не жалея последнего кипятка слов.
И первые, пока еще розовеющие всходы облачков, поднялись над второсте-пенными проблемами.
 Подобное каждый раз повторяется, вырывается на повестку дня и, насы-тившись жизнью, уходит на задний план, уступая место новому состоянию. Многое начинали, переиначивали, вводили что-то новое, более надежное и удобное.
Облака решенных вопросов росли, ширились, казалось до самой Волги, за-висали над ней и уходили куда-то далеко - на юг, запад и восток... Они тянулись туда, куда гнал их попутный ветерок надежд. Там их встречали в штыки, с неохотой, настороженно, превращали в легенды.
Предложения в хозяйствах требовали для себя самостоятельной обкатки, доводки до ума, внедрения в дело, прежде чем лечь готовой папкой строгих предложений на стол государыни. Она, конечно, в этом не отказывала, обсуж-дала с депутатами разных уровней, хозяйственниками. Там их брали за основу, прорабатывали и рекомендовали хозяйствам - учесть в дальнейших разработ-ках.
На все, про все выделялись деньги, люди, но дело то цвело, то вяло…
Хозяева, если и занимались перевооружением знаний и умений работников, то в основном на короткосрочной ниве. Прочные и добротные отношения меж-ду людьми, работником, предпринимателем  и чином высокого ранга ещё толь-ко складывались.
Золоторуких мастеров со строгими мозгами на время приглашали из чужа-ков. Теперь же некоторые хозяева брались отдать парочку своих охотников, чтоб их обучить на стороне.
- О-ох-ты… - брались за головы мелкие начальники.
- Фу-у-ты… - подбадривали сводки голубых экранов с передовых хозяйств.
И снова зорькой вспыхивал на горизонте кадровый вопрос.
- Ну что вы себя криком тешите, репутацию только себе топчите? Ноне, ви-дать, сойдутся концы с концами…
 - Нехай обучают… А про завтра подумаем ещё.
Из-за череды облаков доставало сквозь растворенные окна ласковое солнце. Как мамка, теплом согревало их молодые спины, черные спины будущих ра-ботников!
 Все чего-то ждали, того, чего никогда не будет: медленно спрялся день, а мысль по учебе, по великим открытиям века осталась.
 И завтра снова предстоит обсуждать!
Позевайкин и Петро даже не заметили, как подошёл маршрутный автобус и хлопнул перед глазами туго открывающейся дверью. К ним, увидав своих, со-шла Ирина Пташечка. Тонкий носик ее тотчас задышал расклешенными нозд-рями и дёрнулся от радостного смешка. Она взвизгнула от неожиданности, и тонкий покров ее платья с глубоким вырезом на груди разнес по целой плат-форме соспелые ароматы далёких духов.


                XVI
После переворота старой воли народа Крыслов налёг на изучение началь-ничьего труда. Всё раздумывал: как пресечь продажность среди людей, а то, неровен час, люди перестанут понимать друг дружку. Тогда беда. Отдохнуть как следует не приходится, а труд уже требует подачи его по высшей пробе. Многие предложения по технологиям управления недоступны широкому кругу населения. А ведь из их числа… могла вызреть какая-никакая, а все помощь.
Потом, без теплой женской руки совсем плохо делается в тугую минуту. Народ требует, чтобы начальство, как стёклышко, насквозь видно было. Куда годится? Ни в лужу оступиться же.
Кругом воровство, мошенничество.
Того и гляди, скажешь: «А чем я хуже - свою жизнь побогаче сделать, как у других начальников».  Иной раз такие мысли заведутся в голове Петра и не зна-ет, что и делать. Оттого размягчился. Целеустремленность и решительность подводить стали. Но подходящего человека, с кем разделить тоску великую и донимающую, хуже пчёл, так и не смог.
У государыни по текущим вопросам дела только поднялись. Маячат мысли, маячат предложения о том, как обуздать продажность чинуш - хозяйствам про-дыха никакого не дают своими домогательствами... Взяться за дело, там, гля-дишь, и на местах зашевелятся. Веру и надежду в защиту от поборов государы-невых слуг дадут хоть какую, думки ихние разгрузит.
А то целая уйма проверяющих гнездится в отделах.
У новеньких пока еще режутся голоса, но и они кое-что дельное привно-сят… И ритм ни на минуту не сбавлен. С людьми договариваются. Порядок ра-бот дробят, скорость на отдельных участках растят. По многу раз, как челноки, пробегают глазом сделанное: все ли подогнано, так ли ладно?
Кругом тишь: ни ругани, ни оброненного зря слова.
Только пищит техника, перекликается меж собой разноцветными глазками ламп.
Государыня для хозяйств по крошке выпестовала свежие силы через «пар-ламент». Свет проливала под неокрепшие ножки, чтоб молодым на столбовую дорожку легче пройти.
Крыслов все переваривал в себе, не торопился что-то предпринимать впо-пыхах. Все жизнь свою ворошил…
 Ходил бобылём, хотя жениться мечтал с семнадцати лет. Старуха-мать по первости запретила ему шляться по ночам: «Надо о сурьёзной специальности думать, а не с девками вожжаться». Её, конечно, он слушал, но про себя о хо-рошей девке думку всегда на готовях держал. Если бы подвернулась путёвая, ещё неизвестно, чем бы дело кончилось.
Время шло, а подходящей пока не сыскалось. «Вот так, Петюня! Годки твои далеко от ровесниц ушли. Одни сопливые девчонки да разведенки с уставшими нервами остались. А с ними, говорят, тяжелее всего в повозку впрягаться. Вот и остался на эфесе - без жены, без детёв… Ну и ладно, авось, ещё сыщется…
Может, такая, как я, попадётся по годкам? А то ни щи сварить некому, ни кружку воды подать, когда схворнёшь». – Как всегда внезапно пробивалось его подсознание. Обрастало шёпотом, поднималось в голос, секлось слезой, рва-лось сквозь редкий стон наружу и снова пропадало.
«И доколе терпеть всё буду? Был бы чубчиком поприличнее, скорее бы на-шлась… ещё в школе», - с горечью вытирал руки о привычный коричневый ха-лат и шел к себе. С тоски набирал телефон товарища и тотчас тонул в длинной паутине разговора. Мужская осудь, накипев внутри, в конце концов проливалась на сожительницу Анюту.
- Отщипнулась Божья любовь ко мне, как лучинка от полена,- вдавил Петро до боли потревоженное войной ухо телефонной трубкой. - Ни ночью, ни днём её не приголубь. Так и дышит холодком, будто с творил погреба.
Другую сыскать? эту прыскушку жалко…
 Как вспомню: как её руки обои проклеивали… майки, рубашонки её трудом отглаженные, останутся, сердце нытьём заходится… До чего её, человеченку, жалеть приходится… А с лица нелюбая. Вот как получается… Она в душе тоже хочет округ меня уют соблюсти, а не получается. Наверное, по подобной же причине, как и у меня, не ладится… А я давеча возьми да вспыли… на детскую крайность срывает иногда…
Сравниваю с другими, коих на улице встречу… казня одна Божья… чужие лица вижу, а в них свою «иудушку» потом до слёзки вспоминаю… Сейчас, ду-маю, хаю, так сказать… а она, наверное, в эти самые минуты мне носки прости-рывает, надежду на меня вынянчивает. А я, как Аникина корова, по сторонам, на чужих пялюсь. Подумаю так, жить на свете не любо становится. Умоешься горем да отвернёшься.
Но почему так судьба обделила?
 У коих, глядишь, утеха да счастье по жизни, а у меня страдание Господне… Одна попалась – неудачная… с жуликами вязалась, и сын в неё пошёл. Не ужи-лись, Петруня, не свелось…
 И здесь не знай, что получится…
Вечером того же дня Анюта, оторвав сожителя от основного труда, насилу дозвалась его помочь с ужином. Наточила остро нож, приготовила округ него чашки с водой, разложила на кучки сорта намытой картошки. Сама присела на корточки рядом с табуретом Петра, поглядывая  лукаво на него из-под широко-го и прямого лба.
Небольшой смазливый носик с крохотками губ делали ее петлистый взгляд глубоким и обворожительным. Непослушная юбка в дудочку забралась в этот момент неподобающе высоко от колен, а исподний край вывернулся трубочкой.
Петро по необыкновению то косил на ножки, то упирал глаза туго в пол, ря-дом с её пушистой тапочкой. «Ну и прыскушка, нашлась, тоже мне, как от моей черствинки спастись?», - мелькнула было мысль Петра и оборвалась.
Анна между тем сняла струйку кожуры, выметнувшуюся из-под лезвия но-жа.
И была довольна собой.
В этом году она переживала пятый десяток осеней. Светлокожее лицо ещё хранило приметную девичью красоту, подчёркнутую озорнинкой серых глаз, чуть тесненных лёгкой меткой забот. Были они, будто от переполненных слёз, блуждающие и беспокойные, как огонёк, с хмелинкой радости, но горделиво выстреливали в Петра самовластную волю хозяйки.
- Вот эту накось, должна быть рассыпчатая… - и подала выбранную карто-фелину.
- Ал-ля! – поддержал её Петро; в сноровинке работы стыла его верхняя  гу-ба, которую закусил в знак старательности… Он ловко работал пальцами, со-бирая на запястьях убегающие из-под ножа мутные капельки воды. И тут заме-тил, как её полнеющая грудь вздрагивала под учащёнными ударами сердца. Тонкие прожилки тела набухали, прогоняя по теплым артериям застоявшуюся кровь. Рука Петра дрогнула и, выросшая капелька с крахмалом скатилась по локтю в рукав. Петро поёжился…
- Что с тобой? – встрепенулась Анна, выгибая бровь.
- Мысль пришла. Сейчас быстро запишу и дочищу…
Анна тоже поднялась, обхватила его со спины, как бы не желая отпускать, погладила его по груди и сорвавшимся с контроля голосом пробасила:
- Давай зараз спать лягем!
- Хоть за два… - с первым подвернувшимся словом расслабился Пётр.
Поймав на неуместной нескладушке, Анна снова коснулась припухшей ла-дошкой его груди и кивнула, подтрунивая, коротко стриженой головкой на по-стель.
- Вон оно, как на сладенькое-то губы пораскатал! Плохо ли на дармовщинку понежится с глупенькой бабёнкой?!
- Не понравилось, как сказал? или, может, ещё чего? – другого способа так и не нашёл Пётр, как потоньше просеять свою мысль, чтобы не обидеть Анну.
- Сказал вполне образованно, но не совсем воспитанно: как это? на полдо-роге дело бросать, а значит, неграмотно и говорить… Ломом тебя, видно, дела-ли… не тонкий ты какой-то, не гибкий. – Под хмурым навесом её лба собира-лась гроза. В ложбинках около глаз встревожились морщинки.
- Чего ещё выдумала на ночь, глядя? а мужик всё терпи… - и встал с дивана, где, было, уже развалился, как у матери дома.
- Кто первый выдумщик, так это ты. По языку видно. Толовый он у тебя. Чужих баб только окручивать вы мастера… - хотела сказать больше, но, задрав подол платья, закусила его зубами, оголив припухший живот, сквозь губы сце-дила грудным голосом: - А об этом кому заботиться? Опять мне? Или может, скажешь, соседу? Он и сосед-то тебе сопли утрёт, не смотря, что вислоухий. У него, что ни квартирка, то картинка…
- И девки при нём глаже иконы глядятся. Через тебя и глаз не кажет ко мне. Весь в заботах, а догадывается: ведь душою-то я с ним… - по другому она и не могла дать волю своему самолюбию.
Когда на другой день Петр, бросив наперевес руки пиджак, возвращался с работы, застал у подъезда слетевшихся, как мух, на мёд, дворниц, доказываю-щих правоту новостей местного значения. Сравнивали бывшего ухажёра Анны с новоиспеченным.
Пётр узнал, что сосед Анны по квартире бывший лётчик, подбитый когда-то на Земле Ении и легко задетый пулей, смог посадить машину. Рассказывали, будто неподалёку от раненой техники, привалившись к разрушенной стене, - только опрокинутая назад голова виднелась у него, - был атакован боевиком.
Когда боевик подобрался к нему и ткнул стволом в грудь, тот рухнул как мешок. Боевик принял живого за мертвеца. Даже в мертвецки-бледном лице жила та сила и величие духа, что не всякий раз у здорового найдутся. Вислое ухо чуть прижато к плечу, будто вслушивалось в чужую речь…
Он был собран, как в броске, слившись в единую силу с дикой природой.
Лишь ветер выдавал его противнику растрепавшейся холкой. В приоткры-тых глазах с краснецой, как у недоспелого, подгулявшего юнца, виднелся не погасший взгляд ястребка и рыжая выстриженная бородка с затянувшейся на морозце бороздкой слёз.
Будто она навек разделила чувства живых и грешных от царства мёртвых.
Слегка задетая недосказанным словом и болью улыбка, с пушком на усах, растворялась у кромки припухшей верхней губы в изогнутой луком черте. Ок-руг – птицы, приторный запах гари и крови. Посмотришь, так со стороны сразу и не скажешь: иногда и так бывает, что гордость дольше хозяина живёт.
В какой-то момент нападавший, видимо, расслабился. А вертолётчик после короткой схватки пленил его… Раньше сосед своей жене цветы дарил, теперь – только матерные ругательства. Говорит, вроде того, цветы цветут мёртвым за-пахом земли. И поди, ему докажи обратное.
Войдя в квартиру, Пётр утёрся рукавом от пота, уставился в угол, где стоял диван, и о чём-то задумался. Дворницы с лицами самовластных пересудчиц, ка-залось, не отпускали его.
 - Завтра придёшь? Судя по виду… не раздеваешься… к мамке надумал? - из создавшейся ситуации Анне теперь ничего не оставалось делать, как выкру-чиваться. Резко как-то получилось всё, непоследовательно.
- А я никуда не собираюсь уходить. Тут пока не гонят, - скрылся Пётр за простенькое рассужденьице.
- Вот и ладно…
- Неужто ты меня правильно поняла?
- Чего бы тут не понять… Полсумки вот этось картошки из магазина моро-женой припёр. Хозяин из тебя, как из моей кошки горничная… Правда, не-сколько картошин удачно обстрогал, как с завода выпустил… Даже к соседке бегала показать, что мужик толковый попался.
Хоть в чём-то в жизни повезло…
После того, как Пётр тогда уснул, пришлось почти всю выбросить, выбирая подходящие картофелины вместе с крепко устоявшимися в народе словами для несрушного мужичишки…
Пётр даже проснулся.
 А потом она успокоилась и прыгнула в койку. Грея друг дружку, они никак не могли заснуть. Подолгу теперь зоревал их ночник над подушкой. Так день ко дню, ночь к ночи притиралась поздняя бабья любовь. Красна и горька дикая ягодка, вызревшая на неокультуренной почве, как калинка, нацелованная го-лодной птицей.
В подъезде их отношения склоняли - кто во что горазд. Соседка этажом выше рассыпала перед распустившими уши свои впечатления: «Обожатель-то Анне несрушной попался. Как не послышу, всё, милушки, гремит тарелками… А скрозь вентиляционную трубу ухо режет, как слыхать…»
- Как живёте-можете, касатик? – как ни старалась, не могла скрыть подраги-вающего голоса Изерга, старушка-соседка, встретив Петра. Очень уж хотелось выстроить более регулярные встречи с соседом. Последние минуты свидания в церкви не очень-то шли обоим к лицу. Купеной взгляд старухи, как приворажи-вал к себе человека. И гордая голова с черно-вязаным воротом платья, казалось теперь, окутывала мысли Крыслова.
- Понемножку, но можется… - и его пальцы забегали округ кнопки подъ-ездной двери, будто она могла спасти от докучливого разговора. Крайне непри-ятно сделалось Петру от чересчур масляного тона старухи.
- А вы ступайте своей тропочкой. Неча приставать к людям, - отвечал он, пряча глаза, потом спохватился… - Вашими молитвами, тётка-Изерга, и пожи-ваем… все так же,  с любимой жёнушкой, - одними губами сорвал улыбку с безучастного лица.
- Такой, которая чужбинкой не занимается, али не нашлось? – старушка по-нимала: «Не ускоришь шага, прозеваешь и порвёшь, вроде бы случайно, най-денную нитку разговора». – От позора её мать и та в монастырь сбежала.
- Все мы, бабаня, с недостатками в этой жизни. У одного на перевесе ду-шевные интересы, у другого денежные, - крутил у виска пальцами Пётр, думая как бы пооткровеннее убедить бабку в этом сугубо интимном для него вопросе, чтобы отстала, и кроме такого способа ничего так на ум и не пришло.
- Вот скрозь эти наши недостатки некоторые вертихвостки и пролазят во власть к мужчинам да страной заправлять принимаются, а отразится такое на-хальство опять на наших горбах. А чем на самом деле их возлюбленное началь-ство в должностных кабинетах занимается? Народ не ведает. Вот потом и вос-питывайте своих детей ровно… Бедняковое семя в армию захомутают, а на-чальниково - вперед по службе пойдет. А другие будут вётлы на речке соби-рать, коз обкатывать да старух щупать в дверях.
Старуха, заломив обе руки за согнутую, сапогом, спину, торжественно про-несла перед ним на иссохшей шее все ещё красивую соколиную головку с клю-вом, опередив Петра на полшага.
После сладко-продолжительных встреч с Петром Анна быстро взошла в те-ло, но не возмужала, а как-то помолодела. Она ждала его по вечерам, облоко-тившись на дверной косяк, придерживая чувства, впивалась в его костлявые плечи, как клещ, до шиповых пролежней валялась на его руке.
 Как сама молодость, отплясывала в её жилах горячая кровь.
 Она даже посреди ночи бегала ему за сигаретами, наглаживала носовые платки, укладывала разбросанные бумаги в сумку, штопала бельё. И не хотела себя видеть другой. Заглядывала буквально ему в рот, но вместе с тем росло в ней сомнение: того ли мужика обласкала?
Чаще стала появляться у подъезда, поджидая его служебную машину. Ду-мала: не прольётся ли какой случайный слушок по поводу Петра? Подолгу вы-стаивала на остановках, ожидая его общественным транспортом. Крутилась у подъезда, нащупывая сплетни о своём мужике.
Больше всего не терпелось застать разговор с каким-нибудь обиженным на него коллегой, чтобы, выведав тайну, потом дать полную волю бабьим чувст-вам, немножко расслабиться и - отыграться…
И всё для того, чтобы хоть на минуточку впасть в пьянящую бескрайность так быстро и неожиданно нахлынувшего счастья. В своей подозрительности Анна распаливала Петра иной раз до такого крайнего состояния, что он мог её отлаять или стукнуть тапочкой.
А в ответ она получала возможность гнать его в три шеи. Чтобы потом, утешая распоясавшиеся чувства, насладиться переживаниями до остатка сил, испить до донышка измучавшуюся жизнь в капризах половодья женской любви. И от этого у неё росли силы, будто крылья.
Она много стирала, убирала, готовила. Но это было сверх необходимых по-требностей, и Петра начинало бесить. Чувства притуплялись, терялась прежняя острота ощущений. Лишь работа поврозь могла рассосать скопившуюся глубо-кую боль.
Петру иногда казалось, что в такие минуты у него покалывает под левой ло-паткой. Работа как-то сглаживала, излечивала недомогание души, как царапины на коже от её ногтей. И Петру думалось, что жизнь ещё только-только начинает складываться. 
А любовь – это от Всевышнего.
- Взять человека у меня в отделе, скажем, замухрышка замухрышкой, а ведь и его заинтересовать надо, энтузиазм, огонёк вздуть требуется. Только и танцуй пред каждым, а про свои заботы и забыть придётся… Тоже неправильно. Давеча спал плохо: часы с кукушкой не давали, то соседи по всей полуночной пили… Так очерствеешь от недомоганий, и команда уважать перестанет… А я как-никак – авторитет. «Новую жизнь строим, средний класс подымаем… ис-пытываем себя заново».
С навалившимися мыслями пришёл под бочок к Анюте. Думал отоспаться, но сон так и не шёл, лишь под утро он укараулил Петра. Тот даже не заметил, как уронил по-детски на подушку слезу.
Анютины губы на заре размывала смешинка. Пётр проснулся, и только те-перь понял, как он неловко спал: рот открыт, в горле когтями скребут, как кош-ки нагадили, слюны не сглотнуть, рука занемела по локоть и колола иголками... 
Спустя время, у Анюты выпростался ребёнок. Расширенный лоб и заужен-ные скулы, чем-то напоминали схожесть с Петром. Анна всякий раз менялась в лице, когда прикладывала к груди крохотный ротик, причмокивая губами, вела первые воспитательные беседы с малышом. Пётр даже уступил давно пригретое место на диване. И по этому поводу всё больше отшучивался, усмехаясь в уста и подмигивая дёргавшейся бровью:
- Вот те, батенька, и Петров день… – Петро вкладывал в эти слова особый смысл, подбирая правильный тон долгожданному чадо.
 Сглазу боялся.
Пока Петро тянул рабочую лямку, Анна ближе к вечеру, смазав конопляным маслом полотно волос, пристрастилась купать ребёнка. Затем пеленала, как в кукольные лоскутки. Ей это нравилось, хотя детской одёжки более удобной в доме было полно. После удачно проведённых дел Петро приносил для своего дитя каждый раз что-нибудь новенькое из шобонишек…
Анна, положив зевластое тельце на кушетку, попросила Петра доглядеть, тот крякнул в ответ, добирая балконный мусор. Она тотчас улетала в дальнюю комнату за полотенцем. На этот раз ребёнок скатился с постельки прямо в ван-ную и захлебнулся. И никто его больше не слышал. Когда Анна спохватилась, что ребёнка не слышно, было уже поздно. Слышалось с лестничной клетки глу-хое  Петрово постукивание мусорным лотком.
Скандала не было.
…Оплакали скоро… После перенесённого горя, Анна сделалась, как тень. Замкнулась, больше ходила в церковь. А в последнее время неожиданно поду-мала: «Уж не Петро ли сглазил ребёнка, Божья любовь? «Больно примета пло-хая – дитю подмигивать с этих пор…».
Отношения теперь у них пошли наперекосяк.
«И какие мы после этого люди, раз детев своих гробим и не видим? Надёж-ности ни в ком не стало. Иной раз за себя поручиться страшно, не только за ближнего. Вот как судьба закручивает. То ли о себе да семье думать, то ли о кормильцах-хозяйствушках наших?» - разматывал пряжицу жизни Петро.
                XVII
Жизнь в эти годы редко кого лелеяла да не обижала, редко у кого всё скла-дывалось и ровно выпёстывалось. Порядка не было ни у бабушки за горшками, ни в больших и малых артелях.
Пахло холодком размежевок: кто, чем, как да скольким… владеть станет? И как к особо выделившимся относиться еще не знали.
 Присматривались друг к дружке.
Вместо добротного продукта и теплого обслуживания человека расцветали обман и обещание. К самой же государыне не достучаться. Администрация тоже недолюбливала эту взорвавшуюся массу и поспешила отгородиться от нее разными отписками.
По строгому глазу государыни теперь скучали.
Нужность и полезность все меньше заглядывали в окна работника. Не всё добытое посильным и честным трудом приветствовалось, признавалось выгод-ным для хозяйства. От хозяйств ждали хоть каких-то образцов по добротности товара, но с этим как-то затянулось, сдвигалось на задний план. Всё чаще давали о себе знать болезни.
Настроение портилось. До серьёзностей ли тут становилось?
Бывает, работает, работает скромно человек, возьмёт да съерашится за обо-чину и поплывёт по течению, как выброшенный на свалку и отработанный ма-териал. А про себя подумает, что отдыхает, осваивая новые отношения и впи-тывая вместе с подобными себе жизненные нечистоты. Иной займётся прира-ботком, войдёт в спор с собеседником, думает, что послужную честь отстаива-ет.
 На самом деле обиды глушит, терпит, перебивается, чтоб не так сильно по ночам сердце тосковало.
Лицо Васька как-то пожухло, закоравило, как осенний лист гляделось. Глаз-ницы лунно-мутноватого света сошли на тревогу и беспокойные ночки. Втайках сочувствовал тем, кто ещё не поднялся в жизни, не припозорил нечестно добытым своё доброе имя.
Только щёки еще напускную весёлость вываживали.
 Сандалия, подштопанная на скорую руку, убого выглядывала из-под упав-шей штанины. Брали своё совсем невзрослые забавы, сея по дорожке-судьбе излишние заботы да хлопоты. Видать, ребячество возвращалось и звало, звало в дорогу…
 В срывах такое заметно у мужчин.
 Застоявшееся чувство селилось в далёком от них мире, с которым они ста-новились больше связаны, начинало как водой, подтачивать их, незащищённые берега, ломая исподволь сложившийся характер.
Поэтому иногда кажется, что перед тобой в одно и то же время явились со-вершенно два разных человека - сегодняшний и прошлый. Посмотришь, так и скажешь: «как же его судьба-то переделала?!»
Васёк пережинал невзгодицу вместе со всеми. И конца ей, кажется, не видно было.
- До чего жизня, едри твою налево, тупая... Раньше из-за меня родители в школу по учителям бегали. Подрос - за невестами для меня, по соседям. А я что? Ну, разве старикам за лекарствами в аптеку когда...
 Они же родители.
 Можно, конечно, поубиваться за учителями, невестами, лекарствами, но не за козлами же в человечьей оправке? Они - чиновники, поэтому враги коренным переменам жизни, а добрую жизнь, как известно, не делают в белых перчатках да кукурузных початках.
Мозги Васька болтались, как у пырышки голова. Сегодня он в доме своих предков. И от этой необычности было как-то не по себе.
- Какой ноне день? Если Покров был на Мясоед, была  осень. Сейчас почесть лето, конец мая… значит, авторник. Вон и народ опять около моего долгостроя-домишки ошивается. Чего от него ждать? Посплетничать, поёрничать хочет.
 Ему больше негде, окромя моих окон. Пущай порезвится.
 Со скамеек от подъездов матерная молодёжь выперла, с казённых домов - охрана. Домишко ремонта просит. Дельце какое бы здесь поначалу разместить? Без опознавательных знаков стоит – ни улица, ни номер на нём не значутся. «Жигуль» давно спёрли и тору не оставили. А ведь это дом моих предков, - вы-глядывает в окно, как бы раздумывая, что предпринять…
Шумит передок полуказачей толпы.
- Чей дом, кому принадлежит?
- А задок толпы: - Видать бесхозый. Ни государыне, ни хозяину не нужный. Догляд никем не ведётся.
На улице народ все ряженые и огаженые места запрудил, будто День пен-сионера объявили. Один казак в гражданской телогрейке отделился от толпы, залез на крышу и ораторствует:
- К объекту не подходить! Я - сторож.
- А документ на услуги имеется? Али, можа, какое отказное письмо..?
- Имеется, имеется…
Три дня подряд никого к дому навздым не подпускал. Но сейчас в направ-лении объекта петухом пёр какой-то человек. Сторож не сразу сообразил, кто это…
- Стой, кто идёт?
- Твоя смена. Я начальник караула!
Сторож обомлел и попятился. Бровь колючая стрелой поднялась.
Народ удивлённо заспешил на выручку сторожу:
- А ты, правда, начальник караула?
- Нет, я хозяин! – ответил, не теряясь, подошедший. - Не узнаёте, что ль? Это я, Васёк Чемоданчик. «Кругом одни препоны, даже к собственному дому подойти надо суметь», - разруливал он наскочившую мысль.
- Точно он.
-Так и есть. Вот в областной газете и портрет пропечатан. Нашёлся-таки!
- Жена его в розыски  подала...
Тут-то и вспомнил Васёк Нинка последними словами. Через газеты Нинок-невидимка действовала, как пиявка, не взирая на ранги чиновников. И заспешил внутрь дома.
Шутка ли, муж с зарплатой пропал?!
Даже в рабочие минуты жена Васька была перед глазами. А он шептал:
- Вот приду домой и обязательно всёшеньки пропишу Нинку… этой пиявке несчастной.
Нинка вспомнил почему-то сию минуту на сенокосе, до которого ещё и ру-кой не достать. Она стоит с косой у Косого оврага. Пьянящий взгляд её оста-навливается на свежевыкошенной поляне, тесно прилегающей к хлебному полю.
Жена идёт к скошенной траве, осторожно ступая в калошах на босу ногу на вздыбленные стебли неудачно поваленного бурьяна-сухостоя. Ноги, сбрызну-тые соком растущих трав по самую кромку платья, бороздят низинку. Зрелые и кое-где уцелевшие венечки-макушки дигеля и кашки-клевера бьются в колено. Крепкие запахи трав пьянят покачивающегося, как маковка на ветру, вездесу-щего Нинка.
А в глазах далёкий блуждающий огонёк. Он то потухает, то разгорается с прежней силой.
Поэтому Васёк, как бы предчувствуя складывающуюся ситуацию, начинает про себя письмо издалека:
«Двадцать восьмое мая.
Нинок, почему так трудно понимать другого человека? Это отнимает столь-ко душевных сил, что не уложить в длинные деревенские вечера.
Должны быть чувства друг к другу – редкая ценность.
Несколько минут не могу уговорить себя писать… Наверное, на себя много беру? Но, переживая за другого человека, мы находим себя. Я пытаюсь всё время себя чем-то занять. Чувствую, что могу многое и не могу ничего. Пожа-луй, могу только любить…».
Вздыхая и кряхтя, Васёк представляет, как сложит пополам исписанный лист. Потом развернёт снова. Он жмурит глаза. А перед ним – жена. «До скоро-го, Нина Ивановна! Мне пора»,- и подмигивает кому-то. Однако так просто Нинка отогнать с глаз не удаётся.
Васёк видит, как Нинок поднимает рогулину-палку, начинает трясти при-смиревшее под солнцем тёплое сено. По её лицу можно догадаться... О чем-то просит Васька, потом, чуть погодя грозится… Вот она ойкает: из-под ног убе-гая, прячется в чаще травы мышь-полёвка. Васёк вполголоса:
- Чудится ей, чать: не мышь это, а суслик. Оно так, без муженька-то… тяже-ло одиночить.
Нинок время от времени смотрит в сторону солнца, прикрывая ладошкой глаза. Затем вытирает концом платка капельки пота, разбавленные слезой по щекам, и чуть слышно, в нос, произносит:
- Возвращайся, окоя-ащий!
 И Васёк рад до смерти такому признанию. Лучшие деньки представляет.
Вот напрашивается к хозяевам багряный закат, ломаясь в окне. Будто разо-детая вселенская бабка вышла в поле на аршинных ходулях, чтоб всех оглядеть  с высоты.
- Ба-а! а новеньких-то полным, полно. И все на одно румяно… Экие ребят-ки! Лицо молодушки, что ближе к окну, призадумалось: норму, видать, свою к образку великому приравнивает да не знает с какой стороны образок к ней под-нести.
Кажись, гоже!
 Эталон добротности на некоторые продукты виды работ от государыни приняли только вчера, а сегодня он уже в деле. А завтра перед лицом покупате-ля.
Рядом отблеск голубых огоньков экрана. Лица в них помечены шутливой веселкой.
Получается, видать, дело. Значит, день удался!
В пальцах у некоторых ручки, а под ручкой пустая бумага. Многие на ком-пьютере. Ощущение нужности и заделья не дают даже на закат улыбнуться, минуткой свободной сейчас дорожат.
Весь набранный состав уже используется по полной…
Слышатся приколки со стороны:
- Старый багрянец лиц по молоденьким щечкам работников соскучился.
- Уж не говори: больно жарко-колючим их поцелуй окажется. Ни слов, ни дел пока от них не видать.
На радости далеко ли уедешь?..
Васьково перо с этого момента будто начинает скрипеть. Но затея продол-жить письмо оказывается безнадёжной. Слишком прилюдной получится беседа. Он только морщит нос, чешет затылок и кривит губы.
                ***
Васёк новую жизнь до Нинка представлял в тёплой конторке, посреди рын-ка, где прямо из окна, на месте государевого чина занимается он доводкой нуж-ных сообщений о конкурентах, деньжонках, сырье и товарах до мировой кон-диции.
Сперва будто работал в паре, потом ушел на повышение в должности. Сидит на стуле, два телефона под головой, один из них – соседский.
Осваивает совмещение профессий-должностей, чтобы коммерческой выгоды не прозевать.
Поэтому охотно выменивает у покупателей, как мировой тактик и стратег, часть - на целое, целое - на часть. Короткую схему рубит. В случае «крышки», товар легче спрятать. Он выглядывает из окна дедовского дома…
Возле долгостроя растёт народ. Людская перепалка незаметно перешла в стачку. Округ казачьих фуражек народ появляется с плакатами: «Долой буржу-ев!», «Мы вам покажем Кузькину мать! А ну, живо оделся - и на улицу!..» Ку-колка латунными от солнца губами огорчённо вяжется по рации…
Васёк мечется по комнате. Уперся в раму. Закрутил головой, насколько окно позволяло. Солнце во все лучи слепило его. Перед носом, казалось, плясали желторотые зайчишки, танцевали туманную кадриль. Под самое окно выплес-нулась масса народу, точно у звездного небушка днище прохудилось и просы-пало золотые зерна народа прямо около дома.
- Чать, конкуренты на землю пожаловали… была бы государынева база данных о них, этих конкурентах, тогда бы точно знал: кто да что…
А что ежели они на курсы повышения квалификации все привалили? Можа, кто объяву дал от моего имени? Или ярмарочные… опомнились? В команде моей мысли на этот счет уже готовятся… командирами всех принять к себе, сил не хватит целую ораву прокормить … «тем более, они, чать, без высоких знаний и навыков работы…». Он растворил окно.
Земля от их ног и ртов гудела. Похоже, растроганным голосом сердец на вселенское вече подвижников - к себе зазывала...
 Васёк покинул окно и взобрался на мезонин дома. Он тотчас вспомнил эти живущие глаза, которые еще прошлый раз на ярмарке вакансий его пытали.
Сколько в них силы привалило с тех пор, в глаза эти!
- Чего шумим, господа народ? Вижу, вижу: ярмарочные никак пожаловали?.. Кои пошустрее да порасторопнее из ваших оказались, давно в одной упряжке работаем… А вы только одумались, выходит?
- Ну что же и это похвально. Хлопотали бы лучше перед государыней о бес-платных сообщениях о рыночной жизни. Плакаты мастерить да в стачки кучко-ваться много ума надо. Могу обещать рабочие места  в моём коллективе. Вме-сте совладать хозяйством будем.
 - На долгострое, вот на этом доме, их пока нет. Дом возьмём пока на баланс организации. - Достаёт плакат и крепит к углу: «Пенсионерам достойную опла-ту!» - Откроем, может, здесь Музей строгой революции для иностранцев. Толь-ко уймитесь.
- Договор здесь и сейчас хотим… - несколько рук тянут листки бумаги. – Работу давай! 
- В народное предприятие хочем!
Васёк шарит по карманам, вынимает завалявшиеся бланки, показывает бу-маги…
- Всё подпишу, только дайте слезть... Не видите:  кругом бардак творится… - Васёк пытается отшутиться. Народ его не отпускает и отвечает тем же.
- Настоящую причину разлада с женой знать хотим!
- Понимаете: Нинок заболел, жена стало быть.
- Который раз вычувеливаешь, и всё Нинок виноват?
- Ной раз и сам призадумываюсь: не прохвостка ли она?
- И о Родине думаешь, гад полосатый?
- Думаю!
Поднялась разноголосица:
 - В дороге, чай, думаешь? Вот и появилась такая профессия на Родину ве-рещать.
- Всеми богами клянусь,- крестится он.
Серёдка толпы из казаков не уступает:
- Креститься зачал… Причём тут Бог?
Задок толпы напирает:
- Посмотришь на него: прямо, голубь мира, особенно когда воркует, а по-том, как нагадит… А голос-то какой, как у Левитана.
- А ножки, как у стрекозы, вам никого не напоминают? – обиделся Васёк.
- Нет, Васяньк, что ниже пояса, как-то не интересовало.
- От бесплатного обеспечения сообщениями хозяйств отказался, гад…
- А вот там, дальше … главу государыни нарисовали в пояс, без мужской гордости… -  распалился Васёк.
- Правильно: поэтому и нарисовали в пояс.
- А жизнь-то за свой народ готов отдать?
- Только и осталось: кому такая жизнь нужна?
- Говорят, в Думу проект Конституции внесли от Соплёвских из пары слов – не убий, не укради… У вас есть предложения по поправкам?
- Обязательно добавлю: «Не лги!»
- А сколько же тебе за крутую работу в твоём доме, будущем Музее по дол-гострою, положить, раз такой сообразительный?
- Канистру пива и подгузники.
- Аль недержанием страдаешь?
- Одни мощи остались,- показывает втянутый живот и рёбра, как у Врангеля, который недавно надумал из затяжного похода воротиться на родную землю. - А скелет, сами знаете, не располагает ярлычковыми понятиями.
Смеются…
- Дети  у тя хоть смирные, не берут в оборот?
Васёк, про себя, тяжело вздыхая: «Один незабвенный и тот на кладбище…»
- Чего-то долго думаешь, прежде чем ответить? Говори, а то во власть не выберем.
- Место в эфире для рекламы берегу.
Несколько казачьих фуражек и гражданских голов выделилось из толпы:
- Ты весьма необыкновенная личность, потому и живёшь хуже нашего. Так и быть: с нас магарыч. Пошутили и молчок. Принимай на работу… Реставрато-рами будем и в Думу выбирать… не откажемся… придёт момент.
Правда, одного уже выбрали, а толку мало…
Конечно, каждый из них догадывался про себя, что в команду Васька попа-дут не все, а только избранные по воле набранного уже состава. Многие влились к этому времени в команду Булызиной и другие хозяйства. Были тут и такие, которые пришли поддержать своих товарищей или переметнуться в его группу. Васек это тоже понимал, но в испытательном ходе никому не отказывал.
Васёк рад, до ушей раскраснелся: люди его понимают. Он спустился к наро-ду. Тут как тут подоспел Куколка и кинулся на Васька в драку-собаку. Дескать, зачинщик беспорядка.
                ***
Между тем время текло…
Прикипела к асфальту резиновыми шипами милиция. Видит, как один куд-рявый газету в клочья рвёт, а, похоже, их сотрудник окрики-оплеухи собирает. Останавливаются. Цоп, Васька, как нарушителя неразрешённого митинга, бах, в кутузку.
И народ не помог. Утром - допрос. Васёк аж присел от неожиданности, когда увидел перед собой не сторожа и местного драчуна, а правозащитника Куколку, но уже за столом  следователя.
Васёк вполголоса:
-То сотрудником дорожной инспекции представлялся, то сторожем, а теперь стало быть – следователем, а ещё к казачьим чинам примазался, в есаулах фор-сит. И слова недовольства от меня огребал, пропал, как пить дать.
Изувечат.
Постой. А ить он в погонах с чужого плеча на дорогу, как бабочка лёгкого поведения, подрабатывать ходил? Наверняка, не в первый раз.
Вот начальству его заложить, а зачем? Они и без меня друг про дружку, как про облупленных знают. Тогда уж точно изувечат. Я хоть и гибкий человек, но побороть Куколку в его же гнёздышке вряд ли скоро удастся. Затанцует любое дело под себя, рисковать будет…
Освободиться так просто вряд ли получится из его лап. Все когти подчи-ненных в пользу себя заточил. Обещания впереди дел бегут. Впрочем, как и у моих законотворцев. Больше оговорок, чем настоящей пользы. Прости его Гос-поди: не видит, что творит.
Погоны Куколки полезли на шею от ехидного смешка.
- Куда дел свои вещи со стола во время проведения обыска, дурень?
- Я-сь? Случайно задел, они и упали.
- А потом?
- Потом с помощью рычагов, - показывает руки, - из положения «пол» пере-вёл их в положение «трусы».
Всё равно бы украли.
- Отвечай, за что налетел на меня во время сборища?
- Народную собственность защищал. Ведь попадись вы другому под горя-чую руку, избили бы. А так меньше досталось…
- Да ты никак язык навострил?! Ша мы тебе ннаки, гостинца дадим, при-смиреешь.
После фирменных отварных по распоряжению Куколки, Васёк еле переми-нался с ноги на ногу, и теперь как шелковый поглядывал на следователя. Это было лучшее, что получилось пока у Куколки из возможного. Вышпорка оказа-лась хлеще Ваньки Жукова. Васёк чешет заднее место и поглаживает вспухший нос.
- Теперь толковый стал. Любо-дорого посмотреть. Кто докажет, что мы тя высекли? Ни одна прокуратура. За нарушения закона, а их за тобой много во-дится, я тебя простонародно говоря, обязан посадить.
- Спасибочки, но меня уже сажали. Голосов сажающих не счесть.
- Хоть ты и одноклассник, церемониться не стану, получишь вдогонку ещё срок, двоечник.
Васёк загибает пальцы, подрагивая штаниной.
- А я уже один отбываю, другой – в перспективе. И все – депутатские!
Откровения Васька спасли его от последующего мордобоя.
Куколка понервничал, успокоился и начальственно подал казённый лист бумаги.
Васёк на вшивых нарах вспоминает документ. Ведомственная бумага чем-то напомнила ему «договор» хозяина с работником. Васёк будто смотрит на на-чальствующую рожу следователя, а рожа следователя  – на Васька. Минутка – и все остаются довольны, а «договор» подписан. Хотя с ущербом для задержан-ного. Тут Васёк неожиданно открывает для себя правду.
- Оказывается, чем больше пунктиков в «договоре», взятых на себя сторо-нами, тем больше надежд. Как ни удивительно, но это удовлетворяет обоих участников сделки. Сажательный механизм работает как часы, что в камере предварительного заключения, что на воле.
Задержанные Дневалов, и Разводов пытались рассуждать об отношении го-сударства к человеку. Однако увидев «новенького», потянули руки для привет-ствия.
С приходом людей, больше новостей, а время в камере короче.
Разводов с надорванным обшлагом рукава. Васек вцепился в него глазами. Дневалов в зацапанной пилотке с козырьком, рубаха навыпуск, а глаза чуть спрятаны под крутой бровью. Умом, говорят, доглядывал всегда больше, чем глазом. И тут Дневалов и Разводов не выдержали паузы, натянули лямку разго-вора удивлёнными голосами. Первым начал Дневалов.
- Ба! Васёк! Какие люди! Вот уж не думал, не гадал, где встретимся. Что за государство напхалось? Есть деньги, не знаешь, кому сунуть, чтоб выпустили; есть судебно-исполнительский рынок, не знаешь, что почём стоит. Есть спрос, а не к кому подступиться с предложением. Главное, об этом знают, но ничего по-делать не могут. А схема работает, продажность людишек цветёт.
 По-моему, никакой организации.
- Организация и институты, туды-рассюды, есть, просто их много, запута-ешься. - Обращается к Разводову. - Вот, например, почему от продажных душ верха не хотят избавиться, а? По этой же причине и Ленина не хотят перехро-нить. Если особо одаренных звёзд выкапывают, то они в народе, как духи ожи-вают. Николая II отрыли, он всё сознанье народное перевернул. Народ против самого себя пошёл, против своей же воли.
- Крепко же тя, брат, пригвоздили. А нас с Дневаловым ещё с того разу для плану взяли. Денег-то в карманах не нашли. Помятого кота под колёсами лови-ли. Животное  жалко стало. Оно дорогу на красный перебегало. Кот-то чёрным оказался, вот мечты и тормознулись. Я кота хвать, Дневалов меня от ментов прикрывает, тут и повязали.
 В неподручный момент кот бросился на обидчика. Тот револьвер не успел достать, как когтистый его уделал. Сам вырвался, а на нас дело сочинили, будем к президенту хлопотать. А тебя, значит, пымали?
- Не пымали бы, если б жена не переусердствовала, на след не вывела.
- Какая ей от этого мзда?
- Я её понимаю, ей скучно одной картошку убирать. Всё депутата норовит на копку пригласить. Она у меня повеса, даже адреса моего не узнала, пока по шабашкам мотался. Думаю: посадят - сообщат. Чай, получки дожидается, сер-дешная.
Улучив минуту, Дневалов и Разводов перемывают косточки «новенькому»:
- Ты ему про Фому, он те про Ерему. О конкретике хотелось покалякать, тот о политике, - зевнул в лицо Дневалову Разводов. -  Хотя его понимаю: не хочет нас всех под куколкин кулак повесть, на случай прослышит. Люди мы все тут разные, а в вопросах обмана со стороны государыни в тех или иных делах схо-димся.
-  В некоторых вопросах…- прочертил кривым указательным пальцем воз-дух Дневалов.
- Ну, пусть так…
Васек глубоко потягивается, вздыхает и уходит в себя. Как много родного округ, округ тысяч верст. И у каждого свое, даже тут. И щерится каждый по-своему, и приколы, и думки крадутся за человеком стеганным шагом. И подхо-ды тут между работником и хозяином стираются, новятся.
На свободе, скажем, не оформил должным манером кого на работу, убег от налога – разжился. Тут за обман здорово спросят.
На костях отыграются.
Государыня… хотя что ей до нас? А ведь как бы стало хорошо, если бы мир наступил между оступившимися людьми. А то обещают одно, подадут другое, как, впрочем и в хозяйствах. Но когда-нибудь будет и так: сработал жизнь – на счету у организации, у всей улицы или у народа на счету!
Ушел на пенсию, пожалуйста, пользуйся дачным участком, который когда-то выдали в пользование. Пенсия тие по средней зарплате в стране, ЖКХ бес-платно. Налоги на строение – копейки. За бизнес в пределах средней зарплаты налогов не берут. А человек обязан за это делиться с государыней бесплатно своими новациями. Сроки по ним укажет государыня. И все послабления эти за счёт ренты от природных источников…
И человеку хорошо!
Какой руководитель государыни это исполнит, тому и пожизненное правле-ние страной. Коли не исполнит, то конфискация имущества у него и близ-ких…Чтоб нёс матответственность.
 А тут все по-своему: поднимется целый ансамбль голосов – басов, фальце-тов, скрипучих, шипучих и падающих, - и пошли друг на дружку, пока дело о кровь не измарается, не успокоятся. Не дома, конечно, но и не на войне.
Застыли холодные ментовские клетки; серый цвет их привычно не виден, мощью и силой над живыми довлеют, обиду глухую честным людям голыми стенами мерят под небом бетонным вселенной.
Васёк лицом как-то стемнел весь и вспомнил жену. Он пытается поймать мысль припрятанным карандашом в едва уловимом на слух голосе.
Оба коллеги-сокамерники, не сговариваясь, бросили косину глаз на Васька, но его это не смутило.
Нинково лицо… Оно медленно всходит из-за горы с возом сена.
Лошадь правит сама, а Нинок тянется, как тюлька, на задках, вровень с те-легой. Она в расписной приталенной кофте и свободной юбке чуть ниже колен.
Васька снова потянуло к перу. Огрызок карандаша с салфеткой ему удалось пронести с собой.
«Двенадцатое июня.
Ивановна! Прости за прошлое письмо, которое так и не сумел отправить. Наверное, ещё и потому, что не всё успел сказать, как надо, а хотелось бы. Не один я такой у тебя, леший. Округ люди тоже с недостатками, пусть с другими, но всё же…
Пишу тебе и представляю: к этому времени у нас за посёлками на старицах вызрели травы. Чать, идёт пора убирать? Приеду, пособлю. А у нас скоро лето позеленит Волгу. В природе, оно всё более-менее понятно.
 Люди же говорят одно, делают другое, слышать хотят третье.
Мы с тобой, Нинок, эту школу давно прошли. И наши отношения между главой и членами семьи полностью не исчерпали себя. А даже скажу: выросли.
Я очень настойчивый по жизни человек. Хотел бы к тебе вернуться побыст-рее, но не могу. Боюсь, пропадёт за дорогой благородное творчество. А вне его и тебя не представляю. Мы с ним растворены в тебе. Если на секунду… тре-тью… задержаться в твоих кротких глазах, слышно, как постукивает, гоняя шальную кровь, разыгравшееся сердце. Хочется в этот момент сказать многое.
Но не могу. И от этого делается больно.
Утром мне опять снился сон. Поделиться наболевшим - значит, победить неумолимую боль разнузданных чувств. Видимо, я счастливый, если мной в та-кие мгновения правит судьба любителя истины. Ведь для её разгадки - и сон в руку.
Я - будто на берегу нашей речки. И, казалось, давно был вечер. Смотрю с «Протков», куда в детстве бегали купаться. Сквозь крутобровую наволочь бере-га на меня глядят неслышно меняющиеся отметины переката усталых вод, скраденные тенью калины, ракитника и осоки. Я стал всматриваться и что-то припоминать… Передо мной ломались в отраженье реки своды колоколен, об-ряды тайных организаций, высокопоставленных фигур, сыщиков.
Сам расположился за наскоро сколоченным строителями столом. Сижу над бумагами на коряге, ноги по колено в воде. И чувствую, что скользящие округ тени меня больно кусают. Стараюсь не обращать на них никакого внимания. Углубляюсь в тетрадку. Они доказывают, что некогда церковь и государство совершили чудовищную ошибку…
Не учли высот грамоты труда.
Оплата хромает, люди бездельничают. За что ни возьмутся, себя не окупают. Хоть бы консультантов к себе из стариков пригласили. Те бы подсказали что, как да когда делать. И так везде и по миру. Там не в должной мере их советы учитывают. Это пахнет глобальным бедствием, о котором я говорил тебе раньше.
Малость погодя, вижу, будто какие-то тайнообрядцы долбят дыры в приле-гающих строениях к храму. Крадутся, подслушивают, питают слухи. Прохожие в ответ кротко опускают глаза. Духовенство говорит о том, что католическая церковь больше не доверяет главам стран. Они хотели бы видеть на мировом троне правителей-священников. Они не хотят, чтобы наука приоткрыла религи-озные завесы древнего мифа. Поэтому видны у дверей учёных скользящие тени и следы крови.
 Церковь понимает: если религиозный миф будет расшатан наукой, она с многомиллионной массой служителей останется не у дел. Потеряется прочная основа под ногами. А тогда мировой трон ей не достанется. Церковь решится не ссорится с наукой. Иначе её курс на сближение останется на бумаге.
Приснилось, будто за Косым оврагом ловят исполнителей преступлений. Организаторы же прячутся кто в омётах, кто в лесах. Кто-то кричит: «Вон по-бежали… ловите их…» У беглецов мелькают пятки, майки да лампасы. Однако надписи, пока те стояли, разобрать было можно. На одних пестрит - «Руководи-тель», на других – «Банкир», на третьих – «Сыщик», «Верноподданный» и про-чее.
Тут одного разобрало, кинулся к столу. Он чертит схемы защиты от престу-плений для серьёзной работы, торопится успеть до президентских выборов, листает чисельник. В итоге добытые знания остаются невостребованными и гниют на полке главной библиотеки. Подаренные же книжки хранители знаний пустили на туалетную бумагу.
 Крупные предприятия идут за гроши с молотка. Неслыханное дело!
Правительство объявило по телевизору, что государство таким образом противостоит возможным бедствиям...
Намозоливших глаза чиновников и скупщиков награждают, провождают аплодисментами к трибуне.
В углу будто бы сидит  служитель зала библиотеки и льёт слёзы от счастья. Видимо, какие-то свои мысли ему удалось воплотить в новую жизнь. Кто-то заметил недоразумение: как же, мол, так – всех награждают, а тот, кто знания добыл, отбивается, как овца на фоне общего стада, награждаться не хочет. Со-служивцы по хранению знаний утверждают в голос, что он в наградных списках не обозначен. Кто-то даже сказал, мол, давайте его подбодрим: пусть догоняет науки!
Раздаётся громкая овация непонятно откуда взявшихся аплодисментов.
Такие, Нинок, ведения, что просто беда. И ещё снилось, что ты меня вместо курицы гоняешь по двору и сараям с холудиной. Гоняешь за то, что обманул тебя с деньгами в прошлый раз.
Это к лучшему все.
Жизнь раскрывается для осмысления только в её полном цвету. С решением моих творческих задач решатся и наши семейные. Надеюсь на это. Пусть не во всем, но во многом. Ты меня, я знаю, не ругаешь. Во сне ты только занесла надо мной холудину и не ударила.
Твоя улыбка тебя остановила.
Я знаю, что ты у меня немножко и бесшабашная, всё равно… По двору больно не слатись. Береги ноги. У меня тут сложилась нештатная ситуация… Так что разрешите: дальше продолжу чуть опосля.
Я. Пока, Васёк».
Разводов тычет размечтавшегося Васька карандашом в бок и доводит до его ушей, что людей, схваченных ментами с пристрастием, тысячи. Поэтому тре-вожиться не стоит.
Выстраданного и справедливого разговора между властью и человеком вне власти все равно не добиться.
По негласной статистике таковых около 6-8 человек только за ночь парится в каждом районном отделении... Благодарите Боженьку, что многие из них до-живут до утра. Так что, может, успеют консультантами на старости лет порабо-тать в хозяйствах.            
                XVIII
Васёк сидит в подтёках с распоровшейся лампасой на скамье подсудимых, разглядывая судью, закутанную в два мягких кашне – красный и черный. Под сморчковатым носом блесточки губ смачно сцеживали речь. Из-под мантии видны рукава кофты с кистями буйного цвета сирени.
- С вас, гражданин, – запинается, - Чемоданчик, шулай шул, так сказать, снята депутатская неприкосновенность по ходатайству районной прокуратуры.
Вот, в бумажке прозрачно сказано,- показывает строчки…
 Вам предъявлено обвинение, в связи с незаконной организацией митинга, а также с применением насилия в отношении представителя власти… Взятку ему сулил… И никакие каналы защиты вам не помогут. Отвоевались!- зачитывает статьи.
- Простите, госпожа судья,- Васёк собрался в комок, - я взяток следователю не сулил, хоть он и одноклассник. У меня и деньжонок таких нет. Митингов не вёл и насилий не чинил… Просто всё Куколка, следователь, ну, земляк мой Со-плёвский, напутал. А сам про себя легонько: «Ой, батюшки свет, да это же Гельсирень. Эта бабенка себе на уме. Без кошелька к ней точно не подходи. Вечно всех воспитывает под себя.
С меньшими считаться не приучена с детства.
Вожатой в школе была, на базы отдыха всё звала, бывшая подружка моей жены из Соплёвки. У нее один зёма, то есть я, бывалоче, всё на ручке лежать пытался. Все свои, а хуже врагов норовят затолкать, куда подальше. Может, пронесёт?
 Сразу ей признаться иль повременить чуток?
 Я, вроде, не виноват, а она даже глазом не ведёт. А ведь как никак вожатая была у нас в классе. Будто не признаёт – какая! Быстро времена меняются». А глаза такие же лубошные остались: ни чего не выражают. 
Судья воспитательно стучит по стакану, потирая узкополосый лоб.
                ***
- Гражданин Чемоданчик, прекратите мямлить. Шулай шул, суд предостав-ляет Вам последнее слово.
Васёк – сам с собой:
«Гельсирень… нет… не признала. Несговорчивая стала, да и высокие глаза кругом…»
Громко: - Госпожа судья, прости Господи, а нельзя ли порешить меня прямо здесь?!
Судья воскликнула:
- Как так? в зале суда?! Ну и воспитаньице у тия, подсудимый!
- Ну, да. Хотя на ты не переходили… Я не очень-то доверяю местным орга-нам исполнения наказания, прихлопнут, свидетелей не сыщешь. А здесь все на-лицо.
- Вы, что, идиот? Разве Вас к расстрелу приготовили?
Из зала:
- Назначить ему медосвидетельствование.
- Это не в компетенции суда.
- И Ленин был не идиот, а его убили. Убийцы естественной смертью скон-чались. Теперь их кости под охраной государства, в отличие от подсудимых. Да здравствует, привилегия мёртвых!
Хрустальный стук по стакану.
 - И ещё, госпожа судья, прошу Вас лично меня застраховать от несчастного случая на предмет транспортировки к месту лишения свободы. Мало ли: захват в заложники, стихийное бедствие, ограбление в пути, покушение на жизнь, в том числе и со стороны государства, а то избиратели будут беспокоиться, случись что.
Судья смягчилась:
- Не беспокойтесь, шулай шул, доставят с комфортом. Ешё никто не жало-вался.
- Ласкаюсь сказать, уважаемая судья, Гельсирень, вам не успели доложить: пока везли в суд, у меня случайно по тяжёлому вышло, повар пищу не досмот-рел. Охранникам штаны показал, а они мне вместо туалетной бумаги пенделей надавали. До сих пор болит. Сказали, что это не расходится с традицией по ис-полнению наказания. Попробуйте на моём месте пожаловаться. В последний путь им опять придётся везти.
- Ты что городишь? Перед тобой правосудие!
- Только и всего… Оно же государственное, а не историческое. А государ-ство не вправе судить несушку за историческое значение снесённого яйца.
…Проходит время. Судья по привычке стучит по стакану, зачитывает при-говор.
- Именем  Закона...
Васёк тихонько:
- Хорошо, хоть не лагеря Казахстана назначают, как школьный директор, сулил. - Васёк недоумевающе покачал головой и тут же в знак благодарности глубоко поклонился.
Гельсирень, ссутулившись, уронила дотухающий взгляд на согнувшуюся в три погибели спину Васька, и неожиданно разрешила сопроводить осужденного в воронок без наручников. А сама до самых дверей проследовала за ним по-судейски томной походкой.
Осужденный наперекор ее воле, заложив руки за спину по-военному пронес бритую голову пред глазеющими и гулом аплодисментов. Он оглянулся перед тем, как шагнуть в небытие воронка, и память вырвала смазанный крест мельк-нувшего перста судьи перед набегающей дверцей.
И он глубоко и лукаво улыбнулся.
Тут, осужденному государыней, снова «является» Нинок.
 Васёк боязливо достаёт припрятанный клочок бумаги и огрызка карандаша, и шепчет себе письмо, выказывая время от времени, будто судье, язык.
«Духом бы не упасть».
 «Двадцать седьмое июня.
Время после переворота власти и до сегодняшнего дня – это эпоха не только печали, житейской канители и страха за жизнь, но и годы духовных перемен, дорога, по которой шёл через поэзию и строгое слово. Мне очень хочется, что-бы мы поняли, что без передового труда достичь чего-то большего уже невоз-можно.
 Но мы знаем, что деньги, выделяемые на эти нужды, просто ничтожны. Есть много стран, где нефти и газа не так много, как у нас. Однако их жизни в десятки и сотни раз по некоторым жизненным благам выше, а страны богаче.
Передовая мысль стала богатством народов.
 Но и у них есть проблемы. Далеко не все они охвачены высшим разумом и чувством, чтобы противостоять катастрофам. А взаимопонимания государств в этом деле ничтожны.
Но время торопит копить опыт и брать его в оборот.
На самом деле высшие чувства и разум постижимы человеком, если улуч-шаются настроения между людьми. Предельно крайние положения человека, которые стараюсь обозначить всеми красками, доступными мне, не смогут по-топить добываемую мной строгую нить знаний. Это те пределы, в которых еще может биться здоровый пульс хозяйств.
Переживательного обмена строгими мнениями между людьми – вот чего пока не достает у нас.
Поэтому не все люди Земли глядят в человеческую сторону. Я это ощущаю вместе с эпохой и временем, которые заставляют нас поступать так-то и так-то. А это означает, что зачатки развития новых отношений между людьми уже су-ществуют.
 В чём они?
Очевидно и в том, что решение многих проблем на основе коллективного интереса и свобод – есть новый уровень взгляда народов. Он уже сегодня тре-бует дорогих и строго мыслящих голов не только на государственных постах, но в небольшом и среднем хозяйстве.
Я видел, как граждане учатся отстаивать свои права и свободы сообща. Зна-чит, и они переживают неудобные ситуации, не хотят мириться с застоем. В этом они выше национальной принадлежности. На производстве работники и работодатели – соратники. Это выше партийного сознания. Здесь, пока в еди-ничном количестве, но присутствует цивилизационный рассудок и чувство.
Помнишь: года три тому назад мы сидели в нашенском палисаднике и кле-вали семечки? Ещё гроза тогда с Широкого дола шла. Тогда ты всё прикалыва-лась ко мне с вопросом о высшем разуме. Думаю, что идея в дальнейшем может быть воплощена в жизнь только на основе обновлённого подхода к человеку.
В этом её ростки.
 Они всходят медленно, нежели хотелось бы.
Раз на дойке ты уговорила доярок кажнее утро надоедать председателю на планёрке, чтоб пристрой к коровнику строил, а не совхоз пропивал. Не всё ко-нечно внял председатель, но привозной газ организовал в село и водопровод совместно с областной администрацией. Кадры для села, пусть наполовину из Морковии, но привёз.
Вы ему, помню, тогда сказали, что если не будет всего этого, тогда сами и доите коров.
Это росток человека, устремлённого в будущее.
Активный человек ноне находится в глубоком противоречии и столкновении с самим собой. Решающее значение имеет не просто та или иная партия, государство, а протестующий народ и его стиль руководства.
В городах больше распространены голодовки, потасовки, забастовки… Они вызваны нетерпимостью положения. Они связаны с некудышным искусством ладить с людьми. Люди, хотя и ощущают наступление новой эры, но не научи-лись ещё, с какой меркой к ней подходить.
От этого осмеяние жизни и рост числа преступников. Иной раз такого на-смотришься, что картины выглядят фантастически, особенно для тех, кто толь-ко ночует за телевизором. А мы знаем, что телевизор и жизнь – разные вещи. Телефантастика – преувеличенная форма протеста.
Она рождается вместе со временем.
За приключением человека – чуть ли не на каждом шагу – корни борьбы за  своё уважение.
Прости, моя шайтанка, за многословие сегодня. Что-то сильно проняло. Вот я и выложился.
Тоска без тебя смертная.
Вот как соскучился по тебе, что хочется любить ещё больше. Хотя ты и ужиха по вывертыванию денег у близкого человека, и отлупцевала бы за непо-слушанку меня палкой. Я бы тебя простил. Не это сейчас важное, а борьба с не-достатками поведения в кругу семьи, на людях. Надо выкорчевать халатные знания, умения и навыки по работе в нас. Так что авансом тело предоставляю на трёпку тебе, а душу разреши сохранить для потомков.
 Я так делаю потому, что ты дала мне силы для будущей веры в челове-ка…».
Бьется огромное сердце, задыхается по свободе, и оседает, словно горьким осадком, человек. Кажется, жизнь невозможна. Но даже кашель поддерживает здоровая мысль о людях, к которым привязан душой.
И смертельная усталость отступает.
Пот влажнил его щёки. Собирался каплями, рос и, будто с горки катился, попадал в рот… Словно росинкой поил черствые губы души.
 «…И всё же минуту – другую думаю. Ты приблизила меня к любви Серо-вой и Симонова, сложившейся несколько драматически, и даже трагически. Она никогда не думала, что сможет расти после смерти. Да и под силу ли это человеку с небывалыми взлётами и падениями в стрижиной жизни? История правд – диковинный прибор для определения подлинности переживаний.
Любовь – это высокий труд. Культуру и плоть которого способно оценить только человечество. Жаль: отношения любящих не могут жить дольше, чем их создатели!
С первой свободной минуткой отправлю письмо. Твой горячо любящий супруг и Васёк.
P.S.: Мотри не хворай! »
Грёзы пролетели перед глазами мечтающего Васька незаметно. Он принялся напутствовать Дневалова и Разводова как будущих начальников, перед их ос-вобождением.
- Человек любит в жизни не встречную силу, а встречающую, причём по-человечески. А то получится, как у меня с мотоциклом. Седлаю однажды ржа-вую свинку по кличке «Харлей» военной марки. Провертываю носком сандалия заводилку. Ногу бьёт в обратную так, что я теряю всякую надежду на спасение от боли. Помню, на мою воплю подлетел хозяин. Завёл эту железку и сделал мне - «мальчику» - ручкой. Помните, господа: техника хрюкает только в по-слушных руках!
 Будете пускать нюни, прокисните.
Через час Васёк, доведенный судом до потери пота и голоса, походил по камере и угомонился. Если он не сошёлся во взглядах с судом, зато с контролё-рами изолятора временного содержания стало проще. Сошлись почти во всём на женщинах. За услугу контролеру Васек пожертвовал адреском свободной соплёвской подружки и тем самым существенно поправил свое настроение.
Со временем на волю письма отправлять стало сложнее. Ему опять повезло. Он сочинил малявку-шифровку в спасительную инстанцию - Нинку. О люби-мых-то вспоминают в горькие минуты. Письменное обращение Васёк составил по всем правилам Эзопа и старого анекдота, далёким от чужого глаза языком.
Он вполголоса пробежал написанное:
«В связи с подорожанием земель на деревенских мазарках и городских нек-рополях, некоторые дельцы предлагают сократить штатно-должностные пол-номочия среди погребённых на землю путём ослабления их горизонтальной власти и укрепления вертикали.
Исходя из вышесказанного, мною составлено и заверено со слов мёртвых следующее заявление: “Многоуважаемые женщины и звёзды Многодевичьего кладбища! Прошу вас незамедлительно довести до вашего начальства и принять мужчин, по случаю смерти, в ваши ряды усопших. По обозначенной процедуре.
К живым не обращаюсь, кругом взятки, очереди...
 К тому же  у нас разные взгляды на смерть. Я к вам писал, но мне отказано молчанием.
Пока что мужчины, откровенно говоря, по ошибке и недогляду мертвых, числятся в захоронении рядом с вами. Поскольку кладбище - не мужской акро-поль, а женский. Иначе для чего его назвали Многодевичьим? Эту несправед-ливую оплошность надо поправить и восстановить честность. Предлагаю в про-тивном случае озаглавить историческое место погребения посовременнее. На-пример, «Солон новобрачных для усопших».
В этом вопросе я кровно заинтересованное лицо. Покуда жив, вместо меня временно захоронили уже другого, для брони. По сговору с вами и Многоде-вичьим правительством, моя бронь сейчас размещена в апартаментах известной могилы, чьей, пока не скажу, чтоб не разболтать. Главное уже сделано: тела сложили пирамидкой. Сказали, в ней только две захороненные души, будешь - третьей. Зато сверху. На случай оживления, выбегать удобнее.  Обещали, что в порядке исключения от правительства согласия на захоронение не потребуется.
Дорогие усопшие! Обращаюсь к вам по случаю кончины Октябрьской рево-люции и во имя процветания свобод умерших. Незамедлительно рассмотрите мой вопрос в вашем парламенте. Заранее благодарю. Желаю вам долгих лет по-смертия. 
По уполномочию совести живых и светлой памяти мёртвых, искренний слу-га нашего и вашего народа - Васярка.
Р.S.: Простите за слог. Телефона с вашими могилами пока нет.
Вот такое моё, Нинок, письмо, похожее на чью-то прибаутку, ставшую ле-гендой. Ну, пока»…
Руки Васька на радостях трясутся. Он роняет письмо. Чей-то здоровенный ботинок наступает на спасительную нить Васька с домом. Он сваливается на колено.
- Ты кто?
По тонкой кожице обуви было заметно, как онемевшие пальцы под ней не-довольно зашевелились. Никто не ответил.
- Ага, ты моя нога.
Он достаёт из кармана платочек и протирает ботинок. Нос ботинка неожи-данно поднимается. Васёк вздрагивает и нежно протирает теперь письмо, при-кладывая его то к одной, то к другой щеке.
Нинок, где надо, - умная, она поймёт: если на одной из могильных плит строки, говорящей о захоронении Васька, не оказалось, значит, он жив. Тогда искать его следует по штемпелю на присланной ей бумажке из учреждения АЙ – ЯЙ – ЯЙ 78/2, то есть на родине Обломова. Для Нинка это само собой означало необходимость похлопотать за него перед депутатскими фракциями.
- Может, не его долгострой, - размышляла Нинок, - это историческая цен-ность, - а дом в деревне, где они с Васьком пока живут, придётся повыгоднее продать, голубку же деньги нужны…
                ***
У подворьев, под худеющей тучей поправлялись луга. Под крышей госуда-рыни расцветали беседы о подвижниках. На местах запасались знаниями и на-выками. А под небом высоким гляделась застолблённая земля для нужд, дожи-даясь хозяев.
 И, словно солнце, надежда слепила глаза первопроходца. И разгорался в земельную страду разговор усадников. «Не к добру это: неживое в хозяев ого-род камешек бросает», - судачила шабрёнка Нинка.
Лежали в диких цветочках, как на сеновале, два угодничка – Нинков усадник да шабрихина землица - и тихонечко калякали промеж себя.
- Ты что это, поднебесая, от двора до огородов, как шалава, развалила свой подол на сорок соток. Подвинься, поворкуем чуток, - втирался в доверие Нин-ков усадник.
- На что ты мне сдался, сладкий?- вскипела землица. - Как-нибудь без жени-хов обойдусь: ноне год урожайный. Сам на ся посмотри: весь в колхозном по-мёте. Топчет тя конный и пеший, аж котлинно-чёрный сделался от этого. Я со своего надела хоть литр молока, пущай в обмен на картошку, но приношу. За меня хоть люди держатся, а ты свою избёнку не скоро продашь. Её приусадеб-ные гнилушки даже печка родная не привечает.
- Зато я известный, благодаря хозяев, и козлиными удоями не питаюсь. Не жду, не думаю: посадят на мне добрые люди картошку или нет. С этим всё в ажуре. Незасева не бывает, даже по дурочке. Ложись, да не вычувеливай, пока лопаты не схватила, никакого подхода у тя к мужному полу.
- Васёк, слыхать, в закобылкиных верстах теперь. Ему там денежки нужны. Вот Нинок и хлопочет насчёт продажи вашего дома. А домишко-то у ваших хо-зяев больно худущий. По пьяни не купишь.
- Зато Васькова баба ушлая, чать, в обиду не даст, наперекосяк дело не по-сновит. Опомнится.
Нинков усадник надтреснул от пепелящего солнца. Надоело ему споры во-дить.
- Наше ли дело господ лечить? Вот хватятся, с горки скатятся. Увидят, как мы плохи, и зачнут нас вздабривать да урожаи снимать, как бывало.
                XIX
Ирина Пташечка начала ломать службу еще при Плянской таможне. «Пат-риотизм, долг в то время были модными понятиями. Кроме высокого воинского духа и умения, за душой почти ничего не было. Богатым состоянием редко кому из простых людей удавалось похвастаться. Все жили более-менее ровно.
Родина и честь - эти понятия прививались с молоком матери и становились для нашего поколения и старших, будто наследственными качествами человека, мечтавшего проявить себя в ратном труде.
И они ещё покажут себя.
 Век буду помнить, - писала она в своем еще девичьем дневнике накануне заседания политсовета партии, - как страшно было надевать первый раз погоны, будучи аспиранткой педвуза. Как совсем голая предстала перед строгой военной комиссией… Для скромной и волевой натуры - это целый шок. «С такими закромами и в армию!?»- заметил хирург откровенно.
И какой был позор в эту минуту!
 На десятку с половиной обнаружил терапевт излишки нижнего давления. Осматривали, как боевого коня. Ради того, чтобы на отклонение от нормы врачи закрыли глаза, допустила не в меру обычного трогать её тело. Такой подход относился скорее не к медицинским понятиям, а к совести.
«Грех на сердце берём, пропуская вас на службу в таком состоянии,- приди-рался и напутствовал представитель военно-врачебной комиссии, - служи Ро-дине, не зазнавайся и не стелись перед каждым…»
Сколько ни пришлось мыкаться по боевым подразделениям и военным го-родкам, крепко берегла заронившийся в сердце грубоватый совет земляка. Одно время довелось послужить в таможенном училище.
Жизнь, как мгновенное око, завертелась передо мной. Не успеет справиться с одним делом, наваливалось другое, третье, и так без конца держали её хрупкие плечи тяжёлую ношу воинской жизни.
Между тем машина государыни и человек требовали за собой строгого  гла-зу. Многие его находили только за стенами производства. И далеко не каждого.
Вышла замуж, как говорится, «не отходя от кассы», прямо в училище, за не-удачника.
Тот оказался предателем Родины.
Был замечен в торговле военными материалами с человеком из чужого го-сударства. Однако у того нашлись высокие покровители и дело замяли. На па-мять о своей непутёвой жизни оставил нелюбого сынишку. А год спустя, после развода, выкрал с квартиры своего нелюбыша, пока та принимала ванну, и скрылся. Можно было успокоиться на таком стечении дел.
Кто бы и успокоился, но только не мать.
Потом старость, может остаться без подстраховки. Сколько трудов она по-ложила потом, чтобы найти сына и отсудить. В конце концов, тот отступился от ребёнка и куда-то канул. Но какое же, оказалось, у него железное сердце! с тех пор так и не объявился и алиментов не платил. Я вырастила, выходила сына, как могла.
Однако воспитала под себя. С женским характером.
Для поддержания благополучия в семье и возмужания подростка, - достат-ку-то не всегда хватает, - чтобы не вырос окончательным эгоистом или бабни-ком, отправила его на доработку в суворовское училище. Тот, хотя и тяжело первое время отходил от юбки, но вскоре пообвыкся, пообтесался и, увлёкшись подружкой, всё реже напоминал о себе.
Годы не стояли. Он окончил затем пограничное училище, но с подружкой так ни с одной и не ужился. Была вынуждена подыскать ему такую, которая оказалась ближе материнскому глазу. Женила их, обласкала, отписала с книжки часть сбережений и переслала к месту его службы, в Куссурийский край. Сама же после демобилизации с головой ушла в партработу.
Потому что без нагрузки больше не мыслила себе жизнь. Партия всё сделала для того, чтобы не отказать просьбе и взяла под тёплое крыло. А сыну писала, с превздохом: «Думай, сынок, головой, не хандри, как отец. Слушайся начальство и будь верен присяге. Главное, о семействе не забывай…» - думала письмами пробудить сыновние чувства и вытащить к себе в гости, хоть в отпуск, но надежды чаще не оправдывались, и снова скучала.
Многие партийцы после переворота власти гребли под себя, строя на неуп-рядных нитках частное дело. Собирать хозяйственные узелки производства по заплатам в единый кусок добротной материи, чтобы потом сверстать хороший продукт, мало кто брался. Государыня как-то уединилась от дел. Дюже падки оказались защитники народных интересов на карьеру и дармовой кусок. Многие переходили в поисках лучшей партийной доли, как в кельях, из одной партии в другую.
Она была в рядах коммунистов, многие из которых на словах дрались за ра-венство, а на деле - его уничтожали, особенно, когда дело касалось их самих и домочадцев, привилегии так и лезли через край. Такой обман простых людей списывали на отдельные проявления недобросовестности, издержки воспитания.
Поэтому приняла позицию либералов.
Легче жить, конечно, не стало. Однако неравенство они признают, говорят не о равенстве, а о большом разрыве между бедным и богатым.
И нет пока такой высокой общепризнанной мысли у человечества, чтобы всех сделать поодинакову счастливыми.
Предстоит еще долгий путь её наработки.
 Не могла она больше терпеть голоштанной Родины. Партия « Еденной страны» как никакая больше подходила к личным убеждениям. Так постепенно доросла до руководителя исполкома райотделения партии города Обломова.
Во время штурма Белого дома по заданию товарищей пыталась вступить в переговоры с осаждёнными депутатами, понуждая их к сдаче. Но в жизни бы-вают такие моменты, когда усилия женщины и коллектива оказываются невсе-могущими.
Народные депутаты не сдались, и пролилась кровь. В этот же день узнала, что при штурме Белого дома был убит брат, который поддерживал сторону осаждённых, организовавших неповиновение власти, и горько переживала ут-рату.
С месяц не показывалась на глаза товарищам по партии. Потом устроилась на работу в пенсионный фонд. А через полгода поймал хулиган в подъезде. Связал, накачал через вену наркотиками и бросил в подвал на растерзанье ма-лолетней молодёжи.
«Под утро меня нашли дворники между голубятнями, неподалёку от пло-щадки выгула собак. Была вся в подтёках крови с надорванной в кромке верхней губой, которую всё время приходится скрывать под чёрной обводкой ка-рандаша.
По двору, где жила, рассказывали, будто видели меня умирающей, а рядом с телом уже прохаживался в тот злосчастный день орлан-могильник».  Так она делилась с теми, кому доверяла.
 И этот позорный слух пережила, а от дел не отошла. Была всегда такая, что, проходя мимо, нельзя было не обратить даже кроткого внимания.
Дождливым слякотным днём, как только оправилась, в квартиру позвонили. Вприпрыжку подскочила к двери, но тут почувствовала что-то недоброе. Три раза переспросила: «Кто идёт?» Только позже разобрала за дверью писклявый голос сыновней жены.
Открыла дверь и по глазам всё поняла, почти ничего не переспрашивая и не перебивая, покачивая головой переносила постигшее горе. «Николай на службе застрелился… он ведь всю жизнь с оружием. Окружение съело, вот и не вы-держал»,- как оправдывалась вдова, чтобы помочь перенести ей, свекрови, дур-ную весть.
Весь остаток вечера до утренней зорьки проголосила в подушку, стиснув зубы. А потом вдруг открылись бабьи чувства: «Коленька-а, детинушка-а, род-ненький! Аль не растила тебя, грешная мать? аль не холила, не ласкала по жиз-ни, что так поступи-ил… Что же ты с собой понаделал, кормилец мой, с собой и со своею матушкой?
Поизвелася вся, тебя жалеючи… На кого меня, бедную, покину-ул да на произвол судьбы!? Одной ведь кровинушкой с тобой питалися, на светушке вольном, как в пшеничке спасалися… Не услушал ты матушку родную, корми-лец ты мой, простоволосенький!»
 Воплем заходилась.
До липкого пота по полу кубарем каталась, теребила прожилистой рукой седую выпечку волос на затылке. Перебирала его последние письма. И писал он ей о том, как все переплакал в жесткую подушку солдата. И что  тяжело без отеческого слова служба даётся. Ненавидел он за эту крайнюю обделенность и свою мать, но без нее тоже не мог.
Потому крайне любил её.
 Не раз об этом заводил разговор с сослуживцами. Ведь не всегда и обо всем можно было поделиться с женщиной, тем более с матерью. «…я обещаю: креп-ко взять себя в руки. Будут жилы гудеть от устали, но никогда не стану тебя ко-рить за моё безотцовство. Надо прощать в этой страшной борьбе за недоимки жизни, какими бы страшными они ни были. Без этого мир просто погибнет. На службе Родине личное никогда не дороже нашего общего дела, которому слу-жим.
Об этом не принято говорить, а принято идти прямо к цели со стиснутыми до скрипу зубами…».
Кажется, не прослезившись, не вспомянув близкое, нельзя идти на работу и честно разговаривать с людьми. Она так думала и считала это справедливым.
В тесных кабинетах и коридорах вились дымком наболевшие вопросы, за-девали за живое. Острые словечки переваривались на лету. В глубине команды, на передних рубежах более расторопистые и прыткие боролись за необычное решение идей. Им было не до глазеющих со стороны – их не замечали, при-мелькались.
Лишь выгорело дело и подтвердилось решение по новой разработке, пока-зался звеньевой, за ним второй. Они принесли весть о подлатывании дырочек плана государыней по поводу небольших хозяйств. О том, что в скором буду-щем предвидится снижение денег на аренду земли и помещений. И тут в ответ от строгих подвижников долетело до партийных ушей, что вариант по улучше-нию производства продуктов найден.
Работники этих хозяйств сгрудились округ своего начальства с глазами, прятавшими усталость, заглядывали в рот.
- Неужто выдюжили?
- И наше решение вызрело…
Звеньевой, что явился первым, заговорил густым голосом вперебивку со слезой, но уверенно и гордо. Голос его от радости секся на корне, будто ко Дню Победы предприимчивому громиле на запечатанную рубаху орден великий на-цепили.
Бывало, конечно, и напивались по поводу торжеств, гужевали, спорили и даже дрались за новую идею, били носы. Родня дома тихонько переживала не-счастье.
 А Пташечка снова открывала дневник.
«…Не успело поулечься горе, как сырыми наволочными сумерками к оди-нокой женщине уже втирался в доверие, используя повод, бывший начальник штаба вдовый есаул и глава управы господин Позевайкин. Не раз за годы служ-бы он домогал легкими и похотливыми ухаживаниями. Всячески задаривал рублем.
Обещал в загородном домике райскую жизнь. Теперь же нашёл через Ку-колку. Всеми правдами и неправдами клялся отхмыздать обидчика как следует в месть за подругу».
Этот щёголь, используя свои связи и горе в чем-то обделенной женщины, готов был живым или мёртвым доставить к её ногам эту непереваримую бан-дитскую мерзость. А потерявшей сына, униженной в глазах двора дороже со-вести показалось в тот вечер любопытство заглянуть обидчику в глаза. Сдалась без боя, без сопротивления, млея мечту утешить свое неотомщенное самолю-бие. За такой подарочек бывшего начальника штаба пришлось не раз обтирать подолом столы и койки чужих дач.
Когда связанного свалили в грязном мешке из-под овечьей шерсти к её но-гам, как перемёрзшую картошку с поздно убранного поля, материнские чувства можно было угадать разве что по глазам: «Не губи, ради Бога, его! не бери грех на душу».
Складки на узком лбу Позевайкина налились, будто диковатой бурой кро-вью и набухли, а лицо сделалось мрачнее тучи. Есаул, однако, понял ее по-своему. Молча подхватил в охапку женщину и потащил, как голодный волк за-резанную овцу, в глубину дачного участка и бросил в траву.
Он покусывал чужие щёки, ходящие мелкой дрожью, карауля убегающие, полные сока, губы. Глаза его были страшнее смерти. Зрачки расширились и стали как стеклянные. Канальца ее слёз на тонком лице, казалось, на мгновенье пересохли, и, видавшей горе, сделалось дурно.
В какой-то момент, когда Позевайкин развязал мешок, из него вырвался надломленный детский полубасок: «Дяденька с тётенькой, один я у мамки… Как смерть приму, передайте как-нибудь мою одежку сестрёнке.
Она скоро подрастёт. Ей как раз будет.
 Носить-то всё равно нечего…» - и он взглянул на неё воспалённым, как у зорьки, зрачком. Второй глаз был скрыт под пухлыми запёкшимися ссадинами от побоев.
Женское сердце такого просто не могло пережить, и что было силы сорвала оплеуху по лицу бывшего начальника, до крови спортив губу.
- Фучка! – сплюнув кровь, провизжал Позевайкин, - для тебя же старался. – Хотя, не обязательно жизнь утымать… я…я не этого хочу. Пусть на нашей бо-роздке попляшет. Ноне дармовые работнички в моде. Сам за ним присмотр вес-ти стану.
Женщина томно и с болью в сердце глядела на происходящее…
- Тогда, гляди, как знаешь, - в запале прорычал он львиным голосом.. – Вали отседова..! – одной горбатой бровью приказал пойманному есаул, раскатывая рукава рубахи.
Выпущенный на свободу ещё долго оглядывался, смотрел на свою искоре-женную когда-то жертву, вымаливая немучей слезой себе пощады, смирясь с обидой. Есаул с заплетенными руками грозно глядел вслед, на растворявшийся в тиши пахучих трав, всклоченный и квадратный затылок.
Заметила Пташечка перед собой только кровь на его губе, зашлась в обмо-роке, жаждущая поначалу мести и жалости. Потом билась до бешенства, до тошноты в судорогах приступа. А когда отошла, уже сидела и тянулась к зер-кальцу в кармашке. Углядела вместе со старым шрамом на кромке губы про-лёгшую кривым хвостиком ложбинку на лбу, так непривычно собравшуюся на сухой коже и опустила глаза.
 Надо было долго успокаиваться после того, что уже случилось, будто мож-но было что-то вернуть потерянное в судьбе. Только надежды, связанные с бу-дущей жизнью, роднили Пташечку с миром.
Много было ненужных потерь!
На работе взяли в оборот дело об убийстве брата Васька. Осуждали больше самого Чемоданчика. Пташечка заняла его сторону. Секретарь политсовета ока-зался между двух огней. Он высоко ценил ум есаула Куколки и старшего уряд-ника Васька Чемоданчика. Слухи о их ссоре просочились в партийные кабинеты, что не красило всех. Всякое новое бередило и радовало  душу одновременно.
 Наступал момент более решительных действий. И чем скорее наступал этот момент, тем больше затягивалось решение нашумевшего вопроса о Ваське и его брате.
Заорганизованность только портила.
Утром другого дня Пташечка была у себя в кабинете, поигрывая наведённой бровью перед кавалерами партийного значения. И, кажется, совершенно не пе-реживала, что так просто отпустила малолетнего обидчика. Она не чувствовала, как за текучкой, суетой остывала в груди жгучая наледь, что сначала зажигает юное сердце, а потом приметной морщинкой теребит усталую женскую душу.
Если припоздать с подладкой небольших хозяйств сегодня, завтра станет труднее; труднее строить разговор тэт-а-тэт.
И отлаживать так, чтоб сердце нельзя было разъединить с мыслями надвое, как это пытались сделать прежние воли людей.
Борьба с растленными душами власти – вот что беспощадно грызло женское сердце, и невымученная краска тревоги растекалась по её щекам. 
                XX
Нелёгкая кружила жизнь возле каждого дома. Возле каждой семьи. Какая-нибудь бытовая немочь была готова сказаться на работе, затронуть целую се-мью. Кайся потом, сетуй на жизнь, кусай обмётыши губ, крести всех и вся по-следними словами – спросить-то за горе всё равно не с кого.
Коротал ночь Петро рядом с диваном, на раскладушке. Чувствовал себя ви-новным в гибели ребёнка, и поэтому до сорока дней не хотел занимать его места рядом с матерью. Всё время казалось, что ребёнок находится ещё где-то здесь, совсем рядом… за тонкой самодельной переборкой и ласковыми плечами мамки, где им было отведено место.
А через стенку, возле них на раскладушке хорошо… Главное все вместе, в одной комнатке. Так и засыпать не страшно, и кошмара всякого меньше снится. Хотел сделать из сына человека, а вместо этого пришлось ему могилку копать. Но покойное лицо сына будто румяна покрыли. И будто он разговаривает с ни-ми:
- Любушки мои - мамка, папка, ладно вам… раз уж так вышло. У меня всё хорошо. У вас-то как?..
Всю ночь проворочался Петро в болях по ребенку. Даже когда проснулся, старался подольше его от себя не отпускать, ловя сквозь прощелины глаз дыха-ние родной души.
С мужиком Анна обходилась сдержанно, нельзя сказать, что враждебно, но и не совсем ласково. До того момента, пока тот не встретился в дверях с сосед-кой по площадке, считал, что он немного тяготит Анну своим присутствием. Детей у них теперь нет, а общих разговоров заметно поубавилось, дальше со-жительства их отношения так и не продвинулись.
Только точеная - будто редким художником - фигурка подчеркивала в ней свободный нрав да мини-платья бросались в глаза. И с таким положением ми-риться было просто нельзя. Тут-то соседка и раскрыла завесу сомнений, что топчется его суженая с сутенёром из смежного дома. Чуть ли не каждый вечер её у подъезда обхаживает. Так что, мол, терпи.
Не вступал на этот раз в дебаты со старушкой. «Кто знает: может, и завелся в ней какой чёрт?» - мелькнуло сомнение и тут же погасло. Слушал старуху молча, мотая на ус. При встрече прямых взглядов с любимой избегал. Если и разговаривал, то несложными словами, отрывками и по делу.
 Из догадок теперь складывались их отношения.
Она с виду как-то сошла, поблёкла, сморщилась. Стала, как неприбранная картофелина посреди грядки. Лишь какая-то засасывающая сила по-прежнему жила в её пожелтевших впадинках глаз. И это не ослабляло, а даже нарочно подчёркивало статное сложение. Удлиненные тенью ресницы, делали глаза большими и выразительными. Брови в нужный момент ходили серпом, что придавало некую строгость и неприступность.
Казалось, что всегда всё хорошо было. Несъеденные подводы кончиков губ в мелкой дрожи отпускали дежурную улыбку, прикрывая кипенную наготу не-ровной застройки зубов. Принаряжалась всё время в немнущиеся платья тонкой работы. Крупно, от бедра выбрасывала ногу, поддразнивая зевак высокими ножками в стеснённой материи. Всегда было приятно, когда в общественном транспорте, в случайной качке легонько придавить её пружинистый стан или задеть мирно дремавшую грудь.
Всегда было забавно косым взглядом провожать незнакомые и ни к чему не обязывающие движения людей. Тем более, что в транспорте или на улице зна-комилась редко. Ночами всё меньше спала, больше вздыхала, будто всхлипыва-ла. Будто знала, что Петро в этот момент разглядывает её спину.
На днях Петро заскочил в женский монастырь, в одном из зданий которого находилась городская поликлиника, узнать: скоро ли она переселится в новое здание, а то с обслуживанием здесь не очень, не то что в правительственной…
«Вся медтехника и обслуживание - ни к черту. А неплохо бы везде пооди-накову было хорошо. Человек он ведь одинаков, что чиновник, что простолю-дин…
Всяк здоровья хочет.
Только как тут государыне поспеть за нами, верными»?- размышлял легонь-ко, задрав голову к небу Петро и подрагивая надбровными скошевками складок.
«Событие есть, а как его побыстрее да аккуратнее обтяпать да на государы-ню с предложением этим выйти, надо подумать… Анну, к примеру, взять… ве-дет себя, как сварливая усталка. На нерьвах вся. В хороший центр её бы пока-зать. А впрочем сама пущай о сие хлопочет. Не малень-детинушка. Обо мне, небось, не вспоминает… как, мол, соколик мой? Най, жив, най, нет?.. До своей платной поликлинки пока ещё доберёшься, а эта под боком».
Он разговаривал с собой как ещё с какими-то важными, уверенными в себе людьми, прокуренными до черной смоли глотками.
Но больше разговаривал с верой в человека.
Ворчит, мол, Анна, не догадывается, что у нее все на лад в стране сновится. Создается громадный кулак небольших хозяйств. Уже и портал вот-вот засветит между нашей страной и Европой, а потом и всем миром.
Вот, мол, дорогая Анна, что да как за океаном делают, каких высот мастера достигли.
- Кое-что и нашенское им порасскажут, о наших новинках. И адресочки подкинут… И все это по линии заграничных народов нам в подарок через по-средницу-государыню.
И у нас в передовых коллективах не хуже.
На днях при сборе и обработке данных для отделов стали подстраховывать-ся источниками других сообщений с местных организаций и что наработала строгая мысль человека в целом по интересующему вопросу. Так надежнее, чтоб велосипед не изобретать. Потом, наглядно и с примерами.
Пользуйся – не хочу…
Ему медленно хотелось выпрастывать слова. Почитай, что волю хозяйст-венную изболевшей душой согревал. И грудь едва уловимо окрестили три кря-жины пальцев. А с уст слетело: «Как он… там: най жив? най нет..?».
Проходя двором, в открытом проёме окна одной из келий он увидел знако-мое платье, чем-то напоминавшее Аннино… Он сбавил шаг и подошёл ближе… За небольшим столиком, кинув на скатерть руку, сидела с покрытой головой круглощёкая монашка. Напротив её, боком к окну, его Анюта. На столе, види-мо, от дочери – недорогие продукты, гостинцы для матери. Та её спрашивает…
- Да как живу? Ничего, слава Богу, помаленьку живу…
- Ты мне хоть советом пособи: ребёночек у меня был. Утопнул по недос-мотру в ванне… горе у меня… и в детстве меня судьба как-то обходила, обхо-дит и теперь…
Белый свет не мил …
 Отец мой бывало на тебя с топором налетал за твои-то старания… тебя за-слоняла от топора-то, а сама боялась, аж жуть… во весь подъезд славил… тебе боль и мне сухота… Вот и сейчас решила проведать тебя, хоть и ушла ты от нас. И уход твой сюда я больно пережила, а он спивался… Ты в монастырь с позора ушла, а мы, детки, сами по себе…
Старшая в органах служит. Теперь в цехе с заключёнными работает за горо-дом. Руководит пошивом рукавиц… другое разное барахло шьют для продажи на волю… Ты ведь о ней не знаешь… звание капитана ей какого-то дали…
А я вот тут маюсь… Скажи, маманя, посоветуй, пожалуйста: как мне теперь выжить? Чего придерживаться, чтобы не умереть? Ты же знаешь, как теперь мне дорог твой материнский совет, мама! – Анна теребила складки платья, она не знала, как по-другому, не навестив мать, привлечь к своему горю, её туск-неющие глаза.
Монашка долго молчала, подыскивая в памяти, нестёршиеся слова, загово-рила медленно и протяжно, словно жито, просеивала накопленный опыт, а в итоге, кроме прописного, так ничего от себя и не нашла.
- Как тебе будет хорошо, дочка, так и живи… Господь с тобой! - и отвела глаза.
Сладкий полушёпот томительного ожидания прорвал её задоринкой… Анна сорвалась с места и вцепилась в горестях в шею матери. Достала из кармашка мятую тысячерублёвку и протянула ей, но протестующий жест женщины-монашки остудил её пыл. Монашка-мать сняла с себя образок и надела на заго-ревшую шею дочери…
- Храни тия Господь! - перекрестила она дочь, будто в этом знаке и заклю-чалась вся соль человеческих отношений и, чтобы многое понять, их нужно просто пережить…
Петро сверкнул белками далеких от жизни глаз и вытянул шею. Проходя мимо, на него покосились две монахини… Он заметил, как Анна поправляла образок, прилаживая к фигурной лепке груди драгоценный подарок. Даже раз-вилины радости в складках лица появились. У покусанных губ, возле родинки, зажёгся островок стыдинки.
Наслаждаясь подарком, достала зеркальце… Под плотно прилегающей к те-лу материей встрепенулась резинка нательного белья, сборившая ткань. Тугие округлыши бедер, будто губами огромной бабы, как прищепкой, изнутри платья защемили свободный кусок материи.
Петро крякнул, и Анна увидела чью-то мужскую тень... Длинными пальцами она незаметно одёрнула подол и ещё раз покосилась на окно: на, мол, полю-буйся, дьявол!
Петро для виду присел, гусиным шагом стал удаляться. «Пусть думает, что люди всё видят, а то и вовсе распустится».
- Чать не чужая она мне.
- Грех! не вертись, а ты под окном! Вот батюшка увидит…- как бы за дочь оправдывалась мать, за то, что они и здесь не одни…
- Кому больно надо? Кругом свои, маманя. Даже иной раз скрыться некуда. А другим-то на нас не больно наплевать… - для убедительности она даже от-махнулась рукой.
Утром, когда Петро собирался на работу, Анна загрустила. Глаза их встре-тились: она подождала момента, когда он шёл с кухни, а она на кухню. В дверях упругая грудь её черканула Петрову рубашку. Уголки его рта поймали лёгкую змейку полузатаённой улыбки…
Давно ему так не приходилось улыбаться.
- Может, живём мы с тобой не так, как люди? Какие-то ужимки… смешки… Обскажи уж, как тогда - надо? - хотела с этим вопросом ещё подъехать к нему, когда садился за стол, да передумала, поправляя образок. Сказала только тогда, когда Петро заморил червячка.
- А то сама не знаешь, чертяка этакая… Приспичило тебя, в какое время спрашивать… Женскую грудь, к тому же, иконкой выряжать вздумала… Брошь, что тебе подарил, смотрю, а на тебе её уже нет, - заводя чашку щей, пе-решёл на мурлыкающий тон Петро, чтобы не обидеть.
- В доме расчётов не держу, а на стороне – в чём хочу, в том и форшу. Мо-жет, ещё на видное место вашу двухголовую икону страны повешу? Вы людей будете дурачить с помощью партий, а я ваши рожи в качестве рекламной доски таскать?
 Умные больно нашлись!
- Так других побрякушек уйма… Церковные причиндалы, чать, стыдно но-сить-то?! В обещалки-то с народом поигрываете. Как какого сатану на пост вы-ставлять, то к народу с обещалками прутся. А подумали бы пустыми тыковка-ми: ну хто вам без кспириментов поверит, что жись станет лучше.
 Нихто!
- Я женщина лирическая, с переживаньицем, знаете ли…, молитвы люблю. А всякое постороннее воспитаньице мозги сушит. Хорошо ли я делаю? пока не разобралась… Если свои поступки с лирикой да любовью вязать получалось бы у людей, тогда, может, и я бы подумала… - и добавила, - моя мать от забот в монастырь спряталась, а вы от семьи за пустой работой скрываетесь.
Поэтому многого в жизни не видите. 
Уж будьте уверены: мужья с такими замечалками мне не ко двору. Я ещё не все, можно сказать, мужичьи поцелуи испробовала, а вы мне партийную икону – вместо чувств!
Нашли дешёвую дурочку!
У вам подобных просто гена неправильная насчёт жизни по наследству пе-редалась… Видать, с безродной собакой схлёстнутая?! или от дикого вепря досталась…
Сами в грязных калошах, а в душу лезут… семьями желают обзаводиться… И отдачи полной для народа от вас нет. Всю драгоценную жизнь человек на ра-боте, а зарплата – птичкины слёзы.
Оттого и не хочет народ с интересом работать на вас. Слабинка у вас с внутренней ресурсой выходит.
Сердца нет, а из заду его не достанешь.
Как вы собираетесь контролировать регионы, муниципалки, всей страны хо-зяйство, когда в семьях бардак и свинятник!
 Петро шёл, комкая сомнения по поводу жены и осуждения Васька. Не раз он обращался по партийной линии за разъяснением в государственные инстан-ции, но ответом оставался недоволен. «Неподсудность Васька признана, но по-чему в таком случае он до сих пор не объявился у меня? Без его главных на-правляющих по выработке целикового механизма для небольших хозяйств пропадем. Пусть, оно, можа не пропадем, но из беды не вылезем. И Запад и Америка это понимают.
Без крепкой руки нельзя.
 Только подвижек в этом направлении мало от людей - как да что обустраи-вать… и надежда и вера в светлое есть».
К работе прибрёл медленно, мучила ещё домашняя неустроенность…
- Ну как такую к семейной жизни приладить? Баба она, припадающая на чувства. Так от скуки будет то пешим, то конным промышлять… Утро, а она всё лезет ко мне… «Мало ей ночи, проклятой!» Дразнится: так и норовит тя грудью задеть… - с присвистом в груди щетинился голос, - ты её – на дело… а она тебе в нос папироской чадит, табакерка френова!
 Нравится, так пусть мотается… от лиха беды не ищут. Пропесочила утрось, как луком, после нее все глаза проело от сомнений.
Правду говорят: семья и служба локоть к локтю живут, а друг дружку не замечают.
Под вечер Анна стояла боком к Петру, терла на терке морковь. Конец поя-ска весело играл на ее бедровой крути. Она кипела внутри, как чугунок со щами, но прогнать Петра все же оказалась не в силах. Ресничка её дрогнула, прижигая жаркой слезой нагоревшее чувство, и она смущенно отвернулась.
                XXI
Наутро нарисовалась дверь министра юстиции. За ней крупным планом по локоть - суёшкины руки большого чиновника. Он время от времени оглядыва-ется на портрет президента под потолком. Его волосатый палец нервно скачет по белоснежной бумаге, выводя непутёвый до крайности текст областному на-чальнику по исполнению наказания:
- Спрос на освобождённых зэка никудышный. Сбыт этих придурков просто простимулировать нечем, - рассуждает вполголоса про одну мысль, а выводит другую: «Будь ласка, в связи с устоявшимися побегами из изолятора «АЙ-ЯЙ-ЯЙ - 78/2», срочно рекомендую перевести несознательную часть осужденных в колонию «ХА-ХА - 73/56…». Ему тотчас подчиненный прислал телеграмму с жаркого Канарского острова: «Есть! Будет исполнено. Только этим и занима-юсь».
Министр крестится пальцами свободной руки, как блох давит на теле.
…Предрассветьем грохочут стыки рельсов под арестантскими вагонами. В такт им из решётчатых окон выплывали слова. И вставала игра, и стлалась ме-лодия, а перед глазами то появлялся, то вновь исчезал образ любимой подруж-ки и малой родины.
Лицо Васька вяло, с желтушными обводами глаз, чем-то напоминающими рыжие обручи, выгоревшие на солнце. Вобрав голову в плечи, сквозь дырку железа зачем-то глядел за уносящимися в хвост поезда полустанками.
Сиротливо перебирали воспаленными докрасна ногами бывалые сосны. Не о чем ему сегодня разговаривать с ними. Все равно государыня в лице Думы и её партии отказала в кредитовании хозяйств банками.
 Считают, что рано.
Тем более, что брать на расчетное или другое обслуживание заемщика банки были просто не готовы. Однако пообещали все, что к этому ещё вернутся.
В хозяйствах спрос на товар падал. Требовались новые, более знающие руки по поиску и переучету причин такого падения. Мнения назывались разные, но единого взгляда не было.
Колеса крутили рядом с вагоном пыль, паутину и мелкий мусор. Похоже, защитную кольчужку вязали они на тело широкой души народа.
А дальше где-то плакали, где-то смеялись, - не принимать же все плохое близко к сердцу.
Крупный план картины вырывает из темноты приплясывающий носок бо-тинка, а знакомый обрубок Васьковой ладони ловит его и внушает тихохонько: - Да-а… вагоны у них так себе… ржавые, как водосточная труба. Видать, фи-нансы перекраивают романсы на свой лад.
Он сидит с лирическим выражением лица, прислонясь к перегородке вагона, и под нос распевает ломающимся голосом:
                Улетит, улетит…       
                Одинокая птица,
                Подпоёт ей протяжно крыло.
                Улетит далеко за границу.
                А ты сердце пернатой  буди.
                Одному тебе только не спится,
                Не снится родимой земли -
                Однажды покинутый птицей,
                Лунным солнцем любви.
               
                Уж с Волги устали ветра,
                Опустились морозные ночи,
                И болотца испиты до дна,
                А голос всё чудится-длится,
                Певчей пернатой гордицы:
                Не поймавши весёлой синицы,
                Тебе не поймать журавля,
                Навеки покинутый птицей.
                И в левадах молчат тополя.

                Окрест торопилась природа,
                Торопила движенье землян.
                Подоспели уж полые воды,
                И плеснула о дамбу волна.
                Тёплой слезой, как невеста,
                Берег холодный согрела она
                И в путь всё звала, говоря:
                «С теплым рассветом -
                отдать якоря..!»
               
                У рейда - гудки судоходов.
                Отдохнули солёны моря.
                И, выждав отличной погоды,
                Встаёт из-за дымки заря.
                Не бывает плохих у природы,
                Плохих не рожает земля.
                Вернётся, вернётся, гордица.
                Курс - на пернатую птицу,
                Парадные поднять паруса!
               
                Летит, летит весёлая птица,
                И поёт ей протяжно крыло.
                Летит сдалека, с заграницы.
                Ты сердце пернатой затронь.
                Пусть вам обоим приснится,
                Приснится родимый покой.               
                ***
В жилзоне колонии «ХА-ХА-73/56»  проводится высокое совещание гостей и воров в законе об улучшении воспитания осуждённых. Планировалось также провести супероперацию с санитарно-технической характеристикой «Соплёв-ская банька», где пот топят по-чёрному, а парят ноги по-белому. До покочене-ния костей. Потому что полы холодные. При этом кандидату для головомойки мера испытаний подбиралась сугубо индивидуально.
Васёк находится в общажной комнате. Зубы стучат. Страшно. В официаль-ном приглашении, которое получил от смотрящего колонии, он значился пер-вым.
После небольших проб и ошибок Ваську удаётся неказистым и нестандарт-ным поведением вынудить авторитетный орган власти воровского начальства колонии «Полугодовой Общаг» обратить на него пристальное внимание. В пре-ниях участвуют делегированные представители осужденных, члены правящей и анархистской партий, приглашенные гости администрации колонии. И знакомые Васька.
 Расследование дел, связанных с братом, Васек держал в глубокой тайне. Он гладит себя по голове и приговаривает: - На щеке история губнушки, всегда правдивее любой «теории» болтушки.
 Куколка, Игрушечка и другие готовятся к проведению тайной суперопера-ции, известной только их узкому кругу. Чтобы проверить настроение Чемодан-чика, Куколка, подлатав чубчик, загодя нашёл Васька и перекинулся с ним ед-ким словцом:
- Долго же ты ходил по свободе. Как тюрьма, ничего?
- Хороша. Ноне ушлые кадры решают всё. Чиновники новыми барьерами обзавелись. Окна с решётками. Они моложе меня оказались. Поэтому сильнее. А то бы я с ними потягался. Раньше бы вышел и тебе доложил.
Куколка, его отец Игрушечка, занимающий теперь должность учителя исто-рии в школе исполнительного учреждения, Разводов, Дневалов и другие обсу-ждали Чемоданчика за ушлость. И если его упрямство в ближайшее время не сломить, то подписание необходимых документов на дом предков Васька в пользу Куколки станет для некоторых игроков весьма непривлекательным де-лом.
- Ларёчный закидывал, что статьи будут сымать с тех, кто совершил престу-пление под воздействием чужого лидера... От них всегда заводятся махинации, подкупы здравомыслящих людей, другая вошь, - издевался Игрушечка, вытяги-вая губы.
Разводов понял в чей огород камешки и попытался смягчить подход к Вась-ку, подмигивая косым глазом:
- Лидеры передовые предложения подают. А от этого большая икономия.
- Одно дело захват ноздрятым лидером власти над каким-нибудь озямой во благо честного дохода. Другое, суди Бог, использование доверия честного че-ловека во зло. По эти признакам махинатора от новатора или экскаватора всегда отличить можно.
Дневалов в начищенных гуталином сапожках потягивает жадно носом обувные запахи, пытается выгородить Васька, не обращая внимания на Куколку, который на нонче вырядился в подношенные солнцем есаульские погоны, хотя в учреждении это строго запрещено:
- Судят те, у кого власть в руках. А они те просватают любого новатора за махинатора. Сватья и судья - те же махинаторы. Вот те был клубок по пупок, да размотался в охотку, а концов не свесть.
- Если зло от лидера-чужака, то ему и статья, а остальные, как и наши паха-ны безвинные получаются. Их медицински из этого состояния выводить надо. Они – зомби, - юродствовал Куколка. – У него накипела душа и захотелось вы-говориться непременно здесь и сейчас.
- Государством всегда легче править, когда мы с одной стороны в государ-стве, а с другой, – вне его. Вот взгляды на жизнь батьки Махно. Поэтому каж-дый брат, если он на своём месте, а не на ослином, должен делать всё, чтобы исчадье рабства, т.е. государство, исчезло, а вместе с ним и учёные, тем более самозванцы.
 Они даже в туалете покейфовать не дают. Только за тобой подглядывают да подскрыливают.
Тоже мне, лидеры нашлись!
Штаны ещё не просохли, а туда же… во власть. Правильно, папаньк? Короче подгонять надо наши хозяйства под здоровый дух. А здоровость эту наши небольшие хозяйства давно доказали. Тогда государыня нам не нужна, не нуж-ны и чинуши. Вот возьмемся как-нибудь и станем выдвигать на роль, скажем, того же президента или там министра – дежурными по стране на  малый срок. Они друг дружку пущай и контролируют.
 Подобных дежурных на высшие посты будем готовить особо. Инструкти-ровать, обучать. Каждая партия тоже должна заступать на определенный срок для дежурства и выработки генеральной линии жизни народа.
Выборы это дорого, да и они нам ни к чему. 
Так что господин Кропоткин тут в некоторых вопросах прав оказывается. Покойный князь Петр Алексеевич-то…
Или можно иначе все богатства, деньги государыни – под контроль трудо-вых коллективов.
И вперед…, заре на встречу…
 Но трудовой коллектив – это должна быть не голытьба народа, а, скажем, богатые или такие, как мы с папанькой. Иначе – война…
Мы будем опираться везде и всюду на сотрудничество с массами, и делать всем пользу, до которой нам ещё очень и очень далеко. А пока мы  самовыдви-женцы. И только.
 Нам нужна не потребность ссор, а потребность борьбы с собой за высокое сотрудничество друг с дружкой. Спенсер, Конт тоже о подобном мечтали. Мы с вами идем к этой великой идее - без государева ока. А Васек в этом деле чужой лидер. Наши пути разнятся с ним.
- Давно секу: Васёк Чемоданчик во всём виноват, – Игрушечка трёт глаза, оттягивая тугой ворот. - Он и учился, бывало, плохо, и ума, как у курицы. А класс будоражил не хуже волка тромбосского. Такие, как он, страну с ума све-дут. Вот за какое он сегодня общество: в нынешнем его исполнении или за то, что было в прошлом? Поднимет свой обрубок пальцев и грит, мол, я за то, где крепче организация… Пойми его опосля этого. Перемен для народа болоболь-скими мерами не создать. Желающих поживиться за чужой счёт по стране - как колорадских жуков.
Бедняков и слабых едят? Едят!
И тех, кто богаче кошелем будут, тоже кушают, чтоб самим в миллиардеры подняться. Видите, что он, гад, грит: «Сидеть на работе, значит, просиживать мозги. Надо извилинкой в голове двигать».
Вот где он сейчас? Рабочий день. Ни на промзоне нет, ни на кресте, в боль-ничке. Наверное, к бесконвойке, в чистой комнате готовится. По блату, говорят, предложили.
Сегодня как раз комиссия.
Ещё положенное не отсидел, а ему уже бесконвойка. Какая тут может быть справедливость в перевоспитании и подготовке нового человека? Он даже во-просы конкуренции решает не по-нашенски. Кадры, грит, надо готовить под кажнее предприятие.
Что такое, к примеру, нонешняя конкуренция? Кадры и не только… У хо-рошего кадра всегда должна быть инновационная штуковина за пазухой, но разработанное собственной головенкой.
Иначе, какой же это кадр. Выпендрешка с большой руки, а не кадр!
Нонешняя конкуренция в стране есть. Например, жёсткий дележ людей на своих и чужих по принципу удалённости от высшего должностного паразита. Хочешь быть ближе к нему – неси больше денег. Занимай кресло. Так во всём мире, так было и при правлении Ронановых - имею в виду высокую фамилию, - так будет и впредь. Иных отношений нам и не надо.
Не деньги зло, а деньги делают на зло, чтобы жилось лучше.
Теперь этот чемоданный выскочек пытается между нами своими вбить ду-бовый клинышек, и сделать раздряг в команде.
Хочет внести свой неотёсанный холопий закон: «Кажнему по передовому труду, доходу и уважению!»
А ить передовое-то, дорогие согражданы, оно разное бывает. На уровне от-дельного предприятия, региона, города, отрасли, страны, мира, наконец.  Поди потягайся с Америкой за это трёпаное передовое-то: без порток останешься. А сырье в недрах, вроде того, пущай пропадает? Скоро от него даже иностранщи-на откажется, когда перейдут на новые виды энергии.
Этого, говорит, развитие цивилизации требует. Цивилист выискался. Не ци-вилист даже, а анархический коллективист-выскочка. На первом этапе развития, вроде того, признается частная собственность и обмен товарами через купи-продай. Я те денюжку, ты мне плащ...
- Ну, ну… дальше…
-Но государыни воля упраздняется. Правит везде рабочий коллектив. Тот, который сам себе жнец, чтец и кузнец… Однако, заметьте, добрые гражданы, вождизм остается. В дальнейшем и деньги ходить перестанут, только обмен то-варами. По его словам, не должно быть никакой иерархии принуждения. Это время, так сказать, всестороннего развития личности и равенства возможностей.
Сотрудничество и его теплота подстегивают потребности человека, то есть, создают благо.
Так вот, значит, на втором этапе развития коллективизма рынки ликвиди-руются, вместо них останется дарение между собой. Короче, остаётся совмест-ная собственность на продукты труда и так далее. Еще чего-то не упомянул… Постой, да… Добровольные дружины на основе армейщины (тут иерархию он признает еще). Посты выборные. На пост заступают как в наряд на дежурство. На определенный срок.
Всем и вся подконтрольны и подотчетны.
 По сути, эти дружины – целые институты, в которые также отбирают людей по решению коллектива. Они заниматься должны, по его соображениям, формированием и подготовкой смен для дежурства по управлению… Тут у них все тебе – и инструктаж, и обучение… Выходит, что человек должен во многих таких институтах в свободное время заниматься, чтоб править грамотно. А мы друг за дружкой, разумеется, должны вести контроль. В этом помогут ещё и камеры наблюдения.
Наемный труд запрещен.
Вот чё его куриная голова для нас всех напридумывала, лежа на печке, а мы потом майся по тюрьмам, ежели чего вопреки воле коллектива вздумаем…
Но главное, - Игрушечка поднял над головой корявый ноготь, - главное-то, начнет такое перестроение общества не через революции, а постепенно, через микроскопический уровень, через небольшие хозяйства, в отличие от предше-ственников.
Через новые и строгие способы обновления труда, чтобы была у каждого большущая отдача от своего дела, через способы самозанятости, а значит, само-закабаления.
Вот ведь чё, поросёнок такой, надумал.
 И все на волне лучшей жизни для небольших хозяйств. Они движущей си-лой народа должны стать.
Это как такое мыслимо?
-У-у-у…- донеслось со стороны.
- Вот именно, немыслимо. Все у него кишь-мишь… куряга – ты и работник, и вкладчик денег, и начальник… с головы и до конца спины предприниматель. Так получается, и отдыхать некогда.
- В хороших странах такие артели есть, где все добро общее… - достала ре-плика из угла.
- Вот именно, в других, а не в нашей… в целом у нас такой варьянт не пройдет, я так скажу. Только вдумайтесь: для чего такой скрытый подход пере-делки всех людей придумал и все на прозападной волне? А для того, чтобы не раскрылось, как у многих партий, такое дело на корню, а переиначилось все общество исподволь, чтоб мы и чухнуть не успели, как сманились бы в его ло-вушку.
Тогда прощай свобода…
В школе, главное, ни одной задачки решать не мог, а писал в первом классе вместо радио – ра-ди-во … Помню, невесту приглядел себе у них в классе, а он… - самому лет семь от роду - её норовил у меня отбить.
Во как!
А ноне, по сути, занимается постижением нового разума, раз занимается но-выми перестановками между людьми в строгих рамках, сначала у ся в органи-зации, потом в другой, третьей… и пошло-поехало по миру… так скать, разви-вает в сие чувство прекрасного и доброго дяди.  А другим-то оно надо?
 Спросил у них об этом? Нет!
 А куда денет оставшихся, тех, кто не вписался в его схему, или не прошёл навязанной экзекуции? Их, по-видимому,, ассимилировать надо с пришлыми изобретателями. Может, на нашем усаде ещё иноземцев разведёт? А там, кто их знает: с чужаками и своих собственников заодно в шею выгонит.
Скажет: пора, мол, форму народных предприятий вводить. Пусть все рабо-тают на относительно равных паях. А из общей прибыли, дескать, надо каждому выделить свой процент от его внесённых паевых в общаг.
 Вот и получим доход каждого.
 А ежели нет прибыли? Выходит, тогда не взыщи… А это уже, братцы, не то что разореньицем попахивает. Крупных хозяев хочет потеснить и разбавить хозяевами средней руки. Вот ему в нос – дулю, - Игрушечка вертит кулаком фигу.
Да вы только вдумайтесь: как тонко врёт: «…человек должен быть – наход-чивым, энтузиастом и так далее». Человека, безусловно, должно быть сразу видно. Выходит, кто больше знает, тому и по обе тёщи в руки?
Куколка, половина осужденных и приглашенных подают реплики с мест.
-  А если мы – большинство, которые за неограниченную свободу коммер-ции, - пусть те же либералы, но с разным уклоном, как не назови, - так не хо-тим? Что теперь, в наши частные дела государево вмешательство вводить?
Игрушечка расправляет бабочку на гражданском платье и подбадривает своих:
- Либералы… анархисты сами разберутся: где, когда и с кем бороздой пра-вить! И нечего со стороны под ногами мешаться да хлеб на тухлом тесте во-дить.
Не больно-то в этом нуждаемся.
Оно, вероятно, всякое вмешательство в руководство есть вмешательство в основные ценности нашего строя, в его волю. Это к переделу собственности приведёт в пользу середнеты и голытьбы бесподштанной. Поэтому Васькова идея о высоком и благородном труде, как из туалетной бочки, комуньей попа-хивает.
 Коллектив все, ты ничто… А многие как сидели, так и подохнут на нарах.
- Многие уже подохли! - поднимается шум.
Игрушечка ласкает языком красивые иссохшие губы и стучит по железяке.
- Вот именно. А они – самозваные выскочки - бичевать нас будут у нашей же кормушки. Шиш им, - вертит локтем между ног, - всем, не надо? Граждан-ской… опять захотели? Обождите, будет. Но сперва мы себе другого преем-ничка подыщем, раз этот ни рыба - ни мясо! Либерал всегда верховный должен быть, в чьей бы одежке не форсил.
 Иначе всем кранты.
Чемоданчик - он пакость мерзостная. Жена его выгнала. Теперь в колонию попал. Передовые подвижки в производство пробивает.  Наши колонии тоже, должно быть, не исключение. Ежели, к примеру, ты сразу на трёх жердях си-дишь – ты и хозяин, и специалист с гривой, и новатор – тебе доход, а ежели ты двустулый простой должностной совместитель, без лишних прибамбасов, тебе полагается только зарплата, малюсенький кусок, как котенку.
Прикиньте расклад: он нас высмеивает, а сам без порток!
Я ему, конечно, возразил однажды. А он: хорошо, что напомнил. Зато у нас теперь с единогласием покончено. Не, я его пойму, конечно, если он этой своей рекламой у нас на нарах себе теплое место выслуживает: повеселить нас хочет...
Входит замначальника колонии Говорков при краповых с просветами пого-нах и обезьяньей гримасой на лице. Пуговицы с почерневшими головами звёзд. Фуражку держит в руке, светит выкрашенным темечком под блондина. Разгля-дывает всех удивленно, будто только что у него малую родину своровали.
Нюхает воздух, обращаясь к Игрушечке:
- Политику куёте, значит, а не делом занимаетесь?
- Зато не пьём. Режим отбывания наказания высиживаем, как гуси.
- Потому и шеи лебединые в чужой тарелке ночуют. А знаете ли вы, что но-не от тридцати до пятидесяти процентов малых и средних хозяйств свернули свою деятельность? Ни знаети! А наше пошивное производство под кадилом дышит…
Представьте своей утиной головой, что государство разорвёт с нами, как с работниками, договорные отношения… Или, ещё хуже, не поставит к нам в зону ни одного осужденного… За чей счёт поживаты  будете?
Работать надо, а не обсуждать!..
Куколка переглядываются с отцом, а Говорков продолжает:
- Это всё от того, говорят, что смертность хозяйств перекрывает их рождае-мость. А тут Васьков экстремизм. Сам с воробьиный отход на веточке, а масло в огонь подливает. Вот так-то, господин Разводов, пробуйте, возразите, а мы уши развесим.
- В нонешнем году птичьих отходов не хватит поля вздабривать. Они и так, голытьба несусветная, бесплатно аэропланной агрономией занимаются. Птицы-то…
А тут корма ни в птицу, ни в человека не пошли. Год ныньче немасляный! Подкуп чинов вырос в разы. Он все запасы и пожирает, как саранча непуганая. Хорошие девки с перепугу рожать перестали, а дурочки расплодились. А дет-кам при таких родителях не поля станут важны, а должности и бардели.
Смажьте тюремному мужику сандалии, он вам всех хороших девок перецо-пает. Акушеров не хватит новорождённых принимать. Вот сколько насарапает! Тогда дурочкиному плоду вылупляться негде станет. 
Всех потеснит.
 Вот с нашей колонии давайте и развернем борьбу за хозяйское право. Иначе детство так и будет начинается с картинки в букваре, а подкуп с роддома. На каждого нашенского  мужика-плугаря должно по десятку баб приходиться, а не наоборот.
Тогда семьи укрепятся.
Жены покладистее, менее балованными станут. По статистике нас с бабами один к одному числится. А на практике каждый чинуша добрый десяток баб на коротком поводке содоржит. А простой парень с деревом в обнимку спит. Ка-кой из него потом бес-работник?
 И все это сказывается на укреплении нравов.
А виноваты деньги. Нет их постоянного учета коллективом, нет и хорошей отдачи от затрат на местах. Деньговая политика что на верьхах, что в неболь-ших хозяйствах - плохущая из некудышных. Это я прямо скажу. А Васёк своей хваткой от этой спеси не спасет. У него, как и у государыни, нет и настоящих мыслей по этой части.
Куколка наклоняется к Говоркову с замечанием:
- А сам, как пырын, нос расфуфырил. Сам-то неподкупный что ль? Подкуп-ной, стало быть, раз узкую переподготовку по этой части не прошел. А к соот-ветствующей должности, поди, подобрался. Зато переподготовки в ценовой по-литике не проходил. Ни бе, ни ме, стало быть.
А на кой это все, когда в теплом местечке этого не требуют?
Говорков, ошапуренный авторитетом, сконфузился, подбирая слова:
- Преступник - тоже личность. А как он, бедняжка, пострадал! Деньги в банках, помню, рухнули. Ладно бы в одном, а то разом по всей стране. Как не старайся сберечь последнее, да разве убережёшь.
Наша семья без средств к существования бы осталась, если б не мы с отцом. Мать поистрепалась за добычей дэньжонок. Кобеля хорошего пропустить скрозь себя и то не каждому даётся, а тут пузаньёв на ногах покачай-ка…
 Они пострашней блудной собаки окажутся.
 Хорошо, моя матка с дружком спуталась. Он спидный оказался. Прибрал её Господь. С отцом вдвоём остались. Пойди исправь её - эту лишнюю личность! Царство ей нэбэсное! Она с родильных пелёнок только к мужикам на руки и просилась. Преступность… Рыбка, говорят, плавает где глубже, а человек кор-мится, гдэ лекши. Вот те и преступнось.
Мы все, как власть, немножко преступники…
Куколка покосился на дверь, прежде чем обронил слово:
- Возьмите, к примеру, семью начисправдома. Жена удавилась с печали. Дочь в глушь забилась, избу пращура для музея бережёт. В своё время вышла за красивого тупаря из деревни, да скоро к горлышку припала. Муж её залих-ватский гармонюка, простатит себе в сырых хозяйских подвалах заработал.
Ему бы полечиться.  А он с горя преставился. Прямо с гармоньей и помер.
Унесли его, значит, к обеду на мазарки. Заносят аккуратно в воротца… А они маленькие. Кое-как протиснулись. А он из гробу: «…вы,-говорит,- меня не по традиции заносите – головой вперёд». Люди выронили гроб и - врассыпную. Позже выяснилось: умер он только на кладбищах от разрыва опухоли в паху после того, как его грохнули с гробом.
Шуму и сраму столько бы не было. А вы мне сказки рассказываете про пре-ступность. Вот она отсюда и берётся, из вашей темноты по Васькову вопросу.
Говорков смеётся. Куколка осмелел:
- Смеёшься! И у вас с Гельсиренью не всё слава богу. Вы ведь разноверы. Потом нерасписаны живёте. Как бы не по закону. Всё-таки в органах числитесь.
- Говорков морщится, оправдываясь:
 – А меня, окромя вас, и осудить-то не кому. Поэтому не в обиду будет ска-зано. Жена, хотя и судья, но своих, как правило, не судит.
Помню, мужик её бывший выставил квартиру под залог. Деньги с банка сгрёб. Пришло время, расплачиваться нечем. За неудачный подход Гельсирень его и с возу долой. Я её понимаю. Так и в каждой семье найдётся свой Федорок на чужой котелок.
Всех не осудишь да на одну мерку не посадишь.
Куколка перевёл разговор про Васька:
- Васёк с Нинком как безработные. В спелое время на приработках плоды собирают, остальное - порожничают. Нам ли государство в этом винить? Оно нам лазейки послабления дало. Мол, хотите жить лучше, ищите их, не ленитесь на счастье себе и на зависть людям. А то заладили крах… крах государству и миру придёт, а нам – счастье.
По сути, стараемся с вами сохранить для страны в частных коллекциях то, что от неё осталось. Страна летит в пропасть, лишние люди, типа Васька-неудачника, ей помогают разоряться. А кто сегодня заступится за страну?
 Мы! Поэтому не забывайте: пусть мы – плохие для некоторых несогласных с нашей политикой, но мы – личности. Вот кто мы такие!
 А с личностью каждое государство считается. Потом, личность она в раз-ные моменты жизни разная бывает. Человек-то многогранен. Правильно вы тут заметили: рыбка плавает где глубже, а мы - где свободнее да покраше. К тому же всякая личность что-нибудь да преступает, потому, что обязана в трудное время взвалить на себя ответственность.
Против нас борются разными способами, аж способов не хватает, как бо-рются. На деле это означает, что мы подталкиваем общество к изобретательст-ву, но своими средствами. Потому двигаем историю мы, а не Васьки, потому что мы – личности.
Торговли Запада с нашей барышней-страной могла быть и больше. Получа-ется, мы все в долгах, но как, берёзка по осени, при изумрудных серьгах. Часть богатств за границей держим, чтоб смутьяны не достали да меж собой не поде-лили потом.
А то «денег у нас нет, того, этого…»
Голов у нас нет.
Никтошеньки не знает точно, что происходит на самом деле в стране? По телевизору только воду мутят… Страна, говорят, делается день ото дня богаче, за счёт преступности, конечно, а бедность так и полыщет через край. На выбо-рах свои голоса отдавай за здорово живёшь.
Как бы не так!
Ты свой голос за понюх табаку не отдашь? Так и я, и другой… Поэтому все политики врут, будто за них голосуют. Выборы они организовывают для себя, сами себя и выбирают. Я, например, сторонник прямой власти, без всяких там выборных посредников. Раз, скажем, ты… я… пришёл и заступил в наряд во власть. Строго, через промежуток времени тя сменяют.
 И без всяческих выборов, и красть не успеешь. На что нам эти представи-тели?
Для галочки перед миром? Для обмана нас с вами!
 Но я сам обманывать умею не хуже некоторых политиков. Даже история  боится предсказать, что с нами будет завтра. Вот как они нас запугали! А страну в яму загнали. Чем больше продаем углеводород, тем больше НАТО нас не-навидит. За наше добро-то! А я ной раз думаю: как же это так?
Какая же это доброта?
Не будь на земле такого сырья, умные бы головы новые сноровки добычи энергии придумали, а богатые, не мешкая, вкладывали бы под это деньги.
Мы тормозим прогресс. Тормозы мы потому что.
- Правильно делают, что ненавидят, выходит…- на густо подрагивающих губах от напряжения копилась по уголкам слюна, подтапливая его речь, но он продолжал: - потом наши учителя привыкли нас делить на плохих и хороших, а то и вовсе каких-то смешанных бог знает с кем. А обособленный вид - в нем и реактивную особицу признавать не хотят.
Но на особице мы как раз и строим счастье.
Не дележкой людей надо заниматься, а учиться за этим обособленным по-рядком глаз доржать, чтобы видеть, куда, как и когда править… Вот ведь какая завихренья голову кружит, а поддержать в этот самый момент крутежки и не-кому. Поневоле в пропасть съярашишься.
Игрушечка недовольно покосился на сына, кинув по привычке голову назад. Его не устраивал ответ о дежурстве во власти по схеме Васька.
- Многого, конечно, не знаем, но догадываемся, куда скатимся… иль съе-рашимся.
Говорков примиряющее:
- Знаю одно: давайтэ работать. Дискуссии – на базаре: и те с каждой минутой дорожают.
Игрушечка, смеётся:
- Чё рот – то застилать. Все свои. Будто не знаете, что в стране начинается процесс сближения работника с собственником. А как это правильнее сделать, никто не знает. Прежде чем курей водить, надо учиться под клушкой ходить.
Может, в этом разводном процессе и мы чего не досмотрели. Я, как Яграш-ка, вины с себя не снимаю. Я понимаю, что грядёт крах, он и обозначил процесс сближения – учёного, подкупщика и собственника. Потому что к чужому люди ближе стали, а относятся, как к своему.
Плохо другое: людей начинают пасти вместе с бычками, ягнятами и уточ-ками в одной стае. Если б этого не было, может, и мясцо подешевле бы стало? - поглядывает на сына. – Свобод для выращивания бы прибавилось, а за ними и довес набрался бы. А преступность упала бы.
Куколка возбуждённо:
 - Ты обо мне что ль? Какой я те преступник? Чё на меня зенки выкатил, страшнее «катюши»? Моё дело: обеспечить порядок, когда в открытую тащат. За всеми глаз нужен. Дальше - дело сноровки. Распарываем, кроим,  смываемся.
- А сшивать кто будет?
- Другие. Им, чать, деньги тоже нужны.
- Да я, чать, не про тебя. Я про других говорю. Бесстыдошных без нас хва-тает. Просто глазами спросить хотел: так ли говорю? Надо добиться - хоть че-рез пень колоду - чтобы зачатки всяких революций сразу в науку переходили. А там и  новое состояние общества не за горами. Крови меньше.
Говорков - нехотя:
-  Лучше бы эти преобразования делали мёртвые… Они коммуной не пах-нут. А от живых тиной прёт. Их бояться надо. Боряня не даст соврать…
Куколка, заслышав о себе ласковое словцо в виде имени, подцвел щеками:
- С развитием нового всё равно борьба людей не кончится. Уровень потреб-ностей подстегнёт. Крах в этом плане - лучшее средство для вороватой спинки. Он сразу обозначит болезную точку. Говорков говорит, а что - не всегда пони-мает. Это у него от природы. Видно, мать по пьянке понесла, - в ходе мысли Куколка вдруг переменился лицом…
Игрушечка, знай, подзуживает:
- Всё равно безработица выглядит сегодня, как чумовая баба из непрошен-ного века. А это означает, что роль личности в хозяйственных революциях воз-растёт. Личные и непределённо-личные головы, даже по дурочке, встают над коллективами. Поэтому не секрет: духовные интересы даже между супругами, которые живут, как кот да лапоть, не станут менее прихотливыми.
Поэтому всегда найдётся голос бешеной бабы, чтобы сказать: высшее ис-кусство – делать деньги!
Говорков и Куколка в голос:
-  Ба-а!
- Сам - за рынок, а получается, что ся же хает, - качает головой Говорков.
Игрушечка слегка мнётся, переводя разговор на оспаривающих:
- Из близких рук и щи-первачок слаще кажутся. А прохиндэй Васёк рассуж-дает об этом, как врах немилящий.
Бывает, конечно, ложку спорешь, вторая поперхнётся. Поэтому кислая бражка, развэдённая на дрожжах романтиков, возрождает только нищету про-изводства. Разве не поэтому руководящий аппарат выгнал через плесневый змеевичок нашей новой Конституции избыток населения на общий кусок? - ехидно улыбается. - Ведь по улице не пройти: уже не люди, а собаки лаются.
Задумайтесь, почаму?
- А лаются потому, что власти то и дело вводят в строй новые правила игры. Так, сынуль?
Сын иронично:
- Для борьбы с собаками!
- Ввели давление на население. Это уже верх негожести!
А раз это так, то никудышных начальников для хозяйственного шоу у нас должен быть избыток. По крайней мере, на экране телевизора. А милые жены должны лопнуть от злости. Ведь сердца-то больше отдавать некому, если всех посадить. Кто им тогда прирост населения обеспечит, сынульк? Так?
- Баньку по - соплёвски Ваську надо. От практики его идей страна не меньше пострадает, чем сегодня
- Пусть попарится. Кожа потоньше станет. Щипать полегче. Кто против? Я за… -  Куколка смотрит на отца.
- И я - за…
Осуждённые и приглашённые в разноголосицу:
-  Воздержимся. А хозяевам передовые разработки – худо, что ль?!
Куколка оглядывается и замечает Дневалова с Разводовым - с безучастным каким-то видом:
- А ты чего не голосуешь, чмо?
Дневалов решительно:
- Я - дневальный, ваши ушки.
- А за спиной что за крыса?
- Разводов.  Разводящий на работы.
Игрушечка наседает:
- Нечего днём шляться где не попадя. Неужто не западло под ним, как под паханом, в бычьей упряжке до конца срока пахать? Не по традиции получается. Чать, Васёк в паханьё не выбирался.
- Чемоданчик не такой уж сильный после баньки-то будет. Артель не обра-ботает, - засомневался Разводов. И Куколка подтвердит.
- А когда старшие говорят, зомби помалкивают, - заступается Игрушечка за отца.
В итоге предварительное совещание «Полугодового общака» решило про-пустить Чемоданчика через мясорубку администрации. Поэтому «банька» для Васька носила заочный характер развёрнутых мнений, так или иначе связанных с его убеждениями.
Гору вопросов позадали друг дружке вожаки и прислужники черной стаи. Хватали, щипали, клевали – даже пытались - некоторые - выгораживать его.
Васек, узнав об их сговоре, подпрыгивал на одной ножке. Икал, чихал, ус-мехался, – а мысли о хозяйствах в одном гурту держал. В этот раз государыня решила пособить небольшим хозяйствам, точнее небольшой их доле, как во-дится.
Вузы давно получили петиции готовить за деньги кадры, но обучить чело-века для выполнения какой-либо частной задачи конкретного хозяйства оказы-валось не по силам. Прибыльнее готовить в общем направлении: больше уче-ников – больше денег заведению.
Некоторые хозяйства посылали на учебу работников, но доучивать прихо-дилось на местах. Для работника закупалось необходимое оборудование, обза-велись собственными книгофондами, киноработами по нужным специально-стям.
Работники крепили на ящичках стола себе понятные спасалки от трудных производственных задач и неурядиц в команде. Держали подсказки в памятках на компьютерах, рядом с семейными образками мамушек и бабушек… Но же-сткий рынок греб всех под одни грабли – и везунчиков, и голых неудачников.
Выщипывал, раздергивал по волоску дорогие кадры с насиженных мест. Где дело доходило до счету-пересчету, всюду играли зарницы междоусобиц и скан-далов. Как дитятей, баловали по первости в золотой клетке чернокожего труда своих новобранцев. Но что тем предстояло вынести и вытерпеть, не знал и не предполагал даже трезвый романтик. Ежели, говорят, выживете, то с копейкой, ежели выпрем с работы - то с холодным сердцем.
                XXII
Васёк сидит в чистой комнате и готовится с другими осуждёнными к атте-стации по бесконвойному передвижению - как человек с примерным поведени-ем.
 Наплывают райские минуты свободной жизни. Он знает, что нескоро до не-го дойдёт очередь. Поэтому можно и расслабиться. Ещё вчера стоял за токар-ным станком и точил какую-то болванку для производственных нужд. Движе-ния были вялы. По всему видно, устал.
А норма уже к обеду перекрыта. Кто-то из контролёров-женщин поздравил с достижением, а он просто послал её… Та промолчала и не «сдала» начальнику отряда. От этого обида на себя целый вечер разъедала душу.
А сегодня у его бригады вторая смена. Если ещё вчера они бились за ладно сделанную вещь, благородную оплату и хороший график, то сегодня он стал понимать, что без ностальгии по теплу человеческому, высокого доверия между людьми быть не может. Их подменит, съест равнодушие и продажность.
А как не хватает этой защиты сердцу человека! Догадывалась бы об этом государыня…
В эти минуты видит Нинка и даже вполголоса с ней разговаривает.
Представил дом. Вот лошадь стоит во дворе распряженная. А Нинок мечет навильник сена в омёт, из-под которого половины фигуры не видно. Ветер ак-куратно прочёсывает бока свежесмётанного стожка, разнося осыпавшиеся стебли сухой травы по двору. Но Нинковы грабли на шалости ветра отвечают сноровинкой работы, и сено, словно повинуясь, ложится к ногам хозяйки.
Ветер, как нарочно, пытается поднять небольшую копешку, но цепкие со-ломинки, вперемешку с гибкой травой и неповоротливым листком, держатся друг за дружку одной спайкой. На сей раз моложавому ветерку тяжело спра-виться с неподъемной кучкой сбитого сена, и он, захватив отдельные стебельки в танец, кружит и относит их с вихрем в сторону. 
Вот из под копны всплывает вшивенький мужичишка. Сразу видно: не со-плёвской породы.
Тот бы побоялся сунуться.
Васек нервничает, отмахивается от представлений, как от назойливых мух. Рука тянется к перу.
«Одиннадцатое июля.
Нинок, это опять я. Помнишь: те, чай, писал о привычках здешних жителях? Так вот, многим из их соображений мы с тобой пользуемся, как и другие люди, даже в письмах. Работа над материалами идёт пока медленно, хотя работаю, как ишак. Тормозят денежные трудности. Кое-что из одёжки подносилось. На лю-дях появиться будет неудобно. Меня, чать, понимаешь?! Мыслями с тобой как родные, хотя, чай, до боли в сердце клянёшь меня, бедолагу.
 Скоро буду. Не скучай, старший урядник Васёк».
Гладит письмо пальцами. Пробегает молча строчки и отправляет в карман. Уставился куда-то вдаль. Лицо неподвижно. Видно, опять представляет Нинка.
…Вечер. Двор с открытой калиткой, которой наяривает о косячный столб ветер, играя на нервах хозяйки.
Нинок, покусывая губы, стоит на пыльной стороне дороги и глазами правит сначала овец, потом корову домой. Те идут привычной стежкой. У ворот их встречает игривый котёнок. Корова пытается улизнуть мимо калитки, но Нинок машет руками, и корова, приоткрывая рогами калитку, нехотя ступает во двор.
 Нинок дожидается, пока проплывет запруженной улицей все стадо. Она за-крывает калитку; скоро подоспеет дойка. Тут Васёк не выдержал и добавил ле-гонько: «Всё правильно, Нинуха!»
Вспомнил вдруг, как разгуливал с ручкой-указкой, напитанной от электри-чества, и записной книжкой, когда проходил конкурсное испытание на работу. Шёл по длинной полупустой комнате офиса предприятия под названием «Дикая орхидея». Остановился возле доски с надписью: «Господа, будьте предельно внимательны и взаимовежливы! Пусть на ваших устах расцветают улыбки!
 Идёт подбор команды!».
 Он подходит к столу, за которым явно задержался коллега по несчастью. Заглядывает ему через плечо. Машинально списывает. Малейшее движение коллеги, и Васёк принимает позу беспечности, кротости и полного послушания. Глаза ставит в потолок и качает пальцем возле носа. В этот момент трудно по-нять, чем на самом деле занимается: грозит ли несчастному коллеге, умоляя, чтоб тот поторапливался, или на потолке тенёта считает.
 Тот понимает плачевное положение Васька, но и администрация не должна заметить, как сосед преспокойненько пытается сдуть ответ. Как только тот ус-покаивается, Васькова голова снова зависает над соперником, как дамоклов меч. Коллега подёргивает плечами, но Васёк торопливо списывает. При этом тщательно выбирает каждый попавшийся на перо волосок.
Снова заглядывает и снова списывает.
 Мауха, коллега по несчастью, не выдерживает, поднимает голову и разби-вает Ваську бровь. Васёк, преодолевая муки, прикрывая рану платочком, успе-вает занять позу невинности и отрешённости. Наконец, выпускает пронырливый лучик света на карту. Быстро ведёт его вдоль границ каких-то государств.
Коллега успокоился.
Чемоданчик опять завис над его головой. На сей раз получилось так низко, что коллега не выдержал и встал. Лучик Васька немедленно заметался по карте, как пойманный в клетку воробей. Васёк, как ни в чём не бывало, оглядел сверху вниз коллегу. Лучик тем временем засуетился у границ государств, с карты прыгнул на стену, на дверь, таща за собой хозяина, как собачонку на поводке.
Мауха сделал неуверенный шаг к Ваську. На голове у него клочья неухо-женной растительности – свалявшиеся клинья волос. Васёк приостановился в неловкости, посветил указкой на плинтусы, затем на потолок. Мауха замер в нерешительности. До двери оставался какой-то шаг. Васёк не выдержал и навёл лучик прямо ему в глаз и бросился наутёк.
К вечеру Васёк уже стоял в очереди к кассе магазина. Коллега не вытерпел и встал впереди Васька, и тот ему не отказал. Васёк оглянулся. Стоявшие не до-вольны. Сделали большие глаза. Васёк добродушно поглядел на их лица и без-мятежно стал считать под потолком магазина залетевших воробьев.
 Васек понимал: даже во время испытания на должность нельзя забывать о важности знаний для своего будущего дела, которые подарил коллега. Ему сей-час до боли приятно ворошить пережитое.
Даже не заметил, как на лице вдруг поселилась кроткая улыбка.
                ***
После непродолжительной мечты Васька на жилзоне вдруг сшибают вопро-сы. Он старается выкрутиться из неприятного положения. Куколка пытается раскусить Васька, подъедает глазами. Дневалов в неловком положении. По всему видно, что всё же не разделяет мысли Куколки о Ваське.
- Лёгок на помине… - привздохнул Куколка, - слыхал, Васёк, что на воле делается? Будто работникам торговых предприятий по новому закону сидеть разрешили на рабочих местах, за прилавком. Это и работодатели признали. А раньше не хотели. Разрешено также принимать любую позу.
Дневалов неуверенно пытается замолвить слово за Васька:
- Ножки рабочие берегут, особенно у кого за сорок. Почти силой в бессроч-ные отпуска гонют. Их профсоюзы поддерживают. Мол, лечите свои головы, чтоб ножки не болели. А то расширением вен нижних конечностей многие страдают. Правда, Васёк?
Васёк заподозрил неладное. Поэтому промямлил в полуголос:
- Куколка очередную охоту на лис затеял. Лисом меня считает. Значит, до-верить чего-то хочет. Известно, на дело готовит, сполоснуть не забудет. – Громче: - Оно, может, и так, только правду не говорят, а скрывают, чтоб мозги работника пухли.
Таким понукать легче. А в связи с этим, выходит, всем амнистия полагается. Мы, большинство, больные на голову. Поэтому по несправедливости и сидим, редко за кем поглубже водится.
Радость-то какая: воля ждёт!
После неутешных дебатов Васёк удаляется в противоположную сторону жилзоны. Там он, подзаряженный Куколкой, разговорился с Игрушечкой:
- Всё-таки, землячок… - хлопает его по плечу, - как пришли к нам на зону учительствовать, с тех пор, овдовели, ласкаюсь сказать. Зато зам по режиму к вам клеит. Бегаете за какой-то важной информацией, а ухаживаний не замечае-те…Замуж за него вышли б, штоль?!
Он любит вольнонаёмных.
- Отстань. Больной весь, лежать и стоять больно.
- Так сидеть-то сможешь. У нас с кадрами дефицит. Пахан довольный оста-нется.
Пахан, он же следователь прокуратуры Куколка, контролировал ряд мест исполнения наказания. После того, как ушел Игрушечка, направил лытки к Ваську, подмаслился к нему потихонечку, советуясь с голосом толпы,  прежде, чем начать разговор.
- Банька ему необходима, но и головёнка-то его, кабы не прозевать, сгодит-ся… - ответила толпа.
- Освободишься, Васяньк, на повышение пойдёшь, чинушей станешь. С людьми работать умеешь. Справишь себе на ноги коцы, туфельки, лягушку под макушку, подушку на мягком пере, чтоб спать удобнее.
- Так мало? – удивился хитро Васек.
- Вступишь в ведущую партию. Там свои. Станешь хорошим.
- Как это - хорошим?
- Регулярно будешь взносы платить да денежки плодить. А пока у меня в мужиках пошоркаешься. Будешь из каптёрки чистое бельё выдавать и необхо-димый инвентарь для бригады, с условием: всё лучшее - за бабки. В случае шухера, я не при чём.
Стану твоим тайным бухгалтером…
Васёк цветет и неожиданно для себя переключается на Нинка. Он предста-вил, как водит ручкой, не касаясь бумаги, как бы выбирая удобную строчку: от-куда начать первое слово.
«Тринадцатое июля.
Великую потребность в общении с тобой, Нина Ивановна, чувствую вдали от дома. Через твой образ я вижу мир иначе и общаюсь с ним, как с чем-то бес-предельным. Когда общаюсь же с другими, он не бывает таким чистым и про-зрачным. Поэтому ты мой человек, идущий от истоков культуры.
Укоряешь, чать, почему, мол, раньше так не говорил и не писал? А вот по-тому, уважаемая Нина Ивановна, не говорил и не писал, что пограмотнее и по-глаже тебя попадались мне, и знающие цену труду, и аккуратистки, и женст-венные, и пылинки сдувавшие с ног…
Попадались и тактичные, и умные, и новаторы производства. До едреной матери было всяких и разных. По крайней мере, не глупее, чем ты. Но это было во времена пламенной молодости, когда ощущал потребность любить. Иногда это ощущение в человеке задерживается на более долгий срок. И требуется оп-ределённый период, чтобы осознать это. Тогда начинаешь понимать: потреб-ность и любовь – разные леши.
Дело в том, что они не существуют полнокровно без общества и мыслей. Особенно, когда нужно обдумать что-то новое в жизни. Поэтому у них в такие минуты не могут не проявляться тёплые чувства к людям. Хотелось, в конечном счете, видеть их более спелыми.
Добро ноньче воспринимаем, как подмывающую романтику, но предпочи-таем быть независимыми друг от дружки. Потом нуждаемся во взрослении. Ес-ли человек слаб душою, то появляются черты денежной избалованности в кор-мёжке за чужой счёт. Вырастет человек равнодушным к ближнему, со временем превращается в продажного, преступника.
Читая моё письмо, наверное, извертелась, как блоха. Устала от моих сооб-ражений. Подумаешь, что все это байки. Но в них, таких байках, решается зада-ча шлифовки характера. Подобная встряска необходима работнику и хозяину. Она вытекает из нашего понимания мира. Пусть надежда на высокое творчество станет утверждением новой жизни! Вот поборем когда-нибудь продажность в людях, работа и деньга сами в хозяйствах запоют.
И надежда на это есть, и вера великая!
А ты, ить, у меня и грубая, и неотёсанная, и слабая, и некрасивая; но ты, по сравнению с другими, - мир. Ты заставила меня поверить в подлинно великое (об этом только мечтали Анна Каренина, Екатерина Маслова из Толстова и др.), которое есть в истории человеческих отношений. Пока, заканчиваю писать. Опять дела подоспели.
Твой». 
                ***
Часа через два Васёк Чемоданчик во всю шуровал в колонии со здешними покупателями в тесной каптёрке под местным названием «Успевай, притопы-вай». Организацию дел оттачивал почасовую и сдельную зарплату отрабатывал. У самого в глазах огонек дрожит.
- Ты взял две пары хороших портянок, одну майку, полотенце, простынью. Скоро откидываешься, едрёна вошь, на волю, поэтому тебе пригодятся и каран-дашик, и резиночка, и одеколончик.
 На досуге малявку, записочку какую-никакую катнёшь.
Заодно и подушишься, девок давно не цопал. К ним без духов, сам знаешь... Учти, когда вернёшься, тумбочку твою сохраню.
За бабки, конечно.
Смотри, она пока стоит; а может и на ножку упасть случайно, если денежку наперёд за досмотр не подгонишь…
Продавец и покупатель на прощанье обмениваются улыбками.
Куколка, вскинув наизготовку бровь, выходит из-за укрытия.
- Классно торгуешь. Ты ему и карандашик, и резиночку всучил, даже ножку чуть не отдавил. На повышение пойдёшь, будешь из подполья ФРАУ ЕЭС  ко-мандовать.
Там место освободят.
А таких покупателей отсюда в шею гони. Ещё уговаривать каждого тут.
- Вообще-то, он пятьдесят тысяч баксов за охрану его тумбочки принес.
- А кому?      
- Нам, конечно, кому же ещё?! Главное, чтобы все прозрачно было…
Цвели в уголках колонии разговоры о новом каптере, цвели и лица собесед-ников.
                ***
В период привыкания Васёк жадно штудировал высокие напутствия из ин-струкций: «Для чего необходимо исполнение наказания…» За несколько минут до рабочего времени, чтобы переломить ситуацию в свою пользу, он всё же решается на щекотливый поступок.
Это связано даже с самопожертвованием - ради отладки дел.
Он пытается переодеть в начальственной приёмной выходные штаны, по-скольку был в наряде и мыл полы. Вот проходит в трусах к высокому столу, сзади его что-то щелкает. Чемоданчику некогда прислушиваться к пустячкам, он ведь человек занятой.
Привычно пытается вправить ноги в штаны с железными набивками на соп-лях штанин. Их приклепали, чтобы штанины не тёрлись друг о дружку и доль-ше служили в работе. Одна штанина возьми и прилипни набивкой к магнитной жестянке, которой обили полы перед печной топкой. Тут Васёк и запрыгал на одной ножке. Топили часто старыми досками. Гвоздки дежурный истопник старался тут же выдернуть и прилепить к жестянке. Чтобы не потерялись. Васёк старается быстро вправить ноги в штанины, но равновесие нарушается. Он задевает стол, и заваливается на коврик. Локтём ударяется о половую доску.
Со стола слетает стопка книг и отключается свет.
 Васёк, не обращая внимания на неудобства, из положения «лёжа» дотяги-вается до брюк, подтягивает их ближе. Встаёт, осматривает жестяные заплаты на брюках. Находит их в полном порядке. Они выполнены в дань новоявленной моде из тонкой нержавеющей стали в виде кленовых листочков. В колонии это считается модным шиком. Отрабатывая операцию «Провздевание собственной ноги в брючину», Васёк только сейчас обратил внимание на доску, о которую ударился локтем. 
Половая доска это личное изобретение хозяина кабинета. Доска служила хо-зяину, чтобы тот не тратил драгоценного времени на поиски настенного вы-ключателя. Когда проходил по доске к рабочему столу, включался свет. Уходил – выключался.
Васёк отбросил брючину вперёд и вправил в её пустоту ногу.
 Вошёл первый посетитель.
Васёк с испугу дёрнул на себя оставшуюся штанину и припал на колено. Штанина резным лепесточком зацепилась за угол прибитой жестянки, на кото-рую только что встал посетитель. Васёк дёрнул на себя штаны. Ноги у того разъехались от неожиданности, как у народившегося телёнка. Он упал, а по-рванный в мышках костюм известил столкнувшихся о новом неподходящем дне.
Дверь смежного кабинета распахнулась. Появилась вся из себя секретарша, и, не глядя ни на кого, пригласила войти в приёмную. Чтобы опередить Васька и оказаться первым на приёме, посетитель на четвереньках срывается с места. Не успел Васёк подняться, как тяжелая соседняя дверь сшибла его с ног. Васька подобное обхождение привело в чувство намного раньше, чем появилась в про-ёме двери начальственная голова в погонах.
 Васёк с колен уже рапортовал прибывшему начальству:
- За время вашего отсутствия личный кабинет жил без происшествий. С  прибывшими проводятся профилактические процедуры по поддержанию правил посещения вашего кабинета.
Начальственная голова сегодня была в хорошем настроении. В ответ громко выругалась, затем в замешательстве дала Ваську подзатыльник.   
Вскоре влетел заместитель начальства по режиму, а за ним свора охраны. Стали хватать справа, слева бесконвойных осужденных.
- Руки за голову!..  - и пошли, милые мои, в карцер: ать… два… подверну-лись другие – и тех до кучи. Разборки потом.
И полным полно серосуконных, проеденных потом и пылью кепок, горохом закатилось в углы и ниши коридоров. Штатские в остроносых туфельках и чи-щенных ботиночках волной тотчас выплеснулись из здания, потекли серым ас-фальтом, вдоль заградительных сеток.
Кому-то помогла репутация; они быстро покинули коридор с начальствен-ным помещением. Кому-то помогли покровители кабинетов, а кто-то на лапу удосужился дать…
 И здесь, вроде, все на виду, а на воле прозрачность хозяина и работника в отношениях не всегда разглядеть.
 За недогляд не похвалят. Государыня, конечно, стучала дубовым пальцем по высокой трибуне, хмурила брови на этот счет, но усилия были тщетны.
Непрозрачность отношений трепала нервы всему народу. На всех уровнях.
В организации Васька к этому моменту проголосовали за смешанные зар-платы. Это было выгодно - скажем, платить почасово тем, кого наняли со сто-роны временно для срочных работ. Кому-то удобнее было сдельно выполнить задачи, а кто-то ожидал конца месяца, когда зачнут выдавать денежку по вкладу человека в общий котел. Сумма, конечно же, зависела от дохода хозяйства.
Такой подход устраивал всех.
Но жили все же больше надеждами освобождения Васька из-под стражи, ожиданиями его нестандартных решений.
По крошкам, щепоткам собирали, вынянчивали какую-нибудь новинку для собственного производства. Денег и опыта, конечно, не хватало на все, про все. Народ для добычи новых знаний привлекали со стороны, но платили гроши.
С любовью и надеждой люди двигали дело вперед.
Под вечер расходились все взмыленные. Похоже, какой-то мокрогубый ве-тер нацеловал запаренные вершинки голов целому хозяйству в знак признания и уважения. А работня ликовала, как дети, подскрыливая над недовольными:
- Эй, мужики-и...?
- Ага-а!
- А ты что тетерю разинул, елкин гвоздь Андрей Филипыч? Хоть красной глоткой помайся, раз мозгами не силишь?! Может, деньжонок немного, гля-дишь, и наманешь себе да бригаде…
                ***
Спустя какое-то время, операция «Соплёвская банька» уже началась. «Став-ка Васька» проводит в голове срочную перегруппировку мозгов в связи с от-крывшимися обстоятельствами.
В местном клубе колонии комиссия из жулья, обсуждала проказы Васька. Раздумывала: а достоин ли Васёк бесконвойного передвижения? Васёк переги-бает палку на работе в каптерке. В счастливые минуты мыслью пребывает где-то далеко на родине, а не рядом с сокамерниками. Если они стукнут начальству на Васька, оклевещут, то не видать ему поблажки в сроке наказания.
Ему слышится звон молока о дойку. А он, будто, разгуливает перед жёнкой в подштанниках по двору. Вот она встаёт от коровы и несёт парное в дом. Её подкарауливает за перевёрнутой табуреткой пятнистый котёнок.
 Он на охоте.
Увидев приближающегося Нинка, выскакивает, как угорелый, из засады и виснет у неё на юбке. Нинок от неожиданности разливает молоко. Котёнок, словно благодарит за этот подарок, трётся мордочкой, цепляется лапами за не-много бесстыжие икры и пятки хозяйки. Затем принимается вылизывать разли-тое по полу болотце молока.
На лице Нинка румянец.
Прежде чем вывести первую цифру, Васёк дует на пишущее перо. 
«Первое августа.
Вспоминаю, как однажды ты упала прямо в родник на огороде. И сама не могла вырваться из ледяного плена. Тебя достал, а ты всё билась в судорогах, даже когда уложили на печь. А у самой сердечко колотилось, как у пойманного стрижа. Около печи тревожилась мать. Подумалось: «Вот бы тихонько прикос-нуться к сердечку ухом ласково и нежно и слушать, как нерешительно и робко успокаивается под его ударами бьющаяся в жилах кровь.
Задача человечества в том и состоит, чтобы научиться жить друг с дружкой на кратчайшем расстоянии. Наверное, для отношений этих и была предназна-чена вся гармония Вселенной?!»
Представляется, будто Нинок колет дрова. С размаху лезвие топора тонет в чурбаке по самые щёки обуха. Она бросает берёзовый чурбак через плечо пря-мо на обух, который глухо ложится на пень, на котором колют дрова. Земля подрагивает, пень подпрыгивает, только поленья и щепа разлетаются по сторо-нам.
«Оно понятно: когда много щепы, - неудачная колка. Значит, мысли жинки где-то далеко от дома»...
Поодаль от неё, возле сворованной ветром охапки сена, топчутся петух и куры, привыкшие к бытовым неудобствам.
Достаёт свежий лист бумаги и продолжает:
«Прости, роднуха, опять не успел отправить письмо.
За окном меняются погоды, как бабьи полустанки в жизни. Но наступит время, и установятся погожие дни, не дожидаясь лета. Однажды вдруг и ты, ду-рёха, не дождёшься муженька.
Ну, и останусь один.
 И будет сниматься кино. И самая красивая артистка проиграет твою судьбу. Только чувств, заставивших биться твое сердце, ей не передать никогда.
Помнишь, как познакомились? Тогда погожим, краденым от усадника день-ком осень крикливым морозцем урядила поля, как в бабий передник, заношен-ный такой. Дойная цедилка и цедилка. Хозяин глянет да побледнеет, а работник покраснеет.
 Глаз у каждого разный, зато землица одна.
 Расстояньем мы далеко, как через порядок, а сердцем близко стояли тогда, у часовенской речки. Сама ещё говорила, будто гадким утенком гляделось в чёрной заводи предприимчивое солнышко.
 Лучинка его слабая, а тепло.
Ты была в укороченном платьице… В замшелости изумрудно-ключёвых те-ней дикой смородины, ломая сморённый покой, брал за живое на мелководье чёртов палец, который народ прозвал чердовиком. Тронутая заботливой рукой, вырвавшаяся из лап облаков синева была терпелива и простенька, будто бязенка исподней рубахи.
А за Белой горой, меченый уходящими красками лета, плечом к плечу стоя-ла семья дерев Красникова леса. В заботах кружил нечесаной верхушкой на ветру и возле отмелин березняк. Было слышно, как собирался на покой, потре-воженный попутным ветерком, отживший лист. Лишь терпковатый рябинник краснел, будто виноватя себя, перед нежданно явившейся мамкой-морозцем.
Губы у тебя были махоньки,  с рябину-ягодку тогда.
Крепко, Нинок, помню! Лишь в редкие мгновенья счастья глаза собирают такое, будто тысячи слезинок человеческих поколений, сострадавшихся и из-мученных душ, но готовых быть воскрешёнными одним хвостиком твоей улыбки.
Правда человеческих отношений состоит в том, чтобы к ней стремиться всю жизнь. Тогда по плечу любые дела. И ты помогаешь приводить меня к ним.
Написал небольшой сценарий для спектакля, чтобы поставить его на не-большой сцене силами осужденных. Из культмассовой секции просили.
Вот опять меня спрашивают. Докончу после.
Васянька».
                ***
Теперь Васёк искал момент проверить Куколку: уж не замышляет ли тот что над ним? Но его карты неожиданно спутали. Когда Васёк в комнате общаги прятал «банкноты», предназначенные тюремному начальству в подарок, к нему подкрался контролёр настолько близко, что Васёк испугался от неожиданности и наступил тому на ногу. Благодаря усиленным мерам и бдительности контро-лёра, потасовки не произошло.
- Стоять, Васёк! Деньги на пол, руки за голову! Вас вызывает комиссия…
Васёк вздрагивает от неожиданности и просится на минутку в библиотеку…
                XXIII
Клубный зал. Посреди - биллиардный стол, за которым играют несколько сотрудников колонии. В конце помещения – библиотека. Дверь чуть придёрнута зелёным бархатом занавески. Из-под неё кто-то осторожно заглядывает внутрь. В углу, около окна, стол с красным покрывалом. На нём в беспорядке разбросаны рукописные листки. Осужденный стоит на верхней ступеньке лест-ницы и орудует по стеллажу. Наконец находит под своей фамилией сценарий с пометкой администрации учреждения: «Разрешено к постановке на сцене». Пролистывая рукопись, видит, что некоторые строчки замазаны краской мест-ной цензуры. Васёк достаёт из кармана резинку и пытается восстановить текст.
- Правила игры на переправе не меняют: стандарт для зэка и власти один. Поскольку на выпуске из колонии – уникальный продукт – человек! – прогово-рил он с горечью. Иначе подножек администрации не преодолеть. Да ведь и че-ловек-то в команде не хухры-мухры… сам оценку сновит напарнику, а тот ему.
 Все рука об руку.
  Горько не посочувствовать оскорблённой душе! Там, где нарушенный по-рядок буксует, жди беды.
Малость погодя, спускается и проходит в дверь заседания членов комиссии по бесконвойному передвижению.
Подходит, переваливаясь, что гусь на коротких ногах, Насестова; как пред-седатель комиссии усаживается поудобнее на стуле, расслабляется, будто на концерте, кинув нога на ногу. На ней переливается черное платье в белый го-рошек. Оно кажется немного аляповатым и рябым. Хотя ее мелковатый носик и приподнятый лоб делали ее более привлекательной, и недостаток от платья как-то скрадывался. Она уставилась со светло-сиреневыми подводами глаз и за-стенчивостью на коллег так, что многих как-то сразу подкупила… и их физио-номии вечеряво расцвели.
- Не утивляйтесь, краждане, - начала она удавившимся голосом, - почему именно на эту комиссию пригласили осужденного Васька Чемотанчика. Мы тут в виде исключения про меж себя решили рассмотреть внутренний вопрос по бесконвойному передвижению. Васёк ещё мало отсидел, чтобы пользоваться такой льготой государыни. Поскольку случай особый, и нас об этом просили разные инстанции, то из-за любезности не можем им отказать и пошли, так ска-зать, ходатайствующим навстречу…
Мы, естественно, не пытаемся создавать перед гражданами препонов. Так адаптация человека к колонии проходит менее болезненно.
Это две основные исторические причины, которые на нас повлияли при принятии такого ответственного решения. А теперь, гражданин каторжник… Фух ты, аж поперхнулось, всякая ересь из горла прёт дуром. Я имела в виду, гражданин Чемоданчик, потрудитесь ответить… комиссия просит вас объяс-нить: откута у вас деньги, которые только что извлёк контролёр? Отвечайте по существу и безо всяких дурачеств.
А то век бесконвойки не видать…
Васёк ломает стойку ног перед комиссией и его едва слышно:
- Это не деньги, а деньжонки, вчера нарисовал для Куколки. Видите, напи-сано: «Поздравляю с Днём ангела!». Он же любит деньги. Кто знал, что спец-комиссия День рождения осужденного афишировать будет.
- Я бы ему при вас в открытую подарил. – Совсем тихо добавил, - проверка состоялась. Куколка, гадина, сдал. Боится  дорогу на свободе перейду. Все они тут одним маслом мазаны. Стерпится, сладится как-нибудь. На их стандартные вопросы надо отвечать похожим стандартом.
Так барьеры в жизни легче брать.
Баньку Ваську строили всем полуофицерским табором. Члены комиссии ку-сали Васька надоевшими, хуже вши, вопросами и распивали в хрустальных стаканах чай с вареньем, добытый из подозрительных посылок осуждённых.
Один из членов комиссии надкусывает варёный сахар для утоления радости и мелкими глазками бегает по лицу Васька.
- Зачем подсовывал недоброкачественное бельё и брал за это деньги с осуж-дённых?
- Чтоб деньги сэкономить для учреждения.
- Зачем вольнонаёмного учителя истории Игрушечку уговаривал телом тор-говать?
- В целях врачебной подстраховки. У него простатит ещё со школы. В боль-ничке, слыхал, не хватает средств от этого недуга.
- А зачем маляву с адресом учреждения на волю отправил с обращением к мёртвым, мерзавец?
- Хотел любимой сообщить, что жив, здоров, чтоб государство зря не бес-покоилось за меня и не тратило лишние деньги на почтовые надобности.
- С судьёй зачем пререкался во время судебного процесса?
- Чтоб хлопот во время моей транспортировки к полезному месту назначе-ния меньше было.
- Гражданин Чемоданчик, раскаиваетесь ли вы в избиении сотрудника ми-лиции Куколки во время неразрешённого митинга?
- Искренне каюсь, от души, потому что он сердечно благодарен остался мне за то, что к другим не попал. Набирайся потом разуму, когда с плеч черепок снесут.
Насестова, волнуясь:
- Чемоданчик, прошу выбирать выражения в культурном обществе.
Как вылез в депутаты? Из грязи да в князи…
- Я всегда в гуще событий. Меня многие знают, вот и с вами познакомились. Посторонним доверять сложнее. Наверное, за Любовь ко мне меня и выбрали. А Любовь, она штука – Божественная. Не кажнему даётся. Любовь ведь это симпатия, потом она переходит в глубокое уважение к человеку. Убери челове-ка на день, другой, и вспыхнет ностальгия.
- Зачем народ агитировал работать на долгострое? Коммерцией занимаешь-ся… совмещение должностей законом запрещено. Нельзя, милейший ты наш! быть одновременно депутатом и коммерсантом, - и погрозил указательным пальцем со стреловидно заточенным ногтем. Ведь ты своим долгостроем только дразнишь правоохранительных заступников. Сам дедушкин дом в городе бросил на произвол судьбы и другим не отдаешь.
- Чтоб будущий музей спасти от разграбления. Депутатской крышей при этом не пользовался. Народ сам ко мне пришёл.
- Зачем распространял слухи о том, что Куколка в форме начальника до-рожной инспекции, как бабочка лёгкого поведения, подрабатывать выходил?
- Я не распространял. Его фамилия подвела. Другого человека имел в виду. Она у Куколки такая красивая, на лице написана. Многих удивляет. Потому и запомнили. А я до сих пор верю, что фамилия настоящая.
- Зачем в школе баловался, плут?
- Потому как в учебниках творилось одно, по телевизору – другое, а вокруг - третье. Учился через сопоставление догадываться и доходить до всего самому.
- А почему с женой плохо живёшь?
- Это старые слухи. Напротив, она меня любит, даже в деньгах не скупится на рекламу в поисках мужа.
- Почему в тебе сомневаются проверенные люди?
- Потому что конкурентам никогда не доверяют. Их проверяют.
- Ты, может, и сел зря?
- Это уже не в моей власти. Раз посадили, кому-то пригодился.
А в отдалённом будущем и тюрем таких не станет.
Насестова не смолчала: 
- Сколько времени на тебя ухлопали. Себя выхорашиваешь, какой, мол, хо-роший, прям, паинька. На волю рвёшься?
- А вот этого я вам не говорил, ласкаюсь сказать. Хозяйственный обвал гря-дёт. Мне и здесь хорошо, кормёжки хватает, да и с соседями повезло. Это не хамство с моей стороны. Мне же как-то надо защищаться от полчищ вопросов?.. А потом они мне вовсе не надоели.
Насестова не выдержала:
- Ну что ж, раз так… комиссия тебя понимает. Малость адаптировался у нас на чаях. Стандарты и требования к зэкам знаешь. Тогда  заседание переносится на некоторое время спустя.
Объявляется перерыв. Устали от вас, да и пожрать всем захотелось.
                ***
 Васёк, почесав голень носком ноги, исчезает под занавеской библиотеки. Достигнув верхнего стеллажа, достаёт рукопись.
Почти неслышно:
- Я прекрасно понимаю, что нарушать закон исполнения наказания по мело-чёвке, - дисциплинарный проступок. Потом народ ненавидит всех этих надзи-рателей, но обстоятельства вынуждают поступать по правоте. Ведь это моя ру-копись. Мой небольшой сценарий. Написан под моей фамилией. Он больше предназначен людям для правды, чем администрации. И что тут плохого, если её немножко подотру.
Барьер к свободе сердца преодолею.
Так сказать, поправлю текст. Не на плохом счету я у них по рабочим мер-кам. И дальше надо с безобразием бороться каждый на своем месте. Конечно, с ними тоже постараюсь быть хорош, но и правды бы не упустить.
Совесть съест.
Эти наглецы всё перемазали своими досужими клыпами. Предали они мою Веру в правду, чтоб себя выгородить пред вышестоящим…
А жить и выживать всем охота. Не только им.
 Прямой критики по адресу начальников в сценарии всё равно не было. Тем более, начальство прямо не критикую, а осуждённых, за которых оно в ответе. Так что, начальник колонии сразу смякитит, как неаккуратно поставлена работа его подчинённых с осуждёнными.
Поэтому какой это проступок? Просто восстанавливаю справедливость творчества.
Я же не поломал кому-нибудь во время моего допроса рёбра? Наоборот, стараясь им угодить, чуть ли не свои подставлял… адаптировался, привыкал к местным законам исполнения наказания; это важнее всего было, - скоблит бри-товкой краску. - На их заседание и опоздать можно.
Скажу, на минутку в туалет бегал откинуться. Всё будет чики-брики и розо-вые бантики,- сдувает крошки на пол. - Безнравственнее от этого исправучреж-дение не станет. Навалил я на их запреты дуру хорошую… Приходят сюда только семечки налузгать, ходи потом с метёлкой.
Где-то тут было про службу руководства сказано... - Скрутив трубочкой ру-копись, трещит страницами. - Какой-нибудь хмырь из кадров наскочит до кон-церта на библиотеку и пустит рукопись на туалетные нужды. Ему некогда будет интересоваться, что это за странички… Скорей-скорей из тёмного уголка сгрёб их и на всех косых – в туалет. Так же испортит, если дело на то пошло… Ему всё можно, а мне восстановить справедливость, стало быть, нельзя.
Нашли приплюснутого!
Начальству мало страничку изгадить, норовят целый десяток зараз перевес-ти. Сколько в человеке туалетной дряни скапливается?! Прожирает только на работе государыни деньги да чужие труды портит. На ляжки, как свиньи, сала набрали. А я пару страничек всего восстановлю, и на душе спокойней сделается.
 Всё равно проротозейничают во время концерта и не заметят, что актёры-осуждённые сыграли восстановленные крохи действия. А до концерта никто особо и вглядываться-то не станет. Ребятам обещал, что играть будут восста-новленный вариант пьески. Клеймо разрешения и так на каждом листке стоит. Лишний раз не придерешься. Охота будет перед концертом в каждую строчку вглядываться.
Все спешить будут.
Вот какой-то балбес краски аж буграми навалил… наверное, стажёр… вы-служивался? После него начальство раз пять чать проверило… Каждый от своей задницы беду подальше норовит отвести. Поэтому внимательно смотрит: нет ли чего критического по его адресу? Друг дружку проверяют, злодеи.
Репутацию берегут.
Из зэков навряд ли кому в голову придёт поддельными штампиками зани-маться, меня дискредитировать, ставить, что разрешено, что нет. Значит, из «исполнительских»  кто-то дозебрился до моей рукописи.
 Некоторые строчки закрасить не успели. Другие вообще слегка попестрены только. На  жрачку торопились, не до рукописи было. Больно им наплевать на свои обязанности. Для близиру повозились - и айда-пошёл по личным делам.
Во дворе не тридцать седьмой год.
Но я начальство совсем из терпения выводить не стану. Парочку тут да сям листиков восстановлю, если больше не захочется, и ладно. Просто для проясне-ния авторского смысла. И слиняю. Прямо-то дело: меня не предупредили об изменениях в тексте.
Идти к начальнику колонии? Он с утра дома праздничным туалетом зани-мается. Тот критику в пьесе бы поддержал. Его наоборот стригёт начальство за непредставление негативных сторон жизни. Пожаловаться его замам?
Эти пройдохи только и смотрят, как себя лучше подать. Хотя разрешиловку на первоначальный вариант текста сами же дали. Поэтому больше всего и боят-ся работы над ошибками. За моё самоуправство эти… спасибо точно не скажут.
Не приведи Бог, еще раскроется все раньше задуманного…
У входа в клуб слышатся голоса…
Васёк торопится, оглядывается на прихожую.
- Чирикать отселя скорее надо. А то скажут, без спросу куда-то нырнул. Так для осуждённых стараюсь! Как без реконструкции эту вещь на сцене ставить? Тем более культмассовая секция против её постановки не возражает.
 Пару недель назад соседа с Пипири пригнали, так тот в письмах к любов-ницам такое отвёртывает со всеми подробностями, что дежурный помощник начальника караула от нечего делать до утра ими зачитывается и для своей же-ны кое-что заимствует. Такие прохвосты больше меня пакостят. В чужие письма гундосые носы суют.
Разговаривают одними губами: ни жестов, ни мимики, ни чувств. Одна ше-луха слов.
 Куда это годится: рукопись до неузнаваемости исковеркали. Короче, это не проступок, а творческое выражение прав и справедливости гражданина.
Может, потомки так и назовут потом моё поведение.
Для какого-нибудь высокого вельможи, глядишь, бесплатную услугу пре-доставлю. О непристойностях своих подчинённых узнают поближе.
Эх, собака, никак не отколупывается последняя копёшка краски, - поддевает ногтем. - Теперь дырка насквозь получилась. Ну, мало ли бывает – библиоте-карь, неразворота, за гвоздь или щепку в стеллаже мог зацепить.
Пора рулить.
Уже в прихожей ногами притопывают, аж щёки трясутся. Щас продолжение разборок начнётся. Теперь перекусили. А то, не дай Бог, застукают и припаяют карцер. Другие скромные люди на моё творчество глаза бы закрыли, а эти на-оборот норовят человека съесть. Листик сейчас с наказами по руководству кол-лективом осуждённых вот сюда, меж страниц, вклею.
А этот вырву. Чать, не заметят?
А то мыслей герою как будто не хватает. Чать дурак не догадается… а ум-ный простит...
Уходит.               
***
Перед дверями зала заседания появляются заместитель начальника по ре-жиму товарищ Примостеев и заместитель начальника учреждения по воспита-тельной работе товарищ Говорков в потрепанных погонах. Они неожиданно свернули в библиотеку.
Примостеев одет по гражданке, в рубахе с желтым воротничком, у самого глаза враздряг, шарит на верхней книжной полке.
-  Шутка ли дело: спектакль показывать вот-вот, автора постановки на бес-конвойку пустить хотят, а пьеса, говорят, не готова. Заставишь его потом в слу-чае чего отвечать…
Это разве справедливо?
К любой несправедливости надо творчески подходить, чтоб её вовремя ис-править. Бывает, человека недолюбливаешь, а все люсишь перед ним. Одну ра-боту ведь делаем. Возьмешь - и помягче к нему станешь.
И положение к тому обязывает. И такое каждый из нас чувствует. А потом тары-бары, и наше сильное средство организуется, работает. А это, братец, не в тюрьму человека затолкать - раз-два и готово. Не знаю, где… Куда клал, сам ищи, - спускается.
Говорков с перекрашенным темечком под цвет солнца лезет на лестницу, прощупывает между папками документов. Пара пуговок его на кителе из окна ловят солнечные зайчики.
- Концерт и я бы посмотрел. Поды, плохо! И актёры, зэки местные, уже на стрёме. После комиссии концерт обыщают, за ним спектакль.
Роли уже шлифуются. Не помню только: все ли поправки актёрами учтены, согласно цензуре. Где-то тут рукопись давеча клал… не найду… кое-что под-редактировать пришлось. Чтоб совпало с положительными стандартами пере-воспитания осужденных.
Как увижу вас, мне чуточку даже завидно становится. Вы неустанный творец и защитник нашего спецрежима. Заслуженный работник юстиции. Иногда лежу утром на койке, вставать не охота, и думаю: а ведь вам чуточку присущи даже черты героизма. Больше всех сухотитесь о своих обязанностях и другим вскрёсу не даёте. Когда я был годками помоложе, так почему-то не казалось.
Недопонимал вашего значения…
- Стараемся. А как же. Куда деваться? До пенсии тянуть надо. Без послаб-леньиц надо, понимаете… Человек, он на то и создан: сначала недопонимает, потом прозревает. На старость оно многое спишется, в случае трений каких.
- Как Богу, вам доверяемся.
- А если бы не я, начальника нашего доблестного учреждения по перековке кадров для страны давно бы сняли и духу не оставили. Ходит только по кабине-ту и придавленных тараканов под лупу разглядывает. От вопроса отвернётся, кислую рожу вывернет, а с насекомыми как с человеками разговаривает. Круж-ку воды им подаёт и в ней плавать велит. Оторвёт у сердешного ножку и под микроскопом зоотехника ей интересуется.
А куда, думаю, сегодня без творчества да без крепких кадров?
Каждый по-своему о своей нервной системе беспокоится. Государству не-когда: то революции, реформы, налоги, то жилишно-коммунальное хозяйство десятилетиями латать надо.
- Конечно, когда любишь своё производство, оно иногда не государствен-ным кажется, а даже немного личным. Это при социализме бывало пели: «… севодня не личное главное, а сводки рабочего дни». Нынчи всё наоборот поме-нялось. Личное, даже очень главным стало. Без индивидуально-углублённой ответственности современного героя даже в нашем закрытом учреждении раз-глядеть трудно. Но героев должен же кто-то разглядывать и на современном исправительном производстве?!
Это я к чему говорю? А к тому, чтобы лишний раз со знатным человеком подольше постоять, поручкаться, чтобы пример поглубже усвоился в душе.
- Само собой, не пёрло же вы какое. Сам о себе не спохватишься, кто на-помнит? А тут того и гляди – кто на тебя кляузу настрочит или задумает навести тень на городьбу.
- Настоящий начальник и воспитатель должен постоять за себя, подвыру-чить ближнего, даже в такие непредвиденные минуты, - перебирает папки. - Куда она подевалась, к лешему?
Настоящый челэк должен чувствовать себя в стране козырным тузом, кото-рому покоряются любые лужи, любые болота и торфяники, словом, наш челэк и в воде не тонет, и с дружбой не прогорит. Творчество, оно окрыляет человека и поднимает его, как пыль, до небес.  Моя земля, как говорится, и на ней что хочу, то и ворочу.
А в будущем и такого не позволят
- Ежели не окрылиться, как вы не скажите, то затюкают. А для этих целей ближний всегда найдётся.
Говорков подаёт рукопись. Примостеев обнаруживает небрежно заляпанные краской строчки. Пытается подровнять уголки высохшей краски. Краска лопа-ется и из-под нее показываются строчки.
- Поглядите-ка – краска будто недавно высохшая. Видать, до нас кто-то тут побывал?
- На самом деле. Да осторожнее тут, неряха! Ну, да ладно… Гони скорее за паханом, за этим, за хозяином рви!
- Вы сказали, за… за…
- Не догадаешься никак. За начальником учреждения, зэковское слово, пта-ха-муха, как репей прицепилось. Это они так Савосю зовут.
Заместитель начальника убегает. Прибегает, запыхавшись, начальник про-изводственного цеха товарищ Стыбусин.
Примостеев переживательно:
- Подумать только – на культуру замахнулись! Штемпель самопальный, по всей видимости, пришпандорили, тоже мне - воспитатели?! Цензоры нашлись, - показывает вошедшему. - Недостатки в своей работе скрыть хотят.
Сами в настоящем искусстве как лишайчатая овца разбираются. Спектакль, того и гляди, сорвут.
 Как такое можно оставить? Чтоб мне потом начальник учреждения чебогу спустил? Вы подумайте только – какие подлецы! Воспитатели, а хуже зэков. Руки у них зачесались. Сейчас начальство прискочит, пробежит им перцем по задницам.
Люди с административными барьерами бороться  хочут, объективности же-лают к себе в оценках при использовании на службе, а эти – вон чего…
Стыбусин выглядит на гражданский манер. Пиджачок с расклешенными ру-кавами от плеча: в целом смотрится, как дудочка на нем. Он только разводит руками:
- Зэк написал, ещё сочинит. Беда большая! Вон как растревожились, на ру-мяны изошлись.
- Решаем на собраниях промеж себя одно, а какие-то супостаты поступают вопреки.
 Мне-то что?
Только для популярности учреждения нехорошо. Людей с областного уров-ня оповестили. Билеты на спектакль уже проданы. А репетиции артистов не проконтролировали. Они, небось, играют по первоначальному варианту. Хотя краска-то свежая, значит, документ сценария в изменённом виде к артистам ещё поступить не успел. Потом, когда они успеют переподготовится, в связи с перерегулировкой сцен? Вот пырышьи мозги! И перенести спектакль никак нельзя. Начальство не одобрит, а сами в дураках окажемся.
- Если узнает, худо придётся. Не живётся нам спокойно.
- Что значит - не живётся?
- Служебным разбирательством попахивает. Обзываться начнут.
- Одного, может,  обзывать и начнут, а другого потянут… Надо этого своло-ту самим найти. Вы не знаете предположительно – кто это мог быть?
- Узнать, конечно, можно, а предположить пока трудно…
- Какой паразит признается?
- Подчистки делал тот, кому это любопытно. А вдруг про него что тёмнень-кое раскроется, да ещё на уровне областной юстиции? Так и с работы снимут.
- Вот уж – божья искра, и верно: кому выгодно, тот непременно подчистит. Зараза такой, поймать бы его да оболтать все уши. Потому что заинтересован-ное лицо. Вот и ваш участок тут описывается, - водит мизинцем по рукописи.- И мои обязанности автор, как в кине, протаскивает. Если всё это замазать, как сделал какой-то цензор, то спектакль не на чем, собственно, ставить. Скажут, деньги за билеты слупили, а зрителям высокого ранга, помои из трёх строчек подсунули.
Посетовать, что цензура текст забраковала? Спросят, а почему тогда спек-такль не отменили? А какие, такие факты именно забраковала? По фактам, как с веничком, за будь здоров пройдутся. Это уже дисциплинкой попахивает в уч-реждении и пустой воспитательной работой среди осужденных. А ответствен-ные за это хозяйство мы с Говорковым непосредственно получаемся.
- И тот, кто набедокурил в тексте, - наверняка его мозги больше шедевром искусства были заняты, а не производственным делом, не перевыполнением це-хового плана. Ни разу не отмечено у меня по ведомостям, чтобы он продукции на-гора, как шахтёр, выдавал, а только - норму.
Может, и выдавал, леший его знает.
Можеть, по служебной забывчивости галочку этому шайтану не поставил, но это уже другая кадрилья. А покажите-ка, товарищ Стыбусин, норму выра-ботки за прошлый месяц Васька Чемоданчика, - потребуют. Почему нет роста дохода? Чего я отвечу? Значит, я ни к чёрту не годный начальник цеха. Вот ка-кая петрушка получается.
 А так сегодня хотелось в баньке попариться, концерт обглядеть со спектак-лем. Ты - от беды, а она - за тобой. Вжись не поверю, будто нельзя было найти способ в наше время, чтобы устранить неисправность, окромя как подмалевать места, бросающие тень на плетень.
В конце концов, и подразделение криминалистики для цензорских целей можно было запрячь. Надо наперёд было с ними посоветоваться. Они дружны с химией и, должно быть, более знающие в вопросе самовыживания в неприлич-ной среде.
Может, и замазывать столько бы не пришлось. Наконец, могли бы объявить конкурс среди отряда исполнителей наказания на звание лучшего застрельщика передового опыта в области цензурного искусства.
Когда их вижу, всегда трепет имею.
 Как же так: всю жизнь учишься прятать концы в воду и треплом остаёшься?
Время во всём виновато. Никаких тебе условий  для вдохновения!
А ведь производственные воспитатели – люди творческие.
- Надо бы к экспертным знахарям обратиться.
- Пока никого нет, неплохо бы про себя узнать: не описаны ли мы ещё как косвенным образом в рукописи? Прямая критика администрации осужденным запрещена. Разве можно зэку доверять освещение таких хрупких вопросов ис-кусства, каковым является исполнение наказания? А когда в комиссии освобо-дится наш литературный философ, прибегём за его помощью. Он мастер скры-тых авторов на чистую воду выводить.
Он с ними - шенди-бренди, культи-мульти, и – человек раскололся.
- Можно, конечно, и на такой нежелательный шаг пойти. Разговор должен остаться строго интеллигентским между нами, коллегами, говоря. Писульками, как известно, у нас один в учреждении занимается - Чемоданчик.
 Он и виноват во всём. К тому же осуждённый. Поэтому между строк он про всех нас мог начирикать. Спектакль областной босс посмотрит – и нам бошки поотвертит, - делит рукопись на части.
Стыбусин расчищает от краски строчки.
- И я так думаю. Держите вот тут поаккуратней за лист, а то он ходуном хо-дить начинает, вырывается, гадина. Этот кусочек можно не закрашивать – про меня тут ничего не говорится? - пробегает глазами строчки. - Про забастовки на улицах города надо заляпать, на всякий случай,- берёт кисть, подкрашивает.
- А про меня этот ворог не намекает? Дайте-ка сюда! Нет. Ну, и слава Богу!
Тогда выдержку из Священного писания на всякий пожарный закрасить на-до. Гнев церкви на наше учреждение совсем ни к чему. Кто его знает -  запрётся на наш спектакль, какой меднолобый батюшка. Будем хуже Иуды в его глазах выглядеть.
- И про то, где о науке говорится… тоже закрась, где противоестественные меры по воспитанию предлагает. Откуда на всякие внедрения учёных советов по исполнению наказания столько времени понаберусь? Короче, нарисую на этом месте человечков, чтобы не сразу догадались, почему замазали. Так, вроде, всё.
Разве ещё реплики подчистить? Мало ли чего этот мошенник под ними в уме держит. Может, какую обнажёнку подразумевает.
- Да осторожно ты, неопряха! прямо на палец мне холодной краской капнул, аж по коже подирает. Прямо не цензор, а какой-то сбрёха попался! Как текст дальше исправлять будем? Убирай рукопись живо! Вон начальство прётся.
Входит боком, как в танце, чтобы не задеть кого из партнеров, Савося. Ноги легкие, что ветерок, будто с приплясом, как место поудобнее для своего госпо-дина выбирают. Вместо верхней пуговицы на пальто брошь с куриной яйцо, ко-торая служит подставкой для второго подбородка.
Глаза мохнатые и выпученные. Он поворочал ими, и взгляд чем-то напомнил паука с ножками. Нос, выдернутый кверху, вдруг стал толстым и длинным, с лиловым оттенком, как после крепкого отдыха…  Говорков просеменил за тучной спиной шефа. Нырок в сторону, и он забрал рукопись у коллеги.
- Вот, товарищ начальник, пробэгите строчками. По тексту на каждой стра-нице позаляпали краской так, что актёрам играть ничего не осталось. Какой из этого мохра спектакль получится, - трясёт рукопись? - Вот сверху - и ваш гриф с разрешением к постановке. А красочка-то, обратите внимание, очень даже свежая, будто кто только работы закончил. Орудуют под грифом товарища хо-зяина, кто во что горазд. На пакостные дела неплохо бы и меры предупреди-тельные выхлопотать перед государыней.
- Ну и змеи…
Примостеев услужливо:
- Хуже змей! И автор почему-то не жалуется. Текст исковеркали для поста-новки, а он не чешется. Может, просто не знает?
- Так словите его срочно!
Говорков уступчиво:
- Так он к комиссии готовится.
- Уже все собрались. Пора идти на комиссию. Там и обсудим.
 Проходят в зал и рассаживаются.               
***
Говорков пытается разжалобить Савосю, прибывшего в свежих звездочках на погонах.
- В библиотеке мои служебные инструкции перебутырили. Посморел давеча – пыль на ступэньках лестницы нарушена. Бывало, неделями в голову никому не приходило её тронуть.
- Книг не портили?
- А как же, преступление без ущерба не бывает. Книжки все вверх ногами стоят и не в алфавитном порядке. Штрих-краску из стола сбондили. Когда ей последний раз пользовался, а это было часа четыре назад, краски было полфла-кончика. Полчаса назад сморю, а там уже полный флакон. Понюхал. Не пахнет. Водой, видать, кто-то разбавил.
Как птичку, разорили всего!..
В зал входит Васёк, вытирает мокроту, попавшую прямо на кисть от чиха сотрудника администрации…
Примостеев опережает вопросом:
- А ну подь-ка, голубчик, сюда! Вы, почему позволяете, кому не лень изде-ваться над вашим произведением?
- Осуждённый Чемоданчик, по статьям… - голос его сучковатый, как не-ровно тесанный дрюк.
- На какой… спёрся нам твой доклад?
- Это вы - по поводу вчерашней песни при разводе  на работы?
Стыбусин мягко:
- Да, только остаётся песни петь да в бирюльки играть. Что вы делали давеча в уборной, запершись на оба крючка? Расскажите комиссии.
- Отрубился, наверное. Воздуха не хватило. Вентиляции ведь нет.
Говорков, едко усмехается, оттирая слюной нижнюю пуговицу:
- Причём тут вэнтиляция, если свои надобности справляете не вовремя? А учреждение по милости таких, как вы, за трудовые достижения плохо борется. Почти на самом последнем месте находимся из-за хиреющей дисциплины.
Примостеев бросает на стол перед Васьком его рукопись, хлопая бельмами:
- Узнаете, чьих рук дело?
- Раз мой почерк, стало быть – моих.
- У-у…, бандюка! Так бы и пришил к стенке, - грозится кулаком.
- Вот так, сразу, без суда и следствия?
Савося насупился, подобрав в мохнатые кучки брови:
- Поговори у меня ещё! Значит, вы и есть новоиспечённый автор?
- В крайнем случае, ничего запрещённого старался не писать. Может, описки какие.
Говорков зло:
- Описки-и! Калган чугунный! Программа спэктакля уже приглашённым роздана. Из-за тя прикажешь его снимать со сцены? Не видишь? разуй бельмы! всю рукопись, как из заднего места достали. Измятая, заляпанная. Как по ней концерт делать? – русый клин волос затрепался на лбу:
- Хорошо, что не всю уничтожили.
Стыбусин довольный, что Васёк раскололся.
- А надо было всю?
- Всю перекроить не успели бы. Я постарался побольше написать. А до кон-церта слишком мало времени осталось…
Примостеев трёт руки, пытается глаза держать посередке человека, но они не слушаются:
- Ага, значит, всё делалось с твоего молчаливого согласия, чтоб нас перед областным начальством посмешищем выставить? Вот, мол, вам две реплики, хлопайте в ладоши!
Может, сразу и сообщников назовёшь? Раз старался побольше писать, зна-чит, кого-то предполагал в качестве цензоров? С учётом их мнения старался так навалять много, что пальцы красить устают.
- Сообщников не было. Скорее враги.
Стыбусин осторожничает, сальный волосок прилип к губе.
- Для кого-то, может, и враги, а для кого и сообщники. Вы закрасили все положения относительно якобы надвигающегося краха хозяйств?
- Была с горстку фамилий, пришлось выкинуть. На материале это никак не отразилось. Видимо, кто-то после меня с кисточкой рукопись дорабатывал.
- Выходит, собутыльники все же были?
- Я вообще-то на зоне не пью.
Примостеев сквозь зубы:
- Так ты, овечий зипун, стало быть, наркотой перебиваешься? Вот почему оказывается в туалет под два запора ходишь и план производства не хочешь двигать.
- Клофелин, коку, героин, экстэзи терпеть не могу. Могли и гашиш  под нос надымить, я и отрубился.  Там всегда чем-то пахнет.
- Карцер тебе, конечно, гарантирован. А там видно будет. С  наркоманами повязался, латрыга. А почему чушь несёте по поводу формы и содержания ис-кусства в произведении?
Стыбусину, кажется, нравится подкапывать под Васька:
- Форма закрашена, а содержание местами просвечивает.
- Но форма без содержания не может существовать, вы же знаете.
- В карцер пойдёшь! Будешь у меня знать, как гашиш пороть самовольно, растрёпа.
- Но я не виноват – пилюль не принимал и  рукопись не портил.
- Не портил, а участие народа в митингах заляпал.
- Это невероятно!
- Ты нас теории вероятности не учи. Подрасти сначала. О мифах куски тек-ста изуродовал, о религии. Вместо этого и всякого другого вставлен кусок баек о сборной по футболу из соседней колонии. Якобы многие из числа осужденных входят в сборную страны.
Хорошо, что мы с товарищами коллегами это безобразие вовремя пресекли и замазали.
 Потыкать надо было тебя, озорника, сперва «утробой» в эту «квашню», чтоб в момент вспомнил Кузькину мать.
- Впервые слышу.
- Эй, конвой! Сцапать мерзавца! И разговаривать больше не хочу. Бей того, кто плачет, а говори тому, кто понимает.
Савося помягче:
- Дожидайтесь пока за дверью.
Васёк выходит, оставляя щелку.
Примостеев желает высказаться, но Говорков раньше берёт слово:
- Вот этось заглянул под штору, вижу, стоит на лэстнице крепышиная фигу-ра, на Васькову чем-то смахивает. Хотел его по шее хватить, да некогда было. Чую: откуда-то спиртягой прёт. Малость погодя, зашёл в библиотеку, сморю: весь столешник в краске, уже обдеклешенный… Понюхал, краска ещё от спирта не выветрилась. Я к тому, что след-то действительно свежий.
Савося мотает головой, как это делает горький пьяница после приема браж-ки.
- Чемодан, как тебя там… отвечай сшазже: ты в рукописях самовольно шас-тал?
Васёк просовывает лысину в дверь:
- Если только немножко поковырялся для восстановления оригинала, да кое-что убрал, вставил, а теперь смотрю – весь текст почти восстановили.
Примостеев кряхтит с досады:
- Каков, прихвостень! Закрой поддувало и больше не сифонь, и дверь - за собой. А то уволю. Я же говорил: окромя него, некому и быть, и физиономия преступная!
Говорков переходит на полушёпот:
- Хорек двухвостый! наверное, заметил в прошлый раз меня… Вот, бляха-муха, прищучили немножко!
Теперь полюсить придётся.
 От тюрьмы да от сумы, говорят, никто не застрахован. Ошибки, конечно, у каждого можно найти в работе, если как следует поискать. Может, где-то по неосторожности и мы заляпали, пока складывали… рукопись. Например, те, кому небезразлична правильность отражения вверенных по долгу службы дел.
 Надо же знать, как осужденный наш развивается, в какую сторону. Не поя-вилось ли дурных наклонностей? Поскольку близился день комиссии по бес-конвойному продвижению. А Васёк был включён в состав претендентов на свободу. Поэтому беспокоились за него, как родители, чтоб вышел с чистой со-вестью и благодарностью из нашей кузницы кадров за то, что воспитатели-исправители сделали для него. Я понимаю, у нас не детская воспитательно-трудовая колония, и мы не пастушки-воспитатели для них. Но и не столько ка-ратели, сколько воспитатели.
За каждую кровинку душой болеешь, хвораешь.
Некоторые невери спрашивают: мол, почему люди по-стариковски каляка-ют? У одних от пращуров досталось. У иных, наоборот, судьба низка, а сноров-кой выше оказались - несправедливо принижают себя, выделиться хочут.
Понятно, что поведеньице отстает от сознаньица, когда вытворяют чего, а когда творят, то сия превосходят. Вот где не пахано, вот над чем государыне работать и нам всем… Я не оправдываюсь, а хочу достучаться, чтобы меня по-няли и не лили напраслину на меня, достойного ударника, всякую грязь.
А, может, человечек и сам хочет выбраться из этой грязюки, вот сновит сия на первопроходца.
 Великый и неисчерпаемый в этом стимул человека, стимул самодвижения… А они меня в грязь, эн, нет, не тут-то было, разберитесь сперва, а потом бултыхайте завидную личность…
Кряду, кажись, две недели пахтался. На подушках с лекарствами валялся. Даже на кусок хлеба с водой перешёл. Переживал: достойны ли такие, как Ва-сёк, к бесконвойному продвижению или нет? А вдруг что за зоной выкинут?
 А у меня от их греха на сердце отдавать станет.
Вот как к ним проникся - даже на расстоянии чувствую своих милых воспи-танников.
Они мне иногда ближе жены кажутся.
 С женой лишный раз не поспишь, а к ним придёшь. Все такие, добрые, за-мечательные шалунишки. Очень мужественные, но немного скрытые. Поэтому и не всегда терпит Бог таких. Жаль, думаю, что за нами такого присмотра нет.
Через этих чертей и грипп поймал.
Меня можно понять. Потому что по края крыши переживал за этих мерзав-цев, стервецов. Оргазм… как его… организм ослаб. Вот и захворал. А так я стойкий против всяких вирусов. Поэтому с работы, товарищ начальник, меня, по-моему, не за что под зад коленкой гнать.
 Работать не с кем придётся потом.
 У меня и похвальных бумаг полна калоша от областного начальства, где-то под диваном хранится. Пусть хоть они вступятся за меня, в случае чаго, если на слово не верите в мою хорошись и монашаскую послушность, уж не сгубите, так сказать!
Все мы свои. По-свойски и рогатки высших инстанций преодолевать учимся, адаптируемся к закону.
Потом что у этого зэка шедевр такой написан, чтобы наши добрые жизни, как мешки с бумажками, или скотиньи кишки, перетряхивать.
Савоська взбешен. Ножки танцуют и пляшут под ним от негодования.
- Вот оно что-о! В таком случае у нас есть в комиссии представитель от об-щественности - товарищ Позевайкин. Он человек грамотный, в зад залезет, в нос вылезет.
Давайте ему похлопаем! - Аплодисменты… - Признательный человек. Глава управы и литературный философ всё же. Пусть коли так, пробежит по писанине. Пусть дознается, что в ней осталось от заявленного? Не утратился ли смысл? а то по нашей беседе допрос не состоятельным получается. Крикните сюда  Чемодана с Позевайкой.
Да не тушуйтесь вы все так. Все мы люди, друг дружку понимаем. Снисхо-ждение имеем…
Шум, вой, переходящий в собачий гав – сначала рядом, потом и вовсе все потерялось за громадиной коридорных стен. И каждый расслышал пульс тиши-ны. И горячий воздух, паривший тугие спины и головы, закипел над окнами, стенами, около дверей – не понять: в каком уху отзванивала вытолкнутая из коллектива тишина. Бесконечная суета, прибывшая на помощь, сдерживала нервы и ненависть людей ко всему, что происходило, -  и деваться некуда было, и тело просило баньки.
Государыня днями настаивает на незамедлительной регистрации подпольных организаций, которые втихаря и на широкую ногу занимаются коммерцией. Уж она-то теперь знала: из какой армии рабочей силы пойдет мобилизация резервов для небольших хозяйств. Поэтому важно было не прозевать этот важный урок с регистрацией тех, кто в них хозяйствовать станет.
На местах о такой акции слезно просили государыню сами же работники, которые оставались недовольны справедливостью оценок их труда. Там, где жульничали, получали больше, чем те, кто не разгибая спины, не смыкая глаз, отдавался работе.
Такую конкуренцию хозяйств они считали верхом несправедливости и са-ботажа. Стояли за доход, который бы рос на глазах, чтоб в основе его лежал строгий прорыв в современность.
Опыт, сноровку и честь, по большому счету, еще только предстояло многим освоить.
 На легких стычках с работниками хозяева выпаривали мозги:
- Чать, не по миру без порток пустили иль в тюрьму посадили: чего бла-жить-то..?
И опять слышали кипенные стены тягучие слезы в голосе:
- Нет, нет…не хотим… по справедливости должно…
- Сами к рынку бежали. А теперь и рынок, видите ли, их не устроил, - несли люди с работ на улицы и площади разъедающие мысли.
                XXIV
Примостеев идёт сквозь гул к двери и схлопывает воздух бумажной хло-пушкой. Васёк останавливается неподалёку от двери. Есаул Позевайкин - как большой человек от местной власти - расталкивает аршинными плечами коллег, протискивается и присаживается рядом с членами комиссии, начинает беседу.
- Весьма признателен.
- Выставленный за дверь Чемоданчик прибыл.
Савося одобряюще переглядывается с коллегами:
-  Приступайте к прощупыванию.
Позевайкин, зевнув, загадочно обменялся взглядом с начальством:
- Дошёл слух, что вы якобы проповедуете «противообвальный реализм». Ра-зумеется, в узком понимании слова. И будто замесили его на строгих манерах искусства увлечения людей за собой. Не дорогое ли это удовольствие? по мо-ему, проще с женой сойтись, денежки на семейные нужды складывать, чем их в огне палить?
- Разве я виноват в том, что мою науку легче на иждивении содержать, чем жену или государство?!
- Да, но ваша наука берёт начало в художественной и документальной при-меси, вымысле, что не совсем корректно, а значит, тоже граничит с обманом членов государства.
- Так государство не только кому-то, себе до обеда не верит. А вы, как его позванный представитель, до сих пор со мной сидите и нянчитесь. Потом, вся-кая примесь и у Шварценеггера есть. Ему ведь не на соревнованиях силовиков выступать, а мышцы он всё подкачивает. Чтобы популярность удвоить. А про-стой Васек чем хуже?
Для каждого гнедого в своё время находится и своя кобылка. 
- В таком случае надо полагать, что в вашем произведении есть философ-ский мотив. А в нём с три беса всего. Навешаете на себя кучу одёжек, так и упасть под тяжестью можно.
- В этом вопросе я такой соколик… у-у-у… сорвиголова, ничего не боюсь. Новый мир представляю в виде более совершенной модели, где результаты пе-рекрывают затраты, если нянчишься с командой.
А такое достигается через обнаружение Божественно-коллективных сил и выгодное их использования в добрых целях.
Человек - первопричина всему.
 Наши хозяйства дохлые, как и само государство. Возможно, вы возразите на это. Но будь всё иначе, государство бы не шло за милостыней к гражданам, не грабило бы их последние сбережения в банках, а просило бы их совета, помощи. Тогда бы простой народ не превратился в убогую старушку без голосовых перепонок у окаянного подъезда, и сам стал себе хозяином.
- Складно мурлычет. Представляете, наверное, себя в единстве со строгой мыслью, искусством, религией, космосом. Очевидно, у вас, как и у всякого не-дотёпы, который слепо соединяет неподходящие части, в душе живут сатанин-ские замашки. Пытаетесь мне возражать, но совесть-то ещё не очистилась, а то-ропитесь без конвоя пройти наши строгие стены исправдома?
- Да ведь совесть – не ворона, с совестью не скоро разойдёшься. Так и в этом случае. Говорю правду.
Позевайкин нервничает, ёрзает на стуле. Посему видно, собирается с мыс-лью.
- А скажите на милость: кому нужна ретрансляция в картинках строгого опыта? Он важен и без этой кожурки.
- Вещь в картинках – это добрый разведчик неоткрытых благ, поэтому вы-нужден следовать за хорошим работником, чтоб полнее раскрыть его характер, других заразить, да и предельные положения людей обозначить, при которых еще наука способна работать…
- Допустим, но вы призываете своим материалом к порядку, а сами его на-рушаете.
- Предположим, что сегодня Манька не испытывает нужды в своей красной кофточке, это же не означает, что Манькина нужда отпадёт и на завтра. Поря-дочность её хозяйки вряд ли от этого пострадает.
- Но ведь параллельность картинки и строгого вывода под ней это не боль-ше, чем голография для украшения безобразной мысли? И вы всё это маринуе-те, как селёдку в одной бочке.
- Но обе картинки под одной крышей экономят время. И лучше всего ужи-ваются в одном человеке. Их время притирки друг к дружке сведено к миниму-му. Заряжают друг дружку силой. А если вы готовы мои страсти и строгие блюда приравнивать к еде, то чудопряности, в меру уложенные в продукт, обя-зательно придадут хороший вкус. Реклама должна быть красивой.
Так что приятного вам аппетита!
- Но почему в таком случае положения, в которые попадает человек, у вас однолинейные какие-то? Очевидно, на мыслёшку вы слабоваты. Дурак только не знает, что мозги предшествует силам чувств человека. Что глазки-то щурите: вот, мол, я и растерялася?
- Больно глаза ваша мысль слепит. Вообще-то здоровый человек во многом зависит от государства, и выживает благодаря тому, что к нему всё время при-спосабливается, изменяя  его, и себя. Не для этого ли мы с вами тут сидим, жертвуя временем?
Для меня, например, есть разница в том, как решалась одна и та же проблема раньше и как решается теперь. Не сядешь – не узнаешь, что да как… А для чего сидим?
В том числе и для того, чтобы изменять мир.
- Как подойти правильнее к пониманию вопроса о подлеце, поддержавшего человека в добродетели, и о человеке, который по стечению обстоятельств вос-пользовался его помощью, скоро не скажешь…
Лицо Васька в этот момент, будто выкупалось красками, как тело только что высеченного поросёнка. Ему показалось, что у него почти украли его мысль, и теперь ничего не оставалось делать, как выслушивать её до конца. А противник всё наседал и наседал:
 -Уж не повторите ли на милость: от чего к стране реформы привязались?
- Потому что государственные проблемы хорошо народом переносятся. Особенно, когда правда лежит у трёх дорог. Одна манит в богатые миры, вторая – к интересам отщепенцев, и только третья к здоровой жизни.
Дорог много.
 Только как не спохватишься выбирать, до верной так и не доберёшься. Вот и случаются то перевороты власти, то обвалы хозяйств… Так что, думаю, госу-дарство обрадовалось бы, если его граждане перебрались неожиданно жить у него на завалинке.
 Дешевле обойдётся.
- Вижу, ваш полный ответ вызван заразной ностальгией по прошлому укладу жизни общества, беспечностью памяти.
- С памятью работается легче, а со строгой мыслью – вдвойне. Если благого не помнить, не перенимать да не улучшать, так и труд свободный забыть мож-но. Останется только под пулями бандитов чечётку выбивать.
- Всё-таки вы склонны настаивать, что успех хозяйства, человека, оздоров-ление жизни всей цивилизации зависит от одинокого расчета какой-нибудь одиозной пройдошки?
- От личных качеств и искусства вести людей за собой. А то получится: ко-марик под ухом утро-вечер поёт, да не от сладости жизни.
- Всё правильно. Кобылицу угадывают по Матрёнину двору. Так и почерк вашей души. И пишете также, будто любовь к красоте и добру в одну линию вытянуты.
А в жизни - иначе.
Истина у вас перпендикулярна художеству. Мне это чем-то напоминает крестообразный слог, связанный с церковной условностью. А сами неверующий. От церкви и Бога наукой, как жердями, отгородились. Связь с Господом посредством церкви не осуществляете.
В этом же трагедия человека.
- А, по-моему, никакой трагедии нет. Бывают ошибочки… ну, может, не-сколько и трагические. Наши священнослужители так много ошибаются, но всё равно предпочитают своё мастерство сапёрному. Правильнее будет, когда ис-тина – строгая, мифы - церковные, а высоты любви и добра – строго жизненные.
- Балясничать вы все мастера. А какую же роль отводите подкупщикам, во-рам, обманщикам? - список можно продолжить.
- По совести сказать, они заняты массовым продвижением творчества, а не продвижением полезного творчества в народ. Разница. По закону всемирного тяготения их руки всё время тянутся к чужому карману. Значит, реакционную роль и отвожу.
- Не следует ли в таком случае отменить законы гравитации?
- Это неблагоразумно. Лучше, полагаю, построить побольше вытрезвителей для начальства. Чтобы поняли: гораздо удобнее сидеть на стуле, чем на шее со-седа.
Только без согласования ума и сердца, такое ещё никому не удавалось.
- В таком случае, надо быть грамотным. А самоучкам, как вы, вредно водить коллективы за собой. Какое от них качество? К тому же многие несамостоя-тельны, со своими жёнами не живут.
- Совсем наоборот. Творчество во благо – призвание. Оно всегда ценнее мысли любопытного популиста. Так бабушка-покойница моей матери расска-зывала.
- Надеюсь, вы понимаете теперь, что своим ответом выказываете в себе по-луглупого тетерю, который только и делает, что слотится под чужой дверью. Не оттого ли, мил человек, и оказались за решёткой?
- Родина-мать с батюшкой-государством породили меня и распределили ку-да следует. Теперь я здесь не по своей вине.
Потом, когда родители зачинают детей, будущих деток об этом не спраши-вают. А премудрость ладить с людьми закладывается только с молоком матери. У одних есть на это способности, у других нет. Вот поэтому и выходит у всех по-разному: одни хозяйственные мощности множат, другие – пустые слова.
Когда воду в ступе толочь, кстати, что от этого произойдёт?
- Топтание… хотите сказать?
- Согласно закону физики, от трения… выделится теплота. Видите, на-сколько мы с вами разные люди! Многие процессы понимаем по-разному. Едва ли удастся о чём договориться.
- По жизни вы человек приключений. А им отведена большая роль в произ-ведении.
- Приключения, как налоговики, сами сваливаются на голову. Их никто об этом не просит. Они вовсе не литературный приём, в котором человек действует по правилу: темнота - друг выпендрёжек. Просто он учится принимать решения в бедственных ситуациях и оказывается в ловушке.
Приключение – самоучитель жизни.
 Если вас засосало глубоко в болоте, потрудитесь всё же принимать более взвешенное решение, чтобы спастись.
Представьте: какой паралич на голову начальнику, когда тот случайно подал заявку в соответствующие инстанции о банкротстве своей компании вместе с коммерческой идеей! А через некоторое время уже подкалывает коллегу:
- Ну, как, вы еще не прогорели, скупив мое хозяйство?
- Наоборот. Вашим опытом заинтересовались многие хозяйственники. А не-которые получили доход от ложного банкротства.
- В вашей рукописи вы тяготеете к хроникальной завершённости действия. При построении сюжета делите характер или событие на части. Очевидно, лепка образов, ломка характера для вас не так важна.
 Это что – неумение принять взвешенное решение в картине или ситуация, в которой зреет неспособность пишущего правильно строить рекламное произве-дение? Или вам не терпится побыстрее снять исполнителя с роли? А, может, вы просто пытаетесь тем самым нагородить черты, давно освоенные литературой?
- На всё, как говорится, божья примета. Сдуру можно и палец сломать в но-су. Или получится, как в анекдоте. Встретил один как-то коллегу, а он - не до тебя, говорит: - Сегодня понедельник – день тяжёлый. По почте сотрудникам правила по искусству увлечения людей за собой навязывал. Прикидываешь – на четыре языка мира перевел, шестьдесят копий сделал.
 И всё сам. Понимаешь?
Приятно, говорит, будет директору, когда узнает, что сотрудники ведут себя как по писаному, реагируют на замечания и никаких скандалов с коллегами. А я ему: - Вроде, ты говорил, что в вашей организации всего десяток сотрудников наберётся, зачем так много бумаги перевёл, тем более, на последние деньги?
Говорю, мол, твой генеральный проспится, понижение в должности тебе, как минимум, гарантировано.
- Допустим, но вы, как мне кажется, не документалист, а фантаст какой-то?
- Люди о своём мире тоже иллюзиями бредят, и это не мешает им творить новое и полезное, хотя глубину назревающего в хозяйствах хаоса они уловить не могут. Он кажется чем-то приходящим и уходящим, как сказки от кричащей группы Иванушек.
- В рукописи ты наделил некоторых людей полезными способностями, ко-торые необходимы для развития здоровой жизни. Поздравляю!
 Это новый взгляд в период реформ на характер человека.
Я даже проверил через специалистов твои строгие соображения на десятке ведущих предприятий... Руководители там не особо пекутся о личных изобре-тениях. А ты представил этих пацанов творцами производства. Число энтузиа-стов, например, пожелавших работать в праздничные дни, распределились сле-дующим образом:
Особо подвижные, которые стремятся к изменению ситуации – семьдесят один человек - готовы выйти на работу в Татьянин день; с другими положи-тельными качествами – всего один - в Международный женский день.
Так что сознательностью там и не пахнет. Они же бабники, твои энтузиасты!
- Так надо же им с кого-то начинать.
- Всё равно у меня складывается такое впечатление, что вы пытаетесь пре-тендовать на большее, чем есть: увязываете положение народа с переворотом власти в стране, будто первое событие мирового значения.
И тем самым наделали столько шуму вокруг своего произведения, можно подумать насочиняли что-то наподобие народно-героического жанра.
- Вы от скромности так часто обманывались, вроде, не понимаете, что зако-ном пока не запрещено каждому по-своему думать. В силу подобных обстоя-тельств, многим людям вместо того, чтобы развивать мужество, пришлось по-пасть в тюрьму и перевести это милое качество на нелегальное положение. Вот этого вы не усмотрели, как литературный философ. А докапываетесь, не боясь у гражданина и подол подвернуть.
- Писали бы себе заумные трактаты. Зачем вам художественное трогать? Всё равно чепуху городите.
- А мне, может, личные качества не позволяют?! Все ваши замечалки без глубины характера означают телегу без колеса.
- Когда вопросом проймёшь, глядишь, у ответчика появится и голос. В ва-шем произведении есть примесь нереалистичного. У вас наблюдаются скрытые сравнения, построение образа по принципу разветвлённых похожестей с про-шлым миром.
Излишняя сила выражения, корявость строя предложений, будто мир, поро-дивший людей, заведомо сотворён, мягко говоря, из неаккуратностей культуры. Такое впечатление, что автор жил среди дерьмового пласта народа, о котором говорит сам с собой их языком.
- Если когда-нибудь меня в трамвае назовут Вовочкой, то возражать не ста-ну, чтобы не обратить внимания пассажиров. Пусть думают,  что любящая жена так скромно обратилась к ласковому мужу.
В глубине веков много похожих вещей, но важно напомнить, почему они не были ранее решены?
Без сравнения и не узнать.
Один пишет, к примеру: топор, скосивший пояс; другой – кинжал, наце-пивший пояс. В первом случае чувство, как данное, идущее от природы, под-чёркивает неизменность. В другом – деталька человека с точки зрения выгод-ности поступка, хозяйской смекалки и расчётливости, предпринимательского перевесца в подходе к делу, что ли.
Характер стал  сложнее.
Если раньше человек был проще: меньше ходил с камнем за пазухой. То те-перь он заранее страхует себя. И многое в его действиях не всегда безупречно выглядит для общества. Получается, что ситуации изображаются схожие, чуть ли не до слова, а люди, их поведение  разные, как судьбы.
- Кнут бывает слезлив, а вор - боголюбив. Вон как ширинку дерёте, как за живое заденешь. Скажите тогда на ушко – вы людей в своей рукописи судите по строгости мысли  или по совести?
- По кодексу народной чести и уровню жизни цивилизации.
- А что это за народ, когда в нём такой интересный выискался?
- Во всяком случае, не из таких, которые помазком для бритья полы подме-тают.
- В чём суть тогда кодекса?
- Бороться с обвалами во всех их проявлениях. Например, когда вы пришли к тёще на блины, а она вас стала потчевать бранью. В этом случае надо убе-диться – так ли она рада зятьку? Или, что, наверное, и с вами случается. Попали после праздника вместо дома в свинарник.
Стучитесь. А из-за двери только слышится похрюкивание. Тогда взвесьте все «за» и «против»: желают ли вас видеть у себя: поросятки?
- Вы, как деймон, выскальзываете из прямых вопросов. Наберитесь же со-вести и ответьте по существу. Почему в вашей задрипанной пьеске нет ни об-рамляющей новеллы, ни завершающего послесловия?
- Прямо только аэропланы летают, и те крылья ломают. Потом, я за словами не гоняюсь. Не могу же я поступить в отношении текста так: мол, прощай, стряпня, я танцевать пошла.
- Но ведь у вас и произведеньешко-то так: ни то, ни сё. Ни трактат, ни проза, а вы тут ломаетесь передо мной, как жук майский. То с одного конца прожуж-жите, то с другого. Дома тоже похожее пишете.
- Уверяю вас, это произошло только после того, как изображённые люди по наивности сдружились с умными мыслями так, что теперь - не разлей вода.
- Как так можно: уживаются рядом – миф и строгая реальность?
- А вы разве сомневаетесь, что в данном случае это непременные условия брака?
Начальство такое, будьте уверены, ценит.
- У вас целое стадо мотивов близнецов, ситуаций, внезапных перемен, ос-ложнений, столкновений, положений людей, их количество. Просто смешное подражательство! Затянутость действия, старое выдаёте за новое. Наверное, вы просто небезразличны к туалетным переодеваниям людей в искусственных си-туациях?
- Ужас, какой! сколько всего нагородили! должно быть, по ладошке нагада-ли бы больше.
- А вы думали, что я вам скажу, что описанная вами проблема объяснима только учеными ходами? Потом, смешно представить, будто при помощи ва-шей брехни можно не только преступность лечить, но и проследить момент и порядок повелевания миром во время его краха.
Издеваетесь, понимаете, то над известными комедиями, трагедиями, то над романами. Это что – фарс или беспомощность художника?
- Не говорите. А, по-вашему, лучше смеяться над государством, хвалить да плакать в угоду правых и левых, не пытаясь испечь что-нибудь для пущей пользы новенькое впересыпку со старыми дрожжами. Недоведенные до ума проблемы предшественниками должны быть хоть когда-то решены и не беспо-коить людей по глупостям, когда спать охота.
Столько разного помёту можно в одну реку напустить, что и рыболовной снастью не словить.
Не мне вас учить. Смешная Федора - да наша.
 За моим подходом будущее. И он скоро будет угадываться так же, как за пробежавшей кошкой - хозяин. Если за основами государства стоит Конститу-ция, то за мной искусство. Так что кончайте хаёрить и приобщайтесь на здоро-вье к цивилизации.
- Приуспокойтесь малость, а то больно развоевались мыслями. Как бы себя не выгораживали, а повествовательный ход письма всё же отстаёт от сцен диа-лога.
- Почему? Они же не на скачках.
- Потому, что всё письмо не представляет художественности. А вы мне зуб-ки лечите. Может, тебя за это открытие в щёчку поцеловать? Что разрешено, стало быть, и не запрещено законом.
- Вот тут вполне согласен с вами! Уж не откажите. Только зубками не стра-даю. У меня диарея.
- Очень нескромно себя ведёте. Прямо, как баламут какой-то. Кха… кхы… Всё равно в вашей рукописи сплошная мертвечина и никакого развития нравов.
- А вам не всё равно?
- Было бы всё равно, лазал бы без порток в окно. Изобилие авантюрных сцен. Неужели вы думаете, что от фантастических случайностей зависит жизнь?
- Не знаю, что и ответить на ваш вопрос. По-моему, фантастической жизни не бывает. А если и есть, то наверняка она более независима, чем я от вас.
- Раз вы на мои уловки не поддаётесь, тогда я вам погадаю. Например, у вас скоро дома сломается стиральная машина.
- Про жену, что ли, намекаете?
- Кроме жены, видать, другой стиральной техники в доме нет?
- Пока я в тюремной командировке, стирально-технические обязанности выполняет жена. Во всяком случае, это лучше, чем сосед.
- Тогда скажите, как вы удумали каноны христианства связать с идеями ци-вилизации?
- Многие молодые священнослужители не верят в допотопные мифы о про-исхождения человека. Молитвы не уменьшают страдания. Я просто хотел об-легчить их мучения и попытался сблизить строгую мысль с религией.
Это сейчас модно.
- Скажите, милейший, многоцветье стиля, это что - символ творческого, вечного, животворящего?
- Наконец-то вы мне преподнесли обед, которым круглый год кормят на-чальники свой персонал, прежде чем отпустить отдохнуть. Вкусишь глоток творческого из их уст, и два дня как сытый ходишь. Сразу начинаешь вспоми-нать счастливое детство, и на работу не хочется, не то что опять видеть эти по-дёрнутые паутинкой начальниковы глаза.
 Обещают, но мало чего дают взамен. Даже теплоты человеческих отноше-ний, и тех не оставляют. А человек всегда должен верить в лучшее.
- Наконец-то нам удалось найти общий язык.
- Вы правы. Очевидно, это  русский.
- Впрочем, не так важно, какой. Хоть в чём-то, но вырисовываются черты согласия, если можно так сказать.
- Согласие хозяина с нищим? При этом, наделённый силой, почему-то всегда пытается обобрать до нитки слабого. По старинке полноценное сотрудничество вряд ли получится.
- Предпоследние вопросики. У вас написано произведение в форме сценария, но это далеко от совершенства.
- Зато близко к тому, чтобы люди поверили в искусственность формы, хотя бы для того, что она таковой не является. Искусство и искусственность разные вещи, но обе творческие. Только одна стремится к передовому, благу, другая – к отжившему. А вместе они заложники своей судьбы.
- Вам, конечно, далеко до классиков…
- Одёжка у них хороша, но к ней с голым задом не бегу, своя рубашка как-то ближе.
- Вы так заносчивы и кичливы, а часто используете чужие анекдоты, купле-ты, эпизодики, реплики… если не сказать большего.
- Иначе вы подумаете, что мои люди какие-то особенные и только вчера на свет родились, будто их жизнь и не побила вовсе.
Жизнь познаётся в сравнении.
А то, что первоисточники не названы, так вряд ли они нуждаются в этом. Они давно стали народными.
- Неужто вы такой наивный утопист, как Томас Мор, что верите, будто при помощи искусства повелевания людьми можно перевернуть мир?
- Просто высказал некоторые соображения, основанные на изучении харак-теров и проверенные практикой, чтобы не показаться утопистом. Вовсе потро-шить мир не собираюсь. А сделал это для того, чтобы не оказаться случайно в кресле начальника, где можно легонько прикорнуть, а под вечер незаметно смыться.
- А какая же необходимость для этого выдумывать несусветные жанры?
- Для глубокой разведки пагубных положений в обществе. Она, говорят, лучше чиновника справляется с этим.
- Не знаю, как полагаться на вас в таком случае. Будем считать, что основ-ные положения в вашей рукописи разобрать после цензуры можно. Предста-вится случай, я обязательно расскажу о вашей пьеске читателям.
Уж поверьте мне, церемониться не стану. Ох, и расчешу…
Но передовое хозяйство, о котором вы так рьяно печётесь, в руках миллио-нов золоторуких умельцев может в будущем выпотрошить не только наши кар-маны, но и человека как личность, как семьянина, что ли. Это посмертельнее любого современного оружия. К тому же ваши предложения зависят от пра-вильно выбранного решения человеком. А мы склонны ошибаться.
- Возможно. Но хозяйства без тонких чувств и строгой мысли не сумеют долго жить. Первые ростки будущих хозяйств есть. Но они не повсеместны. Это будет бизнес нового поколения. Глубокая поэтическая разведка строгой истины и дел станет обычной жизнью. Нам важно, как чувствует, думает, поступает человек, учёный, художник в том или ином случае, глядя на мир, чтобы его изменить. И готовиться к встрече нового надо уже сейчас.
- Положим, так… Ну, а как вы думаете: может, от того и звёзды на небе све-тят ярко, что без дровишек вам истопили баньку жарко?
- Беда! Какой уж мой ответ? И вовсе ни к чему. Оттого, что в вашем споре мысли больше нет.
- Баран, подумать только, а рассуждает как поэт. А вы, впечатлительный, но честный человек.
- Другим-то  меня вы и сроду не знали!
Насестова вытирает со лба пот.
- Товольно, хватит. Все устали. Всякую дребедень пишут для спектаклей. А интелликенция разбирайся… - начальнику цеха,- ты вусейко мою бритовку брал строчки чистить и всю искалечил.
Стыбусин круглит глаза:
- Бог с вами! Чего вы мне ещё приписываете? Никаких строчек и в глаза не видел. Может, я ногти обрезать брал, уж и не помню.
- Плохо, что свежие объявления не читаете о своём цехе, а зря. В рукописи всё гладко сказано – какие инструменты должны быть на рабочем месте осуж-денного. Почему ими вовремя не обеспечили работника? Например, в каком случае лучше штангенциркуль, в каком - колумбус, а в каком микрометр ис-пользовать в металлообработке.
Я бабёнка, а про эти тонкости и то знаю.
- Как это не интересуюсь этими тонкостями. Я очень даже интересуюсь. И в библиотеку часто заглядываю. Бывает допоздна там протарчиваю. Как цопну свеженькое сообщеньице, так сразу изучаю, изучаю до помутнения в мозгу, - достаёт из портфеля пачку бумаг. 
- Вот, к примеру, служебные инструкции, их, когда надо с огнём не сыщешь. Возьмём для формальности любой документ,- натыкается на выдранный из Васьковой рукописи лист. - Э…э…м-м …э-э… Тут в этой штукенции сказано, что распространяется право на критику осуждённого осуждённым. В том числе по этим и другим вопросам не запрещается выступать в местных газетах, протаскивать зло на концертах.
Насестова вертит в руках рукопись и вырванный лист.
- Вот у вас и страница указана, откуда вырвано. Как раз её в рукописи не хватает.
- Само собой не хватает. Почитать же брал. Не всю же рукопись унёс с со-бой. Я уважение имею к повстанцам, простите, к постановщикам спектаклей. Без моего листика они всё равно бы обошлись, если б даже забыл во время его вер-нуть.
Не беда.
 На спектакле бы его по головам зрителей на сцену передал. В зале всё равно все свои, правоохранительные сотрудники… Не буду же я, как другие… я же не идиот подчищать рукопись?
Я взял официально для уяснения смысла – что есть, к примеру, на рабочем месте у осужденного работника сегодня, а чего нет.
Это на случай, когда позабудешь пробежаться по рабочим местам, прибе-гёшь в библиотеку. Не всё же время эти рожи у станков разглядывать?
Чать не ровня.
Савося заинтересованно выжидает.
- А ну-ка, дай-ка сюда! - берет лист.
Стыбусин, краснея, елозит на стуле:
-  Во-от и штемпель с разрешиловкой вашей стоит. Я не очень хорошо пом-ню, откуда этот листик? Может, с уборной… У нас вот этось собака в кабинет даже газету приносила, не то что этот замухрыш. Бывало, сядешь пообедать, а собака или кошка раз и выхватит у тебя кусок котлеты прямо с газетой. Я обычно из дома дополнительный завтрак в газетку завёртываю.
- Так, где ты его взял?
Насестова наседает, горошек на платье мелко дрожит.
- Будет вам всякую чушь собирать. Спёрли, значит, спёрли. Чего уж там скрывать-то…
- Если только звучание грубое у этого слова. А так я ничего против и не имею. Просто, в этот раз так пришлось. Это библиотека меня во всём начала перепутывать, потом эта собака с кошкой. Как всучил мне этот лист библиоте-карь, а я и не доглядел. Это… на обед, наверное, спешил.
Васёк не выдержал:
-  Во-во, а бедного человека в карцер готовы…
Насестова старается не накалять обстановку, говорит мерным тоном Ваську:
- Молчи уж! Как это язык, милушки, треплется: себя с нами в правах рав-нять?
Савося перекладывает ногу на ногу:
- Экий негодяй! А про режимную часть - никто так и не догадался посмот-реть, что написано? Поэтому и показатели по дисциплине не блестят. Кому-то наплевать на всё… вроде, не знают, что ЧП произошло?
 А если знают, то из вторых рук.
Примостеев, оправдываясь, гримасничает:
- Нет-нет. Все нарушительные случаи строго фиксирую. Этот трёпаный листок так сильно задел моё переживание.
Три дня не пил. Одну закуску травил.
И этакое перенапряженьице, понимаете, ощутил, что насилу выкарабкался. Дай, думаю, для контроля проверю, что этот оболдень наворочал в рукописи. Смотрю, и про кошек с собаками упомянул.
Советуюсь со своими мозгами, а вдруг начальству разрешительный штем-пель на бумажку ляпнуть захочется, когда сядет есть? многие же у нас читают за обедом служебные инструкции? А там про собак писано.
Вывернуть может от таких сообщений. Только поэтому пришлось пойти на крайние меры и немножко закапать все места, которые с собаками связаны. Вроде, это не я, а другой невзначай сделал.
К служебным обязанностям надо подходить творчески.
 В другом месте читаю и не могу сообразить, что тут выкинуть надо: форму или содержание? А сам тонким нюхом правозащитника чувствую, что одно из них непременно лишнее. Чувства в этом профессиональном вопросе меня кото-рый год не подводят. Вчера до того дело дошло: так и не принял соответст-вующего решения.
До того утомительно творческий процесс шёл, что в крайней степени вос-торга пребывал. Это в тот раз, когда начальник… ко мне в кабинет ногтями ца-рапался.
Люся, говорит, открой!
А из замочной скважины вроде как перегаром пыхнуло. Ну, я и не стал от-крывать чужим… Мало ли кто там бродит по коридорам? Я-то на замок себя посадил и сам себя не помню, сказал, что меня нету дома. Больно уж трудно было в этот момент отличать друг от дружки эти кусочки искусства. Пришлось со злости немножко напустить дымку, капнуть краски на строчки… Нервы-то ведь не железные!
 Так что служим Родине до последнего поту.
Жалуется заместителю начальника по режиму Говоркову:
 - А вы зашли, знаете, вчера ко мне несподручно, прямо. Отмалчиваетесь теперь. Вроде того, давай да давай поглядим: может, и на нас это брехло, тень кинул.
Вот вам и посмотрели. Это вы всё со своими дурацкими советами меня на грех сманили. Я, может, к этому времени в передовиках давно ходил бы по дисциплине и в штаны не дул.
- Я как коллеге совэтовал, чтоб греха избежать. Судьба, видишь, по-своему распорядилась. А мы, пусть и при власти, а такие же её заложники.
Примостееву явно вся самодеятельность, надоела и он решил поменять те-му:
- Ещё пахнет здесь от кого-то вонищей, индоле глаза ест.
- Ух! Сколько жи  нэгодных по свету? Прямо змеюки язвенные, товарищ замначальник!
Стыбусину отчего-то делается неудобно, он вертит по сторонам головой, но от поддержки коллег не отказывается:
- Не говорите уж: зэка к бесконвойке готовят, а тот веньгается.
Насестова двигается ближе к Савосе:
- На примерное поведение его, синтявку страшную, выводят, а он те на ро-жон лезет. Сообща и барьеры инстанций осваиваем и привыкаем друг к дружке. И зла долго не держим за содеянное.
Позевайкин – тихонько, как подпевает:
- Главное, перечит старшим по рангу.
Насестова понимает, что тема исчерпана, пора закругляться и только для виду поддерживает беседу, хотя и в явно другом русле:
- А я с утра сморотишное варенье ела. Какое же было хорошее настроение?!
Теперь вот давление. Ажник жилы вспухли.
Примостеев рад, что иные темы не только ему по вкусу пришлись:
- Перебор атмосферного давления передавали по телевизору. Домой теперь хоть не заявляйся. Колготки жена с утра порвала. Купить велела. На улице уже смеркается, и рынки закрылись, а я опять на работе, как на рыбалке, задержи-ваюсь, понятное дело: кому то же надо производительность поднимать.
Говорков сочувственно:
- Вон у меня их - полон шкаф валяется. Ещё не распечатанные, если хотите. Что за товары выпускают только? Как не зайдёт человек в гости, так обязатель-но какая-нибудь с ним авария случается. Поэтому пришлось колготками обза-вестись.
Примостеев к слову вставил:
- С понедельника, как навязалась чёрная полоса, так и с шеи не стрясёшь…
Савоська, подумав, что ему больше всех не нужен этот лишний базар, об-легчённо вздохнул, закрывая разборки:
- Кончай девишник! Спяктакля скоро. Песочить сотрудников в таком не-приглядном положении, да еще при спецконтингенте, этика чать служебная не велит.               
                XXV
Председатель комиссии повела рукой, и Васёк оставил зал заседания на произвол судьбы. Ему пришел на память недавний случай. Прибег один, как нарочный, и доложил, вроде того: думцы собираются отреагировать на предло-жения снизу: сообщательскую линию проделать по телевизору о том, где, когда и как хозяйствам раздобыть покупателей.
Вроде как, водителям сообщают о пробках, где объехать.  А хозяйствам - кукиш с маком под нос.
Им информация, вроде того, не нужна. Васек об этом и сам не раз подавал предложения еще с прошлых лет. Так вот, этот нарочный – шапка на ушах, нос козырем, как заправный атаман - якобы свою идею людям растолковывал, дес-кать, ее и подал думцам, а те и рады, радешеньки откликнуться… зря же про-сиживать народное время не будут там, на трибунах.
А из этого вытекает, что здоровкаться с ним, как с известным теперь чело-веком, народу требуется первым. Говорит, а рука плавает перед глазами, как самолетные бои водит, - сколько стояло душ, и все прослезились украдкой.
Когда в тот же день заговорили в бригадах о развитии работника, руки штыками поднялись за подготовку мастеров на все руки. Зрелых лет женщина, что рядом сидела к начальству, привстала с хрустом:
- Плохо ли: дома свой мастер объявится?! А то мой-то несрушный от же-нитьбы. Его первым и пишите…
Васек втайне радовался, светясь огоньками надежды что его думки добегают и до ушей государыни, и запереминался с ноги на ногу, обжимая коленями ладошки.
Мир передовым трудом станет славен.
Добрая весть о бесплатных сообщениях для бизнеса носилась в воздухе, бодрила предприимчивые лица, будто Боженька гулевые аршины земли приме-рял к застоявшимся ножкам хозяйств. Долго из края в край Приволжских про-сторов люди под сердцем носили золотые слова нарочного.
Промывали косточки каждому слову, пересказанному по многу раз друг дружке за обеденным столом. Крестились на образки,  - в подол, выбивая носы. Только таяли потом с каждым днем обещанные слухами надежды, тонули в чаяниях перед соседями и коллегами, – где притаилась за порожком нужда, там и горечь осадком отдавала в груди.
Верили одному, другому, пока не уловили главное:  на Бога, мол, надейся да сам не плошай.
Придя в общежитие, Васек заварил чифир с медовухой, выглянул в окно. «Как там мое хозяйствушко без меня поживает? Как сводит концы с концами? Где, что подкупить подешевле для него, когда выйду? Ума не приложу.
 Поторопить бы государыню в создании особливых сообщений для неболь-шущих хозяйств.
Им больно сильно ныне достается от рыночной жизни. Я бы послухал о за-конах, например, моих конкурентах… черти бы их всех побрали. Потом непло-хо бы прознать: чем ноне рынок товаров и услуг дышит? Где бы подсказали, догадались, как удобнее найти сырьишко для нужд, деньжишек, чертежов по порядку производства какого товара… Не все же время, скажем, туристов в дом привечать… подрушное, куриное или какое другое дело приобресть попутно можно.
Опять нет знаньев по всей этой канители, самых передовых. Нет. Видно, го-сударыня об этих пронблемах не почешется, не подскажет. Больно ей на это наплевать.
Чать, не газ - нефть, чтобы этим заниматься-то.
 Кружками качества, скажем, на работе мы обзавелись. Опять знаньев, как все закрутить, нет. Небось, вернусь, а они - воздух пинают…
Работнички-то мои.
Сообщить бы им, что перед государыней хлопотать по наболевшим вопро-сам не могу. Не больно получается. Под замком сижу.
Сперва я был за то, чтобы государыня свой длинный нос не совала в частные дела. Теперьча, иностранный опыт подсказывает, да и наш, что был не прав.
Жизнь доказала свое. Никуда не денешься. Можно знания разные спереть, но одни обмусолки ведь будут на руках. Без государыни такой здоровый куст сразу не достанешь и не скоро сыщешь. Уравнение получается со слишком большими неизвестными… Да-а… Как-то надо выколупываться… поспешать.
Вот, опять же, с местами не столь отдаленными мы и не враги, но и не дру-зья.
Конечно, тут, чтобы вывернуться из этого чертового положения и на зами-рение с ними пойдешь. А что делать?..
Нас хозяйства ждать не станут.
Когда-то в офисе, наискосок от дома, висело объявление: «Граждане, же-лающие попасть к местному урологу, должны иметь при себе справку об инва-лидности»». Васёк улыбнулся. Ему вспомнилась, кроме последней фразы Саво-си - «кончай девишник! Спектакля скоро!» - «ещё одна несуразица, теперь из газет. Типа: «профессиональное остекление деревом балконов и лоджий».
Вот такая спектакля везде у нас».
- А для кого объявление про больничку? Здоровые по ним не шастают. Многие из них в благоустроительной секции по совместительству работают, либо на отдыхе вылеживают нервы. Им некогда. Другие приладились парик-махерами: «липовые» бумажонки на компьютере стригут. Столько, что убирать некому. «Иные - качают свои права, если обязанности позволяют».
Он всё ещё глядел в окно. На двери исправклуба распласталась афиша: «Комиссия по бесконвойке состоится в 18 час. с.г. дня в актовом зале. После – смотр художественной самодеятельности и спектакль, посвященный работникам правопорядка. Веники, выданные в нагрузку к билетам, просьба сохранять до конца сеанса».
- Чем бы душа не тешилась, лишь бы не квакала! Спокой себе, попивай чаек: никто не помешает… - Васёк отмахнулся от трогающих мыслей и отвернулся. – Захотят кого обмануть те, кто сверху, все равно обманут.
И не скоро горю поможешь.
Чувствую, с бесконвойкой меня тоже кинут. Прощупывают, чать, как да чем живу… Проказы строят. Если наказать зло в моем положении дело тухлое, то надо  прощать, выходит… Деваться некуды.
Члены комиссии размышляли по поводу неприглядного положения, в кото-ром по иронии судьбы оказалась, выставив себя на посмешище перед спецкон-тингентом, или зэками.
Прохаживаясь кучкой перед клубом, искали ответа на вопрос: а кому, инте-ресно, весь этот спектакль на руку? И не находили ответа. А кинолюбитель Го-ворков моргал удивленно белыми, подведенными краской ласкового солнца ресницами. Снимал, как всерушный молодец, на дохленькою камеру кинохро-нику о жизни замечательных людей в колонии с участием гражданина из глухо-го села Соплёвки – Васька Чемоданчика.
«Зачем? - раздумывала Насестова. - Неужели для истории колонии? Может, Васек и всамделишный герой и государыней прощен, и мы должны помочь ему встать на ноги, раз сел?
Вот, оказывается, и так бывает, когда знаний больше, чем умения ими рас-порядиться…
Потому и не сообразим, как поступить в нашем положении».
Васёк проглотил кусок с маслом и, поперхнувшись, заспешил в клуб. Не ус-пел выйти из подъезда, как с цепи сорвалась «охрана», и затолкала в воронок. А малость погодя, перекинула в другой.
                ***
Нинок при нарядном пояске, ошивалась в последнее время в редакции «Путь Ильича». После побега Васька из дому, долго не могла прийти в чувство. Ей противно было видеть даже чулан, печку, кальсоны - всё то, что напоминало о Ваське. «Голландка», которой она время от времени прокуривала избу, каза-лось, вечером дышит, как усталый Васёк.
В момент отчаяния Нинок скорее была готова убить мужа, чем простить за случай с деньгами, от которых, как ей казалось, несло потом одичавшего му-женька. И все потому, что его не было в эти минуты рядом с ней. Когда же по-бег мужа затянулся во времени, решила вернуть беглеца во что бы то ни стало.
По любому, просочившемуся слуху о Ваське, она была готова действовать, не щадя совести и сил.
Если даже в редакции нечего было Нинку делать, она повадилась выходить во двор. Страшно хотелось занять себя. И в этих занятиях видела помощь Вась-ку, только какую, пока угадать не могла. Мастерила заброшенный самодельный самокат для катания с горки детей.
 Он был весь дряхлый и деревянный, на больших колёсах от телеги, поэтому ремонту поддавался трудно. Сейчас Нинок готовила для смазки дёгтем колёса. Конечно, дёготь не лучшее средство для такого транспорта, но ко всему смачно пахнущему она проявляла непомерное любопытство.
Вдруг Нинок услышала с улицы выстрелы. Она, как угорелая, прожгла через чей-то кабинет редакции к окну. Увидела как машина с решётками на окнах, раскачиваясь на ухабах, подозрительно отбивалась от преследовавшего её столба пылищи, попаливая от потуги выхлопными газами.
Нинок расхлебянила для пущего обзора окно.
 В этот момент ей показалось, будто кто-то из клетчатого окошка будки ма-шины махнул ей ладошкой, похожей на лопатообразный обрубок, знакомый до боли.
Её сердце сжалось.
Нинок, не раздумывая, будто выкатилась из открытого окна редакции, со-бирая широким подолом юбки горшки с растениями на подоконнике и всякие беспризорные безделушки. Перемахнула низкий частокол штакетного палисад-ника, забежала снова во двор, и очутилось рядом с самокатом, на котором на приколе ряда лет стояла никому не нужная канистра с надписью: «Дёготь». Свежая мысль прожгла голову.
И она на крыльях необычайной силы открыла калитку и под горку помча-лась на самокате со двора, даже фляжка с дегтем ей не помешала. Для острастки размахивала над головой поперечником от конной сбруи. Следом понеслись с гоготом гуси, мирно отдыхавшие возле подворий, наводя панику на прохожих.
Нинок из последних сил держала ходуном ходивший руль из лосиных рогов. Не успел безумный человек проехать и ста шагов, как недогадливая машина резко вырвала лосиные рожки из рук. И она застряла в песке.
Пока снова поставила самокат под горку, из-за угла вывернул «Беларусь» с лотком. Из кабины что-то прокричали, но та не расслышала.
Соскучившаяся по любимому муженьку баба всегда действует немедленно, чего бы это ей ни стоило. Самокат разогнался и неожиданно встал на переднее колесо, как вкопанный.
Водителя будто ветром сдуло.
Пропахав носом песок, она отыскала слетевшую канистру с дёгтем и приня-лась смазывать колёса. Скоро удалось провести полевую работу чудо техники. Попробовала снова оттолкнуться и взобраться на подножку. Однако сразу не удалось, поскольку не позволил откос местности. Трудно было дотянуться до руля. Самокат оказался на возвышенности, а она в яме. Тогда поменяла пози-цию.
 Машина тем временем едва переваливалась по ухабистой объездной дороге, спиралью убегающей вниз.
Впереди воронок, за ним столб пылищи и женщина на самокате наперерез. А замыкала шествие пара неизвестно откуда взявшихся любителей двухколесной техники. Они выжимали газы на драндулете военного времени типа «Харлей», который всё время чихал, работая с перебоями.
 Торопливо спускался с горки с перепачканной кабиной в естественных удобрениях «Беларусь». Он наперерез пересекал вьющуюся ленту дороги свер-ху вниз. Трактор, выехав на проезжую часть, встал в рабочее положение, и стал углублять поперёк дороги канаву. Заботливая трактористка на пути шествия «героев» воткнула неподалёку от трактора табличку со знаком: «Осторожно! Ведутся работы».
Воронок, уже набравший скорость, резко затормозил и напустил, будто для острастки вперёд себя пылищи. И очутился, как в туманности созвездия Ан-дромеды. Поскольку погода стояла безветренная и сухая, взбудораженная тех-никой пыль, не могла долго осесть.
 Шофёр воронка бранился под нос, протирал рукавом глаза, грозил тракто-ристке кулаком и кряхтел.
А самокат, не выдержав напряжения, потерял вдруг переднее колесо. Седока сила инерции засосала сквозь месиво пыли прямо в свежевырытую землю рядом с канавой. Нинок очухалась. И тут она признала в трактористке соседку.
 Совсем растерялась: то ли ругаться ей, толи радоваться.
Они вгляделись беспомощно друг в дружку и поняли все…
Один из так называемых байкеров – штурман Игрушечка - в жокейке, с ото-рванным концом хлястика, в крагах на ногах и с хлыстом в зубах тыкался в спину водителя «Харлея» и корректировал в страшной пылище дорогу. Штур-вальный байкер – Куколка, закусив губу, в летном шлёме и старых очках ком-байнёра, давил на газ мотоцикла, создавая психическую атаку на противника треском мотора; скрипел копчёными от времени и пыли зубами. Оба чёрные, как негры, подбирались всё ближе к машине. По их лицам было заметно: они тоже нервничали. Только больше от переполнявшей радости.
 Васёк оказался почти в капкане.
Перед тем, как организовать побег Чемоданчику из спецучреждения, пока администрация была занята хлопотами округ спектакля с концертом, Куколка в одном из начальствующих кабинетов долго пререкался с каким-то мелким чи-новником. В конце концов, обменявшись рукопожатием, получил пропускные бумаги.
В самый последний момент Васька пересадили на другую машину, чтобы вывезти в нужном направлении. А там Куколка в более подходящей обстановке хотел вынудить старшего урядника Чемоданчика переписать унаследованное имение в свою пользу.
 Самого нескляшного казачишку Чемоданчика предполагалось упрятать ку-да подальше за побег из-под стражи. Для этого вечером в гараже исправучреж-дения местные умельцы перевесили на одну из подставных машин госномер со служебной. Когда водитель служебной машины отлучился по большой надоб-ности, на место служебной машины подогнали похожую, а прежнюю завели в ангар и заперли на замок.
Штурвальный, выделываясь на мотоцикле, мотал виражи, объезжая ухабы и непролазные клубы пыли. Попутно объяснял Игрушечке - на всякий случай - непредсказуемый характер Васька Чемоданчика. Если в детстве, каким его помнил отец Куколки, это был один человек, то теперь этот человек во многом изменился.
- Не любит, когда ему по утрам наступают на грабли.
Игрушечка, прислонив лодочкой ладонь к уху, настраивался на начальст-венную волну.
- Брезглив, говорю,- рыкнул Куколка, - когда лезут всякие под руку. Ноне послал подальше замначальника колонии по воспитательной работе, впросонь-ях, как раз во время обхода. В нашем деле всегда важен контроль, а Васька за-носит на поворотах.
Не к добру.
- Гляди лучше, а то удерёт! И вся наша спецподготовка в кружке качества покроется пылью. Седой-преседой! Гы-гыы…
- Он и должен удрать. Больше срок припаяют. Наша задача проконтролиро-вать побег, чтоб оказаться в своё время и в нужном месте. А потом помочь следствию утопить его.
Тогда - хата моя!
- Общая.
- Ага! то есть мово самого, - широко и непринужденно держит варежкой рот.
Вырвав газ, Куколка резко сбрасывает скорость, заметив выкопанную впе-реди канаву и дорожный знак, предупреждающий об опасности. Их немного заносит. Куколка выбрасывает для подстраховки ноги. Игрушечка, не расслы-шав слов, мотнувшись назад, чуть было не выпал от неожиданности, тыкнулся носом в спину.
- Можа, пора начинать? А то вся работа в насмарку улетит.
- Чего?
- Ну, эта самое… Васька задержим до прибытия подкрепления.
Куколка не отвечает.
Мотоциклисты делают вираж и решаются на объезд неудачного места, сби-вая выставленный знак, но влетают передним колесом в скрытую травой канаву и летят через руль.
- Сы-ыно-ок..! Будь ты проклят, нескляшный! А-а-а… - взвопил неподалёку отец Куколки - Игрушечка. Куколка, грязный, как чёрт, засновал округ мото-цикла на четвереньках.
Машина попала задними колёсами в вязкую колею. «Беларусик» тем време-нем сблизился с ней. Пока она буксовала, трактор из прицепного лотка  успел высадить Нинка на крышу будки машины. И затем подтолкнул старый воронок, помогая выбраться тому из колеи. В знак одобрения водитель воронка помахал трактористке рукой. Воронок делает крутой вираж между деревьями так, что свёртывает зеркало заднего вида.
Раздаётся скрежет. Сучья царапают свежевыкрашенные бока машины. Она теперь чем-то напоминает перепуганную полосатую зебру.
                ***
 Теперь воронок плетётся, с трудом преодолевая ухабы. «Охранники» Вась-ка, сидя напротив друг друга, болтаются и охают под ударами о стены кузова. Нинок, едва держалась за прогнившие дырки железной кровли будки, не знает, что предпринять для спасения Васька. Она начинает его бранить:
- Сатанинушка, ты моя, а? Черт с рожками, а не муженек.
И надо было дурашине в эту кабриолентину забрякаться..?
Наконец машина делает крутой поворот. Раздаётся сильный удар дерева о кузов машины. Отрывается оконная решётка. Машина с ревом, переваливаясь через борозду, выползает, как старая кляча, на разбитый грунт.
Васёк, услышав возню на крыше, высовывается в окно.
Нинок пытается подобраться к окну, предпринимая неимоверные усилия, чтобы не сорваться. Завидя Нинково лицо в перевёрнутом изображении, он не сразу узнаёт её. Поэтому бьёт арестантской кепкой Нинка по физиономии.
Машину в этот момент кренит резко набок, и Нинка, как пылинку, сносит с крыши. За ней вываливается из окна Васёк. По склону оврага они скатываются прямо к дороге, где поджидал  «Беларусь».
«Охранники», почувствовав что-то недоброе, насторожились, и заглянули в арестантское отделение кузова.
- Утёк!- вырвалось у одного из них.
Вскоре по откосу оврага за беглецами неслись охранники. Один из них пы-тался стрелять, жестикулируя:
 - Заразное место: опять возле этого куста осечка!
 - А патронов всё равно нет. Куколка вытащил, пока в туалет ходили. Я за-метил, выходя, как его вершунка за кузовом машины  мелькнула, но не сообра-зил тогда, в чём дело. Кто знал, что так получится.
Беглецы неслись во весь дух к трактору. За ними «охранники». Позади всех - арестантская кляча.
Теперь впереди всех на колесном тракторе – соседка Нинка. Нинок – за ры-чагами управления ковшом.
Васёк приютился в лотке. «Охранники», стоя на подножке машины, стара-ются запрыгнуть к Ваську. Однако Нинок их вовремя опережает. Она, в платке, концами назад, забегала со страху руками по рычагам управления, подтянув концы, неожиданно для себя подняла Васька на недосягаемую высоту, с которой он чуть было, не свалился, обезумевши от страха.
 «Охранники» ему кажут кулаки.
Не зная, что делать, он ловко снимает с себя сапоги, прицелившись, бросает их то в одного, то в другого «охранника». На щеке у одного из них засветилось чернеющее пятно от сапожного крема. Второй ударяется головой о раму каби-ны.
Васёк потирает руки.
«Охранник» ныряет в окно кабины. Другой с размазанным по лицу сапож-ным кремом грозится пальцем, ставит кулак на кулак и крутит ими, будто го-ловку бутылки отвертывает.
 Однако Васька тут ждёт неудача. Неугомонный Нинок путём проб и оши-бок пытается лотком трактора помешать машине сделать обгон, заигрывая с ней, как кошка с мышкой.
Васёк, покачиваясь, падает в ковше от таких забав, но не сдаётся. Тогда во-дитель машины передаёт через окно в дверце одному из «охранников» две бу-тылки. «Охранник» показывает Ваську на этикетки. Похлопывает то по одной бутылке, то по другой.
На одной ёмкости химическим карандашом значится: «Бражка-малютка», на другой «Самогон-столетник». Васёк крутит носом, как заядлый пьяница.
Пробует воздух. Морщится. Ломает запястья. В руке держит наготове ро-гульку, чтобы отпугнуть «охранников», если вздумают к нему в ковш пере-браться.
Тогда «охранник» достаёт из кабины швабру. Привязывает к ней бутылки. И пытается передать Ваську. Васёк игру принял, вытягивая руку в струну, пы-тается дотянуться до бутылок. Глотает слюнки…
Погонщики от удовольствия чуть расслабились.
Нинку, наконец, удаётся подцепить ковшом за передок машину, так, что пе-редние колеса едва касаются земли. Задрав ей нос, ведет в сторону от дороги до тех пор, пока она не задевает краем бампера дерево. Но «охранники» отделы-ваются лёгкими ушибами. Ваську в последний момент по счастливой случайно-сти удаётся перехватить бутылку и не выпустить попутную удачу.
 Беглецы, переглядываясь, ликуют.
Как нарочно, у трактора лопается заднее колесо. Васёк, едва не свалившись, роняет бутылку. Та бьётся со звоном, вдребезги о ковш. Васёк с досады выти-рает рот. Его штаны – в битом стекле и мокрые. Он пытается отжать штанины и смачно, до приятной жмурены глаз, пробует пальцем на вкус пролитое. Трактор вдруг резко тормозит, и Васёк вылетает из ковша на обочину дороги. 
Пришедшие в себя Куколка и Игрушечка, заторопились к месту падения Васька.
Васёк бежит с оставшейся бутылкой в кусты, делает крюк, поднимается, спотыкаясь, наверх, где потерпел аварию «Харлей». Но на месте падения мото-цикла не оказывается.
 Поодаль сидит какой-то бомж. Рядом с ним потрёпанный мотоцикл шести-десятых годов марки «Ковровец», с обгрызенным сиденьем.
Бомж еле шевелит подгрызенными солнцем губами, крестится.
- Мил че-лк, выручь, Христа ради… - Снимает масляную, как из под соли-дола, фуражку для попрошайничества. – Умираю: опохмели. Денег нет. Купи за бутылку мою технику,- показывает на мотоцикл.- Износу нет. В Союзе ещё де-лали.
Техника зверь! Не остановишь. Без ключа.
Она у меня самозаводная. До любого блошиного рынка доставит, не глядя, С ней на свободе и по службе быстрее продвинешься… Только вот к чему про-двинешься, зависит от хозяина… скорость у нее для этого особая есть.
А, стало быть, таланты!
Теперь Васёк пытается завести мотоцикл. Тот не слушается. Васёк огляды-вается: преследователи бегут по пятам. Он пытает мотоцикл с буксира.
Бомж посмеивается:
 - Машина что надо! Всегда на готовях. Только на одной скорости… Един-ственный недостаток – рычаг переключения передач потерялся в дороге.
Счастливо пути, тетеря!..
Пока Васёк буксировал покупку, из кустов неподалёку вырулил  бомж, на знакомом «Харлее» преследователей, унося за собой густые клубы дыма. Васёк даже прокашлялся. Погоня уже настигала Васька.
«Охранники» сеяли по дороге страшные ругательства, проклиная Куколку до гробовой доски: «Кукла – индюк подорожный, чтоб подохнуть тебе в плетё-ном гробу! Чтоб тебя икота дёрнула!»
Васёк всё мучил мотоцикл. Наконец, он завелся и попёр его за собой по без-дорожью. Васёк так и не сумел на него сесть: попытки оказались тщетными. Как только он на него запрыгивал, так мотоцикл обязательно глох. Двухколёсная машина тряслась, будто со злости, всем телом, ревела со страшной силой, отдавая последний дух. За ним семимильными шагами - Васёк, едва сдержи-вающий руль.
«Ковровец» стал вскоре совсем непослушен. Он неожиданно делает круг и разворачивается в сторону преследователей. Те то прячутся друг за друга, то разлетаются, как стая перепуганных птиц, и лезут на телеграфный столб.
Вот впереди показался овраг.
Мотоцикл неожиданно сделал «козла» на заднем колесе, едва не подмяв хо-зяина. Затем закружил по пашне. Наконец, выполнив перед зрителями крутой реверанс на прощанье, падает на неудачного водителя и глохнет.
Издалека видно, как какие-то люди налетают и скручивают человека. Затем на лошадиной попутке-телеге, закопав жертву в сено и согнав пьяного кучера, вяжут и увозят в неизвестном направлении.
 Наблюдать со стороны за такой картиной не хватает ни сил, ни чувств.
Связанный отчаянно отбивается и пытается вырваться. Ему нежно указы-вают на хлыстик и ласкают знакомые руки. Когда подъехали ко двору, Васька отрыли из сена чьи-то знакомые повадки. А когда женщина, закутанная по глаза в полушалок, сняла с себя маскировочные причиндалы, сомнений не осталось: Васек признал в ней прежнего Нинка.
Радоваться, однако, было рано.
За углом уже стояла патрульная машина, в которой сидела при погонах мо-лодая столичная сторожевая. Ей улыбались во весь рот на заднем сиденье Ку-колка и Игрушечка, грозивший хлыстом. Они ладно сошли по очереди с под-ножки машины и направились к телеге.
Куколка достал документы из папки и постращал Васька, что ему за побег светит новый срок. Однако можно всё уладить, если старший урядник Васек Чемоданчик соизволит подписать нужные бумаги на его старинное домишко, но Васёк категорически отказался.
Васька под руки подцепили какие-то люди и попёрли к машине.
- Ласкаюсь сказать, я кошелёк уронил в лесу.
Довольный Куколка рад утешить беглеца:
-  Был бы кошель, прибрать всегда найдётся кому.
- Только не забывай: долг платежом красен. Ещё аукнется! - выкрикнул с петушачьей хрипотцой из последки оставшейся мочи Васёк, прикусив в неуда-чах нижнюю губу.
Нинку и сельским однополчанам в этом случае ничего не оставалось делать, как мирно разойтись по домам. Наутро Нинку ещё предстояло замаливать грехи перед редакционным коллективом за безрассудную выходку и халатное отно-шение к работе нештатницы.
                XXVI
Тоскливо и никудышно было у народа на душе…               
В клуб вошел Савося, за ним, настраивая телекамеру, Говорков. Начиспра-вучреждения обращается к Насестовой, разливающей чай:
- Ну вот, господа, хорошо, что мы собрались... Зрители на месте, а спектакль что-то задерживается. Давненько по щекотливым вопросам не беседовали. Скажем, по высокой отдаче сил на работе… а тут всплыло то, что планировали, голимая беззаботица, хаерщина… Но лучше всего, когда побуждают на подвиги красивые проводы на пенсию, чтоб человек и на отдыхе нам помогал.
Но таких пока нет. К ним надо готовиться.
Каково это признавать, господа?! Подумать только: проводы! Даже как-то романтично звучит… и какие же настанут тогда пленительные времена?! Рай, по работе соскучишься и подбегешь к дверке, попросишься повидаться, а… Ну, а как он..?
- Хто? Про чьиво это вы..?
- Ну, этот, беглый старший урядник… Чемоданчик ваш?
- Так, притуриваетца, софистика в голове. Косит под идиота. Теперь какое ему бесконвойное передвижение? У него побег.
- Побег не считается.
- Как это не считается? Закон для всех один!
- Его же, как выяснилось, насильно угнали в побег. Того, кто угнал, проку-рор еще установит. Потом Васек, по всплывшим обстоятельствам дела, получа-ется свободный. Он, случаем, не из учёных балясников?
  Комиссия переглянулась…
- Основные пороки общества, вроде, понимает, как все. А в жизни… Бог его знает. К кажнему учёную голову не приставишь. Много думаю, не подымает в науках. Это, вам скажу, как ваша дальняя родственница Насестова.
- Нас не подымешь, тяжёлые стали, в стулья вросли, – голос Савоси подни-мался, как сокол над добычей, - не слыхали: он, случаем, не брат Чурбайсу? Ушлый больно. А может, поважнее будет, чей родственничек сверху? - Савося показывает в потолок.
- Окажись так, не сидел бы. Дочка ваша, соседка Нинка, ведь не сидит? За кажним из нас не мало грехов водится, ежели покопаться. Незаконно рожден-ный, между нами говоря, сын Игрушечки, Куколка, тоже не сидит. Потому что при постах.
 Ему некогда.
Начальник учреждения велит пригласить остальных членов комиссии в кружок, в том числе и Васька.
Васька бегучие руки наперебой угощают чаем. Голос Савоси дрожит:
- Господа, время поджимает осознать тот факт, что мы его освобождаем, - указывает на Васька кручком пальца, - а самим, выходит, придётся сесть...
Да, господа, неслыханная дерзость: одного безвинного выгнать грязной метлой за ворота, других, до безвинности честных, затолкать на его место… Но это так я, господа, расслабился. Жальчинская нотка пробилась… неслыханное дело - сесть…
- Ка-ак? – глухо прокатилось по залу.
- Дело в том, господа, гражданин Чемоданчик случайно, по чьему-то рото-зейству не лишён депутатской неприкосновенности. Заезжая корреспондентка, в его деле бумажку раскопала.
- Батюшки, раскопала-таки! Вот те на! – не умолкал гул голосов.
- Не до смеха, господа. - Раскрывает папку, достает документ. - Вот. Он прошёл все инстанции. Как? Ума не приложу? - потряхивает бумажкой. - Пред-ставьте себе классическую ситуацию. По делу Васька принято следующее ре-шение, - пишет карандашом: «Привлечь к уголовной ответственности запреще-но… освободить». -  И попробуй с трёх раз догадайся, о чём тут речь?
Вот, господа, - тычет пальцем, - запятой-то после слова «запрещено» почти не видно. Под ней какой-то золотогривый волосок полёживает. А после слова «ответственности», разъясняющая единичка запала, вроде сноски. Эта единичка разъясняет, что на основе стольких-то голосов, вынесено такое решение… Главное, господа, единичка-то совсем перекособоченная, на запятую похожа. Вот в чём ужас! Она против жёлтого волоска совсем королевой смотрится. А жёлтый волосок, как на пупке рыжего мужика, говорит о плохом качестве бу-маги. Это, предположительно, следы, ведущие к фамилии Чурбайсов. Их рыжая волосковая информация о приватизации во все времена карты путала.
Отсюда - важное заключение… При совмещении полномочий и достаточной техники чтения, пунктуацию в предложении спутать не мудрено. Взять бы - жаль его тут нет - министра бумажной промышленности и отшлёпать, мерзавца. Он первый породил цепь начальственных ошибок.
Шилом бы ему бок почесать!
 А он, как и все мы, не менее двух образований имеет. Надо же быть таким эквалибрисом, до такой степени рассчитать, где волосок к бумаге прилепить за-водским способом.
Волосатый брак - тонкое дело, господа!
 Не мог человеческой бумаги изобресть для законного представителя инте-ресов трудящихся - депутата Чемоданчика. Чтоб бумага, понимаете,  не сыро-уступчива  была, не выгорала, к чужим рукам не липла, честных служивых лишний раз в заблуду не вводила.
Представьте: от папироски искорка упадёт... Кто её знает, в какое место ме-жду буковками забрякается, и какая после этого буковка отелится? Министр подсунул в парламент некачественный вариант бумаги, а хорошую продал, деньжатами карман набил. А нас всех - за решётку. Посему, господа, нашему делу служить непросто. Пример хрестоматийный, а хуже вши под  лопаткой.
Депутатики - тоже мне гуси щипаные. Думают о краткости. Не краткость, а кратность и высота вдохновительного труда в деле – сестра таланта!
Особенно в нашем деле.
Зато украдкой  некоторые сноровят  к себе портфель министра тянуть, да доход с концертов больше пуза иметь. А пай в святое дело вложить с гулькин кулачок. В совместный шоу-концерт я, к примеру, вложил больше всех. Стало быть, и доходец должен неплохой обернуться. Да чего уж там, мы первое и по-следнее звено в исполнении наказания.
Не миновать и свои задки подставлять.
Нас нет, чтобы благородно на зависть Родине цветы покупать, трудиться и отдыхать, не покладая рук. А опосля, скажем, сиганул на пенсию, и на акцио-нерские харчи сидишь и чаек с малинкой попиваешь… да ласки бывшему на-чальству строишь. Того требует мир.
Вы норовите всё делать наотмашь, как бабушка Изерга. И вовсе не важно: знаете таковую или нет…
- Ну, а по существу-то, так ничего нам и не сказали. Как на самом-то деле все произошло? Только примером из классики попотчевали, - скривила бровь Насестова.
- Спасибо большое! А то я чего-то совсем размечтался. Но из классики, гос-пода, пора уметь извлекать и учёность, а не только голые примерчики. Наше явление-то керосинцем попахивает. Дело такое, схожее, что согласно первой бумажке из нижней инстанции Васёк действительно лишался депутатской не-прикосновенности.
Эту бумажку к делу и приляпали. Однако его коллеги, прикинули редьку к носу и, видимо, переголосовали… Следом прислали бумажку об освобождении его из-под стражи. Эту последнюю бумажонку по неопрятности нашенские подшили к делу однофамильца Васька Чемоданчика.
Однофамильца-то тут же и освободили, помню.
А Васёк от депутатского корпуса остался, так скать, доблестно проходить перевоспитательную практику в нашем исправучреждении. Тут одна коррес-понденья душечка, жена Васька, и наткнулась на оба дела… Я сразки тогда смекнул: невиновного, значит, посадили, притом из правящей партии и сразки на перевоспитание… А из партии-то его до сих пор не исключили. Выходит, думаю, дело нечистое: проверочку нам устроил кто-то на верхах… С тех пор у меня и ушки на макушке… Занятость по принудиловке обеспечили, выходит, излишние проценты выработки на него навешали… гоже ли это? Негоже, гос-пода, даже очень негоже: в петлю хочется индоле запрыгнуть, вот как негоже на отзывчивой душе сделалось…
Савося захлопал в ладоши, призывая ближнюю свиту извиниться перед за-конодателем.
 Члены комиссии встают и стынут в поклонах, извиняются перед Васьком. Ему даже из-за сочувствия разрешили побродить по достопримечательным местам исправучреждения, как по родному дому. Васёк сделал по-детски про-стодушное лицо, такое беспечное и искреннее, что не заметил, как очутился в соседнем здании.
«Интересно бы знать: а какой же я стал? Такой же, как они, эти перевоспи-татели, или чуточку лучше? Да нет, скорее, такой же… а другие здешние оби-татели какие?» - раздумывал на бодрячках Васек. Он вытанцовывал в кирзовых сапогах коридором, дирижировал себе руками. На радостях даже побаловался с надломленным метром – случайно подзадрал исправучительнице подол - и за-бросил инструментину за шкаф, откуда брал.
 «И чего только не делает свобода с человеком..!»
Он очень не хотел, чтобы кто-нибудь уличил его во вскружившей голову радости. Молодая исправучительница это дело не перенесла и пожаловалась дежурному помощнику начальника караула. Тот уже был осведомлен о том, что Васёк на самом деле не осуждённый, а свободный гражданин. И после доклада Савосе о происшествии вызвал завуча.
Завуч послала за Васьком.
Васёк к тому времени успел переобуться в ботинки. «Вдруг пришьют еще какую статью». Он подошёл и увидел перед собой к своей неожиданности ту особу, к которой совсем недавно ещё подходил, питая искренние чувства. В её присутствии теперь Васёк не осмеливался даже в носу поковырять.
Так ему нравилась.
Она тоже стушевалась и переминалась виновато с ноги на ногу. Тогда завуч велела показать молодой коллеге, как все было. Та засунула конец линейки в свой сапожок. Затем пыталась приподнять торчащим из сапога концом линейки юбочку завотделом, чтобы показать каким приблудным способом доламывалась линейка и как Васек пытался опозорить исправучительницу.
- Да, но как же можно о юбочную материю сломать целый метр? – удиви-лась исправзавуч.
- Метр был уже надломлен. А этот человек скрутил ему хрип окончательно; он пытался со мной заигрывать, а я была вне настроя и притом при исполнении служебных обязанностей, - пристукнув ножкой, не унималась её молодая кол-лега.
 Порчи школьного имущества было вполне достаточно для уличения Вась-ка, но молодой исправучительнице стало вдруг стыдно, и она убежала. Можно было догадаться: какой ценой удалось возбудить в молодой коллеге совесть.
Завуч осталась довольна.
К вечеру описанную троицу, вызвали на ковёр. Эксперимент с линейкой должен быть повторён. Однако он не получался. Поскольку действия происхо-дили теперь на Ваське. Девочка тщетно пыталась засунуть конец линейки в бо-тинок виновника. Васёк только морщился от боли. Ему честно было жаль де-вочку, но интересы теперь были не на стороне этой ябеды. В конце концов, мо-лодая исправучительница расплакалась и остановилась в растерянности. Первый парень от колонии, Савося, спросил:
 - А в чём депутат Васёк Чемоданчик был обут до обеда?
 Никто из коллектива не смог точно ответить на вопрос. Васёк, краснея, ут-верждал, что в ботинках. Заведующая только развела руками.
Её пожирал стыд.
 Однако Васёк нашел в себе силы, чтобы извиниться за инцидент, случив-шийся во время его самостоятельной экскурсии по колонии, за то, что всем доставил много хлопот своим бесшабашным поведением. Хотя, впрочем, и ему досталось от воспитателей колонии не меньше.
 Чуть позже на стене испрвучреждения появилась «молния». Где недву-смысленно говорилось:
«Товарищам Орешкиной и Куропятке объявлен строгий выговор за неква-лифицированное обращение с гостем замечательнейшего исправучреждения, Васьком Чемоданчиком. За то, что дали повод, чтобы произойти такой оказии.
Доводим до сведения осуждённых и сотрудников, что наше любимое испра-вучреждение заняло по итогам текущего года первое место по исполнению на-казания. Приходите на концерт.
Начисправучреждения  Савося».
За стенами исправучреждения кипела своя жизнь.
Гиря сомнений и противоречий висла над народом. Разъедал дух противо-речий между работником и хозяином. По договору условились работать так, а выходило по-иному. Зарплаты в лучшем случае задерживали, а то и вовсе отка-зывались платить.
Кричали плакаты бастующих… Государыня молча пережидала острые мо-менты у себя за «кулисами…» А если очень донимали неугомонные улицы и площади городов, то телеканалы отбрехивались за нее: «Чего вам не хватает? Полки магазинов и так ломятся от товара, пусть некачественного,  а раньше и того не было…»
И росли собрания рук несогласных. Чужой и нелегальной силы целая прорва кругом, и спасения, казалось, нет от их культуры ни в труде, ни на отдыхе. И противовес между хозяином, работником и государыней все нарастал.
 И перед глазами Васька рвалось и дрожало громадное сердце людского гнева:
- Кругом гастербайтеры, а детушки наши где станут работать, когда подрас-тут годками да количеством? На сопливые зарплаты и они не хотят, а пенсии откуда им тогда хорошие взять? То-то и оно!..
И вздыбилась мысль людская над корнем вопроса. Там, где не управились отцы и деды, как эстафету, мольбу свою - о праве на  достойный труд и теплый обход с человеком - молодой смене на железные плечи народ возлагал.
                ***
Между тем, в исправучреждении доваривалась своя каша.
Комиссия в обновлённом составе за круглым столом. Возле сцены, разводит на новой закваске и старых дрожжах рецепт по выводу личного состава из рай-она стихийного бедствия, в связи с нештатно сложившейся ситуацией. По всему было видно, что атмосфера за столами воспитательных сотрудников была не очень.
Как говорил Васёк, мухи дохли с тоски.
Когда отношения, что называется, не укуси ближнего, набирает обороты, может произойти любая неожиданность с каждым и «мягко настучать по голо-ве».
В комиссии это понимали. Такие «комиссионные люди» на всякий случай друг перед дружкой уронят слезу о сулящем чрезвычайно худом доходе от кон-цертной программы и продаже киноленты о деятельности выдающихся граждан колонии. Когда вот-вот вам прищемят хвост, всякая лихоманка в оправданье глазки строит.
А Говорков снимает камерой кусочки жизни колонии, а также себя и других, на долгую память. Он даже вежливо оправдывается:
- Гражданин Чемоданчик - он в повэдэнии, не как многие, не неслух. А то и почище нас будет. Вот, скажем, судья Гельсирень – моя незаконная жена. А у Васька, в отличие от меня, и брак по закону сделан. Я сразу это понял, как его к нам пригнали, - смотрит на Васька, - прислали, хотел сказать. С другой стороны, в нашем деле с ходу не сориентируешься - что да как происходит. Исправи-тельная область, говорят, и за границей хромает.
Ить как учат: зачётная книжка полна высоких оценок, а на практике – садо-вая головушка - шишек. При партах запоминать учат. Получается в итоге - па-мять своя, но кормится мыслью соседа.
Знания предмета в лекциях во многом из древне-вчерашних тетрадок, либо из голубого будущего.
 Отсюда дети - полуглупки.
А новая мысль лучше в здоровой ситуации рожается. Только стены аудито-рий на волю её не пускают, говорят, слишком толстые.
 У специалиста, к примеру, исследовательского опыта нет, есть только жиз-ненный, и того с горстку. Зато с высшим образованием про меж нас считается.
На Западе-то нашего не везде признают.
Вдумайтесь только: дипломная без передовых предложений!
 А мы какую-то там запятую обсуждаем. Чтобы её понять, наука нужна, деньги. Мои вложения в концертные номера мизеры, по сравнению с начальни-ком колонии. Остаётся только отбить, возвернуть с небольшим наварцем эти деньжонки от продажи билетов на концерт, который готовят осуждённые.
 А с этого для поддержки науки гулька остаётся. Поэтому денежками лучше распорядиться по собственному интересу, а не государыне передать. Горькая правда, хотя красивая и глупая, господа. Суд, тоже мне, дел нафукал, нашёл крайнего. Выходит, он не орган правосудия, а орган правоблудия.
Так ведь, Гельсирень?!
- Для меня, шулай шул, хоть всех подсудимых и осуждённых из зала суда повыкинуть. Работы меньше будет. Закон не алмаз, а у служащих не по сто глаз. Чего от нас хотят? Милиция, прокуратура дел понавертели.
Суд да исправдом – отдувайся.
Уголовных дел понашили! Лучше бы народу - одежду… Вопрос: когда всё успеть? Судейская работа - для души, вашему учреждению помогаю немного, а вот тело содержать исправно не на что.
Моими копейками от дохода, вложенного в наш коммерческий успех от концерта, судебных ошибок не покрыть. Мани-мани не хватит.
Сверкай тогда исподницей по Канарам!
 Вот ты, Говорков, как внебрачный супруг, первым бы от меня утек, не-смотря на то, что являешься замом начальника колонии, стыд должен иметь, чтоб такую приятельницу не содоржать.
Куколка встревожился:
- С ведома министра нагоняют неотёсанных курсантов, вот и присматрива-ешь за ними, чтоб вымогательской властью не пользовались. Иногда и сам возьмёшь и займёшь их место, например, в охране общественного порядка или инспекции дорожной безопасности.
Не бесплатно, конечно, я ничего не говорю. Иная  сочувствующая душа бросит те стольник.
На газы, только его и видел.
Не догонишь на машине сдачу вернуть. Получается, что человек занят, а от-дачи от него, как от козла молока.
Задержанные лица крайние неприятности применять к ним вынуждают, хо-рошо, что не дыбу. Как тут дела не заведёшь, если граждане несознательные?
 Школа во всём виновата.
 Но не везде во внутренних органах водятся блохи. С кадрами работаем не только лёжа на завалинке, но и ценой собственной жизни передаём им собст-венный опыт по борьбе со шкурниками и бандитами. 
Конечно, такого сотрудника, рискуя ценой своего кресла, в целях поощре-ния, и по телевизору покажешь, и к награде представишь. Это положительно зарекомендовавшие себя меры, наработанные в неблагоприятных условиях.
Хорошо, хоть неполной, но свободы слова от подозреваемых добились.
Жаль, адвокатура мешает.
Теперь решаем, как округ свободы прокормиться. Потому напоминаю, гос-пода: мой доход от концертного дельца предполагает всего тощую кучку день-жонок, и то деревянных. Рад бы в науку вложить.  Налоговая боюсь засмеёт.
Наши ведь никто не отчисляют.
Игрушечка потягивается, позёвывая:
– Да-а… детей, как я своего Куколку, хоть и малость попустительствую, на-до любить. Особенно, когда должности совмещаешь. Здесь, как в космосе, воз-можна любая ситуация. Тронешь двоечника, того и гляди мордой об парту тебя же накажет.
Гельсирень смотрит на него дрожащей бровью:
 - Как это? Прямо-таки об парту… мордой… Как это можно, сродничек?
- А так: стул верёвкой отдёрнут, садиться будешь, или найдут, как. Нам то-гда зачем дело до греха доводить, неприятности с районо наживать, суди Бог.
Конечно, кое-что простишь...
 Спуску, однако, не даём. Стараемся нерадивых родителей больше наказы-вать рублём за неразвитость детей, за лишение своих чад светлых деньков.
Прямо наказать нельзя. Не по закону, но косвенно – сам бог велел. Напри-мер, за красочку, мелкий ремонт, учебную литературку, мол, денежку гоните. Школе не хватает. На этих тонких, но тесно связанных моментах, можно ручку позолотить. Всё, как у всех. Что бог подаёт, на том и зарабатываем. 
- Помогает?..
- А как же. Если разобраться, то некондиционный товар для производства – будущую рабочую силу - родители подгоняют. Мы рады кое-кого не принять учиться или на другой год оставить, на осень, как раньше, так министерство образования препятствия чинит.
Не нытьём, так катаньем.
Вот, например, завели кучу дисциплин, взрослой головой не одолеешь. Всё без учёта индивидуальности. Ученики поэтому сообща списывают и чертыха-ются под госзагрузкой. Приходится по-разному выкручиваться из положения. К примеру, с концерта мне всего на чай только и приходит. На науку, скажем, лишнее не отчислишь. Невелика водица, чтобы научную полынью копейками засорять.
Для детской психики дешевле обходится, когда всё сообща… На переменке зато меньше бедокурят. Усы, там, чернилами друг другу нарисуют.
 Вспомни, Васёк, ведь так у вас было?
 И Боряня, Куколка, то бишь, подскажет, - Куколка и судья поддакивают го-ловой.
 Васёк в этот момент думает про Нинка и кое-что успевает записывать. Васёк их слышит, но пока не может оторваться от воспоминаний, и никакая сила не способна заставить его заговорить в эту сладкую минутку. Ведь что с них взять, с этих разговоров, которых и понять-то по-человечески нельзя и спросить дорого.
Разве что - помнить надобно.
Перед глазами Васька – поздний вечер. У заречья деревенские игрища. Кто помоложе играют в «Кис – мисс», или в фантики на поцелуи. Которые постарше что-то обсуждают. Голоса молодёжи чуть приглушены.
Нинок в нарядном платье «прощай молодость», дразняще пританцовывает. Слышно, как с соседней улицы приближалась громкая гармонь. Играли какой-то вальс.
А под настроенье Ваську только охотнее пишется и краешком уха слышит-ся.
«Девятнадцатое августа.
Нинок, грустинка моя! Всё никак не могу отправить тебе письмо. Гложут боль и сомнения в себе. Сейчас у меня кончились деньги. Никогда не думал при прежней воле… что в будущем не удастся выкроить, даже на конверт. Но ты не переживай: с этой оплошностью справимся, ты же знаешь. С побегом, вроде, всё обошлось.
В первых строках своего письма хочется сообщить, что жив и здоров. Того и тебе желаю.
Я почему-то ждал от тебя ответа, как соловей лета. Потом думаю: обстоя-тельства у меня тут разные. Сегодня тут живу, завтра там… Где меня тут с письмом найдёшь? По всему свету холера носит. Чать, не в деревне!
Мы не прощаемся. Сейчас у меня ответственный момент, какой, наверное, бывает раз в жизни у каждого.
Другое дело, когда простой недогляд привел на нары целого депутата. Таких случаев немного, но они есть. Нечто подобное, слыхал, произошло недавно в Храснобаре. Государство устранилось от добротного контроля над человеком. Для простого люда образовался «Матренин двор», замкнутое пространство. Получилось, что бардак стал конечной целью государства. Зачем? Когда умной головы не хватает, двойных стандартов придерживаться удобнее.
У меня после злосчастного побега дело легонько налаживается. Спаси Бог твою душу за заботушку. Не хворай. Приду домой, тогда потолкуем более до-тошно.
Не пужайся, что моя речь иногда корява и опережает мысль. Это не просчёт, это результат движения души самоучки за новое.
Мы видим в народе невероятные примеры тайного мужества, борьбы пото-му, что для открытости нет пока настоящего поля игры. Отсюда – двойная бух-галтерия, двойные нормы между людьми, порой доходящие до продажности, войны. Так что, Нинок, не ругайся со мной, если что не так набедокурил в жиз-ни.
Твой Василёк».
Васёк убирает письмо и поднимает ухо к переглядывающимся присутст-вующим, готовый отчитаться:
- Прав ноне тот, у кого мало прав. Мой ребёночек от перегрузок на этом свете не уберёгся, царство ему небесное. И вам - за заботы. Набедокурил. В те-леге барана повёз на шашлычки в школу, грехи да шалости детские замаливать, лошадь по дороге от запаху крови взбесилась и убила.
Сейчас хозяевами хотят быть все, а налоговыми уплотителями - единицы. Правительство смотрит на школьника, как на будущего раба или производителя нового поголовья… а не исполнителя красивых работ. Не знаешь, чем всерьёз заняться, то ли воспитанием ребёнка, то ли его прокормлением. На кажнего на-чальника ныне приходится по два звания и никакого призвания.
 Правда, она ить не лежит в одном конце, и её в чистом виде не существует. Учителям надо сотворить особую программу обучения и объяснить ученикам: правда состоит из лжи.
Пусть молодые её изучают и к себе примеряют.
Потому что жизнь - истина в последней инстанции, а не духовная мать, грязно состряпанная в ушлых кабинетах начальников. Раз все обвиноватились перед государыней и временем, то всем вышпорка полагается, как Ваньке Жу-кову…
Кабинет лиц ответил молчанием.
Звонок в дверь.               
                XXVII
Савоська насторожился, нос, кажется, вытянулся…
- Стойте! Обожжите-ка. Можа, дочка бежит? Нет… Кажется, погоны под окном мелькнули. Видать, начальство прётся… Не предупредили.
 Батюшки, принёс-таки Господь!
Чтоб у них на пальцах волосы повыросли! Создали, понимаешь, не строй, а феодальный пристрой к плечам бедноты. Вот мы и отработали свой хлеб, кол-леги. Это за нами. Плакали наши денежки. Продали себя… доактивничались… В бригадах зэков и воспитателей брак. Брак под сердцем… какой есть человек..!
- Не хотим садиться, - хор покатился до самых дверей.
- Так, надобно делиться.
Куколка, уронив глаза, пятится за штору.
Васёк сам с собой:
«Тут истина одна. «Деревня» в башке порождает врага. А жить в свободном обществе и быть обобранными нельзя. Совесть съест». Заговорилось вслух:
- Давно приметил: все неудобства в государстве от неправильного подхода к человеку.
Идёт к месту расположения Насестовой и Гельсирени. Те, скукожившись в креслах, чаёвничают.
Насестова встречает по обычаю лысой бровью… Васек же, не глядя в глаза, вручает кассету для просмотра, которую недавно передали с воли.
- Вот проглядите: так сказать, молодость  вспомните…
 Те, сообразив, включают видак и видят, как некая бухгалтерская трудяга лежит на пляже. Её легко угадать по большой горе всевозможных папок, бума-жек... Волосы на голове колом, чтобы повыше казаться. Работала когда-то у Савоси. Такие, как правило, любят сочетать приятное с полезным. «Это же Со-бачкина… », - мелькнула у них почти одновременно мысль счастливая и горь-кая.
Ветерок чуть поигрывает её волосами. Скользящие тени ветвей над головой прочь прогоняют полуденный зной. Рядом мужские сандалии пасут покой от вездесущего глаза. Героиня что-то торопится ручкой… А Васёк кому-то разли-вается в цветах улыбки… Так улыбайтесь, улыбайтесь же, господа! Вас снимает камера улыбок и смеха!
Поодаль – команда  любителей пляжного баскетбола. Вот мяч вылетает из игры, и с силой бьёт её по макушке… Бухгалтерша с перепугу зарывается носом в песок. Отплёвывается, грозит кулаком в сторону игроков, но пока ещё улыбается. Затем она успокаивается и снова строчит…
На неё явно кто-то положил глаз.
Теперь мяч попадает бухгалтерше по мягкому месту. Видимо, подумали: «слишком залежалась, пора бы и поразмяться». Бухгалтерша от неожиданности вскакивает, берёт мяч и выжидает, чтобы вылить ненависть на того, кто придёт за ним. Сезон пляжных романов в полном разгаре.
С противоположного боку к ней на косых, со шпагатом на щиколотке, под-руливает один «васёк». Бухгалтерша, однако, заметила его приближение и резко развернулась к нему. Тот пожимает плечами, показывает руками бухгалтерше под  грибок с одеждой.
Бухгалтерша крутит мозгами... Бросается на поиски неожиданно пропавших вещей и забывает про мяч. Васёк, воспользовавшись ситуацией, его подбирает. Пятится тихонько от её грибка. Шпагат, соединяющий ногу с чем-то условно тяжёлым, натягивается до тех пор, пока перед глазами бухгалтерши не выраста-ет из песка спрятанный пакет с дамским туалетом. Васёк быстро освобождается от шпагата, а бухгалтерша готовит кулаки.
Васёк, кривоножа, отфутболивает мячик игрокам и, освободившись от игорных пут, делает ноги. У бухгалтерши нет сомнений, кто хотел своровать документы. Однако нет времени посмотреть, все ли на месте. Её глаза также заметили, что мужские сандалии, лежавшие рядом, также исчезли. Она быстро собирается и гонится за Васьком по направлению канатной дороги.
Бессильных, но с кошельковым заквасом, она, висячая и убогая, подберёт их почти с самой панели пляжа и с комфортом доставит в райский, пахнущий ко-гда-то духами, а теперь пивом «Венец». Доставит прямо в пьяную гавань летних кафе или на огонек сигареты, в тень погибающих от мусора лоз.
Со стороны видно, как, покачиваясь над зеленью парка, проплывали два го-лубочка. В голове лодки Васёк. Напротив, замыкая любовно-игровой роман, знакомая бухгалтерша. Теперь она тоже довольна, документы и вещи оказались на месте, и ей если что и угрожает, то никак не больше, чем охмуряющий поце-луй ловкого охотника.
Васёк - рот до ушей. Потирает руки: «Дичь» поймана и довольна. А если за поимку такого кадра Ваську придется раскошелиться, то, по крайней мере, не больше, чем предоставлением этой особе вне конкурса рабочего места. Однако это не мешало ему тогда поразмышлять: «Не смотри, что наша тележка канат-ная, зато по воздуху летает, и свободные кадры добывает. Жить надо по законам природы честно, шутить уместно, но не брезговать правилами приличия».
А его спутнице ничего другого не оставалось, как угорать со смеху над соз-давшемся положением. Хотя наверняка уже знала, где собака зарыта. Потому что для подобных типов женщин, впрочем, как и для многих им подобных, коммерция и быт – братья-близнецы.
 Насестова и судья, проглядев кадры, подёргивают плечиками, собираясь с мыслями и перебивая легонько друг дружку: «Ну, вооще-е… вроде того, и мы что ли такие?..» А Васёк снова где-то от них далеко, будто снова с Нинком.
Больно уж любит он вспоминать молодость. Это не то, что сегодня. Воспи-танием выше был человек.
 Крепче в отношениях.
Таких бы поболе разводили. И время подходит сподручное. Взяла бы госу-дарыня и протолкнула такой ход в каждую семью, а при устройке на работу по-глядела, насколько он гож да ладен к такому делу… в денежки, конечно, госу-дарыни, такое отношение к семье упрется. Да ведь хороший злак не растет без забот.
 Сорняк одолеет.
Вот Ваську мерещится знакомый яркий платок. Он непременно признает в нем Нинка. Молодёжь идёт в клуб. Все в рубахах, нарядные, с отвёрнутыми во-ротничками на пиджачок или жилет. Девчонки в остроносых туфлях на шпиль-ках метят дорогу к сельскому дому культуры. Глядишь, аж дух захватывает: кому сегодня эти красотки достанутся? кто их сегодня до дому проводит?
Нинок, пристроившись с края, в ногу идёт со сверстниками. Девичьи голоса зачинают песню с припева: «Парней так много холостых…». Песня на этот раз складывается у них ни в лес, ни по дрова.
Пока идёт женское обсуждение отснятой ленты, Васёк в приподнятом на-строении достает бумагу с карандашом и тщательно выводит строчки:
«Двадцать третье августа.
Здравствуй, Нинок! Силы подкупа наконец-то и до меня добрались. Хотят, чтобы я Куколке и Игрушечке дом родительский, долгострой отписал. Ты их знаешь, чать: они посёлские – отец с сыном. Раньше в нашенской школе один из них учеником числился.
Эта проблема меня выбила из колеи так, что и письма не могу докончить.
 На днях к тому же открылось обострение хандры. Отнимается левая лопат-ка. Отдаёт в колено и пятку. Наутро, было, выбрался из дома подзаработать, да опять не вышло. Прихватило печень. Все бы ничего, да тебя рядом нет… Вижу вот только с гордой хвостинкой улыбку.
Но опять разгораются события…
Привет, твой Васёк». Прячет письмо во внутренний карман пиджака и от-правляется с сопровождающим чёрным ходом к себе в коморку общежития. Его сердце разрывается от волнения. Он ожидает долгожданную команду: «Васёк Чемоданчик, с вещами на выход!»
                ***
Звонят… звонят…
Савося вне себя. Брошь на фраке с баночную крышку из петли выпроста-лась. Переглядывается с Насестовой, перебирает ножками, как кот.
 - Кого же там  несёт?
  - В тверь звонят,- прислушивается.
Савося поправляет коллегу:
- Не глухой, только не в Тверь, а в нашу дверь. Звонок не телефонный. Уж больно сердит.
- Это я, представитель правительства, стучусь - немедленно откройте! А то вломлюсь!
- Как же так? Вот только были. На добром слове разошлись, поручкались… Я – ту-уточки, - перепуганный Савося подбегает на цыпочках к двери и отпирает скрипучий засов.
 Входят высокий чин и его свита. У высокого чина пальто на пуговицах с небольшую ватрушку. Его полы гоняют по полу пыль от волнения. Нос кустит-ся бородавками, как ягодами черники. А сам чин с важностью приподнятых кверху глаз, требует за собой немедленно праздничного ухода.
- Прошу, господа, в срочном порядке предоставить нам видеоплёнку…
Насестова уверенно приглаживает поднятый начесон волос. На полусогну-тых подаёт Васькову кассету.
- Не ту, а ту, что только сняли.
- Да объясните же, что происходит? - неуверенно садится за стол Савося.
- На ответственных лиц колонии заведено уголовное дело по факту неза-конного предпринимательства в области киноконцертной деятельности. Это вам не депутатов в тюрьме содержать. Тут сложнее открутиться будет.
К тому же промёрзшие граждане у входа жалуются: их не впустили на кон-церт, потому, что билеты, приобретенные без венечной нагрузки, недействи-тельными оказались. Веников, что ли на всех не хватило? Уши тому пообры-вать, кто из культурных мероприятий общественные помывочные  устраивает.
А люди теперь под дождём парятся.
Достукались: применять кары лишения свободы, да ещё к невиновному, де-путату, а потом ему побег устраиваете. А ежели вас за такие провинности под дождь выкинуть без подштанников, за служебное несоответствие прикажу? Не-бось, запоёте песню «Лазаря Серебраныча»…
Савося вытягивается в струнку. Голос вертится, петляет, как по фальшивым нотам:
- Помилуйте, батюшка: по миру пойдём... Ить кажняя свобода – она не овца, должна свои ранги держать перед начальством. Как прикажете, тому и быть.
- Это уже наглость называется, - визжит высокий чин. - Самовольный пере-смотр, ревизия государственных идей волей кучки лиц, и всё ради желудков.
Ну, знаете, это тюрьмой попахивает.
Начальник колонии ищет способ вывернуться из непристойного положения. В Васьковых правилах об этом прямо ничего не сказано.
Теперь они не помощники. Он вертит в руках материалы Васька и не нахо-дит ответа на мучивший вопрос: как бы побыстрее от этих оберворов отвер-теться. Разработка по увлечению коллектива за собой тогда хороша, когда есть её применение.
Савося отчаянно вертит карандаш, подогревает нервно сложившуюся об-становку. Выбивает мелкую дробь на крышке стола обратным концом любимо-го орудия труда. Карандаш, словно отказывает ему в записи мёртвой мысли. Хозяин в пожарном порядке решает вопрос, может, даже мирового значения: «где стырить деньги?»
Тем временем между действиями начальника и его замом наблюдается ка-кое-то соответствие. Возможно, в целях поддержания душевного равновесия при пожароопасном положении.
Говорков, сверкая начищенной пуговкой, в эту минуту ишачит на хозяина на деревянных счётах-самопалах, подаренных особо опасными жуликами на день рождения. На рамке счёт выжжена и залакирована кудреватая рука мастера: «С Днём ангела! Воспитанные ангелочки». Зама не устраивают, как видим, современные счетные машинки и калькуляторы. По-видимому, начальству нра-вится, когда во время рабочей атмосферы чем-то побрякивают, постукивают легонько и равномерно.
 Словом, настраивают на трудовую видимость.
Со стороны создаётся впечатление, что зам счётными косточками ведёт в этом важном начинании первую скрипку на фоне выплясывающей чечётки ка-рандашом.
Говорков пытается выдать на-гора хоть какую-то новую и важную цифру, но пока безрезультатно. По обоим лицам видно, как они изрядно перетрудились. И потому вытираются кто платочком, кто ладошкой от надоевшего пота.
Савося пыжится из последних сил записать какую-нибудь мысль. И тут, как назло, хрупкий сердечник ломается. С досады карандаш теперь ещё сильнее за-вертелся в руке хозяина. Мгновенье – и след его простыл. С издыхающим сту-ком падает под стул.
Савося сыпет в след последние проклятия.
 - О, разрази гром! Чтоб ты в тартарары прошел!
Хозяин пытается отыскать ногами пострадавшее орудие.
Зам от неожиданности рваной ругани вздрогнул и машинально бросил в аут целую партию косточек. Затем громыхнул счётами так, что послушные косточ-ки заняли крайне левое положение.
Савося повернул кислое лицо в сторону зама. И тут происходит чудо.
Сначала на Савосю, затем его зама посмотрела добродушная, швейковской внешности невысокая физиономия высокого чина. Она принялась рассматривать по углам потолка всякую бестолковую чепуху – тенётники, свернувшуюся от подтёков краску и облезшую побелку.
Высокий чин даже пробует тыкать в пустоты стен и краски мизинцем. Они отстреливаются в ответ хмуровато-известковой пылью и многовековым пле-сенным воздухом, рассыпаясь, крапают пол.
Когда-то здесь стены и потолок по приказу Савоси в целях красоты и уси-ления звукоизоляции были обиты гипсокартонными листами. Грунт под зданием просел от времени, стены прошлись от потолка к полу черными молниями. С чем только не мирится человек за свою усталую жизнь, даже с преисподней.
Не приведи Господь, если с кем случиться.
 В общем, убогость обстановки весьма гармонировала с хозяйственным не-благополучием. Тут мысль Савоси вдруг неожиданно ожила. И арифметика цифр предстала перед глазами в ясной последовательности действий. Так что можно было не утруждать себя лишними записями и не переводить бумагу.
Он свысока ухмыльнулся глазами, приглашая себя любимого заглянуть в ящик стола. Однако привычка доверяй, но проверяй, здесь не сработала. Кругом же высокий гость!
Зато предчувствие чего-то сказочного не покидало голову слегка перевол-новавшегося человека.
В это время вместе с новорожденными мыслями Савоси туго застыли рас-кинутые кости на проволочках счётов его зама. Коллеги с удивлением перегля-нулись. И, кажется, без слов поняли друг друга.
Появляется мелодия. Щебет райских птичек, совсем как на острове Мадейра в Атлантике, где тенистую тишину изредка нарушают волны шипящего прибоя. А косточки на счётах вторили им нежно и в такт. Итак, деньги в необходимой сумме, наконец, найдены.
Резервная заначка.
 Савося прикрыл верхний ящик коленом: не померещились ли со страху деньги? Вроде, нет! Остаётся решить совсем непустячный вопрос: порядок их передачи.
Рука Савоси привычно скользнула за авторучкой во внутренний карман. Она золотым пером обычно, как зеркалом, отражала лучик оконного света. Хозяин любил подарок жены также за мягкость письма. Потому доставал её только в особо обольстительных случаях и чересчур нервных ситуациях. Золото, го-ворят, отгоняет сошедшие пакости на человека. За хорошую службу он по ут-рам протирал её перышко всегда бархатным лоскуточком.
Вот авторучка показалась из кармана и обратно скрылась. Савося в который раз пытается извлечь свою ручку. Наконец ловит её за хвост и с силой вырывает из кармана.
Говорков тем временем неуверенно бросает по бортам счётов косточки. И тут он начинает путаться в результатах. Глаза его округляются. Счёты предска-зывают астрономические для рамок учреждения цифры.
От резкого толчка колпак срывается с ручки, и чернильные мозги разлета-ются в разные стороны – на бумагу, соседей. Савося пачкает руки. А ручка ста-новится неуправляемой. Она вылетает из руки, ударяется об стол, рикошетит от крышки и скатывается со стуком на пол.
На воркующие глаза Васька уставились тяжёлые зрачки высокого гостя. Неожиданный поворот дел рисует на топящемся от жира лице страх и злость.
Савося парирует, как натренированный вратарь. Постыдный гол пришелся в шестёрку, возле края стола, и окончательно вывел игрока из равновесия. Он впопыхах наступает ногой на сломанный карандаш, который к этому времени покинул законное рабочее место и сваливается на пол.
Со стола падают потревоженные бумаги, кисточки, бутерброды… Савося шарит руками по паркету, пытаясь нащупать ручку. Находясь под столом, вдруг осознаёт всю тяжесть своего положения. Водит носом, скрежет носками ботинок, кашляет, гоняя ручку между стульями коллег и ножками стола.
 Дело-то ведь пахнет судом для всей его команды! 
Тут на помощь приходит его зам:
 - Вот-вот она… Ловите же скорей!
 Оба ползают под столом. В конце концов, ручку удаётся загнать в угол.
Савося с перепачканным чернилами лицом, хватает её и спешит к высокому чину. Показывает на ручку: - Во-от она, крыса, нашлась.… Ласкаюсь сказать… это она во всём виновата! Простите уж, коль так получилось.  Зацепилась, вот эдак, - показывает,- защелкой за прорамку.
Зам эвакуировался за стол. Он, очевидно, не решил, как действовать дальше. Поэтому наступает пауза. Губы коллег вытягиваются трубочкой. Высокий чин и его свита обескуражены, подергивают кривыми ротиками.
Неожиданно Савосю осеняет мысль: «Ведь не то поднёс, что хотел». Он хватается за голову, резко разворачивается и ногой задевает объеденный кры-сами электрический шнур видеокамеры. Та падает на стену. С потолка от удара срывается квадрат обветшалого гипсокартона прямо на головы высокого чина и его комиссии.
Высокий чин, добрая часть членов комиссии и Савося падают на пол, рас-ползаются, как учили на уроках гражданской обороны. А выглядят на самом деле - будто муравьи перед дождем, переползая друг дружку, торопятся успеть в свое убежище. Сжатый пыльный воздух подхватывает листы бумаги со стола и разносит по комнате.
Другая часть распуганной до смерти высокой свиты чихает, бранится, крях-тит, пытается спасти своё положение, бегает по комнате. На них продолжает сыпаться с потолка старая побелка, ошурки свернувшейся краски, слетает то там, то здесь тенётник. Всё, что плохо смотрится и висит, падает и приходит в замешательство. Даже неодушевленные предметы, - когда-то цвет и гордость нации.
Некоторые вцепились в кресла, втянув поглубже слабые шеи в плечи.
Савося поднимается с шишкой на скуле вместе с высоким чином и его пав-шими теперь товарищами по проверке безобразий в госорганах. Они извозю-канные - огня присеки! - как свинья Манюня. Всё бы ничего, но в этот самый момент происходит короткое недовольство электрошнура, вьющегося и шипя-щего искрами вдоль комнаты. Искры, как на новогодней гирлянде, перемиги-ваются между собой.
Оказывается, электрический шнур, подъеденный крысами, соприкоснулся с жестянкой, которой прикрыли проширканную подкаблучниками половицу. Коллеги Савоси, в панике коснувшиеся голого провода, немедля получили вме-сте с высоким чином и его свитой дополнительную встряску, как нашкодившие щенки.
Они мечутся, тявкаются друг с дружкой, вроде дворовых псов, толкаются, кидаются на стены, взбираются на столы. Пострадавшие, которые опомнились от шока, начинают осуществлять слюной влажную обработку своего гардероба.
Савося тем временем колдует возле камеры с кассетой. Он тщательно завёр-тывает её на виду у высокого чина в женский платок. Рядом с кассетой, как на поклон, кладёт кучки денег. Савося, обезопасив электрошнур, ещё раз извиня-ется за причинённые высоким гостям неудобства, преподносит сверток высо-кому чину.
- Вот - кассета и запчасти к ней, так скать… принёс, - показывает на свёрток, - от имени ветеранов нашего коллектива помощь государыне и высоким гостям за причинённый моральный и материальный ущерб.
По народному и дворянскому обычаю, так сказать, полагается. Уж не отка-жите, все так старались к вашему приходу.
Высокий чин сморкается в большой квадрат хлопчатого платка, нарочно набивает себе цену, ощупывая товар.
- Да как вы смеете? Мерзавцы! Государственному представителю такое… да что это?
- Народный обычай такой… и кассета тут, - поглядывает на коллег. Шепо-том: - Куй коня, пока во дворе… И в голос: - Помилуйте, дражайшая комис-сия!.. Думаете это… Нет-нет, не взятка… Это компенсация за причиненный ущерб! - он было запнулся, но - давнишний опыт общения с начальством - взял свое дело в руки, и голос Савоси, будто отделился от своего робкого хозяина и заученно продолжил: - Просто в этот торжественный момент проверки захоте-лось вас встретить как-то не по-будничному, а с «розочками» что ли… 
Короче, не как всех.
Просто захотелось продемонстрировать вам наш старинный обычай - встре-чи гостей. Теперь таких обычаев в нашем славном заведении нет. Они остались только у нас вот тут, в клубном зале для торжеств. Как музейный экспонат.
Так сказать, для истории.
А сами давно культурно перевоспитались. На чужих ошибках выучились наши бренные головы.
Высокий чин сдержанно, поглубже распахивает пальто, будто отряхиваясь:
- Спасибоньки большие за признание! Какая ещё кассета? И так всё ясно. На кой она сдалась?
У Савоси зашлось дыхание и он шепчет:
- Отказывается? Неужто мало дали? Хорошо, что деньги не забыл положить в стол, а их количество не предусмотрел.
 «Куды же мне теперь, топиться, что ли, в речку бежать, а? Помоги, Пресвя-тая заступница! – закрестился Савося, пригибая нос ближе к грязному полу.
- Ты вот что, голубчик… значит, так, старик… Голову не морочь себе и лю-дям… Хоть мы и дворяне… Мотри у меня..! - высокий чин пригрозил толстым пальцем… - На вашу кассету, чать, гардероба не справишь. А вот денежки, - скажем, в виде штрафца за наши костюмчики, уж извольте… а не иначе, как ты там загибаешь… традиции музейные… - денежки, они наше горюшко, конечно, покроют. И вообще к происходящему отношусь довольно мягко. Государыня либеральна, старается не вмешиваться в частные дела.
 У кого власть, тот и обедает всласть. Не мы её создали, не нам и судить оную. - Трогает веники, висящие на стене. - Тогда и их заверните… я же не один.
У Савоси отлегло. Осоловелые глазки, заиграли на расцветающих лицах комиссии. Однако ухо коллег оказалось готовым слышать потускневший голос своего сподручного начальника. Высокая свита ушла так же внезапно, как и появилась, но её присутствие еще долго жило в душе каждого из них.
- Господи, принял-таки, - продудел губами Савося, - так я и думал. Чутьё – лучшая азбука грешника! А вы думаете: почему человек так долго в начальни-ках?
Вот, стало быть, и потому.
Настало такое время, когда мы друг на дружку работаем, недосыпаем, стра-даем, сотрудничаем пред государыней по-свойски. Сердце в проблемах, зато грудь в орденах…
Как мы их, а?
Это беда! Кабы плохие слухи теперь не пошли о наших биографиях. Вдруг деток заставят про нас сочинения писать в школах. Не приведи Бог!
                ***
Васёк налег на тяжёлую дверь, разделявшую колонию с миром.  Окунулся в звенящее дыхание голосов, проливень нижущих лучей, в марево металла, бле-ска красок, людской утвари, взбудораженных птиц, мечущихся от пота и слёз прохожих, повозок на пути в город. Так бывает после долгих лет при освобож-дении, выздоровлении от тяжёлой болезни или расставании с нищетой, голодом и одиночеством.
 Как же он соскучился по воле, родным, коллективу!
 Зубы выстукивали мелкую дробь, хотя кругом было весело и тепло, текла привычная жизнь. Только дорога, на которую свернул, встретила серым истом-ным молчанием, но полная пока недоступных сил человеку. И не одну версту надо было по ней отмахать, чтобы человек приноровился друг к дружке.
«Тут, там, здесь, сбоку, на мили кругом, кажется, следят глаза великой веры человека в лучшую жизнь, за мной наблюдают. А туда… - дорога, а еще левее, за ней поворот, за ним чуть меньше сотни верст и – Нинок.
 Пока все кончено, и да здравствуют хозяйства и новые изобретения! На них заглядывается государыня».
- Они общее правило, - будто ответила высокая сила людей, равная полям.
- С них, видно, и зачинается удаль молодецкая. «А без них, вроде, и настоя-щей Родины-то не бывает».
- Ну, а что же сказал вам, Васёк, о новом подходе к производству строгих знаний? - бросила, как в сердцах, высокая сила людей, которая кружится здесь, рядом. Поселилась в дела и помыслы каждого уважающего себя и других чело-века.
Васёк с ответом медлит, будто виноват в том, что застигли его врасплох.
«Ну, подошла бы сперва, как человек к человеку, прилично… А то подошла, как Нинок, в уборочных ботиках, будто ощупанных девственной травой, и ноги по колен зелёные.
Подошла, да и выклюндывается, главное дело – с подковырком», - и закру-жилась мысль Васька, как от морозной стыни.
Васёк тотчас смешком подрезал голос спрашивающей, и она стихла.
- Мысль ить идёт от наших ощущений, представлений… От наблюдений и привычек идёт. От понимания всего этого разумом, - и сделался серьёзнее, не отводя в сторону глаз.- Премудрости народной придерживаюсь! Ищу в них подходящие зёрнышки к нашему дню. Нет у меня другого нового.
- Ну и что это даёт?
- Даёт возможность словить живинку голоса в момент зарождения мысли. Как при нарождении месяца. Хочется вдохнуть глубже в себя страдания чело-века. Если мысль со стороны не приживается, не перерождается, значит, мысль черствая, а движения нет.
Личное и конкретное, друг ты мой, в процессе жизни это закон. Ну, столбо-вой знак что ли, как особая метка, которую хороший ездовой прокладывает всякий раз колесом на росной траве, когда правится в путь. - Васёк горсткой собрал губы, и тотчас испытал от своих рассуждений необыкновенное облегче-ние. Привычно свёл острые дужки бровей под самый край морщинистой канав-ки. Васёк долго возил по рту языком застрявшую кожурку от фрукта и, наконец, тихонько из-под локтя сплюнул под придорожный куст. На его шее вздулась и подрагивала, вытянутая когда-то физкультурой жилка.
- По мне знания, они, хоть и неодушевлённые, а тепло любят да ласку, как растения, да и все мы. А без этого и прогресса не бывает! – Васёк махнул рукой и качнулся от стёжки в сторону.
Косячком пробежалась по тени его щеки солнечная зайка.
«Многие хотят в хозяйствах по старости оставаться их совладельцами. По-нять можно. Коллектив великое дело. Сопричастность к нему у настоящего че-ловека нельзя вырвать, «даже стопудовыми клещами»».
Топчет придорожную пыль Васек, верстой непробудной даль промеряет, каблуками, сбитыми на стороны, черствую корку сбочины шабрит, как чугун-ную болванку про запас миру стругает. А открытия? – открытия где-то пока впереди! Главное, знать: по которой дорожке ныне ступить…
Набежал перекатом молодой ветер и на свой лад перетряхнул кудреватый, только что ухоженный, но поотросший волос. На полях кое-где лежали впере-мешку с зеленью подвыжженные погодами проталины трав. Воронье и галки крикливым голосом хозяина обхаживали поля.
 Вдалеке подрезанная оврагами земля сливалась с суглинком, пересыпанным будто опокой. Оттого выглядела поседевшей, не совсем привычной и опрятной. Она, как бы всматривалась со стороны в незнакомого человека.
 Не вспомнит теперь Васёк, когда наблюдал похожую картину, веющую то ли прохладком весны, то ли не успевшей набраться сил осени. Многое сразу всплывало в голове, мерные устои детства, понятности с работой, зарплатой… Мысль доносила куски о подпольном производстве брюк и сорочек, наглажен-ных старательной и неотдохнувшей женской рукой.
 - В развитых странах подпольных организаций не больше воробьиного носа. Здесь же, куда ни плюнь, то подполье. Перекос в хозяйствах вызвал перекос душ. И с этим надо как-то и семье, и работнику, и государыне считаться. На бумаге можно многое создать, а вот волю, живинку в людях – попотеешь…
«Конечно, защита любого частника, казака от вседозвола важна, как никогда. Встанешь, бывало, утром: улицы, бегущие к заводу, запружены большими и малыми озерцами людей. Смотришь - кругом каблуки, сумочки, перчатки, платочки, припухшие веки.
 Разговаривают по утрам неохотно, торопятся, спешат. Наверное, раньше тоже верили, что только усилиями предприятий - гигантов создаются лучшие условия работы, крепнет парк достижений народного хозяйства. Но не тут-то было. Если после революции гигантомания себя оправдала, то только до после-военного времени. Не пожили, как люди, наши бабушки и деды, не пожили и мы, их внуки и дети их детей».
Сгорбленные старички и старушки шестидесятых с выпученными жилами на руках, изрезанными канавками старости, торопливо дёргали на скамейках болтающимися от разговоров языками. Их жизни Васёк представлял почему-то ясно. Спорили, вздорили, прощали и верили… но всё тонуло в сумерках.
Завтра новый день, и всё начнётся сызнова.
Деревню без частных подворий представить себе не могли. Оттого удивля-лись жёсткому плану на заводах, которые всё обрастали своими стройками. «Как же это так: отец помер, третий день истекает, а дочь никак из города на похороны не дождёшься? План выше обычаев стал», - ворчала родня, неся не-послушные слёзы в горстке.
А выйдут люди на крыльцо - соседей тьма по пятницам наедется из города. Только округ ворот - взбудораженный гул голосов и цветущее море мундиров, улыбок.
Погостить приехали. Оказывается, обсуждают новость. Начальство, говорят, больше стало сравнивать план и рынок. Раньше они, вроде того, были не-совместимы, а теперь самая пора их разрешить в стране. Причём об этом  гово-рили открыто на партийных и комсомольских собраниях.
Дело, как водится, с жёстким планом шло к провалу. Да и вообще отбыл  наказание зря. Об этом ли теперь ему думать да кумекать. О себе, Нинке поза-ботиться, и то лучше станет на душе. «Себя опять же как-то надо определять в жизни. Думаю после того, как из дому упорол, зажить бы пора по-человечески, своим хозяйством. А то болтается между двумя неопределённостями – то зако-на по какому вопросу нет, то закон не прописан о том, как его выполнять. Того и гляди оступишься, куда-нибудь да съерашишься, как знакомая бабулька в восьмидесятых»...
Как раз накануне Закона «О кооперации» дело было. Не успела, милушки, отсеяться, как пожаловали чьи-то не ихенские. Скупим, говорят, всю картошку по дешёвке прямо на корню. Не продашь, ночью заедем и распашем усадник, с пустой головушкой останешься. Та – в сельсовет, а там: «Мы что, с вилами придём охранять ваше добро?» Шла в горьких переживаниях, закружилась го-лова и кувыркнулась в овраг, а её дом с усадом после смерти чужие заняли.
«Вот как».
 Среди вороха мыслей память вытащила ещё чей-то глухой голос, исхуда-лый, будто человека, сожжённого непосильной работой. Он всё вымученный скелет пальца тряс над головой. «Придёт зима, ни поленца, ни лучинки в доме. Внучка была - и ту ночью по дороге встретили. Куда деваться? В петлю лезть? Больно уж старая на Бога пенять-то».
- Повторная попытка венчания плана и рынка терпела крах, и страхом осе-дали мысли на опущенных глазах начальства. Путь жизни людей преградил подкуп. Это крался в хозяйства обвал. Мало кто теперь об этом вспоминает. Пережитое душу бередит, - держали разговор в народе.
Но ведь и с этим справится человек.
 Теперь бродившие мысли о создания рынка легче принять. Стало ясно, что крупное хозяйство и план с нуждами населения – несовместимы. «Это видно не только мне, человеку, вернувшемуся из мест не столь отдаленных, но любому и каждому».
С контролем за каждым не поспеть государыне.
Тем более, что военный энтузиазм в людях ушёл сквозь пальцы, порасте-рялся в заботах. «По дороге с завода за пять домов стало видно спину несуна, а в поле, так за версту распознать можно. Тащили всё, что попадало под руку с организаций – от стертой резинки или мочалки до кровельного листа или гвоз-дя. Некоторые, кто понаглей, умудрялись отгружать стройматериалы машина-ми».
Тащили с ясной зорьки до тёмной ночки, в стихию и стужу. А при пожаре и стены пытались своровать, не щадя жизни. Всюду чувствовалась нехватка хо-зяйского глаза. «Дух первопроходца перестал окрылять людей, при одном его упоминании начинали смеяться в глаза».
Которые более грамотные, конечно, понимали:
- При новой жизни, государство не должно больше положенного совать носа к частнику.
 На том и порешили. Разрешили частную собственность, а спустя время, спешным порядком решили поддержать небольшие, только что проклюнув-шиеся хозяйства. Для восхваления головного курса включили мощный меха-низм газет, радио и телевидения.
«Бабка Насона, покойная мать старухи Изерги, тогда хвастала по народу и перед казаками, якобы закупила на последние сбережения, которые копила на старость, целую баржу угля. Радовалась до слёз: «Топерьча и на том свете чем топиться будет».
Однако деньги отдала, а поставка товара так и осталась на бумаге. Сколько пар ни сносила обуви, хмызжа по инстанциям, толку никакого. Хвори только нажила да раньше времени в могилу ушла. Хорошо думать о пережитом, когда самого шибко не задело, не коснулось. А если бы задело, наверное, уже и не жил бы…»
Время шло, а правительство надеялось всё же расширить мелкие хозяйства и услуги без больших вложений. Думали перебиться на местном сырье и отходах производства. Государыне больно уж не хотелось быть дойной коровой провинций. За счёт благоприятных условий, прописанных в законе, родина на самом деле мечтала выманить большинство организаций из подполья и сокра-тить число нарушителей.
И рост хозяйств был, и дороги были запружены машинами и перевозками, и телефоны не умолкали на улицах. Всюду разносило ветром озабоченные, осипшие и крепкие гортанные голоса, и многие из них доносили слухи о диком сокращении производства.
- А в Америке, - он глубже набрал воздуха, - обслуживанием передовой мысли занята целая уйма малых и средних хозяйств. У нас их - кот наплакал. По количеству учёных золоторучек, первооткрывателей, и мастеров на все руки наша страна не входит в число первых. «Досадно и больно осознавать слабость коллективов».
Потом Васёк стал размышлять о том, как обустроиться заново, заработать денег, обязательно вернуться к Нинку, народить детей. И жизнь наладится.
- Надо заняться поиском новых подходов к здоровой жизни на месте. Не-плохо бы сесть за оборудованный стол. Расхлебянить на всю волю окно, взять ручку и тихонько наблюдать, как ровно ложится строчка к строчке, слова о но-вом подходе к хозяйству, словно пахота на меже, разваливая выхваченный пласт мысли на части, и как их заново собирает, культивирует свежая голова, усваивая полезное шаг за шагом.
 С грустинкой подумал о предстоящем:
«Там, где слаба рука подвижника, всегда плохо выглядит коммерция, буке-том поганок цветет безработица, пришлая рабочая сила и преступность, а дружбу людей разъедают скандалы».
- Нет, не долго живёт хозяйство, построенное на откровенном обмане и по-прании своего народа, в какие бы сандалии оно не переобувалось, - будто гро-мадное и гулкое эхо, собранных воедино людей, прокатилось скошевкой гори-зонта и донесло до его ушей.
 «Да-а… либо само такое хозяйство сгниёт изнутри, либо помогут в этом соседи».
Солнце из-за бугра поднималось быстро. Васёк глянул с прищуром в небо и заспешил навстречу новому дню. Вот только бы знать: что он готовит? 
                XXVIII
У Пташечки в кабинете сгрудился народ, даже кривой хвост просунулся в коридор. На прошлой неделе ей с прокурором удалось обнаружить и предот-вратить самозахват земли в заповедной зоне. И она пока что находилась под впечатлением этого вопиющего зла. Как лучше и глаже подладить дела, увязать частника с государственником, чтобы мало-мальски в интересах народа двига-лись они на встречу друг дружке? Прошлый вечер и все утро её одолевала одна и та же мысль. Смазливый носик неровно дышал над столом. Между будущим документом о помощи хозяйствам и принятием его на местах лежало нечесаное поле вопросов. И с какого-то боку к ним надо искать подступ…
Булызина смотрелась несколько крупнее лицом, чем Пташечка, но бывалой детской замкнутости в её глазах теперь не разглядеть. Оказавшись в коридоре напротив ее двери, в нерешительности раздумывала, в какой кабинет лучше зайти, чтобы побыстрее разрешить наболевшие вопросы. Буквально на пороге Позевайкин столкнулся носом с Булызиной. Та с наволочью в глазах протяжно перекраивала вяжущим волжским говорком слух о намечающейся передаче многоквартирных домов товариществам собственников жилья. Документа как такового ещё не было, а о преимуществах такого поворота дел заговорили в ко-ридорах партии уже сейчас. История напоминала некую недодуманность в обу-строительных  вопросах, и её это подзадевало. Они поздоровались кивками.
- Какие же это преимущества, о которых распинаются чиновники, раз за всё придётся самим жильцам платить, да ещё направлять работы после их, особенно после покраски? Двери, пол, как правило, заляпаны бывают. Поди пободайся с рабочими по этому вопросу, тем более с их начальством. Не только ладить они к нам придут, но и гадить, – подтрунивал есаул Позевайкин, семеня за со-беседницей и поигрывая бровками.
- Допустим, - в такт рассуждала Пташечка, - что создадим эти организации, они как-то доглядят за ремонтом домов городскими властями, себе бюджетных деньжонок прихапают. За расходы будем всем домом платить по завышенной… А человечных людей где возьмём, чтоб качественно всё делали, без обману? Их не наготовили, потому что нет больших, грандиозных и неожиданных идей для небольших хозяйств, за которых бы весь народ потянулся да на них равнялся. «А хорошее ли это дело - телегу наперёд лошади сновить»?! С коммунальными платежами батонимся, теперь ещё и контроль за этими «товарищами», и ремонт повесит на семью государыня, проверять счетчики воды, того, сего… придут, а на это опять хозяевам надо время, а денежки зарабатывать когда, а отдыхать? За этой обузой догляд несть опять хозяевам… Где тут успеть? Где найти такие дорогие работы в наших условиях, чтобы ещё платить-то за всё поспевать? Где сыскать столько контрольного времени для всяческих перемерок да доглядок?
Такой подход государыни к человеку обернется для человека невосполни-мыми хлопотами да издержками. Мы потеряем время, отдых, по самообразова-нию отстанем. Ухудшатся отношения друг к другу. Вырастёт выше крыши до-мов перебранка. В итоге небольшие хозяйства станут волком смотреть на госу-дарыню, та на них. Зло в людях через край пойдет, подтолкнет к лишним ми-тингам, демонстрациям, забастовкам. К перерасходам государыни. По сути, приведет к подрыву гражданских основ. Вот чем это может обернуться. Тут я согласная. Навыки у людей станут не те да и дисциплина дома, на дорогах, ра-боте пострадает. Потом не надо забывать – зарплаты сползут. Из ближнего за-рубежья захлестнут волны кустарщины в работе, расцветет на этой нивке не-уважение к меньшинствам. Их к нам. За этим опять догляд нужен. И не простых смертных, а специалистов. Таковых у нас еще не наготовлено. Словом, куда ни кинь, напряженка светит. Думаю, такой шаг в корне неправильный. Он покрывается только мелкой политикой. Такой, знаете ли, политикой… с мут-цой… 
Выходит, нагрузка на человека должна, как минимум, вдвое возрасти. Какое же это, новое, передовое да удобное?! Опять всё делается не увязано, не проду-мано. Тут на пяти работах надо вкалывать, чтобы себя обработать. А хорошо оплачиваемых работ и времени, и сил не хватает. Люди поэтому в основном никудышные: тяп-ляп делают. Затраты не покрываются. Вот вам и пронблемы на голову. Вот вам и ещё одна бесплатная работа! Сиди на производстве и боли голова: то ли о производственных, то ли о собственных хозяйственных делах думать, о воспитании детей, лечении стариков? Упирайся, тяни-толкай пинками свои результаты, а они подаваться не думают, только скандалы рожают.
И везде так. Требуем отчёт по деньгам от внедрения новых разработок, а условия, в которых человек вертится, варит эти разработки, быт, прочее… не учитываем. Рабочие места с нищенской оплатой, и те не скоро найдёшь.
- Государство должно учесть всё до мелочей.
- А они не хотят и не умеют. Как тогда в этом случае развиваться, скажите, пожалуйста?
- А им, милушки, тогда и ветер в зад. Главное спихнуть со своих плеч груз, а денежки с жильцов подавай, - кто-то из толпы поддержал словом. – Им теперь рекламу надо, какие они все хорошие на службе государству, а умные правила по искусству увлечения людей за собой им не нужны. Голова не так воткнута, чтоб этими вопросами заниматься грамотно. На основной работе обстроиться не можем, берёмся за другие дела.
Позевайкин был явно не готов к такому переходу, поэтому захотелось отде-латься побыстрей, и указал рукой на дверь: мол, там подожду. Влез в разговор и сам не рад оказался. Булызина, забыв, куда шла, последовала за ним. В кабине-тах партии их никто не ждал, и поэтому пришлось остановиться в коридоре.
- Слышал, у вас помощники прибыли, - разглядывая ухоженные складки кожи лица, старался сменить тему разговора Позевайкин.
- Племянница из Пацани. Скоро свадьба у неё.
- Ну, слава Богу, теперь дела вверьх пойдут. Там и не увидишь, как детей нарожают, может, нянькаться придётся. Ведь не чужая.
Булызина отставила ножку и кинула маленькую ладонь на поясок. Что-то женское и хозяйское мелькнуло в её взгляде.
- В гору пойдут. Это точно. Только ремешок затягивать поспевай! Вчера су-нулась под стол, хвать-похвать, пол-ящика апельсинов уже засандалили, и че-тырёх бутылок шампанского не досчиталась. А вы откуда слыхали, что гости у меня?
- Вышел вчера с остановки, а вы со своими скандалите. Окно открыто, на всю остановку слыхать. А сюда-то чего?
- Да как с ними не скандалить? деньгами проняли. Пришла узнать через Пташечку, не пособят ли ещё через какие лазейки деньгами для обновы порядка управы хозяйством.
- Догонят да прибавят! Заходите ко мне, - открыл дверь Крыслов, поддавли-вая мысль пьянящими глазами. - Держите карман шире, - и присвистнул носком туфли о лакированный пол. Позевайкин выскользнул тотчас в соседний кабинет, хотя разговор, было, завязался. Пташечка перевела дух:
- Два выдвиженца у нас на одну должность. У одного опыт работы три года, у другого без году неделя. Оба хотят работать в должности начальника по учёту и найму людей. У которого опыту три года, работает пекарем. Должности до-жидается. А тот занимается кадрами… Но пекарь-то и права не имел разраба-тывать новый проект. Опытом не взошёл ещё. А у того, кто при начальской должности, проект хуже получился. Видно, знаний не хватило. Такая петрушка сплошь и рядом. Хороший проект, бесспорно, поддержан коллективом, а на пе-реобучение на новые должности денег не хватает.
- У меня как раз по этой части предложение было. Вы не пробовали пойти по пути подготовки мастеров на все руки, ну, подвижников, которые мысли ве-ликих людей в дела переваривают, или учёных золоторучек, этих самых, само-учек, что свои способы в хозяйство внедряют? Скажем, он пекарь и учёный кадровик. В одном лице. Выгоды немалые.
Булызина промолчала, поджав ломающуюся подзоринку губ.
- Так вы попробуйте. Упор больше на интерес надо клонить.
- Так вся проблема в деньгах.
- Не столько, сколько в людях. А запасы сил, вижу, есть. Думаю, что дело тут совсем не в деньгах, а в людях, - разговаривал, как просчитывал промахи директрисы, Крыслов. – Ошибка, скорее всего, ваша состоит в усреднении воз-можностей человека с должностью. Вот в эту сторону надо править, а мы вас, как можем, поддержим. Пока советом, дальше видно станет.
- Как это? – крылья её ресниц взметнулись с нескрываемым удивлением, слившись с подбровой обводкой. Лицо её приобрело выразительный оттенок, граничащий с несмелой красотой завораживающих глаз.
- А так, - сбавил тон, растягивая слова для прояснения мысли председатель. – Мощь, возможность у человека большая, а должность маленькая для раскры-тия способностей, понимаете? Бывает и наоборот, когда знаний кот наплакал, а должность великовата. Важно, правильно подобрать не работу под человека, а человека под работу. Одну должность упразднить, а «жалованье» от совмест-ных операций или занятий прибавить. Излишки в запасный фонд для поддержки новых разработок. Раньше, когда денег не было, так и обходились. За счёт гибкости, сообразительности, подвижности. Понимаете?
Раскрытая заново производственная страница книги показалась Булызиной несколько просторной, где мысли и в кучу собрать, и потерять страшно. У неё было такое предчувствие, что она вот-вот должна захлебнуться в этой мысли. Это не давало ей сосредоточиться на том, ради чего на самом деле она пришла сюда. Советы в тиши кабинета хороши, а тут при целом содоме, в мозгах не ук-ладываются. Все заходят, что-то спрашивают, предлагают, доказывают. А она привыкла к размеренности, чтоб не заглядывали под руку, когда думает, тогда и сама становилась грозной силой. Поэтому выжидающе протянула:
- На самоокупаемости новых проектов всегда жили. При хорошем спросе на товар сбоев никогда не было и так.
- Так что, если ваш пекарь такой умный, то ему расширить проект с учётом знаний, раз плюнуть. Образно выражаясь, как табаку понюхать.- Голос его ожил каким-то волнующим чувством, как переживал за совместный результат. Раньше Крыслов любил больше слушать, мозги были, а речь красиво и точно выстроить не мог. И ему казалось, что у него в этом вопросе что-то начало по-лучаться, хотя сомневался. За эту последнюю черточку он себя больше всего недолюбливал и корил. А сегодня разговор заладился и лился сам, как по маслу. Иногда черствинки тона закрадывались в его речь, но они уже не могли ис-портить той общей нарисовавшейся картины, которая вполне пригодна для практики.
– Вот видите, по глазам вижу и губам читаю, да сами знаете, как надо по-ступать. Если знаете, чего припёрлись тогда? Короче, проблема решаема на ва-шем уровне, и надо работать, - он щегольски подернул уголком рта, как это во-дилось у него, когда был помоложе, когда проявлял ухаживания…
Булызиной позже вспомнился разговор с Васьком, о развитии его разработки на местах. Он накоротко заскочил по пути из спецучреждения в партийный офис проведать дела, а переломал с секретарём политсовета час с четвертью.
За широким столом секретарь политсовета не столько разбирался с тюрем-ной оказией Васька, сколько с жалобой на него начисправучреждения по поводу взглядов Васька Чемоданчика на обустройство общества.
- Видать, душой лежит не только к либералам, но и к анархистщине? «Этого еще не хватало!»
Он пробег служебную бумажку еще и еще раз от строчки до строчки, зате-ребил губами обметыш нижней губы. «Вот так новость!»
- Ну, конечно, подобного можно было ожидать. Не доспеваем в наших де-лах. Тут еще кучи семейных проблем разгребаешь, - старался притушить пыл расходившихся нервов секретарь. - С другой стороны, - новая государствен-ность только возрождается, налаживается мало-мальски… соответственно, и кадры только еще формируются.
Сколько не крутил он с прямым вопросом по поводу убеждений Васька Че-моданчика, не кружил округ него, тот искренне глядел на него голубиными гла-зами родничковой свежести, пытаясь нащупать свое состояние. Говорил много, доказывал, стучал тыльной стороной ладошки о ладошку. Секретарь то сочув-ствовал ему, то в корне не соглашался. А, в конце концов, так полностью Васька и не понял…
-  Низом, - глядя куда-то в небесую даль из окна, как бы спрашивал Петро, разглядывая потом помятую фигурку Васька с горящими глазами.
- Дело молодое… - как подпитывался Петро навеянными откуда-то высоки-ми мыслями ...
- И то верно. «Еще оболяется. Гордый, как орел… Ведь не секрет, если ра-зобраться, в рядах районной ячейки не один он с нелюбыми нами всплесками энергии и похлеще имеются. Науку же сам одолел и с замечаниями справиться. На вид ему их поставил, пущай размышляет».
Петро поднял ладошку и легонько хлопнул ею о крышку стола, дав понять, что разговору довольно. Не успела простыть за Васьком дверь, как Петро заку-рил, топя свои сомнения в глубокой затяжке табачного зелья. Он повертел в ру-ках письмо, сунул его в пепельницу и растопил на столе костер, потом долго глядел, как распоясавшиеся красные языки, подъедали останки мертвеющих чернил.
 Васек уже собирался срезать коридор, но наступил на гвоздь. Пока на ди-ванчике ковырялся с застрявшим жалом в подошве, подоспела с расспросами Булызина. Она выжидающе уставилась на Васька. О многом хотелось перего-ворить. Не выдержав его пристального взгляда, как-то скомкала речь. А теперь всё переживала ту встречу, будто сейчас разговаривала с Васьком.
- Куда это от нас задевались: ни слуху, ни духу, как в тюрьме сидели? Слы-хала, осудили, вроде того, незаконно… - чуть помедля, добавила главное: - По-знакомилась, так сказать, с вашей программой, что называется, руками прощу-пала, что да как. Все в ожидании какого-то коллапса. Но достижима ли, думаю, надёжна ли защита от мирового обвала, если мы большие совокупности органи-заций до сих пор через выборки социологов считаем да усредняем все и вся при этом? Достоверно ли, надежно ли такое обсчитательство? Будем так считать, когда-нибудь и закатастрофимся к лешему все… Вдруг  на голову что-то неуч-тенное свалится? Вот, как сейчас, например, куда и как нам двигаться тогда? Видимо, не всё там поняла, что пишете…
Глаза их вдруг блеснули каким-то небывалым и жарким угольком, качну-лись в нерешительности и полыхнули. Васёк на миг отложил дело, подобрав по-петушиному разутую ногу.
- Ух ты, сколько всего… Да уж, и казенных щец поотведать пришлось. Оно всяких недомолвок полно у нас, почесть, у кажнего… а что касаемо дел, - ежели только укрупненно посмотреть на жизнь, - то дорожка будущего выглядит небезынтересно. И мы её обязаны день ото дня способить под себя. Так, по крайней мере, мне кажется. Сейчас, конечно, не та обстановочка для разговору, но скажу, раз так…
Вот и сон видел давеча в руку. Не за горами тот день и час, милка моя, когда вселенский колокол доверия возвестит народам о рождении единой мысли. Сам сплю и вижу, будто всё кругом расперто, двери настежь. Захожу в здание какого-то собора и выбираю за прилавком любые справки по любой стране. А справки касаются больше малых хозяйств. Люди за прилавками то чёрные, как негры, то узкоглазые, то бледнолицые, и простоволосые есть. Тянут ко мне руки со всех концов.
По правую руку бродит в бурлящем котле густельный раствор, вроде моз-гов. Стенки все прозрачные такие у котла-то, и всё видать. Это похоже на су-перцентр передних мыслей. Нажимаю кнопку и мне – нате в обе руки самую оригинальную мысль о том, как подыскать толкового работника. А подаёт с пылу, с жару светлоногая и молодковатая блондинка. Помоложе вас годками эдак будет. Говорит на американский маневр, как прикартавливает.
А слева от меня, что кожей потускней, солнечноокая такая. Сразу думаю, с востока. Лопочет, как младенец, не по-нашему, а как-то напокушу произносит знакомые слова. В деревне сроду таких не видели. А я, будто понимающе, ки-ваю. Предлагает, видимо, мне посмотреть национальный минитеатр кукол. Я глазком, значит, наблюдаю за тем, что под занавесом твориться. Хождений у них мало. Друг с дружкой через стенки по картинкам с экрана разговаривают. Видно как кого-то увольняют, принимают, завлекают. А сзади меня тем време-нем раскрываются зеркальные двери. Видны огромные своды под потолками, как в церковном приходе.
Кругом фрески, полуарки. Ко мне вынырнула откуда-то смуглощёчка с го-лубой ленточкой через грудь, как у тамады, на свадьбе. Писано не по-деревенски, без ошибок, но непонятными знаками. Но я почему-то свободно читаю: «Межнациональное подразделение по найму толковых работников». На ухо напевает тихонько куплеты, как переживает, под старинную инструменту. Из песни понял, что приглашают к сотрудничеству.
Вдруг прямо передо мной спускается хрустально чистая будка, вымощенная из прозрачных денежных знаков. Это я сразу догадался, что тут находится ми-ровой денежный фонд. В нём люди наполовину чужого происхождения и веро-исповедания. Есть казаки, ага…У стен – сундуки тонкой выделки метеоритового цвета. Докладываю, будто высокому собранию, которое стоит на хорах. Знаете, наверное, как певчие в храме. Только эти высоко над головой, почти под сводами.
 Кто-то просматривает мою хозяйственную работу по толстой книге. Листы её тонкие, но показывает каждый из них своё кино. По лицам читаю, что те входят в моё положение. А я бью челом. Ко мне подкатывается на расстоянии длины домашней скамейки ларь с самооткрывающейся крышкой. Из него, как из зерновеялки, сыпятся, пощёлкивая и ломаясь в поясе, деньги разного калибра. Я их собираю, собираю в простынь, валюсь индоль с ног, как собираю. А с другого входа в зелёных огоньках кабинет фонда международной службы с хо-зяйственным инвентарём и дорогими машинами уже вызывает меня по имени. Не по прозвищу, не то, что у нас.
 Мне тут же оказывают помощь два джентльмена, примерно моего возраста, и это почему-то вызывает доверие. Один говорит на нашем языке, другой на чужом, но распространённом в мире. Оба при бабочках и белых перчаточках. Надевают на голову корону из радиодатчиков. Объясняют, чтобы лучше основ-ные условия устойчивости хозяйства запоминал.
А за соседней прозрачной стенкой вижу, как кого-то секут, только не розга-ми, а прорабатывают словами до страшной икоты и приговаривают: «Не воруй, паразит! Учись лучше, учись лучше!» Тут я ойкнул во сне, проснулся и не пой-му: чего это я шарю руками по стене. Как угорелый и есть угорелый.
Он распрямил спину и подзавелся, едва сдерживая набежавшую волну мыс-ли.
- Труд золоторукого мыслителя, я полагаю, должен стать более повсемест-ным, а человек превратиться в активного деятеля и терпеливого мыслителя. Накопленный и упорядоченный труд тысяч подвижников, которые идут в ногу со временем, окажется в руках каждого и станет богатством ума и сердца лич-ности. К этому мы идём. Впереди пока много работы, и она нам по плечу.
А вы непременно станете какой-нибудь королевой и - на коне. Я так и знал, что спросите об этом. Другие тоже интересуются. А интерес, он, милая голова, так и подталкивает человека, так и подталкивает. Чать, у Крыслова бы спросила об этом. Он голова.
- Мы и ему скучать не даём. Вы мне столько наговорили, всю ночь не ус-нуть.
- Вы глядите на все работы в связке проблем, через основные предложения, которые идут от работника до вашего заместителя. Мотрите, чтоб на первых порах внедрения новинки помогала попутная коммерческая идея, которая бы подпитывала предложение. А то с деньгами намучаетесь, - сопереживал Васёк.
- У нас, примерно, так и есть. Работаем на паях, по принципу народного предприятия. Всё в долевой собственности. Искусство  увлечения людей за со-бой только хромает. Сноровки маловато. Полноты данных нет по внедрению мысли в практику. Она есть, но не больно доступна для применения.
- Ценные бумаги внутри организации используете?
- Да-а. И в акционерном, и оборотном капитале участвуем вместе.
- Низом, пусть так и идёт. Чем прозрачнее идёт увязка, сладка с людьми, тем светлее жить. Поглядывайте изредка, чтоб до чепушины дело не дошло, как сейчас. А то один малыш помогает отцу записку любовницы спрятать и спра-шивает: «Папань, а сколько ты у неё на секретной работе состоишь? Ты – агент. По-моему, это очень мужественно. Если мамке рассказать об этом, наверное, ей приятно бы стало за тебя, как ты думаешь?»
Булызина повеселела и легонько улыбнулась, удаляясь и покачиваясь от хмелинки споров-расспросов на устатых каблуках.
…Все толще, все завиднее письма… глыбы мыслей под небом вселенной. На стол, это тоже на стол. С шуткой, разговором, задором бегают пальцы в ор-ганизациях по горкам распечатанных предложений с мест. Как сейчас, вертится у нее перед глазами: работники хотят, чтоб были от государыни еще сообщения о свободных нишах на рынке.
 Так значительно легче втянуться новичкам в дело. Опыт хороший просят, чтобы распространяли побольше о людях труда. Письма предлагают, требуют, сперва спокойно, потом на тонах – аж зёву до небес. И никто из писавших и чи-тавших не думал о потерянном времени на их размышления, которое несётся, кажется, со скоростью света, срывая нервы, вытягивая лица. Но ответы от госу-дарыни не возвертались делом. Она все чего-то медлила, выжидала. Дело от этого обертывалось упущенной возможностью. Свою голову всем не приме-ришь, как говорится…
На рабочих местах у самих пишущих жарко, хотя и стоят не у горна. Гул, поволока от споров и гнева – улыбки достаются только соседу по операции. Мысли где-то под звездами, а дело на земле, за приборами и техникой. Нынче идет принятие решения о наборе новичков, сокращении работников. Сколько набрать, под какие работы вперед, на какое оборудование сперва ставить чело-века – никак не договорятся, битые часы валерьянку глотают, кто здоровьем послабже.
Неожиданно в шепоте родилось решение… Треснул горлом голос и, подня-тый гулом над головами, стал оживать. Вслед за предложением грохнула реп-лика, за ней вторая откуда-то глухо, как из-под стола. Дух перевели, и голоса посеклись, поутешились, будто их решение всенародно поддержала страна.
Но стены еще гудели, тонули в глубоком гуле – казалось, вот-вот треснут от споров и вздоров. За молодыми погодками смерть заглядывала прямо на собра-ния. Не одна черная косынка, перехватившая растрепанную голову, проносилась потом начальским коридором, моля о проводах в последний путь. Ходили с поджатыми губами. Умоляли, валялись в ногах, хлебнувшие обжигающей рыночной ласки.
Все были молодые, пришли на работу, чтобы содержать семью и зарабаты-вать, но никто не думал внезапно умирать. В коридорах, за столами и речами отдавали коллеги трудную работяцкую жизнь в лапы смерти. Кто-то пропадал в заложниках банд, кто-то просто под пулей или случайной машиной, гибли за тех, кто остался кормиться в семье и воспитывать грудное поколение.
По зданиям и закоулкам, лесам и полесьям, денно и нощно по стране, по всему миру – всюду останки борьбы людей за жизнь и процветание нации. Нет, не оттаяли еще человеческие души, не отошли их сердца от тьмы и обмана. Не потекли еще кровавые реки слез по круты берега. Жива еще смертная сила. И выпала завидная доля нам ее побороть!
                ***
К полудню, когда народ рассосался, Позевайкин, за ним Пташечка легонько, ножка в ножку ступали, будто болотом, пробирались вдоль бетонного забора с коваными железными воротами. Шли лишний раз убедиться: где, что не так. Подделать не требовалось ли кое-чего, заменить, а то и просто поддержать ду-хом подшефный коллектив.
Беспокойная мысль их гнала из насиженных кабинетов в гости к хозяйству. Тут, вне стен фирмы «Бездумные отчи», на съёмной территории проходил от-борочный тур на головные должности. Поводом на этот раз для проверки пар-тийными и хозяйственными органами предприятия Булызиной стала слабая от-дача потраченных денег на производство. Комиссия в составе Пташечки и По-зевайкина решили принять участие в отборе будущих работников, чтобы пона-блюдать ситуацию изнутри, сначала на одном участке, потом на другом.
Видимо, часть проблем упиралась в самого человека, его характер, сметку, сноровку. Пташечка только сейчас заметила, что в вопросниках очень много компьютерной краски осталось. Некоторые буквы, как пауки жирные, заплыли кляксами. Она нашла подходящие листки и положила их стопочкой сверху, чтоб не так в глаза бросалась ужасно выполненная работа.
Их встретили, угостили чаем на старорусский манер из жёлтых самоваров, которые в специально отведённой комнатке пыхтели на угольно-древесной за-кваске, отпугивая назойливых мух. Сюда же, в чайную, стекались в картонных коробочках тесты для претендентов на должности и сами испытуемые. Опы-лённые компьютерной краской, тесты казались пёстрыми и содержали в себе задачки экзаменационного характера.
 Тут были вопросы о человеческих культурных и деловых качествах в лю-дях. Тесты на психологическую совместимость людей в команде. По стилю и опыту руководства в рамках главной идеи организации. Ответы оценивались комиссией по пятибалльной шкале. Особую колонку занимали характеристики будущего работника на соответствие практического опыта и будущей должно-сти с учётом разносторонних способностей, которые, как предполагалось, он разовьёт в дальнейшем.
Рассматривалась готовность человека к нагрузкам в чрезвычайных ситуаци-ях. Передовые предложения находились в отдельной папке с рецензиями и ре-зультатами испытаний. Важное место отводилось кругу лиц, рекомендовавших работника.
Пташечка небрежно держала анкету между пальцами, как сигарету, и мор-щилась. В выводах специалиста и представителя общественной организации она записала: «Имеет собственное мнение. Положительно воспринимает дельные советы  со стороны, но не товарищей». Этого было достаточно, чтобы пре-тенденту отказать в должности и навести критику на кадровые службы. Сквозь замочную скважину было видно, как та ставит размашистым жирным почерком свой автограф на пропитавшемся от ладошек влагой листе.
Один соискатель дождался, пока Позевайкин выйдет подымить, и заскочил в помещение. Стал просить, умолять дать ему положительный отзыв до того, как его анкета ляжет к генеральному на стол. Клялся, что до беспамятства любит кадровую работу, и что у него за душой чёрт ночевал: ни копья нет, чтобы нормально поесть. Если его не возьмут и на этот раз на работу, грозил пове-ситься, а виновных в этом обязательно назовёт в предсмертной записке.
 Но закалённая в жизненных переделках женщина и не такое видела в жизни, чтобы вот так, за здорово живёшь, идти на поводу у какого-нибудь лунатика или маньяка. Этого она уже точно не потерпит. Она бы могла пронзить его сердце одной наведённой стрелкой зло собранной брови, будь он её ухажером. Одним жестом указать на место, но этого сделать не успела и досадно мучилась, что многое нехорошее в её характере повторяется ещё с молодости, ещё живо. И вышло опять не по её сценарию, а, как всегда, хуже некуда.
Она тяжело подняла  глаза, тупо посмотрела на смазанный ствол оружия перед её лицом, и так же тупо поставила подпись, пройдясь тощей бороздкой пера по бумаге. Внезапно дверь отворилась, и вошёл Позевайкин. Она предло-жила ему быстрее расписаться. Позевайкин, замешкавшись, оценил обстановку и нашёл выход после того, как поставил подпись в графе члена комиссии.
 Он бросился под ноги соискателю работы и свалил его на пол. В ответ раз-дался щелчок, но выстрела не последовало. Есаул Позевайкин перехватил у стрелявшего пистолет и перевел дыхание. Оружие оказалось ненастоящее.
Он, не теряя ни минуты, крутил руки неожиданному визитёру. Только но-венький брючной ремень, мало приспособленный для такого ответственного дела, поскрипывал на запястьях нарушителя спокойствия, и он радостно поду-мал: «как хорошо, что вчера справил, наконец, себе добрый ремень», и вызвал милицию. Получилось что-то в виде маленького героизма в глазах женщины. Но он так ему был необходим.
- Надо же, - возмущался он, - потирая руки от радости в глазах Пташечки, - оказывается и должность бывает дороже жизни. - И поглядел счастливо ещё раз в её сторону.
- А бывает, когда смысл жизни дороже должности,- ответил спокойнее за-держанный.
Позевайкин, не найдя, что сразу ответить, покачал прежде головой:
- Ты шпингалет, потому тебя не спрашивают. Вот ты кто после этого. И должность твоя тюремная.
За дверью, заслышав возню, один из соискателей снова приоткрыл дверь.
- Ну, как?
- Что как? Один связанный лежит. Должность принять, скорее всего, за ре-шёткой готовится.  А больше ничего особенного не видно. Кажись, у неё даже губнушка не смазана. Думаю, навряд ли они сейчас там целовались. Как гово-рится, третий лишний оказался. Да-а, жарковато нам сегодня придётся! – сменив товарища, припал к замочному отверстию другой соискатель.
Пригласив скрозь дверь следующего, отворила створку и разбила смотря-щему бровь. Кривая улыбка венчала их лица.
                XXIX
Глухой ночью, когда гаснет в городских домах огонь, под окном седьмого этажа, поражая молодым задором, переживала чьи-то жизненные повороты хо-рошо отстроенная гитара. Ворошили судьбу, несмело признавались в чувствах её высокие лады. Растекались по двору молодые голоса, и стлалась игра, и стлалась музыка, и песня плыла, и уносила их огонёк к далёким волжским бере-гам. И Анне казалось, что всем этим раздопольем души правит она ещё с далё-кого выпускного бала, что её слушают и помнят, раз приходят горланить под окнами. И что именно эта - её настоящая жизнь, и никакая другая… Просто нужно молиться и ждать своего счастья, и сердечная боль обязательно отсту-пит. А гитара всё звала… всё стонала:
                Я приду, и обнимемся крепко,
                Пусть на вахте опять тяжело.
                Но а сердце моё уж окрепло,
                На седьмом этаже что зажглось…
Она накрыла поглубже одеялом Петра, выглянула в окно и, ложась, пере-крестилась. Жизнь ей виделась сквозь песню. Только ломаная нить тревоги складкой пролегла поперёк высокого лба. Сколько ласки, робости было в косых бровях и неизрасходованной нежности под тугими ресницами! Но всякая лирика была под окном, а проза жизни здесь, под одеялом - и мирно посапывала. Анне ли теперь-то, в её положении, переживать по минувшим годкам?! Да и не по возрасту как-то… «Ночных жеребцов ко мне не привязывают, а положение, пусть сожительницы, оно обязывает…».
И отшивала она своих ухажёров, узнавших об их трениях в семье, пачками и штабелями, и по одному. Ухлёстывать пытались везде: на улице, в поезде, в магазине… Многим вовсе не любовь этой женщины была дорога, а внимание, накоротко посланное из-под длинных ресниц. На потешных вечеринках и меж-дусобойчиках с писком вертели паркет каблучки, модные носочки чищенных до блеска туфлей ухажёров. И все они постигали мир для Анны в движении ла-тиноамериканского, венского или маньчжурского танца.
Наперебой тянулись к ней богатого достатка ладошки, готовые в любой мо-мент подцепить своего соперника на кулаки, поведи она себя с намёком, чуточ-ку по-другому. Но теперь это была другая Анна. Совсем не та, доступная лю-бым ветрам-фиалочкам на пруду. Так что, попробуй, сунься! За ней не заржаве-ет. А пустить дробью каблучок – так сам Бог велел.
- Кому я люба, так переплюньте, если можете… В моём кругу места хватит всем – тем, кто мил, и тем, кто рожей не вышел… Сердца у всех, слыхала, больно зажигательные становятся, а вихляются, как кривое веретено, прости Господи! – под гогот и пересмешки вычувеливала она.
Многим по сердцу оказался её горячий нрав, поэтому так и привязались к её дому. Устраивали у подъезда вечеринки, выманивая дорогую по сердцу под-ружку разделить с ними потехи.
На другой день соседка Изерга с глазу на глаз выговаривала ей:
- Раньше молодежь здравствовалась в подъезде, теперь по ночам пиво глох-тит… один сабантуй под окнами. Вы до кох пор будете приваживать эту банду? Людям, милушки, утром на работу, а они в свистульки всю ночь трындят, аж струны лопаются. Ходите пред ними, как ломаный грош, из себя кого-то корчи-те, будто мы вас не знаем. Из-за тебя вот и пропивается весь дом. В туалет схо-дишь, и то не так слышно, как эти ваши выкрутасы под окнами.
Все скамейки поизрезали. Железная дверь в аршинных следах от обуви, даже на подъездном козырьке свои ножищи понаставили. Гражданы на работы выходют, а ухожеры напорются и похрапывают вповалку на лавочке. Как вы-родки. Не смеются, не-ет, а рычат по-звериному. Звериницу тут устроили. Че-ловеков из вас не выйдет, нет. Вот такая кукла получается. Орут чёрт-ье что… Не возьмёте себя в руки, в администрацию схожу. Прямо-то дело. Только одна толпа свалит, вторая на смену прётся, как на хорошей вахте.
 - Я им что – владычица святая? чужие грехи замывать… или мать родная? Закрой свою поддувалу и не сифонь. Я баба конфликтная. Со мной лучше не схлёстывайся. В мою жизнь посторонним вход заказан. И тебе молчать велю! А к моей двери ноги больше не накладывай, сплетовка!- кроме как через озлобку, другого пути спасения от наседавшей старой соседки Анна для себя не видела, да и не искала. - Квартиру зальют, во дворе набезобразничают – Анька всегда крайняя. Во всём виновата. Вон милиция-то, звони!
Соседка, покачивая с досады головой, на прощанье жмякнула подъездной дверью. Железным рёвом ответили сердитые петли.
После стычки с соседкой Анна ходила в церковь и под иконой Николая Угодника выжимала ресницами слезинку, молясь о всепрощении. Она даже предложила попу взять её в прислужницы церковного собора, чтобы подольше в нём находиться, но получила вежливый отказ. Пётр узнал в тот же день об этом, но лишних разговоров с Анной затевать не стал. А про себя отметил: «А ведь на редкость многим доступная досталась мне, кралёнка-то…». Однако лю-бые размышления о ней ещё больше притягивали его к Анне. И ничего с этим поделать не мог.
На работе часто делал перерывы, ходил по комнате, зажав между пальцами ручку, помахивал её концом, выстукивал по крышке стола навеянную мелодию, вздыхал, прислушиваясь к пересвисту в лёгких, с досадой плюхался в кресло и уходил с головой в бумаги… До глубоких потёмок засиживался в кабинете. А стоило отшуметь игривыми метёлками ветле по карнизам его приземистой кон-торы, он шёл домой и жаловался Анне: «Скребут тебе ветками по стенкам… как кошки на душе», - стараясь править на нейтральные темы, чтобы не оправ-дываться, почему опять задержался…
- Поговорил бы со мной, Петро.
- Вот я тебе и рассказываю поэтому… - кроме поддержания формы разгово-ра, ничего не мог придумать усевшийся на диван Петр.
Анна прошарила каждую волосинку на его голове, присаживаясь к нему на своём стуле, словно пыталась распознать незнакомые закоулки ещё роднивших мыслей. Так было почти каждый раз после натянутых отношений. Проверяла негласно: всё ли в порядке с ним за время его отсутствия? Не переменился ли к ней в отношениях?
Дареный образок на длинной цепи несколько скрадывал её когда-то высокую грудь. А брошенные тени от чёлки волос, слились вровень с набежавшими морщинками около глубоко спрятанных глаз. Постновато, по-монашьи как-то выглядели сейчас обхоженные уличным ветром её щёки. И если бы не лукавин-ка в глазах, можно было подумать, что никогда не было в её душе ни весны, ни предвесенья...
- Покалякать хочешь… - Петро вдруг почувствовал себя несколько обязан-ным, и погладил себе предплечье. Анна, стыдясь, задёрнула угольник с иконами занавеской и опустилась на диван. До срамоты сморщился на её коленях ха-лат…
- Как на работе?
- Да потихоньку на работе. Дырки латаем в хозяйствах. А надо бы к нему по сверочному плану, ладком подходить, охватя все углы и зигзаги. А если в ми-ровом масштабе взять, то борьба с бедностью делом времени стала. Вот пре-одолеем четыре бугра, скажем, регионы подправим с законами, муниципалитеты доведем до ума, на уровне страны немножко все повзрослеем, с мировыми, более развитыми рамками спаяемся в этом вопросе, тогда и задышит трудовой человек всем телом.
 А то получается: на уровне государыни объявили, как жить небольшим хо-зяйствам, а ни земли, ни старых помещений под конторы не дали. Государыня больше отсылает к муниципалам. Те кое-что отдают в аренду, но своим, тем кто подпольно им дань платить станет, а в регионах говорят, что вообще со строи-тельством помещений плохо. Вроде того, центр денег не дает на это. А центр жалуется, что нефть у него не особо идет, мол, пусть частники с иностранцами сами договариваются о совместных делах. Не государынево это дело. Слуху об этих иностранцев нет. Где его в деревне прослышишь? Поэтому их с огнем не найдешь и на аркане нескоро затянешь на наши хозяйства, чтобы вкладывались. Заглавного плана нет по этому бизнесу. Поэтому пока всё вразброд…
- Обо мне не вспоминал?
- Как белка в колесе… С тобой, чать, и дома наговоримся.
- Одно дело наговориться, совсем другое – о любоньке вспоминать.
У Петра даже кончики ушей сделались клюквенными, пока ответ искал.
- Ну, вот опять по пустякам заставляешь меня болтать, больно охота,- упря-мился он.
- Нравится хоть работа-то?
- Всякое бывает. А спросить-то чего хотела? – выведывал суть предстоящей беседы Петро.
- Да уж спрошу: всему своё время, как говорится.
Всякая обронённая мелочь, скорее всего, будет разобрана с подружкой по кусочкам. С учётом этих кусочков, собранных по своему усмотрению подруж-ками, и будет потом складываться жёсткость предстоящих бесед и поступков. А этой крайности Петро как раз не хотел. Чуть что не по-бабьему скажешь, потом за телевизором или при гостях тебя обязательно найдёт какая-нибудь сплетня. Оплёвывайся потом, да смотри, кому в глаз не попади!
 «С ними всегда так: поделишься искренне, а обернётся невостребованным фарсом. Истинный смысл у них, как в нашем хозяйстве, носит смешанный ха-рактер, такой, с политическим грибком, что ли». Вот за что больше всего пере-живал всякий раз Петро, когда разговоры начинали приобретать чересчур от-кровенный характер. Анна же о мучительных мыслях Петра даже не догадыва-лась.
- Давай об этом в более подходящее время поговорим. А то усталость с ног валит…- увильнул Петро. Такой подход у здешних обитателей был чересчур распространённым явлением, и он воспользовался им.
- Ну, вот, а ещё сильным полом называетесь. Так, это я просто спросила… поболтать не с кем. Подружка вчера что-то в церковь не пришла, - не любившая оправдываться Анна пыталась тянуть разговор, не собираясь отходить. Но на сей раз ей пришлось уступить.
Когда Анна гремела уже тарелками на кухне, Петро подумал: «И вообще, какая разница: кто и что обо мне думает? Пью, ем свое. По чужим не таскаюсь. Баба, конечно, она не совсем путёвая, да ведь идеалов-то не бывает. Всё при-чешется, притрётся. Главное, было бы дело общее и страстное. Правды в чело-веке побольше - и дело обязательно сладится.
Конечно, об этом сейчас, в неподготовленную минуту сразу не объяснишь: что, да почему… и не всё, как у людей, пока получается. Со временем… Сухо-вато, конечно, я с этим женским полом подчас обхожусь. И с Анной давеча так… Понимаю, а сказать ей об этом боюсь. Как обух и обух, вся стала какая-то непрошибаемая».
Однако Анна была не из таких, которые из-за всяких недомолвок становятся злопамятными, а при возможности отыгрываются на нервах. Ей просто нрави-лось дело, которым Петро занимался, хотя внешне это выглядело иначе. В по-следнее время она старалась ему не докучать. А Пётр носился с идеей построе-ния новых небольших хозяйств с единым правлением, где обязательно присут-ствовала бы специальная база хозяйственных новостей.
У многих такой идеи не было. Люди мало доверяли разным партиям и бла-годетелям народа, хотя и сами на этот счёт мало что делали. Но и не заниматься доведением до ума этого хозяйства было нельзя, иначе бы всё пошло на само-тёк. И несмотря на какие-то семейно-бытовые шероховатости, она другого че-ловека не могла и представить возле себя.
С Петром она больше не чувствовала себя грешницей. А кто сегодня не грешен? Смешно и подумать. К тому же её увлечение церковью Петра вовсе не тяготило. Больше успокаивала надежда на то, что, возможно, остепенится. А то после потери ребёнка её как-то потянуло вразнос.
Из океана мыслей, из океана чувств, полыхнувших вдруг в нем, выросла душа, голая, по-мужичьи и неприкрытая душа. Подъеденный непогодами лет и забот, выбился волос и зыбился на высоченном лбу. Только с бабой не научился вываживаться.
- Нет пока у нас никакой упрощенки займов для мелких хозяев, не ведут ра-бот над ошибками банки; больше наживаются сами за счет мелкоты хозяйской, чем помогают ей. Поэтому и нет до сей поры полнокровой руки. Государыня, правда, в этом месте старается, но слабовато. Займы дают, а вот закабалиться к ним на годы никому не хочется, какой бы нужда ни была. Уж сами как-нибудь.
Утопнешь с головой в этих займах, как в дерьме, собаки не достанут, - иной раз поднимала Анна голову к высокой мысли. - В хозяйствах, да и у самих, черт не пропахал, что творится. Условия не ахти, комнатешки прокурены, стены го-лые, воздух тяжелый, как в подвале. Люди без высоких знаний. Откуда тогда, милая голова, добротному продукту быть? Совокупности всего, комплексности, как говорит Васек, не хватает.
Над тайнами наших надежд и чаяний – скуластые головы власти. Не чня нам, тенетам. Вздуют разом электрическую цепочку – и сразу хорошо видать. А мы народ темный, пока до всего дойдем да светлую жизню себе проложим… У Петюси, хотя и светло при кабинетах, а все кругом темноты много. Придешь, слышно только, как меж собой перекликаются, люди, как комары жужжат. Того и гляди - спину накусают…
Свежая лампа в темном углу, вздутая на момент отключения света, потре-скивала тонко, стреляла искорками глаз по разбросанным страничкам, как отве-ты на проявления времени рассыпала, которые, ради великой истории, остава-лось собрать  по столу.
С виду Петро был и сам не замухрыш: высок ростом, видный из себя мужик, из учёных золоторучек. В наше время это не так часто попадается. Он всегда при зарплате и любимом творческом деле. Поэтому Анна искала поддержки своим мыслям в уединении с таким человеком или с Богом посредством церкви, а не в уличных или празднично-настроенных балаганах. К тому же Петро человек не бездушный в деле обустройства и поддержки коллективов. Вот только немножко лысоват да староват он для неё. Подружки иногда и родители глаза колют.
 Но за свои прожитые годы она убедилась, что возрастная разница вовсе не препятствие счастливой жизни. Правда, висела у него на правом ухе большая коричневая родинка, как женская серьга из камня. Удалять которую ему по он-кологическим причинам врачи не советовали. Но к его недостаткам Анна давно привыкла и старалась их не замечать, дети – дело ещё наживное. Было бы здо-ровье.
Перед сном она снова прильнула к Петру с разговором о работе. Ей очень хотелось узнать: встречался ли он с Васьком по поводу внедрения его програм-мы в государственные сферы?
- Так только… по телефону разговаривали…
- И что он сказал?
- А то, что и сам знаю: без передовых разработок по управке с коллективами не будет и новой страны. Шутка ли дело: всё начальство перетревожить?! С этим всегда у нас хромало…- дальше его чувства неудержимо неслись куда-то по неохватным просторам мысли о будущем. Оттого глаза зажглись ревностью и подвижностью, будто утренние светлячки заиграли на свету лампы-ночнушки…- Какие губы у тебя красивые,- спохватился Петро, едва придержи-вая себя из выбившегося тона.
- Давно бы так,- в этот момент простое человеческое тепло ей оказалось ближе, чем его скопившиеся неспокойства по работе, и она притянула его голо-ву к своей, на подушку.
Когда Петро оставил её полные ещё власти губы, она лежала с открытым ртом, откинув голову. Всё ещё находилась в состоянии опьянения от поцелуя с беспорядочно ищущимися губами и глубоко дышала. Глаза её застыли где-то на потолке. Затем она вытянула ладошки, будто опять клича Петра, - простонала: «…ух-ха-а…».
- Дуруешь, что ли, потихоньку? – прервал её в неженке Петро.
- Представляешь: даже спать расхотелось…- и это был единственный, как ей казалось, жест, чтобы дать понять, как всё хорошо и всяческие разговоры излишни…
- Чего проще: встань на уши да пройдись. - Петро знал, что смена настрое-ния в этот момент – лучший дурман для укрощения взбунтовавшихся чувств Анны.
- Вот чудик! Что же тут крамольного? Я, может, первый раз в жизни родную теплыночку почувствовала. И, слава Богу, поняла это. А ты сразу – на рога.
Петро неохотно выслушал, подумал, разглядывая полнеющие тени возле губ от убывающего света настольной лампы: «А, кажись, не так уж и плохи наши семейные дела…  я из-за неё, сатанюжки, всю душу изорвал… думал – уживёмся ли?»
- Ты меня любишь, Петенька? аюшки?
- Отстань же, ну! со своими бабьими вопросами,- чертил пальцем по окрай-кам её растопившихся губ Петро.



               
                ЧАСТЬ II
                I
 Всего повидала за свои семьдесят девять необыкновенных лет старуха. У всех поодинакову выжимал ветер солёную слезу.
Туго пришлось после смерти родителей и детей. Она больше глядела не в зеркало, а в мёртвую степь и умершую гору мазарок, когда истухали зори.
И пережитое сушило горло. И проваливался голос. И путалось сознание – оно роилось где-то в облаках чёрно-опостылых раздумок, а не на земле. И толь-ко глаза горели светло, как у невесты, в истончённом морщинками почерке лет.
- Война, что ли, пришла? – спросит себя какой-нибудь заблудший в эти края прохожий. – А есть ли беженцы тогда?
А беженцев и не видать. И собаки вместо них стаями обирают застоялые дворы. Не разрушены мосты и дороги, опорные пункты и дома. И жалости нет ни у кого в глазах. И ласки.
Тихо и мирно кипят народом магазины и рынки… Черно-чубатая голова с телевизора всё также просит пожертвования у народа для больных, стариков и детей.
И государство всё так же отмалчивается, как везде.
- Но ведь оно должно оберегать людей от такого срама и попрошайничества, и помогать им. Но и к такому отношению, видимо, люди привыкли с детства.
И детки чужие… И платок у некоторых съехал на глаза. И прохожим загля-дывают в рот. И чего они хотят? Непонятно: просто хотят жить и быть вместе. Но почему идут, мечутся, смеются? И всё скоро перерастает в объятия, поцелуи с потасовками прямо посреди улицы. 
Уже слыхать стоны, ругань, окрики, посвисты… И капли пота с подплывшей слюной и кровью смачивают пыльный асфальт. И машина идёт, заливает тротуар и проезжую часть водой. Но и она не сможет смыть старых привычек, горя, охватившее распаренные лица…
Все и во всём ищут новенького. Все ищут перемен.
И старые, и молодые в помусоленной и яркой одёжке мученически кормятся неподалёку по дворам вместе с кошками, голубями и собаками прямо у мусор-ных баков.
И шум, и гам, и подбродившие запахи, хамство и песни тянутся в самый ко-нец улиц и переулков. И, кажется, сбились люди с привычного ритма. И не ско-ро соберут они в себе свежие и передовые силы, и передадут свой опыт моло-дым.
А в необыкновенно-колючих и жестких до боли переживаниях человека растеплится вдруг необычное доброе чувство. И станет биться оно, как завзятый боец, совершая порой мыслимые и немыслимые поступки, заражая членов команды бесподобным примером мужества и новаторства.
Во имя переплавки сознания и поведения – иначе смерть!
И он знает, и каждый, что бьётся за личные и профессиональные навыки в себе. За идейные, информационные, денежные, материальные и технические подвижки в малом хозяйстве. За лучшие формы производства и передачи зна-ний.
Бьются за вызревшую в крепких спорах друг с другом работу с кадрами и прочную связь человека с организацией. За передовые идеи в каждом коллекти-ве! Бьются за немедленное разрешение глобальных противоречий и сохранение государства.
Это ли не возможный малый и упрямый рай, где в каждой клеточке натру-женного годами тела работника, вселяются и дышат передовые человеческие традиции по управлению коллективом и бизнесом?!
Под окнами домов и семей одно, а в семье бывает другое, но сотканное, как белый холст, из борьбы за жизнь.
Одна осталась у старушки утеха после похорон близких - положить остатнее время на дружбу с братом, чтобы не согнуться поодиночке раньше срока под жёстким гнётом болезней.
Доживать в одиночку страшно. Только память о дорогом и близком состав-ляла ей неразлучную компанию. Ведь никто слова доброго не обронит рядом ни в ясный день, ни чёрную ночь.
Ни одну копёшку седых волос нажила старуха с тех пор, прежде чем реши-лась на тощие деньги под Насерту к брату перебраться.
Край чужой, да всё не одна!
Насерта это немного восточнее Тирренского моря. Чуть ниже её малой ро-дины, если по карте глядеть.
- Должно быть, там теплее…
Конечно, если не по карте, а по глазам братца угадать.  Только настоящей родиной она называла Волгу. Её задушевно-тенистый край со штормовыми ветрами. Старушка дышала над ним, когда вянут закаты, и когда не спится по ночам.
Дышала над ним по открыткам и снимкам…
Когда-то давно помогла её мать выжить русскому в лазарете. А в итоге на-жила с ним дочь Кельму. Старушка Кельма, в отличие от своего девяностолет-него брата – Элио Кальвино, атеистка и любознайка. И потому она не раз попа-дала в крайние ситуации.
Что ж, каждый по-своему по кустатой судьбе пробирается.
Иной раз представит Кальвино: цепляется за голые пяты, и тянет назад, словно силком, как ежевичник, колкий липучий повитель жизни. И на спутан-ном клочке заросли сладкий плод ни за что не пропустить, но и покинуть эту яжевичню покажется смертью.
Тяжела будничная и бесконечно тянущаяся стариковская жизнь. Многое в ней безызвестного в погоне за передовы, грандиозным. Многое кажется, как в лабиринте с водой, где можно заблудиться и утонуть.
И так бывает.
А в судьбе – ни жены, ни детей, никого. Почему? А всех горе соскребло, бо-лезни. А сам с горстью таблеток – хиной и полынной горечью войны они отда-ют.
И везде бьются, стреляют, гибнут от боли. И рвётся опять жизнь. И ложатся под ударами смертные; головами ложатся по разные стороны – старые впере-мешку с малыми; кто как, невпопад.
И хорошо, что в землю…  И снова поминутно - ужас, вой, нервы… И для чего всё это? Страданья, муки, смерти, ради веры… солнца и доброй жизни?
Может, так и должно…
В мучающей яви старику мерещилось: «Элио Кальвино - это второе имя и фамилия мои». Их в документах он не признавал. Как выпьет, брал его юноше-ский азарт, он стучал сухой трясущейся кулачиной в грудь и говорил, затягивая слова, налитые дурковатой болью, что он знатного происхождения, а не тенета какая, и его вообще-то зовут не как-нибудь там, по собачьи… а Фёдор Седов, русский казак.
Вот кто он такой!
В революцию отец с сыном глубокой луной вдоль заспанной реки бежали с Волги, боясь преследований. Но саму идею новой, свободной жизни всё же одобряли, как последнюю милость. Красную звезду, подавленный страхом за новую власть, носил во весь лоб на буденовке его отец до самой смерти. А по-сле смерти отца стал донашивать по большим божественным праздникам сын, Элио Кальвино.
Обучение он прошёл за границей в военной школе под мужалую горечь туго сдвоенных губ. Был сдержан. Зато вне строя материл всех и вся, как хороший сапожник. Только белки глаз багровели под белоснежной кепкой.
Зато по военной выучке зашёл за порог навыков своих командиров. Хорошо держался в седле. Он казался вросшим в него, когда заглядывались на всадника начальство и девки из-под кустарниковых уст бузины.
Из-за этого живущие неподалёку казаки, под раздерганный ветерком тума-нец, нарекли его про меж себя старшим казачьим вахмистром. По армейски – старшим прапорщиком, или помощником командира. Однако жарко постучали пальцем: без надлежащей организации и несения при ней боевой тяготы, на-стоящее казачье звание, мол, дать не уполномочены. «А прозвище – нате, по-жалуйста. Носи да не стаптывай, как говорится!»
Они трещали и щёлкали ему вслед языками, выказывая прохожим от табака со ржавками зубы так, что на вой срывались собаки.
Старуха же на старости лет наяривала вовсю по узлам и межинкам просё-лочных дорог в укороченной юбке «колокольчик», тонко вязанной кофте на ле-бяжьем пуху и с ловко перехваченным блестящим кольцом в талии.
Вот и весь её блудный наряд.
В одночасье натешится беготней по хозяйству, упрётся текуче-огнистыми глазами в лавку с молодыми, и назревшие вены на ногах, будто задымятся у неё рядом с росинками дождя.
Острый нос в надорванных нитках морщин, а её глубокий и свежий голос тотчас отзвонит колокольцем и, подтаяв, затеряется где-то в уголках её боль-шой нераскрытой натуры.
- Погожим обещает быть утро: он как закат заалелся..! – раскланяется в не-види лиц, перед натурами тел, перед набитой лавкой живых глаз старуха.
И рассыпятся в хохоте голоса лавки с размывающей сердце радостью:
- Должно быть, по-го-о-жим..!
Старика Элио Кальвино время от времени донимали скрытные люди. Так казалось в жгучей до страсти догадке старухи. Души в её глазах сразу мельчали, как только те садились за чай или за что-то покрепче.
Они, по-видимому, не могли забыть о его военных навыках. Они поигрывали перед ним черновато-кроткими мышиными глазками, далёкими от ясного, прямого затянутого взгляда.
Они старались перенять его опыт да дело какое поручить попутно, если придётся. Затем душа в душу водили разговоры за его табачком. Как только их чужая нога со двора, то курицы или цыплёнка всегда не досчитывалась старуха.
Хотя по-военному ремеслу он мастак, зато по дому - ротозей. Как зачнёт бо-гато свою речь под душистый качающийся дымок, тащи из дома, хоть самого: он и в ус се6е не возьмёт.
Однако слепо верил в учение набожной организации. Даже рамки у божниц костлявыми руками выстрогал, дыша над каждой стружкой смолью дощечки. И тут же на готовой рамке иконцы гвоздики правил, чтобы время не терять на по-иски подходящей оснастки.
А от божьих правил отступать не привык ни в какую. Разве, когда выпьет, виноватился: такую зорьку выламывал, что с ног на голову божьи писания ста-вил, толкуя их на свой ладок. Божественное вежливо предпочитал личному. Ко-гда, конечно, старуха не видит, то быстренько всё допускалось и наоборот.
И всё-таки ему бы не хотелось, чтобы кто-либо под растеплевшуюся хворо-стницу слов внезапно вмешивался в его набожное…
Провести группу с краденным товаром надёжной тропкой и не потерять пе-ред заказчиком лица - это не тоску отлить по военной выучке.
А как представит только: «и ясная зорька на росной траве, и сам при боевой охранке, и знакомые птички будят сон над головой, и доверчиво голос какой-нибудь завидной золушки зовет, ну, как в молодости… - так сердечко и затика-ет, так и зайдётся на печаль родной старушки голосок».
- До птичек ли и до золушек ему? Он при деле.
- Элио Кальвино понимал: в застойную непроглядь ночи товар по цепочке доставят уже без него. И чьи-то небольшие организации, возможно, и недруги отогреют округ доставленного им товара свои загунувшиеся от холода пальчи-ки.
И закрутится в лёгком танце чья-то новая молодая, чужая жизнь. И всё это без него?!
В нём будилась ревность.
Путь к исполнению поручения для Кальвино всегда начинался с человека. С теплого отношения к нему. С его линостно-ролевых качеств. С человека, де-лающего и мало говорящего за рюмкой-правдой. Даже тогда, когда невыпро-ставшаяся хмелинка бьёт в нос и развязывает язычок.
Служителям культа, застрявшим в старине божественных учений, он дове-рял больше, чем кому-либо. «Получится провести группу, чтобы ни один слу-хач из Интерпола не распознал, глядишь, немножко разговеемся, глядишь, на подарок сестрёнке что-то соображу», - под ломающимся взглядом служителя культа последний раз ходили его мысли по кругу.
А сколько слёз было пролито по этому поводу старухой Кельмой Айолой в подушку! А сколько раз вгорячках от старухиных слов бил об пол только что обзаведшуюся огоньком цигарку, а вместе с ней тушил свой пыл под ошметком сапожка! И тусклый свет от иконок под потолком казался серебряно-чистым и новым. И как-то совсем по-младенчески после этого, виновато блестели глаза.
Уговоры старухи не действовали на старика. Не мог старик просто так отка-заться от предложения служителей культа.
Больше всего в безрадостные минуты любил слушать запись гармошки с Волги-родины-реки. И слышались ему непременно диковинные и далекие голо-са петухов-огоньков, зазывающих округу, будто на всенощное пение.
Накинет громче музыку и прибавляется. Покуда старухин гнев перемрёт. И покуда, зацепившая за душу песнь не выдавит слезинку из глаз.
Слушает, наслушаться не может!.
Свернёт мокрую от слюны губу трубочкой и потянется носом к «динамику», будто июльские терпковато-смолистые запахи скошенных трав ловит. А у са-мого того и гляди, нога в кошачий черепок - свесившаяся с койки, упадёт.
Эх, сестрёнка!.. – вздрогнет он головой. И голос опять пропадёт. К столу не допросишься.
А песни с Волги любит слушать в мужском топике под стрекот птиц из рас-пахнутого окна. А бредит потом тихо, будто под шёпот плачущей берёзы. И под лёгкое постукивание скалки, когда сладкие пироги с калиной затевает старуха.
В такие райские минуты ему никто не мешал. Редко кому отказывал в просьбах. За колючкой слов лелеял добрую надежду.
И люди, вспоённые Волгой, слышали его душу!
Приходили, садились, лузгали семечки, топтали пол, и гадили сигаретой вне разума уголки стульев, и слова проворнее птиц летали с храпом и криком над их головами.
И тонуло в трескотне-пискотне и грохоте мужичьих голосов старухино сло-во. Тонуло и задыхалось в седой ржавчине дыма. И лишь немая нагота стару-хиных губ зависнет над говорильней и, пребодрясь, укажет собравшимся пуще служителей бога на закатный  их час.
Утром в дождливую склизь спустился старший казачий вахмистр Кальвино на остатнюю ступеньку крыльца. Увесистые холодные капли падали с крыши и разбивались вдребезги о его непокрытую голову. Он глянул под сарай, меж за-плаканных до черноты сох, поглядел на часы и прошёлся, как обычно, под на-вес, провожая хворостинкой на гнездо раскудахтавшуюся курицу.
За спиной повернулась вертушка запора, и букнула калитка.
- Слава Богу, дома.
- Слава Богу,- развернулся плечами к вошедшему старик.
- Вам зайти велят…- человек в чёрном капюшоне передал записку и ти-хонько удалился, обстукивая за калиткой ноги.
Было уже с четверть седьмого. Элио Кальвино топил в затяжке табачного зелья утренние мозги, коптя померкшую троицу звездочек на погоне рубахи, что смотрели на его плешивый затылок с высотки гвоздка. Он попыхивал труб-кой самосад вперемешку с табатцом из сухофруктов. Комната наполнялась крепчавым ароматом с перебивающими запахами мужского одеколона. Он ни-когда не забывал при заготовке курительного сырья освежить его какими-нибудь терпкими мужскими духами. Это, говорит, придавало табаку и человеку особую выдержку.
- Пф-фф… пф-ффу, - торопился затянуться поглубже Элио.
- Та-та-та… та-та-та,- в ответ, как на зло, стрекотала на старинной машинке Кельма.
Кха-кхы,- наконец оборвал молчание старик, поглядывая косо на старуху.
- И куда тебя только понесёт! Только подумай, садовая голова!- прохрипела Кельма. – Ай, молодой? Жить-то нам и без того ничего осталось…
- А ты почём знаешь, сколько отмерено? Бог, что ли? А деньги где возьмем на развод кур? У государыни проценты, тут другие… Товар вымирает весь… на что жить-то станем? «…не ходи… знамо дело… оно, кроме того, понимание меж людьми надо поддарживать»…
- Не хули Господа! Грех, - тревожилась она.
Старик отмахнулся от её слов, как от назойливой мухи, душась табачным дымком. – Сатана, и правда, какой крепкий,- досадовал Элио в промежутке ме-жду затяжками, спуская концы недовязанной рыболовной снасти.
После завтрака старика, как водится, морил сон и душил страшный храп.
- Дедушка, а, дед? перевернись на бочок, хрючишь, как порося.
Хрюкнет впросонках старик и, малость погодя, захрапит опять на всю ка-морку, а потом начнутся с кем-то выяснения отношений: «…я для вас и так на-вес золота… языки? знаю… и местность не раз хожена-перехожена… да и по-лицейских с участка знаю».
Вскоре смирилась Кельма с похождениями Элио. Уйдет, бывало и - по три, пять дней кряду носа не кажет старухе. А самой столько хотелось порассказать брату, повспоминать детство, родителей. Особенно о том, как артисткой хоте-лось стать, да жизнь куда-то по-другому повернула. Элио Кальвино как-то и сам заикнулся бросить к черту все эти услужения. Не молодой ведь: то спина ноет, спасу нет, то голова побаливает, прихваченная хандрозцем, то старуха приболеет. - Стала немного заговариваться, старая,- примечал Элио. – В стар-шую, покойницу, сестру, пошла. В сумасшедший дом вот поедешь у меня, - шутил он.
Этой ночью старуха полудремала, и ей было слышно, как промозглым ас-фальтом пропищали под окном с оттяжкой тормоза. За Кальвино снова пришли люди и без лишней церемонии стали забирать с собой.
- Дождался, нечистый дух! – пробудилась старуха, общипывая на нём паль-то и грозясь кулаком: - У-у! Куда ты в нём понесёшься? Кругом в пуху! И заго-дя не предупредил!
- Цыц у меня! - огрызнулся мягко старик и провалился в ночной проём две-ри.
Он ушёл, даже трубку не захватил на стуле и документов не взял. Прошло уже много времени, а его всё не было. Не один дождь отзвонил с той поры по водосточной трубе. И где только не искала своего братца старуха… Все ноги сбила, и знакомых обспросила, и больницы обзвонила. Только в полицию и в их организацию, где приходилось старику пропадать, не посмела обратиться за помощью. Пуще тюрьмы боялась стариковской матерной брани.
…Под колёсами его машины гнутся встревоженные травы, солоноватый пе-сок из-под крыльев летит с прелью сырой по обе стороны,  попадая на лица и выставляя наружу ломаный от протекторов покрышек след.
«Бывают дни, разбитый недосыпом в ночи рыскаешь, как хорёк, по чужим подворотням, балкам, лесам и болотам. Только шум за спиной выдаёт присут-ствие человека. А бывает, ног под собой не чуешь, голод морит в смерть, и пе-ресыхает горло. Кончается доверие спутникам и совести. Ищешь, куда бы голо-ву преклонить, спасаясь от прели, ливня или зноя. А то и от погони или случай-ного человека» - сам с собой рассуждает Элио.
- А на хвосте Интерпол , - кажется ему чей-то голос.
- Тогда, должно быть, и матёрый проводник, - будто отвечает он, строя из себя важно-звёздную птицу. Переставляет, как чужие, задохнувшиеся в потём-ках сапог ноги. И не сообразит сходу: в какую же сторону правиться теперь?..
Осторожно перебирает ногами Элио Кальвино. Осторожно оборванные ка-пельки пота, срываются с сырой головы. И дальше ведет группу гусиным ша-гом. И в рост не встает. Блукает ласточкой от укрытия и к укрытию. Опосля трогает тропку петлями на короткой ноге с перебежками и поворотами, как заяц по свежему снегу, почуяв опасность.
И уже ползет пластом, прижимая ухо к зачужалой земле. И вслушивается в эхо погони, напружив шею.
А глаза пасут каждый шорох, каждую хрупкую ветку в лесу и щупают глу-бину местности. А телом уже ползут колючие мурашки, озноб.
По-старинке карандашом и линейкой низины и высоты щупает, помогая мысли подавленными до жадности губами. Подтравливает географическим градусом условные опорные пункты, вытянутые в извилистый и нарядный бабий поясок. И, кажется, некоторые из них расшиты шелковистым подузорником цветов вдоль моря, которые в лёгкой раскачке, будто от ветра, убегают далеко от глаз прямо за горизонт.
А настоящая думка уже о доме, о вкусных и сдобных лепёшках на душистом настое трав. Румяные, как щёчки Кельмы после баньки.
А где-то за спиной враг. Спина стынет и покалывает от топких раздумок. И только ясно облегает его хребтину в полспины тяжеловатая рубаха от пара.
И конца этому, кажется, нет, - лицо Кальвино впервые переживает необык-новенную усталость.
А теперь, когда не чаешь добраться до привала, - голова чугунная, ноги, как чурбаки, до краев налились усталостью. Теперь, когда мозги себе места не на-ходят. Когда запахивают все добротно сделанное, переиначивают. Когда ни од-ним табачком их не заманишь, чтобы охлынуться. Когда душу начинает глодать сухота от того, что где-то сладко пахнут уже соспевшие домашние пироги. Когда старая к этому времени выкорёживает на сковородке с терпковато-пряным ароматом лесные опята, будто только срезанные, не отличишь! - ноги отымаются идти; только теперь старик подает знак: «на привал!»
Многое старику в новом свете начинает казаться.

                II
Глухие сумерки скрали кружащуюся фигурку старушки на фоне церковных стен.
- Видела твоего лохматого…- заставила вздрогнуть Кельму, откуда ни возь-мись, знакомая прихожанка в черном. – В обед тут были… вон, где угли от мангалов, стояли…
- Порасскажи-ка, милка, больно я по нём соскучилась, - у Кельмы сорвалось с языка быстрее, чем успела что-либо подумать.
- Нашла по ком нужду справлять. Бандит, он везде один и тот же. - Она об-няла Кельму длинными поручнями рук за худые старушечьи плечи. – Вон там, за стеной церкви, возле старого пруда… сама видела, как он соседкину внучку стягал… нежился, пока сон не сморил, только храп над водой стоял, аж слушать противно.
А рядом с ним в клетке – попугай, большенький такой. Так тот и давай ему под ухо орать: «Прродался… прродался». Очнулся твой шалберник и скрутил бедной птичке головушку. Прямо-то дело, птица у него виновата, бандит огол-телый! А я, значит, молюсь, молюсь - и за птицу тоже.
Да разве она оживет?!
Проходит мимо протоиерей и говорит мне: «Ты что это, богохульница, де-лаешь?» Застал я, грит, тя за непотребностным делом. Вроде того, на птичку дохлую молишься. Жалко, говорю, мол, убиенную душу. А он: раньше, грит, жалеть надо было, когда рожала такого антихриста. Ну, я ему: «Ты что, батюш-ка, аль шунулся? Как же я, пожилая, могла народить этого старика?» А он мне: «Как и все – через не могу». Ты подумай, что сморозил, не оболтус ли он после этого?!
Кельма Айола концом платочка придушила слезу.
- Ну, а подался-то в какую сторону?
Женщина строго посмотрела на неё и указала на противоположное направ-ление от моря, чтоб не скоро нашла. Боялась, как бы потом тот не узнал и не сотворил с ней, посторонним человеком, чего плохого. Она понимала, что не поделиться новостью, чисто по-женски, просто бы не смогла...
На рассвете есаул Куколка мучился с Васьковыми наработками, которые он раздобыл во ФРАУ ЕЭС, и которые наполовину растаскали на туалетные нуж-ды. Густоватым бархатом теснились его малахитно-желтые глаза. На поле пер-вой подвернувшейся странице стоял жирный знак - МК 1:1. «Возможно, так разметил порядок страниц и соответствующие им вставки? Но что в таком слу-чае могли означать буквы – МК? – ломал пальцы Куколка, простреливая эхом суставов почти голую комнату.
 Он ещё раз помучил голову над разрозненными страницами и понял из прочитанного, что работник создан у Васька по подобию Божьему. Мысль, из-битая Библией, ему ровным счётом ничего не говорила. «Попробуй, пойми, на-пример, основную мысль всех Евангелий! А действительно, в чём она?» – Он протёр кулаком соскучившиеся по ласке глаза и достал с пыльной полки Биб-лию – «Великую книгу…». Ему вовсе расхотелось работать, и он стал её гла-дить. Затем откинул стопку страниц, другую…
Евангелие от Иоанна сообщало в двадцатой главе и тридцать первом стихе, что Иисус есть сын Божий. В Евангелии от Луки ему запомнились лишь важ-нейшая, на его взгляд, цепочка событий: Благовещение и рождение Иисуса, крещение и Его искушение в пустыне.
Перед ним промелькнули главы - первая, четвёртая… Марк в своём Еванге-лии в первой главе с первого по тридцатый стих писал о крещении Иисуса, о том, как он начинает исцелять в Галилее. Писалось о погребении и Воскресении. «Но в чём суть всех Евангелий?- который раз спрашивал себя Куколка и терялся в догадках. Но его что-то изнутри подмывало, подстёгивало к разгадке тайны, и он, как бы перерождаясь, снова оживал. - Можно, конечно, обратиться за советом к специалистам, но тогда бы потерялось личное открытие загадок».
И это было выше его сил.
Наконец, случайно зацепился за предположение.
- О, Божья вера, а что, если все Евангелия несут людям Благую весть? Ведь её и проповедует Иисус! О существовании Благой вести Марк рассказывает в первой главе, если быть точным, то и в первом стихе - 1:1. МК – выходит Еван-гелие от Марка. «Вот, оказывается, без чего не может жить ни один человек, - осенила его горячую голову мысль, рассудительная и затянувшаяся». - Без Бла-гой вести, без жизненных благ, благодаря которым кормится любая организа-ция.
 «Гоп-ля! гопоньки… Стоп! Это что же какая-то микиська получается», - он подтянулся глазами к полоске завечерявшегося солнца, что падала на раздетые и разбросанные по столу куклы, и отвернулся.
И новая народившаяся мысль тотчас прожгла его сознание.
- А ить благая весть и в божьем писании такая добрая, аж душа преет. Преет оттого, что дышит горячим сердцем. Похожее тепло жило во всём мире и во все века. У тысяч богатых и бедных людей. И до наших дней добралось.
Ну, ведь это и есть условия и история жизни новых знаний!
В особых условиях, стало быть, начинает жизнь и новое знание. Главное, всё у нас перед глазами. И это хорошо, когда мы видим своими глазами историю рождения и жизнь новинки.
Куколка вздохнул и полетел углы собирать по комнате – от его мотаний, кажется, лестничная клетка стонет. Неожиданно запах чадистого мужского пота подлетел к зеркалу. Куколка состроил себе несколько рож и вновь впал в клубящиеся мысли.
«Да-а-а… теплота в людях - это гоже. Гоже, но ведь тут работает не любая теплота, типа «сю-сю… люблю тебя всю!»
А тут необычайная теплота. Она не выспевает в сердцах без страданий. В коллективе, в семье, на любом посту. И тесно связана с волей широких масс… С перековкой сознания. Такая теплота в сердце, которая ежечасно, ежедневно приносит себя в жертву. Во имя порученного дела, во имя эпохальной идеи на-рода. А ить великий энтузиазм и светлый порыв души движет таким теплом!
 В противном случае ничего не получится. Положим, тебя мешком из-за уг-ла напугали.
Это и не горе, и не страдание вовсе, а юморесина!
От человека, пережившего глубокое горе, - это другой поступок. Пусть та-кой человек напугает с мешком из-за угла какого неумеху, но он это сделает с теплом, от сердца так, что другой не испугается, а согреется от внимания к нему человека. Вот ить какое дело. Я много повидал таких примеров в командах организаций.
Это необычайная теплота. Теплота-страдание…»
- А что же потом, после массы таких поступков: бардак, холера, бунт? – ему показалось, будто бросил кто из-за двери фразу.
Куколка со страхом в глазах оглянулся, обшарил всю комнату и уставился на дверь, но кругом было тихо.
- А потом… потом, - он перевёл дух, - глубинное и выстраданное, то, что было в затайках души, затем переварится в благородный поступок.
И переплавка поведения неумех непременно и мало-помалу начнётся.
Его мысль, что сперва тихонько и сладко тревожила душу, гулко рассыпа-лась по комнате и гордо вырвалась за её пределы. И качнулся на нём, прогиба-ясь в талии, пиджак.
Куколка пробёг взглядом по засвеченным солнцем куклам и как-то разом, совсем по-девичьи, уронил глаза…
- Конечно, переплавленное сознание и поведение человека заражают другого необычайной энергией, заставляя стремиться и самому обладать такой же силой.
Плавить и переплавлять новые идеи и радовать сердца… И скоро человек увидит и оценит этот золотой труд!
«Высокая поступь человека способна сегодня высекать новую добрую мысль. Способна поднимать целые производства и культуры»…
И тут Куколке почудилось: что-то ничтожное подпело его мысли прямо на ухо. Он всуе снял тапок, насторожился: муха, облетевшая его подмокшую го-лову, неожиданно присела на голую и тёплую ножку куклы.
Куколка собрался с духом и хлопнул тапком что было силы и вместо мухи попал по любимой кукле. И её ушибленное место тотчас смочил одеколоном. И только после всего случившегося пришёл в себя.
- Это что же получается? - спросил он себя, как судьбу, и пока не находил ответа, вытягивая в дуду покусанные губы. И засеменил по комнате.
- А то и получается… И выходит, что необычайно глубокое чувство, что за-родилось в человеке, способно перерасти в движущую силу человеческого ка-питала. Отношения между людьми создают обстановку, способную на большие творения истории. А это уже не какая-нибудь там «сю-сю и «му-сю…»
Делись мыслью, и история тебе ответит тем же!
И перед такой бесстрашной и бескорыстной силой даже дикая муха - ничто.
И такая высокая сила непременно станет национальным достоянием или благом народов, - Куколка задрал нос в сетчатых прожилках, мертвея перед зеркалом.
- А вот я, к примеру, являюсь или нет национальным достоянием народа? Похоже, являюсь, - передернул плечами Куколка, не отымая от холодного стек-ла глаз. «Похоже, являюсь, если я решаю за особо сообразительных… ихенские задачки. Похоже, завтра и меня, как равного среди равно приближённых, станут поддерживать и почитать за «вчерашние заслуги», если дел наворочу сегодня. Ведь практика такая есть. И Куколка расцвёл лицом перед зеркалом.
- Необычайная теплота - это ить жгучий и глубокий порыв души. Это ить по божьему жертвенностью называется. Он ить, этот порыв, способен придать но-вый ценный смысл каждой минуте существования и выразиться в каждой его детальке.
И тогда вовсе неважно, в чём ты стоишь перед народом: в трусах или в кос-тюмчике, когда умеешь шибко так греть!
«Э-хе-хе… Теперь кое-что понятно: почему воры стырили эту оборотистую и доходную технологическую игрушку у нашего ротозея… Э-хе-хе… ведь олух, а отличную штукенцию сляпал, если хорошенько вдуматься.»
Куколка притворно надул щёки, качнул каблуками и неожиданно чихнул. И брызги с остатками пищи приросли к стене.
- Всем хороша Чемоданчикова форма для наращивания нового знания через общение… И хороша по обхождению с нами, лешими. Идея научно-художественной передачи новых знаний хороша, и она  расширяет круг любо-знательных и специалистов … И она же - бесплатная подсказка со стороны… о новых идеях.
«Красивую обёртку для производства необходимой информации и в Божьем писании старались не упустить, видишь… Их также пронимала старая жизнь. Конечно, красивую обёртку примеряют к себе и современные божьи организа-ции». И Куколка полыхнул рябинным румянцем, пробавляясь размерными ша-гами по комнате и вслушиваясь в тишину.
И только упрямо вязалась к лицу поднадоевшая муха.
- Тогда под качеством такой формы надо понимать результат от её реализа-ции. Ведь от него должна в итоге зависеть доходность хозяйства и её членов, - подрожав веком с канавками морщин, он подпрыгнул от удовольствия.
И мысленно сравнил свои предположения с высказываниями по этому во-просу ряда авторитетов… И понял, что думает в правильном русле.
- Если наш подход к повышению доходности хозяйства ещё рассматривать и через эффект от производства знаний после их распространения, то на практике должны быть и критерии доходности от их внедрения. И наверняка они в его писанине были. Ведь вещь начерно законченная, -  подыскивал подходы к Васьковой писанине Куколка.
Конечно, и мои архаровцы в команде обзаведутся такой техникой…
Куколка теперь чертил тугие метры до двери вприпрыжку.
Он приоткрыл тихонько дверь, огляделся и прислушался. И, разбитый мыс-лями, стрельнул обувкой с ног по углам, запёрся на диван. Забрался в мех тулу-па и довольно скоро заснул, выронив какой-то неестественный звук изо рта.
И не встал бы скоро, пока не расконетелила муха.
Он, прикрыв свои добытые предположения вялым сном, знал, что без поде-тального рассмотрения краденой технологии у Васька по управлению командой, хозяйством и производством передовых идей о новых достижениях нет серьёзного знания и о ворах, о том, как и где их легче словить.
Хлопая голыми пальцами по гулкому полу, разорённый пожаром мыслей, Куколка сперва вовсе не хотел обуваться, но ему внезапно пришла догадка, и он снова завалился на диван.
Куколка ковыряется в пальцах ноги и лупит мёртвую кожу на пятках, нерв-ничает. В нос пробивает затхлый душок, как из ожившей грибницы после дож-дя, и будит свежую мысль.
- Этот кудрявый, ноздрявый Чемодан… достал уже! Схватил за самое не могу и тунзучит, потаскивает, треплет тебя и нервы. Ну, просчитываю его тут по пальцам, сижу, сижу – индо духу нет. Тружусь, тружусь.
Худеть стал из-за этого сопляка!
«У церковников, не гляди, что гладко рассказывают, всё рациональное и чувственное заточено под благо религии. Вот взять мысль, что врезается в наши головы, - вроде, из себя ничего особенного и не представляет, глядится, как бо-жья проповедь. А всё необычное тепло в ней выдаёт себя.
И кругом жарко, душно, а от молитвы индоль мороз по коже пробирает. Кудрявый наш Чемодан, как и религиозники, тоже помешан, но только на раз-ливе сада знаний. Если для него и существует Бог, то это явно Маркс. А издали он, как старая верхушка Татарской горы глядится. И он ещё со своим недоно-шенным материализмом чего-то хочет. И мир у него, вроде того, первичен, а я, мое сознание и все мы, вторичны».
- Всё в таких людях напоминает произвольный звон бокалов. И руки у них стерильны, а зарплаты стабильны.
А, ежели рациональные мысли и особо глубокие чувства в писанине кудря-вого станем переводить на преступно-булькающий язык того старого полит-эконома, то получим и не совсем простой коленкор из этой его материи…
«Тэ-эк…тэ-эк… И тут мы, стало быть, заметим, что в неловко собранной руке Чемоданчика, его внешняя теоретическая формула: «необычайно-чувственное  – необычайно-рациональное  – необычайно-чувственное», по пра-вилу которой должны производиться новые знания, - начинаются с потребителя и им же заканчиваются».
- Это голое потребительство!
А на нём далеко не уедешь. Так сказать, наука для себя, приобретённая и использованная в рамках кампании.
- А почему,- интересуется улица?
- А потому, что нет развития рациональной мысли. Нет движения, нет раз-вития. Чувство не осозналось ещё мыслью.
А это означает, что ради штампованной технологии, которой полно на рын-ке, любой мошенник за тридевять земель красть технологии не пойдёт и, тем более, убивать. А купит такую же на рынке.
Сто пудов!
И я, и мои архаровцы на такое не отважимся. – Куколка немного пожевал мысль и докончил: - Если не доказано иное…
Лицо Куколки превратилось в махонькое и с покривлённым ртом – так оно отразилось по крайней мере на оконном стекле. Был похож на счастливого страдальца, которому только что удалось соскользнуть с наковальни и увиль-нуть от занесённого удара горы-молота вместе с горячими мыслями.
Куколка на всякий случай отпрыгнул от окна и зарысил на носочках перед зеркалом. Подтанцовывал сначала с пятки на носок. Потом вприсядку, а затем с прихлопом под два притопа. Кажется, важная птица, а несерьёзной работой за-нялась, - будто сказало холодное стекло. Будто ни с того, ни с сего вдруг за-рвался человек и тотчас занял себя не делом, а подготовкой к народным гу-ляньям.
И не всё у него сегодня получается ладно. Он почувствовал, как выигрывает золотые минуты цветения чувств. И сам себя вдруг ощутил кузнецом за нако-вальней. И что он сам теперь вырубает из припасенный болванки мыслей крепко важные догадки-детали.
- А вот, - вырвалась у него непроизвольная мысль, -  во внутренней эмпири-ческой формуле, - там всё не так да едак.
Там всё наоборот!
И формула читается иначе, как с изнанки: Начинается с мысли и ею же всё не заканчивается… Потому что в конце цепочки стоит приращение нового знания, востребованного наукой и практикой уже за пределами компа-нии.
Новая мысль, распространённая среди широкого круга любознательных и специалистов породила новое рациональное предложение, и кругооборот рабо-ты формулы начался… По сути, предполагается селекция будущего работника по человеческим и профессиональным качествам.
И появилось движение, и развитие мысли. Развитие нового знания!
Куколка почти торжествен. Он показывает зеркалу:
- Вот тут, на этом месте, где находится хвост Васьковой формулы, тут начи-нается обращение человеческого капитала знаний. Они основаны на плоти че-ловеческого тепла. Они основаны на кругообороте человеческого капитала!
И Куколку захватили эмоции. И казалось, его движения сейчас скажут больше, чем слова. И он дважды высоко подпрыгнул с подкруткой своего тела. И, будто сама душа ворвалась с силой из далёкого детства, заставила его порх-нуть, как по сцене. И он будто сделал мягкий пируэт. И миг в воздухе ему ка-зался теперь вечностью, будто он заново открыл для себя закон всемирного тя-готения, переваривая формулу Васька.
Легонько стронул себя с места, отвёл от зеркала и заботливо подвёл к окну, как ведёт невесту жених под венец, - робко и несмело. Робко и несмело замах-нулся на отражение в окне, и уронив руку на сердце, отступился, кланяясь.  И ему взбудоражено ответили сдвоенные вершунки теней.
 И только в этот момент Куколка вновь зарядился голосом.
- Вот тут, в груди, где необычайная боль души человека, чувство поднима-ется к разуму и становится шапка в шапку, вровень со строгим знанием.
И сердце, и мысль почти безвозмездно доводят нужную идею до нужд про-изводства. И необычайная теплота души становится наиважнейшим потенциа-лом человеческого капитала.
Так-то, Кудрявый!
- А кто ныне у руля развития этого капитала? - приканчивал мысль каким-то простылым и сырым голосом, как босая девка. – Я… кха-кхы… Куколка! Вот кто ныне рулит. Ведь это я всё расшифровал. Потому что другие до этого не додули…
«И что из этого тогда вытекает?» – Он сперва смутился, и заходила, как под лёгким ветерком, густая опушена ресниц, и прильнул к столу, продолжая голо-сом вываживать поровнее мысль. -  «А ить, пёс какой: создал в своей нескляш-ной писанине образок порядка организации действий, мыслей, движений ги-гантского, необычайного и долгого процесса управления… процесса переплавки себя. Так в конечном счёте получается. Эка вот… Куда хватил, мошенник…
И порой представится цепочка ненужных картинок, действий… И потом вдруг окажется, что важных. И они всё идут и идут, сменяя друг дружку, оста-навливаются, будто наезжают друг на дружку, будто сбой какой в работе уст-раняют. И пропадают, появляются вновь. И время, похоже, им не властно». – Тут Куколка переменился лицом и задумался.
«И позже весь этот поток, бурлящий процесс размышлений, эмоций, движе-ний… превращается в событие или в постижение ранее неизвестного. И так в каждой строчке, на каждом шагу… Аж глаз ломит от слежки за всеми этими переходами от одного момента к другому и третьему…
 Вчитываешься в текст и не замечаешь этот процесс. И кажется, что округ тебя одни истории…  какой же он неуловимый и невидимый этот процесс..! И только опытный глаз может уловить его присутствие. И то далеко не каждый.  Что ж, таков, видимо, путь этого неуловимого существа…»
- Тут, короче, одиночке не справиться. Не… тут и компания-замухрышка дело не потянет. И, судя по сему, тут орудует и хворает этим вопросом непри-стойная, но известная сеть божьих компаний. Те, что множатся, как поганки, и рисуются больше всех на миру.
«А раз так, то они все повязаны с государыней своих государств, охранными частными структурами. С такими для борьбы нужен хороший план действий».
- И нужна хорошая ватага полицейских. И, чтобы прощупать их места рас-квартировки и перемещения, нужен длинный хоботок разведки. И тогда по слёзке добытого языка, в конце концов, прознать: кто из местных там с ними одну любушку водит. – И по щекам его тотчас разошлись затейливым огоньком повзрослевшие веснушки.
Куколка даже прослезился от своих догадок, и сквозь едковато-слизистый туман глянул на часы, и спохватился: пора подытожить теорию Кудрявого.
- И дураку ясно: сообща легче добывать знания. И внедрять новые идеи. Тут вам и общественный совет со стороны. И к тому же  бесплатный. – Тут Куколка осознал, что так бизнес спасётся и сам Васёк, и страна выживет.
 Мысли тонули в криво посаженной улыбке Куколки. «И эта его формула «Очередности применения рационального и чувственного в познании» стала центральной в теории». Извлёк, так ска…ть, уроки истории и на её платформе разработал свой подход… И на верхушке Куколки засуетился потревоженный солнечный зайчик. И желтоватая непросохшая плешинка на затылке уже зыби-лась под лёгкой испариной. И по телу пробегала лёгка дрожь. – Куколка тут почувствовал перегрев, задернул оконную шторку и пересел на угол стола. Ну и воткнул обмелевшие от жарких раздумок глаза тупо в пол…
- Ну, не дурно-с придумал. Весьма не дурно!
«И то, что по-голубиному забег наперед своей же теории - «О факторах вы-живаемости малых хозяйств…». И то, что потеснил её новой, своей же теорией, – «Об очередности применения рационального…». И снабдил её формой науч-но-художественной популяризации своих же, заново открываемых факторов выживаемости… эффективности управления коллективом и бизнесом.  И то, что на пропаганду сделал упор для вывода предприятий из кризиса и, почитай, страну заразил новым механизмом выживаемости, спасая её от распада».
 - Весьма-с не дурно! - произнёс он писклявым голосом и от волнения потер лоб коленом пальца.
«Конечно, необычайная забота о человеке слышна в его последней работе. Конечно же, заботе, теплоте человека отвёл важную роль в управлении коллек-тивом и малым хозяйством. Конечно же, его последняя работа, кроме всего прочего, участвует в производстве и демонстрации новых знаний и доходности организации. – Вон ить какая богата у неё биография получается – целая всячи-на всего!»
Куколка скашлил и сплюнул в угол.
- А формула же в целом хороша и как способ диагностики текста пропаган-ды, и как способ вмешиваться в процесс производства… - Куколка ощутил не-кую усталость от всей работы. Пересел на другой край стола и во всю ширь, на-сколько позволяли штанины брюк, раскинул ноги. Затем встал и застрекотал по комнате, как по шахматным клеткам, будто молодой ученик, который ищет особую нить в своих движениях. Блудновато-хищным взглядом обшарил под-надоевшую за всё это время часть стены и приостановил мысль на воспомина-ниях.
«В конце концов, это удачно выбранная модель… О некоторых их них по-наслышан из трудов Амосова, Вартофского – великие люди… В книжонке «Большие огни малого бизнеса» кое-что было об этом. Автора не помню».
Пролетевшая муха заставила непривычно божнуться рукой, и он лёг на го-лос.
- И потом формула даёт возможность обеспечения целей исследования Ваську, возможность её понимания.
Куколка подпрыгнул. И вот он уже снова зачечекал, запрядал на одной ножке, вспарил и развернулся в воздухе на триста шестьдесят градусов. И со стороны показалось, что человек увлечён детской игрой в классики.
И он яснее ясного увидел, и ощутил всем телом сквозь детали движений, как легонько просачиваются, будто через каменный кипяток мыслей в горле, основные положения работы Васька. – Вот тут он и почувствовал, как испод-воль, откуда-то из груди пробилась свежая мысль.
«А ведь простая банда серьёзной наукой в социальной сфере вряд ли заин-тересована. Овчинка выделки не стоит»
- Стало быть, точно есть покровители. Но какой прок покровителям от божьих заведений? - прокомментировал воспоминание, когда-то подхваченное на улице.
Ха-ха..! У них свои приходы… электорат… Поддержка для власти в пере-выборные кампании на всех уровнях.
Их нанятые люди, если хорошо заплатят им, ничем не побрезгуют – ни ле-сом, ни горами, ни болотом… Скрытность и кротость им по сердцу! – и Кукол-ка в гневе приоткрыл глаза. Постукал крючком пальца по лбу. «Стало быть, банда, на которую уже вышел интерпол в Италии, связана с набожными орга-низациями».
- Надыть сообщить: пусть по следу готовят егерскую группу.
…Опытный Интерпол уверенно шёл по следу банды. У кромки моря уже просвистели первые пули. Завязался бой. И Кельма Айола бросилась туда.
Промеж дупловатых стволов деревьев, сквозь прицел винтовки угадывал Элио Кальвино знакомую красную кофточку сестры с седым волосом из-под шляпки. Догадывался старик, кося глазом, как его командир водил мушкой в направлении старухи. Несколько раз старик прикладывал палец к спусковому крючку, но выстрелить так и не решался.
- Ты, Кальвино, - заметил боевик, - или будешь, как положено, отстрели-ваться, или самого пустим в расход. Нам дармоеды не нужны.
- А ты лучше не транжирь патроны, старик Элио своё дело знает, - огрыз-нулся на него дупловатыми ржавками зубов старший вахмистр Кальвино. – Старуха… какой из неё враг, прости Господи?!
 Не выдержав высокого солнца, канавка от пота на виске старика ожила и развалила надвое щербатый глаз. За мушкой пророс, словно необмотыженный, сорный бустылёк. Он застал старшего вахмистра в тот момент, когда тот вспомнил старуху. Мушка сдвоилась… Тогда дома Элио нарочно растворил пошире дверь, чтобы дослушать сказанные на дорогу слова: «…уж не прере-кайся с ними… слушайся, а то наживёшь беды!»
Качнётся впереди ветка, зашевелится над выбранным укрытием старикова кепка, и опять замрёт его глаз над качающейся рамкой прицела. И опять вслу-шается он куда-то в глубину провалившегося боя. Спрячется вязано-красная расцветка старухи за сожжённое тело листвы, шмыгнёт погромче соплёй Каль-вино и переведёт дух.
Грохнет выстрел соседа, сцепит последние бустыльки зубов старик, и про-поёт рикошетом пуля. Оближет длинным языком сопливую губу и втянет в свою одежонку голову, как зверёк, застигнутый холодком на меже, насторо-женно прозванивая глазками опасность.
 Страшно, как ночью наедине с безысходностью, сделается вдруг старику. Приложит он поудобнее щёку к прикладу, страх железным обручем стянет всё тело, а потом расцветёт иголками по спине, и душа мало-помалу срастётся, сроднится со смертынькой ненавистной.
 Больно стреляет под его лопаткой, холодный пот, чёрные сомнения наво-дит. Только рубашка и штаны человеческой сыростью пропитались. Оклемается старик, отойдёт и окликнет, как бы невзначай командира:
- Кажись, по боеприпасам угодили? как из бочки с огурцами тухлетью про-шибает откуда-то…
- Должно быть, у кого-то живот не утерпел. Огурцов опоролся.
- Нашли подходящее время, - морщится старик, проваливаясь со стыда.
- Терпи уж, пока бой не кончим.
Во все глаза глядит Элио Кальвино и поверить не может: в самый ответст-венный момент ложбиной, как за «танкой», прикрывшись лемешком плуга, пёрла прямо на него старуха. «Неужто в штыковую старика на старости лет вздумала выманить, психической атакой?» - прожгла до самой хребтины мет-нувшаяся мысль. Немочь затопилась стариковской слезой.
«Куда деваться? как быть? Смажет мою старушку командир!»
- Стреляй же! – сорвал командир голос на фальцет, потрескивая жженым ногтем по щетинке щеки.
- Б-ближе пустим… - бледный, как осеннее поле, проворочал безжизненным языком старик, прилаживаясь к винтовке.
Командир не расслышал ответа за перестрелкой и, поймав безобидную шляпку на прицел, потянул спусковой крючок. Но старик опередил его… Грох-нули, как кнутами пастухи, собирая по домам стадо, два выстрела, опережая один другого; врезало эхо по ушам. Только ломающийся, как на зорьке, моло-дой дымок, отнесло за спину Кальвино.
- Вот и всё... Убил! от своей же руки старушку, прости, грешника…- запла-кал, крестясь непослушными пальцами, Элио. – Прости, сестрёнка дорогая, не уберёг я тебя на старости. Ранить хотел, будто убил, показать… иначе бы опе-редили меня, а вышло всё не по-нашему с тобой.
Сгорбленную фигурку старушки развернуло и вытянуло выстрелом в рос-тик. Красная кофточка на самой груди подмокла черной расцветкой землистой крови. И губы у неё, как при жизни, с изготовленной улыбкой застыли. Коман-дир ещё раз посмотрел на старуху сквозь оптический прибор и опустил винтов-ку. «А если она только ранена? – прочитал по глазам командира Кальвино, - то-гда сам в расход пойдёшь!»
Жёлтеющим листком сцвело  лицо старшего вахмистра.
- И языка не добыли, и на Интерпол напоролись, - негодовал командир, пря-ча досаду.
- Я тут же, - сорвалось с визгливого языка Элио, и он распрямился, будто вербой, которой только что дали свободу, - тут же… только посмотрю и при-хмызжу.
Двести шагов он полз навстречу пулям, уготовленный неизвестной судьбе, пока не застыл у старухиных ног. Он привстал на колено, кидая тяжёлую голову к её исхудалым ногам.
 – Неужто убил? и целил, вроде, всколезь… родную кручинушку, которая нянчила мою старость, уби-ил?! – слёзы с горошину катились по его впалым щекам.
  - Сестрёнку последнюю?! Подлец! Последний подлец я… Тебе не слыхать меня, касатка, невдомёк, что слёзы лью. Прости старого! И со свиданьицем: скоро свидимся на том свете… чего бишь я говорю… не долго осталось… - и уронил голову ей прямо на грудь.
И тут он заметил: рваный клочок рукава её кофты, который она прижимала, видно, от холода к сердцу, набух кровью. Пуля только  задела её руку. Старуха простонала и открыла глаза. Элио перекрестился от радости:
- Жива! пресвятая Богородица…
- Чего ты меня загодя хоронишь, Элио? – протянула застоявшимся гробо-вым голосом старуха и запросила пить.
Кальвино подхватил её закряжестелыми руками и, пригибаясь, понёс в рас-положение боевиков. Сверху ложбинки разыгралась стрельба. Боевики обрадо-вались: добыли, наконец-то, языка и как могли, прикрывали переправу Кальвино с Айолой.
Пули, тютюшкаясь, носились кругом, жужжали, как потревоженные пчелы. Спереди, сбоку, рядками, совсем низко, припадали к траве и наискось рвали сухую кору. Усталое, мертвенно-бедное, обожженное копотью брюхо земли, вспарывали снаряды, выпуская из постных внутренностей пар. Котлинно-черной краской дымилась свернувшаяся на ранах кровь.
И совсем не взрослый плачь: «ма-а-а…» - брал за живое.
Кальвино догадался: где-то сошлись в рукопашной. «Да это ведь его плачь, того вестового, что как-то утрось, в дождь приходил. Часто заходил… И в зай-мах всегда мою сторону держал перед начальством. Не приведи Господь! Цар-ство ему небесное…» - скрестился наперекосяк сквозь силу Элио, прижатый задиристой сворой пуль к бугорку.
- Только выдюжить… с верой в обнимку, Бог даст выколупаемся… деньги теперь есть. Баранов особой породы в зиму с биологами пустим. Куры плюс… Такое мясо и шерсть должны быть, что по миру не сыскать. Мясо и шерсть с головой будет. И живучесть их долгая. Все мы по циклам рассчитали – рожде-ние, и цветение, и смерть, чтобы знать наперед где подсуетиться, а где и отдох-нуть можно. Только бы запустить Бог дал.
Почитай, новую породу вывели.
 К кормам неприхотливая. А вот ты у меня все сердишься. Вытворяешь не знай что: искать меня вздумала. «И так все для тебя…».
В густой непролези листьев и вихлястых коряжинах щупала живую плоть, подгрызала зубами деревья, дробила щепу подслеповатая пуля. И ветер относил ее вой дальше к болотцу от наверченных и тухловатых воронок снарядов, от то-го места, где залегли Элио с раненой Айолой. Кальвино, насколько хватало рук, пытался припорошить сочившийся дымок от снаряда, чтобы не привлекать внимание, будто раны на теле земли чинить намечал.
Тем не менее, боевики, спешно покинув позиции, начали отступление по всей линии огня, бросая убитых.
 Кальвино нёс раненую.
И ему казалось, что для него война теперь окончена. Он всё реже реагировал на выстрелы, меньше отстреливался на привалах и смотрел округ потухающим взглядом.
- Брось её, не мучайся… всё равно от неё толку никакого… али мать род-ная?! – шипел, покрикивая на отстающих, командир боевиков.
- Се-естра!
Но боевики из предосторожности не поверили старику. Наутро, пока Каль-вино бегал по делам, тешились над его раненой старухой. Пытали, хотели уз-нать: почему и как та навела на их след Интерпол. Но старуха все издевательст-ва снесла молча.
Старик терпел за неё обиду от косых взглядов боевиков, накладывая на ра-неную бинты. Он до боли кусал губы и клял судьбу, что на старости лет вля-пался в такое непристойное дело. Плакал, схоронившись в кустах, тряс перед командиром указательным пальцем от невозмещённой злобы, умолял, клялся, униженно валялся в ногах, чтобы Кельму отпустили домой, но тот был неумо-лим.
- Расстрелять! – произнёс он нервным баском.
- Это охотно, а как же? – кружил на кривых ножках с брюшком, как гусь, рыжий боевик, выслуживаясь. Но, посмотрев на старика, сжалился. - Только не каждый может принять на себя крест, лишить старуху жизни… нет же никаких доказательств, что она вражья пособница… Эх, помоложе бы чутку была… для потех бы сошла.
А потом родственнички, чать, есть пух… пух-то делать свинцом? а-а? Или что: они… уже не годятся для этих деликатных дел?  – его жидковатые усы ос-тановились на Кальвино.
 - Верна-а! – подхватили отдыхавшие голоса… командир не против…
- Ага! – наседал рыжий на Кальвино глазами, самый отважный у нас один такой, так что ли, «старший вахмистр»?!
Элио Кальвино ничего другого не оставалось, как отвести свою сестру к де-реву и привязать, чтоб не убежала, для удобства исполнения казни. Кальвино отмерил по привычке шестьдесят шагов, развернулся в её сторону и вскинул непослушными руками винтовку.
 Линия наблюдавших замерла в ожидании казни.
- Братья мои, дозвольте перед смертью сестры спросить её последнее слово?
- Валя-ай! – прокатились голоса, не терпевшие в ожидании.
- Узнаёшь ли ты меня, сестра Кельма? Крестись! – старик крикнул подав-ленным и жалким голосом. Слёзы старушки застыли, как стекло, на глазах.
- Да,- осеклась Айола,- ты прадед мой.
 - А что я сделал для тебя?
 - Врагов побил… заводы построил…
- А знаешь ли ты, где находишься?
- На том свете, касатик… умершая я, - теряла голос старуха. Призадумался тут старик и говорит:
- Свихнулась старуха, потому не опасная… какая из неё наводчица? Не угодно Богу, чтоб я убил её. Заблудшая она в этих местах… меня искала, - об-мерял тяжёлым взглядом линейку боевиков Кальвино.
- Ладно, так и быть: казнили мы её и помиловали, стало быть, - ответил ры-жий за всех. - Пускай идёт с добром… деток плодить. Теперь много, должно быть, от нашего брата насарапает?! Командир чокнутых и сам не обидит.
Бандиты одобрительно зашумели…
Не думал на этот раз старик, что его последний задуманный план возымеет так быстро над боевиками перевес. Но для него это оказалась последняя воз-можность спасти свою сестру.
Некоторое время спустя, когда Кальвино проводил сестру до рогулистой со-сны, спросил:
- Чего уж там, в самом деле, переждала бы недельку в отряде, пока всё утихнет, а там вместе бы вернулись домой. Здесь и врачи хорошие есть, подле-чат… Вдвоём не так скучно будет… и мне спокойнее.
Одно ты у меня утешение на старость осталось… ну?
- Давай я послезавтра приду?
- Вот сюда приходи, к этой сосне… двустволая… чем-то нашу с тобой жизнь напоминает. На деле мы одно, а на душе другое…- он погладил разбитой от тяжёлых работ рукой перекрестицу стволов и протяжно, как спотыкаясь, не-ровно привздохнул. Элио обнял Кельму, уткнулся в её белый, как снег, бутон кудрей и жадно потянул в себя лесной воздух. И она стала такая молодая в его глазах и серьёзная, будто подушилась у дерева молодой смолью и спелыми тра-вами.
- Ну, мне пора. Не забывай своего Элио! Глаз не сомкну без тебя, сестрёнка. - Порасшитый проседью чуб его дрогнул: - Погоди! возьми на случай… ореш-ки… тут рвал, помнишь чать эти места… тебе берегу! ты раньше любила их… от холестерина больно гожи… – он снял из-за спины матерчатый рюкзак, вынул цветастый куль из её платка и положил на ходившие от радости веточки рук.
Элио Кальвино, перепрыгивая канавки, почти потерялся в кустах, снова вернулся, шагов двести отмерил ей вслед и помахал ладошкой:
- Не забудь… у рогулистой сосны-ы! – тяжело дыша, всё не отпускал глаз с её красной кофты. «Нет, не увидала…» - стучало у него в висках недоконченная закравшаяся мысль. Ветер в ответ потрепал за вихор и унёсся прочь в пере-бранке с высоковольтными проводами.
На другой день старуха натолкнулась в предгорье на разведку Интерпола. Она догадывалась, что за ней давно вязался хвост, и не пыталась этому поме-шать. Видимо, не одну её торопила жизнь в привычно хоженую колею.
Кельма Айола в руках Интерпола оказалась надежным языком о пути пере-движения боевиков. Не описать, сколько было радости тогда в глазах офицера Интерпола! Ему казалось, что ещё немного, и они выйдут на противника, обез-вредить которого станет лишь делом техники. Одного просила у них старушка: - Пожалейте моего старика!
 Пока не подошёл транспорт, Кельму решили взять для безопасности с со-бой. Когда подтянулись к месту назначения дополнительные силы, боевики уже покинули привал, оставив на память о сражении, убитого старика. И в ушах старухи стряла непривычная стариковская тишь. А с берега речки, задыхаясь в звонкой песне, жалко отливала голосастая гармонь.
…По откосам гор ещё дымятся сухожилые желтые травы, обожжённые солнцем и оружейным огнём. У подножья тяжело дышит земля. Потяжелевшее от боя, чёрно-оловянное небо до чёрно-алых и кустистых ран перепоясывала молния. По ней сухо и протяжно загудал с громадными волнами моря гром.
В окрестных селениях, забившись под навес, подвывали собаки, почуяв по-койного. Кружил над домами жалобный детский стон. Малютня спасалась от страха за мамкиным подолом. В форточку проник котёнок и забрался на божьи плечи образка.
- Похоже, сама смерть заявилась?  - серчали старики.
- А дожидаться ноне неоткуда добра да тепла.
- О, Мария-заступница…
 - Пресвятая Богородица, спаси и сохрани!
Ожила в неустойчивое время смерть, как от мёртвого сна оторвалась. Выну-ла теплынку из человеческих душ. С корнем повыдрала живых и способных из уютных домов и дворов. Смерть грапостала людей. Прятала от родных и близ-ких их останки за дорогами, горами, лесами и балками, чтобы понысытиться потом их когда-то цветущими жизнями.
Ни дённо, ни нощно не утихали рыданья по убиенным в осиротевших домах. Опустошенные семьи, те, кому посчастливилось отыскать родимые останки тел, провожали в загробное царствие изувеченных пулей, растерзанных снарядом и человеком, перемешанных с кровью, слезой и землёй, без привилегий, без особых почестей под горький запах гвоздик и холодных венков, под ласку невыплаканных речей, под невызревший голос деток и внучат.
Будто не до каждого окна, не до каждого в нём огонька, дотянулись грозо-вые раскаты, извещая людей, о жарком стоне земли, об истошном крике старых и малых её сыновей...

III
После того, как Васёк утряс дела в местном отделении партии, долго не мог наладиться с пищей. Чего не поест, организм не принимает. Да и денег не было получше перекусить. Занимать не стал, побоялся лишних пересудов. Решил пе-ребиться. В субботний день он вострил лытки по городу Обломова в поисках лёгкого куска хлеба. От недоедания булькает в животе. Приостанавливаясь, поджимает в паху. Трется коленями друг о дружку: ему хочется в туалет, как назло, подходящего места пока не предвидится. Терпит. Редкоясенный свет ло-мает глаза.
В клетчатой с коротким рукавом рубашке, белоснежных шортах, туфлях «Сабо» на высокой платформе и с чемоданчиком бредёт крутым берегом Волги. Глядит куда-то вдаль, где проходят суда. Ему чудится, что тянутся груженые хлебом обозы на ток. Сверху люди в легких косынках.
На первом, в кузове, покачиваясь на ухабах, его круглобедрая любовь на комариной талии, зарывши по колено ноги в зерно, и её подружка. Они улыба-ются, машут знакомым. Лица их перепачканы в пыли. Только зубы блестят. С виду Нинок кажется немного угловатой и смешной. Он ей машет, но та не отве-чает. Ну и беда: повидался и то ладно. Под рабочим убранством угадывается её спортивная фигурка.
Столько пережито вместе: ещё бы её не угадать. Он пересаживается в тенек и начинает письмо не с женских достоинств, а с даты.
«Двадцать седьмое августа.
Нинок, прости за молчанье. Тут столько всего навалилось… Придётся экс-курсоводом поработать. Куда к тебе без гроша? Ныне более приспособленный ко всему стал. Повышаю, так сказать, как надежный и тонкий спец, суперпод-готовку. Это вместо магистратуры. Более инициативным, что ли, терпимым становлюсь. Раньше так не делал. Подобные штучки ныне в ходу. А без этого какая жись? Вот в чем заковыка. Государыня в этой процессии не поддерживает нас так, как следует… Это тигустит душу.
В последнее время печень стала пошаливать. Иногда по ночам, как шелуди-вая овца, места себе не нахожу. Мучает давление, одышка. Здешние врачи го-ворят, что болезни нажил по нервной причине. Они то и вызвали мою прежде-временную старость. Потом нервы за родители поистрепали по-молодости. Отец у меня ехидный. Он и раскачал.
А он сама знаешь, какой: мать извёл, болеет. Ей на восьмой десяток, а он её работой на усаднике грузит. Соберутся там работать вроде бы вместе, а он в последний момент прикинется хворым. Матери не миновать одной ишачить. У неё все ноги в отвисших жилах. Глаза отекли. Падает иной раз прямо на усадной борозде.
Живёт он в основном на её пенсию – она малюсенькая. Хотя стажу у неё около сорока восьми лет набирается.
Один раз отец ей сказал, мол, не будешь меня на свою пенсию содоржать, ухаживать за мной, сестру привезу. Пенсия у него самого такая же, как и у ма-тери, не инвалид, руки ноги целы, а разевает роток на чужой кусок.
Когда выгоню, говорит, тебя, женюся на родной сестре. У них с сестрой и фамилии разные с детства. Повенчают загсом без вопросов. У отца чужая фа-милия. В людях на воспитании был. А сменил он её для того, чтобы за его отца не таскали, которого в войну с немцем, как калякают, расстреляли за измену Родине.
Так вот, сестра собирается переехать жить к нему из столицы в провинцию. У неё четверо детей. Все женаты, и у тех уже дети. Живут они все на одной площади у своей матери, то есть у его сестры.
Сестра думает со временем прописаться у моего отца в квартире и привезти за собой свой выводок. Прописать желает у него всех своих, чтобы доля моей матери от его квартиры мне не досталась. Заманули проблемы в свои жаркие объятия и не пущают никак из нужды-то выбраться. Чать думают, так ему бе-долаге и надо. Авось всё само разрешится.
Сил больше нету, Нинок, писать. Аж портки мокнут от пота, как понервни-чаешь. Теперь я на воле. Так что не обессудь, допишу в следующий раз.
Твой Васек».
***
Наконец Ваську стало невмоготу и он, ловя глазами мошковатую боль, оп-ростался прямо под куст. Оттуда шементом вылетел, застигнутый, как непого-дой, врасплох, вытирающийся платочком фотограф. После небольшой пере-бранки, он предложил Ваську поработать на него, завлекая экскурсантов. Вась-ку того и надо. Тем более, живописная обстановка к такой работе более, чем располагала.
На верхнем берегу города Обломова, усеянного на много вёрст тополями и колониями, в виде современной засечной черты от произвола и безнравствен-ности, возле памятника в честь Победы в Отечественной войне, устроили сва-дебный сабантуй – зятья, тещи, тести, золовки и прочая приглашённая публика.
Они действовали по наводке организаторов свадебных бдений, мерно выпа-ривали кости под высоким солнцем и объективами камер в нескончаемых наря-дах. Чужой среди своих, безденежный Васёк работает на страх и риск. Он стоит на ступеньках исторически важного свадебного события с газетами в руках, прочёсывает одну кучу новобрачных за другой. В одной руке у него соломенная шляпа, на цилиндре которой приклеена обратной стороной этикетка от шампанского. На ней значится: «цена десять рублей».
Мимо проходят недоверчивые и любознательные глаза приезжих, моло-деньких и чудом сохранившихся от прежней государыневой воли до наших дней, старушек и старичков. У новобрачных видно, как цветут глазки, при виде Васька в этой благой роли.
Он громко и театрально декламирует, потрясая шляпой.
- Уважаемые экскурсанты и экскурсантки! Свежие новости, новейшей све-жести! Не пропустите исторически важное событие в своей многообещающей супружеской жизни! Сфотографируйтесь на память о великой молодости в тро-гательных и прелестнейших местах незабываемой Волги.
Почти бесплатно.
Спускаемся вниз и обратно. Можно на вашем транспорте… В пути вас со-провождает экскурсовод экстра класса, ваш покорный слуга и обожатель талан-тов, Васёк Чемоданчик. Не упустите свой шанс, господа!
Васька обступает толпа новобрачных, глазеющих казаков. Шляпа быстро пополняется бумажной купюрой, которую свободная рука быстро прячет в нор-ку кармана. Кто-то бросает металлические деньги.
- Ну, полноте, полноте, господа, какая мелочь… Я жертвую её на угощение пивом новобрачных, - раздаёт, позванивая, направо и налево монеты. - Господа, минуточку внимания! И так, начинаем наше «знакомство». Забегая вперёд, скажу, что подобные затеи-экскурсии - необычная редкость…
Новобрачные посещают на главной площади каменного человека, борца прошлого века за народную долю. Фотографируются. Подносят цветы к под-ножью.
- Всё, что видите, есть настоящая оздоровительная зона для ускоренного со-зревания предложений жителей и гостей по развитию народного хозяйства. Здесь многое предусмотрено мечтой любителей техники и выношено в легендах торговых палаток и городской мэрии.
      Ко дню павших жильцов в нашем городе освоен выпуск новой модели ав-томобиля АЗ. Так что есть, чем порадовать горожан. Наш культурно-развлекательный ансамбль города уже вышел на полную мощность в тесном содружестве памятника и областного больничного комплекса. На достоприме-чательностях больницы остановимся с вашего позволения чуть позже.
Совсем недавно за Волгой появилось негласное меню по обслуживанию на-селения с гарантией качества, разработанное на основе Обломовских традиций. Работники трудятся под крылатым девизом высокой моды авиастроительного завода: «Даёшь - Руслана!».
Не удивляйтесь, многие из вас знают: детей прямо в организации часто за-чинают вместе с самолётами. Такова специфика селекции кадров. Но такое об-ращение, как считает обиженная часть горожан, почему-то больше бросает тень на женщин. А если вы от них ещё не устали, то добро пожариться на пляж!
Васёк приглашает всех спуститься с берега. Удивленная толпа проходит за экскурсоводом. Он продолжает:
- Первое, что вам бросится в глаза, это главное отхожее место. Одичавшие горожане построили его на пляже из старых досок для более комфортного от-дыха и удобства. Теперь они входят в единый инкубационный заповедник са-нитарно-оздоровительной зоны. Можем спуститься и потрогать экспонаты ру-кой… В городе прошла туалетная болезнь, поэтому всё накопившееся в челове-ке… администрация города негласно просит оставлять при себе, пока не посно-вят биоэкспонаты нового поколения.
Рядом с сельской уборной, в зарослях неухожицы, вы видите, уютно распо-ложилась высоковольтная линия для спасения отдыхающих под проводами во время грозы, а также для обслуживания горючезапивочной станции. Дюжина переодевальных кабин уже манит из дичи кустов страждущих переодеть ку-пальники под музыку за скрипящей створкой.
Кабины, господа, очень многофункциональны: пока никто не видит, играют роль отхожих мест или разных любовных игр как взрослых, так и детей.. Для тех, кто стесняется удобств, предоставлены кабины без дверей.
 Васёк приглашает новобрачных сфотографироваться рядом с отхожим ме-стом редкого значения – он, как пьяный, шатается на одной ножке.
- Дальше вы увидите оздоровительную зону для автомобилей и людей. Она едина. Это оригинальная находка и конструкция местных умельцев. До такого ещё никто в мире не додумался, как не додумалась ни одна развитая страна спасаться от транспорта бегством на пешеходном переходе и тротуаре. По дам-бе величавой реки, как вы заметили, резво носятся дети, прохожие и автомаши-ны.
А теперь, пожалуйста, повернитесь направо. Перед вами - откинулся на ин-валидность речной порт. Слышите? Здесь при отчаливании судов, чтобы окон-чательно осуществить вымирательный процесс, капитан на жаргоне орёт: «От-дать швартовые!» По голосу это означает, примерно, одно и то же, что и в на-роде: «Внимание: отдать концы!» Потому что судёнышки и людишки здесь в основном старые, нервные и требуют капитального ремонта.
Того и гляди сдохнут прямо на глазах.
На местном пляже вам ненавязчиво предложат понюхать выхлопные авто-духи. В случае кого осторожно отравят выхлопными автодухами, задавят ма-шиной или кто просто провалится в «уборной», то весёлый и незатейливый ли-музинчик быстро доставит уцелевшие тело от собачьего нашествия людей и животных на верхний бережок.
Прямо в областной морг.
 Правда, этот современный мавзолей, не особо пользуется спросом у насе-ления, и рассчитан всего на восемьсот усыпальных мест. Однако, несмотря на это непристойное неудобство, он всё же с нетерпением ждёт всех желающих отведать своего счастья.
Если вы иногородний, временную регистрацию вам здесь предоставят бес-платно. Мест полежать для всех хватит. И совсем не обязательно в морге. К вашим услугам волжские просторы. Но сразу скажу, здесь будет жарко. К тому же лежать – не работать.
К сожалению, последняя привилегия для немногих в городе. А она тут не чужая, а ко всему прочему, главная черта работника и гражданина. Кадров в го-роде много, а работать некому. Поэтому деньги тратить научились не на работ-ника, а на баб, далёкие острова и легкие машины.
Когда поднялись к усыпальнице областного значения, Васёк организовал фотографирование, хотя многие упирались.
После чего принялись рассматривать свои фото, где исторические прелести чередовались с обескураживающими картинами оздоровительной зоны трудя-щихся, пока в головах не появилась лёгкое помутнение и вызывающая музыка.
- На этой светлой ноте, господа, мы и закончим знакомство с доисториче-скими местами славно запущенного города. И поверьте же, городу Обломова, как и мне, жалко с вами расставаться.
Экскурсанты с неохотой покидали веселого экскурсовода. «Хоть и пакости показал известные, зато искренне. А искренность ноне дорогого стоит», - пере-глядывались новобрачные, роняя слова.
Васёк, как после соблазнительной высечки, раскланивается, вытираясь пла-точком от пота и пересчитывая деньги, спешит в центр перекусить. И, конечно же, его не покидают мысли о Нинке.
Ваську Нинок чудится незамужней. Она идёт с огорода родителей уставшая, но с высоко поднятой головой. Идёт себе, покачивая граблями, в темно-синей кофточке, короткой юбочке и калошах на босу ногу. Правый носок у неё съехал по самую щиколотку. Это ей придаёт рабочую выправку. Вспоминает Васёк о такой, и руки тянутся в карман за карандашом. А у самого уже на голосе первые строчки.
«Двадцать восьмое августа.
Дорогой Нинок, ей богу, не хочется говорить о грустном. В Подмахновье, Околоволжье и дальше по стране, горожане или селяне больше рассчитывают на соучастие в беседе. Чаще сопоставляют настоящее с прошлым… У части на-рода – свое мнение. Это одна из главных черт нашего времени. Она двигает нас вперед.
Хочется сказать и о нас с тобой. Думаю, чтобы испытать потребность в об-щении с другим человеком, нужен уровень определенного зрелого сознания. Ты со временем достигнешь этого: чать, не озямка, какая-нибудь.
Говорят, чужое горе воспитывает. Я не желаю тебе горя. Моего достаточно, чтобы яснее представить мир, заложниками которого мы оказались.
Слыхал, якобы государство на хороших условиях вот-вот займется особой подготовкой молодых, которые бы под конкретное хозяйство сразу подходили, без переобучения на местах. Сложная штука, но возможная. Стандартная под-готовка больше так не пользуется спросом. Сготовим вот вместе со страной хо-рошего специалиста, руководителя и инвестора в одном лице, человек с десяток, хотя бы таких…
Останутся в заначке деньги, так в заначку оставим на другие расходы, с вы-платой дохода своим соинвесторам пока погодим. Мы пока потерпим. Так, приблизительно, должен верстаться ближайший день, а дальше видно будет. Тревожно в стране что-то…
А иногда, Нинок, проснусь ночью от вороха мыслей или от снов, которых и умом не охватить, слышу: бах… - выстрел, за ним другой! Откуда? Не война ведь. Но тревога откуда? Ложились когда, этого не было… А кто знает: добрый ворвался сквозь стены звук или злой?! Заснуют голые пятки под потолком, за стенками… Расколют хриплые голоса воздух, накричат спросонок друг на дружку, потом замирятся байками-ласками,  - за окном тьма тьмущая до самого неба. И никто не знает: что это было?
С ветками танцует ветер, задевая дождевые скаты окна. Стало быть, байки поет поколению зевластых в беззвездной ночи. Завтра на работу!
Неосознанные ошибки человека - самый сильный яд. Но ты, вдохнувшая жизнь в человека, который без общении с тобой способен раствориться, как песчинка, в пыли, знай: скоро ветер перевернёт и этой страницы листок.
Мы не боги. Рано или поздно уходим из жизни, оставляя косые лучики света пролитой мысли. Пусть они послужат тебе доброй вехой на разломе не первого десятка пути.
Вертаюсь вот-вот… Твой,  Васечка».
                ***
Накануне освобождения из-под стражи Ваську Чемоданчику воры в законе приглядели пост, связанный с энергообеспечением трудящихся, чтобы подра-ботать и покрыть нанесённый колонией ущерб человеку. Однако свое мелкое хозяйство он и не думал бросать. Считал, что свою жизнь надо пить кажнему до остатка.
Васёк, подбитый новой надеждой, штурмует немыслимые высоты служебной лестницы
- Слыхал, Мауха? к нам народного распорядителя нашими деньгами при-слали вместо Чурбайса.
- Из правительства рекомендовали?
- Больно ты… из правительства. Забирай выше - из «Владимирского цен-трала», согласовано с колонией  «Белая лебедь».
- Из тюрьмы, значит, - вздыхает нечесаный Мауха, доставая вшей из-за уха.
- Он «протеже» известного вора в законе, который его на нары отправил да баньку стряпал… Он из тех, кто самому большому обервору, меченые бабки подкинул, чтоб его засадить в глушь не зарастающих троп. Теперь эти бабки нашли своего покровителя при моём сейфе, но деньги не все тут.
Часть затерялась. Я бы их привёл в законное действие и вывел кое-кого на ключёвую водицу, да на деньгах пальчики остались мои. Когда в сейф убирал об этом как-то не подумал. А теперь поздно. Люди подумают, в сговоре состою с ними.… Хотя неплохо бы всех оберворов  сцапать.
- Кто же это? – теряется в догадках Мауха, - прислал чать на укрепление кадров. Старые поослабли. А может он «протеже» этой дурочки Соплёвской?
- Какой ещё дурочки?
- Судьи, например. Рожа у неё тупая, как у всех деревенских. Зато, какое ни есть, а положение в обществе имеет.
Вопрос: кто он, этот ниспосланный инкогнито?
- Утечки слухов о назначении не произошло. Похоже молчавый вытолка, или выскочка, какой? Всё, конечно, лучше бестолковки.
- Он в нашей организации уже давно. При Сундуновских банях аттестацию проходил на должность.
Мауха с недоверием вслушивается в речь…
- В бане, что ль аттестовывали?
- Не в самой, конечно. А при ней-ти целая сеть неопознанных объектов чис-лится, партии разные…. Колониальная да политическая организация их пору-чителем выступили. Характеризуется положительно. Вместе с постелькой он тебе и карандашик, и резиночку всучит. Словом, денежные дела ведёт классно. Бугор на зоне остался доволен.
- Уж не ты ли?
- Другого не нашли. Если у тебя нет связей, значит, нет и прошлого. А без прошлого, какое будущее? Ты, по сути, сплошной разрушитель спокойствия, а значит, и причин. Без этого, какой есть ты распорядитель?! Притом, грамоту в одном коридоре с друзьями не проходят. Тут расклад жёсткий. Если я началь-ник, то ты его друг. В худшем случае - коллега.
          Мауха, приглаживая утюжком ладони волос, недоверчиво:
         - Видать, дела скоро пойдут. Лишь бы с правительством не в разные сто-роны, а то связи лопнут, опять без зарплаты насидимся. Но на рельсы не ля-жем…
- Тогда быть тебе профсоюзным заводилой. А то без забастовок зарплата во многих регионах недействительной признаётся. Поэтому её не платят.
…Васёк после трудового дня в помятом виде. С Нинком разговаривал про себя всю ночь. Время от времени прошлая жизнь входит в его душу и оседает там тёплой тоской. По Ваську видно, как он делает грустинкой лицо.
Стлались уже вечерние туманы, а молодёжь всё плескалась у брода. Рядом с гусями Нинок стоит чуть выше колен в воде, наблюдая за пацанами, играющими в догонялки. Мальчишки спорят во время игры. Что-то кричат, доказывая, друг другу. Спорные моменты в их глазах приходятся на Нинка. Нинок заразительно смеётся в ответ, и ссора мало-помалу стихает, и игра налаживается сама собой.
 Васёк рассуждает вслух о том, что напишет Нинку приблизительно так:
«Двадцать второе сентября..
Нинок, ты можешь быть по-настоящему счастливой только с мужественным и добрым человеком. Я, по-видимому, не стал им. Порой ты меня принимаешь за какого-то Мурзилку.
Надо быть по отношению к тебе творцом, даже тогда, когда ты по отноше-нию к себе становишься злой и неуравновешенной.
Я не прощаюсь и не надеюсь: смогу ли вообще когда-нибудь дописать эти письма. Нинок, прости: опять дела. Твой Василёк».               
IV
Напротив рабочего стола в новоиспечённом кабинете – широкий экран. Электронный мозг в ящике заменяет ценного работника во время его отсутст-вия. Он занят изучением совместной работы крупных и мелких хозяйств в мире, их устойчивостью, падением и расцветом. Но пришло время и продажность расцвела в этот год фиговым листком. И не было от нее спасения ни светлым деньком, ни чёрной ночкой. Усилия здоровых людей превратились в немощного старика. В место человека, работу стал оценивать рынок. Казалось, сам дух противостоянии этой чуме изменил благому и пошёл на сговор с дьяволом. Во-преки всем болячкам, тяга по добрым временам служила Ваську теперь вместо мамки, стала единственным спокойствием и утешением. Иногда мысли бросали его из стороны в сторону, плескались через край души, зазывали на легкие под-виги, путая пути. Требовалась под час особая закалка и выдержка, чтобы по-дойти потоньше к намеченной цели и выстоять.
По привычке, пустив под себя ногу, в майке и трусах он ёрзает на стуле. За цифрой слышит дух Нинка в крестные минуты. Начинает одолевать тоска по родным местам. И закрываются глаза.
Нинок стоит по колено в снегу.  За деревней на опушке кустарника, что воз-ле застывшей речки, в валенках и старой плюшевой приталенной манарке с ма-териного плеча. Ловкость и задоринка в её движениях скрывают недостатки старой моды, и она ей даже к лицу. На голове коричневая давнишняя шаль – прощай молодость - с крупными белыми кубиками машинной вязки, обмотана концами округ шеи. Ресницы слегка подёрнуты морозцем. Она время от време-ни дует на руки и собирает шиповник в матерчатую сумку.
Округ путают тишину заячьи стёжки на снегу и чириканье снегирей, подби-рающих остатки размётанных ветром зёрен колючего кустарника.
Губы Нинка по окрасу чем-то напоминают каленые плоды дикого шиповни-ка.
Ваську трудно удержаться, чтобы не писать. Торопливо разложив письмен-ные принадлежности, он приступает.
«Двадцать восьмое сентября.
Дорогой Нинок, прости, ради бога, за мою несобранность. Деньгами и кон-вертами теперь, как никогда, разбогател. Прямо сейчас направлюсь на почту отправить к тебе скопившиеся письма. В них тебе кое-что будет интересно из науки. Топерьча с этим ложусь и встаю. Жизнь – обманка. А это аспид Господ-ний. Расскажу про человека, ещё желающего принести людям пользу, но огра-ниченного денежным и болезным недугом, про человека, который на много старше тебя и бездетый»…
Нинок не давал ни граммы покоя, где бы Васёк не находился.
Нинок, нарвав пригоршину шипов, подбрасывает вверх. По снегу дикими плодами начинает играть, притаившийся было ветер. На игру слетаются снегири и воробьи. Между ними затевается ссора, Более юркая птичка старается дос-тавшееся зёрнышко перенести чуть в сторону. Убедившись, что соперницы не угрожают, приступает немедленно к трапезе.
Нинок с весёлкой в глазах наблюдает за ними из-за куста. Она присаживается на коряжину, но та надламывается, и Нинок летит в снег вверх тормашками, пугая птиц и почесывая опосля ушибленное место. 
Васек, ухмыляясь, старательно выводит строчки:
«Мой Нинок, выпала свободная минутка, решил докончить прежнюю мысль…
Ты, Нинок, не обижайся, что Васёк у тебя такой шалопутный. Я же человек с ограниченной ответственностью, работаю, кроме всего прочего, еще в закрытом акционерном обществе. У нас общество не отвечает по долгам своих членов. Законом предусмотрено ограничение их ответственности. Хотел тебе многое прописать по этому поводу, но не успеваю. В другой раз.
Твой блудный Васёк».
Теперь Нинок, набрав шиповника, красиво разворачивается, и преодолевая глубину снега, где почти в пояс нога, идёт домой напрямки, поигрывая протя-нувшейся через плечо раздувшимся мешочком. Другой куль в такт треплется за спиной. Платок Нинка съехал от работы, скособочив до смеху лицо. Нинок приостанавливается возле деревца, снимает валенок и вытряхивает снег, посту-кивая кулаком по голенище. За ней вяжется летком птичий содом.
Морозец заметно крепчал. Слышится сухой поскрипывающий хруст под но-гами. Где-то вдали за её спиной потрескивает на речке лёд и кора деревьев. А Нинок попутным взглядом выхватывает лесную кромку, за которой прячутся стынущие рельсы. Вслушивается: не идет ли поезд? Когда-то с этого полустанка садился Васёк, когда ехал в город.
 Она останавливается, трёт рукавом нос, щёки, и прикрыв нос варежкой, как бы спохватившись, переходит на размашистый мужичий шаг, правя на слабо занесённую хребтину дороги.
                *  *  *    
Под вечерок другого дня Васёк при галифе уже мытарил округ столичного зоопарка. Ужасно не терпелось проверить реакцию людей и животных на све-жепошитый костюм обезьянки с серебряной нитью. Он теперь просто уверен, что продажность людей и их примитивность труда на шею человека накачала культура, которая досталась от хозяина-плута.
Эксперимент на человеке и животном это всегда может подтвердить. Как не вертелся Васёк Чемоданчик на глазах толпы, прикидывая на плечи новое изде-лие, на него мало кто обращал внимания. Мало ли по городу в костюмах всяких рекламщиков шастает?! Словом, не терпелось себя подать. И чем оригинальнее, тем лучше. Для этой цели разработана специальная идея. Название которой  пока держится в тайне.
Судя по сему, он прослыл забавным любителем понаблюдать. Кроме того, ему вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь из прохожих занял его лавочку. По-этому смастерил одно нехитрое приспособленьице. Протянул вдоль реек сиде-нья тонкую, с конский волосок, проволоку и соединил со стареньким трактор-ным магнето усиленной мощности, которое могло, особенно со злости, выраба-тывать ток.
Сам же, в отличие от подуставших посетителей зоопарка, предпочитал си-деть не более чем на одном проводке. Просто так, на всякий грамотный случай. Для отвлекающего манёвра он только что выманил у казачка через дорогу ко-робочку с  душисто-медковатыми насекомыми. В любом хозяйстве, считал Ва-сёк, все сгодиться…
Васёк Чемоданчик с лавочки любуется рекламным листком. Он даже не за-метил, как к листку подошла зелёная по годам, но знакомая столичная стороже-вая, та самая, которая помогала пресечь Васьков побег из колонии. Теперь она уставилась на сотворённый текст.
Под рекламным листком аккуратно приспособлен динамик. А сидя на ла-вочке, вполне незаметно можно дублировать написанный текст через микрофон для пущей важности.
Васёк вовсю начал рассказывать через свое устройство о том, как на пожарах памятников нашего зодчества, умные старатели намывают золото. С законом это не расходится. Если он кого-то не устраивает, закон хоронят. Роддума рожает новый. И перестроечный процесс пошёл. Видимо, туда, где Макар телят не спас.
 «Это время подтянутых животов и поджарых граждан от недоедания, а также тонких архитектурных перекрытий, как бы создающих вместе с заевши-мися гражданами единый строительный ансамбль. Если случаются, какие раз-рушения стен жилых домов, то этого власти не слышат. Некоторые учёные та-кой прикол увязывают с внезапным уменьшением у властей ушных раковин. Люди с таким недугом представляются либералами.
По прогнозам синоптиков среда обитания, породившая их глухоту, приведёт скоро к перемене погоды. Возможно, перемены к лучшему все заметят по телевизору».
Столичная сторожевая потаращила паукообразные глаза, чем-то напоми-навшие Савосины, пробежала рекламный лоскут, прослушала сладкую речь и перевела тяжёлый взгляд на противоположную улицу, на деревянные воротца какого-то умельца, копошившегося с проводкой, и на минуту отдалась грёзам. А Васёк, кинув под себя ногу, сидит на скамейке и вспоминает Нинка. Ему не-много грустно и досадно. Идею выказывать вдруг некому станет. Он вполголоса пробегает пожелтевшее письмо:
«Семнадцатое октября.
Нинок, прости: давно не писал. Всё как-то не складывалось. Такой уж я смутьянистый до работы. Сейчас нахожусь на деле. И не могу с тобой не поде-литься даже строчкой о находках в наших организациях… Люди из кожи лезут вон, чтобы сэкономить внутренние силы в хозяйствах. Ест глаза текучка, де-шевка работ, дутые пузыри денег и подкуп.
Хочу только сообщить, что в этом году, по сравнению с прошлым, несколь-ко увеличилось число неблагополучных семей. Обломовский житель в основ-ном старый. Едешь в трамвае – один калека сидит, второй на клюшке округ да около место себе держит. И будто все хорошо, а нам и дела нет: у них «с рабо-той все в порядке, а в любви авторитет»…
Обман стал надёжным средством выживания и наживания. Если не объего-рить, например, женщину, не обмануть в любовных амурах наперёд, то на брак с ней можно не рассчитывать. Она вряд ли вам этого простит. Скажет: «и какая же это, милушки, любовь без подвошек и переживательных моментов?». Люди друг к другу относятся с большим недоверием. Делюсь этими находками и низ-ко кланяюсь.
Твой Васёк, тоскующий, как всегда по делу».
Васёк веселеет. Наблюдая за столичной сторожевой, знай теперь деклами-рует: «Она, конечно, злая, не сказать, как собака, но ближе к этому состоянию. Вот она вернулась в рабочее положение и уже поглаживает верхнюю часть мундира, куда обычно крепят орден за заслуги в органах. Можно понять её юные годы, в которые непременно хочется побыстрее совершить подвиг.
Например, кого-нибудь посадить. А дальше вот он - и орден! У героини, как и всякого человека, возникают сомнения: «Неужели не наградят? А если даже наградят, вдруг люди не узнают? Неужели все усилия окажутся напрасными? Досадно: люди есть, а прицепиться не к кому!»» .
        Она неожиданно переводит взгляд на Васька. Тот, как ни в чём  не бывало, поглядывает через дорогу на казака в воротцах дома, на щебечущих пташек, сидящих над головой. Он, конечно, переживает за чирикающих: кабы те корот-кое замыкание не устроили в проводке. Как потом людей-то просвещать?
Столичная сторожевая-пухлоглазка к этому времени успокоилась. Развер-нувшись, она пошла в сторону Васька и плюхнулась на лавочку. Главное, поси-деть можно, помечтать. Ноги не мозги, а от потной работы и каблучок стонет.
Васёк переводит дух осторожно, вынимает и ставит припасенную коробочку с насекомыми за спину, вскипает и приводит свою машинку в действие. Столичная сторожевая вскакивает, как ужаленная. Она смотрит на покачиваю-щуюся ножку Васька и его беспечное выражение лица. Рядом ползают потре-воженные и полусонные насекомые… Вот она беглым осмотром проверяет: «не на пчелу ли задом запёрлась, ведь чешется, спасу нет?»
Столичная сторожевая снова села. В глазах светлячок.  Васёк хотел освобо-дить живот, чтоб не урчал в неурочное время, перекинул ногу на ногу и слу-чайно задел магнето. Оно крутнулось пол-оборота. Сыскная молодка съехала от греха подальше на край лавки и уставилась на него. Он от неожиданности за-шуршал механизмом в кармане и случайно сделал ещё ручкой пол-оборота.
Столичная сторожевая привстала и обнаружила на сиденье кусок оборван-ного провода. Затем она быстрым шагом почему-то направилась к воротцам дома казака.
Вот она зацепка в будущем деле! Не так уж  трудна, показалась ей эта обво-рожительная награда.
И Васёк видел, как она того безвинного мужика на глазах едва не загрызла до смерти. Из ее слов Васек только разобрал слово «коррупция» и то как-то невнятно. Она с пеной у рта показывала на лавку. Пыталась тому что-то дока-зать. Казак разводил руками рядом с ульями, которые выгружал, пожимал пле-чами, успокаивал, что пчёлы в это время уже не летают, делал невинные грима-сы, наконец, отборно выругался…
Васёк тем временем, оборвав проводки, нырнул в зоопарк, потом в пустую обезьянью клетку. Ведь, кажется, настала для него подходящая ситуация пре-образиться. За ним проследовала, как овчарка, столичная сторожевая. Было много народу возле обезьянника, и столичная сторожевая остановилась непода-лёку от обезьяньей клетки.
В решетку просунулась лохматая голова.
Столичная сторожевая ей мило улыбнулась, как дальней родственнице и повернула обратно. Но врождённый инстинкт заставил огрызнуться и оглянуть-ся. И тут она заметила: на решётке клетки висит голубоглазая обезьянка, кото-рую она непременно где-то видела.
Как такое может быть?
Но в ней что-то было явно необычное. Кисти рук, фаланги пальцев ног вы-давали в этом странном примате человека. Из соседней клетки за происходя-щими событиями наблюдал обезьяний выводок. Однако знакомств завязывать с неизвестным пришельцем явно не спешил.
Столичная сторожевая даже пискнула от удовольствия, зажмурив большие глаза, но нахлынувшая толпа посетителей буквально вынесла её за двери зоо-парка. Она в порыве гнева гавкнула. Ей в ответ проскулил серый волк. Пробо-вала кусаться, вытягивала губы. Однако ей это не удалось: зубная родословная оказалась короче, чем она думала.
У неё на миг закружилась с досады голова. И она увидела на ветках певчую пташку. Та, видать, по нужде прилетела. Так у несчастной столичной стороже-вой появился птичий орден. Пусть не железный. Зато не ржавеет, и создан из натуральных волокон.
Когда столичная сторожевая оправилась, пришла в себя и взглянула на обезьянью клетку: устроителя высокой моды там не оказалось. На его месте торчала любопытная голова обезьяны с бегающими чёрными глазками. «Мод-ный проект под названием «Культурный костюм последнего века» оказался на редкость успешным.
 Оценка труда высокая, конечно, по костюму, но разве только по морали немножко не дотягивает, а так…» - признавался он сам себе в бороду. «Конеч-но, личностные характеристики и профессиональные качества человека так по-давать, мне на своём примере, трудно, да и совестно, но надо идти в этом на-правлении.
Костюм способен заворожить внимание даже не очень желательных особ, особенно, когда стиль сопровождается речевой рекламой.
В привычной для прохожего глаза одёжке, подталкиваемые мыслью или животным инстинктом, многие разгуливают по нашим улицам, и мы не обра-щаем на них никакого внимания. Хотя знаем, что ряженый может оказаться не только врагом, но другом нашего здоровья…»
- Однако эксперимент, тем не менее, показал: люди ведут себя менее осто-рожно, чем дикий выводок обезьян. «Культура труда» разная. – Васек надул щёки и, нехотя, спустил воздух. - А вот Куколка – не сопля зелёная, этот матер. Поэтому надо бы с ним – повнимательнее… -  рассуждал Васёк, утолявший, как всегда, тоску по делу.
               
***
Обломовские места, куда возвратился Васёк, были, очевидно, ему не рады. Чемоданчика неожиданно зазнобило. Стало даже холодно. Он трёт руки, ёжит-ся, вспоминает Нинка и понемногу отходит. Иначе нельзя: Нинок прознает, что он хлюпик, засмеёт.
Путь к сельскому дому лежал долгим и куролесистым вдоль изломистого поворота речки «Барыш», так хотелось думать. А его Нинку, как он представ-ляет, по дороге встречается кудрявый, чем-то напоминающий курчавую стриж-ку Васька, кустарник рябины. Рябиновые гроздья спелые и налитые, как губы и щёки Нинка, и слегка прихваченные дедом-морозцем.
Нинок оглядывает кустарник. Встаёт в линию с ним, будто красуясь перед подругой убранством косметических нарядов на лице, оставленными на память матушкой-зимой. Затем задумчиво смотрит то на рдеющие кисти рябины, то на свою сумку и что-то соображает. Потом развязывает на голове шаль и рассти-лает её прямо на птичьи стёжки. Нинок вываливает из сумки собранный ши-повник на шаль и вяжет добычу крепким и удобным бабьим узелком. «Любит Васёк её чай».
Рябина не то, что чёрный шиповник, она прячет свои плоды на высоком кусту, прямо у Нинка над головой. Подходящей палкой пытается сбить кисть, но не удаётся. Получает по лбу потревоженной веткой. Нинок злиться. На ще-ках ходят желваки. Тогда карабкается по-мальчишески вверх по сучковатой ве-люжине ствола, обхватив его ногами. Платье цепляется за сучья, трещит, но Нинок не отступает от задуманной идеи. Вот она уже у цели, пробует на вкус облюбованную ягоду, сплёвывая горечь, начинает обрывать.
Васёк видит, как Нинок теперь уже подходит к калитке своего дома, таща на палке за спиной два куля плодов. На минутку приостанавливается, достаёт блокнот и что-то быстро записывает. Руки зябнут, и она растирает их снежком, жмурясь от солнца. Наконец, с легкой испаринкой от ладошки допрялась по-слушная мысль, и пустила смешок. Затем отперла озябшими ручонками не под-дающийся с мороза накладной замок.
Прежде чем раздеться, крестится на угольник с образами, пришитый над потолком. Шепчет про себя молитву. Смахивает рукавом плюшевой манарки прикипевшую на морозце слезу. Достаёт переломленную вгорячках фотокар-точку старшего урядника Васька Чемоданчика из-под образков, не разуваясь, аккуратно клеит пластырем с обратной стороны.
Присев у стола, рукавом манарки протирает её от осадка пыли, а сама долго глядит в окно, раздумывая о только что пойманной у дома мысли.
Одежка пропахла запахами весны. А ей кажется, что свежие мысли так пах-нут теперь. И след их глубокий, как подкаленный солнцем сугроб, и длинный: привяжется и подолгу тянется за хозяйкой, пока та не затеряется среди толпы и людского гомона, пока не надышится им человек.
След мысли ещё пахнет морозной коркой с прелью отпотевшей земли под чуланным окном, где мимоходом ухватила её хозяйка, взяла на блокнот и вме-сте с пьянящим дурманом солнышковой поры занесла в избу, чтобы потом с кем-нибудь поделиться.
А Ваську в этот момент почему-то грустно. Он морщит лоб, быстро хлопая глазами. Приотрывает от головы кепку, начинает писать.
«Двадцать шестое октября.
Милый мой Нинок, без твоей поддержки и общения я и того, что сделал, не успел бы. Так хочется начать это письмо. Не горюй: письма ты обязательно по-лучишь. Я как раз стою перед почтовым ящиком. Правда, он почему-то без гер-ба. И трава одна кругом под ногами. Видно, окромя меня никто не пишет?
 После освобождения пытался работать ещё на ФРАУ ЕС. Правда, по про-текции, наверное, потому и вяло. Сердце не лежит. Не понравилось. А может, ещё вернусь. Теперь я в нашей области. С денежными делами, думаю, упра-виться и вернуться домой.
Здесь на окрайке деревни снимаю домик. Всё к городу поближе. Предпри-ятия для изучения почти под боком, до другой работы недалеко. Но не это главное. У меня такое чувство, которое тяжело выразить словами, ну разве что легче понять.
Каждый человек, уходя в небытие, старается оставить после себя что-то доброе. Это простейшее ощущение в жизни, по которому как-то сохраняется память об ушедшем человеке. Память важна не потому, чтобы о тебе просто помнили и думали хорошо, и не потому, что страшно и больно уходить. А по-тому, чтобы успеть сохранить возможность передать крупицы накопленного опыта борьбы за существование, за отведенное место и роль на Земле.
И такой опыт во многом не обобщен поколениями, пропадает, как выжжен-ный солнцем бурьянник, никем не замеченный, не оцененный и не нужный лю-дям, даже на лекарства. Но рано или поздно он будет пущен под природную стихию, забирающей великую ценность – жизнь человека, и превращающей эту жизнь в химическую энергию.
Неразумно в наш век дожидаться стихий! Нужно стремиться  быть ближе друг к дружке. Тогда жизнь станет понятнее и теплее. Дружбу во благо я назы-ваю подлинной чистотой человеческих отношений. Ступенькой роста сознания. Щитом от продажности душ и недостойного труда.
Ты мне дала безмерно глубокое ощущение радости и окрылила великой на-деждой памяти о близком человеке. Иначе кому нужна была она, рождённая неизвестной казачьей матерью среди звёздного неба, жизнь простого сына и человека? Для себя, чтобы, получив ничтожно слабую энергию человека, под-держать его биологическую старость? Возможно, но без передачи её по живой цепи от человека к человеку, она перестала бы радовать наше рождение как ду-ховных творцов.
Я не мечтатель и тем более не философ. Просто любящий. Так оставь же меня в сердце таким!
Обычные люди из жизни уходят. Особенные - воскресают в памяти. Ты по-могла мне не потеряться. Ты освятила меня этим. Возможно, такое смог бы сделать и кто-то другой на моём месте, но ветер его изваяний не мог быть таким прозрачным и свежим. Постой же у родничка памятных встреч. Сумей напиться их живительной свежести, тогда всё будет ясно и понятно.
Из чего рождается она – неуемная и великая – Вера, Надежда, Любовь? Из искусства увлечения людей за собой на работе и дома, из строгих поступков, что в завтра ведут, или страстных речей под окном? А может, из мельчайших положений судьбы… редчайших кусочков человеческого блага и счастья, где прожитой жизни на всех никогда не хватает!?
Горячо любящий и твой  нескляшный».
Васёк с замиранием сердца и с оглядкой отправлял целую кучу скопившихся писем. Он отыскал рядом клочок старого рубероида и накрыл ржавый верх  почтового ящика, чтоб не пробил дождь, и пошел прочь. Затем оглянулся, воз-вратился и на счастье похлопал обрубком ладони по крышке со словами: «ну давай, брат, выручай!»
 Теперь Васёк уже на радостях гнул напрямки саженьи шаги, ломая колю-чую проседь вечерявого луга. С горы кто-то заметил Васька, махнул ему фу-ражкой:
- Ге-ей, мо-ол… челэ-эк? Да куды же вы? Ящик-то на отшибе деревни-и… давно без обслуги-и… Раньше тут дома были, теперь бурьян…
Васёк думал теперь только о хозяйстве и не придал оклику никакого значе-ния, хотя и обернулся.
Вот он уже рядом… и клены с калиной вдоль улиц пошли. И везде, в какой закуток не погляди, все, как родное – тут заводь, тут крупная рыба клюет. Захо-тел, купайся в охотку – раз и пошел. Туда дальше, у речки, и вовсе – утки, гуси, пырышки пасутся. А с околицы, со стороны домов поглядеть: темный комочек плывет луговиной – непременно Васек. Остальные все дома.
Под утро ему снился сон. На столе Нинка его письма. Он причмокивает гу-бами, облизывается. Ему снится передачка в колонии. Жареные горячие и слад-кие пирожки с калиной и сухие лепёшки из плодов шиповника. Рука Нинка вы-водит: «Любимому лечебный чаёк от печени». Васёк чешет за ухом, размышля-ет с чего начать: с пирога или чая. «Если с пирога, то какой конец послаще вы-брать? Наверное, с того конца, где корочка немного пригорела от сахара».
Вдруг над головой:
 - Встать, сукин сын! – будто кричит контролёр. – Ты дневальный?
Васёк вскакивает, как с кошмара. Никак не сообразит… а в ушах звенит:
– Ша-агом арш в сартир! врах немилящий!
 Васёк в трусах опрометью с выгнутой, как у кошки спиной, бежит в рас-пахнутую дверь. Он просыпается и долго не может сообразить где он: всё ещё в тюрьме или уже на воле?
А где-то, у прогревшегося за день от солнца окна, ещё долго торговал сле-зою за столом голубой хозяйкин огонёк.
               
V
Булызина моталась в городе по делам в любимом черно-белом, но цвета-стом платье. Глаза ее налились серьезностью и томно останавливались на лицах людей. В пятницу, часам к трём, Пташечка в это время в прикрытом декольте, Позевайкин при галстуке в черно-белый горошек и ещё несколько человек в строгих костюмчиках принимали остатки людей на работу. Площадка у двери комиссии пьяно покачивалась, выдыхала ожидающим в коридор сладковато-кислый воздух. Они сдержанно шептались, похрустывали суставами под две-рью, дожидаясь на поматывающихся ножках своей участи.
На пороге комиссии отрекомендовалась жидко-ушловатая бороденка казач-ка Долгополова, под которой виднелся шрам от уха до самого кадыка. Расска-зывают, ещё в детстве за вредительство одна старушка его кулаком саданула. Иные уточняют, что не кулаком, а иначе. Когда он поздними ночами под коче-тиные песни, рисуясь перед сопливыми пацанами, подвешивал к окну вредной старухе колотушку. Гайку на шпулечной нитке.
 Перебросит нитку через электрические провода от столбов, спрячется на другом порядке домов и дергает за нитку, а гайка наяривает хозяйке в звено, нервы старухины канителит. Старуха злая. Лето часто проводит в деревне. Кличет её здесь местная шпана кочергой-Изергой.
А мстил за то, говорят, что двенадцатилетняя мотаня, внучка её, не доста-точно оказывала его персоне знаков внимания. Настоящую же причину он видел вовсе не в мотане, а в зловредной бабке, которая её поднасюсюкивала против него. Изерга догадалась, тихонько спросонок порвала нитку. Тот побежал проверить в чем дело. Старуха вылетела со сковородником в дверь, а Долгопо-лый подставил ей ножку, и бабка навернулась боком так, что сковородник до соседской городьбы катился.
 Пол-улицы гулёной молодёжи смеялось.
Ему понравилось озорничать, и он повадился ночами к ней. Хаёрил, хаёрил, а старуха не растерялась, как-то выследила его под лунным окном и ошпарила варом, как отвадила. Теперь вырос, перебрался из села в город, и вражда между ними улетучилась. За шрам перед людьми ему неудобно стало, и он обзавёлся бородкой. Нос длинный, не в мать, без закрылков с махонькими губками, за ко-торыми и уследить-то нельзя во время разговора, настолько они были проворны в словах и выражениях.
Лишь легкий пушок под носом делал его лицо более мягким и покладистым.
Долгополый вошёл так, как входят казаки к себе домой, намаявшись после нудной службы, а потом, будто невзначай, ошибшись дверью, немного удив-лённо, с ухмылочкой и в заломленной фуражке. Постукивая палочкой по са-пожку, будто нарочно в избе, обметая ножки. Зашарил по комнате большими чёрными глазками, забегал по плинтусам, потолку, как приглядывался, растяги-вая еле слышно слова: -…всё ли у них тут гоже… нахраписты ли в преодолении препон государыни, престижно ли место работы..? - Затем, не найдя к чему прицепиться, изволил обратиться к комиссии:
- Ну, доброго здоровьица, значит! Работать у вас тута, слыхать, престижно, кода в дело втянесса… рай только подножки ставят при обустройствах, на гос-службе… и там палки в колесины, оно ноне чать везде так… вот судьбушка, стало быть, к вам забросила…
 Он нехотя продвинулся к Позевайкину. Снял с головы модную фурагу, ска-зочно похожую на пилотку военных лет, и раскланялся, как артист перед пуб-ликой, роняя прическу. Казалось, пришёл не на работу руководителем нани-маться, а на репетицию в театр.
От артиста в нём действительно что-то было. И если бы ему отказали с по-рога о приёме, он бы оказался доволен. По крайней мере, присутствующие в нём, кроме приятного расположения духа, ничего бы не заметили.
- Садитесь, - подняла с хрустом голову Пташечка, застатая врасплох немыс-лимым поведением конкурсанта. Позевайкин стал рыться озабоченно в портфе-ле.
- Где она, эта наша… конкурсная разработка? Дюже полезная вещь для ор-ганизации. Едрит тывою за ногу, домой брал почитать, - дымит сквозь пальцы, прикрыв окурок ладонью, - а вот она: «Устойчивое развитие предприятия…». Кажись, нашёл. Немного перепачкался. Мать с селёдкой в газету завернула… Торопился, переложил давеча машинопись вместе с рыбой к банке варенья в другой отсек, поэтому немножко выпачкался. Если больно уж грязной пока-жется, перепишем… ну, велики деньги: листики в охотку перекатать. Перепи-шите тогда, - поправлюсь сказать, - не глядя на Долгополова, как под стол ски-нул скороговорку Позевайкин.
У Пташечки лёгкой улыбкой подплывают губы, и она начинает украдкой щериться.
- Я внимательно читала вашу работу, господин Долгополый. Только почему вы интерес работника от личной выгоды хозяйства отрываете? Какая-то куряга получается. Работа могла быть и пооригинальнее и покачественнее. Чиновные препоны советуете преодолевать, а как конкретно и в каких случаях не пишите.
- Чать, не больно какой труд… талантами тут буду фигурять да козырять еще. Чать и сами не тузы какие так придираться-то… а про себя забываете, мол, как человеку сделать престиж на работе, не догадываетесь...
Особых предложений на стендах-то не видать, чтоб я сразу так взял и обал-дел… А то я у них свой интерес от хозяйственной выгоды отрываю… Да и когда мне тут особо батониться было? Так доколебаться и до лампочки можно.
Я молчу, конечно!
Потом, извольте заметить, за язык никого не тянул, вы сами сказали «сади-тесь». А я не садиться пришёл, а предложить свои трудовые услуги. С посадкой ещё успеется. Присесть велите, так присяду, разве что на краешек, так это у нас можно.
Я вполне законопослушная личность. Но приглашать, так лучше уж сразу в кино. Не откажусь. Кавалер надёжный. Чего мне молодому, здоровому казачине да неженатому подеется? – роется по карманам, присаживаясь бочком на стул.- Не знай, взял кошелёк, не знай, нет. Чем расплачиваться буду? Бёг к вам, опаздывал. Так без обеда напрыгаешься день-деньской, кишки того и гляди спаяются.
Полдник у вас ещё не скоро, а то бы закусить не отказался. Цаю? Цаю не хоца! Она вода, а та и мельницу ломает. В кишках только бурчать будет, когда с девкой схлестнешься. Вы меня не стесняйтесь. Чего стесняться-то? Работать всё равно вместе придётся.
- Да понятное дело: между небольшим хозяйством, государыней и общест-венными артелями ниточка тонюсенькая вьется, - в тон бросил глазками Позе-вайкин. - Работа в целом нам понравилась, думаю и остальным членам комис-сии. Долго мутузить вас не будем, так и быть, а то уж больно строги мы сегодня к будущим работникам.
 На улице, наверное, Бог весть, что думают про нас, злыдней, но мы и доб-рые бываем. Первое в нашем деле – хорошее предложение. А оно хорошее. Вот вам договор-контракт, читайте, подписывайте, не торопясь. Хорошим людям мы всегда радёшеньки.
Пташечка ёрзает на стуле, выжидающе поглядывает на есаула Позевайкина, засмолившего другую сигарету, потом на коллег.
- У людей, может, к нему вопросы есть?
- Да ещё ответит, набалясничается с нами во время работы. По-моему, дос-тоин. Вот рекомендация, как медаль золотая с олимпиады,- развёртывает глян-цевый хрустящий листок, набранный в типографии. От нашего члена партии, министра хозяйственного развития товарища Кудревайкина.
Он из самого Дома правительства весточку шлёт: «…рекомендую племяша на руководящую работу… Честен, находчив, тихоня. Обожает удить рыбу. Лю-бимое хобби – пастьба гусей на лужайке. Увлечён молодёжной философией. Не замкнут. Может пробалясничать до утра. С женским полом крайне выдержан. Потому холост»…
Пташечка слегка вспотела, пока дослушала характеристику новоиспечённого работничка. Она почему-то на этом месте вспомнила о своём сыне, которого бы в этом случае точно в пример бы не поставила. Умереть лучше…
 - Племяш, значит?!
К просверленной дырке в двери уже прильнул чей-то дотошный глаз.
- Говорил тебе: не пускай этого алякиша без очереди!
- А в глаз дал бы? Это директриски найдёныш, поди, или чей-то повыше сынок пожаловал. И самой её нет, дабы потом не осудили, что по блату взяли.
Даже Долгополый мог разобрать голоса за дверью, и старался их приту-шить, двигая по полу ногами,  а то Пташечка расслышит.
- Эти - хамьё, за дверью сосредоточиться мешают творческой личности: шутка ли на работу человека принять! Так наглеют: уж не родственнички ли чьи припёрлись? – недовольно гудел, как оправдывался Позевайкин.
Облачко густого дыма от сигареты потянулось через голову Пташечки в форточку. Она трёт лицо, машет платочком, дует, стараясь прочь отогнать увя-завшийся за её стильной причёской клубок дыма. Наконец, не выдерживает, чешет глаза и срывается:
- Какой ужас! Как вы развязно ведёте себя, молодой человек… Обождите пока подписывать контракт.
- Что ещё за новости? – как невзначай обронил Долгополый. То пиши, то погоди. В коланцы что ли пришёл играть с вами? Персонал так свой будете раз-вивать, а меня нечего пилить вопросами да жевать.
- Поймите, у нас идёт отбор на должность финансового директора. Как вы вообще разговариваете со мной? Думаю, должность для вас высоковата будет, - стучит пальцем по проекту. – У вас сроки внедрения вашей разработки слишком короткие. Это раз. Популяризаторская статья о своих новинках для печати сухая. Дана без переживательного моменту. Это два. Ни одного новшества ва-шего ещё нет в разработке. Это три.
Позевайкин подмигивает, чтобы тот немножко взял себя в руки. Долгополый старается изо всех сил не подвести своего спасителя.
- Это для вас они нереальные. Сроки, видите ли, не устраивают? А для меня за пару недель в самый раз будет. Всё мигом и реализуется.  А в рекламном ма-териале у меня вместо чувств только знаки. Это и есть новинка. - Пташечка улыбнулась, не принимая во внимание его последнюю фразу.
 Как за пару недель? - обезумела она. – Что это тогда вообще за разработка?
- Да этого не может быть. Просто тут перечёркнуто кое-что. Так в оригинале три года и две недели значутся. Рассчитано точно. Неужто просчитался? Вот,- наклонился к ней Позевайкин, - где карандашом вожу, цифра выглядывает. Только теперь, по ходу немного подправить придётся, - сердечко карандаша заиграло по не вытравленным строчкам. - Говорил же, торопился с утра, а тут ещё рыба с этим вареньем помешали, вот и не доглядел ошибку. Сейчас испра-вим, и будет всё чик-мажор!
- Я же вам сказал, замётано. За две недели справлюсь. Что вы там подрисо-вали, это чепуха. А кто из моих работников справляться не будет с поставлен-ной задачей, тому вот палкой по мягкому месту, - трогает деревяшку для де-монстрации силы.
Шея его сейчас же налилась кровью.
Он багровел, злился, бросая поочерёдно на комиссию стальные глаза и на-ливая голос пышущим жаром. - Не возьмёте, вам же дороже… Я молчу, конеч-но, пока добрый! Уж простите, что повёл себя с вами по-свойски. Это от пере-напрягу, схлынет скоро…
Позевайкин и другие члены комиссии спрятали глаза в стол.
- Об этом нет больше и речи. Главное, не мякнуть. – Позевайкин наклоняет-ся теперь к Долгополому. – Вот, в договоре, - водит неловко танцующим паль-цем, - для вас все условия. «Представляется возможность творить дома. Для этого рабочий день может быть сокращён на четыре с половиной часа». Конеч-но, будет время и родителям помочь. Баньку-то предок не достроил ещё? – тут же поправился,- я имел в виду пращур, ну, дедунька, твой.
- Достроил, как же,- чуть задержав глаза на губах Позевайкина, вхрипе сло-мал голос Долгополый. - Вчерась он с какими-то приблудными девками па-риться бегал. До того пропаривает, что природные слова при разговорах теря-ются. Так что милости просим вас обоих…
Позевайкин косо посмотрел на Долгополова и продолжал, как не расслы-шал:
- В виде дополнительного вознаграждения, пожалуйста, проездной годовой билет вам на транспорт. Половина скидка в нашей столовой пообедать, бес-платное лечение зубов, участие в прибылях в соответствии с вашими денежны-ми вкладами в котёл предприятия. Так что работа у нас должна для вас стать образом вашей жизни, а не средством для существования.
Пташечка с неохотой поддерживает Позевайкина, потому цедит сквозь зубы:
- Да, но сроки… Он же говорит, что написали ему чепуху, ведь так? - обра-щается к Долгополому.
- Хотя бы и так. Так что ж с того, что так? Вас это как-то задевает? Я хозяин своей работы, мне и сроки устанавливать.
Я молчу, конечно!
- А вот как у него красиво сказано, господа, не лайтесь, пожалуйста! «Про-цесс подбора работников – дело творческое». Очень оригинально сказано про нашу работу. При этих строчках, мне кажется, обязательно над головой должны петь ласточки на проводах. – Но на дифирамбы Позевайкина больше никто не обращал никакого внимания. Знали, что толку, нервы тратить, раз дело давно решённое. Пусть будет, как будет.
Он посмотрел на коллег и добавил: - По-моему, вы все об жизни сухо ду-маете! Послушайте только этот пронизывающий стиль: «Единоличное принятие решения при коллективном обсуждении задумки». Право же в этом есть что-то романтическое, если, конечно, желаете услышать и настроитесь как следует на эту волну. Это, как на море. А оно так и бьёт, так и бьёт гужом тебя в волнующую грудь… а где-то стрекочут в полях перепела…
- А перец им в нос! Они будут на море отдыхать, а я один пахать останусь. Для них только учёную оду восторженного характера и писал. Единолично ко-мандовать над собой никому не позволю. Жене в хорошем доме такой воли нет, а тут производство, что тётка чужая.
- Ну и правильно. Мы можем завернуть разработку. Сошлёмся на указание недопустимых мест в ней, - и Пташечка побежала карандашом по рукописи.
Позевайкин, сводя к шутке всякие отклонения от нормы, улыбался одними зубами Долгополому и остальным членам комиссии.
- Вот посмотрите, товарищи члены комиссии, как господин Долгополый пишет увлечённо об увеличении поголовья женщин в молодёжном коллективе. Я тут немного возражаю против ущемления прав старшего возраста мужчин. А опытные кадры, стало быть, не нужны станут, вместе с качеством? Шерохова-тости, конечно, пригладятся. Дадим ему опытного наставника, и дело завертит-ся.
Приоткрытую дверь уже распирали голоса прибывших на собеседование.
- Протекция у них. Коррупция…
- Своих берут в первую очередь.
Пташечка порылась в бумагах и отыскала разработку с подобным названием. Содержание почти было один к одному. Фамилия на нём значилась Приличный. Из казаков.
- Приличный, войдите, пожалуйста! – обратилась громким голосом к соис-кателям должности.
За дверью шумящее море голосов, необъятное море желаний в глазах – у кого хватит только терпежу выслушать всех доконца, понять на что каждый способен.
Над столом в кабинете прижатая спина, вросшая в целую стену, будто одна держит престиж и дисциплину компании. Цепкие огоньки глаз скользят по лицу собеседника. Невзначай брошенное слово тотчас обсасывает молчанка и пе-редернутые брови коллег. Очередь за стеной настолько длинна, что ее то и дело срезают всевозможные углы коридоров и уличного фасада здания. Кто-то при-шел пытать удачу из бывших хозяйств-однодневок.
На борьбу с подобными хозяйствами брошены железные предложения дум-цам с рабочих мест, от тех, кто не пошел вразрез с законом, где престиж работ-ника завинчен на гармонии ума и сердца, - деньги, пахнущие кровью, не всем по душе. Однодневы, как считают тут, только размывают конкуренцию и пере-ходят дорогу здоровым коллективам.
Ответы на вопрос некоторые выкладывали разом, будто заученные за деся-ток недоспатых ночей – от коротких речей убегали, боясь недосказать чего-то в главном. И волновалось сердце: не то боль, не то радость, но с  искринкой в глазах.
- Вы меня слышите, соискатель..? – повторила погромче Пташечка.
В дверь тотчас просунулась крупная с вихром на высоком лбу голова, потом тощая фигурка соискателя.
- Сколько времени вы отводите на внедрение вашего предложения? – она смотрела на него глазами разоблачителя, выявившего из двух работ настоящую.
- Три года и две недели, а что? Так, ведь, раньше-то не получится, - будто оправдывался Приличный.
Она показала тому головой временно удалиться, не ответив, только протре-щала колготками в след, бросив колено на колено. У неё сложилось такое впе-чатление, что кто-то из членов комиссии - а понятно кто – явно желал помочь своему. И для этой цели передрал чужой текст на живую нитку. «Всем денежек охота. А кто бы от них отказался?!»
Она время от времени вскидывала недоумевающие глаза на членов комис-сии, играя складками лба, как гармоньими мехами. «Сами за преодоление чи-новьих препон, а качество кадров не хотят делать так, как того требует время и воспитание».
Но застывшие в покорности голоса сегодня были не на её стороне. И в этом случае ничего не оставалось, как отступить. Сколачивание команды для пред-приятия «Бездумные отчи» набирало обороты. Она только покрутила пальцем у виска и посмотрела на коллег. А есаул поднял угольником бровь, запахнулся дымком и отвернулся к окну.
                VI
Раньше Петрову зазнобу находили для знакомств по совету друзей и под-ружек. Она не любила чьих-либо вмешательств в её жизнь – ни друзей, ни зна-комых и, конечно, ни соседей. Сама себе выбирала кавалера и не какого-нибудь завалящегося никудышку, а партийного лидера из всего района. Это в кои веки она могла бы помыслить о политическом мужичке, живя нескладной прошлой жизнью?!
Добившись себе такого, старалась служить ему верной овечкой. Добывала своему Петюше свежие очерки о рынках, о сбыте товара, денежных займах и прочем. Как могла старалась перековать свой характер и угодить наперед Пет-ру. Даже иногда пыталась советовать как лучше подготовить работника к со-вместительству. И ему это явно нравилось, и заботило в первую голову.
 Когда ходили по магазинам или, случалось, на концерт, она всегда шла на два шага позади него, чтобы любоваться мужчиной со стороны. Особенно это бросалось в глаза на людях, когда шли своим двором. А Петюся, сторонясь зна-комых глаз, нервничал, даже иной раз забывал с ними поздороваться.
В этот момент он пытался приостановиться, ломая походку на кошачий шаг, крутился у её ног. Их семейную субординацию угадывали даже дворовые соба-ки. Они по одной стекались из-за мусорных баков и окрестных закоулков, тя-нули всклоченные шеи, громко облаивая их пару, сопровождали чуть ли не до самой двери подъезда.
За эти остатние метры до дома Петюся делался весь красный, будто прошел очередное собрания актива, грозясь извести собак. Но у самых дверей их ждала, как по договорённости, подгулявшая свора ребят, у которых по этому случаю был на припасе кочующий гоготок с душком перегара и матерым словцом.
Иногда оно прорывалось сквозь парадную дверь и преследовало до самого лифта. Двух проскочивших собак в подъезд Петру удалось всё же покорить. Он дал им припас с валерианкой, после которого псины меньше тявкали, а только на радостях поскуливали, катаясь по полу.
Казалось, только сейчас Петро задышал посвободнее, и груз дневных тягот уходил в прошлое. На работе старался уйти от привычных стандартных реше-ний проблем. Тут у него всегда раньше хромало, и он изо всех сил старался подправить слабое место.
Но это было ещё не последнее препятствие, которое надо было преодолеть и понять, пока они добирались до общественного кармашка, коридорчика на сво-ей лестничной клетке. На встречу им на этот раз вышел красавчик сосед, будто специально карауливший их с букетом роз.
- С возвращеньицем вас! – плетущимся языком приветствовал он молодую не по годкам пару и застыл в глубоком поклоне, без которого Пётр навряд ли поверил бы в искренность сказанного. На самом деле никакой тут искренностью и не пахло. Вынашивая в тайне свою любовь к Анне, он давно хотел поговорить с навязавшимся ухажёром, но никак не мог сыскать подходу.
 Месть и зависть топили в вине его взбунтовавшуюся натуру. Пробовал с Анной поговорить по душам, но всё как-то не выходило. Чужой этот завидный женишок-то для неё? Ведь так? А то, как же. Да и своих в подъезде хватило бы, кроме Петра. Поэтому не мешало пошуметь на неё ещё разок, по-своему. И вот опять безрезультатно. Тяжело, как на новях, становилось к Анне подбивать клинья.
- Спасибушки! – усталым голосом давал понять Петро, что лучше его не беспокоить, и боком пытался проскользнуть к своей двери, подтягивая за собой Анну.
- Не побрезгуйте, купите для любящей души букетик… Она радёхонька бу-дет! Вон, как глазками стригёт… Для своей старушки не покупаю уж годов, как после ранения… А вот сегодня решился, а она за город укатила. Хотел потор-говаться с ней, хотя бы за пузырёк одеколона… Прямо не всегда выпьешь, вы-турит, а с цветками думал, полегче обойдётся…
Анна даже не возразила, а с радостью глядела на преждевременного старич-ка, бывшего её ухажёра, заставлявшего раскошелиться сейчас Петра на поздний подарок. Очень уж он избегал Анниного гнева. Даже пошел против себя: по-зволил себе из «вражьих» рук цветочек души для любимой подарить.
- Спаси, Господь, за заботу. Для торговли и более подходящее место нашёл бы… Лестничная клетка не лучший объект для этого бизнеса, - принюхиваясь к бутонам, в глаза выговаривала Анна.
- А мне в аккурат подумалось обратное: ни милиции тебе, ни вымогателей денег, ни налоговой. И самое главное, аренды ить не требует никакой. Потом чувства в глазах оставляет такое дело.
Обчий коридор, он и есть обчий. Любезно благодарствую за покупку. А то другой раз думаю, кому бы что продать? головы не приложу.
Ещё раз спасибоньки. Сделать привесу на цветах да в поздний час – дело нелёгкое. Весь день, бывает, под окнами проторчишь и соседей никак не дож-дёшься. – Последнее слово он как-то промямлил невнятно, а про себя подумал: «Нет, не такими средствами надо бороться с Петром, этим пришельцем в подъ-езде. Сила слова для него больно слабое ружьишко, вот чегось».
Пётр пока отпирал замок, искоса поглядывал на оставленные концы улыбки на уголках Анны, и только в прихожей, не стерпев, сорвался:
- Нашла с кем в беседы пускаться…
- Что мне теперь, заявление писать тебе надо или устно разрешения просить, чтобы рот открыть? Какие вы все собственники…
- Учу, учу тебя, чтобы всё потихоньку было, не видно да не слышно надо жить. Кругом уши! А мы у всех на виду, - больше распалялся для виду, чем хо-тел сказать на словах Петро, чтобы Анна поняла. Бабы ведь хлеще на эмоции реагируют, чем на мысли. – думал опамятовалась Анна, теперь, благодаря за-мечалкам, его лучше понимать станет.
- Разве я когда нуждалась в учителях? Да и чему больно научите? Рай как народ обдуривать… Напакостите людям, а потом исподлобья на них глядите, думаете вас не видят… Знаем мы вашего брата, не с первым крутимся на узкой тропинушке, - последние слова могли вывести Петра из равновесия, а может, и назло так сделала Анна? Чужая душа – потёмки, говорят!
Раз возвращались они с Анной подвыпившие. Ситуация с поучениями ока-залась сходной. Она нарочно громко разговаривала, особенно во дворе. Тут Анна не выдержала, что на неё никакой реакции, опрокинулась на четвереньки и собачонкой заползала у его ног, подражая верному псу.
Даже горластая молодёжь, провожая их волчьим взглядом, взяла на этот раз тайм-аут. Петро с ужасом на лице нырнул скорее в подъезд. Анна же, отрях-нувшись, мотнула на прощанье провожатой стае глаз подолом, и как ни в чем ни бывало отправилась вслед за Петром.
- Чёрт ты политически приплюснутый после этого, а не человек! – бросила она ему в спину. Ещё дворянин называешься… Природные источники богатства в людях примечать не умеешь.
Спали они на разных постелях и не разговаривали до утра.
С неделю потом Петро ночевал дома, у матери. Как-то в обед, когда Петро крутился около служебной машины, Анна прислала ему с соседской собакой записочку: «Если не желаешь видеть меня, отдавай ключи от моей квартиры!» Анна к нему подошла, когда он весь перепуганный прочитал бумажку и живо обернулся.
- Что, испугался? – сказала, как пронесла на высокой нотке. Межбровные морщинки, собранные гармошкой, слегка развернулись, подыгрывая голосу.
- За мной, что ли следишь?
- Больно надо…- В церкви была… Разговор к тебе есть… К вечеру буду до-ма.
- Хорошо, зайду…- глаза Петра сделались томными, потому ответил, не вы-казав чувств, как откуда-то из тумана. И было с чего…
От старухи-соседки по Анниной квартире слыхал, что Анна по два-три раза на дню бегала в церковь. Один раз её видела Петрова мать, потом его сестра, а после сама старуха. Вела, говорят, себя более чем странно. Ходила полукругом, после восьмёркой около икон, как места себе не находила.
Подолгу молилась, припадая на колено, читала заклинания…
 А самой старушке будто сказала, что на исповеди у батюшки была. Нашли тоже дурочку, чтобы ей верить. Калдой нехорошей, говорят, она занимается! За этим занятием и застал её поп. Сама, рассказывает, будто видела, как яйцами подкупала Анна того, чтобы перед прихожанами дал ей во время служения хо-рошую характеристику и бумагу для неё подписал в том, что она сильная и му-жественная женщина, и что сожитель пятки её не достоин.
Поп, конечно, выслушал грешницу, приношения принял, а исполнять даль-нейшие капризы Анны не стал. Сделал только внушение, что в следующий раз просить о подобном и делать наветы на ближнего – не прощеный грех! И эту черту ему переступать, выгораживая прихожанку, делается невозможным. По-скольку поперек Божьей воли идти никак не собирается.
Как великий сатана в неё, говорит, вселился. «Нашёл батюшка тоже грех! Грех - это когда верующие голыми в лапту станут играть, к примеру. А я этого не делаю. Одним ворожить можно, а мне нельзя. Уж и в церкви лишний раз притулиться от тяготы грехом стало. Зачем тогда и Бог?» - вот как огрызалась она батюшке.
Многое приходилось претерпевать от старушки Петру по поводу выходок Анны. Но, надо сказать, что чужой головой не жила. И не нашлось ни дома, ни в приходе такого человека, чтобы противостоять Анне, и вот так запросто за-ткнуть её за пояс, повергнуть её мысли в прах.
- Кишка тонка! тоже мне туз нашёлся, - говорила она в крайних случаях.  «Даже Господь Бог мне тут не указ».
Остановила её старуха Изерга в монашьем платье после церкви и сделала по-соседски замечание:
- Прежде чем Петке по работе объявления собирать, надо сперьва местные законы возле дома блюсти: кто, чем и как ноне дышит? Порядок наш тот, что устоялся…Что он те, али супруг венчанный, ты его ворожить ходишь? Бога прокляла… ну ладно, за глаза… с кем не бывает, а то ведь в присутствии самого батюшки! Это какой же стыд надо иметь, чтобы такое в святом месте вылё-пывать?!
Покстись: мол, святые угоднички, матерь Божья, простите Христа ради, ду-шу замутневшую, Аспида и Василиска корите во тёмной душе моей льва и змия, яко ангелом заповестся сердце моё опосля этого… - старухе вдруг показалось, что она слишком много насоветовала Анне, и даже высшие духовные материи задела, и потому, крестясь, тут же отошла в сторону.
- Ты вот что, старая, - поймала её за рукав Анна, на детев своих лучше по-смотри – Николку с Мулькой. А меня не тронь. Когда Господь выпивал, на ве-черинку нас с тобой не приглашал. А раз он лично ничего не говорил в тот тра-пезный вечер… значит свои поганые молитвы держи при себе или засунь под исподницу, чтоб не воняло. А ко мне, как подходишь за метр, хоть подпрыги-вай, чтоб твои мольбы за Божьи не приняла, сморчок костлявый!
Униженная и оскорбленная в присутствии проходивших знакомых, соседка с тех пор боялась ей на глаза попадаться. А Петро, вернувшись после работы, пытался её вывести на откровенный разговор:
- Чего это ты нонче такая, Анюта?
- Да Бог, видно, удачи не дал, вот и чудится некоторым обо мне всякое…
Пётр, истолковавший слова Анны, как уступку в их ссоре, всерьёз подумы-вал переделать её характер под себя, чтоб пошёлковее немножко стала и не вела себя вызывающе, как тигрица. «Ничего, вот родит, малость пообкатается… Располнела уже, а потому и бесится. Это у неё по женской части…» - успокаи-вал он себя.
Раз как-то проснулся: туда-сюда, нет Анны. А та пришла раньше коллектива на Петрову работу с домашней шваброй и перемыла все коридоры, а сушить ее прислонила к косяку Петрова кабинета, который он забыл запереть. В дверях общего пользования Петра встретили недоумевающие глаза коллег. Он не на-шелся, что им ответить. Со злости пнул дверь, и чуть было не сбил с ног на ра-достях встретившую Анну. Петро в гневе заходил по кабинету, нарочно при-шаркивая по-стариковски ногами.
- Ты что же: опять за прошлое? Позоришь меня теперь перед всей партией! Додумалась..! Бабьими трусами пол мыть… и еще их всему коллективу на по-каз, для пропаганды вывесила… Ну, знаешь, что скажу в таком случае… - она не дала ему сорвать всю злобу, что задумал. «А будь что будет»,  - решил он.
- И что же интересно ты скажешь? что же мне будет в таком случае? А ну-ка скажи, ухажёр! И голос на меня прибавлять больше не могите! На свою жену будете кричать, - воткнув в грудь подбородок, наступала она. – Ещё чего уду-мали!
Когда Анна, как ни в чём ни бывало, стала поливать на подоконниках в ко-ридоре цветы, Петро не выдержал и плеснул ей на голову стакан воды. Анна взвизгнула и от неожиданности притопнула ножкой. Но она не вылетела проб-кой с крыльца, как ожидал того Пётр, а выжидающе уставилась на него.
-  Пришла чем свет полушки прибрать, у самих уборщица слеглась, а он, вместо цветов, меня холодной водой поливает да неведомыми словами расче-сывает. А я хлебай её, как утопленница, прямо-то дело… - истерики, которой так ожидал Петро на этот раз не вышло, чтобы раз и навсегда отделаться от Анны. Вместо этого он уловил лёгкую усмешку на её щеках, и от неожиданно-сти обмяк. Но Анна и не злилась.
- Чёрт тебя дёрнул.
- Не чёрт, а поп. Исповедоваться, видать, зовёт: скоро ребёночек у нас будет. При грехе не должен родиться. Тебя же дома шалогой не раскачаешь на семейный разговор. Думала, хоть как-то среагируешь… Облил женщину, выка-зал весь свой ум. И не замечает, прохвостый, как я всё терплю через него и пе-реживаю.
Да ить и ребёнок в животе донимает. А ты, шалберник, только от всех и прячешься, будто у тебя дома всё хорошо. Пусть теперь знают: что всё, как у всех… С тобой не то что жена, любая зверюка со скуки свихнётся. Какой же ты есть опосля этого человек? – хлопнула входной дверью резче и громче, чем ска-зала, но ступила за дверь мягкой ногой и не в сердцах.
«На вот тебе: наработал!»
- Нового дитя нажил, надежды Божьи в нем вынянчивал, почитай, а ума, стало быть, не набрался… - вот чего она подумала, скорее всего, рассудил за неё Пётр.
На душе весь день было пакостно и грязно. Ходил, как побитый кот, вино-ватился перед коллегами глазами. Каждый из них распутывал свой клубок раз-говоров в сложившейся ситуации. Однако и оправдания для них с Анной в этом было мало. Петро, в связи с последней её выходкой на работе, разговаривал как-то не прямо, а с какой-то думкой, недосказкой, тяготившей его душу. 
Короткими затяжками втягивал воздух, будто не мог всласть разом затя-нуться  парным и молочным дыханием Анны, опасаясь, как погодных перемен, её характера. В ней обнаружился со временем великий талант, способность та-кая: нагадить человеку и как ни в чём не бывало выгородить себя. Посчитать случившееся за мелочь, не достойной внимания, и моргать ни с того ни с сего влюблёнными глазками. «Экий вы, строптивый! Так не извольте беспокоиться! На веки ваша Анна!» - будто хотели они вам сказать, и не всегда находилось, что по этому поводу им ответить и как поступить.
Многое, конечно, в её отношении к Петру было рождено эгоизмом, неуме-нием сорганизоваться. А этого как раз и не видел, да и не хотел видеть, в жен-щине Петро. Это окрыляло его  и придавало необычные силы, чтобы сглаживать плохое и возвеличивать хорошее в людях.
Молчание во многом берегло силы для любви.
Оно давало Петру переживания, мечты. В такие минуты, погрузившись в себя, он готов романтически по нескольку раз в день перетолковывать её отно-шения к нему, и его к ней. Вместо объяснений с Анной он предпочитал мечту о прекрасном будущем. И поглощенный убаюкивающим самолюбием, этим жил.
- Заносчивая, Анна, ты, - стремился скрыть горечь раздумий Петро, когда она его неожиданно заставала в таком состоянии.
- А ты поменьше припадай к моим грудям, как телёнок! Красота-то, она, как цветочек, только с расстоянья даётся!
- Да ить Божественная красота пленит.
- На то она и Божественная: смотреть – гляди, а трогать не вели…
Теперь недавняя ссора казалась Петру чем-то забывшимся и старым. И он вовсе сейчас не был бы противником её мнения.
Петро схватил с табуретки ручку и машинально принялся её разбирать и со-бирать, как это делают дети, когда шибко волнуются. Анна, стоя у косяка, кли-нышком глаза пасла свою ручку. Она заметила непривычное состояние Петра и молчала.
Глаза Анны, вырванные взглядом из-под мечущихся ресниц, стыдливо иг-рают попятную мелодию – жить, уживаться, как-то надо.
- Тут предложения обдумываешь с верой, правдой Божьей для государыни, об особливых сообщениях для хозяйств печешься, а женщина перечит по чем зря… «Оно, конечно, подготовки нет человека на нонешный день». Хозяева хо-тят из телевизора или радио знать, к примеру, о положении рынка, не плачевно ли оно? Чем дышит в целом, проблемы в коих местах, можеть, образовались? Все надобно знать, чтобы с нужным решением не пролететь, а она те в бирюль-ки со мной играть. Ай-яй-яй… и не стыдно? Еще бы куклы села со мной водить, а то больше ни забот, ни хлопот.
Работник ноне совсем не развивается: поглянь с запада на восток… и куды хошь… На подвернувшуюся под руку задачку на работе люди не знают кого посадить. С государыней мы тут, конечно, крепко виноваты, но и бабий тормоз тут все равно есть. Подготовка человека на сегодняшний день захромала. Нет на него высокой надежды. «…Она со своими разборками петлю только на мои чувства накидает, мыслимо ли?»
Петр поглядел на нее с высот громадной материи хозяйств, раскрой которой уже начался, а сердце в домашних неурядицах горело, будто плавило сталь.
По комнате ходили занавески и горячие вздохи, мечущие жар. В форточку тянула надежда-прохлада. Похоже, само небо верило в человека и живые силы у людей забирало, чтобы завтра их растворить в свежем дыханье рабочей и летней весны.
Но его, кроме их взаимоотношений гложили и другие сомнения. Вот он сейчас лидер партии, уважаемый в политике человек, а денег имеет не столько, сколько его некоторые коллеги. Про себя завидовал им и делался иногда сам не свой. На него налетела какая-то  хмурь, и он становился квёлый, неживой, как в три смены отработавший человек.
Лицо вытянулось. Руки, как у мальчишка подростка казались длинноватыми, не своими. Под этой чертой брала начало другая, многим недоступная жизнь Петра, хищническая и полуслепая. Не побрезговал бы он в такую минуту по первому звонку из правительства броситься, очертя голову, в грязный омут с головой, всё хорошенько не обдумав, не взвесив.
Не так давно обратила на его странные вольности Анна, пытаясь высвобо-дить его из неестественного состояния, но гладкого подхода пока не находила. Петро не предпочёл бы в этот смутный момент допустить во внутренний мир бабу. Его отношения с ней и так болтались на соплях.
«Вот, когда маленько всё обваляется… тогда другое дело», - он всегда ста-рался в этот момент взяться за какую-нибудь безделушку, чтобы невзначай не напороться глазом на Анну. Это помогало ему на какое-то время расслабиться и оглядеться.
Отложив ручку, он вдруг схватился за табурет и начал хлопать ладошкой по крышке, будто, пробуя, надёжность её крепления. Анна, облегченно вздохнув, прохлопала подмятыми задниками тапочек в свою комнату.
               
VII
Низинами и взгорьями петляла, отпотевшая к обеду, февральская дорога. То здесь, то там кривили рожицы обласканные солнцем непоседливые дети. Пере-брёхивались пешие и невыдержанные взрослые, вездесущие собаки и крупно-рогатые животные, праздные хозяева и подусталые работники.
Дорога скорее напоминала детский сад, чем взрослую жизнь.
 В сложившемся хаосе вещей обращала на себя внимание скромная фигурка человека, запряженного в ручную поскрипывающую двуколку на деревянном ходу. Он как бы внештатно подрабатывал в свободное время на вьючном транспорте. На полинявшей от непогоды оглобле красовалось выжженное клеймо - «Сделано в глубинке».
Возница в хромовой ушанке тридцатых годов, лихо заломленной на ухо, в распахнутой и заеденной временем фуфайке и подвёрнутыми манжетами кир-зовых голичков чем-то напоминал уличного сказочника. Это Нагишка. Изредка он мучает пальцем нос, чтобы выпростаться.
Кузов его двуколкой таратайки набит бисером, поверх которого разлёгся, как кот, только в лакированных туфлях со сбитыми чуть на сторону каблуками, лёгкой поддергаечке и васильковым огоньком в глазу, – Васёк Чемоданчик.
Сзади, привязанная на собачьей цепи, щеголяла в подъяблочном окрасе убогая коровёнка с рогом и ущербной кличкой на выстриженном боку: «Юрмо-лина – 98». Она резво переговаривалась с первыми встречными, как бы выска-зывая недовольство Её красиво выбритую шею обрамляла бычиная цепь с крупным брелком: «Не приведи Господь!» Но вряд ли им гордилась корова.
Солнце клонило с обеда. Поэтому возница спешил, упирался ногами, чтобы не опоздать к «рабочему поезду». Когда подъехали к речке, он запряг животное и пристроился на передке кузова. Обогнавший было джип со столичным номе-ром, застыл у кромки берега и начал проливать через радиатор воду. Корова поравнялась с машиной, не спеша, оправилась.
Знакомый силуэт, похожий на человека с мешком денег, улыбчиво оглядел попутчиков и шины. Затем достал насос и быстро подкачал заднее колесо. Ваську показалось, будто водителя видел где-то раньше, но так и не вспомнил. Близорукость не позволила дотошно рассмотреть подъехавшего, и он спешил прочь отогнать одолевавшую мысль. Юрмолина засучила тонкими носочками от грязи ног. Наконец шофер управился и, видя интерес к нему со стороны, по-махал дорожникам рукой.
 Вскоре машина исчезла за Татарской горой, но корова не желала последо-вать её примеру. Тогда возница выпустил из банки прошлогодних слепней ей под брюхо, специально заготовленных для упрямиц-животных. Юрмолина вскачь взяла половину переправы и стала, оставив возницу на берегу.
Старший урядник, видя, что дело худо, пытается достать Юрмолину конца-ми вожжей. Однако за несвойственное обращение с животными та грозится пе-ревернуть двуколку прямо в воду. Нагишке-вознице ничего не остаётся делать, как рассчитывать на собственные силы.
Подвернув  штанины, самостоятельно переправляется через брод и подтяги-вает за собой, как осерчавшего жеребца под уздцы, оплошавшую коровенку. Зачерпнув через край голичков студёной воды, в присутствии женщины, чего никогда не делал, грозно выругался:
- И что телёнком не сдохла, тварь безрогая!
Женщина, шедшая берегом с ведёрком, завидев неладное, подошла на по-мощь. Через некоторое время она вошла в положение сочувствующего рыцаря. И Нагишка, облокотившись на её спину, выливал из голичков остатки воды, крутил до подсини прожил мокрые носки. Зубы его выбивали уже не угрозы, а сладкую дробь.
Женщина по внешнему виду была не из здешних коренных. Без того узкую талию стягивал волчий поясок из свежей шкуры. По всей видимости, она ка-раулила возле переправы попутку. Здесь её легче всего было словить. Редкая машина на переправе пронесётся, как угорелая, и не притормозит.
У подошедшей были греческие черты лица со строгими расчерченными ли-ниями глаз, удивительно тонко сочетавшимися с её одеждой. Женщина сразу привлекла внимание Васька. Он глядел на неё с жадностью мужского одиноче-ства и упоительной свежести, что берут свои начала в далёкой молодости, когда впереди целая жизнь и со многими неизвестными. Всколыхнувшиеся чувства всё это время питали и мучили его, пока не устали от непомерного напряжения глаза. Питали и мучили оттого, что был женат, и что-то страшное могло с ним произойти.
И он этого боялся.
Она же разглядела его ещё издали. Теперь боковым зрением изучала его и ждала всё равно, какого разговора. Хотела заговорить первой, но никак не могла разгадать настроения, что притаилось за красивыми очертаниями мужского лица. Да и расположен ли такой человек вообще к серьёзным отношениям, а с ней в особенности?
Он исподлобья - насколько позволяло время и такт незнакомого – щупал её фигуру, гадал приблизительные манеры держаться на людях. В глазах его по-мутнело, как после лёгкого вина на пустой желудок. Пытался в голове строить лирические обороты, растягивая речь, чтобы не сбиться с выношенной мысли, но тут он заметил, что ничего не подумал о жестах.
Жесты, которые должны сопровождать его речь, могли расходиться со смыслом сказанного. Он поглядел на себя, как бы, со стороны. Казалось, в эту минуту его руки и телодвижения выполняют какую-то непосильную работу землекопа или могильщика. Губы вдруг налились тяжестью и утратили былую резвость. Ещё бы: не часто встретишь такую,  да ещё в сельской местности.
Он наклонился в сторону женщины всем корпусом тела, и слегка показав-шиеся зубы в её крохотном ротике, принял за добродушную волю человека, и потому немного пришёл в себя. Под коленом учащённо простукивали удары пульса. Постарался больше глотнуть воздуха, чтобы в этом, на его взгляд, оп-равданном усилии потопить своё беспокойство и неумение начать разговор.
Просто в этих, естественно широко смотревших теперь на него глазах, не-много потерялся. И женщина никак не хотела прощать ему этой слабости. По-этому ничего не говорила. Она с намеком, осторожно улыбнулась неспелыми и бедными губами вознице. Будто только кто-то третий смог бы разрядить эту непроизвольно накалившуюся атмосферу, в которой создавалась временная ко-манда попутчиков.
И каждый в ней был сам себе хозяином.
Возница попытался неуверенной вожжой выслать животное вперёд. Однако упрямству Юрмолины можно было только позавидовать и развести руками. Она, видимо, требовала к себе высшей степени человеческой ласки и нежности. Как только женщина уселась подоить животное, дело пошло на лад.
Приятный перезвон молочных струн никого не оставил равнодушным. Ко-рова весело помахивала хвостом, Васёк, откинувшись на спину, поматывал в такт кончиком подвитых вожжей и носиком модного ботинка. Возница, взгро-моздясь на кузов, покачивал в глубокой отрешенности головой и наигрывал друг о дружку задеревеневшими ноготками пальчиков. Им вторили - завязка и распоясавшаяся треушина шапки возницы. А женщина легонько вываживала плечиком, будто строила ритм весёлой мелодии.
Слепни также ожили. Юрмолина от неожиданности задрала хвост и рванула так, что опрокинула женщину с ведром. Двуколку понесло резвым аллюром по бездорожью. Первым вылетел из кузова Васёк, за ним - возница. Однако На-гишка изловчился и снова запрыгнул в кузов. Наконец, двуколка опасно накре-нилась, перевернулась и накрыла возницу. Оправившись, возница и не думал идти на поводу коровьего каприза. Он тот час привёл в походное положение двуколку и солёно выругался:
 - Ничего-о, скотина безрогая. Придёт время, и я наемся твоего мяса!
- Зачем так шумишь? Такое красивое животное, а ты обижаешь, - утешает подоспевший Васёк. Он пытается погладить корову. Та мягко проревела в ответ. – Шнурок неблагодарный! Ты за неё заступайся, а она рожки строить. Видать, не наотдыхалась еще…
Поскольку других попуток не было, женщина быстро оправилась от стресса и по приглашению Васька забралась в телегу. Вскоре путники тронулись с ми-ром. Возница - вместо тяглого транспорта - впереди, корова - за двуколкой, Ва-сёк с женщиной - в кузове.
Васёк поглаживает ушибленный нос и поглядывает на спутницу, выжидая подходящего момента её глаз, чтобы заговорить.
- Давайте знакомиться.
Женщина смущённо протянула пальчики.
- Глафира Кузьминична. Вот привелось, по коммерческим делам разъезжаю. А вы?
Васёк жмёт в радости руку.
- Очень тронут, признаться. А я по связям с общественностью мотаюсь, как собачонка. Должность такая в последнее время появилась. С инспекцией в ос-новном. Проблем много. Страну во вторую родину переселенцы превратили. Всё ближнее зарубежье пасётся у нас. У наших инициатива к высотам труда пропала. Спустя рукава и то работать не хотят. 
- Как это вы хорошо сказали…
- Первая родина у них – своя, вторая - наша. Развели целую псарню рабочей силы, а газ в деревню тянуть некому и не на что. Люди понаедут, поработают, потом обзаведутся собственными предприятиями. И опять рабочую силу тре-буют. Так до бесконечности. Хозяин и работник при встрече нос воротят друг от дружки. А кто за никудышный труд платить станет? Да и нечем.
Вот езжу, приглядываюсь: попадаются ситуации, похожие на хулиганские явления, во многом копирующие начало позапрошлых и прошлых веков. Смот-рю, что изменилось. Порядок труда, начальство в основном никудышные, и не ко двору. Многое в положении людишек, не радует.
Внезапные перемены жизни, столкновения интересов… такое ощущение, что где-то о них читал, слышал. Земля от того и круглая: всё повторяться должно. Значит, это кому-то надо. В любом случае – прохиндею. Ему всегда больше надо. Он любит поесть да поспать. А от такого человека хорошего не жди.
- Не все же прохиндеи? Вот вы, например…
- Я – совсем другое... Словом, сравнить хочу нашу жизнь с прежней. Уж очень похожи ситуации. Меня весьма занимают и мотивы дорог, и страх людей, и факторы выживаемости бизнеса, и распространение передовых знаний от ма-лых хозяйств, и вопросы мастерства человека на все руки, и вопросы обмана… Многое чего…
Прощупать хочу смешное и горькое в жизни, в каких-то авантюрных, но вполне современных ситуациях. Иногда, кажется, в этой ежедневной строгости есть моменты более высокого порядка. Только они спрятаны от нас под зана-весками. Так бы всё это взял и к сердцу прислонил. Вот насколько всё задевает и трогает. Но тут уж ничего, как говорится, не попишешь: что с нашего человека взять: сердцем он – азиат, мыслями западник.
- И на кой вам всё? Столько хлопот. В нашем-то возрасте о прибылях надо думать, о женских танкетках. А вы о бес поймёт какой материи голову себе раскрикиваете.
- Прибыль-то она разная бывает. Одно дело на не взаимовыгодных условиях её достать, на обмане ближнего, другое – на передовых мыслях заработать, ко-гда всё по честному. Я не пустобрёх. Человек развивается от полноценного творчества. А не от танца танкетки с лаптем.
Сравнить всё хочу и поглядеть внимательнее. Может, с  этого обследования доходец какой поиметь. Не смейтесь – от культуры, правильно отлаженной и помогающей государству встать на ноги, доходец должен иметься. Сегодняш-няя культура этому не способствует. Только деньги загребает задарма.
Раньше культура указывала только на причины да следствия какого явления, а от конкретных предложений – как исправить положение – почти всегда отвертывалась. Область знаний, говорили, не позволяет. Так друг на дружку ссылались да скандалили потихоньку. Это, мол, дело других специалистов. А мы и сами с усами.
Что касается нестыковочке разных областей, мне кажется, то одна из основ-ных её причин в неграмотной сладке людей кроется. Поэтому те, которые сего-дня не занимаются подобной стыковкой, – полуграмотные. Их мысли - лапша на уши. Не всё, голубка моя, что удобно для прибыли, благоприятно для обще-ства. Если бы было так, то мы б новый строй давно в карты продули.
- Много ли на сравнениях заработать можно? Получится всё не как у людей. И жизнь зря пролетит.
- А почему вы считаете, что нельзя на культуре заработать? Вы как чинов-ница рассуждаете. Вот есть, к примеру, чиновничество или депутаты с припоз-далыми мыслишками. Их творчество держится, по сути, на обмане.
Как приспичит момент, они - цап-царап денежки из вашего кармана. Потому что не верят в свои силы, вот и не создали ни одного правильного предложения, чтобы было вровень передовой идее. А создать надо было хотя бы для того, чтобы легче помыкать хозяйством.
- У коммерсантов труд также во многом нечестный, хотя встречается, с ку-риное зёрнышко, и что-то добросовестное... В основном они задавлены каким-нибудь пичужкой сверху, которая должна была решить эти проблемы через науку,  да мозга жидка.
- На голосах избирателей спекулируют. На работе смотрят, как бы раньше домой удрать. К тому же большинство начальников – однобокие инвалиды. Одной рукой пытаются воровать, другой - противостоять произволу власти, а языком делать вид, будто правят.
- Вот-вот! В итоге природные запасы страны – кольцевые! На них хотят в рай выехать. Ну - чудаки! Это и есть на деле чванливого человека национальная идея. Такая идея, что того и гляди, башню снесёт с плеч. Природа – вот кто единственно правильно развивается, будто она и есть средство против беспо-рядка и хаоса.
- Это всё общо, слова… На них много не заработается. Прочная основа не помешала бы.
- Может, работу какую сыщу попутно. Свое предприятие есть да деньжонок всё равно не хватает. В Думе платят мало. Скоро срок моего переизбрания. В депутатах пока тусуюсь. Это и есть связь с людьми. Решил больше не выстав-ляться. А вас, ежели не секрет, что за дело привёло в такую глухоманку?
- Не секрет, в общем. Кое-что перебрать, переоформить ездила. - Греческое спокойствие не выдавало ее. Только нитка кручины пролегла под глазом. - Главное, чтоб всё официально… В столице, в центре, как выходишь из метро, туалетную точку доржу. И здесь, в Соплёвке, земельный махор кой-какой есть. Сотки за домом у частников выкупила.
Ну, и ещё куча всего. Сейчас ездила свои махорки колышками помечать, чтоб подготовиться к официальному оформлению… Боюсь, как бы не урезал кто втихую. Люди-то наглые стали: возьмут те же соседи да и убавят землицы чуток, чтоб в глаза не бросалось сразу. На следующий год ещё чуток…. Каждый год усад перемерять до сантиму не станешь же. Потом, разные формальности в администрации сельской утрясать моталась да с соседями ругаться. Хотя формально, но имею на это право.
Это в деревне... А в городе что творят? Так что, варежку не разевай.
Васёк про себя:
«Вот я и гляжу: кто-то нас год от года теснит на усаднике. Межу теперь це-ликом по нашей земле проложили, чтобы ходить. Метром прикинул тогдась - восьмидесяти сантиметров не хватает по ширине земельки-то. Савосина дочь, наша соседка, дочь одного начальника колонии, оттяпнула с одного боку, а с другого – эта, попутчица. Спелись, выходит».
- Ну, а муж как к этому относится?
- Он правильный - против моей коммерции. Говорит, вроде того, к ножке стола привяжу. На машине всё гоняется за мной, когда дома нет. Насилу удрала на днях. Вы сегодня на джипе у речки его, чать, видели. Оно хоть для поддерж-ки разговора поговорить, и то хорошо. А с другой стороны, чего это вам  рас-сказываю, и сама не знаю.
- Когда совсем молчишь, скучно.  Муж следит, значит?
- Ну, а то смотреть будет. Ещё как следит.
- Живёте ничего?
- Оно, конечно, нехорошо – первому встречному вот так сразу… Но оно, может, и лучше, когда на стороне поделишься горестями. Вы меня не знаете, я - вас. Так что, и проблем, в случае чего, нет. Всё равно не увидимся больше. Жи-ву, в основном, на процентах от налогов. Проценты тоже надо уметь получить.
Когда, вроде, всё чин  чинарём смотрится, у налоговой и подозрений мень-ше. В других местах делишки прокручиваю аккуратно. Важно, чтоб аккуратно было. Потом, муженек в первой десятке к власти стоит, помогает.
…Стрижи парят над головой. Солнце прогревает. Подолы фартуков и концы платочков мелькают, протирая пот. Шоферы недопустимо близко обгоняют повозку, из-под колес на свежую одежку просевают пыль – ворчанья возницы сыпятся в след…
- А чего куда-то мыкаться? – выждав пролетевшую машину и доставая со-ринку из глаза, спросила Глафира. Все движенье жизни и умиранье… прямо перед глазами, а потом обратно по резьбе вверх. Вон как лихач на чужой маши-не заруливает… Личное и народное – все в одном кармане держит.
Свои с государственными интересами путает. Того и гляди с тележки под-цепит. Плохо ли так поезживать-то… народ просит думцев как-то это дело об-ладить, отделить пешеходов от водил, один транспорт от другого на дороге. Та-кой бардак развели – по тротуарам ездят.
Некоторые даже, поговаривают, учатся на машинах в метро спускаться… Бестолковых министров расплодили. Люди молят их все отладить, а те спраши-вают, а как, мол? Никто, видать, этого не знает.  Вот проехал, колесо чуть не снес телеги. А ноне все делают на скорую руку. Почему? Не умеют по-другому, не обучены дальше носа, потом нет кружковой работы по качеству в хозяйст-вах.
Неплохо бы в правительствах и партиях такое обзавести. Поэтому и колеса на телеге покачиваются, как пьяный Ванька. Добротно делать некому стало. Стариков-пенсионеров надо не гнать с работ, а наоборот, в преподавательство у ся на работе насюсюкивать.
Вот на этих полосках жизни беды нас и подстерегают. От неправильных вожжей возницы она, жизнь-то такая нескляшная, пошла. Если везде подойти к делу с умом, то жизнь обязательно возздасться…
Размышления собеседницы о корне жизни ломали лицо Васька. Оно подер-нулось каким-то сероватым налетом пыли с прожилками зеленоватой скорби. Ветер трепал их вихры. Похоже, большому урожаю мыслей вызревать помогал из темных недров души. С попутным ветром ввысь забирали стрижи и в пике срывались над головой.
- Оно так, конечно, - поперхнулся в кулак Васек. - А меня ноги кормят. На своих двоих привык добираться до цели. Дешевле. На дешевизне всё больше и живём. Легче для нервов обходится, когда всё по-честному.
- Слыхала в своих предложениях к государыне на столпы строгой мысли опираетесь, так скать: на Эверита, Гелбрайта, там Самуэльсона, Вебера… ай нет? Потом, как его… Шумпетер такой был…
У Васька закруглились в масленке глаза:
- Масса… всех не помню. И на Блетона с Бессоном…
- Хранцузы, что ль?
- Пяти… и шестидесятники… О послевоенной Японии хорошо у Рамзеса сказано, Зеблюк о хозяйстве штатов пишет…
- А Одегов, Шулус, Разумнова – наши которые…
- И они есть, и Шахматов – полно всяких, а что?
- Да когда-то тоже интерес имела. Хотела новым Шумпетером стать: хвать, не вышло. Медведь, видно, на голову наступил в дикой молодости. Теперь все семейная жизнюха съела. А кому это надо?
- Выходит, почитай, коллеги… очень приятно…
Глафира Кузьминична оглядывает замусоленную форму Васька:
-  Оно и видно. Добрый вы человек. Чужого, а подвезти не забыли.
Васёк недоумевающее посмотрел на собеседницу.
Глафира Кузьминична в свою очередь насторожённо обежала взглядом Васька.
- Вот теперь я вас, кажется, признала, хоть вы мне и не представились по полной... Сами сидите в хороших туфельках, а едете на человеке. Байки мне тут поёте про то да сё. Таких-то людей у нас в деревне всего два человека – Куколка да вы. Того я недавно видела, а вас давненько…
Как будто в тюрьме обретались, на люди-то не казались. С виду сидим, всё хорошо, а какие-то, понимаете ли, недоговорённости остаются, между нами го-воря. Вы, если мне не изменяет память, должник моего мужа. Ведь так? Потом к нам на работы нанимались. То распорядок вас не устраивал, то сама работа, то деньжонки.
Общий язык все искали с начальством. Не сложилось, видать, что-то у вас с моим мужем. Про кружки улетные по добротности товара какие-то плели ему сё… вроде того, что хороший человек и на пенсии у нас должен работать. Яко-бы, без ваших советов хозяйства наши пропадут, а они, как видите, не пропали и цветут себе на здоровье.
- Уж сразу и должник? И про работы вспомнили…
- Он вам, кажется, тихонько помог, лет этак девять… десять назад у нашей родни усадные сотки отстригнуть. За вашим домом земля жирная сроду не во-дилась. До революции она лужком была и за моим дедом числилась. Вот так, вылетишь однажды с языком поболтать и не подумаешь, как вляпаешься в ка-кую кашу. Откуда, милушки, знала бы, что знакомого встречу – почитай,  врага, - соломки бы постелила.
- Потихоньку оно никогда не получается… Всегда людей наслушишь, какое доброе дело затеешь. Усадник, о котором говорите, годами не сеялся. Потому брошенным на произвол судьбы считался. Кому земли мало казалось, те зани-мали бросовую. Потом в сельсовете оформляли. А государству всё равно, кто налоги платит: злая или добрая душа.
- Ты меня прости, конечно. По одну телегу сидим, а как враги получаемся.
Васёк сделал кислое лицо.
- Надо же, как черти шутят! А с первого взгляда вы мне привлекательной показались.
- Взаимно…
***
Время с собеседницей пролетело незаметно. Васёк, добравшись переклад-ными поездами до города Финты, решил в коммерческой палатке, принадле-жащей компании «Финтауголь», приобрести для Нинка сувенир «Дикий кот». Для своих игрушка стоит  четыре рубля. Для чужих – десять.
Васёк мнётся возле таблички «Для членов кооператива».
- А нельзя ли стать на минутку членом вашего кооператива? Подешевле хо-чется купить, - сыровато произнес он.
Кассирша заулыбалась, аж зубы расцвели белизной.
- Понимаю. Очень даже можно и нужно. Вступление платное. Вот заявление.
- А это выгодно?
- Конечно. Товар дешевле.
Васёк между обрубков пальцев подаёт десятку. Кассирша пробивает по кассе четыре. Ещё пять берёт налог за членство и кладёт в карман. «На рубль делает уступку, как новоиспечённому члену кооператива, фактицски почесь напо-ловину нас с государыней облапошивает», - мелькнула мысль и тут же пропала.
- Спасибочки! Очень мило!
Он открывает дверь и оказывается в помещении голодающих. На стене изо-бражена двуглавая птица. Под её медными перьями  две роты шахтёров объя-вили на всю Ивановскую… голодовку. В другой комнате за столом - главврач горбольницы, лицом на два подбородка  и генеральный директор «Финтауголь» Шайтан. Когда он поднимался, то непременно вместе с креслом.
Стоило усилий, чтобы освободить себя от столь навязчивого напарника. Но, когда он долго и заразительно начинал смеяться, высовывая язык, люди спешно занимали округ него места согласно рангу. Они так увлечённо беседовали все, что не заметили вошедшего. Главврач хлопает в ладоши.
- Говорю вам, как клопы передохнут без лекарств. Будете знать тогда…
- Ну да.
- Что – да? Половина передохли или лекарств нет?
- Пока живы. А лекарств завезли, чтоб не передохли. У нас гуманное госу-дарство. Надо же людей поддерживать, раз есть нечего. Перед вашим приходом только что ещё завезли.
- Много?
- Много. По три тысячи долларов с больного носа обойдутся.
- А перед голодовкой во сколько обходилось?
- По червонцу со штанов. Концы с концами у больницы не сходились.  Те-перь всё выходит. Аренда помещений больно много съедает.
- А что же больных не устраивает?
- Невыносимые условия труда на шахте. Изголодали, а мы их пригрели…
Васёк не вытерпел и постучал по косяку.
- Позвольте присоединиться.  Депутат из столицы…
Шайтан вздрогнул и привстал с креслом, язык, как у собаки подвис, кресло содрогнулось и грохнуло ножками об пол, оставив хозяина с носом. Персонал тотчас переглянулся и принял позы попечительности и субординации вздохов.
- Пожалуйста. Но кто вас сюда впустил?
- Шахтёры. Охране некогда. В карты режется. Вы сказали, что у охранников, простите, у шахтёров, плохие условия труда. Это во время голодовки, что ли?
Шайтан не растерялся. Только белая рубаха наканавила проталины пота.
- Во время голода, говорят, пусть Пушкин поработает. Цены их не устраи-вают на труд. Жизнь, жалуются, дорожает. Пушкин, тот от позора пулю принял, а эти всё денег клянчат.
Васёк с ужасом смотрит в глаза гендиректору.
-  Действительно, уж лучше застрелиться от такой жизни, чем так мучиться. Верно, товарищ гендиректор?
- Не говорите. Не понимают своими мутными башками, что морги вот-вот приватизируют. Похороны дороже обойдутся.
Сохатый даже удивился, подбородки, как рессоры качнули тяжеленную го-лову. На спине рубахи ожили прорисованные куры.
- Вот так новость! И скоро приватизируют?
- Должно быть, как морг голодовку объявит, - ответил за генерального Ва-сёк.
- За двадцать пять лет работы ни разу не слышал, чтоб мертвецы голодали, - заглядывает ему в рот главврач.
- Вот поэтому и требования пока выдвигать некому.
- Народ травят. Почесть все продукты отравлены… Одной рукой деньжат подкинут людям, другой отраву с пищей. При одном правителе отравы всякой навезли, а при других, выходит, готовы выдавать нагара, сколько вздумается. Преемственность в управлении, выходит, дешевле обходится здоровья нации.
Чемоданчик достаёт газету, зачитывает: «Смерть властвует над людьми. Три слова нынче жрут – дожирают нервы работника и начальство: зарплата, доходность да занятость…».Тычет пальцем. Почитайте, что пишут жители За-падной Пипири – Улётов, Арбузина, Кокин… Море подписей. Сохатый и Шай-тан в унисон читают: «…в сельской местности много дохнет скота, людей, со-бак, кошек… Жители мрут с тоски по пище. А в городской местности околева-ют с холода и вшей». У гендиректора круглятся в маслинке глаза.
- Ну, слава богу. Не одни мы такие. У всех беда.
В соседней комнате звонит телефон. Шайтан громко шлёпает на вызов. За дверью слышится его голос. Кресло с грохотом валится на пол, оборотистые куски речи летят в трубку:
- Алё! столица? Это я. Докладываю: коммерческая идея внедрена успешно как на нашем предприятии, так и в других торгующих точках. Недостатки..? Есть, конечно, как и везде. Ощущается огромная нехватка учёных-золоторучек. Особенно в налогово-бухгалтерской кухне.
Дело в том, что современный бухучёт до сих пор не отточил железные спо-собы по подстраховке прибыли. Мы научились - как тут грамотнее сказать – сохранять от разорения государевыми сынами или чинами, бес их поймет… только часть выигрыша.
Остальная часть пока уплывает куда-то… Поэтому приходится доходить до всего самим. Это уже не для печати - скажите там… Алё!
Спрашиваете, как работает отмывочный механизм? Не беспокойтесь: всё по вашим советам. Завышаем цену на продукт… А-а… вы теперь хотите, чтобы я, как крайнее лицо, разнял раз и навсегда вечно полосующихся между собой ра-ботника с хозяином? Полосуются из-за чего?
Так из-за деньжонок, несрушности к работе, из-за того, что, особенно, в длиннючие праздники лодыря гонять не хотят, а требуют занять себя каким-нибудь дельцем доходным. Думаю, пока дерутся, надо вместо работничков пу-щать на их место непьющих нештатников. Эти пашут, что, милый мой, поэмы пишут... Пока узелок сновят, романтической ниткой подвязывают.
В дверях появляется взмыленное лицо Шайтана. Васёк потрясён.
- Вы так страстно докладываете, будто новую звезду на небе открыли…
- Хм… звезду, не звезду, а кое-что новенькое открыли… скорее всего это закон будет… ну, закон по спасению населения от голода. Надо бы президенту страны об этом сообщить… пущай премирует.
- Какой еще закон? Сплошные приписки… Все это давно в веках, до вас уже было.
- Но, но… важничаете у меня тут… все на законе стоимости… Потом, как это было? Мы ведь над этим тоже трудились, и вклад в прогресс налицо. А стратегические просчеты в хозяйствах кто покрывает  теперь умеючи? Мы! И за счет этого открытия на правах конкуренции выживаем… людей спасаем…
- И вы думаете, что президент совсем лепёшка: с этим кровотолком согла-ситься?
- Непременно согласиться. Он был инициатором этих условий, чтобы от-крытия сыпались чаще…
- Президент высоко, а вы от него далеко. Как вы о его согласии узнаете-то?
- Конечно, узнаем… ведь мы трудились… Если, к примеру. наши хлопоты в стаж зачтутся, значит, согласился…
- А насчёт вакансий начальников у вас не подскажете как?
Шайтан машет руками:
- Что вы? Очередь страшная! Кресел не укупишь. Видели, сколько их тут полегло с голодовки? Всё о карьере начальника мечтали, - показывает через приоткрытую дверь на голодающих.
- Да ну?
- На такие должности высокие покровители нужны. Дело – то ответственное. Связано с деньгами. А за чужого кто поручится? С подобными вопросами вы не по адресу прибыли, приятель. Вам – в столицу надо, к Абы – Гадалкину, академику Академии наук страны. Вот куда надо порснуть. Были очень рады вас видеть.
Чемоданчик приклонился:
- Как и я вас…
***
Озадаченный Васёк недельку спустя появился на пороге одного из  инсти-тутов Академии наук. Модно стриженая голова академика, по наблюдениям Васька, как-то сразу выделялась на фоне висевших мэтров старинной и новей-шей эпохи – Сократа, Маркса, Ленина, президента Ивана Кузьмича. От великих голов она завидно отличалась тем, что могла ещё что-то натворить в стране, ес-ли подвернётся момент. Именно так почему-то казалось Ваську.
 В данную минуту голова академика Абы-Гадалкина висела на трубке, ни-кого округ себя не замечала. И к ее внешности он вскоре потерял всякий инте-рес. Когда он говорил, то любил себе же подмигивать в зеркале, ломая когда-то стройное лицо и голос. Пиджачок на четыре рукава, при разговоре они часто не находили себе места в тесном кругу.
- Финта… Финта! Я – столица! Проблемы понятны. Всем молчать: у меня правительство село на провод. - Берёт другую трубку.- Я вас понял. Вы, может, слыхали по телевизору - полстраны голодает. Всем тяжело. Так вот, я распознал в знамении голодающих дурной признак. Он угрожает великому трону держа-вы. Не за горами девятый вал банкротства. Растёт внешний займ... Увеличива-ются долги перед жителями.
Получается, что мы - как на похоронах царя... Стоим у изголовья, опустив руки. Придёт время, объявится какой-нибудь Герезовский и закажет нам гроб с надписью: «На вечную память нашим Мучителям – от электората». Вся началь-ствующая верхушка настолько прогнила, что не успевает народиться новая.
Вот этось Герезовский с Мужковым разговаривали по душам. Герезовский ему сказал, что он возглавит правительство столицы. А Мужков говорит, что это вполне понятно. А непонятным, мол, для вас будет то, как в анекдоте, что за вас набрано больше привычного бюллетеней по строительным округам страны. Иначе бы голосов не добрали.
 Трубка академика занервничала, рукава замельчишили перед глазами…
- С администрацией президента не принято шутить. Нам принято помогать.
- А я это, ничего. Я на всякий пожарный, на случай обвала нашего хозяйства предлагаю вложить денежные запасы государства в иностранные ценные бумаги. Пусть удивятся. На худой конец, дивидендов заработаем, работать не надо. Тогда и налоги у нас будут платить от души.
 Трубка вздрогнула и задрожала.
- Налоги… от души? А вы с врачами давно советовались? Как россиянин проживёт тогда без двойной бухгалтерии?
У Абы-Гадалкина случился полушепот:
- Слышите, как с нашим братом разговаривают? Крайне непедагогично! - кладёт трубку.
Васёк, как лиса, весь во внимании:
- Слышим… слышим…
- Я вам, голубчик, в таком случае организую длинную бумагу. Вы ведь по поводу работы пришли? Ко мне многие заходят.
- Приходил по поводу работы, а вот ухожу – полон забот…
Еще не успел отгулять по истопам труб последний февральский ветер, а Ва-сёк Чемоданчик уже маячил под дверью педакадемии. Ректор Борис Манькин-Умелец одним ухом внимал Ваську, другим принимал домогавшегося посети-теля, который по бумажке говорил без умолку. Стоячий воротничок с бабочкой спрятался под закрылком пиджака. Лицо, подрытое канавками болезни, теперь, казалось, набухало красками счастья. И неизвестно, как долго бы продолжа-лось, если бы посетитель не прервал его:
- Я житель Курпасса, Бронсков, приехал искать правду в столице. Чёрный солончак недовольства вывел курпассовцев из себя. Это значит, что мы негоду-ем. Мне наказали сказать - политика правительства нам не нравится. Но ло-житься на рельсы, как предлагал один прозападный вельможа, не собираемся. Совесть не позволяет.
Мы люди простые. Пенсионеры просили узнать, как им жить, товарищ Манькин-Умелец? Не порекомендуете ли чего в воспитательных целях? Как с казака, тоже спрашиваю…
Стоит, а один ботинок жрать просит, другой оказался не той модели и вы-глядел закормленным впрок. Широченные от природы скулы сдавили зубы, как прессом. Он ощутил себя человеком, когда перешагивал медный порожек, на-чищенный до блеска в этом монолитном заведении. теперь ему почему-то так не казалось, и он сквозь силу продавил писклявый голос:
- Вожжи!
- Во-ожжи-и?
- Да. Рекомендую вожжи. Это такое споласкивающее средство с добавкой наработанных конём трав и полевой ромашки. Прекрасно увлажняет кожу даже на морозе во время забастовки. Если отлупят в милиции, то способствует быст-рому заживлению синяков и рубцов. Рекомендую также использовать попереч-ник – часть конской сбруи  для укрепления авторитета заправителей забастов-кой.
В случае нужды, концы в руках начальника и работника могут с лёгкостью меняться местами. Когда толпа останется неудовлетворённой,  чтобы довести её нервы до белого каления, нужно над головами натянуть поперечник. Взобраться на него и сыграть весёлый «вальс канатоходца».
Толпу  проделки всегда успокаивают. Подобное я и сам не раз выкамаривал. Как отмочешь чего-нибудь, только шум в ушах и пыль столбом.
Васёк достаёт, читает газету и поднимает зычно голос:
- «Но, несмотря ни на что, чёрная плоть горняков Анжело Супнинска пере-крыла Транспипирскую магистраль, грозясь перерасти в общекурпасскую за-бастовку. Люди падают. Беременные жёны опаздывают к месту приписки. Есть выкидыши. Рабочие требуют выплаты обещанных зарплат и рабочих мест». Может, в закромах педагогики имеются более подходящие методы борьбы с недовольными?
- Неужели нельзя было помочь на местах? Надо было переться в такую да-лищу за правдой… - Бронсков топчется.
- Нельзя. Многие работники до аванса почти ходили на ушах. Когда им ус-тупили, они хлопнули с горя и встали на рога.
- Вон, полюбуйтесь в окно и учитесь. Ситуация сходна. Опять кто-то с жиру бесится. Все всё видят и палец о палец не стукнут, чтобы клифицированно по-мочь, только бы попользоваться норовят дармовщинкой. На другого перело-жить свои пронблемы хочут. – Манькин-Умелец заходил по приёмной.
На противоположной стороне улицы парочка злоумышленников пыталась подоить тощую козу. На рогах у неё брелок ручной работы. Если подойти бли-же, то можно прочитать следующее: «Её разыскивает милиция. Склонна к по-бегам. Рецидивист. Просим задержать за вознаграждение. Без нее подохнем с голоду. Хозяева». Совсем мелко адрес: «Карымский край, Мадамская область, поселение И – 2216/Ай-лю-ли. Стрептизовы».
Васёк и Бронсков в голос:
- Очень тронуты от знакомства с вами. Спасибоньки за радужнейший прием. «Все друг по дружке воруют…».
- Ласкаемся сказать, пока общаемся, от всей души с вами…
VIII
Труженики высокого труда знают, как и остальные смертные, что благо создается не столько личным примером, благой мыслью, но и активным отды-хом. Культмассовую живинку с новинкой правил-заготовок выделывают, вы-пестывают и отправляют на выплавку в печь человеческих сердец. Это время высшей точки кипения, настроя и активной занятости людей. А некоторые из них лучшие ценности человека стремятся превратить в легкие деньги и дешевые бравады. Совмещают, так сказать, между мальчиками говоря, приятное с полезным. 
С давних времен такой человек привязан к тени коммерции, будто ослик, к кормушке. Поэтому, закончив депутатские дела, Васёк по требованию неуго-монного желудка нашёл себя в ещё одной не менее творческой деятельности. И всякий раз, когда шел на подобную операцию, перед собой оправдывался: мол, и я ничем не хуже и не лучше других. «Иногда хочется и в серединке побыть, чтобы никто не достал».
На технопляже возле Столицы-реки, неподалёку от речного вокзала, пест-рили разноцветьем купальные наряды отдыхающих. Пот и горюче-смазочные материалы пятнили их модные одежды. Солнце едва успевало подкрашивать в пурпурно-красные тона бледные участки кожи, с которыми играло, ласкалось, потом сушило и пощипывало, пока не начинало у кого-то и где-нибудь чесать-ся…
Затем лёгкое почёсывание превращалось в повсеместное явление. Если один в это время поскабливал руку, то другой непременно потирал нога об ногу. Ес-ли первый крутил затылком, то второй – непременно подёргивал бёдрышками. Казалось, в полуденно-золотой лихорадке у техногенного водоёма неработаю-щие особи успели переболеть прескверным и весьма распространённым заболе-ванием, каким является не меньше, как «солнечная чесотка».
Погода к тому же уставилась добрая, и ей за это люди приносили в жертву свои разморенные тушки. А если кое-кого из дорвавшихся до знойной ванны в кровь зацеловало солнышко, то чересчур пылкий темперамент переносил эту экзекуцию стойко, как само собой разумеющееся событие. И человек, будто в порядке вещей, отправлялся не на работу, а на заслуженное лечение по случаю пылких поцелуев.
Но многие были уверены, что пляж непременный спутник их будущего сча-стья. Хотя культмассовая закалка характера пляжной ванной иногда приводит к мировым открытиям какой-нибудь похожей глупости и сокращению времени занятости. А вдруг все не так страшно? Поэтому попытать свое счастье редко кто отказывался в погожий денек.
Вот перед глазами разгорячённых тел пронёсся необыкновенно-жёлтый мусколомобиль со спаренным движителем и солнечными батареями питания на капоте. К дверце багажника авто крепился канатно-механический привод, по-хожий на большую швейную шпульку с отделяющимся пропеллером и двумя веревочными петлями. Кузов - типа кабриолета с откидывающимся мягким тентом. Настоящий транспорт будущего. Он неслышно притормозил и остано-вился перед игорным домом «Ночной каприз».
Солнечный зайчик скользнул по новенькой дверце машины. Из кабины вы-шел Васёк, светло-ясеневая головушка, при стиляжно-белом костюмчике шес-тидесятых годов, голубенькой ленточке, едва охватывающей окружность голо-вы, и в рабочих рукавицах, которые, по словам хозяина, в присутствии детей могли легко превратиться в смешного чертика. За ним вышла сестра Савоси – Муля, теперь помощница товарища Хреносского по части личной охраны ми-нистра Кудревайкина.
Она была одета наспех, грубовато и по-мужски. Пустые рукава костюма болтались на ее плечах, как на чучеле для отпугивания птиц, чтобы в неудобный час не подпортить команде гардеробчики и забавное настроение. И птицы отнеслись к затее художника костюма с пониманием, облетая форсившего в нем стороной. Под руку с ней, откидывая на сторону белые лыжи сандалий, прошел главный либерал партии, многоуважаемый господин Хреносский. Лицо дорисовала чуть скособоченная морщинка сомнения и светлой радости. Это расслабляло чересчур доверчивых. Он сегодня был при легкой казачьей амуни-ции, вежлив и аккуратен до крайности.
Ветер заигрывается с легкодоступным рукавом костюмчика и бьет Хренос-ского по губам. Тот, чертыхаясь, щерится в ответ.
Муля при погонах на две казачьи лычки открывает багажник. Васёк осто-рожно достаёт мешок с какими-то вещицами, два ската колючей проволоки на колышках и огораживает колёсно-сказочное диво. Между ограждениями ставит бензомотор для выработки переменного тока. На внешнее ограждение аккурат-но вешает предупреждающую табличку с чёрным черепом, пронизанным крас-ной стрелой: «380 вольт!» Потирает руки, глядя на своё творение, насторожен-но оглядывается.
 Затем, прикусив губу, добавляет углём: «Не влезай! Убью!» Малость пого-дя, несёт два двухпудовых замка с цепями, замыкает  механизм, аккуратно ста-вит их, корячась, у входных дверей. Специальным пультом запускает агрегат и передаёт ключи Хреносскому. Тот всё это время стоит в тщательно подогнан-ном костюмчике и нервно поглядывает на циферблат часов.
 Вот он, поплевывая в ладонь, приглаживает волосы, которые после этой операции становятся, как прилизанные коровьим языком. Удовлетворённо смотрится в зеркальце, и свита направляется в сторону шашлычной. Ее сопро-вождают радостные гримасы лиц после запуска вонючей гари и рёва двигателя.
 Господин Хреносский что-то шепчет Ваську на ухо. Тот, спохватясь, несёт-ся к брошенному на произвол судьбы мешку, достаёт из него на раскладных ножках предупреждающий знак: «Прочие опасности» и ставит поодаль от за-граждения. Мешок боязливо подсовывает под ограждение, пробует за колышек: не качается ли. Вытирает о штаны руки и спешит к своим. Сухогубый ветер обжигает  рот.
Шашлычная чадит на открытом воздухе, неподалеку с отдыхающими. От запаха и пряностей таят сердца. Здесь же пасётся отбившаяся от домашней жизни, счастливая шайка собак.
Васёк, позёвывая и пощёлкивая свежей краской банкноты, подаёт деньги. Хозяин палатки, потный, с подвернутым носом, по фамилии Ушлый – шашлык на кефирном соусе. Вместо сдачи протягивает живую куриную тушку в поли-этиленовом пакете, чтоб товар не портился. Васёк внимательно приглядывается к запёкшемуся от побоев птичьему глазу и недоверчиво смотрит на хозяина. Тот заметил:
- Берите, берите. Он мужественный. Чемпион мира по боям без правил.
- А в Нагано на Олимпиаде случайно не участвовал?
- Да, да… По всем версиям международных боёв. Я же сказал, чемпион ми-ра. Он смирный, когда надо. Видите: не кричит.
Васёк понимающе улыбается.
- А вот это хорошо! На мою «старуху» натравить бы его. Интересно – кто бы победил? Ладно уж, выручу… Обуйте товар.
Чемоданчик жмёт на прощанье руку. Он, слегка околпаченный хозяином, мило возвращается к своим, мирно присевшим в тенёчке, отброшенный торго-вым зонтом поодаль от стоявшей палатки.
- А сдачу взял, простофиля? –  выказал начальственный голос казачий пол-ковник Хреносский.
Васёк хвалится, покачивая, живой тушкой.
- На сдачу дали.
- Живо у меня обратно! Одна нога тут, другая там… На ту сдачу, которую не дали, не то что дохлого петуха, барана можно взять.
- А  сказали, что чемпионский…
-  Хоть золотой! В нём жрать-то две кости, и те с костышами.
Когда Васёк вернулся в шашлычную и поднял над головой орущего петуш-ка, хозяин косо посмотрел на него.
- Простите. Я, кажется, сдачу плохую взял.
Хозяин подаёт помятую, но довольно крикливую курицу без фирменной упаковки. Васёк вскидывает обескураженные глаза.
- А мне пять чемпионских петухов, как минимум, на сдачу полагается. Экая недовоспитанность: она направлена на обдувательский рынок, а надо на хоро-ший.
- Иди, иди, дядя… не мучите птичку. Мы уже закрываемся.
- Чего: комиссия, что ли, нагрянула?
- Ага - комиссия… На птицу только что цены подняли. Да вы не беспокой-тесь, пожалуйста, курочка тоже участница, только в гонках… Зато долгожи-тельница, ветеран труда.
- А мы старух не едим.
- Хозяин причмокивает губами: на коль вот жареного цыпленка еще…
- Мм-у! Пальчики оближешь!
- Доброго здоровьица всем!..
                ***
Через минуту старший урядник Васёк Чемоданчик с кричащей курицей в мешке и цыпленком чешет к приятелям.
Так протекали дни, казалось, в беспечности и заботах. И окружающее больше не интересовало Васька. Вскоре уставились непривычно тёплые, но се-рые майские дни, и Васёк заскучал. Откуда ни возьмись, нарисовалось долго-жданное солнышко, словно приглашало людей сменить окружающую обста-новку. Завлекало на рыже-песчаную сковородку пляжа. То здесь, то там слы-шался разноголосый бум.
 Спустя какое-то время, известия жёлтой прессы уже будоражили кривые лица горожан, поднимая в них высокий дух осведомлённости и горькой усмеш-ки в вопросах хорошей жизни в государстве.  Однако солнечные ванны вовсе не мешали росту числа сочувствующих газетным героям. А как без них, без сочув-ствующих-то? Однако у одного пляжного клиента сердце всё-таки не выдержа-ло, и он, скомкав газету, быстро собрался. Решил, так сказать, поискать душок правды в каком-нибудь ином месте. Видимо, у него на этот счёт совсем иное мнение, хотя уважал и противников, умевших вселить живинку задора в доту-хаюшую душу.         
После нежетельных процедур под солнцем Ваську всё это надоело рассмат-ривать, и он почапал в направлении Главштаба Ракетных войск стратегического назначения. Думал узнать, мол, всё ли у них благополучно. Заодно и вакансии можно разведать.
В близлежащем от штаба магазинчике отоварился по уже известной схеме, как на севере, в Финте, только - солдатской звёздочкой. Нинок любит разгля-дывать разные безделушки, что в палисаднике и огороде не растут.
Он уже представил себя опять весело шагающим школьником младшего класса, досрочно окончившим с тройкой надоедливый урок. И начальная жизнь вдруг стала складываться по-новому. На нём, будто неожиданно выросли мар-шальские погоны. И он стал на голову выше сверстников в момент, когда про-ходил коричнево-лакированным коридором силовой власти.
Неподалёку от Вдового, дежурного офицера, внимание Васька привлекло забавное сообщение. Оно торчало из-под кованого каблука военного, щупаю-щего мутным глазком прибывшего человека. Васёк прочёл: «Объединение профессиональных наркоманов. 24 часа. Запои, похмельный синдром. Ком-плексный и виртуальный подход. Круглосуточно».
Вдовый подал сипловато-командный голос с дымком:
- Вам кого?
- Я по контракту… или уборщицей…
- Фамилия?
- Только та, что в паспорте…
         Читает по слогам: Вы - Че-мо…-да..?
- Не чмо, а Чемоданчик… да.
- Вы - Чемоданчик?
- Учёный самоучка, депутат Госдумы.
Офицер в раздумье, с приклеенной бумажкой к каблуку, обошёл кругом странную и неряшливо застёгнутую фигурку Васька и с кем-то вышел на связь. От него метнулась в лицо отколобродившая хмельком струйка дыхания.
Васёк, проходя зелёным коридорчиком силовой власти, косился на стену, за которой будто стояла судьба страны и любимой кошки. Кривые буквы на стене рассказывали: «Здесь коротали жизни за кроссвордом из шести клеток народные защитники от войны, разрухи и голода – генерал-полковник Ияков, главно-командующий ракетных войск стратегического назначения; Сириенкин – пред-седатель правительства; министр обороны, маршал страны Сердюка».
В приоткрытую дверь было видно, как Ияков предлагал решить собравшим-ся нехитрую задачку, за которую не взялись бы ни нижняя, ни верхняя палаты страны. Он стоял в ботинках с оттопыренными носами, белоснежные манжеты рубахи были отвернуты на рукава пиджачка.
- Божечки верные, и здесь культмассовую работу государыня затеяла. Нам ничего не остается, как разглядеть в ней кусочки чего-то нового, ну, как в ки-не… Это государыня, видать, занятость хочет необыкновенную создать на ра-бочих местах, не то, что у некоторых… - Это был голос молящего к небу, пере-росший вдруг в детско-наигранный тон:
- Помните - Косой, или Крамаров, из «Неуловимых мстителей»: « …а посе-редь дороги мёртвые с косами стоят, и тишина-а…». Кто это?
В глазах Сириенкина застрял страх. Лыжины ботинок с задранными носами едва удерживали его мелковатое тело. Он сделался, как всегда, скороспел на язычок:
- В кроссворде – шесть букв, - считает на пальцах. - Давайте сначала пога-даем на кофейной гуще, господа! Мне видится, что это будет смерть.
Ияков иронически улыбнулся:
- Нет. Скорее – НАТО  или СЕАТО.
Сириенкин мало доверял чужому мнению:
- Какой, на фиг, НАТО – четыре буквы всего. СЕАТО, как НАТО, только её в живых давно нет. И опять же – только пять букв, а тут шесть.
- Тогда предлагаю по формуле… четыре плюс два икс, будет шесть.
Сердюка немного устал:
- Полноте, господа, я почти согласен с любым утверждением, но душа дру-гого просит. Слыхали, что рассказывают Тамчатские браконьеры? Самая вкус-ная икра, слышал, бывает только в тыкве. Это говорит о том, что суть лежит где-то посерёдке. В брюхе, например. Или – что лежит по серёдке между нами, государством и обществом? Конечно, не угадаете. Шире надо мыслить, господа. Для любой войны нужно что?
Ияков трёт лоб:
- Люди. Личный состав.
Сердюка цветёт в улыбке:
- Деньги, господа… А людей хватит. Куда ни плюнь – в соседа попадёшь. Деньги находятся в самом брюхе земли. Недра – нефть, газ поднимут не только живых, но и мёртвых с косами. Важно знать, кто за этим стоит? Вы, к примеру, женаты. А кто за женой стоит: только ли муж? Может, чужой кот?
Ияков считает на спичках:
-  Деньги… Как раз шесть букв. Вот кроссворд и готов. 
Сириенкин выпячивает нижнюю губу:
- Вам бы муру какую напустить, и завей горе верёвочкой, но душа просит чего-то такого, оригинального. А этого не получается. Понимаете?
Васёк с нарочной задумкой, прибрав губу, почему-то вспомнил, как он пришёл к своим с пришибленной курицей. Муля, сдавив телом корточки ног, обсасывала последки помады на куриной ножке, сготовленной в шашлычной. Хреносский, поджидая, похрустывал от удовольствия костяшками пальцев.
Кто-то в смешке указывал на подходившего Васька пальцем. Но Васёк знал: старание и прилежание всегда покроют голодное недовольство команды, если даже и задание полностью не выполнено. Кто с этим поспорит – просто день не задался как-то сразу. Васёк скривил губу: «Как же тебе живётся теперьчи у них в животике, моя пощипанная?»
Не успела гроза отбомбить тёмно-серую пахоту неба, как, котёнком, тупо пропищал правительственный телеграф, приняв с границы государства тревож-ные вести. Высокопоставленная троица кинулась читать.
Сириенкин простучал каблуками…
- Чур, я первый… - читает. - «НАТО продолжает наращивать военно-стратегическое ухаживание за Успегистаном. Председатель военного комитета НАТО…».
Ияков старается обратить на себя внимание:
- Я же говорил, что это НАТО. Согласно формуле, два икс остаются в уме…
- Не спешите, господа. Правительство думает, - продолжает читать. - «Председатель военного комитета НАТО Клаус Науманн …». Он, скорее всего, из евреев: на два «н» фамилия.
Сердюка уверенно улыбается. Его рубаха на три воротничка с черно-красным отливом ткани гражданской материи гляделась с форсом. Большие глаза раскрылись, как на вечеринке с девицей, полно и широко, выражали дове-рие и в то же время чем-то настораживали.
- Я, как маршал, - порвал он речь на куски, - стратегически заверяю вас – пятым символом будет этот еврей… Клаус… в нашем кроссворде. Теперь по кроссворду… вся страна живёт. Даже метро на кроссвордах держится… Быва-ло… как ни посмотришь – все в газетных клетках торчат…
 Обожжите торопиться с выводами. Душа не на месте, чтой-то, - почти по слогам - «…Клаус Науманн пле-тёт за спи-ной нашей страны паутину перего-воров с министром обороны Успегистана Хакмадуллой…»
Сердюка с подковырочкой:
- С кем? с кем? С Мохнадулым?
- С Хакмадуллой Бурсуновым.
- А-а…
Ияков довольный, что тот не угадал, дразнится:
- Б-э-э! Это Турсунов. Исходя из гороскопа, получается как раз шесть букв, две в уме…
- Что вы мне дочитать не даёте, как пацаны, прям. Возможно, этот еврей и будет шестым, а Махнадулый – пятым, стало быть. Евреи, они только и склонны - помню в школе – резинки из трусов выпарывать да стрелялки делать.
 Пока одноклассник решает у доски урок, он его бац по макушке из этой стрелялки. У того – раз и двойка. А тот с места на его тетрадке дорешит себе задачку – и пятёрка. Потом пообещает обиженному шоколадку, на время душу задобрить.
И как у них, милушки, душа не болит, получить оценку за счёт другого? И в жизни так. Бывают и исключения. Всё гарно.
Ияков подпевает, как выгораживая себя:
- Настоящие паразиты – наши-то: на шоколад готовы купиться. А те, ещё те… Чего тогда говорить о чёрном золоте? О нём, скорее, и идёт речь в сооб-щении.
- Я не космополит, конечно, но склонен думать, что дело в них. У них и звезда шестикрылая. И у нас шесть клеток в загадке. Хотя, Косой, или Крама-ров, тоже еврей был. Он делал неплохие, по нашим меркам, деньги. Монетная политика у нас в стране тоже их рук дело.
Хотя, дюже завидное. - Продолжает читать, - «…По данным наблюдателей за этой парочкой - НАТО и Успегистаном, - главной целью высокопоставлен-ного визиря является проверка готовности министерства обороны Успегистана к запланированным под эгидой НАТО на территории центразиатреспублик учениям «Центр азбат – 98»». Успегистанцы, к тому же в грамоте хромают. Го-ворят слово тубаретка, вместо табурет.
Интересно  - на каком языке они общаются между собой?
Ияков, заискивает:
- Скорее – на английским, с азиатским переводом. У них, как у чувашей, своя правда во всём. Прости их, Господи, грешных!
- Тут и конец есть, - дочитывает Сердюка, - «…Часть вновь намеченных учений на бывшей территории страны должна пройти под свист военных в Тайшетской области. Министерство обороны Успегистана ждет – не дождётся от НАТО полюбовно-жарких напутствий и нежных рекомендаций». - Чё тут га-дать? Возмутителями нашего спокойствия являются Бурсунов, Клаус и НАТО. Получается, все шесть клеток, как от нечего делать, разгадали в кроссворде. НАТО – четыре клетки и по одной этим двойняшкам... Но разгадка задачки не облегчает положения дел.
Сириенкин топал ногами, как снег у порожка обивал и: «…у-у-а-а…» - про-визжал его голос. Всем показалось, что такая выходка, выброшенная поверх го-лов, ниже чести и достоинства высокопоставленного человека – дурман страха вытянул до дрожи их тела и обул в лапти светлые головы.
Они на минутку потерялись. Но, как и положено людям государыневой во-ли, забравшим на миг больше сана возложенной власти, здоровенные головы пришли в себя и скоро спустили пар. Только в груди Сириенкина не унималось, бурлило, клокотало и просилось наружу: «пуф-паф…».
- Предложения народа читали по небольшим хозяйствам? – он сделал паузу, поднял до уровня виска палец, - читали, а не знаете, что требуют культмассо-вую работу в бригадах поднимать, повсеместно, до самых верхов поднимать…
А будет она подыматься с коммерческой и строгой жилкой. Но народ на-стаивает, чтобы на эти нужды не только деньжонки государыни тратили, но каждый свои. Вот где собака зарыта!
Короче, будем петь концерты, кино играть и мозги освежать. На поле боя, не приведи Господь, - он перекрестился гордо, - когда прижмет, скорее соображать научимся. Эта мера крайне воспитательна, кроме того, - исходная кривая в развитии человека, его расторопности. Думу, думаю, надо поддержать, когда зачнутся чтения.
Теперь высоченной важности вопрос. На  местах, в хозяйствах, так и у нас в кулуарах, количество полезных часов ничтожно мало. Скажем, работаем, слу-жим двадцать четыре часа в сутки, а изобретательной отдачи нет в году. Полу-чается, нитка с прошлым, особенно с военным временем, оборвана. Там пробо-вали изобретать и много… Ну, что вы свесили свои чугунные головы ниже гру-ди? не апостолы же…
Округа отбивалась от пламенных речей начальства глазками виноватости и нижайшей покорности – не отметелить же за это его прямо на полу, тогда про-щай, жизнь и задуманные мечты.
Высший свет генеральской чести, когда вызвали на ковер, покинув на время выволочки детей, жен и матерей, погибал в диком унижении, горел со стыда, как в отстойном болоте халатности, попустительства и разгильдяйства. Они сами пребывают на месте начальства, поэтому понимают: каково сейчас там ему, начальнику свыше, подбирать ласковые и естественные слова, чтобы дошли до самых пяток подчиненных.
Но самое страшное даже не это – подвернувшееся тяжелое словцо запросто может и головы лишить любого голубенького мундира. И сегодня над ним за-несен мощный удар, как паровой молот, над отстойной, отсталой моралью, ко-торая еще прячется где-то в груди.
И от этой борьбы отступать некуда!
Сириенкин крайне зол, что его опередили с мыслью:
- Надо признаться, государственные дела исхворали меня.  По вине государ-ства уходит на тот свет ежегодно около трёхсот тысяч человек. Я всё думаю, почему так? И власть наладили, как у нормальных, на рыночной основе, а кру-гом плохо. От рака из этих трёх сот… погибло только двадцать тыщ. А ведь могли бы жить, будь они с лекарствами.
Я понимаю, господа, такие размышления не по вашей чести. Тем не менее раковых и прочих и у вас в армии хватает.
Ияков пытается крутиться:
- Лекарством склады обеспечены.
- Вот именно – склады… А люди гибнут от лекарственной недостаточности. К тому же легко догадаться: официальные цифры по смертности занижены.
- Личный состав больных обеспечен лекарствами, а людям хоть кол на го-лове теши: всё равно мрут. Потому что наши сроду, как доходяги.
- Ваши складские лекарством опоились, вот и дохнут. Поэтому с доводами согласен отчасти. И нечего мне тут...
- Мне из главка управления моргами давеча звонили. Я им: «Алло! Прави-тельство на проводе. Померших на сегодня нет. Сюда больше не звоните. А они говорят: «Не вешайте трубку. Мы подождём до завтра». Я к чему говорю… ес-ли о нас работники морга заботятся, то о вас - никто. И вообще, у вас с арифме-тикой плохо. Потому что торговать не умеете как люди.
Если, предположим, отпускная цена товара для обычного покупателя чер-вонец, то для своих, имеются в виду члены кооператива, должна быть ниже. Отсюда меньше налогов. Потом покупателя надо заинтересовывать. По подоб-ной формуле все торгуем. Мы её ласково называем игровой моделью несовер-шенной конкуренции. Это визитная карточка нашей страны, если хотите…
Сердюка возмутился с дрожью в голосе. Одутловатое, с оттенками загара, личико дрогнуло, тяжело сдавленные губы, которые больше привыкли молчать, чем говорить, спустили глухой стон:
-  Так это же разорение государства…
- Заметьте, но не нас же с вами… Душа, понимаю, болит, но земельные дары пока что покрывают наши ошибки. Полагаю за свой труд надо бороться.
- За честный труд – да, но не за должность. Вам-то от мошенничества других какая выгода?
- Помилуйте, сударь, услуга за услугу. Процент от каждой проданной вещи подобным образом - для нас большое дело.
- Это же противозаконно. На душе от этого как-то невысоко. Коммерческого подхода, воспитаньица не хватает. Что создано народом, должно быть надёжно защищено.
- У вас люди мрут, это законно? А если честно с чиновником поделиться, то это противозаконно… Рамки закона наш брат да сват регулирует. А под них и лазейки полагаются, отмывочные механизмы. Об этом все знают. Только ни в коем случае не подумайте, что я этим занимаюсь. Но, во всяком случае, надо полагать - и не какой-нибудь колхозник… Помните: старая схема защиты добра сегодня не актуальна. Важно - что законом не запрещено, то разрешено!
- Выходит, дикое вознаграждение самих себя до безграничности непреодо-лимо?
- Частично преодолимо, через разработки нового поколения продукта.
- Почему же не переходим на этот путь?
- Тогда больше полстраны работников, членов правительства и обеих палат надо разогнать или переплавить заново. Кто тогда с нами водиться станет, если всех нагрузить-то? Даже Карлесону, который живёт на крыше, такое будет не по силам. Путь постепенного развития един. По нему даже ослы, козлы и свиньи идут. Но любой путь без теневой схемы не бывает.
- Простите, но более культурный путь – это рынок. Это же божественная идея для страны. Сразу борьба с пережитками, грамотность мышления возрас-тут в разища. Вы первый об этом заговорили и, наверное, кому-то скоро не по-нравитесь. Если вы в глубине души за такой план, то вы для нас – Бог.
- Да простит вас Господь!
- Разница между председателем правительства и Богом в том, что Бог нико-гда не думает, что он чей-то председатель. Так в народе говорят.
Было уже поздно, когда Ваську дежурный офицер на ушко сообщил, что Главком стратегического назначения принять его не могут. Они, якобы, только что тяжело отъехали в сторону Большого театра.
- Ну, ладно, плачутся – времени нет, а переться на большую тусовку есть…

IX
Второго июля Главный штаб ракетных войск стратегического назначения принимал Васька в тёплой дружеской обстановке и без грамма алкоголя. Под бурную овацию приглашённых аплодисментов Ияков разъяснял Ваську сло-жившуюся обстановку в стране и на международном уровне:
- Государыня, мой дорогой депутат, ныне тоскует по диким временам было-го и ошаленно-крупного производства. Еще бы разок его пустить в оборот да руки у его костра погреть. Сам подумай: разве малютки – хрен с морковкой, а не хозяйства, весь народ прокормят? Нет! Великие гиганты-искусители должны хлеще работать. А тут на тебе: вылупилось из стручка горошина и объявила се-бя хозяйством.
 Карман больше топырят перед чинами матушки-государыни, чем наши по-требности и доступности обеспечивают. Вот что делают… долю выпрашивают, чтоб за границей продать. А где им всем столько всего понабраться-то? На сто с лихим мильёнов ротков откуда понабраться-то всем портков? Неоткуда! Вот пущай сперва поумерят свои аппетиты в расходах, живут по средствам, отве-денных строго государыней.
Вот им что государынева волюшка велит.
За таким работничком, как и за мелким хозяйчиком, глаз да глаз нужен, да и хвальбушка ему не лишняя будет, ежели за так просто. Сами сперва пусть нау-чатся за собой догляд иметь, а потом, коли станет за что, государыню хаять…
Васек ворожил невинно-голубоватыми глазками блудивший по стенам взгляд военного. Ротик при этом старшего урядника чем-то напоминал Божий образок кротости, пропускающий через себя тяготы военно-сострадальческой души.
- Так ведь ненависти от больно жесткой ноты у среднего человека к госуда-рыни породится больше, чем добротного продукта. Какой ни на есть мелкий, а хозяин. За океаном всю Америку кормит. Вот как… он оттого и маленький, что не видать: от работы половину в землю ушел. Поэтому желает, чтобы ему по-собили: где по налогам, где скоску на инвентарь, оборудование, землю…
Всегда крайняя нужда выплывет. А дело-то общее. Высот мысли требует. Своевременного поворота лицом к такому хозяину. И душа задышит, развер-нется, зацветут ее непаханые просторы, и оденется пьянящими запахами труда работный мир.
 Тогда знай люби, цени и принимай его добротный товар.
Ияков выстукивает каблук о каблук, скрипит стельками носка.
- Оно, вон, давечи спрос опять упал на товар небольшущих хозяв. Тут уж хошь, не хошь, а кабальные условия для государыни от этой малышни при-мешь. Лишь бы баррикады на улицах не прудили. А вот этось государыня этой пузатой мелочи пособление дала… тем, кто в науку пытается влезть на сивой кобыле, кое-где скоски…
Теперь за неосвоение нового с них и взыщется. Кто знает, конечно… гля-дишь, так мало-помалу и выкарабкаемся из этой ямы, друг дружку поддержи-вая. Пока крупные в загоне. Пусть малые поддержат…
- Однако, - он пытался глотнуть слюну, а получилось крякнул, как утка, и стыдливо спрятал за пригоршней глаза. Кроткий взгляд одуванчиковых глаз Васька расслабил Иякова окончательно, и он срезал на полуслове речь:
- Дела-а… м-м-м…да. Все гоже, да не больно. Налогов-то после уступки им государыней, они опять платить всех не хотят. Однодневок фирм насадили. Деньжонки отмывают. Это за доброту-то государыни!.. Вот поэтому и у воен-ных дело ни шатко, ни валко. Налогов нет, в казне для нас и денег нет.
Васёк сочувственно кивнул и почесал коряжкой пальцев за ухом.
- Лигулировки нет… Оно везде почти что так у нас, по всей матушке… только ситуации для приключений людей в них разные. Всякому Якову не бы-вает поодинакову, - привздохнул Васёк, переводя глаза в паркетную роспись, где глухо пересыпала дробь от Иякова сапога.
 – Вот этось… ну, как… вот этось… на днях, тут… сын Изерги, соседки од-ного соответственного работника, взял и представился Богу. Государыня ему через свои конторы займов в разных видах понадавала с три короба. Тот рад был до смерти. Так легче было хозяйство с места сдернуть, когда забуксовало.
Время пришло ворочать займы. Сунулся в банк, а там дичь процента бес-просветная… Чтобы рассчитаться, еще дюжину лет надо было отбатрачить на них. А ты, грят, читал, что у тия в бумажке договоренностей сказано мелким почерком?
Там оказалось, что правила «игры» так подкорректировали с возвратом дол-гов, что у него волосы повставали. За ночь поседел. Заимодавцы подкараулили его как-то и вытряхнули из него потроха за неуплату долгов.
Теперь Изерга места себе не находит после смертушки кормилица. Был у неё ещё один сын, которого она бросила ещё маленьким. Кормить нечем стало, вот и бросила. А таких в каждом районе страны. Вот какая петрушка-то получается.
Оно ить мелкие хозяйства, товарищ господин военный генерал, как тут пра-вильнее выразиться… думали, что без особого механизьма правления обойдется со стороны государыни. Но не тут-то было. Стали все буксовать. Вот к чему она, бесконтролица-то, может привести. Сейчас все поняли, что без особой ле-гулировки этих хозяйств не обойтись.
Время только сколько ухлопали, пока это поняли. Догляд за работниками со стороны этих организаций тоже важен. Меньше сбродных компаний станет да людишек-некудышек после них. А результаты подымутся, дайте срок.
И не раз еще прогремит человек развивающимся трудом в далеких веках!
Покамест, каждый тащит одеяло на себя. Пока пляска округ хозяйств боль-ше самой работы получается. Но будет иначе. А разве не так?
Каждый из них понимал добрые намерения, с чем-то далеко в душе согла-шался, вынянчивая надежду на долгожданное и доброе завтра. Но, когда дело касалось личных интересов, каждый был сам по себе.
- Ну, - перехватил внезапным взглядом Ияков Васька, оторвавшегося от по-лу, - не будем о превратностях материи… Вы ведь, если честно, о тонкостях получения работы больше пронюхать пришли, а не хозяйственные вопросы об-суждать? Так? Сейчас крупные смычки чиновников с депутатиками уже заняты.
Какие могут быть тут работы? Меня об этом предупредили… Так вот, армия будет вынужденно сокращена, а вы просите, чтобы вам подыскали у нас какую-нибудь гражданскую должность возле туалетов военных. Как говорится, сочувствую вам, но ничего поделать не могу…
- Оставим вопрос моего трудоустройства. Но у вас же всё равно бардак, од-ни не справитесь. Захожу как-то раз в казарму, рядовой сидит на кровати и сержанту на обед утку ощипывает. Потом слышу в каптерке вроде кошка урчит. Интересуюсь у командира подразделения – кто там может быть? Командир: «Молодой в стиральной машине бельё стирает». Открываю – рядовой в сапогах в корыте, как в ступе, воду толчёт. Грозится чей-то поганый рот пришить к чужому органу.
- Когда подолгу солдат не видишь, и не такое может показаться. Помню: снежищу намело возле ракетной точки, прямо по бабью грудь. Иду, а их мороз-цем пощипывает…
- Товарищ генерал-полковник, у вас тогда что, груди были?
Васёк, разинув, как тетеря рот,  заглянул глубоко и непривычно в генераль-ские глаза, и они ему показались такими наивными, что делать ничего не оста-валось, даже донимать несчастного вопросами, и он безучастно, за ручку, от-прощался.
                ***
 После неудачных изучений жизни и опытов по устройству на работу, двери за Васьком Чемоданчиком закрывались с неожиданной быстротой и добродуш-но открывались приятелями, где-нибудь в арендованной калде для скота, пере-деланной под манеж, но с более красивой обстановкой.
 Главное - для человека старались, чтобы ему везде уютно было, весело и удобно. Таковым архитектурным ансамблем уходящего века стал сельскохо-зяйственный и торговый комплекс на отшибе столицы с лаконичным названием – «Один к трём». Здесь всё было рядом: и свиноферма, плавно переходящая в рынок, и дом для игр, и пляж.
 У входных ворот посетителя встречает красивое «Обявление» без твёрдого знака. Видимо, тут борются за краткость слога. Что касается талантов, то, как водится, они немереные. Это видно из сообщения побольше: «Прокат гужевого транспорта. Полёт с коняжкой на землю – 1 бакса». На обратной стороне: «По-лёт без коняжки – две баксы». При наплыве желающих дощечку перевертывают обратной стороной. И все довольны…
Под соломенной крышей большого зонтика Васёк сидит за кассовым аппа-ратом с церковным ящичком для пожертвований Храму Христа Спасителя, прощупывая глазами посетителей, сопровождает каждую монету и купюру, чтобы те строго проследовали по расписанию в ящичек.
Если же случается оказия и прохожий не может самостоятельно отправить в маленькую прорезь пожертвование, Васёк с радостью помогает в этом. Он вы-жидательно просматривает на солнце денежное достоинство, пока жертвователь не уйдёт с цветущей улыбкой. После отправляет его по другому, более на-дёжному адресу, например, за шиворот рубашки и почтительно раскланивается вслед подавшему.
Но, по всей видимости, казначейское дело порядком наскучило. И он начи-нает позевывать, читать газету и представлять:
«Третьего июля в самый тяжелый сезон Ияков на короткой ножке отгостил у одного недоспавшего знакомого по гостерритории во Власихе. Обсуждалась, как всегда, острая нехватка денег. На государственном подоконнике правитель-ственной дачи каркала ворона. Генерал-полковник, главком ракетных войск стратегического назначения, в такт её величественного голоса хлопал глазами перед вошедшим:
- Товарищ председатель правительства, разрешите доложить о проблемах войск? У нас кончились мани-мани, даже на хвалебную картинку  про обороно-способность не осталось…– А сам про себя негромко: - Даст, куда ему без ар-мии деваться-то…
Сириенкин нежно махнул ресницами, как поздно дозревшая девка, и с иро-нией наклонился к Иякову:
- Понимаю: генералам не на что содержать свои животы стало? Совет про-стой – поумерьте аппетит и позвоните в Кремль накануне отопительного сезона.
- Так долго ждать…
- Денег немного скопите, а там и поговорим. Вы привыкли их в трубу пус-кать, сумейте и поймать.
- К этому времени у большинства военных утратится интерес к службе.
- А разве таковые ещё не в запасе? Весьма сожалею. Сколько на них денег ухлопано… Не по-генеральски расточительно.
- Так точно, товарищ председатель. Многих отправили.
- Хоть чем-то порадовали. Кадры надо сокращать, раз сами не догадываются уйти».
                ***
После небольшой пыльной работы Васёк присел от усталости на корточки и погрузился в раздумье над статейкой возле биотуалетов Глафиры Кузьминичны.
- О, Божья вера, кто-то пустил слушок с кислой начинкой, будто турки за-купают танки третьего поколения за границей. А наша страна – только лошадей. Что-то подходящее для обороны купить не на что стало. Того и гляди, хо-зяйство без порток останется. Поговаривают, что у турок скоро появятся ещё вертолёты «Пума». У них есть кому на высотах править. А у нас, что ни лётчик, то вертопрах. В палатке базарной им горючкой торговать, а они штаны в ка-бинках военных машин протирают.
Бывало, на щерпинских лётчиков посмотришь: пивцо потягивают. То уши, то приборы ковыряют. Да по девкам во время службы ударяют. Потом жалуют-ся техникам, почему самолёты падают.
С турками не потягаешься. Они заграничные бронемашины заказали. А наши – отечественные легковушки представительского класса «Волга». Говорят, во время войны на них далеко не удерёшь. Будет кому родину защищать. Кроме всего прочего, их смуглокожие намерены приобрести подлодки, самолёты дальнего радиолокационного обнаружения типа «Авакс».
Но мы за время реформ красиво научились поддерживать свою жизнь или досуг. Например, в целях сбережения бумаги берём билетик в театр, поезд или самолёт по стоимости двух. Для удобства его можно приобрести прямо с рук. «Для боле надёжной защиты денег от мошенников нам предлагают аккуратно в срок получать по паре квитанций на коммунальные услуги с разными суммами к оплате, хи…хи…».
 Высокоточная механика по учёту исполнения делишек нам вряд ли пона-добится, а неплохо бы… Мы же не идиоты - за ними мотаться по заграницам. А двойная бухгалтерия на что? Тем более, она ежегодно подстраивается ко вре-мени. Потому что стащить новые бухгалтерские разработки более не у кого.
Приходится добывать самим. «А они выполнены на основе двойных стан-дартов». Имеют высокую оборачиваемость и находятся ближе к карману. Это на Западе привыкли о новинках трепаться на весь мир. Но мы люди скромные, как говорится, особые, ну разве малость с перекосцами воспитаньишка да обра-зованьишка, а так… О своих находках молчим, пока кто-нибудь не раскусит и государство  не прикроет лазейку.
Есть, конечно, и проблемы. Распоясавшихся воротил много появилось. По-чему бы президенту их не обуздать? Очевидно, тогда резко снизится уровень чудо-изобретателей. А страна ляжет в смертельный штиль. Поскольку мысль окажется в загоне. «Просто, надо оставить всё как есть, раз уж у нас по Консти-туции свобода совести значится. Не отменять же её ежегодно»?!
И вообще нам удалось отвоевать у мировых партнёров умом непостижимую нишу. Например, научились делать денежки за счёт пустых приращений. Ос-воили тропинки по перекачке природных и денежных запасов за рубеж. Хотя бы для того, чтобы свои не украли. Скоро чиновникам можно не работать и припеваючи жить на прибыль, текущую с Запада. «Так что не за горами тот день, когда мечта претворится в жизнь».               
                ***
Недельки через три с небольшим в военных кабинетах чинуш лесным эхом повисло сообщение Начальника департамента авиации федерально-пограничной службы – генерал-полковника Матушкина. Сапожки у него в струнку, будто из-под утюжка, голенища торчат как излишки материи на галифе. Он бодро доложил в Генштаб страны:
- Аллё! Генерал Матушкин тут. Разрешите доложить? Аллё… кто там? – Одна сторона, будто с детства  напугана, вторая надулась, как с похмелий. Это всегда вызывало к нему некоторые снисхождения.
- ВрИО начгенштаба генерал … слушает тебя...
- В районе перевала на юго-западном склоне ледника Колпаковский, в Гир-кизии, обнаружены обломки нашего погранвертолёта Ми-8. Как действовать?
- Не понял: это там, где коров пасут, что ли?
Матушкин прикрыл трубку.
- Нет, это там, где бараны водются. – Убирает ладонь, - Только там стадов не бывает. Ледник.
- Коровка, конечно, горю не помеха. Зато молочко нахалявку.
Матушкин чертыхается в строну…
- Так точно, товарищ генерал. Не помеха. Просто мне об этом не доклады-вали. Здесь полное раздолье. Воздуху сколько хошь. А мне по знаку зодиака воздух положен.
- Ага, сознаётесь, что ни черта не владеете пограничной ситуацией, генерал? Сия только в отчетах рекламируете, а дел настоящих, как от кота… мышей, значит, ловить не хотите… Погодите, вы у меня вот под сокращение попадете.
Срочно вышлите в район приключений врачей и комиссию. Из МЧС, если будут навязываться первыми с помощью, то ну их к шайтану. Так что, отды-хайте пока. Главное - не торопитесь. Не налопушите чего зря!
                ***
Неспокойно было не только у границ страны, но и в сердце Родины. В ночь на 9 июля молодой премьер Сириенкин, воздвигнутый на пост потугой прези-дента, сидел в кремлёвском кабинете и трепался сам с собой - хуже Соплёвской бабы – от безвыходности. Исподволь чесал на груди «шерсть», будто выпрядал тонкую нить будущей карьеры.
 Косая черта за уголком рта встрепенулась, и показались два зуба, и смешок из-под заячьей губы. И он начал тут верить в свою мысль, как последнюю бо-жию инстанцию, расширяя до небес смысл сказанного.
- Он Пурция… как, бишь, её назвал? Не припомню. Не так важно. Умный догадается, а дурак и так меня не поймёт. Просто память так устроена в процес-се познания конкретного. То, что ближе своего носа, иногда не замечаешь. А вот что очень подальше от своего носа, то человек больше и помнит.
Вот эта Пурция миллионы долларов, - отбрасывает циферки на счётах и ог-ромном калькуляторе, - планирует потратить на закупку вооружения. Правиль-но делает. Только на душе неспокойно. А у нашего батюшки президента рюмки не допросишься. Кажется, не та фраза вырвалась… У Ивана Кузьмича рюмки да пляски на уме. Что толку: выйдет под музыку на старости лет да дёргает кос-тылями перед иностранцами? Только меня да страну славит.
«Политическая мысль страны – в обороноспособности, в высотах идей, под-латывании дырок в хозяйствах, а не в услужении. А иной раз и хаять этого рас-тяпу нельзя. Вон какую мотыжку мне подарил для дачи. Прямо игрушечную! Ручная работа. Для хозяйства, конечно, несрушная.
В тридцать три погибели надо будет сугорбиться, чтобы с ней к земле при-мериться. Пропади он пропадом со своими мотыгами! Постой … А, может, он мне какой тайный знак подаёт? Не разгадаю… выкинет по выпендрёжке с рабо-ты и пустит на свободные хлеба. И запою Лазаря Серебраныча… Хитер, нет! ушловат, старый хрыч!»
Погодь… а зачем это он мне их подарил? Чтобы человек, то есть я, осту-пился и подмочил себе репутацию на людях. Скажут потом: вон трахнутый, мол, с мотыгой на горизонте нарисовался. Как ни поверни подарок – и всё ко-рыстным получается. Вот бы наперёд всё угадать: назначил меня на должность в качестве козла отпущения или серьёзные, далеко идущие виды на меня имеет?
Чего в моей роже хорошего? - смотрится в зеркальце. - Да и я не срушной. С другой стороны, из ближнего окружения, окромя меня, одни раззявы да рас-тратчики. Страну-то в глаза не видели, только зарубежье.
«Пурция, сказали по телевизору, приобретает боевые вертолёты нового по-коления. Старые ей больно нужны. Это ведь не курей на насесте развести. Это уже рост! Знать бы наперёд, чего он себе думает по этому поводу? Сам пьёт. Рабочий народ в обносках ходит. Многие живут не приведи Господи как… Нет, надо завтра же попробовать уговорить этого пьянчужку, чтобы менял хозяйст-венный курс, - убирает подарок  на плечик антресоли».
«Нет, это он меня неспроста присмотрел на премьерскую должность. Дру-зей-то у него настоящих раз-два и обчёлся. Типа таких, как заокеанский друг Билл, хватает. Неужто на него надеется? Тропок к Биллу много, и все на выход ведут».
«С академиком Абы-Гадалкиным не дюже много вожжается. Хотя тот ста-рается под его нетрезвую дудку петь. Вот уж, божья мечталка, нашлась. Тому бы в эпоху крестовых походов родиться. За алхимика сошёл бы, лжепророк.
 Про какого-то нового преемника, выпивши, заикнулся… Человек из орга-нов. Таких президент любит. Всех голубит к себе, родню нашёл – генералов, министров, блочников из партий. Их посчитать, тьма получится. Родственника, рай, какого вместо себя посновит? Дочка его, та диковата для президентства».
Вот этось он меня просил Христом богом взять на себя ответственность… Что за ответственность, рассказал только пока в намёках. «Пожалуй, соглашусь. Откажись – высоких постов не видать. А я без них умру. Там - хоть ок-ружение»… Упрись, не пойди – выкинет из кресла. Презирать будут. Уж лучше пусть завидуют.
Возьму, предложу ему, что и другие, денежную модель несовершенной кон-куренции. Ежели - не прокатит, её же не я разработал, а иностранцы. Мы её просто освоили на местах. Господи, тяжело-то как нести на себе такой груз от-ветственности! Ещё хуже - когда делают из тебя подставу для посмешищ.  А пока я на посту, надо поспешать...
Какая же премерзкая жизнь, хоть и премьер! Деньги за прошлый месяц так и не получил. Напомнить ему об этом самому? Скажет, по пустякам пристаёшь, не делом болеешь...
                ***
 В компании Васька снова вовсю кипит работа. Идёт игра в лошадей. Муля, черноглазка с напускной нежностью и тоской звала мужчин на маленький под-виг…Она, как младший урядник и дама, подает пример. Становится в партер. Васёк в стоптанных сандалиях пытается взнуздать её при помощи бельевой ве-рёвки. На спину стелет старую фуфайку вместо потника. Поперёк спины уста-навливает на верёвочке проволочные стремена. Садится верхом на Мулю, вме-сто жеребца.
- Тпру, Серко… Стоять! Для вновь прибывших показываю – запоминайте… Ноги в коленях должны быть плотно прижаты к бокам животного. Затем неж-ным прикосновением хлыстика лошадку высылаем вперёд.
 Васёк делает повторные посылы, но Муля не трогается. Она с кем-то спорит о правилах езды. Наконец Васёк не выдержал и как следует приварил хлыстом.
- Но, пошла, залётная!
Конь мягко затрусил… Васёк высылает легонько спутницу пяткой и пыта-ется приварить ей по крутому бёдрышку. Та брыкается, распрягается и оста-навливается. Тогда Васёк просовывает бельевую верёвку ей в рот.
- Хотя это противозаконно, но лошадь взбунтовалась. Поэтому, чтобы уп-рямицей править, её взнуздываем… Показываю. Аккуратно…
Спутница пытается вырваться.
- Мулька, договор был? Был! Выполняй, негодница, свои обещания!
Младший урядник под седоком исходится потом, но терпит.
- Мы аккуратно взнуздываем призовую лошадь, продолжает Васек,- работа-ем пяточкой и хлыстиком одновременно. Рэз – два-а! Рэз – два-а!.. – только га-лифе с черно-белыми галунами поют и пляшут на её ловкой ножонке.
 А теперь, граждане-животные, хвалебная и бесплатная картина кончилась, народ собрался, живо у меня разобрались парами… Лошади по очереди меня-ются с всадниками местами. Внимание! Под музыку, поехали! Эть-два, эть-два… Спокуха: все под контролем!
Мечтательный нос у товарища Хреносского летает выше головы и даже звезд. Вот его досужая ручонка тянется и включает магнитофон. Кругом воца-ряется хаос… Мулька завезла Васька прямо в крапиву за то, что тот отказался быть лошадью. Слышен крик, визг под ошеломляющий трепет макушек крапи-вы, лопухов, репейника и музыки.
В это время из-за кустов, все подранные и в репьях, появляются Муля на взнузданном Ваське. Она охаживает его хлыстом. А Васёк ищет место, как бы сбросить такого строптивого наездника. Причём она показывает новичкам класс цирковой езды. Она сидит задом наперёд на Ваське и пытается встать вниз головой, причём на одну руку.
Муля работает на зрителя.
- Але-е – гоп… Але-е – гоп… Барьер, Серко!
Васёк, выбиваясь из последних сил, на четвереньках носится кругами по песку, но не решается пойти на барьер, сооружённый из ящиков. Муля делает пяточкой посыл, отвешивает хлыстиком по шее, чуть привстав в стременах.
Васёк, как жареный горох на сковородке, мечется вправо – влево перед пре-пятствием. Наконец, не выдержав, опрометью бросается под ограждение калды. Муля налетает на ограждение и кувыркается в песок с золой. Отряхивается… Её лицо всё в подзолистой смеси. А в носу торчат два чёрных уголька.
Разгорячённая Муля старается заарканить Васька оборванной верёвкой, но сразу не удаётся. Васек пытается сделать тоже самое. Наконец, Васёк сдается и ждет, пока его оседлают. Но Муля не выдерживает напряженной борьбы и пря-чется со стыда под перевёрнутую колоду.
Хреносский от неожиданности роняет магнитофон, и музыка  смолкает. Участники, грязные и довольные, покидают калду, или летний загон для скота. Васёк, общипанный, как курица, снова сидит на месте кассира, зализывая, как кот, раны, зазывает новичков:
- Кто-о на инструктаж? на инструктаж кто-о? – пройдите к кабине пилота!
                ***
Часу в одиннадцатом вечера до ушей президента дошёл слух о гибели в го-рячей точке перспективного управляющего правительственного уровня. Хотя точно помнил, что его туда он не посылал и более того - видел, как тот днём болтался в коридоре у его двери. На ходу дожёвывая пирожок, он обратил вни-мание на свет в его кабинете и поэтому решил проверить: вправду умер его но-воиспечённый вельможа или только болтают?
По-крестьянски, широко распахнув дверь, на пороге премьер-министра вы-росла здоровущая сила. Вошёл президент Иван Кузьмич, причалив за собой ещё бродивший душок застоявшегося воздуха. Он поставил инструмент в дверях и насторожился. Распахнутый ворот съехал набок, рубашонка, пропитая потом, смотрелась, как довоенная косоворотка. Он с похрустом, по-стариковски разжал и растопырил пальцы…
Премьер от неожиданности обернулся и вздрогнул.
- Не ждали? А я знаю, о чём вы тут рассуждали…
Лицо премьера приняло жалкую гримасу, он даже взмолился неслышно:
- Божечки, неужели подслушал? Я низложен!
Поднимается для приветствия, локтем опирается на лезвие мотыги. Слышен глухой стук черенком по голове. Не знает, за что вперёд схватиться – за голову или сердце.
- Здравствуйте, очень рад, что зашли, - убирает грабли. – Себе под нос: - Припёрся, как подкрался. - Губы его выписывают перед глазами президента не-понятные знаки, выдавливая неестественный голос. - О-о программе против бедности, Иван Кузьмич, душой поразболелся малость. Ну, не то чтобы совсем малость, а так, побольше.
- Я поздоровкаться вообще-то заглянул. Гляжу - свет в кабинете. Энергию крутит… Мотыжкой, гляжу, обзавелся. Видно, покинуть нас захотел… Откуда, к бесу, в Кремле мотыги? Вот, оказывается с чего Кремль начинается: с переко-син совести… Так что ль, Константин?
- Ваш подарочек, Иван Кузьмич. На двоих нам с женой… На дачу тут как-то собирался. Дай, думаю, на работе оставлю, чтоб потом домой за ней не возвра-щаться. Инструмент духовный и физический должны под рукой находиться, так скать… чтоб в гармонии, как вы говорите…
Иван Кузьмич улыбается, а глазами щупает:
-  Бросьте вы, Костя, про белого бычка загибать, понимаешь. Я те подарки дарю, а ты мне про белого бычка…
О деньгах вы думаете всё время. Ни о какой не даче. Ведь так? Я знаю, что так. Может, и орудие сиё для президента припас, а? Вот ведь как вы хищно ду-маете о своих спасителях.
Сириенкин вытирает платочком лоб, волнуется:
-  Да как же смею так и думать, Иван Кузьмич? Не осмелюсь и скрывать. До костей всех видите. Ваша правда: о деньгах думал. О том, как их грамотнее для страны заработать. Признаться, вы меня сразу обезоружили. Душа по государ-ству болит. Её не скроешь.
- Что это такое вы говорите? Обезоружили… Не забывайтесь! Вы на работе. Ай, война в Кремле началась? За тёплое местечко под кремлёвским солнышком хвораете, ёлкин кот!
- Расстроюсь сказать, простите за никудышность фразы. Как вырвалась, я и не взвидел. Я тут, Иван Кузьмич, подумал, что настало самое время посовето-ваться с вами о перенесении части налоговой нагрузки с коммерсанта на поку-пателя.
- Для чего это вы мне высшие материи на ночь глядя загибаете?
- Простите, ради Христа. Как тут лучше сказать – вырвалось, наболело больно.
- Ладно, не тушуйся! Утро вечер ещё переменит. Не знаешь, за что хватать-ся: то самолёты бьются, то Земля Ении понтует, то люди с голоду мрут. Как в холерный год живём. Хоть матушку репку пой!
НАТО на хвосте болтается, как репей, не стрясёшь. Хозяйства, которые с ладонь, опять же себе бесплатного эфира выторговывают... Престол бросить – коммунисты займут. Нервов на всех, прямо, не напасёшься. И глаз на всех не хватает - досмотреть за каждым. А третёва дни страсть к соседским кошкам проснулась. Сразу деревню вспомнил. А так, когда о ней вспомнишь? Кот жил у одних с кошкой-женой и котятами. И, подлец, всё время норовил с любовни-цами мне дорогу перебежать.
- Вы их в лицо знали, Иван Кузьмич?
- Не крутите мозги, Костя: разве у кошек лица бывают?! У жены кота мор-дочка дымчатая такая, а те – так, уродины некрасивые, будто на одну колодку деланы.
- И синяки под глазами.
- Ладно выдумывать-то небылицы. Сроду синяков под глазами не видел ни у одной кошки. Они же не пьют.
Раз в подворотнях кота застукал с обеими любовницами. Потом поймал его и двухвосткой отхойдокал. Теперь вспомнил и маюсь. Вроде, жалко стало со временем.
Говорун Сириенкин вполголоса ластится:
- Откровенничает, а понять нельзя, зачем пришёл.
Он глубоко вдохнул и пропищал:
- Рискую головой, Иван Кузьмич, по-моему, вы уже перед выбором на мой главный вопрос?
Президент, щурясь, срезал напрямки:
- Не лукавьте, Костик: «головой он рискует...» Народными деньгами риск-нуть хотите. Так не передо мной служи, а перед народом, который по миру пус-тить хочешь.
- Как же так? Один в поле не воин.
- Ну, ты знаешь – для этого и посадили вас сюда, - поднял увесистый кулак. Я один знаю, для чего вы тут и Бог!
- Для подстраховки, Иван Кузьмич.
Президент поморщился:
- Жену страхуй с ребёнком. Меня нечего… Куда швырнул. Мал ещё старика судить. У меня шажже – домой! – Нотка его сорвалась, - свету, батюшки мои, накрутил сколько… Уже поздно.
Премьер, прощаясь, выходит с мотыжкой в руке. В сажени за ним президент.
Иван Кузьмич, как оправдываясь:
- Ну, во-от… а я для дачи в подарок вам принёс...
Премьер, забросив мотыгу на плечо, краснеет помидором.
- И то верно! Лучше в земле поковыряться, чем шишки собирать.
С какой-то хитрецой и гордынкой в тёмно-серых глазах он круто занёс го-лову, к которой не то что с вопросом не подступиться, но и с ответом придётся обождать. По вымученным в бессоннице губам можно было догадаться, как смачно бы выразился, если бы дал волю своим чувствам, если бы только не сдерживал себя, бегая кровяными зрачками по заискивающему взгляду работ-ника, его мелкой фигурке, пушинкой кружащейся вослед.
- Этакываю… разэдак..! Штаны протираешь здесь, а власть загнется, куда побегете? На поклон к оппозиции? Розвальни… нахалявщики! Развел вас тут…
Развернувшись на пяточке, вобрав плечи, как школьник, исподлобья, бро-вями упирается ему прямо в глаза Костик: «Попробуй справься с ним - с головы до пят опутан связями, власть предержащими, - кочетом припрут в кабинет. Как атомными субмаринами ими обвешан».
- Знаю, знаю чего хотит народ, все кабинеты просьбами-мольбами засыпаны, о бесплатной рекламе на сей раз хлопочут для небольших хозяйств. И люди уже опять кучками стекаются на площадь… Но наш бумажный министр и Кайдар будут против. Дескать, нигде нет такого, не время еще. Можно, конечно, и ослушаться этих… так, глядишь, и правильную вожжу для хозяйств подберем. Ну, а дальше-то что, Костик?
- А дальше просто…
- Вижу, вижу… все у тия просто. Хочешь сказать, на местах тем самым под-толкнем продвижение товаров на рынок, поскольку ускорится процедура при-нятия решений. Ведь, прав а? А кто, собственно, против – обсосать все это надо знающими людьми…
Голос его медленно вытаскивал из памяти думки, чтобы эти выкройки мыс-лей обсудить за советным столом и скорее отправить на важный поток, который будет пущен с неба власти до самых низин страдальной земли. Но до этого еще далеко.
От узелков-тем, разгоревшихся в высоченных кабинетах, слышался бетон-ный голос. Он приостанавливался, вслушивался в стены, как в оппонентов, - так пробирался от одной развязки узелка к другой, от темы к теме. Переходил от стула к стулу, от стола к столу, пока дошел до основания задумки и до самого кресла.
Даже в президентах он оставался мужиковатым – с детства сросшимся с кудревато-навороченным выговором речи. Поэтому многие не сердились на его скоропалительный гнев. Старина, порядившая этот слог, со временем занесла его в города, в самое сердце русской культуры. И этот-то родной говорок, впи-тавшийся с пелёнок, стал дорог ему, как запах сыроватой прели, родимой из-бёнки.
Он взорвался также быстро, как и отошёл. Только мягко ускользающая ла-донь из руки собеседника могла сгладить пренеприятнейший осадок от их раз-говора.
                X
Не успели отхлестать землю июльские чумовые дожди, а ветра-полуношники пригубить прохладой лесов поля и огороды, в петушиной трели спеленать крепкий сон хозяев, как, недоспатые, на косых спросонку ногах, с покусанными до просини губами и выплаканными в полушалок глазами, они уже провожали родную чадинушку на Енийскую войну.
Кто пляской горе завьёт, кто песней навзрыд, а кто и спину батогом почешет ослушнику, прячущемуся где-нибудь на сеновале и не желающему нести воинских тягот. По-разному в каждом дворе было, куда доходила строгость по-весток военкомата. На теле родной земли вновь напомнили о себе незалеченные чирьи Юго-Лапласской кампании.
Нищали и падали с ног умытые кровью малые хозяйства без единой борозд-ки правления, в кромешных потемках, без свежих сводок для каждого адресата блудили наощупь их руки в больших и малых городах, деревнях и селах, раска-чивая государыню. Под темными и лысыми бугорками мазарок, а то и просто на дороге или просеке, находили себе последнее пристанище -  родня, друзья, твои работники, Родина!
 Скошенные обманом, пулей и осколком стояли за труд и за жизнь, и навеки перед маяткой глаз они застыли, смотрят с небес теперь, как живые, но выше же их…
Всяких потом возвращала или глотала война. В города и сёла, к жёнам, де-тям и родителям, к пустым углам,- если посчастливится,- приходили искале-ченные, тронутые рассудком или побывавшие в крайностях жизни, люди. Иные кукарекали по-петушиному. Волком подвывали, клича свою мамку. Которая их жарко обнимала, и которую подолгу не могли признать. Вырывались из родных ласк.
Плутали в лесах и чужих городах. Бродили берегом рек и озер, пугая по-тешным рыбакам робкую рыбёшку. Бились оземь головой, лезли на стенку, му-чаясь в стонах от боли. А война всё шла, всё загребала стальными пальцами – русых и тонковолосых, чернявых и рыжих – детей твоих, Родина! Оставляла свой крапчатый след на память людям.
Чернотой на желтоватом белке неба да клином отливала низины полей тол-стобрылая туча, собирая в кулак стаи облаков, наращивала для громового удара дарованные силы. По-щегольски кинув в кипенную бель неба тяжёлое крыло, низко пласталась над Соплевской. У Белой горы, над Суханом, вис крупный и чужой для этих мест чернохвостый орлан-могильник. В тёмно-коричневой и рыжеватой ряби оперенья застыла крепко посаженная голова, редкий посвист крыла сопровождал его полёт.
Окна от непогоды, которые приглядела похоронка, покрылись веснушками. Жгуче смолились, отражая небо. Дощатая ржавчина дворовых построек сыто дышала сыростью ещё до утреннего дождя. Воронье покинуло на Татарской го-ре скотомогильник и облюбовало вётлы домов, прижимаясь к людям.
Разное балясничали у посёлских завалинок про войну. Служивый сухопут-ный матрос третьей статьи Никола Шнурков, побывавший в её смертельной топке, 14 июля по настоянию заявителей привез с офицером в обломовский морг тело бывшего командира на повторное опознание.
С ним они воевали в десантно-штурмовой роте, которая была сформирована при Гаспийской флотилии.
 И несла тяготы войны на границах государыни.
Шнурков прибыл в Соплёвку для церемонии похорон. Офицерика сразу же сбила с курса рюмка водки, и он увязался за какой-то барышней, взвалив похо-ронную на своего матросика. Обезумевшая хозяйка дома, трепля похоронку, противилась скороспелому захоронению. Однако её не послушали родственни-ки и захоронили безо всяких церемоний. Но та не отступила. В ночь через сутки нашла на конюшнях полупьяных мужиков, и за четыре литра самогона ей при-везли покойника обратно в дом.
Матросик Шнурков Никола со вставным клином брюк, остроскулый с беле-сой чёлкой, как у школьника на лбу, вызвался провожающим сослуживца в по-следний путь еще по одной деликатной причине. Недолюбливала его в письмах местная подружка. Только с виду, говорит, как гусь волосатый, а жену содер-жать, если по-серьезному приспичит, не на что станет. Профессии дельной, дескать, нет. Вот и решил он прознать: нельзя ли у них в селе пробиться в предприниматели сразу? Если можно, тогда и узелок вопроса подружкин раз-вяжется.
«На крайность, директором бы что ли скричал кто… не вор, при погонах, наградах»,- думал он. Про местное житие-бытие много каких речей по народу гуляло. Малютки-хозяйства в загоне, люди в разборках и перепалках друг с дружкой. Как мы с мамкой… друг дружку недолюбливаем… Самим негде ра-ботать.  Она у меня бедная, при церквах служит, а людев недолюбливает. Поди так…
Доходили слухи о крепком механизме выживания небольших хозяйств. Ду-мали, скоро возьмут всех в одни вожжи: от всего заокеанья, через соседние на-роды, захватят глубинку, столицу и саму государыню. Снабдят всех свежими данными о работе, и дело пойдет. Только живи да радуйся. Но к этому как-то мало прислушивался человек здешних мест, ограниченный со всех углов по-граничной чертой. «А без умной поддержки хозяйств только намается челове-чина,» - размышлял Николка.
- Надежда только на себя. Божья-то уже не помогает, выходит…
Но как визжали газеты, играя на чувствах людей! Даже уличные взгляды мировые авторитеты стягивали одним ремнем хозяйской политики. Николка вынужден тогда был признать, что вряд ли сыщется для него теплое местечко в подружкином селе. Но дело решенное, надо было ехать с похоронами.
- Вот и товарища лишился. Советовал, когда был жив, идти в его края. Мол, такого задору зададим, люди сами к нам потянутся, а не станут прокисать у себя на печках, как тараканы. А в последнее время и вовсе поругались из-за того, что в наряде картошку да электроплиты плохо чистил, перечищать приходилось. Обещал после отбоя темную устроить. Отмутузить, короче говоря. А я, несмотря ни на что, его вот в последний путь провожаю.
А что делать: вдруг удастся в какую артель воткнуться?! Запад, вон, начина-ет расчухиваться опять: крепче берет небольшие хозяйства под свое крыло. По-этому набирает силы, вызревает на корню. Можа, и нас под крылышко возь-мет?.. Божья вера. На нее и уповаю…
Всякие мысли за этот приезд перекрутил он в голове: «А теперь как ни сер-чай, раз прибыл, значит, надобно похоронить как человека…».
 О войне служивый матрос рассказывал скупо, дергая ногой, неохотно, больше отшучивался. Его слушали у двора молча. Только влажные щёки родни были переполнены солёным осадком какой-то вины перед мёртвым и прятались за тихими пересудами.
Шнурков худой, кожа да кости. Пытался держать себя в руках.
 - Что такое, бабульки, боевики в наше время? Это только часть их тела, что показывают вам по телевизору. А боевики в наше поганенькое время – это что-то среднее между вооружённым бандитом и недокормленной пырышкой. С той лишь разницей, что выросли они не на здравой природе, а на кормежке полевых сбрёх.
Сам видел и в бою бывал. Мечутся, как шныри, по подразделениям Шари-матской гвардии басламского батальона. Начешут нам бока, что осы, как рас-слабишься чуток в туалете. И такой злой вернёшься, аж терпежу нет и сладу с ними. Повылезут, как суслики с нор, наваляют нашему брату по самые кальсоны - шмырк в нору. И никак их не выкуришь оттуда.
Толпа гудела, будто роилась не ко времени.
- Ты нам про хрен с редькой не загибай. Сами с этим как-нибудь разберёмся.
 - Не один ты воевал.
 - На что нам война?
 - Какой он был на ихнем фронте, сказывай. Али сказывать покойный не ве-лел?
- Привяжетесь, как репьи, давай да давай. Да такой же был, как вашенскый Васёк Чемоданчик, только при форме. А если чего и не велел он мне, то это ру-ки на пупке держать, если хоронить случится.
- Что за новости?
- А это ещё почему?
- Живые, говорит, так не ходят. А враги землячком интересоваться переста-нут. Судить да склонять некого будет.
В глубине избы, где стоял цинковый гроб под образами, - не протолкнуться. Шнурков нырнул в дверной проем, чтобы скрыться от расспросов, но часть лю-бопытных устремилась за ним.
В избе пахло топлёным воском, ладаном и кислотными испарениями с терп-коватым бабьим душком. В сенях густо перемешанные запахи перебивал постно готовящийся поминальный обед.
Старуха Изерга в монашьем платье с высоко поднятой головой, чуть уро-ненной набок, проводила отпевание тела покойного вместо попа и настороженно поглядывала из-под купяных очков на его бывшего сослуживца. В нем она, конечно, признала сына, но виду не подала. «И фамилия у него чужая. Чужой, он и есть чужой!»
Казалось, под ее очками, будто под призмой покоится целая церковь с ог-ромными куполами и свободами для мертвых, сама государыня и все человече-ство в одном лице этой старухи. Другого было не разобрать…
- Слава и ныне:
Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко про-сти беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене  Твоего ра-ди.
Господи, помилуй… Господи, помилуй… Господи, помилуй…
 По тону чтения, жестам Шнурков угадывал недовольство певчей. Почувст-вовав её тяжёлый взгляд, он как бы спохватился и снял головной убор. Тут же хотел загладить своё нерящливое положение и потому пробовал улыбнуться. Получилось не к месту.
Над ним нависли тяжёлые изучающие и карающие глаза близких. После очередного взгляда певчей в его сторону Шнурков задумался. Затем, охмурён-ный томным пением, уставился в чёрную пуговицу на груди певчей. И мальчи-шески любопытным взглядом рассматривал её ровный перламутровый контур, дырки, за которые пуговица была пришита к одежде, и впал в забытье.
Шнурков тотчас вспомнил горячую точку и допрос его в качестве военно-пленного командиром подразделения боевиков, Уруковым.
- Я посчитал,- сказал Шнурков,- если человек находится в прострации по несколько раз в день, то результаты работы снижаются наполовину.
- Умно. Сейчас мы твои мозги спробуем, так оно на самом дэле али иначе. Будешь делопроизводство поднимать у хахэдок-смертниц. Когда уставишься в одну точку, то ровный вопрос собеседника не может вывести тыбя из задумчи-вости. Это правда?
- Сущая правда. Только, если товар сопрут, убытки, - чур, поровну.
- Тогда логишно предположить, что неспокойный вопрос выведет человека из задумчивости. Так происходыт у многых опрошенных. Однако не всегда. Пачаму?
Шнурков расчесывает чуб. На него покосился сосед справа…
- Потому что вопросы опрашиваемым задавали с одинаковым промежутком времени. И они не достигали глубин мысли. Такое наблюдается в семейных па-рах – у кошек, например. Ровные скорости не всегда изменяют красоту мысли.
- А еслы скажут, что тебя казнят?
Шнурков скоблит нога об ногу. На него теперь косится сосед слева…
- Кто?
- Мы.
- Тогда лучше сам стану боевиком  и буду задавать вопросы.
- А если тебя из отряда выпрут?
Шнурков от злости начал пританцовывать. Певчая уронила на него купень глаз…
- А за что выпрут?
- За твои отключки во время совмещения разных дэл.
- Тогда чередование вопросов и горечь страданий должны быть разными. Это лучший способ не напороться на неприятеля.
- А если к стенке припрут?
- Тогда они обожгутся.
- Пачему?
- Потому что кочегар у топки не шутит.
Шнурков, выходя из задумчивости, потянул носом. Зевнул насколько было приятно. Тотчас ощутил на себе тяжёлый взгляд певчей. Только теперь он заме-тил – на нём с изучающим напряжением сошлись глаза окружающих.
- Наверное, таким, как я, и был ваш землячок. Вдумчивым, но весёлым. Данные о нем проверены не раз службой. Надеялся выстоять перед врагом, но не уберегся. Теперь эту надежду он нам всем передал… «Говорят же - характе-ры сходятся»,- подумал он про себя.
Шнурков погладил с мягким пушком бакенбарды. Оглянулся. Глаза – не пропали. Не зная, как вести себя. Он ни с того ни с сего надул щёки, чтобы хоть как-то помочь себе сгладить дурацкое положение, в котором оказался и разря-дить обстановку. Потом ткнул в них пальцами обеих рук. Раздался, как из от-хожей, треск. Изучающие глаза застыли и готовы были разорвать. Ни одной со-чувствующей и дрогнувшей прожилки не нашлось в них для Шнуркова.
Он никак не мог сообразить – куда подевать свои руки, которые ему неожи-данно стали мешать. Наверняка все только и смотрят – в каком положении на-ходятся у гостя руки. Как ни встань, положение рук во многом определяет при-спосабливаемость к непривычным условиям, в которых оказался волей проказов судьбы.
Шнурков стал украдкой, затем открыто, насколько позволяла теснота, ла-дошками разгонять пряные запахи. Но посторонние глаза продолжали висеть над ним, как ушат с водой. Трудно было понять застывшие на каменных лицах слёзы. От чего они – больше от злости или от горя?
Шнурков скукожился. Ему страшно хотелось посмотреть в этот момент на себя в зеркало. Он чуть склонил голову. Казалось, что и без того длинная шея, о которой говорили даже в подразделении, вытянулась, как у гуся.
«Уж не захворал ли я? Чего так таращатся?» - Он потрогал щёки.
- Вон как разгасились – не дотронуться! – ответили, как с неба.
Осенив себя крёстным знамением, он легонько начал читать молитву, пода-ренную матерью перед дальней дорогой:
- Со святым и упокой, Христе, душу усопшего раба Твоего, новопрестав-ленного… и прости ему все согрешения его вольныя и невольныя, и даруй ему Царство Небесное…
Зеркало оказалось занавешенным плотной шалью. Сзади кто-то скашлил. Шнурков обернулся и застал на уходящем чужом лице недвусмысленно натя-нутую улыбку и мелкую дрожь в губах. Тогда Шнурков упёр свой взгляд в угол потолка, чтоб ни с кем больше не встретиться взглядом.
Изерга серчала, выбивая в платочек орлиный нос. Вместо монотонного го-лоса слышалось, как из бочки:
-…слуху моему даси радость и веселие; возрадуются кости смиренныя…
Певчая, не вытерпев, кинула на Шнуркова презрительный глаз. Шнурков это немедленно почувствовал по затаённой тишине собравшихся и клинышком глаз перехватил его.
Лицо Изерги сделалось злым:
-…сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей…
 И от этого Шнурков ещё больше сконфузился.
Глаза же старухи налились кровью:
-…научу беззаконныя путям Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся…
 Он ни с того ни с сего стал скручивать, как половую тряпку, головной убор. Потом стал заламывать кисти рук, почёсывать под мышкой, за ушами… Пре-бывавшие рядом расступились. Наконец певчая, отложив книжицу, прекратила пение.
Стоявший неподалёку сосед матроса вышел вон; позабыв в дверях на стуле свитер, прожёг напоследок по глазам Шнуркова мохнатой бровью. Желая скрыться в глубине толпы, Шнурков стал отступать, пока не упёрся ногами в сиденье стула. Затем тяжело вздохнул, надул щёки и облегчённо, спуская пар, плюхнулся на сиденье, на котором ещё совсем недавно, как живой дышал поза-бытый соседом свитер. В этот миг Шнуркова будто ошпарили свежей крапивой. Его пружиной бросило к потолку так, что остался с клином на штанине и распоясанным в крике ртом. Он не помнит - кто громче тогда заорал – он или случайно подмятая им кошка.
Толпа расступилась и ахнула. В дверях завис хозяин свитера. Его нижняя губа, отставленная в неожиданностях, скосилась.   
Изерга смотрела на Шнуркова. Однако её гнев выдали ноздри. Шнуркову почудилось, что старуха в отчаянии вот-вот запустит в него божественницей. Теперь вся изба смотрела на него.
- Там, у боевиков, выжил. «Может, и здесь пронесёт?» – подумал Шнурков, подчиняясь воле самосохранения, виновато и неуклюже раскланялся перед родными и близкими покойного. Пробовал даже улыбнуться, но не получилось, и он попятился в дверь. Глухой, будто загробный голос певчей старухи, уско-рил его путь.
- Анчихрист, изыди!- перекрестилась певчая. А потом: - Прости его Гос-подь!
Шнуркову показалось, что в её словах ожило чёрное колдовство, соединен-ное с духом покойника, и швырнуло его затылком через порог. Он даже не по-чувствовал как под мышками треснула просмолённая потом ткань. Он увидел – к нему потянулись десятки чьих-то совсем не добрых рук, без лиц. Из избы по-пёр народ.
- Это же надо,  так вычувеливать… при покойнике-то?
- В такой-то день… и – вот тебе…
Шнурков, как посечённый пёс, покатил на четвереньках после свободного падения до самого сенного крыльца и, оступившись, кубарем скатился по сту-пенькам наземь. Ему до сих пор чудились голоса любопытных. «Ну, какой он наш землячок-то был? На что ответил: - Да всё такой же, как и я, живой».
Гроб с покойником уже следом показался в дверях. Провожающие запели «Трисвятое»:
- Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас…
Только к вечеру прятавшемуся в копне соломы матросу, удалось догнать у самой станции провожатого офицера и отправиться к месту службы, не держа ни на кого обиды.
 Во дворе не по здешней моде одетая, появилась какая-то Хлопушкина, от-носительно немолодых лет женщина, прикрывавшая скорбинку рта концом платка. Подол платья подвернут, чем-то напомнил набедренную повязку древ-него человека. Она ходила по кучковавшимся людям. А Конопушкина стала оправдываться. Её платье сидело на ней поначалу, как на снеговике: шарами жира выступало её плотное тело, оттягивая материю.
- Весь в деда Николу был. Ни за что правды не уступит. Царство ему небес-ное… Под брательниковым началом в плотницкой бригаде работал.
- С чего вы это взяли?
-Так и кажный придёт, скажет: мой покойник.
- А вдруг-таки не сын окажется?
- Ну да. Кому это чужих покойников надо…
Хлопушкина не выдержала и бросилась ко гробу. Стойте! не выносите! это сын мой, Николюшка!
- Видите, как бывает – и как зовут, знает.
- И заключение врачихи есть… вот…- подаёт документы, обернутые целло-фаном. - Моя кровинка, моя – и всё тут.
Хозяйка дома однако ни в какую не хочет уступать незнакомке, рассматри-вая бумаги, машет рукой. Выбившаяся косица приплясывает у неё на плече. Сначала спорили аккуратно, в рамках местных приличий. Затем перешли на по-вышенный тон: кто кого перебожет, тот и остался бы прав. Речь выросла выше берегов обычая. У мужиков уши вяли, как лаялись. Но вскоре обе не выдержали чрезмерной нагрузки на нервы, и разборки вернулись в более спокойное русло.
- Нет - мой! И кровь одинаковая. Полгода ждали, покуда его пришлют с войны. И фотографии  с него есть, ты посмотри на неё только. Завадминистра-цией села, за оврагом тружусь, а такую впервые встречаю… Сын говорит её… Рожать не рожала, а в чужом своего сына признала. Бесстыдошная! Мы его сейчас похороним…
Изерга, сочувствуя Хлопушкиной по-родственному, пытается уладить спор.
- Одумайся, божья душа, в такой-то день и что городишь…
Хлопушкина на случай осады соперницей приняла исполинскую стойку для защиты своей оскорбленной души. Чертики на платье вдруг ожили и зашевели-лись. По плечам ее, груди и везде стали вдруг носиться, сучится грозные тени рук старухи Изерги. Даже кулачинный мушкар для нее припасла за спиной и прячет до сроку от непрошенных глаз.
- Занялась чем… страм один, - легкими алюминиевыми губами прозвенела старуха. Занялась бы лучше вязанием полнокровой силы по процветанию хо-зяйств. Мол, прошу, государыня, для городу, району, селу, провинции и центру одинаковые правила, которые б не мешали друг дружке в развитии хозяйских дел. Разъяснения по хознуждам, чтобы кажнему свои были – где, что, почем и как приобресть… Отрядила бы свое послание государыне. Она тие десяток сы-новей приведет для этого, только воспитуй, знай.
Слухи дремучие. Без сроков давности на стороны пускаешь… Видать, хо-зяйство твое никудышной обработкой известий страдает. Адресности твои дан-ные не имеют: кому, что, когда и как сказать. На нонче это главное. Стучать глоткой только можешь, а этих мотивов исторической важности, что назвала, не знаешь. Кулак за подолом держать – это все, на что способна.
Глаза Хлопушкиной после такого прилюдного заявления старухи сновали пред собравшимися, как отблески штыка. Ноги и тело железобетонной армату-рой в землю вросли, и ряд зубцов, как у кошки во рту, распахнулся с досады. И слов у нее в путаный момент нет подходящих под рукой, и кулак применить приглазно страшновато, и лицо ее от обиды налилось красным вином, как гре-бень индюка.
Пятна пота на бабьих платьях обкуривало солнце, будто пчелиные ульи оно обиходило, чтоб усадить голодные рты за медок. Однако Хлопушкина не сда-валась. Уши-лопушистики, закрылки увесистого носа раздувались в такт ее зычного голоса, ходили ходуном  сплющенные губы и мясистые ноги. Она по-дергала мокрыми плечищами, кинула руки на поясок. Она не из последних ус-тупчивых, и во время споров ей палец в рот лучше не клади.
- Во… похоронит она его. Это моего сына она похоронит. А я выкопаю. У меня, родненькая, этих фотографиев целый альбом, - вынимает из сумки. - А вот мы с ним, с сыном, в семье…
- Не верьте этой пройдохе. Она фальшивая! Ну, кто тебя знает здеся, а? – кажет в ответ свои снимки. - Моего сына вся деревня знает… Вот и на фотокар-точке он с нами… - Обвисшие бока липли от надоевшего пота к ее тесному платью, будто у нее тотчас открылось бабье воспаление щитовидки. А под крупным животом, едва взвидеть, как отрывались от земли ее старые калоши. Пятна молодости рисовали крови на расходившемся лице.
Дело в том, что на всех фотографиях лицо когда-то живого человека было похожим. Знакомых и родственников на заднем плане просто не разобрать.  Разница была только в одежках.
Постепенно ругань двух женщин, претендующих на обладанье телом, пере-росло в тявканье и слилось с подвыванием дворовых собак.
Покойника в этот день так и не похоронили.
Попрощаться с хорошим человеком Васёк прибёг с поезда одним из по-следних. Глаза его были глубоко впавшими и выветренными. Но кудрявая, лад-но и гордо взметнувшаяся бязь волос над крутым лбом не испортила его быва-лой красоты и дымившихся от горя глаз.
 Красно-коричневые пятна по щекам и отвонявшим  потом прожилкам, до-ведённые человека до белого каления, тенила кровь. Тучи плеч его двинулись назад, освободив дорогу телу сквозь тесный развал ворота, обнажили тонкий рубец чуть выше подножья напруженной шеи, а в глазах пробежал огонек. Он пробрался к телу, словно прокрался.
Цинковый гроб вскрыли… Глаза невзначай выхватили никого не напоми-навшее, изуродованное травмами лицо покойника, изменённое горем до неуз-наваемости, затем – необутые ноги… Он чуть ткнулся носом в сгорбленную спину соседки, вглядываясь в покойного, как его прохватила молнией мысль – досадная и жалкая:
- А ведь это кровинка твоя…- будто сказало что-то свыше, - ты признаешь его из тысяч…
«Узнал… а как же…» - По размерам правой ступни… Она у него с детства была на два размера короче… Знать, по слухам пьяные мужики его выкопали по ошибке… с матросиком перепутали…
Когда похоронили его, одна могилка в чужом рядке-то была… а когда по-дошли выкапывать, оказалось две… Но только одна из них оказалась с бюстом и звёздочкой… Кто-то перенёс бюст с одной могилки на другую. Ту, которая оказалась со звёздочкой, мужики в ночь и выкопали… досада-то какая..!
 «Да-а, уж ничего не попишешь теперь,» - думал Васёк, подпаленный скорбной сплетней о чужом теле. Лицо его сделалось желтее болотной осоки. «Надо же, и тело искалечили до неузнаваемости и могилку замаскировали, что-бы не нашли… Это бандюки, что мои бумаги выкрали», - мелькнула мысль Васька ясная и горькая, как лета одиноких скитаний.
После негромкой словесной потасовки с обладательницей тела, брата уда-лось забрать, перезахоронить и с соседями справить лёгкий помин по убиенно-му. А вечером  за околицей было слышно, как со двора Конопушкиной всё ещё рвался сквозь ночь хлопочущий бас, вымаливающий кому-то то ли прощения, то ли наказания.
Все люди как люди, а ей и притулиться-то не к кому, выть только по-волчьи осталось: одна, как сиротка, на свете… сиротка, она и есть сиротка.

XI
В центральной части Средиземноморья, чуть ниже зоны отдыха и туризма, у небольшой каменистой бухты Тирренского моря, на привал расположилось правящее ядро боевиков христианского толка из тайного общества «Одинокий паренёк». Местные воды здесь считаются загрязнёнными нефтяными продук-тами. Зато пригородный район Чиватовеккьи, неподалёку от Вадикана, славится разнообразием продуктов земледелия и мясными блюдами из баранины.
Так что, измотанным долгой дорогой служителям культа, всегда найдется чем подкрепиться и где затеряться от любопытствующих глаз. Чума, дифтерия, оспа, коклюш распространяются обычно со стороны Азии, и к морю доходят намного позже, суля соседям терпимые условия жизни.
За палаткой, где-то в глубине горбатого берега, со скалистой косы ухнула в перекипающие чужбины волн сорвавшаяся глыба. Шлёпнул с силой водянистый гребень о её прозеленевшую круть, и поднялся есаул Карло Проталини, духовный наставник группы, уроженец волжских мест. Он нехотя разогнул от немоты спину, вскинул шторку окна. Вяло наткнулся пальцами на бинокль, прилаживая глаза к окулярам.  Темно-солнечными пятнами всполошилась на нем рубаха, приталенная серым полухлястиком, защитного цвета платок полез на глаза.
Ни в какую нельзя сейчас расслабляться, даже на привале. Он один из ко-мандиров недавно проведённой боевиками операции. Душа болит не только за себя, сколько за каждого. Интерпол стал всё чаще натыкаться на отдельные звенья их бандгруппы. Больше остальных сухотился он об одном подчиненном, хотя немного и спорил с ним.
Конечно, вселенский контроль необходим за небольшими хозяйствами, рас-крошенными, как молоденький хлеб по крышке стола. За ним сила. Великая во-ля и дух наш стоит. И поглядывать за ним надо уже сейчас, пока их страна не отладила всемогущее устройство по займу денег небольшим хозяйствам у госу-дарыни. Пока заемная сухота по выгодным займам не прижилась в их мире. Пока климат в командах потоплен всемерным страхом из-за потери работ и требует строгой поддержки сбыт продукта.
- А запустишь с подготовкой боевой смены и невзвидишь, как власть поте-ряешь. Церковь и государство разом сожрут… «Любимчик мой… ему-то что? Он об наших нервах с командирами мается. Будет ли он снова занят в работах… накинут ли зарплаты… окрепнет ли на этой основе великая любовь к Богу?..» - Ну, конечно, о том, как лучше любое дело обтяпать, думает.
Тут он молодец! В любовь больше верит, чем в деньги. Вот это главное зер-нышко в нем вызревает. И в то же время не понимаю его: не пойдут в дело наши занятые деньги у церкви, труба дело. Так и кормиться не на что станет. Боец мой золотой, любавчик, пока этого не понимает. В эту минуту именно ценно это… «И книжки многие на моей стороне стоят…».
Темнота плотно и выжидающе висела над бухтой, её ноздреватыми скалами, неохотно расступаясь перед лампадкой подсветки бинокля. Он перевёл взгляд на Фридриха Фриша, швейцарца, неловко во сне перебиравшего губами, не так давно выросшего, можно сказать, из своего мундира.
«И чего только начальство ненавидит его, Божечки? Возраст молодой, поте-ри времени на заданиях в год меньше остальных. Сам себя к службе толкает, совершенствуется, свой опыт распространяет в печати. Заранее всё проектирует, планирует. В нестандартно-боевых операциях собран.
Характер привычен для подобного склада людей: осложнён трагедией семьи, зол на полицию. Если и наберётся с дюжину психических отклонений, то они общие, как у всех, страдает затаённостью. В мошенничестве при выполнении ответственных поручений не замечен. На детей, инвалидов, бездомных собак, по случаю плохого настроения, сердца не имеет.
 Марте Палацескки, нашей сотруднице, сказал как-то: «Будь энергична, трудолюбива, инициативна… старайся, - говорит,- максимум использовать свои способности для святого дела, которому призвана Богом». Протестантская ве-ра  скорее в нём говорит, но это же не мешает обозначенным целям группы. «То, чем владеешь,- сказал,- принадлежит Богу». Деньги до монетки вложил в Божье дело.
 Немножечко энтузиаст, восторжен заботой о Боге. Имеет на совести изо-бретения по искусству вождения за собой боевых групп. Время занятости в на-ших операциях – около пяти лет. Количество полезно отработанного времени в бою – около двухсот восьмидесяти дней в год. Правда, имеет личную точку зрения?»
- Но человек, успешно управляющийся с общим делом, и должен иметь свою точку зрения, иначе как, господи? Правильно, что я не согласен с нашими кадровиками. Они были готовы отбирать людей из общей кипы, я же всегда стою на том, что приму в группу только тех, кто имеет счёты с государством. Очень важно, когда боец имеет свою точку зрения на вещи, но при условии по-стоянного контроля такого человека командиром. «Лучше всего, конечно, брать в свою команду обстрелянного».
Один раз подобным образом есаул Проталини сколотил себе небольшую бригаду. Ходил перед равными командирами, как кум королю и сват министру, когда те выбирали себе пополнение из похищенных людей. Загнув руки, про-хаживался он в начищенных до скрипу сапогах и разношенных под укос каблу-ках.
Приветствовал раздосадованных товарищей двумя полусогнутыми, взятыми под козырёк пальцами, усмехаясь в ус. Молодецкой отмашкой и щелчком в каблучок встречал он, радуясь, свой удачно подобранный состав. Всегда пола-гался только на собственный вкус. Другим командиром доверял меньше.
- Не в армии! – возражали ему со стороны. - Наше ли дело - плацы выправ-кой красить? Наше дело – Господу служить!
Густые, в задумчивой проседи брови Карло коршуном взметнулись:
- Ещё - сопли зелёные, ветеранов учить!
- И тебя Господь на ветеранство не уполномочивал. Сам не святой, а всё ту-да же, учить…
- У самого-то команда – страх Божий, а люди виноватые.
Последний выстрел в споре Карло оставлял за собой. Но щеголять в воен-ном приветствии так и не отучился. Зато зазнайство скороспелой черешней вы-спело на деревце его жизни. Треснет ли веточка за спиной, камешек ли с откоса прострекочет – всё слышит. Нервы оттого всегда на пределе.
Убьют Фридриха, как собаку, заживо сгниют они тогда в этой помойной яме. Нет пополнения в группу. Видно, и не предвидится. Не с кем будет скоро воевать против врагов Божьих. Тают от скороспелых стычек с ними силы бой-цов. Хлеб, тушёнка с кухни бездомным собакам да птицам идёт на корм. Своим по горло хватает всего. Только сомнения гложут в успехе дел.
Аппетиты да животы на глазах тают. А надежда на мировое подконтрольное церкви государство с каждым днём убывает, вместе с числом людей в отряде. Глаза его меркнут на мушке автомата. Но вера, доставшаяся от дедов и праде-дов, по утрам неумолимо наливала жилы.
Бухли, как вымоченные бочки, глаза, всклень наполненные слезами. Прихо-дил к вечеру в палатку, садился на камень или корягу и лил в ствол оружейное масло, охаживая постылую пороховую гарь; чистил об остриё каблука зеркало газового поршня автомата, и слёзы отступали.
А наутро снова закидывал удочки отправляющимся на задание бойцам:
- Не приглядите ли кто парочки две добровольцев из числа пленных? – до пяти тысяч долларов предлагал за подходящего бойца. Деньги с довольствия ежемесячно откладывал на необходимую нужду. В нагрудном кармане носил. Своя модель отбора людей была. Проводил скрупулёзный опрос кандидатов на должность. Изучал в подробностях досье на каждого.
После обеда пройдётся бережком морского прибоя, вскинет бинокль, вгля-дится в чёрствые прощели скал и подолгу наблюдает затаившуюся заводь возле обветренных глыб, словно судьбу свою встречает. Дожидается: не возвращается ли чья группа с задания? нет ли посреди неё пленных? Вдруг тронет  кто-нибудь сзади плечо:
- Ну, как тебе спится-глядится, господин командир?
Обернётся по привычке Карло и ответит знакомо:
- Твоими молитвами, боец!
Теперь-то он знает, что говорит в пустоту, так, для себя и успокоения души. Сплюнет в сторону моря окурок, уставится в одну точку и следит, как изогну-тый жизнью конец папиросы, вертит вода, бросает о камень ненужный мусор.
Спустилась с гор последняя в этот день группа боевиков.
- Пленных ведут!? – вдруг слетело с его обветренных губ, - может, самого Куколку, который с Интерполом нас ищет? По данным разведки, чей-то вчера у нашего стана кружил, что-то вынюхивал.
Мимо его палатки проходили бойцы, усталые, запылённые, но с живыми глазами. Щупает их взглядом есаул, будто те от него что-то важное скрывают, но с плеча рубить наперёд не стал.
- С возвращеньицем, братушки! – поднимет им для приветствия два пальца под козырёк.
- Спасибо за приём!
- Жируете тут без нас помаленьку?! – подъялдыкивали те, кто поострей на язычок.
- А чего же более надо? Тут – как на международном курорте, только девок нету.
- На кой они тебе? лучше про своих бойцов расскажи.
- Это старая песня… Глаза у вас горят, неужто добыли для меня кого, а не показываете?
- Был один, - улыбнулся небритой щетиной боевик, - неделю на моих харчах кормился. А вчера, как назло, выкупили его из соседней группы. Тот было сам попросился в отряд. Верующий попался, с твоими требованиями схож. Только выкупили вчера.
Я было и так, и эдак уговаривал своего командира. Он говорит, мол, ошалел совсем. Живём не ради войны с государыней, а чтобы заработать. Если б не деньги большие отдали за него покупатели, прыгать тебе от радости, Карло, вон до той макушки дерева, - показал на молодой кедр и засмеялся.
Глаза Карло тотчас застыли, будто по нему только произвели выстрел. Он не находил, куда приспособить свои пальцы, чтоб не тряслись так явно.
Упустили, значит. И надо было его командиру показывать? тайком бы как…
- Как тайком? Не волки, такую тушу через перевалы на себе волочь. В ба-гажник машины не бросишь, не имеется такого передвижного средства.
Слушать байки Карлу было, конечно, привычно, и ничего хорошего его группе они не сулили. Просто, для подогрева поддели немножко Карло, а тот и места себе не находит. Не верит, а всё равно переспрашивает. Про другое что-нибудь расскажи, не поверит, а про боеспособного пленника, так всегда заслу-шается до слёз.
Командир соседнего отряда говорит, мол, пора тебе, Карло, на пенсию: что-то ты непомерно за работу переживать стал, прямо, как барышня. «Чего не вы-думают ребятки, всему веришь, как соловьиная голова?!»
Как из хорошего ружья лопнули его губы, выбрасывая с силой спертый за-ряд слов. Только «А-а-ах!» вылетело и покатилось по горам гортанным эхом.
- Всю душу вы мне повыдергали, мародеры! Сходить в поход и вернуться с пустыми руками, как это можно?
- Поход на самом деле удался. Хочешь, пойдём в следующий раз с нами?
Карло забрёл в воду и неожиданно для себя обернулся:
- А может, и правда я стар? и мне пора на покой? – подставив ноги тёплой волне, переспросил он. – Люди уже в глаза смеяться стали. А раньше, когда был молодой, такое за спиной помыслить не могли. Опозорили! – Он долго водил вынутым из-за пояса стволом пистолета около виска… Рука его тряслась от гнева. Даже лишить себя жизни он боялся из-за своей свалившейся на голову неаккуратности.
Карло выстрелил от бессилия и выронил оружие. «Я действительно стар, даже как подобает уйти не могу…» - его колени дрогнули, и он, чтобы не упасть, затрусил к валуну, будто тот один мог избавить его от страдания. И вдруг ощутил острую боль в позвоночнике.
- Господи! Иисусе Христе! – есаул почувствовал, как кто-то с невероятной силой хлопнул по горбушке, и, кроме волн, бросивших его о камень, как оку-рок, он больше ничего не услышал, не сказал и не увидел. Лишь бледная струй-ка крови, разъедаемая горечью соли на воде, напомнила ему о душевном смяте-нии. С наступлением глубоких сумерек товарищи перенесли побитого о  камень Карло в палатку.
Здесь он вскоре оправился от преследовавшей за последнее время оплошно-сти и пришёл в прежнее равновесие. А, может, и прав мой боец: «отношения»… как они важны в команде!.. Как верный пес, всегда выведет из беды, если они, эти отношения хорошие не только с начальством, но и у начальников со своими бойцами»,- вдруг подумал, крепясь мыслью, Карло.
В наспех разбитом лагере палатки раскидывали только на ночь, в целях безопасности. От забвенья и тревог с душком кислой ягоды росли длинные языки людей, потрёпанных междоусобными стычками и раздумьями. Они всё чаще срывались по пустякам, развязывали руки, давая волю страстям. На месяц вперёд уже израсходованы подъеденные пайки. Силы и деньги на ведение бое-вых операций таяли с каждым днём.
Вразвалочку, на гусиных ножках и в вязаной шапочке защитного цвета, сбитой на глаз, неслышно подплыл к Карло голос вышестоящего командира.
- Твой доброволец готов?
Карло, застигнутый за трудной задачей, протянул с ответом:
- А-а?
- Смертник, говорю, готов? – пробарабанил тёмными волосатыми пальцами по затворной крышке оружия. – Дело для него тонкое есть. Если успеем, если Интерпол не помешает…
- Так ведь сменщика ему ещё не прислали, - пробовал выгородить любимого бойца Карло. – А так – почти что готов.
Которую ночь его мучает бессонница. Жалко ему на погибель отдать чело-века. За время походов сросся с ним душой. Одной, почесть, стёжкой мысли их хожены. Нескоро с подобным характером сыщешь. А выходить «верного» бой-ца сколько нервов, денег опять унесёт?!
- Вот увеличит государство сроки на возврат долга под те же проценты, то-гда, дружище, денежку возьмем. Вера божья, окрыли нас! Услуги счетовода пусть попутно предоставят, сгодится, кое-какую рекламку оплатят. Само собой, человеку сразу полегчает, люди совершеннее станут вместе с поддержкой хо-зяйств.
Да чтоб на вселенском масштабе – от гор до самых морей и дальше… а то как же: развиваться станем быстрее, а значит, на улучшение пойдем… Так вот, друг ситный. Придет то самое время для тотальной войны с неверными. Наго-ним больше обычного пленников, переверстаем их жизни на свою сторону. И расцветет заветная роза, как Величавое солнце над Волгой. И человек возро-дится заново. «А мы, люди нашего Бога, этому поможем…»
- А сейчас, Карло, разве не так? - это хочешь спросить.
- Сейчас, что сейчас?.. ни то, ни се сейчас.
Обеспечение нашего хозяйства хромает. Спрос, вроде, на бойцов, типа тебя, Фридрих, есть, а подпитывать его нечем, кроме человеческой теплынки. Короче, дело мало куда годится. Пропаганда опыта на старой заквасине.
- Пленника непременно охота с Волги. А народ-то там какой, с Волги..! Вся надежда на него и Бога. В глазах гигантом стоит, душу убаюкивает, а на деле повяжет так, что не поздоровится. В разговор входят, как под кожу лезут. В тюрьме еще бывает такой народ. Способность выживать делает их такими.
 Среда там такая, особая.
С распахнутым сердцем ихинский человек, но с забралом рыцаря. Азиаты так в основном борются с пришельцами, азиатский тот рыцарь. Руки, похоже, достойны жеста интеллигента. Море эмоций в глазах и столько же сомнений в сердце. Только рубахи у них болтаются, как на семи ветрах, и не прихвачены в поясе штаны, как у сиротинок.
А говорить они все мастера, если начнут по полной программе – век правды не увидать. Но мало ли что он говорит, на все у слушающего должна быть мысль своя, а язык на время можно и перенять у собеседника. Вот какие они за-гадочные существа. «Если уж вербуется такой человек, то служит долго…».
Волны где-то рядом бились о берег, целуя скалистые громадины губ соло-новатым ртом. Целовали, расцеловывали… На зависть звездам обручальные зерна надежды вынашивали на глазах у берега, на глазах скуластой любви. И жизнь, казалось, играла и молодость за ручку…  - нет, за сердце брала…
Наклонился над другом командир. Правая бровь беспокойно дрожит. По лбу привычно стекаются велюжины старческой кожи. Видать, сердце с большой неохотой уступает рассудку. Мысль тянется расчётливо вяло, затягивая время, словно выгораживает человека от плохо обдуманного шага.
Вдалеке от штабных крыс мир видится со всеми неровностями и шерохова-тостями. Спущенный ещё вчера сверху приказ немилосердно висел над голова-ми полевых командиров. Разве не могли этого понимать они, только что вер-нувшиеся из боя, и теперь негласно поднятые по тревоге?
Глядит Карло Проталини на взошедший сверху щёк румянец Фридриха и чувствует, как холодок дыхания спящего ему руку щекочет. Припоминает, как по битому псу, по Карло, его командиру, тогда тосковали спрятанные под длинными ресницами эти заночевавшие глаза верного бойца.
Три года прошло, а помнится прошлая картина как свежая. Только вихор чуть жизнь попестрила, да глазницы впали, зеленея у переносицы истомной тоской. Карло пощупал его лоб, зачесал закостенелыми пальцами назад его во-лосы. Взял широкую промасленную ладонь. Фридрих Фриш улыбнулся сонно, слушая дрогнувший голос своего командира.
- Пора, Фридрих, ночь на исходе.
Раскосины глаз Фриша жмурятся, скользят по лицу собеседника на бреющем полете, и он просыпается, промаргивая запавшую в глаз ресничку. Изо рта прёт чесночищем и луком. Другой бы побыстрее отвел свой нос подальше от этого запаха, но не Карло.
- Да, готов я, - прокряхтел с забивающей першинкой в горле Фриш.
- Ещё успеть снаряжение проверить надо. Пояс с боекомплектом затемно обглядел. Провода для надёжности пробнуть надо.
- Карту с маршрутом бы не забыть, Карло, - сделал акцент Фриш на имени. Он знал, Карло так больше любил, когда его так называли; всё лучше, чем про-сто «командир» или «отец». Голос делался у Карло после этого мягким и от-ходчивым.
- В крайности, гляди, не рискуй! Авось, ещё без риска обойдётся… - про-щупывал его настроение Карло. - Последний раз обещаю тебе, не пришлют по-полнение, сам на задание отправлюсь! Вот тебе иконка на случай смертушки… прими уж, не обессудь… с травкой твоей малой родины.
 С тех пор, как ты первый бой на себя принял, ранили когда… в куртке твоей нашёл… вот и храню до сих пор, - подаёт на черствеющей пригоршне Фришу. – Ну, храни тебя Господь! С Богом… ещё перекусить успеть…- Голос Карло в конце фразы прохрипел и смазался от потуги.
- Всё хорошо будет… Поимей моё слово: рисковать не велю! Помни – мы ещё с тобой по рыбку у нас в проливе не ходили. Пролив – айда-пошёл… хо-роший пролив, чудо! А рыба там – во какая, по локоть! Не отведав на последок морского мясца собственного полова, умирать не полагается. Помни это, сит-ный дружок!
Сквозь форточку было видно, как отмелиной прошипела волна, оставляя суше на память нерасквартированные просторы для гальки и мелких лагун. Ветром дёрнуло палатку предупреждающе и строго.
Фридрих уронил глаза на широченную ступню разношенного ботинка Кар-ло. Она чуть пританцовывала возле него, свешиваясь краем ободранной кожи на сторону сношенного каблука. Фриш хлопал себя по острой коленке, подбирая слова. Спазм мёртвой хваткой держал горло, сорвав на полушёпот его мягкий тембр:
- Спасибо за хлопоты! ты… ты… очень много сделал для меня… вот вы-полню родственный долг, отомщу властям, тогда и на рыбку можно, конечно. На всё воля Божия. Свидимся ещё,  думаю… «А моя замена, - роилось у него в голове,- стало быть, так и не пришла?.. Значит, нет.
Загибаются потихоньку небольшие хозяйства, по уши в долгах. И обстанов-ка кругом – осиновый куст дрожит… Видать, деньги без жертв церковь в сле-дующий раз не даст. Кредитный кошель крепко прижимает, скряга. Хозяйства слабеют… и силушек нет и займа легкого не создано Богом. И слава уже так не гремит, и след громадный их простывает… Карло прав… дальновидный он че-ловек, этот есаул… и дорогой!»
- Может, и погибать незачем? – выжидающе уставился есаул Проталини. Неверный какой под горячую руку окажется, бери в плен, не стесняйся. Деньги, сам знаешь, вот, в кармане, - и он дотронулся до складки материи. - С главным я по этому поводу завсегда договорюсь.
А с подрывом себя и повременить чуток можно. Но я понимаю, раз выпол-нить долг - дело решенное, чего и говорить… Ну, будь достоин, в таком случае подвига в наших сердцах! Пленника брать, не рискуй… вот мой сказ!
Сломленный куст, валявшийся в палатке, качнулся и хрустнул под весом Проталини; листья на ветках, играя, заплясали по днищу палатки, собирая округ в кучки занесённый ногами песок.
Мало-помалу решение о проведении жесткого переполоха в стане ненави-стных врагов откладывалось. Приказы то выступать, то обождать поступали от старших командиров беспрестанно. Они терзали и без того распаренные в бане личных разговоров с наставниками, взрывающиеся от напряга души. Ожидание неизвестного томило неровно вздымающиеся груди.
Терпели, сражаясь за свои убеждения и веру. И порой не всегда заслуженно.
 Они шли в бой и торопились умереть, чтоб не мучиться. Но Бог, казалось, в этот раз был не на их стороне и не хотел людских жертв. Тогда их гнала в бой слепая вера, крайняя сила отчаяния и неблагополучия. Их звала в бой цена ро-ковой минуты, позволяющая разменять свою жизнь на понюх табаку, сгореть в огне страсти прощальных речей товарищей и близких.
…Сыпалась каменная крошка под тяжестью ботинок спешно отходившего подразделения есаула Проталини. Плелись извилистыми тропками голоса ко-мандиров, не в ногу ступали бойцы. Ещё каких-то полчаса, и они бы оторвались от наткнувшейся на них чужой воинской группы. «Если бы не случайный вы-стрел тогда, нас бы не обнаружили», - подумал Карло и тут же потерял мысль.
- Разворачивай це-епь! Противник с флангов… - донеслись разом с хвоста и головы колонны голоса командиров.
Есаул понял, что они оказались отрезанными от пути продвижения в горы. Он привычно кинул к козырьку бинокль. За валунами, скрывшими его подраз-деление, тишину прорезал треск раскатистых выстрелов. Карло отдал приказ Фришу, чтобы тот с людьми отходил заячьей петлёй, увлекая за собой силы противника. Другой возможности спастись, как показалось Карло, у него не было.
Подъесаул Фриш всё дальше уводил за собой чужие силы по резко пересе-чённой местности. Уже глуше и реже рокотал в ответ противника его пулемёт. Есаул в который раз поднял бинокль. Он то ругался от сердца, то стучал кула-ком о камень, то неслышно улыбался сквозь облупленные обмётыши губ.
- Вот и хорошо… по спинам их… секи, Фридрих! Подъесаул, по спинам се-ки разэтаких детей! Я ложбиночкой сейчас их обойду, и мы их захлопнем в мышеловку. «Так… так… так…» - сыпал гостинцы, как бы в такт, пулемёт Фриша. – Ал-ля… ал-ля… - подбадривал его голосом Карло. – Только не торо-пись часом… А сам, нет-нет… не то… Да, да…да… уходи ложбинкой меж скал… ползи змеёй! В руки не давайся гадам! Ну что же ты, Фридеришко? А? – заходил, заохал округ да около возле наблюдательного пункта Карло.
Он опёрся коленом на валун, ещё раз перестроил бинокль. Подъесаул Фридрих Фриш стоял на коленях с поднятыми руками и, казалось, глядел ка-менным лицом на есаула, выжидая команды.  Но её не последовало. Есаул по-крутил резкость окуляра. Ему почудилось, что он увидел хищные глаза това-рища и что-то в них такое по-хозяйски прощальное, в этих свеже-застывших глазах, что защемило сердце.
Кольцо окружения сжималось… Прогремел страшный взрыв и кличем ди-кого зверя осёкся в горах. Карло оторвался от бинокля, глядя все еще в сторону короткого исхода боя.
- Не уберёгся, родимый! Как же это? Он вынул из-за пазухи пропитанное потом, в подтёках чернил, письмо, присланное накануне матерью Фриша.
 - Не хотел до исхода боя расстраивать… Она ждала тебя… Не успел пере-дать… Не казни уж, Фридрих! А теперь уж поздно. Один ты был у меня, дру-жок-то! ведь все знают.
Карло Проталини повернул отряд горными тропами, хожеными не раз раз-лучницей-судьбой.
- Провёл ты меня, старика, Фридрих? А может, порадовал? врага обманул… взрывчатку с поясом подорвал рядом, а сам целёхонький… схоронился… Ну и что-тко, не было прибора повелевания взрывом? пустяк для тебя, ведь правда?! И выстрелом мог подорвать свой пояс. Так что забирай пленных и дуй в чет-вёртый квадрат, как договорились… Понял?! Смотри у меня! – как с живым разговорился с досады Карло.
Косой тропкой сбежали со лба Карло скупые росинки пота и задержались, скапливаясь, на реснице. Косой тропкой, нога в ногу ступал его отряд, выдав-ливая каблуками сырые каменные крошки, поднимался всё выше и выше в горы.
Однако обезвредить группу боевиков Карло Проталини в этот день Интер-полу так и не удалось. Судя по силе боевого столкновения и представленными разведгруппой данными, командующий операцией старший офицер Франчиско Меиса был уверен, что это и есть та группа боевиков, которая совершила пре-ступление на территории чужой страны.
- Что ж…, - сморщив, как хищный зверёк перед броском нос, застучал он пальцем по краю стола, - в Римской службе Интерпола, - почерк поведения банды вполне профессиональный, даже мужественный, по их меркам разумеет-ся, – он, как всегда, был с перетянутым поясом и сух, на этот раз долго рассуж-дал. - Говоря языком военных, при непосредственном соприкосновении с про-тивником мы понесли, как недоумки… да, да, господа, думаю и они об этом знают, что ещё хуже… мы понесли неоправданные потери живой силы.
Господа коллеги, скорых побед над сильным противником не бывает. По-этому любые сообщения о банде, её организации должны быть у меня на столе. По моим данным у них много выходцев с Волги. А они живучи… Свяжитесь с внешней военной разведкой… Поглядим ещё, чьи силы перемогут! -  и на кон-чике подбородка у него затряслась большая бородавка.
Вместе с горными запахами ветра из-за границы докатились первые на этой неделе известия. Согласно дешифровке – Исх 15:2-13 – преследуемая группа крепится за счёт человеческой прочности, воли радикально-религиозного толка, многосторонних навыков, хорошей «проектировки» боя и, конечно, валютной поддержки. «Советуем надёжно перекрыть бандитам каналы для выживания и помочь им ошибаться. С уважением, уполномоченный представитель междуна-родного отдела… Куколка», - так вкратце советовал он иностранцам.
XII
На дотухающих угольях больших и малых деревень почевали заждавшиеся огоньки, отголоски передачи в частные руки сельской земли. В послеуборочную кампанию Глафира Кузминична вернулась в Соплёвку. Под левым глазом её пролегла легкая усинка осени, стянув когда-то ешё совсем свежую кожицу. Лицо с годами выпестывалось величественное и спокойное. Талию оттенял рыжевато-красный лисий поясок.
Нельзя сказать, что с окружающими людьми она чувствовала себя уютно. К журналистам, даже районного значения, она относилась более чем насторожен-но. Не всегда по нутру приходились, конечно, и чиновники высокого ранга. Предпочтительнее были юристы, совмещающие должность, по крайней мере, с главной – бухгалтерской. Уж никак не меньше.
В недавнем прошлом она питала уважение к судьям областного масштаба. Но к ним испытывала какое-то нетерпение, граничащее с опаской. Иное дело – совхозники с районными связями. Она, с одной стороны, обходилась с ними по-свойски, сдержанно; с другой, держала кое-кого из деревни на поводке.
Единственным человеком, с кем поаккуратнее всех обходилась на поворо-тах, был председатель Соплёвского совхоза, товарищ Свойцев. О нём Глафира думала даже в часы досуга. Совет держала с божьей верой, выпрашивая терпе-нья да счастья себе.
Вглядится в неухоженный дикий огрызок луговины, с локоть большиной, и перенастраивает себя: как все сучечки, канавки, бугорочки да травки не по ее лежат, так сразу о хозяйстве, который с махорок, поднимается мыслью. Страда-ет, рвется душой по черноземному полю…
 В это жаркое одночасье проводили разговоры с работниками, моделировали экспериментальные подходы к предстоящим задачам. Рассказывали о своих достижениях и неудачах в печати, и дожидались от государыни поблажки по займам: где требовалось землицы поарендовать, где сараишко подправить, где… чего… забот хватало. Но хороших займов даже с Татарской горы было не видно. Со временем эта нужда ушла взад. Наперед вышла подготовка людей на стороне, вклад в их знания теребил сердца многих.
Не тормошился народ. Не привык впустую шастать по райцентрам и банкам. Не мог, сколько ни брался, всех затрат прикинуть. Сегодня надумает так сновить дело, завтра по-другому. Выдержки не хватает ему на главной тонкости хозяйства остановиться. То ли хлеборобить, то ли разведением лекарственных трав подзаняться: спрос на них большой. Только подходящих работников для деликатного дела пока нет, а они ох как нужны!
Государыня предложила землю на всех поделить сначала, потом с кадрами разбираться. Народ хотел и того, и другого, после работы высиживая последние мысли до самого звездного поля. Во время дележки земли многие прощупывали друг дружку на вшивость, смекалку да срушность к делу в непроторенном пути под сводами вышних светил.
Однако думали свое, а на государыню крепко серчали за недопонимание важного момента. На частника теперь мир возлагал все мыслимые и немысли-мые надежды. На законного вершителя судеб, как на заглавного кормчего. Как происходил невиданный в этих местах дележ? До государыни сводки докаты-вались с большим припозданием и, как правило, в скомканных представлениях.
Между тем на местах и сами плошать не собирались. Экое дело! – получил землишку в собственность и топчи её, плюйся во все стороны, не хочу: мол, де-ды и прадеды такого не имели в почтенном роду, а потомки – на тебе, пожалуй-ста, в обе рученьки…
Вот до какой справедливой ноты довела ж совесть человеческая. Хозяевами торопились стать любыми способами. Многие пытались обойтись в этой жизни своими средствами. Забота поколений, взращенные руки под веками привычный труд, впитанный с молоком матери и потом ребенка, наранях приученного к заботе. Только вваливай да не ленись: чего еще надо? Знания, деньжонки и техника начальственная приложатся. Вроде бы, какая диковина: крестьянский труд, а дух не за всеми здоровый числится…
Плутней ноне выше солнца развелось в ущерб расчетливым и хлопотливым. Однако красивая мысль, что поселилась в головах о земле, сулит не только поддержку человеку и государыне в добрых начинаниях, но и сомнения о ра-зумном её пользовании. О нетленных людях труда мысль бьется. О тех, кто мог за плугом ходить да чести начальской к себе не привить…
…Луна тускло глядела с облаков на воркующую парочку возле речки, а Глафира Кузьминична пыталась угомонить Кабанина, сдерживая его руки. Он сам – с боковыми карманами и в плотницких штанах в опилкой.
- Ну, хватит тебе к губам липнуть-то. Итак всю обкусал да обнюхал. Нос красный, холодный, от штанов псом воняет. Давай спать. Что завтра скажет председатель, приду с бодуна. Икру метать станет. Стыдно будет. Давай спать.
- Опохмелишься с утра, ничего не стыдно будет. Ах, Глафирья, так давно я нежность с женщиной не ронял. Увижу тебя, и всё в жизни только начинается. И карьера, и любовь. Смотри на поплавки, и больше ни о чём не думай. Там, глядишь, рыбка и сама клюнет. Раз-раз и клюнет…- снова пробует дотянуться до её губ.
 – Сколько не виделись близко-то? С Пасхи. Ты одноклассница, а бывшую звезду не уважаешь во мне. В робятах, бывало, как соловей, пел. В столице все конкурсы сходу брал. А-а-а…- пытается запеть, но голос не слушается, хрипит. Глазки посовелые тоску-печаль поют, вот-вот их смочит слеза.
- На кой сдался этот председатель?! Тебе нужен культурный человек, более складного воспитания, вот, как я. Пусть сорвавшийся, всё, можа, поправимо… Для меня совсем не стараешься. Уважить не хочешь.
- Как это не стараюсь. Я с председателем и так мыться в баню не пошла, ра-ди тебя. Он этого не простит. Землю от него ещё не выбила, а его уже кинула, получается. В ночную рыбалку ухлыстала. Луна, а ни рыбки, ни поплавков не видно…
Утро следующего дня было затянуто тучками. Кабинет председателя совхоза «Путь Ильича» смеркал день перед окнами некрашеным полом. Дверь при-открыта. Через тесный полутёмный коридор видны обшарпанные кабинеты. У окна – письменный стол. Председатель Свойцев Виктор Васильевич незамедли-тельно требует, чтобы ему подали жареного барана.
За соседним столиком разговаривает нештатный корреспондент районной  газеты «Путь Октября» - Нинок Позднячок. Голос на волоске гудит. Она при-была по освещению вопросов совхозной земли, которую к этому времени, за редким исключением, уже передали в собственность.
 К председателю входит Гельсирень в платье с косыми карманами на подоле. Носик сморчком. Из него выглядывают черные подвитые волосики. Она подрабатывает здесь юристом, а в отсутствие бухгалтера ведает счетами. Пред-седатель заметно волновался, и раздражение слышно отражалось на её нервах.
- Теперь не дождёшься… И корреспондент уже приехала, а этого лешего, стахановца, всё нет, шулай шул.
- Лучше бы заболел на нонче. Не по нутру мне такие механизаторы. Никакой организации труда от этих лоботрясов. Месяца полтора в поле пообнимаются с сеялкой-веялкой и – на тебе, стахановец полей! Герой, ядрена корень. Получите, пожалуйста, совхозную долю земли. К тому же ещё и - баба. – Подбородок узкий, сам говорит, а ухи дергаются, будто мух отпугивают.
- Сегодня как-никак праздник на нашей улице. Геройские заслуги наших передовиков отпраздновать бы не мешало. Лет сорок таковых не было. А в дру-гих хозяйствах и – подавно. Нет и не предвидится. Вот-вот государыня создаст со всем миром одну ступеньку… до самых глубинок, одну руководящую руку из разных представителей народа по правлению малыми хозяйствами.
И тогда они зацветут по всей долгой Волге, и все закружится в нарядах, как весной. А по сбору урожая станем, как полные хозяева: хочешь – жируй на соз-данном, хочешь – меняйся на что выгодное… и специалистов на кажнем участке станет пруд пруди. Конкуренция, оно друг мой, дело хрупкое… При новой-то власти это редчайшее событие.
- Ну ладно ти пороть-то! Притямились…  Скоро полбарана останется. Какой пример механизаторам?! Передовика погодить надо.
- Нашли передовика с полутора годами стажу.
- Не полтора… а с уборочно-посевными наездами лет пять наберётся.
- «Притямились», слово-то какое занюханное подобрали, а городской себя считаете. Я легонько ем. Что в этом ягнёнке – так, заморить червячка только. А я за совхоз переживаю. Вот и хочется есть. Скоро, может, нечего и поесть-то станет. Зелёная она ещё в стахановках подолом вертеть.
Лет тридцать в городе проболталась, и толку нет. Хоть станок с заводу ка-кой к рукам прибрала бы. А то ведь нет. Не дали. Значит, не в почётах была ни у коллектива, ни у начальства, когда городское добро делили.
Мы не знаем. Только догадываться можем – жрала, чать, как мерин. Бабы, они некоторые помногу лопают. Председателей поедают некоторые… Вот и обошли её с долей. Теперь к совхозу присасывается. А мы и так все поизвели, пораспродали. Стены от бывших конюшен и те уперли. Катись оно всё тар-та-ра-ром…
- Живём в городе. Значит, городские считаемся. А по идее – все деревенские. Выходцы из глубинки. На сельские махорки схлёстываться друг с дружкой припороли… отношения прояснять: быть или не быть хозяином земли.
- Она в лицо и землю-то разглядеть как следует не успела. Подтянутся в управление остальные совхозники, тогда и посмотрим - дать ей долю или обо-ждать. Может, не она лично землю возделывала, а кто-то - за неё. Кто-то пахал, сеял, а стахановка она. Был бы тогда в директорах, я бы ещё на нее посмотрел, прежде, чем отхлопотать ей такое звание – «стахановка»…
Послышались шаги в коридоре, председатель встрепенулся.
- Приманил, видно, леший. Дождались…
Собирая разбитыми кирзовыми сапожищами высокие порожки правления, вошёл совхозник Лёнька, сосед стахановки по-деревенскому дому, заперебирал запачканными мазутом лампасинами. Лицо в конопушках – ладони, как черные ковши от работы, с битыми пальцами. Сам Худющий, штанам не на чем дер-жаться. Щеки спеклись на солнце вместе со слоем технического масла и пыли. Сам в мазутной куртке, фуражка огня присеки, грязная, повисла на затылке с подмоченным козырьком.
- Получка, что ль, нынче? – принюхивается к жареному. – Я, как звеньевой и приказный казак, хочу знать, - выжидающе перехватил взгляд Гельсирени.
- А стахановку полей, шулай шул, где потерял?
Лёнька закуривает.
- За водкой в сельмаг помчалась.
Казак Свойцев качает головой, выправляя на затылок красный околыш фу-ражки.
- О-хохонюшки, хо-хо! Нормалёк. Как вам это нравится? Гонца вперёд себя заслала, а сама за угол глобнуть пошла. Классно! Весьма современный герой. Мы в своё время, чтоб подняться до уровня передовика, двадцать лет трубили. За бражкой к соседу боялись постучаться. Ходили ниже травы - тише воды. Ог-ласки уличной боялись.
Коридором слышатся лёгкие шаги.
Свойцев достаёт ведомость из тумбочки стола, со скрипучим голосом под-вигает записи Лёньке.
- Ну, видно, чёрт принёс. Где тут… ищи за получку расписаться. Глаза не видят издали, наелся не согнёшься.
Лёнька, расписавшись, уходит в коридор. Входит представитель районной администрации, свойски ручкается с председателем. Гельсирень встречает улыбкой вошедшего:
- Думали, стахановка идёт. Ожидаючи, поизвелись. Проходите, пожалуйста.
Свойцев нехотя поглядел на выросшую в порожках фигуру.
- Передовицы только нет. За гостинцем в сельмаг, что ли, пошла. И трактор в поле оставила.
Аминистрин из районной администрации переглядывается с корреспон-дентшей. Он в черной рубахе с белым крупным воротом. На обшлагах рукавов бело-желтые крестики. Лицо притворно улыбается.
- Больно тронут. Кругом изменения, подкупы. Не только страны, родимых мест скоро не узнаем. Всё перетребушили.
- Это вы хорошо сказали. Сейчас запишу: «Не только страны, родимых мест не узнаем!..» Кадры с особой хваткой ноне, как воздух, нужны. Да такие, чтоб все до копеечки могли хранить и добро пускать в дело. У японцев так было в свое время. И это приважнее всего. Главное, все было на поддержках госуда-рыни…
А у нас государыня поддерживает не пойми кого… Про неё по улице гово-рят: мол, не успеет – с рабочего поезда, сразу – в поле. Стахановка-то. Две, три нормы в день даёт, как говорит экономист. В городском парке, что ль, механи-заторству училась? – внештатная журналистка переводит вопрос Гельсирени. Та с неохотцей:
- Помню, в девятый класс в дальнее село ходили, шулай шул, а она сама из соседской деревни, после восьмилетки убегла в город на кожкомбинат работать. Механизации её сосед учил. Щас только заходил насчёт получки. И сами всё не хуже меня знаете. В горячую пору в кабинке, бывало, в пылище с ним кувыркалась.
 А мужик ей богатый попался. Скупили задарма кое-какие уборочные ма-шины во время развала Союза. При наших глазах рылом пахала. А горючее, смазку, запчасти на три года вперёд закупали, чтоб в цене не проиграть. И те-перь тот же подход. Вот и весь секрет успеха.
Аминистрин еле жует ртом, поддерживая лишний разговор, как, впрочем, и Глафира.
- А я слыхал, будто в городе училась на механизатора. Мы с Виктором Ва-сильевичем на хозяйство одинаковыми глазами смотрим.
 Идут с корреспондентшей в другую комнату для интервью. Гельсирень провожает их спины.
- Нет, нет. Здеся,- запинается, - так ведь, Виктор Васильевич?
- По полтора месяца в году училась-то всего. Коту под хвост, какая там учё-ба.
Нинок Позднячок, оглядываясь.
- Это супер. Деньги есть, личный интерес появился к наживе, не больше.
- Как председатель, знаю: передовых приёмов нет в её деле. А шокирующие результаты есть… Три нормы… охохоню-ушки, хо-хо… беда, но факт неоспо-римый.
Свойцев выходят с Гельсиренью в бухгалтерскую комнату.
Лёнька попадается в коридоре.
- А премиальные дадут, Виктор Васильевич, ведь расписался?
- Дадут, во что кладут…
- Эх, скорее бы одно мирское правление стало по хозяйствам-малюткам. Можа, толка больше станет. Сё помощь друг дружке. Одни деньжонками, моз-гами подмогут, мы, скажем, дешевым трудом. Так помаленьку, глядишь, и вы-ползем в люди. В одно поземное стадо вольемся.
Цокот по дощатому коридору.
- Видать, бог несёт… пошли ко мне в председательскую. Давайте их опере-дим.
В двери тычутся – стахановка Глафира Кузьминична с заезжим шабашником по фамилии Кабанин. Голос его разносится гулким коридором.
- Кажись, это не дилехторская... Это уборная. Когда в школе учились, тут сад был. - Заглядывает в щелку двери. - И рожи совсем не знакомы. Дилехтур, видать, не из местной шпаны.
Гельсирень в красно-черном кашне приоткрывает дверь:
- Ой, какая вы, Глафира Кузьминична! Шорты, бейсболка, белые лодочки на полосатый носочек, шулай шул.
- А то-о, вечно в мазуте да в поле день-деньской батонишься. Надо хоть раз по случаю в люди выйти. Здорово живёте! - входит.
- Бери скамейку, хочешь табуретку, шулай шул… На вот чурбак. Найдёшь, куда кости кинуть. Будь как дома. Здрассте! Ещё кто-то за дверью топчется…
Повеяло свинарным запахом. Через приоткрытую дверь председатель заме-тил Кабанина в клетчатой рубахе навыпуск с вывоженным боком в траве. Толь-ко после этого тот, нехотя, заходит.
Свойцев для приличия кричит, не выходя из-за стола.
- О кей, что пришёл! - Жмёт заскочившему шабашнику руку. – Пройдитесь за стол.
- Очень тронут!
- Здрасьте, пожалуйста, – раскланялась Глафира Кузьминична.
Все рассаживаются округ председательского стола.
Свойцев отрезает гостям мясца.
- Ну, как? - прожёвывает остатки. - Хороша барашка да не наша! Эх! Пом-ните, в старых фильмах – кругом поля, любовь, розы… Героика будней! А те-перь всё ушло. В шестидесятые… лучшие представители народа хромачи цело-вали председателю за лучший наряд в поле, боролись за звание передовика.
Глафира Кузьминична подкладывает председателю.
- Сколько этой официальщины было? ужас! Теперь – другое… Теперь каж-дый себе хозяин.
Председатель хмурит брови.
Кабанин, доглядев выпад, смазал мысль знакомой:
- Не берите к сердцу, товарищ председатель. Это она от гордости за её при-знание…- кувыркает по столу упавший кусок, глотая на ходу, уходит.
- Проехали… ладно, коли так.
Глафира Кузьминична, растушевавшись, встала и подошла к окну. Ей стало неудобно, что осталась без компании Кабанина. Без поддержки трудновато. Разве что Лёнька поддержит…
- А где-то тут моя совхозная доля была, Виктор Васильевич?
- А там, за Татарской горой. Отсюда не видать, Глафира Кузьминична.
Председатель немного переел, потягивается, как дома. Говорит больше сам с собой.
- Давечи вон Шкуриха забегала, просила Христом Богом помочь свесть концы с концами. Кормилец последний у нее из жизни ушел. Выделили ей не-множко денежек. А, случись, все разом захворают..? Всем не поможешь. Ноне дети родителям не всегда помогают, а чужой дядя больно не напомогается.
Душа у него быть должна сперва, а потом работная хватка. Как говорят ум-ные люди, надо готовить вот таких людей, с душой, что ли, чтоб были. Здоро-вый дух, трезвые расчеты, а деньги заработаются. И неплохо бы нам все это на видной линейке держать. Поэтому тем кадрам, которые с душой к земле тянут-ся, по рукам не дашь. Их в первую голову землей наделять. Они ближе к на-шенскому труду стоят, нежели заезжие.
- Нашим и вожжи в руки. А их обидишь, только врагов наживешь…-склонился над ящиком с бумажками Свойцев, пока не пришла в голову новая мысль, идущая вразрез со сказанной, где больше дороги отводилось займам… А потом неожиданно пошел и вовсе напопятную:
- Хочу вам одну дольку  всучить…. Вот уж земля, так земля!
- Ну, скажите тоже, всучить… - закокетничала Глафира Кузьминична.
- Как стахановке полей… Так бы не дали. Народ против будет. Вы у нас ведь полусовхозница.
- Ну-у, полноте…, чать, заслужила…
- А вы жрите, жрите, ядрёна вошь! ещё по ярке слопаем и шабаш, чтобы от хозяйства и тору не осталось, пока эта артистка, корреспондентша районное на-чальство интервьюируют.
Глафира Кузьминична берётся до хруста обгладывать кость.
- А вы обещали мне, как стахановке, чернозёмный край от Репьёвского бо-ку… тот, который государство в пользу совхоза перераспределило.
- Не извольте волноваться с дороги. Сами понимаете… этой весной он почти истощал. Удобрений не хватило. Потом, нонче все поля сожжены солнцем – в Подмахновье - рядом со столицей - Вязанской, Дульской, Мурловской, Плян-ской областями, у нас в Околоволжье, потом в Децентрально-черноземном рай-оне, Датарии, Заразовской области.
- Это понять можно. Неладно и в Пипири, на Атдайском крае, Южном Лап-ласе. В общем, в тридцати пяти регионах урожай неудачный. - Достаёт почер-невшую от времени тетрадь, показывает. - Из тридцати восьми миллионов гек-таров посевных; имею в виду: яровых зернобобовых и зерновых культур - де-сять миллионов гектаров по стране выведены из оборота. Урожай пропал. Удивляюсь, как тут можно стахановцем быть при таких погодных условиях?
- Примета такая есть. Если в день великомученика Феодота Стратилата прошла гроза, - быть неурожаю. А у меня, - треплет волосы, - хвост на голове был сухой. Под грозу не попал. Поэтому я неподмоченная и должна быть при хлебах.
За дверью слышатся шаги, Гельсирень морщит носик, зовёт не в меру рас-суждающего Лёньку к столу. Он входит с земельной картой, которую взял у корреспондентши, и присаживается на угол.
- О земельной карте с корреспондентшей толкуют. Как татары, рассуждают только. Будет им настоящий стахановец в картах навозных ковыряться. Показа-лась на совхозной грядке – и фиттулё… Этот шейх из районной администрации, с которым базары ведёт, чать, и сам в глаза ни одного гектара земли не видел, а философии водит, балясник.
Земельная карта луком вся пропахла. Давеча смотрю, Гельсирень её воро-шит, а бумага подмоченная бражкой вся. Пол-листа измято. Как на туалет при-готовлены. Больно до карт нам сейчас…
Гельсирень пытается разобраться в карте.
- Карта на две краски положена, шулай шул. Кое-что разобрать можно. То-ропилась, думала бумажка какая старая за шкафом завалилась. Районному на-чальству с корреспондентом пригодились…
Лёнька вздыхает, обдуваясь отработанным воздухом из лёгких:
- Вот этось обсуждали со своим полуразвалившемся звеном, в совхозах вез-де бардак. Что нам до каких-то красок, если по сравнению с 1992 – м годом, на первое августа нонешнего года сельский вал продукта по стране сократился на-половину. И мы не лучше других сработали. Из-за неудач в земельном переде-ле. Карта в этом деле - не помощница. Пёс с ней, с картой-то!
Гельсирень круто глянула на председателя:
- Давно надо было землю по частникам разобрать. В Новопипирьской и Бомской областях… посевной клин в этом году урезали больше, чем на двести тысяч гектаров. В основном за счёт недосева зерновых. А поля всё же, думаю, лучше разбирать в дождичек, на четверг. Недостатки труднее рассматривать несведущим покупателям.
Свойцев заинтересованно посмотрел на Лёньку, потом на Гельсирень:
- Механизаторы свои земли как облупленные знают.
Гельсирень, отвернувши зад к стахановке:
- Знать-то знают, а качество агрохимии не учтут. Кроме своей, всякую сце-пят в драку – собаку.
- Вот рука председателя, - подаёт стахановке. - Если совхозники основные не против будут вашего клина земли, пусть Глафира пользуется на здоровьице. Поедемте на рекогносцировку, на разведку в поле! Ныне, говорят корреспон-денты, главнее не кредиты и займы, а суперкадры.
 Понимаете эту возвышенность?! В ней будто бьется пульс великой эпохи!
Именно кадры с непременным учетом нашенских условий. Задушевность должна править бал в наших местах, а не плебейские или забулдыжные слухи. Они живенько во всех учетах денежных разберутся… Это, если хотите, достоя-ние наций… Да-с, именно так! Вот за какую прыть кадров стою. Сочувствую-щие меня понимают.
Лёнька встаёт за речью:
- Если хороший уход гарантирует, пусть пользуется. Учету, чать, научатся. Кадры, конечно, сила. Я за кадры. Как и другие совхозники, не против… Что толку воду мутить? За нас кому надо решили давно: кому дать, а кому дулю по-казать. Соглашайся, Глафира. Для формы председателю же надо посоветоваться с народом...
…Поле. Солнце спряталось за кудрями ветельника. Безветренно. Слыхать, как дружно пересвистываются коростели.
- А вы случайно не знаете, Виктор Васильевич, как пройтись до моей закон-ной доли земли?
Свойцев отходит с Ленькой за машину, кричит на ходу из-за его спины:
- Вот она и есть… ваша доля… Прикрой меня. В туалет захотелось.
- Она разве? Когда её обрабатывали, квадратная была, а эта какая-то вся ущербная и длинная в сиську.
- Если квадратный нарез был, то это – Репьёвский… Выходит, вы с него урожай собирали? И не с одного… а, наверное, и этот, на котором стоим, при-хватывали… А мы-то, простофили, мозги сушили: как на землях с пониженным перегноем кубанские урожаи собирать?
Подобный тоннаж зерна можно получить не с шестидесяти гектаров, а как минимум – со ста. Разве угнаться за кубанскими привесами! У них в колоске не по сорок, сорок пять, как у нас, а по пятьдесят и поболе зёрнышек будет. Этому я могу ещё поверить.
- Да? А я всегда щитала, что у нас по восемь зернышек в колоске.
Глафира Кузьминична манит Лёньку, тот срывается с места.
- Подь-ка сюда! - в панике. - Пошли, отойдём. Мы посоветоваться, Виктор Васильевич. Представляешь, председатель попутал – не могу припомнить: где нашего совхоза земля, а где соседнего?!
- Будет загибать-то! Вчерась только с тобой репетировали на полях. Говорил же: запоминай хорошенько. Тем более испивши ноне пришла. Когда выпивши, она и ветерану покажется одинаковой.
- Прямо, выпила… в глазу чуть помутила. Как же без магарыча дела-то де-лать? Ты же мне говорил, что дальний клин, к лесу, это земля наша. А предсе-датель утверждает, что – Репьёвская.
- Никогда я такого не говорил. Угорела совсем, шабрёнка! Вылетела с язы-ком, как зюзя, а  виноватых округ себя ищет. Мы её для тоннажа только при-хватывали, для рекордов… для завоевания стахановского уважения, для приве-су.
Опорожнившись, подходит председатель:
- Разобрались?
- И разбираться тут нечего. Всё само собой встало на свои места, когда со-средоточила себя. Земля-то, оказывается, ночью обрабатывалась и убиралась. По собственным правилам. - Лёнька одёргивает соседку за рукав. - А ночью, известное дело, всё не разглядишь. Может, невзначай и заехала на соседский колесом. Скосила лишний бункер. А теперь и не вспомню место, где убирала в уборочную. Расстрелять, что ли, за это надо?
- С бункера урожаи в разы не растут. Мозги-то мне трёте.
- Так этот, натуральный обмен товаром иногда применялся. Где машинку соседям уступишь, где горючки. Те урожаем и расплатятся. Опять, глядишь, привес.
- Я понимаю. Но вы же своё поле от чужого не отличаете. А стахановкой числитесь. Поблажек разных при получении доли хотите. Не будь стахановкой, и речь не велась бы насчёт вас.
- Почему это я своего… от чужого не отличу? Даже очень отличаю! И свою на этот счёт голову имею. Я, помню, клин обрабатывала вдоль оврага, но он был квадратный. А этот, как сиська, длинный.
Хочу взять в качестве причитающейся доли тот клин, что я обрабатывала. Он жирный, сочный такой…
- Сейчас он уже и не жирный, и не сочный… За ним никто не ухаживал, только урожаи снимали. Тогда выбирайте себе, как стахановка, лучший на ваш взгляд.
- Вот задали задачку. Надо подумать.
Лёнька поправляет фурагу и одёргивает соседку за рукав.
- А чего тут думать – плохую землю от хорошей, что ли, не отличаете?
- Просто я усиленно думаю, какую выбрать – плохую или хорошую? Чтоб потом без проволочек оформить.
Лёнька дёргает Глафиру за рукав и, раздосадованный, отходит.
Свойцев в хромачах и рубахе из тонкой лайки угорает со смеху:
- Вот, оказывается, где собака зарыта! Всё равно… Вот вам и  тридцать пять месяцев… – в механизаторах! Какой же вы после этого стахановец?!
- Совхоз сам ходатайствовал перед районом на меня, как на передовика, до-кументы. Меня тогда не спросили: хочу я того или нет. Может, больше и не мне надо высокое звание, а совхозу? Через высокие титулы работников начальство себе поблажек искало.
- Каких таких поблажек?
- А таких, чтоб самих не выгнали за разорение совхозов.
- Кто разорял, тех давно повыгнали. И правильно сделали. А нынешнее ра-зоряем не мы, а государыня. Спросы с нее. 
- За день напрыгаешься в поле, потом - за обновкой правил по сманиванива-нию к себе людей, вольного света не видишь. Не до высоких титулов становит-ся.
- Понимаю. Видите, где корреспондент с представителем из района беседу-ют? Это земля была Репьёвская, теперь её нам на днях передали. Мы райадми-нистрации пообещали… Так что, выбор паевых долей для совхозников ещё есть. Радуйтесь! А то, не дослушавши человека, как блоха, норовим кусаться.
Глафира Кузьминична идёт по полю, черпая через край модными лодочками землю. Выбирает, нагнувшись, из под ног камни, мусор и бросает наотмашь.
Приказный казак Лёнька, задетый за живое, отпрыгивает в сторону:
- Поаккуратнее своими лытками тут!
- Нашёлся, защитник хлама,- снова пытается бросить.
- Ты опупела, тётенька? Тенькнулась вовсе! Здесь моё поле начинается. Ты напакостишь, а убирать мне придётся.
Свойцев опять заходится смехом:
- Стаха-ановец..!
- Вы на меня, как магнитом, действуете. Соображать уж не могу. С Лёнькой, соседом, чуть в ссору не втравилась. Чей это, интересно, клин будет, на кото-ром стояли?
- А вы дайте объяву через корреспондентшу. Продают, мол, из двух долей земли одну в таком-то месте… Хозяин вмиг отыщется и приберёт лучшую.
Представитель районной администрации Аминистрин, оставив наедине с блокнотом корреспондентку, направился к Глафире. Щеки от улыбки налива-ются детскими розовыми шариками:
- Посекретничать пришёл, Глафира Кузьминична.
Свойцев окинул хозяйским глазом поля, подтянул располневший живот ре-мешком:
- Пойду, пройдусь в последний раз по совхозному клинышку.
- Да мы всегда открыты. Ко мне да к Лёньке, как после рюмки, так все с во-просами прутся, - улыбнулась ободками губ.
Аминистрин посмелел:
- Вижу, вы как-то от общественности хоронитесь. Имею в виду, от газетчи-ков особнячком стоите. А ещё передовик, стахановка.
- Обо мне уже писали. А так, попусту болтать не привыкла. Потом притя-мится, не отвяжется. Чего хорошего ждать, раз острый кусок темы в рот попал.
- Абстрактно выражаясь, а у меня ни маковки во рту не было! На хвост, как череда, корреспондент пристала.
- Я так это, для связки слов сказала. С устатку разговорилась через край. А вы здесь по служебной или так, по коммерческой части интерес имеете, про-стите за нескромность?
- Оно, знаете, скорее всё вместе. Чего скрывать? На пенсию пойти без своей земельки как-то скучно. Жить в деревне без надела просто смешно да и невы-годно. Потом, говорят, сельские кадры беречь надо, тем более которые душев-ные и с хозяйским замесцем.
Это же райские люди! А вы откуда догадались?
- Я просто подумала: председатель наш – коллективный человек. Без окру-жения в поле не ездит. Любит в раз несколько дел с шеи скачать. А вы что же, совхозные доли в наем берёте или свои сдаёте?
Амннистрин мигает приближающемуся председателю:
- Какая прыткая – знает, что и доля не одна приобретается.
- Сдавать пока не сдаю, но паи, конечно же, имеются.
- Может, сторгуемся?
Аминистрин, поглядывает украдкой на председателя:
- Кто ей только всё растрепал? Только ведь оформляюсь, а люди уже зна-ют… А вы что же, стало быть, клин приобретаете? На подставное лицо или как оформлять-то будете? Может, и я на что сгожусь в этом вопросе?..
- Я ещё думаю. В случае, если договоримся… а вы на кого оформлять соби-раетесь? Ведь вам не положена доля, - теребила Аминистринскую душу Глафи-ра.
- В общем, если подумать, то на тёщу придётся. Она в совхозе раньше чис-лилась.
- Кое же место находятся тёщины доли?
- Покамест не сдаю. Потому и молчу.
- Просто, на всякий пожарный, интерес разбирает, вдруг сдавать надумаете. Пусть не свои, так зятевы или тёщины, узнать, хорошая земля или так?
- Вам и про зятеву долю известно?
- Логично предположить, раз доли, значит ещё чьи-то, например, зятя. Уж, не с Репьёвского ли боку ваши доли находятся? По глазам вижу, что добавить что-то хотите…
- Был Репьёвский. Теперь совхоз хочет районной администрации этот уголок передать.
- Вам, значит, угу! А другого клинышка не хотите, поближе к дороге? Подъездные пути рядом…
- Другой вот тут где-то был…
- Это вот этот, что длинный, в сиську..? – топчется.
- Бывший Репьёвский клин, конечно, пожирнее.
-Тогда выходит, что приовражный клин председатель хочет мне передать, а вам – с Репьёвского боку? О-очень некрасиво получается! Тем более, что Репь-ёвский клин сразу обеим сторонам… пообещал. А разобраться – вам вообще у нас в совхозе никакой доли не положено. Вы же не совхозник!
 Свойцев, видя, что разговор задевает и его, подходит.
- Ничего в этом удивительного нет, Глафира Кузьминична.
- Вы играете в открытую и очень громко.
- Одни игры у вас, Глафира, на уме. Сдобренное черноземье я берёг стаха-новцу и себе чуток. Так сказать, герою берёг от всей души. Ну, а раз таковых не обнаружилось в совхозе, чтоб никому не обидно стало, решил передать этот клинышек третьему лицу. То есть администрации района. Пусть она и решает, как с ним поступить.
- Я – стахановка полей! На всю деревню прославилась. Неужели не заслу-жила более чуткого внимания к себе? Отдайте мне Репьёвский клин!
- На всю деревню ославили себя, это уж точно! Какой же вы стахановец? Землю, которую обрабатываете, говорите, сами, а отыскать её в поле не можете.
- Подумаешь, малость пригубила до вас: пред глазами всё и поехало.
- Ни разу не встречал пьющих стахановцев в открытую.
- И магарыч уже выпила, а доли выходит, не дождусь.
- Забирайте свою долю возле оврага и не кучеряжьтесь.
- Так он вытянутый в сиську. А мне поровней надо.
Председатель с представителем администрации о чём-то шепчутся. Подхо-дит Лёнька, заглядывает Глафире в лицо.
- По-моему, этот представитель из района – явный гусь. Председателя под-бивает с землёй. И пожаловаться некуда. Я сама на птичьих правах. А кто знает: может, он шпиён какой? Из английской разведки. А председатель с ним в сговор вступил. Всё вынюхивает. С утра поэтому не пил. А меня чем свет накачали… Быть беде. Станешь с администратором спорить – кинет ещё в глаз песком и – калека.
- Одна к ним не подходите. Вдвоём – пофик.
К председателю с представителем районной администрации подходит кор-респондент.
Аминистрин заговорил первый.
- Про обещанные мне хорошие паи вся деревня знает. Одна Глафира против. Она тоже была бы не против, если ей кусочек пожирнее бросить. Да земли на всех желающих не хватит. Так ведь, Виктор Васильевич?
- Готовьте бумаги. Тут и оформим. Кругом ветерок, природа. А то примёрз-нем, - машет остальных подтягиваться сюда.
Глафира распечатывает водку.
- Только с чернозёмом не обманите. Угощаю, председатель!
- Свои. Всегда договоримся. Были недоразуменьица да все вышли. Ну, ста-хановка, хряпнем!
- Какую землю всучить хотели… одни камни, палки да коряги.
- Что обработали то и имеем.
- Всё дерьмо на этом клине скопилось из конюшен. Перезаразимся все!
Гельсирень улыбается одними клыками, выходит из машины.
- Будете теперь – то не так да не эдак. Ломаетесь, как пряник копеечный. - Шепчет Аминистрину: - Давайте её, окучивайте веселей!
Глафира Кузьминична, покачиваясь, достаёт ручку, держась за лисий поя-сок, как за соломинку
- Ну, если всё хорошо, тогда подписываюсь… Где тут, Лёньк?
- Глафирк, ты что свихнулись? Это моя земля. Где вы хотите ставить под-пись? Я свою долю не уступаю.
Аминистрин хватает за талию Глафиру Кузьминичну и пытается поднять. Та визжит с испуга. Председатель подсовывает ей бумаги на приовражный клин.
- Ах, уж не привольте меня, а то письмо смажу.
Свойцев жестко сдвинул подбородок и перевёл дух:
- Ну, наконец-то, примирились. Сделка состоялась, господа! Цокнемтесь на посошок! Я утрось предусмотрительно подзакусил, товарищ корреспондент.
- Теперь будет о чём читателям рассказать…
- Правду, её ведь не скроешь.
Лёнька грязными ковшами рук достал из машины хромку. В небо понеслась мелодия, гоняя подножную пыль.
Глафира Кузьминична, корреспондент и Гельсирень садятся у оврага возле копны, прилаживая друг к дружке голоса:               
Играй, гармонь, говорливая.
                А я, девчоночка – волжаночка,
                Самая пугли-вая.
                Играй, гармонь, трёхрядная,
                А я и гордая – незаурядная…
Дорога в частную собственность оказалось намного труднее, чем думали Свойцев, Глафира Кузьминична и другие, собравшиеся в тот день, да и всё ма-лое и большое начальство… Они понимали, что малым и средним хозяйствам необходимо в будущем отвести большую заботу, чем есть. Однако взгляды на их развитие оставались далеко не одинаковыми. Во многом даже противопо-ложными, но они пытались найти общий язык.
Хорошо было ехать председателю вот так, под гармошку, думать о высоком, когда дело было уже сделано… может, не совсем так, как хотелось бы. И тучные мысли, обращенные в небеса, тотчас одолели его.
Солнце ласковое из-за туч всходит, когда под нёбушком единым, вызревают большие и малые поля да стада спелых сил набираются. Тогда в хозяйстве большом и малом жизнь буйным цветом распускается. Это сравнимо разве что с заботами реки во время паводка. Бывает, что водных рукавов много и все шу-мят, торопятся, спешат, так и направления в хозяйстве… «Что ни наука, то своя протока, свой рукав. Взять, положим, нездешние умные головы - Эверита, Гэл-брейта, Самуэльсона, Кларка и закончить Блером и Нейсбитом… Как не похожи они друг на дружку, эти рыночные мыслители, а всё равно, как родственнички меж собой. Но лишь одна сила в них правильная, та, что наикратчайшим путём в единое русло стремиться».
Ломаясь и выкручиваясь из водоворота, малая вода с большим течением сливается, наращивая силы. Вот до чего удивительно схожа работа единых вод и мыслей. Она как бы лишний раз напоминает человеку о необходимой связи большого и малого в хозяйстве.
-Только подумать: как время летит! И начальник, и вкладчик, и инициатор. И все в одном лице. Как время летит! У нас такого не было. Одна матрешка у них получается, только в разных сарафанах. И мозгов в три палаты. Вот какой ноне произрастает человек. Не то что мы – голое племя. Государыня тоже балу-ет хозяйственников, чтобы те подучивались, недосыпали и повышали знания на стороне, где хорошие школы. Не всем, но этот ход помогает. «Здесь с госуда-рыней мы спелись. Верой живы в человека»...
Впрочем, на местах хозяева мало вкладываются в работника, предпочитают его заполучить в готовом виде со стороны. Но дело разрастется, если не спо-ткнемся, а надежды возрастут. Десяток первый, пятый годков – и нарастут у людей новые сноровки и привычки. Придешь так в гости и своих не узнаешь. Обходительнее станет человек, мощнее. А когда-нибудь не то, что лица, берега дикие большой реки и те зацветут душисто.
«Гляжу так иной раз про себя примечаю: а денежки-то хозяева нет, нет да на учебу отложат, стимулы, значит, всяческие сотрудникам сделать хотят. Глав-ное, не в чулок откладывают, не в технику денежки на нонешний день денежку правят, а в сотрудника. Конечно, ноне положение не особо завидное. Без под-держки государыни вот-вот прахом покроются. И таких большинство. Очередь давечи к кассиру… Голоса пестрят – молодые, старые, греются от споров. И раз – втроем на одну:
- Пущай, пущай а ты вышли, пошли ей эти несчастные рублевки. Теплынка своя. Далеко учится, а сё родная. Пущай доходит до ума».
«Другие сочувственно в глаза чужой матери, как в душу заглядывают»...
 -Навострили родные кровинушки свои язычки с туфельками и фиттуле: кто в столицу, по стране, которые за океаны и горы, – а кто учиться, замуж, на ра-боту, - разлетелись стайками по круглому шару землицы».
В слезах, молчанках, а то и просто в обманках матерей вынашивали нацело-ванные детством любимчики взрослые цели. Порой в обнимку с подушкой или сигаретой –  в Германии, Франции, США, Австралии… - по всем меридианам и широтам замелькали ситцеволосые головенки в поисках доли, а часто без корки в кармане да с дитём на руках.
Не едут домой, не кличут, задыхаясь в ласке, их родимые стены. Выходит, не болит еще душа по лунной реке, не истосковалась по нежному волжскому солнцу и теплой материнской слезе. Не отошли, прихваченные жизненным хо-лодком, их человеческие сердца. Не гонят еще ветры к нашим хозяйствам здо-ровые силы.
 За руки, крепче возьмёмтесь, друзья!
- Вот подрастёт у меня дочка, божья любушка, и мне совсем не безынтерес-но, как вольётся она в этот шумный и бурный людской поток, где и кем станет работать, какие должности совмещать. Какие науки осваивать… Конечно, не-плохо, чтобы своё, пусть маленькое, дело имела, не переживала, не бегала по друзьям и знакомым в поисках заработка, не тратила зря отведённое Богом время на жизнь. И нам, родителям, спокойнее станет. И Волга, и её дали зацве-тут и душу согреют черёмуховым и вишнёвым цветком.
Жалко, что возрастает без мамки. Не довелось ей, сердечной, дожить до на-ших дней. Унесла её неизлечимая болезнь, как и многих по округе. Но мы не унываем. Вот пройдут испытания новые идеи, и человек воспрянет. Заживёт лучше нашего. И дай бог!.
По слухам от Организации Объединённых Наций, малые хозяйства дают работу половине всего здорового населения мира. Эка удача! Не хотелось бы, чтобы наши будущие кормильцы остались где-нибудь далеко за бортом этой цифры и оказались голы, как соколы.
Это надо же быть малым да удалым хозяйствам, чтобы выдавать больше половины общей стоимости внутренних конечных товаров и услуг. Вот тебе и малышки, а большому дяде нос утёрли! Надо полагать, что на заре их жизни тоже не всё честно и гладко было.
«Главное, чтобы начальство не забывало о разделении личных и служебных интересов. А то нехорошая штучка получится. Скатимся глубже в продажность. Как после моему дитяти в такой обстановке работать? Я вот сделал что-то не так и маюсь душой. Народ казакам и прочим, может, со временем всё и простят, а вот сердце, брат, оно не сможет. Потому что износится раньше садовой голо-вы. Больше всего и это гложет.
Потому, что напрямую всё влияет на жизнь передовых разработок, к кото-рым человечество привязано и кормится в основном благодаря им. Так что не все закавыки, касательно этого вопроса, учло нонешнее правительство. Именно поэтому средний человек, на которого делается основная ставка, не развит. В этом случае наше поколение видится большой детской сказкой. Так получает-ся…».
Мало кто осознаёт, что основу прекрасной жизни составляют более совер-шенные подходы. Но их возделывают передовые культуры, до которых ещё предстоит подняться…
Об этом задумывался и Васёк, путаясь, в малоизученных складках жизни. Его тянуло к передовому опыту слаживания людей в хозяйстве. Но в то же вре-мя не могло не сорвать на соседнюю межу, где творчество сводилось лишь к частной выгоде, внешнему благополучию, корысти. И потому ответственность камнем ложилось на плечи.
Коллективами ещё повелевают старые представления о труде. Слишком узка и неуловима в погоне за доходцем та грань, что зовётся здоровой судьбой. И потому безжалостно засасывала в свои объятия новоиспечённых творцов. И тех, кто по духу оказался неутомимым тружеником, и тех, кто им казался быть.
Маетная в ту пору вязалась Соплёвская страда… Держались больше за об-ман, как за подручный документ, чем за учёную книжку, чтоб не умереть с го-лоду. А со старым инструментом под мышкой, как говорится, погоды не дожи-даются.
***
Пока Соплёвские события вступали в завершающую стадию, столичные, - где тусовались младший урядник Муля, старший урядник Васёк и казачий пол-ковник Хреносский – только начинались. Пустые колоды для скота превраща-лись в лежанки для позирования. И до чего только не додумается торгашеская жилка! В гипнотическом состоянии сонные, как мухи, лежали клиенты, протя-гивая для гадания руки.
Между их рядами с видом непревзойдённого волшебника, раскланиваясь, проходит с напускной смешинкой Хреносский и со словами: «Пардо-онс! ваш вечный возмутитель спокойствия… пардо-онс!» Сквозь его расстегнутый хлоп-чатобумажный жакет  на спине проступали пятнышки пота.
Хреносский, с неровно подвёрнутыми штанинами, подъеденными солнцем лампасами, босыми ногами и удлиненными не в меру рукавами, походил скорее на азиатского паломника, чем на офицера или мага. В руке он держал хромач с надписью: «Священный сапог».
 За ногу привязана тесемкой «Химическая машинка» с колбочками, настой-ками, аквариумами и трубочками. Одна из колб – с самоварную трубу – пускала на отдыхающие лица клубы пара. Ловко подставив голенище сапога к краю ле-жака, на котором нежилась отдыхающая персона, смахивал приготовленные за услуги деньги.
На животе у товарища Хреносского лоснился ценник. «Предсказание судьбы – 500 руб., отворот мужа – 800, отворот жены -100, снятие порчи – 500».
Вот он неожиданно останавливается перед дамой.
- У вас, мадам, в незаконном будущем ожидается двойня.
В голенище сапога тотчас исчезает хвост долларовой купюры. Рука броса-ется за ней в погоню и переправляет беглянку в брючный карман, на котором чёрным по белому написано: «Запасной».
- Пардончик! О, пардонище-е!
Проходит мимо длинноногой молодки.
- Пардон, а вы на всю жизнь бездетная останетесь. Вам вчера ангелы изме-нили… Однако не печальтесь! Я вам обязательно помогу. Оставьте вашу визит-ку.  К вечерку созвонимся…
Молодка выпадает из-за тёмных очков и показывает ему между двух паль-цев… Из-за её плеча выглядывает мордочка с поросячьими глазками и кажет кулак.
Товарищ Хреносский гордо кивает в ответ. Ему на самом деле ничего не ос-тается, как идти человеку навстречу, если очень хочется выжить:
-  Премного благодарен, господа! Пардо-он! - и как ни в чём не бывало, он проходит дальше.
XIII
События в этот год вырывались из-под управы. Участились случаи невыплат зарплат, пенсий. Предприниматели, нанимавшие на работу человека, отка-зывались выплачивать заработанные деньги. Не на что становилось жить. Му-чились, глумились над собой голодные и больные, выпрашивая счастливый ко-нец у безглазой и немой смерти. Чужой капитал не выдержал в стране и бежал без оглядки на свою родину. Рубль превращался вместе с бедами людей  в де-шевую игрушку в руках скороспелых дельцов.
Омертвение части рубля повлекло за собой конкуренцию товаров между иностранными и местными товарами. Потому что местные были дешевле, хотя и хуже. Человек страдал, седел, сутулился, но креп характером и становился на ноги. Вера потому что жила и надежда на лучший завтрашний день.
К середине месяца, когда покорно улягутся под косами налитые травы, и сладким дурманом бражки вскружит голову молодое сено, наступит время, ко-гда острый глаз хозяина сороку сторожит. Словно примечает – славные ли но-вости принесла на хвосте, крикунья, в цене ли сегодняшний урожай да со своей ли грядки? Если голодна птица, значит, к мору и воровству; коли откормлена, то – к пиру… Случится, накличет вороватая свашка беды, год не расхлебать.
 Но не всегда бежит счастье по смётанным тропинкам жизни. Бывает, то в штопор сорвёт, то в тупик загонит… И пошло-поехало по народу… Мол, бес попутал… Так и вышло. 17 августа 1998-го года страну хватил денежный пара-лич. Родина скатилась в обвал. У банков народищу – с улицы к дверям не под-ступиться. Но государство не в состоянии вернуть людям и организациям их копейку. Замороженная на счетах, она ещё долго не ляжет на трудовую мозоль своего хозяина, оседая в душе черствым осадком. Для тех, кто возмужал, год-ками ушёл подальше… обвал рубля означал потерю работы и лишение куска хлеба. Для тех, кто был помоложе, когда душа ещё не научилась по жизни бо-леть, - смешки да улыбочки прятались в уголках стронутых губ.
Люди рассуждали: «Когда-то началось всё просто… Бог сотворил мир. Ста-ло скучно, сотворил человека. Когда человеку стало тяжело, он сотворил мат. Когда же его заела бедность, научился обману. С тех пор Бог, мир, мат и обман вкалывают на человека без устали. Нонче замерли все в предчувствии какой-то доселе невиданной чумы. Мошенники от государыни, а некоторые вылупив-шиеся из разболтанных прослоек людей вяжут поголовно всех по рукам».
Стон и крик стоял в каждом доме, в каждом селе, блукал по большим и ма-лым городам, где можно стянуть хоть какой-то гуж. Риск нищеты, великий страх за свою жизнь и близких росли до небес вместе с дорожной пылью и все-лялись в народ. Будто одна гордая идея, воздвигнутая каким-нибудь мозговым непоседой-подвижником, пыталась спасти народ от позора и голода.
 Как высокое солнце, как ясные звезды загорались сердца, цепляясь за мысль, цеплялись за жизнь. И поднебесная вера служила оценкой труда.
В высоких коридорах власти, словно почувствовав неладное, кто-то тихонь-ко взвизгнул: «Гражданская будет!..» Сложившуюся обстановку накалять было нельзя, а терпение граждан испытывать стало опасно. На следующий день по-следовало заявление правительства и Центрального банка страны, что в связи с пагубным положением дел «…падением цен на нефть усилия страны не позво-ляют восстановить доверие к отечественным ценным бумагам». Заявление под-писали Сириенкин и Дубинин.
«Для власти обвал хозяйств не был неожиданностью, - говорили по улицам, - и потому для неё не стал большим горем. Но несмотря ни на что, власть не изменила ежегодной традиции, как, впрочем, и многие состоятельные люди. Они с радостью отмечали в это время свои дни рождения.
Ни на секунду не задумывались, что каждый прожитый день уменьшает их жизнь на двенадцать часов. И люди поздравляли себя с этим праздником, будто кругом мирно, спокойно и прогуливаются гуси. Как жаль, что торжественный темп нельзя остановить, даже в порядке исключения, для работников Думы и правителей!..»
Природа, будто смеялась над нищим народом и продажным человеком от государыни, обходя юго-западом Митровградские низины атомной станции. С Волги пёр непрозрачной и темной полосой дождь. На серой наволочи туч в тонкой поддергаечке нарисовалась бледнощёкая радуга. Обжигая ситцевый клинышек горизонта, выпоясывали, загудая под ситным дождём, Ешкаймские хлебозоры.
К 25 августа, после того, как старого премьера принесли в жертву народу, сняли с должности, Указом президента Ивана Кузьмича возвели нового. А уже к седьмому октября, одичавшие от разгула и воровства властей народного добра и не передохшие до праздников люди по всей стране поддержали миллионные волны протестов против несправедливости, необузданной и непрозрачной воли государыни.
Они поставили под сомнение причитавшиеся им доли общих богатств и оценку их потного труда. Сторонниками государыни были разве что открытая и скрытая преступность, кое-какая эмиграция да сговорившаяся иностранщина.
Улицы и площади запрудили бурные реки бастующих, митингующих, гра-жданских, милицейских, военных, казачьих, старогвардейских фуражек… У одного из них – горячая просьба к правительству: «Ты укуси меня за голову, ты укуси меня за грудь. Ты укуси, пока я голая. Укуси за что-нибудь!» Те, кто по-богаче, с улицы домой не шли, а прятались где-нибудь у соседей на голубятне, боясь оголтелой расправы ментуры.
Люди просто не знали, как по-другому заслонить себя от продажности на-чальства, не прогореть с деньгами и товарами, не знали как лучше задобрить работника – переобучение, улучшенные пайки питания на работе, проезд за счет организации – это было где-то еще там, за далеким горизонтом надежд…
Спиваков, очумевший от страха хозяин лавки из Подмахновья, упомянул лишний раз о флаге с треколорой волей. Сам летает, летает, как сокол, только на словах… Его осадил голос из толпы: «Следи за базаром!» После этого он устроился на рынок. Говорит, что легче за базаром следить, чем по митингам ошиваться.
Другой весельчак перестраховался по-своему. Забежал на мусорку, отыскал там с объеденным боком собаку и спрятал в её распоротом животе последние сбережения, которые нёс домой, чтобы по дороге не отняли. Его перехватил скорый на ногу корреспондент бульварной газеты Сёмкин и попросил интервью о хлебе и судьбе человека.
- Самая страшная ведьмаха нашего века вовсе не СПИД, а недоверие чело-века к человеку. Плюс ко всему, каждый пятый погребённый житель Родины страдал от транжирства. Покойница жена померла только потому, что оставила для меня последнюю крошку.
- Сразу видно – вы не такой. Иначе бы интервью не состоялось.
Правительство тем не менее, зная народный гнев, решило не прибегать для его подавления к военной силе.
***
В лагере гражданских, младших и старших казачьих чинов автомобиль бу-дущего трубит сбор: «Ах, батюшки-и… ах, матушки-и..!» – разрывался его сиг-нал. Округ да около него крутятся нанятые работники господина Крыслова. За спиной он прячет от посторонних глаз телеграмму, на которой недвусмыслен-ный текст: «Поймайте, Христа ради, жену! Это же высший кадр…
 Кудревайкин, министр хозяйственного развития страны».
В доме недоуважаемого министра случился переполох. Ему срочно потре-бовались кадры для этой нежной работы. Поэтому велись ремонтные работы по восстановлению старых связей среди его бывших коллег или просто случайных знакомых. Поводом для скандала послужило, по утверждению одного высоко-поставленного лица, непристойное поведение жены Глафиры. Она не допустила экспертов мужа к оценке ее труда. Бежала из дому - в ночь под воскресенье - в неизвестном для государыни направлении. Корысть и бедность уже спешили на выручку этому денежному мешку.
***
Поспевший и вымученный в боли скандалов хлеб, как со стыда перед людьми, прятала под талым покрывалом зима нового года. Будто одна могла сохранить в закромах своих труд голодных миллионов. Знать, морозцем подёр-нуло чиновную совесть страны.
        На горных дорогах, высотах и перевалах, там, где легла проторинка боевых троп, - разбитая земля. Будто неведомая армия новых воришек, холмистым по-лем проволокла омет соломы под самые тучки высотой. От столкновения вся исполосована пулями, ловушками и осколками мин, подрыта воронками. Не стлела, видать, смертельная нужда продажных душ по жизни земной, пошли в наступление, скрываясь под стальными майками боезарядов.
***
К послеобедью Васек с воркующими глазками решил со своей командой произвести перетряску рядов и набрать новых сотрудников из числа знакомых. Хотелось проверить всю работу и запустить её на новой силе знаний умений. Такие силы он добывал из глубин строгой мысли, ещё загодя подмечая слабые места. Недовольство и крик несогласных все же подняли нервную пыль и нака-лили обстановку. Неожиданно поднялся в рост человека задор и энтузиазм – их ждал, сцепив до скрипу зубы, кованым взглядом Васек. Но где взять деньги на всю эту затею с перетряской? Одно спасенье: обратиться к государству, как к Богу, за помощью. Но и у него, кажется, не было сил.
Решили глубже вникнуть в опыт Японии, передовых стран и отечественный – ошибиться, значит, погибнуть. И так взяли за правило - изучение… прения… предложения государству и на места.
В Думу направили ходатайство об усилении контроля над госаппаратом. Государыню разъедало воровство, мошенничество и продажность чинов. Пред-ложили провести кампанию по борьбе с этим процветающим злом. Требовалось обуздать нетерпимую обстановку, выработать законы и механизмы по борьбе с ним. Продажность, почитай, захлестнула власть и распространяла эту заразу в хозяйства. Однако кампания забуксовала, а коллективы остались с носом. Крепкие покровители вовсе не хотели перемен.
В этих условиях команда решила все усилия направить на работу с челове-ком. Со складов, просто из дома, кто сколько смог, свезли дополнительную партию компьютеров, мебели, привели в порядок разработку планов, проектов  и в строгой очередности идеи стали внедрять в жизнь, привлекая через инфор-мацию к проблемам население.
Работали по собственной инициативе сверхурочно и больше за спасибо друг дружке, чем за деньги, за понюх табаку, чтобы достойно встретить новых чле-нов команды. Перед командой стояла главная цель – выжить. Появилось даже из-под рук заботливых семей горячее питание. В послеобедье выдавали по па-кету молока и две булочки в одни руки. К обучению представили самых сооб-разительных и цепких на ум…
«Ладненько, ладненько и так… куда с добром…» отмечал про себя Васек, поддавливая новичков громадью опыта, как проверял себя:
- А тех ли набрали? выдюжим ли? Стерпит ли надежда в людях? И так по всей стране, кому хотелось выжить, и дальше на средних и малых хозяйствах. Первопроходство к новинке знаний стоит дорого, - а вести народ за собой ста-новится неизбежным. Сколько же в людях неистовой силы духа и неуемной энергии?!
 Нет людей нерабочих, есть вагон людей неработающих с человеком.
Выражения лиц, поначалу подернутых дымкой неуверенности и страха, вскоре сменились проталиной любознательности и интереса. Но доходы замер-ли в мертвой точке и не спешили расти, особенно там, где не воровали.
Догорало Волгой солнце на небе, и летний день догорал, а настоящего тепла в лицах еще не чувствовалось. Уголек божественной веры и чуда питал сердца. Вместо здоровой копейки, великую надежду с любовью на постный стол они приносили семье.
***
  Ночь над Лапласской группировкой федеральных сил протянула поносцем пожарищ. Обескровели дома, покалечены военные машины под крики раненых и умирающих. Но и они не могли смыть позора с вооружённого скандала на Земле Ении. Перемирие между силами порядка и боевиками затягивалось. Вплоть до глубокой весны правительство и Дума вынашивали новые планы по обузданию стихии неповинующихся граждан. А люди искали доброй работы и справедливой оплаты. Хозяйство разорялось, пополняя ряды боевиков живой силой.
***
Днями, когда душисто-крепко запахнет распускающаяся городская липа, а огороды побеспокоит первая медведка, погода бывает изменчива. Так и депута-ты, как неопытные цыплята, разгуливают себе по соседским задам, минуя хо-зяйский двор.
Васёк в пыльных сандалиях за телеком наблюдал за событиями и готовился к выступлению в нижней палате парламента. Он беспрестанно мотался на стуле, как Кочубей в седле, и что-то записывал. А уходя из дому, так ничего с собой и не взял, кроме куртки в руке, в суматошье искавшей рукав.
От отчаяния и безработицы задыхался простой люд в скороспелках даро-ванной воли. Чей-то находчивый бас посмеялся Ваську в спину: «Была зима, уйдёт весна, придёт и лето. А я всё голодна и раздета. Спасибо, родина, за это!»
В зале Госдумы шёл вяло заседательный процесс. Одному народному из-браннику кто-то прилепил на спину карикатуру: «Осторожно, Кузьмич сморка-ется!» Просто некоторые избранники не могли простить ему выходку неспра-ведливой делёжки народной собственности. Про президента много разных ис-торий ходило, и какая из них была больше похожа на правду, угадать было трудно. Но неоспоримо, что у части представителей народа силы не выдержали терпеть Кузьмичёвы проказы, и они собрались в думе пощекотать друг дружке нервы.
Против него выдвинуто пять обвинений, и уже отложена на стенных счётах соответствующая цифра.
…У депутата есаула Провздеенко, будто шило под задним местом торчит. Плетеная полоска галстука на нем дрожала на тонких ножках. Дождавшись, ко-гда вождь с речью исчез, следом понёсся к трибуне огласить обвинительный текст. Запрокинув голову, как бывалый человек, свою речь пустил напевно:
- Обвиняемый… пункт первый. Ему… вменяется в вину подготовка и под-писание Геловежских соглашений , а также  - организация заговора, с целью захвата власти. Содеянное следует определить как измену Родине.
Васёк тянет руку, торопится высказаться.
- А нравственную измену жене при этом можно опустить?
      Прения…
- Мо-ожно… Переходим ко второму пункту. Превышение им полномочий в сентябре-октябре 93-го года: обстрел высшего законодательного органа в Доме правительства.
 Прения…
Васёк опять получает слово.
- Говорят, у него было полно превышений половых полномочий, связанных с женой. Это не вызывает сомнений. По части же превышения других полномо-чий не доказано. Предлагаю выдвинутое коллегой предложение опустить за по-спешностью.
 Прения…
- Мо-ожно… Обвиняемый… пункт третий. Превышение полномочий в связи с военными действиями на Земле Ении.
Прения…
- Если о иных похождениях жене неизвестно, то и эту оплошность можно опустить.
Прения…
- Мо-ожно…
Васёк, подтягивая портки, вносит предложение разграничить вопросы большой нужды от малой. Поднимается  шум в зале.
У Провздеенко сдают нервы. Ему впервой весь этот содом. Он буквально кричит в микрофон, задетый, как он посчитал, глупым выступлением коллеги.
- Вы где находитесь, товарищ депутат, в козлином отстойнике или в Госду-ме? Дослушайте, наконец, обвинения. Итак, разыгрывается четвёртое обвине-ние. Он обвиняется в действиях, приведших к резкому ослаблению обороно-способности страны.
Прения…
Васёк едва пробивает голос через микрофон, раскрикивая себе голову.
- Тут дело, господа, больше ядерное. А потому важно знать: имелся ли у по-дозреваемого в тот момент ядерный чемоданчик в руках или нет? Или, на пло-хой конец, - имелся ли у него второй экземпляр, когда обвиняемый рвался к власти? Если да, то он мог оказывать влияние на высокопоставленных персон в государстве и мог их запугивать.
С ядерным чемоданчиком это легче сделать. Если – нет, то и влияния на них оказывать тем более не мог. Поскольку не было в руках ядерного чемоданчика. А высокопоставленные боятся больше жён только ядерного чемоданчика. Пре-ступлений на этой почве в правоохранительных органах на указанный период не значится. Справочка на этот счёт имеется. Другими словами, обвиняемый  не мог запугивать своих коллег по успешно обделанной работе. Иначе бы мы с вами тут не сидели у тёплой кормушки и не грелись…
Вспомним, к примеру, героический случай. Когда обвиняемого – как утвер-ждали газетчики и телевизионщики – с мешком на голове сбросили с моста в реку. Был у него на тот момент ядерный чемоданчик или нет? Никто не знает. И тут даже неважно, был ли на тот момент обвиняемый главой страны или нет.
 Если он - прохиндей, каких свет не видел, то наверняка обладал возможно-стью красиво украсть ядерный чемоданчик или его красиво использовать. Но он этого не сделал. И до сих пор не воспользовался секретами запуска ядерного чемоданчика. Даже его жена об этом ничего не знает.
Правители государства всех рангов, как бабы, трепливые бывают. Значит, обвиняемый – не болтушка. Пусть даже - небольшой пропойца. Зато умеет хра-нить государственную и военную тайну. А при чрезвычайной ситуации, в кото-рой он оказался, - миллионы телесвидетелей – это уже принародный подвиг.
Редкая высокая голова могла бы позволить себе такое… Потом, неужто об-виняемый настолько тощ, что не способен закрыть спиной, наконец, какие-то четыре вшивых обвинительных пункта?
Смех в зале.
Депутат Николушкин с расширенными рукавами пиджачка и кичливым го-лосом:
- Я возражаю против Васьковых доводов. К тому же есть и пятый пункт.
- Обвиняемый… пятый пункт. Он виновен в действиях, приведших к унич-тожению незащищённых групп населения. Это геноцид. Тут даже Ваську с лу-кавыми домыслами делать нечего.
Прения и шум в зале…
- Если хочите, я опять скажу, - озорные краски мечутся по его щекам и по-калывают кожу. - Возьмём жену обвиняемого или дочь для примера. Они вме-сте с обвиняемым – частицы героического народа. Значит, они тоже геноцидные, как и обвиняемый? А раз это не так, то геноцид именно поэтому и не дошёл до всех незащищённых.
Например, Провздеенко. Он из бедноты. Не стал, как и другие, геноцидным. Я, как видите, - тоже. Можете подойти и понюхать меня. И потом не пахну. Ге-ноцид не успел к тому же дойти до всех, а только задел краешком некоторые группы представителей народа во власти. От их слов сплетнями пахнет, не хуже ядерных.
Думаю, что проникновению геноцида в широкие массы помешали жена с дочерью обвиняемого. Это уже героизм по-домашнему! Поэтому озвученные и бесноватые обвинения не могут содержать признаков преступления, и не дос-тойны включения их в священное писание обвинительного документа.
Идут прения. В зале свист, грохот.
Депутат Блошкин в рубахе на два воротка – стоячий и разложенный. Взгляд суетлив, наводит тотчас на собеседника недоверие:
- А вы, господин есаул, всё время говорите: «обвиняемый пункт», вместо «обвиняемый президент». Будто сам пункт обвиняем, а не человека. И поэтому подыгрываете врагам нашей партии.
Топот в зале.
- Вы же знаете… прекращаем топать... что по законам математики, от пере-мены мест слагаемых сумма не меняется.
Депутат Коровкина. Канавки жизни под дужками глаз глядели сурово. Ру-кава платья на ней собраны гармошкой до самого плеча. -Если я вас правильно поняла, господин Провздеенко, то обвинительные пункты лучше оставить на бумаге, а обвиняемого на воле?
- По-видимому – так. Хотя ваши доводы, господа, более чем сомнительны.
Напоследок депутаты Провздеенко и Коровкина попали в неожиданно ра-зыгравшуюся яичную бурю. Недовольный исходом поединка, товарищ Хренос-ский с полным стаканом воды двинулся на абордаж столиков, за которые при-сели непонравившиеся коллеги.
Неизвестно было, чем бы всё это кончилось, если бы случайно пролетавшее яйцо, не залетело ему прямо в стакан и не освежило брызгами слегка припуд-ренное личико. Но пятна осени жизни даже из-под грима давали о себе знать.
Под шум и гогот, обиженные провалом очередной затеи, часть депутатов покинула зал заседаний.
***
Пока Госдума перемывала старые кости Ивана Кузьмича, газеты писали: «В Лабуданской области, Курятии, Митинской, в Гарелии, Республике Гоми, Ле-воградской области, Республике Коза (Ямутия), Ахаенской области, Хабалки-ном крае романтическое настроение администрации захотели перехитрить лес-ные пожары.
Под их шумок они замахнулись пожрать негодных чинуш вместе со стулья-ми. Но не сумели. За сутки огонь потравил только в Лабуданской области более двух тысяч гектаров зелёного золота. Случился падёж скота.
По Подмахновью, неподалёку от столицы, повадились гулять дымные тума-ны. В столице – топор вешай, не продохнуть. Даже за стенами квартир слышно, как жителей забивал кашель. Больные задыхались от угарных газов и приступов удушья. А медицинские журналы ударными темпами регистрировали смер-тельные исходы.
В приграничных районах с Какдестаном и Землёй Ении, в юго-восточных районах Раздополья – особенно в Нефтетёщинском и Курдском – местные вла-сти сдались на милость Божьему светилу. Здесь температура прыгнула за сорок градусов по Цельсию. Риск остаться без хлеба толкнул народ и правительство за стол переговоров.
Наконец, степная трава впала в преждевременную старость и, покрываясь веснушками осени, ломалась под ногами. Принесла по самые облака смрадный воздух... Казалось, сама нечистая сила поселилась не только окрест, но так же в лёгкие людей и животных.
XIV
В необычно узких кабинетах офиса нестандартно расставлены столы. Кол-лектив решил провести съёмку, чтобы знать: как проходят трудовые дни. Затем поделиться со зрителем, читателем об этом. Всюду скрытые камеры. Рабочие места захлёбываются в новых и новых порциях папок, формуляров, линован-ной, чистой, исписанной и оборванной бумаги, не успевшей попасть в корзину.
 На экранах компьютеров то здесь, то там мельтешат тексты, схемы, графи-ки, фигуры… Кто-то декламирует рукой, как дирижер, доказывая коллеге или себе правильность выбранного решения. В рабочих закутках всюду оборванные фразы, застигнутый врасплох слушок, едкий прикол над новичком под повиз-гивание печатной техники.
 Настороженно снуют в напичканном техникой воздухе глаза учеников, ко-торые подолгу не могут привыкнуть к командам наставников. Первое время им хочется угодить всем: и начальству, и коллегам, и учителям. Некоторые даже забывают про обед или конец рабочего дня.
Все шире по кабинетам и комнаткам растекаются их довольные голоса, сли-ваясь с улыбками, догорают в подузоренной стыдинке щёк за неловко выпол-ненное поручение. Вот кто-то внедряет новую мысль, слабо связанную с целью организации. Кто-то использует в документе непроверенные слухи, и оператор заново вводит данные. Экономы итожат потерянное время.
Настоящий огонёк дела ещё впереди. Люди стараются, несмотря на нику-дышное обустройство работ. Но надежда, что всё будет хорошо, умрет послед-ней. И это настраивает человека, заставляет увереннее глядеть в завтрашний день. 
Позевайкин, поигрывая щетиной, прихваченной седью, пришёл сегодня на утреннюю планёрку последним. Пташечка, которой было поручено проверять это предприятие, прибыла с первыми работниками и вкратце обспросила о лич-ной жизни, труде, учёбе и что-то себе пометила в книжечку.
На днях голова управы лично звонил Булызиной, интересовался отдачей сил производства. Солнце бросило от цветков на подоконниках через столы работ-ников тонкие тени. Булызина первая услышала размеренные шаги коридором.
- Посредник шефов идёт! – пролетела негромко догадка по столам.
Сидевшие подняли на окна глаза. Позевайкин платочком вытирал с шеи пот. На голове покачивался большой чуб.
- Штаны-то, штаны… как у Маяковского, широченные. Вот так, рядом, пой-дёшь и запутаешься.
- А ты не ходи! Ухажёров и без тебя хватает, под лампасами… аж.
- Зато гигант. С высоты-то, наверное, дальше нашего видит.
-  Груди-то, груди, как у девки, налитые, аж трясутся. А кидает свои стропи-ла прям по-саженьи, - дразнится, вытягивая ноги на шпагат, одна из коллег.
- Все потчует нас лучшими временами, когда, грит, глянешь на жись, аж дух захватит, как свежо кругом, и палки в колеса некому тыкать, и преграды со сто-роны государыни городить перед нами некому. Словом, райска жизнь, только немного подтянуться надо. Ну и мечтатель!
Направления такого, поди, у государыни в кулуарах отродясь не существо-вало. А образцов такой сухотни на каждый вид товара и, вытаращи глаза, не увидишь! Знаний-то у некоторых хозяев да умений на всяческие работы, кото-рые делают, и вовсе не бывало. Многое даже без разрешиловок делается. Будто не знаем.
Он, какие высоты загнул! А они, эти-то его высоты сердцем да душой изме-ряются. Разве, конечно, не приятны для человека райские сады, когда он и ду-шой, и сердцем привыкает к легкому дыханию работы, слаженности ее в кажней нотке?! Так это чувствуешь, что мороз пробирает… Бывает такое. Но редко.
- Во-от, а он носится с этой идеей, как д…рачок. А люди… топчутся… оби-вают порожки кабинетам. Не могут ни зарегистрироваться, ни закрыться по-людски.
- А то… твоя правда. Ни правил для них, ни документов о добротности, ни требований к товару. Мол, и так, кому надо, купят ихнеский товар. Вот поэтому новый человек  долго и приживается у нас. В этом плане мы голы, как соколы.
Ни хорошей системы анализа каждого фактора, который направлен на до-ходность хозяйства. Ни определения границ этой системы. Ни чувствительного и сильного слога в распространении наших знаний. Ничего. Какой без этого проект по управлению коллективом и предприятием?  Никакого.
А ведь во многих коллективах ждут практических данных от внедрённых научных положений Васька… И они скоро появятся. Чем выше их результаты, тем лучше для нас и для страны. Хотя о стране мы сегодня думаем в последнюю очередь…
- Потом, никакой борьбы с барьерами от госбюрократии. Писульки надо го-сударыне писать: как да что надо ей в этом случае делать… Можа, чо и выдет тада. А нас помощниками своими сделать, штоб контролю ещё выше стало, - говорила тихим голосом, с надломленной хрипотцой в голосе.
Издали казалось: почти одними глазами внушала, едва двигая челюстями, с крохотным ротиком соседка. – Ему об этом тыщу раз долдонили: не верит, али не подымает в этих вопросах. Везде ноне борются: в Германии, Франции… У нас только с этим беспордонством только тетёшкаются.
- Затянет в свои берега какую «ивушку зелёную» из наших девок нескоро вырвется из его граблястых ручищ, - играла прокрашенной верхней губой Пта-шечка.
- Вам только формы поболе в человеке, тогда мёд, а не мужик получится. А желающих на медок будет пруд пруди! Так облизнёшься и голодом натешишь-ся, - делала вид Булызина, будто ей меньше всех хотелось обсуждать мужиков. Поэтому и произнесла последние слова с язвительной подоплёкой. Если против кого и сработает такое жало любви, то это только против Пташечки. Остальным сказанное было как-то по боку. И душа не могла не подыграть на жалючий вы-пад.
- Мы не обсудим, девоньки, больше и некому будет.
- И то верно, так что ль? – обернулась соседка к новичку, заискивая, чтобы та поддержала.
- А хоть бы и так. Как умеем, так и любим.
Через стены коридора голоса отдавались, как из вымоченной кадушки, глухо и не раскатисто. Есаул Позевайкин оглянулся на всякий пожарный на окна и, войдя в комнату, покачал головой.
- Ну и вострозубы! Засудят человека, не узнаешь, за что и про что…
На этот раз выбирали попечителей для новичков. Булызина перехватила взгляд Долгополого. Тот расцвёл как красна девица.
- Казак Долгополый у нас никому не верит и догмат к тому же. Не каждый наставник возле него приживётся. Даже затруднюсь, кого и порекомендовать-то к нему в попечители. Разве самого товарища Позевайкина?
Позевайкин укараулил этот выпад, уводя по тайной дорожке от прямой стычки с коллективом свой ответ, языком оттягивая губу, старался выдернуть одиноко поселившийся на щеке волос. Ему казалось, что именно на него боль-ше всего обращают внимание женщины.
«А ведь если не иметь надежного союзника среди новичков, заклюют и меня, и коллектив. Раз уж взялся за гуж, надо и заделье вести. Так-то…» –  рассуждал громко Позевайкин, акцентируя каждое удачное словцо вертлявой ладошкой.
- Усвоение знаний, начал как-то невертко он уже в коллективе, – культура двойная. Замашки у народа западные, а поступки восточные, с лукавинкой, петлинкой, знаете ли… С семьи и производства многое начинается. Вот Долго-полый таков, как его мы все воспитали. Отец его всю жизнь по шабашкам мы-кался. Про сына не думал. Наплевать было. Домой заявлялся всегда пьяным. Всю жизнь пулял его, как футбольный мячик. Мать прибаливала. Не всегда ус-ледишь за пацаном. Многие выходки у Долгополого – как не из мира сего. Вос-питание своё слово сказало. Вот и получилось – что имеем. Надо самому не расслабляться и держать себя в вожжах. Хотя бы школе его личность возьмите. Лишь бы плохому ученику пару вкатить да попутно линейкой по ушам съез-дить. А за что, всегда можно найти: ребёнок ведь.
- Спросил на днях… Я не защищаю… ай! – пальцы его на секунду напряг-лись и с корнем выдрали из носа подвивающийся, как на молодом растеньице, цапучий ус. Теряя слезинки, завертел головой и, нюхая, преподнес к глазу вы-дернутый волосок и сдунул в сторону. – Спрашиваю, значит, на днях: скажи, мол, какое у тебя хоть увлечение. А он говорит, дескать, не знаю, что лучше: на лошади верхом кататься или по улице собак гонять. Надо же, говорит, человеку когда-то отрываться по полной… Короче, проказник, он у вас.
- Заинтересовать надо. С привыканием новичков к новому месту у нас дело, конечно, идет скучновато. И время, кажись, для этого настало. И с препятст-виями чинов поспевать бороться – пусть пока предложениями с мест к Думе… И кадры, ныне дармовые, дороже воздуха становятся. Без них ноне не протянем. Вот она, оказывается, где наша добротность правления человека человеком зарыта. Это ли не препятствие, но уже среди коллектива наших?!
- Кочка, вроде, так себя, а ровнять возьмешься, обязательно вспотеешь. И так везде. Сплошь и рядом. Вот и пошлём наверх властям предложение. Так, мол, и так, дорогие други… наше «лобби» такое… Созрело, стало быть, реше-ние по ликвидации чиновных барьеров. Обновите тогда нам эталоны, образцы на то, какой должен быть продукт… которого строгий подход требует. В том числе и в правлении человеком. Думаю, от такой заботы нам только полегшает. Человек ныне поразвинченный. Откуда ж работе быть хорошей, как кошечке-загляделочке? Удойную буренку, говорят, в поле по походке видно. На нонеш-ный день это главная защита коллектива от падения и ступенька к восхождению доходов, - поднял густоватый басок Позевайкин, - в Бельгии и Дании это давно, к примеру, осознали. Правда, налоги там большущие с народа дерут…
 - Это на сегодня, а на завтра, к примеру, куда двигаться?
- А завтра другая квашня, другие ориентиры, стало быть.
- Это другая, так ска…ть, история… Вот давеча про меня калякали. Но как вы судите? Шайкой взяли и налетели на меня,- выщелкнулся, как выпростался, вдруг неутерпевший Долгополый. - А вы хоть пробовали собак-то по улицам гонять? Испытали хоть малюсенький раз, что это такое за блаженство? Не ис-пытали! Это, на самом деле, большой труд и, если хотите, искусство. Тонкое овладение природой. С животным миром не научились, как следует уживаться, а лезут людей лечить по подобным вопросам. - Он выждал паузу. Свитым паль-цем овином на голове вместо кепки напоминал чем-то школьника-младшекласску, чем крутого работника…
 – Не спытавши, а судите. Как вы только смеете! Я, в отличие от вас, с про-хладцей людей судить не могу. Если бы я был не новичок, а преуспевающий человек, небось бы не судили, а завидовали. Думаете, это лучше? Но я не хочу строить жизнь между судом и завистью. Потому что и то, и другое – нечестно.
А вот устроиться на хорошую работу каждому – честно. Потому что чело-век не настолько виноват сам в сложившейся судьбе. Может, она для него  на этом участке главнее всего, а нет ее – и жизни не видать… За этим тоже надо смотреть. Проверочка! – она ноне заглавный документ для всех хозяйств!
- Может, я, в отличие от кого другого, всю жизнь захочу бесплатно прора-ботать в любимом коллективе? Такое бывает. Потому что это сравнимо с бла-женством. Но другие не всегда на такое способны.
Я молчу, конечно.
У Булызиной мягко отцветали налившиеся румянца. И сама себе не рада, что затеяла глупую тему. Только, возможно, от человеческой способности зависит всё остальное в жизни – и на работе, в частности? Поэтому в нашем случае тема вполне уместна.
- Всякие идеечки-цветочки, как бы хороши ни были, они вторичны. Ведь, правда! - Кончики её аккуратно обработанных мелких ноготков лишь слегка коснулись нежной щеки, и она взглянула на мучающееся лицо есаула Позевай-кина.
Глаза его мутные, премутные, будто плакали.
- К черту чиновьи барьеры!
- Труд, инициатива для всех..! Гнать простых исполнителей к елкиной мате-ри - и больших, и малых… без разбору! – громадное эхо прокатилось по рядам и зависло над потолком – все принизили головы, мысль прорвалась в дверь и давай гулять по коридорам и улицам.
- Однодневки-компании золото себе намывают, а мы за них ишачим нало-ги…
- О разделении обязанностей… Государыни уже докладали. налоговики пусть регистрируют хозяйства, другое ведомство пусть закрывалками занима-ется. Поглянем, что из этого выйдет. А то больно легко все открывается и за-крывается…
- Рука руку моет…
- Атмосферы наши рабочие только мутят. И без них тошно: переругались все.
Договорились, что брать в команду лучше уравновешенных, с крепкими нервами и новаторской жилкой. Эти же вымученные голоса повторяло эхо. Споры не унимались до полных звезд. Из окон потянулась прохлада, как испить глоток подавала изморенному жаждой телу людей. И неустанно теплился ого-нек спеющих глаз.
- Все через детство проходили. Разница в том, кто и как из него вышел и с чем. А может, кое-кто из него и выйти-то попросту не успел. Направляющей линии не было.
- Вы моё любимое увлечение хотели узнать, я сказал. Причём тут родители? – выронил голос Долгополый.
- Корни общие. Они, конечно, у всех есть. Важно правильно использовать в работе сомневающегося во всём человека, как вы говорите, господин Долгопо-лый.
- Правильно мой наставной поводырь говорит: «У меня на всех хребтины хватит. Нынче собаку остригу – осудите. Завтра спина у вас заболит - первыми прибежите за собачьей шерстью, лечиться».
Казалось, для Булызиной наступил момент, когда её, как застрельщицу го-рячих идей, здесь больше не понимают. «Говорят иногда Бог знает что. Нович-кам навыки передаём с оглядкой на заграничные учебники, а хотелось, чтобы в дело шло своё, духовное. Чем оно хуже заграничного?» Поэтому к сути, кото-рую хотели затронуть все, пробивались долго, заячьей стёжкой. Булызина, про-севая слова, прочертила:
 – Любое дело, по мне, упирается в займы… неожиданные подходы…
- Вот мы, как по команде, реагируем на всё новое. Даже приняли другой до-кумент о работе организации в связи с преодолением обвала хозяйств и расши-рением производства, людей понабрали. За сравнительно короткое время под моим руководством - товарищ Позевайкин пособлял ещё – кое-что сделано по приспособлению новичков к коллективу. Было предложено отчасти денежные и хозяйственные дела объединить в рамках кадровой службы. Некоторые шаги могли бы выполняться одним лицом. Так сподручнее. Основной ход в кадровом вопросе - это соразмерность шагов. Проще говоря, надо объединить службы - найма, учёта, денежного и хозяйственного обеспечения. Лишние работники устранятся. Поскольку мешают быстрому принятию решений.
По сути Долгополый предложил новый подход к надоевшим проблемам. Он – за постепенный путь развития команды. Путь без отбора людей. Люди выучи-ваются и доращивают себя сами на производстве. Это на планку опережает вместе взятые кадровые службы, работающие по старинке, и пользы больше. Поскольку проблемы во многом уже учтены самим работником, который час-тично совмещает их должности в одном лице. Ведь как вы понимаете, сегодня естественный отбор здоровых сил не даёт достаточно полного представления об отношениях между специалистами служб. Поэтому такой отбор надо признать первичным уровнем потребностей в работниках.
- Основа же развития команды без отбора - это изучение, сокращение старых рабочих мест и создание новых, более современных. На что они нужны? Для разработки стыкующихся областей одним специалистом. Качество работы по причине такого недоучета у нас снижено. А вы говорите, работник он нику-дышный. Доверять надо людям-то…
 На тонком лице её всходили зори румян.
- Ну, что-тка? Результатов-то от его идеи пока не видно. А обещался всё пустить за две недели. Тогда возникает думка: как мы в таком случае собираем-ся заинтересовывать такого работничка? – твёрдо держала свою линию Пта-шечка. – Давайте тогда премируем хорошего человека поездкой в Турцию, на-пример, или полётом в заоблачные выси, куда ни один чёрт своих детей не но-сит. Это, может, подтолкнёт тех, кто хорошо работает или тех, кто больше в ку-рилке на корточках выёживается.
Голова управы, как на шарнирах, раскачивается за столом, привлекая глаза коллег:
- Я понимаю ваш тонкий юморок. В данной ситуации предлагаю денюжкой заинтересовать разработчика. Так он дешевле обойдётся. Раз результатов пока нет, а проект есть. Нельзя, конечно, кормить постоянно двухвостого слона, не зная, где у того рот находится.
- А по-нашему, неча зря деньги на ветер кидать.
- Не имеем права, что ему за привилегии такие?
- Наберём разных  «ломоносовых», потом с ними паузимся.
- Кто принимал его на работу, тот знал, на ком поудобнее денежки отмы-вать.
Позевайкину последняя фраза как ремнём перепоясала спину. Он подёргал лопатками, вставая, прошёлся между столов. Не раз пришлось слышать нелест-ное. А вот такое, прямо в глаза, впервые.
В дверь натискалось ещё людей… Некоторые собравшиеся повставали вслед за ним с мест. Пошло брожение… Кто-то его задел за локоть.
- Аккуратнее, - предупредил он ровным голосом, чтоб зря не взбудоражить остальных.
- А пошёл бы та на… три… сам знаешь куда, - разобрал он в ответ за спи-ной.
Есаул повернулся раздумывающе и нехотя. Но кроме раздражённых гневом и налитых кровью лиц, никого не узнал. Кто-то кому-то наступил на ногу. В от-вет сорвался шлепок. Булызина неосторожно слетела с места и за торчащий гвоздик в крышке стола выхватила бок юбки. Распихивая ближних, понеслась сломя голову в уборную. Распаренные лица языками процокали вслед.
В конце концов, успокоившись, решили: некоторые соображения по пре-одолению чиновных препон послать в Думу для рассмотрения. Предложение Долгополого, списанное частично у соискателя Приличного, доработать и пус-тить в пробное дело.
К контрольной и попечительской деятельности по приспособлению нович-ков к новым условиям наметили подключить товарища Семечкину. А после ап-робации, накануне введения предложения в дело, договорились вернуться снова к вопросу заинтересованности работника.
Есаул Позевайкин, недовольный отрывом личной заинтересованности ра-ботника от предложенных мер, в сердцах бросил скверное слово и вышел с планёрки. Его выходку никто не принял близко к сердцу. Общим числом голо-сов утвердили: сократить списочный состав на пятнадцать человек в связи с расчетами Булызиной.
Под гогот и неодобрительные выкрики с мест короткое совещание подошло к концу. Однако по рабочим местам многие не хотели расходиться и продолжа-ли спорить. Чувствовалось, ранее спокойная обстановка ныне рвалась из-под узды.
XV
Васьком Чемоданчиком выдвинуто и согласовано с коллективом фирмы «Бездумные отчи» предложение о незамедлительном обучении подопечных. На этот раз работу коллектива также решили записывать скрытой камерой. Неко-торые моменты были обнародованы перед широким кругом читателей. Те сове-товали продолжить такой подход. К тому же сократилось число опозданий на работу. Облегчился поиск нужных бумаг в процессе работы.
«Мои предложения хороши там, где идёт постоянное обучение кадров, ос-вещение учебных вопросов в печати, а не возня-стряпня около этого...»
 На том, чем дышат нынче рынки, товары, услуги; на том, где и что лучше купить или сбыть, на ходовых и бросовых запасах и припасах, деньгах… сидела полная глухота. Она и не собиралась отпускать из цепких объятий ценные из-вестия для хозяев. Она, словно цветок-великан, напиталась с чистого неба сол-нышком, распустилась, разнежилась в его ласках и закрыла своей величествен-ной головой крупицы тепла от людей, будто и не жила рядом ни вера великая, ни надежда людская на вселенское благо.
Крыслов понимал, что добытые Васьком меры против обвала хозяйств – решение только части общего дела. «Другая частичка зависит от строгой и ум-ной доводки работ до ума на местах и тесного контакта с государыней и наро-дом». Подобную мысль Крыслов прочитал, прощаясь с Васьком, в его спокой-ных глазах. И теперь, когда тот он ушёл, сознание резко начало проясняться и беспокоить Крыслова.
На расширенном партийном совещании с участием представителей коллек-тива «Бездумные отчи» на ближайшее и отдалённое время решили принять за основу программы обучение не только на стороне новатора, но и на местах, обучение, направленное на развитие качеств человека и специалиста.
Однако это хотелось сочетать с обучением смежным профессиям. Подго-товка же мастеров на все руки задумывалась как краткосрочное обучение, менее затратное, чем подготовка учёного-золоторучки. Крыслов был за постепенный подход, но он не устоял перед напором распалённых голосов. Позевайкин же их горячо поддержал.
Петр Крыслов только физически туговат на ухо, а к жизни более чуток его слух; спохватившись, стал понимать, что хорошая наладка дел без повсемест-ного догляда за ней станет глохнуть.
- И ни одна заплатка на прорехе в хозяйстве тут не поможет, кроме создания особого и единого устройства по развитию всех небольших организаций.  Ещё эта война теребит людей. Тут надо зайти со стороны потребности каждой орга-низации в снабжении её добротными сведениями, соответствующими её нужде. Неплохо осведомлять народ о силе конкурентов.
А вот на другом круге нам  придется подумать о направлениях: куда и как всем идти дальше, о контроле за сбоем такого устройства, к примеру… Кон-троль сам будет поддерживаться по ходу поиска лучших мер регулировки ма-лых производств. На момент закладки в человеке высокого мастерства это очень было бы своевременно. «Французы еще так делали в свое время…».
«А не получится ли так, что наготовим с три беса спецов, всяких золотору-ких, которые в одночасье превратятся в золотоножек и дернут отседова туда, куда сманут: где послаще да потеплее?» Что же, зато слава воспитателям. Луч-шие люди всё равно приживутся. Затраты есть, но просчитаны до нитки. Обу-чение-то в основном за свой счет. Ничего… Выдюжить можно. И проводы еще этим перебежчикам устроим, чтоб память на всякий пожарный случай не осты-ла. Кое-кто и вернется».
- Об условиях договориться можно, - подсказывала ему что-то со стороны такое мощное и невиданное…
- Так что в этом направлении и надо рулить пока... и сам так думаю. Вот она – долгая-то Волга! И заботушка наша. И проблем округ, как воды в нашей реке, по края. И краёв не всегда видать. И вытянулись заботы округ небольших и средних хозяйств в целую вечность. Покуда жив человек, покуда растёт чело-век, - течёт и набирает сил полная  Волга.
А коли, придут новые трудности, на подмогу нам явятся новые люди. И всё начнётся сызнова. – Крыслов вздохнул глубоко и поглядел в окно светящимся взглядом.
В подобной обстановке рассиживать сложа руки было просто тупо. Началь-ство на местах и общественники со стороны как могли готовились к налётам на их предложения противников. Загодя, дома по ночам и накануне собрания в ра-бочих кабинетах уточнялись графики, набрасывались заново, перепроверялись по нескольку раз сроки и нормы работ.
Готовили способ диагностики, который бы решал весь спектр обозначенных проблем. Выясняли состояние функций организации управления коллективом и хозяйством. Причины возникновения проблем, методы их устранения. Так по-степенно, шаг за шагом вырисовывался и перепроверялся оптимальный проект по выживаемости и доходности организации.
Особое внимание – достижению цели. О многом делились с читателем. По-лученные замечания сопоставлялись с предложениями по устранению недос-татков.
Крыслов вертел в руках затёртое письмо, глаз выхватывал отдельные строч-ки: «Жалко глядеть в глаза за нашу убогость перед развитым миром. Сердечко стучит, и слёзка наворачивается от нашей жизни. Но мы сможем догнать этот мир, если всё время идти на шаг впереди от правительства и коллег».
Представители правящей партии в подшефных коллективах согласовывали свои соображения со специалистами разных уровней, выстраивали встречные предполагаемые атаки  на выпады несогласных с их мнениями. Тренировались расставлять для противников вопросы-ловушки, чтобы провести свои мечты через большинство голосов как можно глаже и тоньше.
 Любыми средствами добивались численного перевеса голосующих сторон-ников. Пробивали под выдвинутую для обсуждения мысль денежные и хозяй-ственные средства. Задолго до обсуждения своих предложений готовили под них свежие руки, боясь съярашиться с громадным разворотом дел в какую-нибудь яму.
И в этом отчасти была их правда и вера в свои силы ради постановки боль-ших малых коллективов на прочные рельсы. Однако окончательное решение было всё же за самим разработчиком, ответственным за внедрение.
В связи с предстоящим вводом в практику дорогостоящего обучения, была отснята и показана на предприятии «Бездумные отчи» трудовая жизнь и будни преуспевающих государственных предприятий, которые использовали некото-рые стороны подобного подхода. Родственные предприятия, применявшие опыт Васьковой организации, также были рассмотрены. Многие коллективы успешно справлялись с тяготами и выходили на новые мощности.
В обсуждении предложений Васька Чемоданчика больше других разорялся есаул Позевайкин, передергивая бровками каждую мысль, как посредник между теми, кто дал деньги на претворение стоящей мысли, и предприятием Булы-зиной. Каждую законченную фразу его поддерживал выразительный жест руки и, пританцовывшая на лбу, кудрявая прядь.
- Господушки и дамушки, не лыньте вы от учёбы! В старом должностном кресле без знаний только дыру провертите, на предприятии всё равно долго не удержитесь. Соперничество съест. Давайте сперва поладим так: потерпите го-дик-другой, и мы с вами нарожаем столько передовых предложений, что каж-дому труд станет по интересу.
Не гогочите зря! Все денежки от внедрения проектов всё равно будут наши с вами. На другие организации переберётесь, наука рано или поздно сыщет вас и там. От неё никуда не деться. В недалёком будущем нужда заставит учиться всю жизнь. Никак не меньше. Готовых знаний и навыков для наращивания производства так или иначе не хватит для человека.
За учебником и дипломом без серьёзной отдачи мысли тут никак не скро-ешься. Эти внешние костюмы образованности вам утиного яйца не выведут. По дешёвке даже ночной бабочки не оседлаешь. Простите за грубое сравнение. А через учёности любые трудности, как на ковре-самолёте, преодолеваются.
И называть чаще станут по имени да по отчеству. Так что больно не пету-шитесь, записывайтесь, пожалуйста, пока Христом Богом просят на высокое обучение. Мастеров на все руки-то подготовить всегда сумеется, а учёных зо-лоторучек – сложнее.
Поэтому записывайтесь… Не то в шею погонят, себя только жальче станет. Деньги востребованы под обучение, а вот о готовности к делу, пока маловато. Может, прав был Крыслов, что базы профессиональной нету? Может, надо крепче подумать о высоком образовании, как у хороших изобретателей?..
Сначала, как водится, все ожило, потом пришлось окалякивать каждое предложение, наконец, разобрал сон. По углам глаза вяло чертили пол – нет живинки разговора...
- Васек уже передал государыне бумаги о бесплатном обеспечении хозяйст-венными сведениями нашего брата. Как раз о товарах, услугах и прочем… До-живем, увидим, что из того получится…
- А скорее ничего хорошего.
- Потому что у нее там палаты мозгов, правда, куриных, остальные преданы забвению.
- Во, во… а мы поем о поголовно строгом образовании, как у золоторучек… Вот те и развитие персоналов, вот те и Петров день…
Косые тени прошлись по фигуре Позевайкина. Завтрашнее нерешенное опять осталось под дымкой тумана. Разговор вязался тягуче и трудно, с соленым словцом пополам, потом приостанавливался также неожиданно, как и на-чинался. Казалось, чтоб падать помягче на спорах было, кто-то всесильный со-ломки под худые бока команды стелил. И угольки последней надежды хотя бы о чем-то договориться все время тлели и не гасли.
Собравшиеся пощерились, покрякали и пришли к согласию. Учебную базу решили проверять примерно раз в недельку.
Сын Булызиной от первого брака, казак Долгополый, голосовавший две не-дели назад за развитие новейших знаний у каждого члена команды, во второй половине дня сбежал с работы и прятался от матери под занавеской старой же-лезной кровати. При этом записывал свои похождения на плёнку для после-дующего их обнародования.
Он лежал, дожидаясь, пока мать в обед быстренько перекусит и убежит на работу, чтоб не сеять излишней паники. Трубка пылесоса у него была прикреп-лена в нескольких местах к ноге поясками от платьев для оттяжки жару. Голова неумело замотана медицинскими надвязанными бинтами.
Узелки кочками выступали над поверхностью головы и мешали из-за боли преклонить голову к подушке. Когда мать ушла, состояние ухудшилось. Тело знобило. Ноги ему растёрли самогонкой.  Комната завоняла дрожжами, вьет-намскими бальзамами, муравьиной настойкой и мазью Вишневского.
За недостатком бинтов ноги и руки его были обмотаны женскими колготка-ми. Однако фокусы не помогли. Чтобы утолить боль, он высовывал голову из-под кровати и прикладывал поочерёдно то одним, то другим виском к прохлад-ному полу, подзывая малыша.
Его братик, лет пяти, брал кожаный мяч, открывал дверь квартиры на лест-ничную клетку для разгону, чтоб посильней припечатать, долбил по торчащей из-под узорника кровати голове. Долгополый глазами злыдня, посматривал в сторону брата и молча сносил побои.
Когда Позевайкин в обед, думая застать Булызину дома, заглянул к ней, то нашёл работника за неловкой лечебной процедурой под началом малыша. Глу-бокие канавки на его лбу как ожили. Оказывается, он по науськиванию двою-родного братца и совету соседа пытался выбить из головы Долгополова излиш-не зачерпнутую из книжек энергию.
 К этой участи сын Булызиной прибег, когда, как ему показалось, по приходу с работы начали появляться голоса. А утром было плохое настроение. Потому что мать его последнее время обзывала самодельным лодырем. Что у них в роду он самый тупой, кто пытался прыгнуть с балкона и не сломал себе «кос-тыли».
Позевайкин был ещё больше поражён, когда узнал от братишки, что его старший брат пытался свести счёты с жизнью, лишь бы не перетруждать себя учёбой.
- Симулянничаешь, голубчик? мать сказала, что всяческими путями от учё-бы отлыниваешь.
- Не-ет. Я хвораю головой!
- Кто же это тебя, как мумию, так спеленал?
- Дедуська Ёжка с низнего этазя, - ответил за него малыш.
- Господи, пропади пропадом все эти учения! Ради Христа, уберите меня с должности. Учёбу осилить больше не могу. Ценовую политику освоил, а усо-вершенствовать никак не удаётся, хоть давись.
- А мать-то куда унеслась?
- А… в церкву, к батюшке на молебен по убиенному наукой или на работу,  должно быть…
Долгополый ногтем чешет пушок под носом… В этот день он так и не разу-бедил Позевайкина кончать с наукой и что с экзаменами в аспирантуру ему надо непременно повременить. Должна же быть больным, в конце концов, хоть какая-то скоска.
- Ещё, милушки, учёбу не освоил, а уже на попятную попёр…
- На кой она мне сейчас? Родительский амур по соседству всякий интерес перешибает.
- Какой ещё там амур? – не понял Позевайкин.
- Отчим молодой у моей матери обзавёлся. По ночам хоть вешайся! Сосре-доточиться не дают.
- А как же учиться собираешься?
- Заочно хотел. Поэтому мою кандидатуру с учёбой надо приостановить. Какой с  меня спрос? Разве как с ляпы.
- Учиться, говоришь, мешают. А в библиотеке что, места не хватает?
- Обсмеять пришли! Справа, слева галдят. Строчки не прочесть глубоко. Лучше от интимной родительской спектакли дома подохнуть, чем от умной книжки на чужбинке. 
- Вот оно что…
Позевайкин при галстуке в сверхкрупную горошину под видом проверки дел заскочил понежиться во время обеда к давней подружке.
- У той, вишь, любовник завелся. И не знал, а на работе иногда мне глазки строит. Какой скрытный человек! С виду сразу и не скажешь. Да чего ей ме-шать? Это её жизнь, пусть ею распоряжается как знает. «Кто ей такой, чтобы разные сцены ревности закатывать?» Всему бывает предел, свой черёд и новый порядок. Поискали друг на дружке вошек, ну и ладно.
После того, как Позевайкин грохнул дверью, пообещав прислать мать, При-личный, принятый временно на низшую должность в качестве запасного работ-ника, признавался Булызиной у её подъезда:
- Есаул Позевайкин давеча ко мне подходил. Духовно мимоходом поддер-жать хотел. Жаловался, что скоро управлять ни страной, ни хозяйством по-настоящему некому будет. Зря мы так с головкой пустились в науку все разом. Это пустяки, что немного приболели некоторые с книжек. С каждым, говорит, бывает. Про кого намекал Позевайкин я так и не понял. Но, вроде того, говорил, что, как сознательный представитель молодого поколения, он сам должен обязательно повезти весь груз науки в светлое будущее.
 Приличный с красным серповидным кружком на лбу от фуражки засматри-вался на впечатлительные глазки слушательницы и ухмылялся про себя:
- Неужто, дурочка, верит, что у нее в самом деле такой умный казацкий сы-нок вырос? Весь в неё, такого же высокого мнения о себе, хотя остальные так не думают. Поваливается, наверное, у себя дома на пуховых подушках и в ус не дует. Да, да, мол, вы все олухи, окромя меня. Какие из вас без меня новаторы? Поэтому отлежусь чуток, а там решусь, что делать. «Тёплое место на работе пока подождёт». Брать-то им всё равно больше некого с такими высокими за-просами к работнику.
Утром следующего дня планёрка проголосовала за то, чтобы сначала наго-товить на курсах побольше мастеров на все руки на базе высшего образования, а потом уж за подготовку учёных золоторучек как следует взяться. 
XVI
Часа полтора спустя после работы, одетый в маечку-агитку с текстом на груди, Петро был занят разработкой по передвижению свежих сил. Побаливала голова, и компьютер, будто чувствуя утомлённую руку человека, плохо слу-шался. Пётр от этого занервничал и неуклюже переместил куда-то  поисковую стрелку на экране. В кисть руки начало постреливать, а по лбу и выше, до самой макушки головы, копилась потная влага.
- И то хорошо сварганено… Наверное, лучшего варианта мы сегодня не найдём, - поддержал себя Петро, а потом подумалось про жену. Неуверенного слова будет достаточно для Анны, чтобы не приставала с продолжением рабо-ты. Пусть не ждёт и отправляется домой. Забот теперь, после рождения ребёнка предостаточно. Она оставила своего карапуза с Петровой матерью, а сама при-бежала к Петру на работу. Ей хотелось помочь ему, но не знала, как это сделать лучше, дабы тот не рассердился.
   Анна сидела напротив него, скрестив ноги под стулом, и копошилась со свежей распечаткой документа.
Она была и руками, и ногами за то, чтобы Петр со своими… наискорейшим образом доконали договорные вопросы, крепче думали о резерве консультантов  чтобы они все были крепко увязаны, как в бабий узелок, от которого нисходит вечно цветущий аромат духов, такой, что не надышаться. И побольше заботи-лись о доме. От этого, как считала она, копятся в человеке чудодейственные силы.
Петр же напротив стоял за добычу новеньких идей. А на основе их считал: самый раз подправить задыхающиеся решения по выживанию организаций. Он был как никогда уверен, будто высотная отдача сил у человека наступает, когда в его жилах непременно гудит горячая кровь и будит человечий дух; когда при-ятная ломотца нежит лучиком звездной надежды руки и спину, сновит под лю-бое заделье в коллективе.
Это блаженная отдача сил, и нетленная радость оплаты за нее, и свободное заделье в труде. Это те редчайшие моменты счастья, о которых, наверное, меч-тают большие романтики. Полное счастье человека всегда сопровождает до трогательных минут высвобождения с работы по старости.
А давече неожиданно повернулся лицом к вопросу о наикратчайшем взаи-мопонимании человека человеком. Без него и сложение больших судеб немыс-лимо. Оно движет сейчас доходы людей, и только оно… В результате – и душа поет, и сам отдохнувший. «И вообще хорошо,- думал он,- когда свободный график. Захотел, когда надо, перекурнул. А когда в жилах кровь взыграет, вва-ливай не хочу во всю спину. Вот чего нам, оказывается, надо».
Теперь и к Анне он ближе как-то стал. А то серый: волк и волк! Сидит один, как в норе, и с собой думку на своем языке имеет. Жену на порог не пускает. Взглядом, бывало, так и прохватит, что сквознячком. На душе тошно сделается, да от жизни такой в глазах потемнеет.
Анна перед большим зеркалом вертела своей точеной и независимой фигур-кой. Причины многих невзгод семейной жизни она искала в себе.
- Господи, да я и сама кругом виноватая. Сделаю на грош, а от мужика тре-бую манны небесной. Варка, стирка, мойка… - все на мне, почесть. Делаю больше для яго. Только часть моей души с ним дома, …а по работе-то он один…
Зато Петр последнее время за собой сам стал замечать, как поблажки дает он своей Анне. На работу разрешил к нему заходить чаще положенного. Гены, видно, людские того требуют, чтобы человек был не одинок. Это уже другой коленкор. Тогда и результат другой. Вот, этось, только дома поссорились, а се-годня она, как ни в чем не бывало, у него.
С обедом тогда оба дня подряд подвела, с приятельницами заболталась. Петр, голодая, стерпел обиду. Готовился пропесочить жену в удобный момент. Но после нескольких её завлекушечных слов в его адрес, тотчас израсходовал свой припас. И распушить Анну в пух и прах не удалось. Видно, для себя этот курс поведения выбрал Петр надолго и бесповоротно.
Это был затяжной и мучительный итог души его поступков. Сегодня ему изрядно надоело на работе. Видя, что Анна и не собирается спешить никуда, решил поторопить ее:
- Молодёжь, вон, меньше нашего за компьютером, а результатов куда боль-ше,- тёр глаза Пётр, намекая всячески: мол, пора закругляться. А потом уставил глаза в сторону и угодил прямо в полную грудь Анны, продолжая о чём-то раз-мышлять.
- Дурачок…- первое, что попало на язык, вылетело у нее. И она, ужаснув-шись своей неправильной мысли, тотчас прикусила язык. Пётр это заметил, и чтобы пресечь пустячное беспокойство, сказал мягче:
- Так и есть… всё никак не могу смириться с тем, что ты моя жена.
Выходили они из кабинета друг за дружкой уставшие и довольные. После работы по старой холостой привычке подолгу прогуливались парком по пути к дому. Сегодня утром Анна ещё заметила, что глубокий вырез на груди пошито-го платья после родов выглядел несколько широким и обольстительным для чужих глаз. Идти рядом с законным отцом ребёнка на виду у подгулявшей мо-лодёжи было неудобно.
 Глаза её встретили на пути крышу девятиэтажки Петровой матери. И она подумала: «А почему бы и нет?.. Ведь отсюда совсем рядом до неё. Тем более из девичьего наряда, что передала для носки свекрови, всегда можно было раз-добыть что-нибудь подходящее на время, вместо этого…». Она потрогала за краешек вырез на груди и вопрошающе поставила на Петра глаза, прибавляя на словах:
- Схожу к твоим за платьишком. Этот что-то совсем не нравится. Вечер та-кой тёплый. Погулять страсть хочется…
- Платье? – смутился Петро. Но он так и не нашёлся, что ответить, как пере-спросить главное слово… Анна как бы мысленно советовалась ещё раз с собой и небом:
- Что теперь, так гулять? а другие будут зенки пялить…
Хуже всего, когда Пётр заметит, что груди после повторных родов резко пообвисли. Нет в них прежней животворящей силы, по которой мужики уми-рают. В пору корректирующий бюстгальтер носить или, спустя время, всё бабье хозяйство узлом завязывать, чтоб не болталось…
Когда однажды ездили к Петру в родную деревню, где родительский дом ещё остался, пошли рыбу ловить. Зашла в сорочке в воду, забарахталась, как кутёнок – вода свежая, дно видать, - его родственница увидела грудь и говорит: ты, мол, Анюта, смотри, а то «подружки-то»  от тебя сами уплывут… не удор-жатся… Вишь, говорит, как всплыли.
Отлаяла её Анна тогда так, что та домой сиганула и больше на речку с ней под ружьём бы не пошла. Разве могла та прежняя Анна, считавшая себя идеа-лом женской красоты, позволить, чтобы над ней теперь ещё и Пётр смеялся.
Петро же истолковал предложение «замужней» Анны с переодеванием, как лишний знак щегольства перед ним, тем более в девичьем наряде. Ему это льстило. Столько внимания, наконец-то, привалило с рождением ребёнка… Давно бы так! И он подмигнул, подбадривая:
- Валяй!
Голова её на высокой шее ещё долго покачивалась, как стебелёк на тонкой талии, пуская пушинки волос по течению ветра.
- Вот и хорошо, что так вышло… «…Всё гладко и ровно у нас». - Пусть ду-мает, что для него только стараюсь, лишь бы перед таким себя не опозорить преждевременно. Небось, крепче любить станет.
Откинувшись на спинку скамейки, выпустил её по-девичьи узкие плечи взглядом и стал рассматривать примятую поросль отжившей травы, муравьёв, засуетившихся возле широких сандалий, воробьёв, наперебой подлетавших к убивающемуся за жизнь дождевому червю.
Напротив, где он сидел, будто в рыжих на коже от загара веснушках, весь в слезинках от пива, переживал очередной день пырей. На нём уже суетилась об-любовавшая лакомое местечко стайка несговорчивых и ссорящихся мух. Рядом, у ножки скамьи, в западне бутылки билась за место с соперницей настойчивая оса, и ветер деловито перебивал их жужжанье вместе с весёлым перекличем птиц.
Так он мог подолгу заглядываться на выбранные кусочки природы и не ду-мать ни о чём. И дать всем возможность жить. Даже немного вздрогнул, когда его окликнул знакомый голос.
Женские волосы тотчас осыпали его плечи, и он уловил густовато-приторный аромат жасмина. Глубоко потянул носом, и глаза торопливо забега-ли по платью с полузакрытым верхом любимой женщины. Руки обвили его плечи. Обогнув скамейку, она ловко уселась ему прямо на колени. Почти до каждого удара  слышал, как билось её растревоженное дорогой сердце, как блуждающе успокаивались её глаза, как сладок и нов был закат на устах её бу-шующей молодости!
«Совсем переменилась», - радовался про себя Петро, задыхаясь в ласках. Вот она, та долгожданная минута счастья, о которой, быть может, и мечтал всю жизнь человек. Но почему же она надула так губы, что сглотнуть слюну боязно стало? Прежние сомнения донимают, или обида закралась, дорогая Анна? А она только и знала, что в ресницах прятала глаза, поджав по-птичьи голову. А Петро, гладя её по волосам, приговаривал:
- Устала ты, никак, сегодня. Да ещё за платьем понеслась…
На самом деле Анне оставалось только молчать. Разве можно теперь при-знаваться Петру, после всего пережитого вместе? не так была устроена Анна, чтобы перебороть себя в подобных ситуациях и выказывать на словах свои чув-ства. Она этого была сделать не в силах. Просто не глазами, а сердцем больше плакала то ли оттого, что ей с Петром действительно стало легче, то ли оттого, что Пётр не очень-то догадывался о состоянии Анны. И оказался подслепова-тым к неожиданно пробудившимся чувствам любимой женщины. И она не прощала этого ему, хотя в глубине души была рада безмерно Петру и потому не отвечала.
- Да ты никак приболела у нас? На-ка вот таблетку… - подцепив двумя пальцами из нагрудного кармана упаковку, - донимал её Петро.
- На кой она мне?
- Поможет, и жаром хворь выйдет, а то тебя, как лихорадкой, всю колотит больно.
Ночь повисла над городом. Окна домов давно отполыхали вишнёвым пожа-ром и в лунном хороводе друг перед дружкой переплясывали огнями. Ветер медленно отслонял облака от разгорающегося созвездия Большой Медведицы. «Не простудиться бы действительно?» - встревожилась Анна, покусывая губу.
И тут Пётр вспомнил: когда Анна уходила, ему показалось, что она припа-дала на правую ногу.
- А ну-ка стой! – скомандовал, помогая Анне подняться. – Пройдись – ать-два…- и поглядел на туфли.
- А это так… мозоль…
- Как это мозоль? Каблук сломан…
- Ты что, сейчас, посреди ночи ремонтом заниматься станешь?
- А что же делать? До дома ещё далеко. Сегодня только тебе подмётку под-клеивал… на работе. Известное дело: Китай делал. Летит всё к чёртовой ба-бушке! И клей, хорошо, захватил. Думал, в дороге подметка отстанет. Теперь пригодился. А ну, живо снимай! - и он разложил из портфельчика необходимые инструменты.
- С такой неувязкой и в подъезд стыдно нос казать. Соседи осудят. Скажут, председателева баба разувши ходит. Забот от мужа, значит, не имеет. «От спле-тен, потом не отмоешься».
Легенькие, как строгие счетоводы на косточку, вспыхивали вместе с хлебо-зорами думки в голове, сперва здесь, где стоял, потом там, куда повернулся, куда пришел - везде… На размытом просторе хозяйственной жизни они как будто рапортовали о главном: во имя чего и как начиналось дело, как набирало соки, потом расцветало, умирало и возрождалось заново. Тянется минута, про-сеивается опревшее дыхание. Петро перебирает языком - будто сворачивает мысль на важное:
- Тут как в большой организации: договор работника с хозяином должен быть железным, чтоб ни одна ржавчина не подъела. Договор слова и дела, он всегда промеж сердца и ума. Случись какая лихая… сердце всегда в ответе ос-танется. Если мотив в душе настоящий, он всегда сердечный бывает. Скрепляет, так сказать, надежды. А она, Анна, против сердца идет…
У одного года подходили – вот, вот на пенсию чапать, начальник один рас-сказывал: человека высвобождать надо, а работник против, мол, куда я потом без коллектива? Раз сросся душой с коллективом, то с ним и оставайся. Грит, консультантом в проектной группе так и остался, иногда советоваться к нему бегаем.
Такое начинание всяческой поддержки неба и земли заслуживает. Такую политику не только по всей стране надо проводить, но и по всей планете. Малые хозяйства и мы, его создающие, - одно целое. Позорить доброе начало ни в коем разе не позволительно, а она меня на позор… «…нет, милка моя, ничего не выйдет…».
 Коммерсанты… нет, невелики вы числом по стране и умением вы невелики, и совесть пока не в Христа, но великая тяга к творчеству неоспорима. Она дает вам волю, чтобы одолеть черные силы и выстоять.
И в мире вы не одни!
Тепло Анниных ног внезапно обожгло истосковавшиеся по строгой хозяй-ской работе пальцы. Петро заперебирал ими, как пианист, выщупывая мелодию, словно больную струну поправлял под сердцем позябшей любви. И Анна обмякла.
Он обхватил её стан, и она легонько высвободила ногу. Петро аккуратно пальцами сжал каблук. И только сейчас ему передалось то горько-сладостное напряжение, что ощущала она, когда запачканная дорожной пылью туфля, скользнула по его ладошке.
 Казалось, вместе с нагретым теплом ноги зародилась особая энергия радо-сти и тоски и невольно встревожила душу. Даже в лопатке стрельнуло. Он как-то разом умолк. Анна взглянула на него. Вместо Петрова голоса ей ответили сузившиеся лукавинкой глаза и неуверенная улыбка.
А когда вернулись домой, Петро даже не вспомнил о сломанном каблуке, только Анне хотелось говорить. На что Пётр беспредметно как-то ответил:
- Ну, вот мы и пришли, Анюта! Впереди ещё непочатый край забот.  А тру-диться нам ещё ох сколько предстоит!
К утру, пока ещё спал, Анна, выправив густой волос с высокого лба, акку-ратно положила рядом с приготовленной рубашкой белоснежный платочек с инициалами Петра.
И он вспомнил свою первую любовь, и сочинённую по этому поводу песен-ку, и тугие девчачьи голоса. Сделалось грустно и горько, и торпко на душе. Брови  собрались кучкой у переносицы, словно далёкое детство попросилось в душу на постой. Он вполслуха запел. Ему казалось, что именно с этой тропин-ки, что в песне, и началась его большая дорога в настоящую жизнь.               
Цветут сады, растут года,
                А дорожка с нашего порога,
                Дорожка с нашего двора
                Всё так любима и мила.

                В далёкой как-то юности,
                Вовсе не по глупости,
                Бережком роняли радости,
                Не чувствуя усталости,
                Я и, моя Машутка,
                Даша и Дашутка.

                Вот рябинка у реки,
                Под горькой ягодкой любви,
                С лужком зелёным обвилася,
                И Волга с песенкой слилася.

                Вздохнёт берёзка полная
                У поля рыжего, соспелого.
                Качнётся ветка гибкая,
                И целует щёчку ледяна роса.
                Налилась над нами ливнями,
                И над городом с Поливною,
                Тучка чёрная, большая, с небеса.

                Теперь, Машутка, предположим,
                Наши встречи подытожим.
                Тут река, а там родник…
                Кругом несмелая природа,
                Да и мы несмелые стоим.
                Ты такая от погоды,
                А я – деревня-паренёк.
                Нас с тобою сблизил город,
                И никак всё это не пройдёт.

                Губки твои махоньки,
                С букваря глаза…
                Что ж молчишь ты, Машенька?
                Что смеются Дашеньки?
                Это ж наша первая гроза.

                Ты у нас нездешняя.
                И слёз твоих - поток.
                Отпустила тебя маменька,
                А встретил вот дружок.

                Расскажи берёзке тайную,
                На слово не скупись,
                Отчего, девчушка мамкина,
                Сердце так болит?

                Пройдём лужком и речкою,
                Возле взрослых нив,
                Да тропинкой малою,
                К дому напрямик,
                Мимо старой гавани,
                В мир наш Афродит.
                Погляди, Машутка мамкина,
                Как рябинка с клёнами
                И Волга весело шумит!

XVII
На южных границах страны снова горькая заварилась каша. Не успела пройти одна военная кампания, на подходе уже стояла во весь рост вторая. Лучшие цветы народа гибли там в нещадной смертельной хватке. Но дела госу-дарыни были и далеко за пределами своих границ. Добрых рук на все и про все не хватало. Уговаривать приходилось и тех, кто не в больших ладах был с на-шими законами. Иного выбора тогда и не было. Крупных фигур много при чи-нах, наградах, а положиться, как на самого себя, оказалось и не на кого. Война отнимала непотраченные людские командно-шинельные резервы.
Есаул Куколка не успел обласкать свой чубчик лаком, как был обескуражен и, более того, огорчён сообщением Интерпола о ходе операции по поимке убийц брата Васька. Поскольку сам заинтересован в раскрытии преступления. Он вывел их на бухгалтершу организации «Бездумные отчи», чтобы обнаружить Васька и его ликвидировать, а с этого от боевиков ничего не получил. Со временем рассчитывал за старания на хорошие должности попасть, на более высокие посты от партийного начальства.
- О, небо! Эти жеребцы вонючие, они и в голову не возьмут, что их больше используют в преступных целях, чем в служении Господнем. Иисус воспитывал в команде лидеров, любил податливых в учении, которые поставленные задачи решали с учётом момента. Слава Богу, что эти негодяи хотя бы вышли на след убийц, но Бог-то учил святости, справедливости, благости, наконец, воле. Они – капельки вдохновения и духовной поддержки. Об этом, приблизительно, гово-рится в расшифрованных местах Библии: Лев 20:22-25; 2Пар 36:22-23, но если в подозреваемых живёт слепая вера и страдание, то их организации правильно подбирали кадры для преступных целей.
 Куколка не выдержал и направил следом в Итальянский Интерпол ещё одну похожую телеграмму: «Не спешите пригвоздить преступника, он лучше вас с этим справится сам. Просто помогите ему лишний раз ошибиться. Куколка».
…В городе Ладине, что распростёрся на великолепном ландшафте Аппе-нинского полуострова, сегодня не прошёл экзамен на должность замглавы по кадрам «Общества Справедливого Иягова»  вахмистр Аллен Керуак. Интерпол уже выследил его и дожидался удачного момента, чтобы взять.
 Остренький носик вахмистра скрадывала небольшая косина горбинки, при-давая несколько мужественный вид. При разговоре нос, казалось, клевал, будто показывал какой-то фокус. Рубаха на два цвета – белый и черный до середины пуговиц.
С друзьями шил в кустарной организации. Они даже посчитали когда-то, сколько нужно свободных рук и подобного товара в год. В спорах раньше мол-чал. Только редкий волос его бился на ветру. Вахмистр, умея тонко подстраи-вать под себя людей, казалось, не страшился никаких преград. Общество, кото-рому он служил, кроме богослужения, отвечало за военную разработку бли-жайших задач…
Главный офис находится в Пенсильвании, США. Этот парень дорожил ре-путацией своих членов. Сам из этих мест, но четыре года назад был призван духовным руководством организации в Италию для укрепления в команде бое-виков христианской культуры. Отбор на должность сегодня оказался намного строже, чем ожидал молодой человек.
Тёмным коридором общества «Справедливого Иягова» в Италии плёлся слушок о том, что о деятельности их братьев всё время кто-то стучит полиции. Поэтому в день проверки знаний и опыта нервы у комиссии и экзаменующихся ходили, как на ножах. Всюду попадались постные и длинные лица. Ни один из тех и других при встрече не прошёл, не обернувшись.
Ален Керуак был из бедной американской семьи священнослужителей, ко-гда-то покинувших родные волжские берега. Местные выходцы из казачьих общин приняли его в свою команду и чин дали. Но божьи дела его как-то пере-тягивали больше к себе. В этот вечер волей судьбы он оказался в чужом для не-го городе, как и раньше, без братьев по вере, и поэтому больше всех размышлял о неумелом похищении людей, их отборе во имя великих целей. Вообще считал, что без уважения к человеку его труд уважать невозможно.
Перебирал тени сомнений о неграмотном обороте и перепродаже пленных. Таковы были его общие представления о жизни и делах организации. Сам же давно присматривал для улучшения торговли людьми более-менее смазливую бухгалтершу. Был худощав и узкоплеч. Шагов за сто его всегда можно было узнать по мотающейся походке. И чем быстрее шёл, тем больше раскачивался из стороны в сторону и тыкался в шахматном порядке в места, сопутствующие его любопытству.
 Тонкие суставы пальцев из-под тонко вязаной и вытянутой серой кофты висели врастопырку, как у мальчишки-плачуна. Подёрнутые косинкой брови расцветали вслед уходящей крутой фигуры платья, обнимавшей коромыслом женское тело. От полученных впечатлений подолгу не отпускало сладкое уду-шье будущих разговоров с ней о высокой любви и счастье. Почти незамеченной тенью скользил мимо знакомых и уединялся с нахлынувшими грёзами. Насту-пало любимое время надежд.
Впрочем, был у него бухгалтер. Службу нёс – позавидуешь. И всё получа-лось складно. Бывало, пойдёт, всё обсчитает и скажет: «А что, хозяин, не вы-торговать ли нам у духовных командиров гулящей по рукам землицы?» И вы-торговывали. Потом на стылых, неухоженных оврагах развели черёмуховый сад с прудом.
Девки со всего города пошуршать платьями в него прибегали, как на после-обеденный слёт. Поздними вечерами, как только сольёт на небе закат, приносил гармошку. Наливал бухгалтеру горку-две виски, и тот расходился на все лады:               
                Поглядите вы, мальчонки,
                Погляди, романов род,
                Сердечку вашенской сестрёнки
                Милка сделал приворот…
Любил, грешник, выпить с заложником. Хоть с чёртом время коротать, всё не одному. Оно бы хорошо, но скосил работника туберкулёз в тот год. И вол-ком завыл от одиночества Аллен. Некогда пышущие жаром щёки сцвели пред-смертными красками осени. Письменный стол его, как пеплом, плесной пылью покрылся.
Если войти в его круг и присмотреться к нему поближе, то можно увидеть, как путаной ниткой, убегали в его хлам скисшей от носки одежды тараканьи следы. Нашёл он как-то под хламом старинные счёты на ножках, аккуратно очистил их кисточкой от пыли и приладил рядом с божничной в своей коморке.
Утром станет на колени и молится на них с иконками. Косточки не трогает, ни-ни… А что, если их померший бухгалтер в таком знаковом положении оста-вил? Тёмные силы от него отгоняет, от хворей защищает. Кто заходил к нему, говорил: «В косточках этих человечья энергия колесом крутится». В комнате всегда тягучий приторно-кисловатый запах мертвечины.
Вошёл как-то сосед и застал вахмистра за непонятной для религиозных глаз процедурой. Прижмёт Ален к сердцу цветок, поцелует и рядом со счётами по-ложит. Нарядит в кукольные тряпки фотографию бухгалтера и водит ею округ счёт, как с женой, разговаривает.
- Ты что это, хулитель, над Богом насмехаешься? Сейчас же окстись, греш-ная душа! Прознают люди, что не знай что вычувеливаешь, засудят, - не смол-чал сосед. Вырвал из рук нарядное чучело и вместе со счётами бросил в камин. Дюже поблекли с тех пор неутешно-чернявые глаза Керуака. На людей стыдно смотреть стало. И ничего с этим поделать не мог.
На оставшиеся деньги от перепродаж живого товара выкупил с грехом по-полам посредническую фирму широкой направленности для постановки на ноги своего хозяйства. Однако пошёл на это дело с большой неохотой. Душа к ра-боте в одиночку не лежала. Потом мало-помалу втянулся.
 С широким размахом стал приторговывать новейшими рецептами стволо-вых клеток с родственными христианскими организациями, такими, как «Оди-нокий паренёк», «Гедемоновы мужчины»… Наладил даже связи с Ватиканом.
Как-то посреди недели стоял за хлебом в булочную. Замешкался, разгляды-вая витрины, и не заметил, как взгляд перегородила чья-то смелая, свёрнутая лодочкой ладошка. С тонко очерченными полукружинами ноготков подавала лоточнику деньги. Совой поднялась густая бровь Аллена. Но упрямая и рослая, к тому же без очереди, девчонка с рассыпанными на голове кудряшками не от-ступила.
 Керуак проследил за нежно встрепенувшимися ресницами. Заколдованными духами неведанной доныне культуры, с густым ароматом спеющих трав протянуло от колокольчатых рукавов и приоткрытого платья. И Аллен Керуак не осмелился возразить. Но не биологический закон природы подействовал на него так завораживающе и тонко.
 В незнакомке с неизрасходованной нежностью вдруг признал дочку на-чальника отдела их кадровой службы. На минуту сделалось страшно, не то, чтобы представить её в близких отношениях, как это было с другими.  «Она, должно быть, уже выучилась на бухгалтера? Хозяйственное поведение, кажется, выдало её», - мелькнула в голове Керуака мысль короткая, но тяжёлая и сча-стливая.
 Поэтому искушение судьбы представлялось слишком большим, если бы немедля ей сделал предложение насчёт работы. Она почувствовала обжигающий взгляд Алена. По щёчке, походившей на кукольную, проступил ярко-бордовый румянец. Она не в силах оказалась выдержать горящих глаз, и потому Лилина пыталась сгладить причинённое ему неудобство первая.
- Керуак, а с каких это пор в нашей булочной хлеб повкуснел? или у вас своя закрылась?
- А ты, слыхал, через отца работу подыскиваешь? Вот приходи устраиваться, тогда и скажу.
Она неожиданно для себя надула щёки, не зная, что дальше сказать. Он молча проводил её до деревца, растущего на обочине тротуара. И, приподняв ветки над головой, долго не отпускал её взглядом.
- Цену себе набивает или действительно не понимает намёка? кучеряжится, как не знай, кто - привздыхал он.
 Не спеша к глубокой обдумке поднимался денек совершенный. А у него – мозги набекрень, сердце в комок. Линейка не на месте, в носке дыра. Голову свесил и только теперь почувствовал, как устал. А раньше бес крутился под ребром, и все поспевал. Еще в школе, сызмалу с закадычным дружком произ-водство аэроплана среди кустов у вьющейся речки открывали…
Кругом дичь и детская культура в ней. С этого момента многое взялось в характере. Сейчас подобные интересы у школьников четвертого класса только в кружках и подбадриваются государыней. И все хорошо, только душа на юру. А она в детстве требует великую тайну. И вовсе не хочет, чтобы кто-то вмеши-вался со стороны. Не все, конечно идет по тропике, сверстанной детством. Зато полная самостояловка, а ее порой так не хватает! Спрос в году на таких как Ал-лен сегодня высок. Только жаль, что служба его не доказала себя любовью ко всем людям.
Солнце поигрывало вихрушкой на лбу, будто на благой путь наставляло людские мысли земли. Аллен оживал и смущенно жмурился…
После дождя холодком, как после парной, дышали городские тротуары. За-ря, поднимавшаяся над ветёльником его дворика, промеж листьев нянчилась с рябиновыми плодами. И суетная жизнь, которая протекала мимо, показалась ничем, по сравнению с удивительно богатой ягодой поднебесного сада.
И Аллен, обуреваемой мечтами, решился, наконец, позвонить. Сначала предлагал новые программы по бухучёту, потом попросил совета, как лучше построить расчёты, чтобы прибыль в кармане больше росла. В конце концов преподнес за оказанные услуги дорогую брошь-кольцо. Потом Лилина нечаянно проговорилась:
- А почему бы тебе на полставки бухгалтера толкового не подобрать?
- Так кого же наймёшь на полставки-то? – вздохнул Керуак, давно ждавший от неё конкретных предложений. - Народ нынче хочет много зарабатывать.  Вряд ли кого полставкой заманишь.
- А хотя бы меня. Я пойду. Практика уж никак  не помешает.
Аллену Керуаку работать приходилось на скользкой дорожке – что в своём хозяйстве, что в религиозном. Кроме хорошо поставленной бухгалтерии, не-большой части денег да приглянувшейся зазнобы собственно ничего и не было. Большая часть капиталов оседала на счетах любимой организации, которой предан не менее, чем самому себе. Через неё он держал связь с Богом и вечно-стью. Про такие измерения и про любовь они не раз говорили с Лилиной до ку-кушкиных голосов. К субботе Лилина Кьярелла не выдержала и строго преду-предила Аллена, собираясь домой:
- Так и забрюхатеть недолго. Пора обо всём моему отцу рассказать. Разре-шит отец брак, соглашусь жить с тобой. Не согласится, так убьёт, как собаку. Скажет, семью и Бога опозорила. Будет тебе кого поминать. Ты под его нача-лом. Понимаю, не такого жениха ищет он для любимой дочки.
Аллен возле их подстилки заправлял рубашку, насупился, как сыч, и захрю-кал по-поросячьи соплями через две дырки: «Хр-р… хр-рры…». А хрюкал то ли от жизненной неудачи, то ли оттого, что рубашку в штаны, как колом, за-правил и материн платок о траву весь извозюкал, было не понятно.
Ушла Лилина к своим родителям, на работу к Аллену так и не вернулась. Никто её с тех пор не видел и не слышал. А на новом христианском кладбище появился скоро крест с изображением на камне портрета. Живые черты лица очень напоминали добродушную и весёлую Кьярелли.
В недоспелках снова умирало хозяйство Аллена Керуака. Работа с виду ка-залась безупречной и чисто выполненной. Но отдельные штришки выглядели сиротливо и чёрство. Не наливалась морковным соком на его щеках улыбка. Раньше то шутка с уст слетит, то радость рот округлит. Берёзковой повителью мести куталось его сердце.
Вечером в четверг пригласил к себе в кабинет Маттиа Кьярелли, отец доче-ри, Аллена Керуака. Зашёл он с большим опозданием, засунув руки в глубокие карманы широченных штанин. Глаза подрагивали от искусственно сооружён-ного света. Попытался Аллен Керуак поговорить с консервативно настроенным протестантом начистоту, но сердце отца Лилины оказалось туго запертым.
- Уйти я задумал из организации, - тогда выпалил Аллен, держа на припасе последние слова.
- Слышал… слышал… Хорошей новостью для печати станет…
- Если чинить препятствий не станете, то разрешите, изложу свою волю с Божьей помощью на бумаге?
- А за должки кто рассчитываться станет? Тебе по гроб с нашими братьями не рассчитаться. Ты отнял у меня дочь, испоганил веру, - нагоняя страху, бас-ком разразился старший вахмистр Маттиа Кьярелли.
- Из казачьего рода, а поди же, как крут к земляку… - сбился на шепот  го-лос Аллена.
  Кьярелли стоял перед ним, как злосчастный столб посреди лугов с витым черно-рыжим пояском непогод, от макушки до пят. Паутину морщин прятала короткая борода, под которой разглядеть человека-то страшно. Не всегда зна-ешь, что выкинет наперед. Лицо продолговатое, чем-то напоминающее крыси-ное.
- Я её ни у кого не отнимал. Это вы у меня её отняли.
- Слава Богу, - он перекрестился, - что Господь не допустил и отпустил грешницу с миром. Слава Богу! Теперь мы враги с тобой! Ты руки наших братьев теперь недостоин и потому должен быть представлен суду Божьему. Общество божие губишь, хулитель. Связи наши с Ватиканом подмочил теперь. Слух идет… Переделать тебя только бог способен.
- А если…
- «Если» для тебя больше никогда не существует. Ты грешник! Кайся же! – и Кьярелли встал из-за стола.
Аллен Керуак в бешенстве крутанул каблуками пол и выскочил чёрным хо-дом к оросительной канаве, оставив на примятой траве ошмётки  сырой  глины.
В левадке, окружённой табачным полем, неподалёку от леса, на удобном для наблюдения дереве свил себе по-птичьи гнездо. Днём больше спал, как зверь, ночью запасался кормежкой.
Когда тень становится равной длине дерева, а в гнезде под густой крышей веток достаёт вольная прохлада лесов, злой табак заставляет прочихаться. Го-лова слегка бродит, как под бражкой. В полночь облюбованное убежище слива-ется с темнотой оврагов и ложбин, потонувших в лесной бездне.
Округ становится гулко и дико, как в необжитом доме. Невнятные и незна-комые звуки заставляют биться его сердце и по хищному вглядываться в кро-мешную ночь. Слышно, как лаются в городе бродячие собаки и ткут в отжив-шей траве глухую темноту, осторожно перебирая коготками, животные миры.
Снимая коленом серебристые шапки росы, тяжело переставляет затекшие ноги Аллен Керуак. Кутаясь с головой в занавеси ночи, подолгу присматривался к дому родни, где можно было бы подкрепиться. Ждёт, пока загунется по-следний кухонный свет. Проедет рядом какой мотоцикл, Аллен спрячется где-нибудь во дворах, и так по нескольку раз за ночь. Потом постучится условным сигналом в окно. Отоварится и снова в гнездо.
Лежит Аллен Керуак в зелёной постели из веток, переворачивается с боку на бок, ветер поигрывает на жидком волоске. Он следит через прицел снайперской винтовки за жизнью дома заклятого врага, старшего вахмистра Маттиа Кьярелли. А в животе одни водяные поют. В глаза хоть спичины вставляй, не выспался. Колются и чесаться просятся.
- Полиция не сегодня - завтра так и так схватит! Нету веры больше в жизнь. И надежда божья в наших сердцах подтаяла. Вот отдежурю завтра ещё сутки… Пусть всю банду и меня заодно сажают. Там хоть от пыток избавлюсь. Отсижу, махну куда-нибудь на Кипр или в Союз…. Там у них легче, говорят, затерять-ся… Если б не убийство человека, точно бы уехал.
Теперь, по сообщениям нашей разведки, Интерпол ещё не прекратил пре-следования…  - каждое мыслимое слово простукивало его сердце. Рядом семе-нящей цепочкой, преодолевая вдовий шлях, проследовал зверь. Сердце закати-лось, и свитер прилип к прошитой иголками спине.
- Или за границу всё же скрыться? Так тоже достанут… кабы хуже не бы-ло… Нет… ещё, пожалуй, денёк-другой выдюжу – и за кордон, в бега подамся! «Я не хочу умирать…» - давился щедрой слезой Аллен. Зажмурил до разго-рающихся искорок глаза и увидел: под ним с палкой в руке стояла Лилина. А кругом всё синё-синё…
- Зачем ты пришла?- громко произнёс он.- Кругом табак - захлебнёшься!
 - Где ты, Аллен? - услышал рядом приглушённый голос.
- Я тут…
- Ишь, куда забрался?! Спущайся немедленно, шалунишка! А то я тебе вот палкой задам…
Аллен забился ногами по сырому гнезду.
- Ты ведь не за мной пришла, слышишь? ведь нет?! А зачем с палкой тогда? а? Я ещё не готов умирать.
Он открыл глаза и начал ломать пальцы, чтобы освободиться от чёрных мыслей. Так прошёл ещё один день.
На дереве скрылись из виду отдельные листочки. В саженном полушалке прятала землю ночь. И робкий шорох всё ближе крался к его ногам. «Наверное, опять зверь пришёл…» - метнулась мысль ясная и тревожная. Гнездо внезапно зашаталось.
- Господи! – проронил хворым голосом Аллен, вслушиваясь в перешёпот листвы. Он уткнулся лицом в пастилку. Сердце внезапно поразила ослепитель-ная молния. По горбушке будто шарахнули из орудия так, что листья посыпа-лись и запахло гарью пожара. Вместе с раскатом грома треснуло и простонало разбитое грозой соседнее дерево. Полил несусветный дождь. Под гнездом обра-зовались целые реки. Вскоре разбитая щепа зашумела, закипела в страшно-пузырчатой воде, крутя и ломая в водовороте образовавшуюся пену. Аллен Ке-руак продрог до костей.
Но уже к обеду всё буквально подсохло, и захотелось пить. Он слез с дерева и ложбинкой вдоль леса спустился к источнику. Вода тут, у известковой отме-тины, чистая и гладкая, как зеркало. Побриться можно. Хватанешь из пригорш-ни – зуб ломит, до чего же студёная! Крутая известковая тропка спустит баб местного фермера к родничку, чтоб насладиться холодком перед обеденной дойкой, и пропадёт, петляя в прибрежной траве. Аллен Керуак спрячется за тальниковый куст, вытянется над ним, как зверёк, и высматривает мир, впитывая поджидавшую новость.
Бабы стоят рядом. От их резиновых сапог прёт навозом и потом.
- Ушам своим не поверишь, - трещала доярка напарнице, зачерпывая при-горшней воду, - с места не сойти… Лилину Кьярелли вчера на нашей почте ви-дела. Здесь её вряд ли кто знает, а я её сразу признала, такая румяная стала вся… Позапрошлый год к одним всё за парным молочком приезжала с отцом… священник у нее он… Это тот самый, про которого говорят, будто дочь убил.
- Будет брехать-то.
Аллен Керуак насторожился,  дрожь телом прошла.
- Клянись, что никому не скажешь!
- Вот крест святой.
- Упасть, не встать на этом месте – правду говорю! Сначала и сама не пове-рила. Квартиру на другом конце… сдаю на час для желающих… уж и не хотела в этом признаваться, но случай больно задел… Я уходить собиралась, а негр, здоровенный такой, заходит с ней… Ни тот, ни другой меня не знают, а то фич-ка бы зашли, ну, и торгуемся насчёт цены.
А сама украдкой смотрю на неё и думаю… Когда-то её отец, Маттио Кья-релли, скот в деревне неподалёку от города держал. Мой муж ветеринар. Так вот, они овцу с дочерью привозили на осмотр. Я на веранде в это время была, и дочь-то его в окошко разглядела. Родинка у неё на шее, пониже уха со сливу будет… Не убил Маттио, значит, дочь-то, а в нелегальный бордель продал.
- А могилка на кладбище, рядом с моим дядей, как же? – круглила глаза на-парница.
- Пустая, стало быть… для того дочь-то духовно умершая...
Непрошенную радость и горе испытал от той минуты Аллен Керуак у род-ничка. Злыми глазами провожал уходящих женщин. Теперь о бегах и речи быть не могло. Жажда мести до краешков сердца переполняла его. Только на Лилину зла не держал.
Добрался до заветного гнёздышка на дереве и долго не мог смириться с мыслью, что подружка, потакая воле отца, могла на такое способиться. Жить стало страшно на белом свете. Глядит в оптическое стёклышко винтовки Аллен, пот от самых лопаток до поясницы пробирает и стынет. Вот прилизанная поросячья головка хозяина двора, покачиваясь на жирных ножках, в сад отпра-вилась. «Погулять захотелось пред смертушкой» - порадовался Аллен.
 Он втянул голову в плечи, притаил дыхание, поджидая ровного удара серд-ца, и спустил курок… Голова хозяина дёрнулась… Из ворот вылетела хозяйка дома с неопрятными волосами… Тучное тело мужа боком перевесилось через сук деревца, будто чего искало руками из неудобного положения на земле. Ок-руг тела забегали соседи. Аллена  больше не интересовала эта картина.
До самого вечера провалялся в казённой постели своего гнезда. Нестерпимая боль открылась в теменной и подвисочной части головы. Не одну прохладную ветку приложил за вечер. На прутики бы разнёс всё гнездо Аллен. Никогда ему больше не любить и не видеть подружки. И дерево бы своё сжёг, чтоб не манило оно своим подходящим местом для охоты на человека. С тяжелой голо-вой так и пробатонился до утра, будто не находя мягкой подстилки.
- Решу себя, мочи нет… всё равно выследят не свои, так чужие… Смею ли я в случае неудач… нарушать традиции, что веками заложены стариками? И жизнь в таком разе, недорога, - размышлял он голосом посторонней судьбы, глухим и скрипучим. – Недорога, выходит… людей столько поизвёл… а у Бога теперь здоровья Христа ради выпрашиваю… поймают, удавят, как собаку.
- Не дорожишь, выходит, человеческой душой?! – осколком голоса послед-ней надежды зачем-то переспросил, задыхаясь в кашле. – На сторону правосу-дия тогда переметнись. Пусть наказание дадут. Перекоски воспитания и грамоты поправят. Заново приноравливаться к рынку стану. Родится много мыслей по хозяйственному благу. Светлые решения готов принимать буду. Во имя справедливых надежд неба и земли!
- А вдруг - пожизненное?..
Уже и винтовку на изготовку повернул. С шорохом ломались под телом за-сохшие скелеты листвы и веток; кружась, падали, готовые со временем превра-титься в прах. «И со мной такая же история будет» - кольнула мысль. – Разул ногу и потихоньку стал прилаживать большой её палец к спусковому крючку. Через прореху ветвей разглядел бывшее футбольное поле за небольшой речуш-кой. На его месте теперь были выпасные луга.
- А там, за гатями, где доят фермерских коров, родничок. Помню, как в дет-стве любил пробежаться по пылище через футбольное поле за стадом, когда к бабке на каникулы прибывал…и бежал… бежал, чтоб не опоздать к парному молочку вечером. Теперь и дорога по деревне заасфальтирована. Вот и спуско-вой крючок уже пальцем ощущаю. До чего же он холодный! Под рубахой мок-нет. А дальше скоро уже всё оборвётся… «…и помаленечку отвыкну от этого мира».
Направил в грудь тупое жало ствола. Последним усилием воли придавил вырвавшийся всхлип, знакомый и успокаивающийся только с теплом матери, всхлип… и зажмурил глаза. Ясно, не от страха. Больше от жалости к судьбе. Да ведь и не у одного она такая неудачная. И пуля теперь её не переиначит.
- Помнишь, бабулька, и ты, другая бабка, старая, как давали испить парного молочка внучонку, как учился пасти буренку? – обратился вдруг к давно умер-шим, добрым и тёплым, по его представлению, душам. – Ночкой тёмной без вас глаз не сомкну… вспоминать на том свете буду… - шептал он в полуплаче. Слёзы его вдруг хлынули из глаз неудержимым потоком. Нижняя губа скрути-лась трубочкой, нарушив привычные складки лица.
Как же так, Лилина? И тебя, мамка… век не забуду… Ради меня всё здоро-вье извела… знаю, непоседой я уродился, гадким утёнком был, а понял это только сейчас, хотя по труду в школе всегда в заводилах ходил, – слезы душили грудные вскрики. – И конфетками, помню, кормила, последней монеткой нажи-той делилась тихонько от отца. И в школу как вызывали тебя, не забыл… Ну, будь здорова, родная… мамка!
После выстрела, поджав колени и корчась от нижущей холодком боли, пе-ревернулся на живот и сладко выдохнул последний раз воздух. Глубоко-глубоко в мозгу ещё стучало: «мамка… мамочка..!» Лицо матери было где-то уже далеко, а его глаза всё непонимающе, с грустинкой глядели. Цвета недос-пелой смородины глаза. Только дорожка от сорвавшейся слезы указывала на прошлую жизнь, да и то недолго, на жизнь, которую мы так ценим и любим в последний момент.
Из остатних сил дёрнулась рука вахмистра, и прямо под деревом, вопреки времени, протяжно засвистел суслик.
XVIII
Хрупка в выгоревшую погоду безжизненная трава под солнцем. Так и судь-ба, когда хочется одного, а ситуация, как выпроставшаяся из краёв вода во вре-мя паводка, преподнесет другое, надломит, вывернет всё тело наизнанку, пока спасаешься. А в ведренный денёк душа сама себе не хозяйка. Застигнутый рас-путицей человек норовит выправиться на луговинку, а ноги-неслушники нет, нет да и скользнут в канаву или рытвину слепую. Не вызрел еще момент догляда государыни за хозяйствами… Не выспел момент слаженности человека с природой.
 Наляжет на его стебелинку шквалистый ветерок, повалит, а то и вовсе вы-рвет с корнем жизнь. В какое время не сунешься, а везде не больно гоже полу-чается. Нет и светлого образца в мире, чтобы повелевать хозяйствами сверху донизу, где бы все было поставлено по большому уговору, где бы вертелось все на одной ножке и в одном ключе, да согласно времени и людям в помощь.
А есть только заплаты на крайности в ответ. Больших шагов средние, малые да дочерние подворья ждут не дождутся, когда на их небосклон взойдет припа-радная зорька. Когда большие и малые русла здоровой реки рука об руку пой-дут к общей цели, когда и сорвать хорошее решение станет стыдно. Тогда и  люду станет веселее по светлой межуинке идти-проходиться.         
А некоторым куда приятнее себя осознавать в этот момент частицей великой родины там, в затишье, где тепло, смешно и собаки не кусают.
В одном из дачных дворов на родине Обломова во главе с партийным бос-сом, товарищем Крысловым, куда он недавно прибыл в новенькой фуражке на широкую клетку вместе с товарищем Хреносским, Муля, Васёк и Хреносский, вывоженные в перьях, ловят мирных кур, теперь поднявшихся против хозяев и разлетевшихся по всему двору.
Их пакуют в мешки, затем нескоропортящийся товар бросают в кузов ма-шины. Она остановилась водительской дверцей напротив таблички, на которой набросан красками добродушный котёнок с надписью: «Осторожно, бешеная собака!»
Здесь находится собственность министра. Самого пока что не видать. Вме-сто него командует товарищ Крыслов, который из-за жалости сменил свой кар-туз на газетный шлем. Возле транспортира в шеренге застыла троица.
- Команда-а, равня-яйсь!
Васёк заваливает голову назад, но вожак всё вымечает.
- Видим грудь только третьего человека…
Васёк уставился на женские груди. Хреносский скрипит зубами, плотно поджав губы, наступает на ногу Ваську. У него рот – восьмёркой, в глазах стук сердечный отдается, но он терпит, подравниваясь.
- Вольно-о! Транспортир на уровень линейной дистанции, на исходную по-зицию… арш!
Васёк с младшим урядником Мулей устанавливают сетчатый рукав сельхоз-техники в слуховое окно, на крыше сарая, второй рукав монтируют к форточке дома. Она в шортах-галифе из красного сукна с черно-белыми галунами. В чер-нявых глазах надежда перемешалась с тоской пополам. Пока Хреносский носо-вым платочком протирал новенькие края техники, Крыслов, нахлобучив на гла-за шлем, снова строил команду.
- Напоминаю технику безопасности. Усердие и ласковое обращение с сель-хозпродукцией приветствуется. Враждебное проникновение клюва курицы под кожную ткань человеческого тела недопустимо. Наказывается лишением ту-фель. На мешки с живым товаром не садиться. Работать в хирургических рука-вицах чётко и слаженно. Варежку не разевать. В мешок нос не совать, покуда не попросят. За ненадлежащее соблюдение настоящей инструкции – выволочка!
 Подравняемся под рынок, господа шабашники! Ну, а сердце, сердце дове-рим государыне. Послужим же нашим хозяевам теплом да лаской! В жмурки, чур, не играть. Шаг вправо, влево считается заподлянкой. Досмотр ведут три пары особо натасканных глаз: моих, государыни и босса…
- У-ух, ты..! – прогудела в ответ хорошо подмазанная команда.
Товарищ Крыслов обходит личный состав, собирая загогульки подписей.
- О результатах копеечной работы докладывать лично. К выполнению вось-милетнего плана, приуроченного к поправке курса страны, приступить!
Товарищ Крыслов включил секундомер. Не прошло и минуты, как куриные песни поплыли транспортиром наверх. Посреди пути их встречал мясо-пухопрерабатывающий комбайн. Здесь курочку забивали, общипывали и по-трошили. Через слуховое окно перья шли на сортировку, сушку, затем набива-лись специальной машиной в перины и подушки, упаковывались и отправлялись на склад.
 Мясо, пропущенное через мясорубку, подавалось на кухонный стол, где спецагрегат его закатывал в тесто и в виде пельменей сопровождал в холодиль-ник и банный котёл с кипящей водой. Затем все просто: лучшее себе, излишки государыне.
Васёк с подвернутой штаниной трико, при новеньких сандалиях стоял по-среди супертехники и командовал Мульке: «Майна! вира!», дёргая попеременно рубильниками электросети. Вместе с треском электрических искр он получал от Мули подзатыльники за то, что машина неровно выдавала на большом циферблате маленькие цифры. Показывала то повышение результата, то спад…
Казачий полковник Хреносский, спустя некоторое время, надел на руку за-пылившийся туфель и стал дышать на него, как над стеклом, доводя капроно-вым бабьим чулком до блеска: готовился к парадному отчёту перед хозяином о проделанной работе.
 Доли секунды… и команда построилась. Крыслов, довольный, выключил секундомер. Казачий полковник вышел из строя с рапортом Крыслову. Тот, до-вольно помотав головой, докладывал Кудревайкину, который гордо внимал ему с высокорубленного крыльца.
- Обольщаясь сказать,- тянул в струнку голос Крыслов, - на гора подано свыше центнера супертонкого пуха. Это превышает показатели вчерашнего прошлого. За счёт широкого использования природных источников, а также от-сутствия слабой дисциплины, наши труженики тыла уже на ноготь повысили совокупный внутренний продукт. Современная промышленность поднялась на должные высоты по сравнению с западными соседями, живущими через болото.
Ближе к народу, во двор, наводнённый пухом домашней птицы, отплёвыва-ясь, спустился с рубленого крыльца в мягких котиках, домашнем дорогом хала-те бос Кудревайкин. Он с томной поволокой в глазах обошёл строй. Все вежли-во раскланялись. Босс повертелся округ да около для приличия и снова поднял-ся в свои хоромы. Крыслов передал товарищу Хреносскому свежие болванки договоров и скромно удалился.
Команда облипает угол завалинки, на которой происходит заключение ис-торического договора о поимке блудней жены министра.
Васёк, любуясь почерком, не спеша, выводит: «Предмет договора. Автор проекта Кудревайкин в лице представителя казачьего полковника господина Хреносского передаёт старшему уряднику Ваську Чемоданчику и младшей уряднице Муле исключительное право на поимку жены министра - Глафиры Кузьминичны, - именуемой в дальнейшем «Иждивенка»…
«Данный товар, - говорится в договоре, - может быть пойман способами вы-слеживания, обмана, подкармливания, захвата и транспортировки на базу при-писки… Использование законной жены в виде гужевого транспорта и в других интересах категорически запрещается.
 Премиальные выдаются работнику в виде куриного продукта, также час-тично перинами и подушками и в виде обеда. Денежное довольствие – через прения сторон.
Бесшабашным образом исполненное обязательство со стороны исполнителей приговаривается к высшей мере наказания – «пожизненной порке», ежели хозяин жены не простит».
Казачий полковник строит команду возле завалинки, рядом с летним туале-том министра, чтобы ему было видно. Почуяв дурные запахи, поглядывая на уборную, Хреносский морщится, но старается держать грудь колесом. Ведь проверка на выносливость и доброту отношений друг к дружке уже началась.
Васёк хмурится, неаккуратно отплёвывается, вытираясь рукавом, а затем белоснежным платочком, приготовленным для парадных случаев. Муля, с бе-гающими навыкате глазками, ладошкой прикрывает рот.
Больше всего либеральный лидер не любил люсить перед командой, когда на воплощение задуманной мыслишки не хватало средств. Думал слышно:
«Дакось в лобовую пойду, скажу всё как есть, сплеча скажу, ну где я им вы-пить возьму задарма? На полдня отошёл от людей, чтобы лучше понять их ин-тересы. Те стали гонять лодыря. Выбрал для разговора тему о вреде алкоголя. Не помогает. Самонадеянный человек пошёл».
Тогда стал грозить. От чувствительных ударов пальцем по ладони вздрогнул и зашатался его нечёсаный чуб. Ушные раковины покрылись бардовым от-тенком, который расползался по щекам и шее. По мере толкания речи, с пылью витавшей в воздухе, сыпались всё новые и новые проклятия; они сыпались, как из хорошей веялки-молотилки на току, не достигая цели, растворялись во дво-ре.
Первый набор дешёвого десятка слов исчерпал себя быстро. Ко второму только подобрался. Тут же посыпались встречные вопросы с последними сло-вами сопровождения. Команда жарила, перемывала кости бедного бедолаги, не давая ему опомниться. «Понёс! Понёс, Емелька! А погляньте-ка, всё к нашему боку забирает, в сердце его, в дышло!» - с посвистом прошлись по его ушам первые свирели несогласных. Сквозь густые брови напрягал он слух, вытянув шею. Другого просто ничего не оставалось.
И занялись его щеки от пересмешек, упрямо-багряным пожаром, что ни сле-зой не залить, ни головой пересилить. Но Хреносский понимал, что настала са-мая пора проверку за всеми смотрящими по хозяйствам начинать, а не в игруш-ки играть с высоко поставленными лицами. Да кто же этим займется: обвал все равно случился, хотим мы этого или не хотим. Государыня и рада бы пригля-деть за своими чинами, да ноша громадна и совсем не по спине.
- Чтобы оживить слабые организации, не дать им зачахнуть, надо влить в них глоток веры; неплохо эти самые коллективы частично переорганизовать в субподрядные. Тогда им и деньги, и заказы от государыни в руки и, конечно, глаз хороший… Другим, что потверже на ногах, подсказать возможные места появления субподрядчиков при больших компаниях.
 «Пусть наводят связи». Человеку кажнему ведь не всегда до всего есть де-ло, поскольку у самого семья, кормиться просит, вот и занимается он шабашка-ми. Отсюдова идут перегибы, и ржавчина берется подъедать металл.
Вот те же хозяйства нашли же в себе силы заняться контролем своих идей, а вот у государыни сил не нашлось… Знает только налогами форсачить – убавит, прибавит… А нет, чтобы деньжонок живых подкинуть. Специалистом помочь. Разработкой вопросца. И ведь, что главное, нас всех об этом предупреждают с мест. Потому, что выживаемость увеличилась. Оно всегда так, когда вовремя спохватишься… Упустишь эту золотую нитку возможностей в низ улетишь… - Хреносский улыбнулся одними зубами, будто волком огрызнулся, и сразу по-нял, большая часть предложений снизу, конечно, от Васька. «Надо же: находит человек в себе силы!..»
Крепковатые для непривычного слуха словечки доставали его почти что в любой позе или ужимке. Похоже, кровавые росинки стыда временами отмывали его лицо от темной морали больше, чем беспечно упертые в небо голубые глаза. И не осознать было просто нельзя, что в падении хозяйств был как-то и он виноват. И терпел все это оттого, что не знал, как правильно добрую жизнь заставить работать на благо человека. Поэтому приходилось больше говорить, меньше добротно делать.
Будто помогая товарищу по команде, Муля с кочующим взглядом прислала ему и пару женских, покрепче, да с издевочной, чтоб не зазнавался, да связи мелких хозяев с крупными крепил, а затем перешла на более коленное словцо, так и отлетавшее от зубов, как кожура от семечек. Словно наждачкой прошлась по лицу начальства.
Пели, стонали слова, отдаваясь в гулких стенах забора. Бурлящим, вырабо-танным дёгтем, вырывались из кипящего котла языки несогласных. «Узы его! Узы-ы! Да всю! всю! – по-собачьи эхом отдавало в головах. – Неси, неси, Еме-линка, финдоболинку! Чать, ноне праздник твой!» Хотя искренне жаль пры-гающие штаны начальства, но супротив команды не всегда совладаешь.
Вот уже казачий полковник переходит к показательному примеру. Он пока-зывает, как надо тянуться перед начальством в струнку, если заподозрен в про-дажности, но не виноват. Оторвав пяточки от земли, вслушиваясь в разноречье, полковник почти зубами держится за воздух. С язвительной силой била по ушам чёрная, пятнающая и унижающе непристойная речь сорванистых языков. Его голова подалась назад. Песок, зачерпнутый восставшим ботинком, взорвал землю.
Он чуть было не полетел её расчерчивать затылком, но, подсев на корточки, сделал неестественный выпад вперёд, теряя равновесие, плюхнулся носом, буд-то подбитая птица. С розмаху грохнули, как лёгким кнутом, под крышей жилых построек подмётки туфель. Не к добру распахнулись с треском створки мини-стерского окна, довершив картину смятения. Оттуда пробился наружу глухой женский кашель, стрявший в горле.
Полковник было поднялся, шаря округ руками, ища спасительную опору, но не удержался. Послышался тупой удар тела о землю, как громадный вилок ка-пусты шарахнул с высокой телеги. В столб выросла пыль. Вздрогнули высокие головы трав и жидкая листва на тонких саженцах. Заломило несусветно под ко-ленной чашечкой и носом, проплывшим по тверди мелких насаждений; из ноз-дрей пошла кровь, густая, густая, как из резаного барана. Тишь чёрным маревом оборвала голоса.
В паре шагов от вверенной публики недавний антиалкогольный оратор те-перь катался на спине, задрав ноги, чтобы успокоить нос. Наконец, подперев плечом молодое деревце, встал, цепляясь за ветки и не доверяя своим ногам, хотел опорожниться. Но не мог, расслабил только брючины.
 Глубокий хохоток младшего урядника Мули чуть надломил его спину. Чёрные, с прозеленью, ногти ушибшегося ходили ходуном, раскачивались, как у последнего пропойцы. Но они ещё были полны жизненной силы и служили хозяину. А в перепачканном лице оживала скорая уверенность. Только далеко ли на одной уверенности-то уедешь? Его, как положено, вытерли, не испуга-лись, поблагодарили за урок, причесали и поставили на прежнее место.
- Мы с вами, - продолжал казачий полковник осевшим голосом, - здесь для контроля за устройством правления небольшими хозяйствами. Им всегда нужен прожженный глаз исполнителя, который пока плохо поддается тренировке, ибо он разложен рыночными  паразитами. Поэтому нас должна вести в бой только рыночная сплоченность между членами команды, любовь и преданность к го-сударыне!
Мы только что стали полноправными членами взаимовыгодного контракта. Дали возможность законным образом обеспечить себе рабочие места. Будьте же достойны своей совести и преданными вашему шефу, как бываю предан вам!
- Урра-а..! – вразнобой простонали голоса.
 - Поздравляю вас с присягой, господа новаторы! - Все захлопали, зачихали попеременно. - Исходя из сказанного, именем закона, равняйсь! Смирно-о! Ко-манда-а: на кра-а-ул! – все приготовили руки к бегу. - Вольно-о! Ра-азбегись!
Слышно, как над головами команды покачивается и поскрипывает на ябло-невом кусту динамик:
- А теперь прослушайте, пожалуйста, чёрные новости. После зверски краси-вого убийства в южнорусском приграничье восьми милиционеров, жители Раз-допольского края, словно уподобляясь огненной стихии, грозятся столице не-повиновением, если власти не наведут в станицах порядок. На уговоры админи-страции края жители отвечают покачивающей ладошкой ниже пояса.
В разгар лета заявила о себе контролируемая подпольем стихия воровства. В армии и на флоте мы вновь столкнулись с несусветной растратой военного имущества. Понесено убытков на десятки хороших коттеджей.
Вещая наперегонки с радио, во всю старался телевизор «Милашка». Из окна туалета хрипел его бас:
- Говорит и показывает наша страна. Хроника убойного отдела. В столице возбуждена добрая половина уголовных дел. На просторах необъятной Родины привлечено к дисциплинарной ответственности всего около дивизии. Кажется, настало горячее время порадовать силовых чиновников. Кушайлу присвоено очередное воинское звание генерал-полковник.
Полковник Хреносский, чтобы отвлечь слушателей, объявляет построение.
- Внимание: равнение на рынок! команде по местам стоять! К совершенст-вованиям работ приступить!
Члены команды разбредаются по садику. Муля занимает место в гамаке под деревьями. Товарищ Хреносский примеряется прилечь загорать на лавочке вдоль завалинки, а Васёк начинает раскачиваться на детских качелях и жевать облизанное языком и протёртое подолом рубахи яблоко. Хорошая работа начи-нается с отдыха. И партийному лидеру, забежавшему поглядеть… явно что-то здесь не нравится, и он отлучается по своей надобности, приподняв над головой кепку в знак расставания.
***
Конечно, многие понимали, что повышение или завышение знаний страну не спасут. Тем более в условиях войны с Землёй Енией.  Но дань традиции ока-залась выше, чем результаты дел.
Сорванцы N-ского батальона в горячей точке разучивали виды огня. В ночь с третьего на четвёртое июля застава Внутренних войск в районе Земли Ении, у Бобаевского гидроузла, в пригороде Пинзяра, дважды подверглась обстрелу. Солдаты проявили находчивость и смекалку. Больше всех отличился рядовой Бородавкин, форсивший в пилотке углами набок, как в папахе.
- Это, товарищ командир, огонь от скуки.
Но вот обстрел повёлся со стороны Земли Ении. Тогда солдаты открыли огонь при поддержке миномётной батареи. Старший офицер батареи по про-звищу Гвоздь пришивал кухонной скалкой к стене траншеи бойца, принимав-шего  пищу и не желавшего отдаться общей панике подразделения. А помощник командира, офицер батареи Полозья, обрывал в крике ещё зелёные для боевых команд голосовые связки:
- Осколочно-фугасные мины! Что-о?! Кэк стоите, бойцы? Застегнуть верх-нюю пуговицу!
- А зачем вам её застёгивать? Жарко же!
- Куды подра-али? Под трибунал, в рот…  захоте-ели?
- Не-ет, от трибунала спасаемся.
- А ты куда, мать твою: не видишь, какой огонь?
Бородавкин тянется в струнку, стрижка под лестницу переливается на свету:
- Так точно, вижу. Это психический огонь. Издержки боевого духа. На войне всегда прикладываются большие усилия для склонения местоимения и чьей-то матери. Потому что служим Родине, учимся в бою, а сердцем в раю!
На другом конце родины 21 июля губернатор Тамчатки, Владимир Пилю-ков, принял телеграмму от контр-адмирала Юрия Кивилова. Затем спешно те-леграфировал в Министерство обороны: «Довожу до вашего сведения… кабель расхищается днём и ночью, разграбляется техника на складах и хранилищах.
За последние две недели обнаружена целая уйма диверсий, подозрительные задержаны. Ряд соединений подводных лодок остались без связи с командова-нием».
Генштаб страны и Минобороны буквально были завалены отписками. На полках собирали пыль донесения и доклады с театра военных действий. На местах, откуда слали известия, не могли самостоятельно принять решения из-за рассогласованности звеньев. В центре просто не знали, как от этих бумаг изба-виться. Но они продолжали поступать и поступать через не хочу. Примеру на-секомной назойливости можно было только позавидовать.
«В 21 час 45 минут,- сообщала очередная депеша,- на 5 августа обстреляли из миномёта один из военных городков 136 мотострелковой бригады (Буеракск – республика Какдестан). Всего произвели девять выстрелов. Мины легли на территории жилого городка.
ВрИО командующего войсками Юго-Лапласского военного округа Рожин».
В следующем сообщении жизнь преподносилась по-домашнему с теплотой и выдумкой. «Служба идёт стильно. Вчера одна женщина отдыхала в саду на раскладушке. Когда на терраске разорвался снаряд, ни одна жилка в ней не дрогнула. Она продолжала читать любовный роман. Тогда какой-то «васек» ку-карекнул:
- Смотри: молоко бежит!
 Её будто пушкой смело. Какое же терпенье у военных жён!
У мужей всё гораздо прозаичнее. Когда мина лопнула в парке боевых ма-шин, по тревоге насилу подняли резервную группу бригады. А то бы сгорели заживо. И никакого пафоса.
Целую, Костик».
***
Васёк и Муля, оставив на память подписи в копиях договоров, кинули на прощанье друг другу руки и смылись каждый по своим делам. Васька вызвали в Думу, Мулю уговорила престарелая бабка за пузырёк настойки обиходить грядки. Хреносский, прежде всех не выдержал чёрствого взгляда министра, пританцовывал на месте, готов был куда угодно, лишь бы улизнуть. Он только ожидал подходящего момента, наблюдая за окнами хозяина.
        Неожиданно у министровой беглянки, Глафиры Кузьминичны, в отсутствие мужа раскрываются новые возможности. На неё напала твёрдая решимость всерьёз и, как говорится, надолго отдаться любимому спорту. Хотя бы в долж-ности инструктора. Хреносский, узнав об этом, решил внедрить в лагерь врага своего резидента под видом только что записавшегося в секцию новичка.
        Таковой должен обязательно попасть на первые занятия к Глафире Кузми-ничне, а затем её вывести на группу захвата и доставить по месту приписки. Поэтому сейчас старший урядник Васёк Чемоданчик и Глафира находятся на занятиях в спортивно-парашютном лагере. И, по-видимому, вовсе не удивлены, что снова встретились почти так же неожиданно, как и в первый раз. Она стара-тельно учит Васька, который ей в это время рассказывает очередную легенду.
- Представляете: а я всё по командировкам мотаюсь? Воровские симптомы в хозяйственной жизни завелись. Знают только приписочки, денежки из воздуха… а подвижно трудиться, чтобы глаз радовался, разучились. Никак не удается переломить ситуацию в свою сторону.
Государыня желает знать также: как сегодня поживают наши спортсмены, то есть, опять осуществляю связи с общественностью. Работы подходящей пока не нашёл… Решил немного укреплением боевого духа заняться. Говорят, в Земли Ении откомандировать должны, как распогодится.
- А не забоитесь со мной работать: вроде, врагами расстались? – под левым глазом канавка осени жизни расправилась, лицо заметно посвежело.
- Именно по этой причине я и с вами. Адреналинчика, глядишь, прибудет.
Глафира Кузьминична недвусмысленно смотрела на Васька, который стара-тельно учится правильно застёгивать крепёжные ремни парашютной сумки. Глафира боялась больше всего не того, что новичок плохо справляется с зада-нием, а боялась, чтоб от него не заболеть какой-нибудь детской сыпучкой, столь распространённой среди вновь прибывших скороспех. Поэтому она пока держалась Васька на пионерском расстоянии, но в подобающем расположении духа.
XIX
Еще не дожила свой век вторая военная кампания в Ении, а южные границы страны в 2008 году уже сызнова лихорадили зарева необузданных военных по-жарищ. Страна опять сползла в хозяйственный обвал. Такое ощущение, что она оттуда никогда и не выходила. Болезнь, колючие ветры неудобств и недоделок в работах организаций властвовали над людьми, плели над их непокорными го-ловами буйные повители нищеты, недомолвок и скандалов.
 А Васёк поднимается с весёлкой в глазах и с парашютом по трапу самолёта в сопровождении гражданских и веселых платьев, а спускается в окружении камуфляжных костюмов и в глубокой задумчивости. Дело, начатое с Глафирой, ему пока что не удаётся завершить. Партией он срочно направлен с инспекцией в горящую точку и заодно собирается понабраться ума-разума пред тем, как за-няться проработкой закона по развитию небольших хозяйств.
Он ещё не успел налюбоваться горячими курортами войны, как один из со-провождавших его молодых офицеров, будто боевая подружка, умолял немед-ленно покинуть вредный для депутатов сквознячок военных действий. Офице-рик с манерами денщика становился перед «властью» на колени, грозил кула-ком, взывал к Богу, чтобы какой-нибудь чёрт скорее переломал этому команди-рованному ноги и тот бы скачался, куда-нибудь от греха подальше.
Запивайло, сопровождавший его офицер, срывается на крик:
- У меня же приказ – доставить вас в район безопасных действий. Самым подходящим местом для этих целей – по данным разведки – может служить район уборной. Сказали, чтобы с вашей маковки ни волосочка не пропало. Солдат сейчас не тот… сжульничает, подойдёт, потом доказывай - кто волосок украл. Они тут давно забыли, как гражданкой-то пахнет. Глаза злые, скулы на-бухли усталостью. На штанине, подлаженная утюгом, стрелка.
 Если, к примеру, шальная пуля уцыряпнет или прилепится, то я должен вас с грустью защищать как тщательного законотворца. Так – по уставу… Пусть его не соблюдают до буквы, но придерживаются. Может, за его ненадлежащее исполнение в морду заедут разок. А я всё равно должен появиться тут.
Васька, похоже, длинные речи сопровождающего горе-вояки устраивали, и он продолжал мастерить потихоньку своё дело на войне. Чемоданчик был одет в камуфляжную охотничью форму, в болотных, с приспущенным верхом, сапо-гах и с петушиным пером на шляпе. Он давно уже обращал на себя внимание изысканностью летнего ансамбля или последнего отстоя высокой военной моды от Юташкина.
Пока Васёк принимал солнечно-степные ванны, устроившись на местной коряге, неподалёку от кухни, часовой рисовал ему на плече маршальский погон. Некоторые старослужащие из наряда по кухне поспешили взять с Васька пример. Они натыкали себе в головные уборы пёрышков с краденных у местно-го населения гусей и ожидали, рисуясь друг перед дружкой, званый обед.
В дань высокой моде щеголяли пред молодыми солдатами этакими племен-ными петушками. Впрочем, Ваську их забавы были вовсе не интересны. И при-был он сюда не безобразия прекращать, а бойцовский дух выведывать. Хотелось понять изнутри военное искусство.
Поодаль разорвалась мина. Рядом с лесом какой-то прапорщик вздумал под огнём продолжать занятие строевой подготовкой. Место было выбрано весьма удобное, на строевом плацу, хорошо простреливаемое со всех сторон. Непода-лёку от лощинки, сбегавшей редкими деревьями к полевой кухне, солдаты уст-роили незатейливый междусобойчик.
В эту самую минуту им, казалось, важно было разрешить - кто из сорев-нующихся придёт к финишу первым? Один боец в трико посиживал на при-бившейся к человеческому стаду корове. Другой – в детской коляске, в которую запряжён воин-сопляк. По всей видимости, этот сморчок проспал свой наряд на кухню и был таким образом наказан сослуживцами.
К взрывам здесь привыкли. И потому мало обращали на них внимания. По-вар Кока с подрытым от детской оспы лицом ударил ковшом о кастрюлю. Ко-рова брыкнула, и солдатик спикировал, как подбитый рябчик, на приготовлен-ные кем-то ящики из-под снарядов. Он долго не мог пошевелить даже пальчи-ком: «А вдруг там снаряды!».
Позже оказалось, что повредил позвоночник. Его в спешном порядке стали готовить к эвакуации в тыл.
Второй, старший солдатик Шмонькин с одутловатой внешностью, глядел добро, но готов был в любую минуту сунуть товарищу пальцем под ребро, ока-жись что ему не по нраву. Он доехал без труда на сослуживце до заветной чаши с мазаной кашей и свежей гусятиной. Повар, дразня, подкладывал выпачканным ковшом в миску каши, пользуясь поварской привилегией. Сержант Кока немедля сюжет запечатлевает на плёнку.
Солдат Шмонькин зубоскалит:
- Интересно, зачем этого гуся из Госдумы прислали? Неужели наше подраз-деление в отличники выбилось?
Кока мнет за оби щёки кашку.
-  Наверное, ему Дума в депутатском кресле кирнуть не позволяет.
Васёк, подходя, заглядывается на солдат и показывает на фотоаппарат. Ему очень уж захотелось в этот торжественный день приезда-отъезда на малую ро-дину увидеть себя со стороны, на фотографии с образцовым подразделением. Неплохо потом пацанам думским показать как память о войне.
Кока с интересом уставился на Васька.
- Идите к нам, товарищ… вам с нашими пушками, как с девками, подручнее станет.
Прибывший останавливается у окопа, разглядывая повара.
- А что за вода тут?
- Лунатик у нас в батарее завёлся, - показывает в сторону кухни…- Вон тот, которого в коляске объезжают. Лазал ночью на речку. Резиновую бабу принёс, на случай переправы. Прижали её тут разок бойцы. А она взяла и напрудила.
- Лучше бы флаг принёс.
- Зачем?
- Чтоб целоваться припарадно. Резина патриотизма как-то не вызывает.
Запивайло, гоняя скулами усталость, показывает на траншею.
-Тут радист спит… справа - санинструктор. А рядом с ней, где чужой кирзяк выглядывает из-под шинели, - я.
Васёк немного смутился.
- Ты, вроде, со мной стоишь?!
- На войне, брат, в списки мужей не одни спячие попадают. Бывают и пере-сменки.
Только бойцы выстроились фотографироваться со старшим урядником Васьком Чемоданчиком возле 122-х миллиметровой гаубичной пушки времён тридцать восьмого года, как просвистел снаряд, проваливаясь в тугих слоях ат-мосферы. Где-то недалеко простонала за воронкой земля. Под ногами залихо-радило почву. Какое-то мгновенье - и смертоносная болвашка клацнула, как о чугунок, со скрежетом и искрами отрекошетила от брони пушки и зарылась ря-дом в песок. Соседний снаряд порвал совсем ещё зелёный коврик травы шагах в ста…
Боевой расчёт, пополненный неоперившимися новобранцами, тотчас попа-дал и принял лягушиные позы. По их спинам, будто коза проскакала, уронив невзначай на свеженькие штаны и бушлаты комочки отработанного дерьма и грязной щебёнки. Над боевой позицией повисла тенётником пороховая гарь,  просеянная лучами солнца.
Шагах в десяти вырос сапожный голос молодого офицера. Он позвал на по-мощь Пресвятую богородицу, чью-то мать и, расцарапав до крови землю,  стих.
Ваську, будто с нечеловеческой силой заехали в нос. И он, потеряв дыхание, слетел вверх тормашкой в отхожую яму. Его нос, как ангелочек-спаситель, прикрыл от вонючего отхода орудийный лист исчислителя огня. Пред глазами проплыл родной образ Нинка. Он с силой открыл глаза – и ведение пропало. Пока Васёк чухался, снимал с себя непереносимую для нежного носа одежду, сливал отстои жизни из болотных сапог, вставшую тишину сопровождал тонкий мышиный пересвист. Ему подвывал из ствола ветер соседнего орудия.
- Кто это ушлый такой нашёлся: на экскурсию в дерьмо отправил да ещё листочком прикрыл, чтоб не проговорился?
Поодаль срослись с землёй тела знакомых товарищей, любителей по съём-кам. Васёк расчищал от мусора оставшуюся бумажку со знакомыми и малопо-нятными теперь артиллерийскими знаками. Вот уж поистине - туалетный водя-ной подарил: мол, пользуйся, хороший человек, пока я добрый.
Глаза бывшего артиллериста запаса пролетели обгаженные строчки с бал-листическими поправками на стрельбу почему-то с закрытой позиции.
Васёк съёжился. Ему показалось, будто святые кличут:
- У тебя в руках служба контроля… Гражданин Чемоданч..! Вы держите книгу жалоб и завещаний.. Счастливый билет – дельта суммарная равна плюс четыреста шестнадцать... Желаем удачи! В случае неудачи, на том свете сви-димся!       
Он оглядел округу тяжёлым взглядом старика, будто
- Первый, я – Заря. Вы уже пьёте? Как поняли?
- Заря, я – первый. Понял. Без фляжки – неподручно выдержавшего осаду старухи после неудачного поиска бражки. За пушкой разглядел заряжающего Гришку. Тот стоял на подплывших ногах и, как кот, порожнился возле колеса орудия.
Шагах в трехстах с потугой смеха нырнул в вонючую жижу, задыхаясь, не-разорвавшийся снаряд. Потянуло неприятельским душком. К ногам одного из расчёта «пластунов» прибило кусок фанеры. В траншее взмолилась и заорала, тронутая взрывом, радиостанция..
- Тогда прости, дружок, трезвыми не увидимся.
- А ты трезвый на связь и не выходишь.
- Только потому, что без надобности вызываешь.
На случай, чтобы после боя сыскать следы так неожиданно сгинувшего бое-вого расчёта, Васёк на прибившейся к ноге фанерке боевого сотоварища мелком подписал: «Акционерное общество закрытого типа рядом возлежащих» Он собрал размётанные взрывом и уцелевшие дощечки от порожнего ящика для снарядов. Связал шнурком от валявшегося ботинка две дощечки крестом и вы-вел: «Не трогай! Убью!» И воткнул рядом с упавшим соседом.
Радиостанция вновь напомнила о себе. Васёк устремил мысль к небу.
- Приложить ухо к громкоговорящему наушнику или подождать, святые за-ступники?
Послышалась вводная: «Повторяю, в направлении высоты - 2700 движется крытая машина... Дальность – 7000. Уничтожить!»
Расчёты исчислителя огня, доставшиеся Ваську, словно по завещанию, за-ставили его немного погадать, как цыганке, прежде, чем пришёл к какому-то выводу. Он вспомнил тут же подполковника с военной кафедры, который всу-чил ему наряд за неумелую запись баллистических данных по отклонениям ус-ловий стрельбы. Васёк тогда даже по времени не уложился при их расшифров-ке. Он вспомнил это мгновение: «А вы - олух, товарищ курсант, вы не со мной состязаетесь, а со временем»,- сказал преподаватель и включил секундомер.
- Да,-  будто выйдя из спячки, вспомнил Васёк, - срочные данные не только на войне нужны, но и в хозяйствах. И какие бы заоблачные высоты могли поко-риться, будь это так на каждом месте работника… Любую звездную даль оси-лит. Не в ней ли гигантская сила человека?!
Вот погодите… встанет такой человечище и восстановит такой полнокров-ный документ, что люди сами потянутся к высотам передовых идей править небольшими хозяйствами. Скрепит своим сверхмощным кулачищем их выму-ченные в болях мысли, чтобы народ вздохнул крепко от бед и неудач, а потом с песней, с задорцем – а ну, ему помогать!..
Будь то в стране, городе, невесть каких городках, а может, и за океаном, возьмет так и все несуразное, мешающее благу людей, и разом ликвидирует. И более строгий ход укажет «что да как делать…». Мысль зажглась в самый, ка-залось, неподходящий момент: надо во что бы то ни стало бороться за жизнь. Но мысль зажглась с такой силой, как вновь обожгла душу, и он снова предста-вил совсем рядом бывшего учителя по военному искусству.
На следующее занятие полковник Совгир, с украинским акцентом, за не-грамотное прочтение бокового состояния ветра или его «продольной величины» заставил Васька драить банником ствол стомиллиметровой пушки.
Но сейчас из всей теории по совладанию огнём старший урядник так ничего и не вспомнил. Он пробовал высовывать язык, выделывать перед собой паль-цами, как экстрасенс, но память так и не шла на компромисс с его обезьяньими ужимками.
Васёк однако знал, что существуют в этой по-отцовски строгой науке и дру-гие понятия, которые по происшествии лет даже под ремнём родителя, вспом-нить невозможно. А к ним относились, например: отклонение температуры воздуха, заряда; отклонение давления, начальной скорости полёта снаряда и другие.
Заряжающий ефрейтор Григорий Котов - сапоги с отворотом, козырь фу-ражки набок, - справив потребности первой необходимости для организма, не-ожиданно для Васька произвёл выстрел. Старший урядник с кипящим котелком своих мыслей бросился к наушникам узнать о поражении цели. В них что-то провизжали и отослали… через грубое ругательство. «Единой руки нет. Вот и терпим неудачи. И в хозяйстве  эдак же…», - согласился сам с собой Васек.
В двухстах шагах от орудия чужой снаряд, отстонав, разрыл воронку вели-чиной с небольшой погреб. Ваську перехватило дыхание. Он, как побеждённый в драке петух, задрав ноги, плюхнулся наземь. Ему показалось, что снова, как в детстве, играет в войну.
И какой-то непременно верзила, из старших, из-под ног у него выдернул материн полушалок, украденный с печки, на случай холода. Мол, нюхай, не-мочь, кокаин, пока воевать не научишься. Ваську стало досадно, он чуть было не заплакал и вскочил на ноги. Котов отряхивался возле орудия.
- Ты чего не делом занимаешься? Шары в карманах катаешь. В бильярд, что ли, играешь?
- Да нет. Песню под барабанные палочки разучиваю. «Поющие сердца» на-зывается. Часто у нас боевые дела лежат в куче с бытовыми потребностями? - канавки кожи у переносицы путались с волосами распетушившегося чуба.
- Ослеп, Гринька, что ли – по нам лупят, а он песни орёт. Скажи лучше, что нам делать?
- Запеть «Матушку-репку». Она хоть и не артиллерийская установка, а душу успокоит.
По лицу Васька слетела улыбка. «Конечно, программ по развитию хозяйств путевых не хватает в низах, да и в верхах. Да и данные на своих местах рас-шифровываем, как коты, неумеючи…» - мысль мелькнула, а на место пришла другая:
- Ты, наверное, должен кукарекать в военных записях. Мне представился давеча счастливый билет на тот свет. Там было сказано в последнем слове – «плюс четыреста шестнадцать».
- С вашими паутинами формул только на погребице крыс ловить, если само-го не загрызут. Не мешайте работать!
Васёк совсем загрустил.
- Боже, не отстреляться - самого хлопнут как муху. Стрелять куда попало, всего два снаряда осталось. Вместе с пушкой смажут. Моя сердечная… тогда на пасхальной могилке про себя скажет: «одним анчихристом меньше стало». Или как-то по-другому…
В крайности украдкой слезку уронит. Много ли покойничку-то для памятки и надо? Только по улице могут раскуролесить какую небылицу… осудить без-ответного… Мол, хорош был орёл, да только – за чашкой щей. На всю Иванов-скую ославят. Скажут - предатель, как про первого президента Союза. - И тут старшего урядника неожиданно осенило:
- Гришка, Котов, чёртов озямок, не молчи! Высота огневой и цели у тя… плюс четыреста шестнадцать - это же суммарная поправка. Осколочно-фугасным заря-жай!
- Без тебя давно готово, - правит козырек назад.
- По машине, с упреждением на скорость движения…
- Чего нервничаете, товарищ депутат? Она, передали, и так на месте стоит.
- Тогда без упреждения… дальность – 7000, дальше 416, два снаряда бег-лым…
Гришка держит в голове и свои расчёты; он крутит механизм наводки, за-жимает ухо, разевает с варежку рот. - Готово!
Старший урядник, собравшись в комок:
- Орудие, огонь!
В направлении стрельбы треснул снаряд, опережая грохот выстрела. Гауби-ца, как мешком напуганная лошадь, вздрогнула, подсев на задки лафета, подня-ла над собой лёгкую пыль и чадящий густой дым казённика, задрав левую ногу станины.
Васёк только успел приметить, как дрогнули опалённые зноем ветки ракит-ного куста, возле которого хоронилось орудие, и расслышать почти животное подвывание заряжающего. Васька до хруста в спине переломило пополам и оп-рокинуло на четвереньки.
Можно было подумать, будто поодаль лежащий расчет потребовал срочно показать передний мостик от депутата государственной важности. И он выкатил на Григория кошачьи глаза. В это время орудие разрешилось громовым раскатом. Ему с облаков ответили степи.
В это время голова Васька, будто раздвоилась от неожиданности, он отчет-ливо услышал куски речи, как по радио, которому приглушили рот и которого здесь просто и быть не могло. Но голос настойчиво повторял, призывал… У Васька в эту страшную минуту просто не хватало дыхания, чтобы ему ответить. Он, казалось, окруженный врагом, лишенный подмоги, истекающий духом, де-лал все, чтобы выжить и вернуться к хозяйству. Он пошел на голос.
До полной темноты в глазах, выдергивая у земли затекшие бетонные ноги, он шел, пока они, ноги, не вросли в землю. Он слышал этот голос. И он чувст-вовал, как в артериях дрожит кровь, и он почувствовал великую сопричаст-ность, нужность Родине и целому миру.
- А разве не так? – вмешивался ломанный голос неба, - разве не ты заявил государыне о создании представительств на всех уровнях власти по небольшим хозяйствам? Разве не на их помощь ты надеялся, чтобы хозяйства получили займы под выгодные ставки и условия, чтобы эти представительства консуль-тировали людей по вопросам коммерции? Так вот… не выживешь - и все погу-бишь…
- Ну…
- А теперь дрожишь, трясешься, как жидкая метелка на ветру, о хозяйстве своем не думаешь…
- Со службой контроля за думскими творцами у нас хромает, это правда… Юридически неграмотные мы нонче и на местах. Зато адресность наладили: куда, кому пойти и что делать - все темы узких мест заново перебрали… Оста-лось только юридическими правами все закрепить. Обязательно и с этим спра-вимся…
Из-за горки в вихре вальса навстречу неслась пыль с высоченную домину. Голову не удержать, неслась, сломя ногу. Вот она налетела, закружилась, завер-телась над головой, подвывая… «Кажись, мысли помочь собирать в нарядном подоле подрулила», - усмехнулся Васек и начал приходить в себя.
 Когда Гришка на корточках метнулся от пушки, лоб его уже обнимала алая полоска крови. Это всё, что мог разглядеть в мгновенье Васёк, оставила на прощанье орудийная панорама. А в направлении цели заметили, как красиво поднимался из-за горизонта, будто из печной трубы, кудревато-смолёный ды-мок. И всё успокоилось.
С наблюдательного пункта подскочил короткозадый уазик, прозванный в народе Бобиком. Тотчас с женской сигаретой в зубах на огневой позиции в зло-бе расцвёл полковник. А вслед за ним, будто оправившись от спячки, подраги-вая от страха блаженными глазками, вытянулся в струнку целёхонький боевой расчёт и офицер сопровождения Запивайло.
Из кабины вихрем вырвался на коротких ножках полковник Половинкин с черной бабьей косынкой на шее и наскочил на офицерика через прищурены век одними глазами:
- Какого лешего? кто разрешил стрельбу? там же наша погоня.
- Так, по рации сказали…
- Картёжные недоделки… После команды… прошло сли-ишком много вре-мени. Ослы вислозадые! Такую важную птицу из-за вас упустил! Нет, вы у меня ещё не так запляшете. Немедленно в машину! А это что за тыловая крыса пасётся здесь? – покосился на Васька.
- Здравия желаем... я – Васёк Чемоданчик. Депутат Госдумы с проверкой. Может, слыхали: на скачках недавно наши кубок мэра взяли? Так вот…
Половинкин, развязывая надоевший бабий мутойзок, осадил пыл.
-  Простите великодушно. А не слыхали, почём?
Не успели в район ведения огня проехать и нескольких минут, как Васёк за-просился по-тяжёлому. Полковник выкатил глаза.
- Ничего страшного…  Здесь каждый кустик свой. Когда-то в этих местах собирала  грибы золовка моего соседа через дом.
На развилке дорог Бобик притормозил пылищей. Из машины, как мешок, выкатился Васёк и сиганул под куст, на ходу простая штаны.
Неожиданно из-под куста, зажав нос, бросился наутёк в сторону развилки легкораненый боевик. Здоровой рукой он придерживал перепачканную в крови непослушную планшетку. Васёк, подпрыгнув от неожиданности, - за ним, при-крывая срамоту.
- Сто-ой!
Боевик полосонул ближней развилиной, бросив автомат.
- Дорогой, по этой дороге нельзя – федералы…- заорал Васёк.
Боевик метнулся без оглядки к другой развилине. Старший урядник – за ним.
- Стой, тебе говорят! И туда нельзя. Там тоже отнимут…
Боевик по фамилии Аскир в полусапожках остановился и обернулся. Лицо и суставы тонкие. Руки в толстых прожилинах налились силой:
- Э-э, л-ла… куда же бежат, друк-к?
Васёк машет рукой.
-  Поди ко мне. Я сам возьму…
Васька встретил край страха и радости на устах. В эту минуту он был на во-лосок от гибели и славы. И второй раз, за вымученное в боли недоразумений время, пустил слезу. Совсем не похожую на ту, что в детстве под вожжами от-ца. 
Через несколько часов в штабе артиллерийского подразделения разобрались с произошедшим случаем. Подбитая техника оказалась машиной боевиков, ко-торая переправляла сведения военного характера. Боевик, пойманный голыми руками Васька, оказался как раз с неё.
После доклада в столицу, жену Васька поощрили поздравительным пись-мом. В Госдуму же отправили благодарственную. Полковник Половинкин лич-но довёл приказ командования до Васька и поздравил с наградой. Васек был несколько удивлён и, несомненно, рад.
- Ну и слава Богу, что обошлось! А то я чуть в штаны не сходил. А меня, признаться, из столицы прислали узнать: как вы тут... не хвораете ли?
Половинкин зевнул, и с его лица слетела улыбка.
-  Озямок, он и в армии озямок.
- Я так думал… ну, и слава Богу! Как говорил  боец Бородавкин: «Служим Родине, учимся в бою, а сердцем в раю!»
 Кто-то из солдат пустил смешинку… Половинкин повертел укороченной шеей, хотел сделать замечание за неверный доклад Васька после его представ-ления к награде, но только махнул рукой. Григорий Котов, которому объявили отпуск, как бы исправляя неприглядное положение боевого товарища, взял под козырёк и отрапортовал молодцевато:
- Служим Родине!
Прошли сутки. Спикер Госдумы зачитал перед депутатами поздравительную коллеге.
«Во время командировки в район боевых действий Юго-Лапласской груп-пировки федеральных сил в Земле Ении депутат Василий Чемоданчик в крити-ческий для подразделения момент как офицер запаса принял командование боевым расчётом на себя, уничтожив техническое средство передвижения про-тивника, пленил боевика.
За проявленную отвагу и выполнение гражданского долга перед Родиной старший урядник депутат Госдумы Чемоданчик Василий… представлен  к «Ордену Мужества 3-й степени».
Командование выражает глубокую признательность Госдуме за поддержание высокого воинского духа в своих рядах».
Нинка высокая телеграмма с «фронта» застала на печке. Её вручил под рас-писку сельский почтальон. Сказала, что письмо особое - с Земли Ении. Пишется только в исключительных случаях…
Нинок, как необъезженная егоза, спрыгнула с приступка и распечатала тря-сучими пальцами, будто протрусила семя на ветру, конверт. «Уважаемая Нина Ивановна, командование… сообщает о награждении вашего мужа…»,  - читала она, всё ещё не веря своим глазам, прислонила письмо к сердцу и кончиком платка протёрла ссохшийся рот. Она уголком глаза насколько можно охватила строчки, чем-то напомнившие известного газетного автора и подумала: «Даже на письма тёплых слов не хватает, пишут казёнными. Стало быть, точно воен-ные шлют». Покрутила конверт. «И штемпель непривычный». Только теперь окунулась в писанное. «Чествуя героев, отдавая дань памяти их неуёмному му-жеству…». Она опустилась на лавку, которую ещё мастерил Васёк, и взглянула под образки в переднем углу.
- Прохиндеюшка ты мой, ведь всю душеньку у меня повытряс… как я не-счастно рада, что дождалась великого слова от государыни нашей, спаси тия и сохрани Господь! – вне себя молвила она.
- Храни Христос… живой. А я-то уж подумала…
Она смахивает кулаком, застрявшую в ресницах слезинку. Пробует улы-баться, не получается… теперь слёзы радости душат её горло, не давая дочитать письмо. Она цедит сквозь дрожащие зубы. Мокнет спина. И ей не терпится побыстрее испить правду до конца.
«Желаем вам и вашей семье крепкого здоровья и долгих лет супружеской жизни…». Глаза её цветут, сердечко прыгает. Ужасно хочется выплакаться и с кем-нибудь выговориться, чтобы душа, которую скрутила боль, совсем отошла. Она долго не отпускала почтальона, потчевала его рюмкой. Ей так хотелось от него ободряющих и живых слов, которые бы проливали на мужа чуточку боль-ше света, чем казённые слова из письма. Будто принесший его один знал боль-шую правду. Почтариха, поздравляя Нинка, только разводила руками.
В этот же день Нинок с письмом в руках бегала на другой конец порядка, порадовать близких. Чаепитие враждующих родственников сблизило их на це-лые четыре дня. Разговоры не обошлись, конечно,  без сплетен. Отец Васька рассказывал, что ещё утром соседка передавала, будто Васёк один на танке принял неравный бой с превосходящими силами противника. Защитил от раз-грома штаб дивизии и спас знамя полка. Нинок, хихикая, мучилась в догадках о достоверности соседской молвы. А мать Васька поправляла:
- Ладно те, никто ничего не знает. Так было бы, гяроя дали, уж никак не меньше. – Правильный нос, ровный голос и высокий лоб напоминали в ней уравновешенную женщину, которой в эту минуту, казалось, можно было дове-рять.
Сколько ни приучала себя Нинок к сложившимся условиям и тяготам жизни, выходило только курам на смех. Работа не слушалась когда-то её ловких и быстрых рук. Томно и скучно становилось на душе без неугомонного муженька. Уж и сама не рада была, что так нетактично тогда обошлась с ним. Но время шло, и коротать горе только за образком она не привыкла. Всё дожидалась поздними вечерами знакомого шумка во дворе.
Прошуршит ветер проводами о карниз или вишенник по наличнику, а ей думается: Васёк руками шарит защёлку на калитке, чтобы отпереть. И во всю прыть мчится встречать, но никто не приходит, кроме кота, сенцами. Надует губу и сядет на лавку исподлобья окошко сторожить. Под  утро, ещё не рассве-ло, услыхала, будто калитка громыхнула. «Он», - мелькнуло в глазах.
Выбежала аж через двор босиком, а там – за палисадник, на дорогу. Пошла навстречу. Нет никого. Малость погодя, обернулась, из-за угла улицы вывер-нулся могучий и горячий голос её отца с банкой молока. Неудобно казать свои чувства отцу-то стало. Пятнами стыда принарядилось давно изученное лицо дочери.
- Думала – Васянька. Да на чём же ему теперь приехать-то? Поезд в обед бывает на станции. А солнце ещё не взошло.
- Я подумала… дай думаю, встречу тя… Вот и выскочила.
- Так в моём бы направлении и шла, раз так, а то – в противоположном. Больно уж сохнешь ты по яму. Хорошая, видать, жана. А только родителей по-читай почаще. Ишь, лицом-то как разгасилась. Разуешься и носишься, как мо-лодая. Ещё захвораешь. Раз награждён, то спору нет, возвернётся - твой бесша-башный. А я индоль, признаться, немножко загордился зятьком.
Давеча и почтариха мне о нём все уши прожужжала. Мол, расскажи да рас-скажи, как он там, на войне-то храбрость проявляет. Не чужой чать. С одной деревни. Я ей и так, и эдак: придёт, милушки, и сам расскажет. Как это можно живому-то кости перемывать? Дождаться сперьва надо. Так что спору нет, воз-вернётся, сатанюга такая!
Сказала бы она родному отцу и всем зубоскалам заодно, что мужик-то ей лучший из лучших достался. Правда только никому не нужна нынче стала, вот и хранит под сердцем все узелки мыслей. Случись какой делёж, на молодой ве-черинке теперь, как прежде, никому бы его не уступила. Даже на минуточку от юбки  не отпустила б.
Привязала бы вот так к подолу, как передник, и вместе бы ходили, ходили… Жальче порезанного пальца бывает его. И пересуды одолели, душу до капелеч-ки осушили. Хватило бы воли. А коли хватит, то с государыней и хозяйства возьмутся в одни руки, и управятся дело, и с мужьями уладится.
Неделю спустя, после долгих допросов пленного, всех огорошила неожи-данная новость. Она с быстротой ястреба покинула толстые стены военных и пробилась на улицу. Комиссия генерального штаба буквально содрогнулась, когда прослушала запись пойманного старшим урядником боевика:
- Я уже сказал, что мои признания теперь не имеют никакого смысла. Разы-гравшаяся трагедия с подбитой машиной, а также с разными сведениями о пе-редвижении наших повстанческих отрядов, которые у меня отобрали в план-шетке, являлись на самом деле уткой, ловушкой для ваших подразделений.
Во-первых, первая машина с интересующими вас сведениями ушла раньше по другой дороге, в обход. Вторая машина, на которую вы устроили красивую охоту, подорвали мы сами. Потому что устали дожидаться, пока вы раскачае-тесь и наконец изъявите желание уничтожить эту мишень.
Ваши артиллеристы, конечно, попали в неё, когда мы её уже подожгли. В этом, я считаю, большая ошибка наших повстанцев: не любят долго ждать… Нервы... Думаю, вашим котятам не с нами воевать, а лучше переваренным го-рохом перед своими молодушками на печке постреливать.
Во-вторых, уничтожив свою машину со смертниками, - земля им пухом! – наши легко поранили мне руку для убедительности, заставили пролезть под го-рящей машиной, чтобы немного обгореть. После приказали появиться где-нибудь на пути следования ваших, чтоб вы меня быстрее обнаружили вместе с планшеткой и ложными сведениями. Для убедительности я имитировал от ва-ших побег.
Иначе сведениям планшетки было сложнее поверить. Но сперва я должен был обстрелять любую следовавшую в район боевых действий технику, но прихватило живот. Пришлось эвакуироваться срочно под куст… Война – всем плохо. Мы не хотим войны, но и терпеть унижения не намерены. У нас говорят: если сдаваться, то надо красиво!
Ему кто-то из присутствующих при записи даже подал руку.
- На самом деле наши повстанцы подобной операцией провели отвлекающий маневр… обеспечили связь с главными силами, провели разведку боем ваших позиций. Все надо делать своевременно. А то, слыхал, тужитесь создать устройство по развитию хозяйств, а контроль за творцами законов пустили на самотек. Известия на местах пытаетесь к праву привязать, а кишка тонка. И по-тому тонка, что палку не за тот конец держите: ни воевать, ни догляд вести за жизнью, не отдыхать не умеете. Так что – отличный получился матч! Вы зря его не видели…
                XX
Васёк после поездки в Земли Ении, поправлял нервишки в спортивно-парашютном лагере Подмахновья, округ Глафиры Кузьминичны. Ветерок плу-тал в его чуть подросших волосах. Награду, которую вручили Ваську, при-шлось вертать через военкомат. Совесть заела. А буквально следом ураган прошёл вдоль сельских домов.
В Соплёвке на этот счёт тут же прошли между бабами и мужиками важные пересуды. Одни говорили, что Васёк - герой. Другие клялись, что он мошенник из мошенников, каких не видел ещё белый свет. Ладно, он у Нинка в ногах ва-лялся, а то бы ему хана, на войну бы взаправду забрали.
- Это надо – такое отчубучить, по деревне про награду придумать да ешё та-кую утку запустить через письмо и самыю почтариху. Всю деревню наслушил. Духу нет, как человек может распуститься без совета со стариками. «Вот вам и вся правда: трепло он – нашенский Васёк. В глаза ему скажу при встрече. А то как же!» Третьи доказывали, что никакой он не «махинатур».
«Просто надо было такую процадуру провертеть в целях госбезопасности. И Васёк – никакой не герой и не махнатор, а просто честно выполняющий свой долг перед Родиной разведчик. Уж поверьте мне старому. Нюх у меня ого-го какой на эти штункенции!» Нинку и сродникам, козырем ходившим по улице, теперь стыдно было показаться на людях.
Дома сидели по углам. За работой, как бывало раньше, не препирались. Смотрели больше не в глаза людям, а под ноги. В подвигах Васька в разговорах сомневались, расспросов избегали, а в душе почему-то ему верили до конца. Такова уж природа человека: одному жить да совершать, а другому – душу из-ливать.
Настоящая правда живёт где-то между сердцем и умом.
Но, что бы там ни было, конечно, сомнительные похождения человека и де-путата не делали ему высокой чести. Просто каждый по-своему понимал цен-ности. И каждый в них ошибался в одиночку. И Васёк Чемоданчик, пожалуй, здесь не был каким-то исключением. Он теперь выполнял взятые на себя обяза-тельства по договору или больше мстил Глафире за её неосторожно брошенную признательность по поводу подрезания земли у соседей… трудно сказать.
Над головой стояло высокое солнце, а Васёк вновь предался ребячьим заба-вам. Видимо, творческая жилка так шибко блукать его заставляла. Чирикала в пике пролетающая райская птичка. Потом её сменили воробьи. К этому времени он освоил основные операции по теории парашюта. Если где-то Васёк был как герой, то здесь, как неумеха и непревзойдённый растяпа.
Вот он примеряет на себя парашют кверху ногами. Потом застёгивает напе-рекосяк основные крепления. Снова снимает. Пытается сначала застегнуть кре-пёжные ремни, затем натянуть парашют на себя. В конце концов, пробует влезть головой в парашютный мешок. Но раздосадованному Ваську не удаётся быстро овладеть парашютом на практике. Он начинает его пинать, топтать и  плеваться.
- Нет, ты не парашют, ты просто собачья подстилка. Тряпка навозная! При-чём, с бабьей исподницы… Вот ты кто! 
Глафира Кузьминична, заливаясь румяном, лежит неподалёку за дорожным телевизором. Краем глаза наблюдает сквозь смешки тренировку своего подо-печного.
По телевизору сообщают, будто эксперты установили, что на 31 августа на каждый миллион бездомных собак приходится целая армия чиновников. Они размножаются делением народной собственности в свою пользу и доказывают миру поразительную способность к выживанию.
- В столице государственных и муниципальных лимузинов стало больше, чем детских колясок. В органах власти и местном самоуправлении их стада значительно пополнились. Для поддержания роста лёгкой промышленности резко увеличен выпуск галстуков.
Пока занятые высокой должностью люди решают, что делать с великим мозговым беспределом, у нас ежеминутно совершается  около шести талантли-во организованных преступлений. Каждый третий житель морочит мозги сосе-ду, а любой чиновник – народу, потом друг дружке.
Через некоторое время Глафире всё порядком надоело, и она с удовольстви-ем с Васьком забралась в салон самолёта. От приподнятого духа скрадывались легкие чертинки под глазами. У Васька то и дело парашютная сумка за что-то цеплялась. То – за поручни трапа, то застревала в двери самолёта. Поэтому он забирался последним. Она улыбалась.
- Ну, чего там?
- Уже лезу…
- Васёк Чемоданчик! - человек разумный, принадлежащий к царству живот-ных, типу хордовых и классу млекопитающих, подклассу плацентарных, из от-ряда приматов и семейства гоминид – скоро наш пассаж. Прошу приготовиться к прыжку!
Васёк заглядывает в иллюминатор. Ему делается немного не по себе. Он на-чинает канючить, пока совсем не превращается в милейшее детское существо, едва оторвавшееся от груди матери.
Глафира тешит его сначала детской соской, которую он тут же опротесто-вывает, потом разрешает пососать через пипетку из бутылочки парного молоч-ка. Но Васькова мордочка явно просила титьки.
- Но ты же не маленький, д…рачок?!
И сказочный рай от этого кажется уже по-домашнему тёплым и ласковым. Только теперь Васёк начинает догадываться, что он, униженный и оскорблён-ный, будто  всем человечеством, уже возвращается в реальное чувство жесто-кой несправедливости.
- До нонешнего момента думал, что заглавное в человеке – преодолеть страх, совладать со стрессом, елкин его за ногу… думали, что все переменимся вместе с новым режимом, и расцветут наши небольшие хозяйства неистово и свежо.
 И мы вместе с ними задышим, как отменные рыбаки своего счастья, где-нибудь в тенистой глубинке, под тенистой ивкой. И голос великой судьбы по-кличет вечерком на самородишный чай. А, хвать-похвать, не тут-то было. Не видать нам уж займов с кричащими услугами и прочим, пока не выберем куда и как вовремя сбыть добро, что напроизвели в хозяйствах.
- Сам должен сперва научиться ближним мечтам да ветеркам служить, а уж потом гнуть свою ветвь на деревце жизни.
 «Глафирью эту я должен по-хорошему наказать, а получается благоденст-вую. Втяпался в антихристово ложе и договор нарушить нельзя, как бы бучу какую не подняли партийцы. Сам едва на ногах стою, еще палок в колеса на-втыкают. Да и потом: не так уж полно она мне насолила, чтоб ее глушить на месте».
- Зло держать – человеком не быть! – будто ответило небо.
 «Может, образумится, на работы пойдет, голубочка. Из дому тоже упорола, как и я. Но у меня совсем другая канителья… Ноне самые моменты соспели от-лаживать займы да кредиты удобные с банками через государыню. Какой, дей-мон, страх… Не он глава ноне в жизни хозяев».
Ваську показалось, что еще немного и он во всем признается Глафире и вы-скажется как на духу, его точила совестная жилка:
- Вы знаете: это преступление… и я его сейчас должен совершить… должен вас заверить, что вполне сознательно иду на это. Это не я. Жизнь заставляет!
Ваську становится дурно. Он закатывает глаза, запрокидывает неестествен-ным образом голову, неожиданно смотрит поверх глаз Глафиры, скрючив ноги.
Она продолжает привычную процедуру отпаивания, как дитя, молоком. Ей это приятно. Скорее в ней заговорило материнство. Поэтому была настолько самолюбива, что никак не могла представить себя в образе человека, не тре-павшего людям нервы. В крайнем случае, ей так показалось, когда стали жить вместе с новым мужем.
Всё было с ним официально, даже брак, но в то же время как-то неестест-венно. Ей, например, очень не нравилось, когда муж садился с голой задницей на диван и с собачкой разговаривал о её будущих детках. Глафира Кузьминична была в эту минуту где-то далеко и не придавала словам Васька ни малейшего значения. Наверное, это было уже не по инструкторской части.
- Хорошо, хорошо…- проронила она на его признание, - только не сразу… совершайте через пару минут… Побудем молча, волос зачесав, безмолвие рож-дает чудеса…
Глафира вдруг спохватилась, что не успела себя привязать к парашюту партнёра. Это не по инструкции. И принялась настойчиво устранять техниче-скую неисправность. На случай, чтоб за бортом не убёг. Поэтому она готовит его самым тщательным образом к спаренному прыжку. Проверяет надёжность креплений, вспоминает, имитируя последовательность движений при подходе к люку. И самое важное – процесс отталкивания от борта, действия в свободном полёте и момент приземления.
- О, боже, Глафира, как тяжело воевать за душу человека! Я имею в виду в планетарном масштабе… И перестаньте меня поить, пожалуйста, как маленько-го козлёночка, молочком! Меня, - он хныкнул, - может, в этот тонко-исторический момент своим присутствием почтила муза! Потом руками шуми-те… прямо перед моськой вычувеливаете бог знает что… Вы же сами говорили, что вредное воздействие шумов по конвенции прав человека недопустимо для организма.
- Вот, мерзавец! Да будет тебе известно, что поведение человека – это вели-кое достояние… Не будешь слушаться?
- Хуже будет? А-та-та сделаете?
- Одного пущу…
- Нет, что вы, с ума сошли? Я ещё не готов…
Пытается спрятаться за носовым платком.
«Накаркала, нацепила сама себе на шею эту игру и сама себе не рада. Впе-реди круть, сзади муж с деньгами. Вдруг веточка золотая порвется и – в про-пасть… Золото есть да там, на дне, хозяйке может уже не достаться, - мелькну-ла мысль у Глафиры и тотчас окрепла и стала оживать. – Вот-вот государыня поддержит большой закон о займах хозяйствами. Банки станут оказывать шире услуги, оплачивать, к примеру, за оборудование частникам, помогая его выку-пить, а до того момента вести его обслуживание. И так все дела до возвращения долга банку. Может, в такое время и надо было начинать игру. На всю Иванов-скую бы прославилась…
На местах люди живут, почитай, на одних запасах. Высиживают старые дрожжи в надежде когда-нибудь продать долго растущий товар. Этот канал продвижения товара остался, почитай, самым главным в хозяйствах. Спроса нет, материала на производство нет и денег - ничего нет. А мы тут поигрываем. Так от безделицы рабочие руки служить перестанут хозявам… От разложения их надо сберечь».
Она медленно, как сквозь цедильник, отпускала слова. Кажись, здоровые клубни сил в особый отсек отбирала, чтобы, выждав весеннее время, их послать на межу…
Пилот, выглянув из кабины, улыбнулся и включил радио-тётю:
- В нынешнем году зарегистрировано около трёх миллионов преступлений. Это гораздо больше, чем за прошлый год. Всё говорит о том, что депутаты в большинстве случаев представляют не интересы жителей, а виртуальных граж-дан или так называемый электорат. Иначе откуда такая пропасть нечтущих за-кон?!
Теперь - о птичках. В деревне хозяева боятся выпускать гусят ко двору. Нет, безработица им пока что не грозит. Просто без телохранителей – опасно. По-этому наблюдается повальный рост частных охранных предприятий.
А теперь, лихая публика, - как вам нравится выступление поп-звезды, гене-рала милиции Шуллеркова?
Он, как первый заместитель начальника главного управления по борьбе с преступлениями, сообщил президенту высокую новость. Спешу, говорит, до-ложить, уважаемый товарищ Кузьмич, что только каждое десятое криминаль-ное деяние относится к хозяйственной сфере.
Поп-звезда от органов… напомнил, что трудящиеся взяли на себя обяза-тельства по сбережению продовольствия, выполняя преступные работы нато-щак. Потому что на больничной койке и в тюрьме пища сама найдёт своего по-жирателя.
Прошло несколько минут, а Васёк, словно забыв о существовании инструк-тора, глядел на Глафиру как на мать, по-детски добродушными и наивными глазками. Поскольку стал ещё больше понимать, что от его неустанной подго-товки к полёту в околоземной прострации зависит, может быть, не только здо-ровье Вселенной, но и дружеское расположение коллег. Однако также понимал, что отказаться полностью от задуманного тоже никак нельзя. С одной стороны, - повязан договором местного значения; с другой - безнаказанность, совершён-ную в лице Глафиры Кузьминичны в отношении его лично и соседей, оставлять крайне непредусмотрительно. Тем более, наказы избирателей просто обязывали. Оступись, мол, но помоги.               
***
Недовольный положением дел в армии, на флоте и гражданке, Иван Кузьмич разбивал свинцовыми крюками пальцев густо свалявшуюся шевелюру и удил из окна кремлёвского кабинета чиновников, приглашая их сесть за круглый стол. Видимо, в дискуссиях видел средство по улучшению выдачи выгодных займов. Однако поймать каждого на крючок не всегда удавалось. Мимо его окон старались проскользнуть незамеченными.
«…9-го сентября страну затрясло от взрывов. На этот раз  беда пришла с улицы Бурьянова. Подорваны более двадцати человек вместе с домом, свыше ста пятидесяти ранены». Если дело так пойдёт и дальше, пишут газеты, то джентльмен Иван рискует проиграть выборы приемника на государственный престол.
А нелепые отписки чиновников вряд ли спасут положение страны, даже к Рождеству Христову. Поэтому, со страшным скрипом усадив своих неслухов за скандальный стол переговоров, президент Кузьмич с аккуратностью прощупы-вал пульс каждого пойманного чиновника.
- Скажите, юниоры, когда не нас, а мы уничтожать будем? Где мне взять та-кой порядок, чтобы у каждого на мягком месте мозоли повыросли, чтобы вы, как косули, не порхали от меня, понимаешь, под окнами? Хозяйством пора за-няться… Народ на развитие вон опять деньжат доньжит, а банки к этому пово-роту дел не готовы.
С ответом тянули… Только к 6-му ноября генерал армии Сергей Тестомесов на военном языке ответил один из первых.
«Огнём артиллерии и ударами авиации нанесено поражение скоплению боевиков, их базам и складам в районах населённых пунктов – Полкан-Шалаш, Халерик, Начвой-Мартын, Давальское, Жатой, Шерстяной и Отдай».
В этот же день директор акционерного общества закрытого типа с нежно-полевым названием «Ромашка» связался с ним по проводу.
- Скажите, генераль, правда, что госзаказ на военное обмундирование упа-дёт?
- Кто вам сказал?
- А кому её носить, армию сокращают, боевиков вот-вот уничтожат?
Ему не ответили.
А к утру уже шло освобождение города Троцкого. По слухам, военная опе-рация затянулась потому, что боевики в этот раз дольше обычного промоли-лись, а федералы с недосыпа долго досылали патрон в патронник.               
***
  В салоне самолёта пропищал сигнал к прыжку.
- Спрыгнуть не получится, Глафир, - выдавил кое-как остатнюю силу Васёк.
- Что за новость?
- Мне показалось, когда укладывали парашют, в нём дырка была.
- А почему не сказали?
- Кто же знал, что пилот с полведра… так быстро отоспится.
Тренировку пришлось отложить, и самолёт вернулся на базу.
К обеду, вся на нервах, Глафира Кузьминична получила телеграмму до вос-требования от бывшего мужа: «Срочно вылетай… После похорон дедушки ос-лушался наш сынок. Раздувалов».
Конечно, этот стратегически важный момент не мог упустить руководитель команды товарищ Хреносский. На лице весна, а под сердцем надежда собирали в комок его рассыпанные чувства. Сотворённая им арифметика была донельзя проста – внедриться через сводную сестру Глафиры Кузьминичны, Валентину, в расположение преследуемого объекта, каковым являлась Глафира.
Подождать, пока объявится у нее Глафира. Затем её задержать до прихода остальных сил команды, а после захватить. Именно так жестко надо браться за продажных людей, кто не хочет лучших деньков для народа. А если кадр наде-жен, то провести его перевербовку в свою команду или выгодно загнать в ее же лужу…
Небольшая душевная атака, и Глафирья, эта зверовка, в кармане… Товарищ Хреносский не любил долго ждать, и потому способом достижения цели стал ориентир на три слагаемых успеха – характер, каналы продвижения товара и деньги.
По его мнению, в  этом деле нужно быть выдержанным, проявить максимум мужества и стойкости. Необходимо получить из первых рук самые надёжные и достоверные сведения, на скорую руку их обработать, обеспечить дальнейший ход операции рублём, принять соответствующее решение и с наименьшими по-терями выполнить порученную министром работу.
А такое дело требовало тщательной проработки. Малейший сбой – и затея проиграна. Между тем, мечты товарища Хреносского, по-видимому, не спешили сбываться.
К вечеру следующего дня казачий полковник товарищ Хреносский тасовался в гостях у Валентины в чулане. Она с пухловатым лицом, черными большими лазами пропадала в какой-то сумятице. Когда её ресницы начинали обраба-тывать кого-то из присутствующих, трудно было понять: то ли она тихонько плачется вам в жилетку, то ли вот-вот укусит…
На ней ловко сидело платье с глубокими вырезами спереди и сзади и давало ее телу полную свободу движения. Короткий рукав от волнительного движения забрался на плечо, и она заперла его там скрытой молнией. Она долго искала куда бы присесть, пока на остановилась на шерсти, привязанной крученой нит-кой к дощечке. Валентина присела в передней избе за пряслом. Разговаривали на отвлеченные темы: о литературе, политике, начальстве. Разговор пока не клеился.
Валентина настороженно воспринимала нового знакомого. Для неё важно было понять человека, просмотреть по пунктикам. Поэтому если быть точным, этой бабьей тонкости недоставало товарищу Хреносскому. Так постепенно ве-ликая ошибка в овладении ситуацией - давай-давай - потихоньку делала и без того сложное дело не всегда в его пользу. Он немного нервничал и долго не мог выбрать удобное положение ног под столом. Валентина заскучала.
- Не знаю, Валюшка, - с некоторой напористостью и гордынкой начал вить разговор Хреносский. - Заметили ль вы, что через сопоставление времени, как на ладони, просматривается сегодняшняя действительность. Особенно заметно на фоне прошлого положение людей, вещей.
Прошлое рассказывает нам о разгуле чинуш, силе народа, а нынешняя жизнь показывает, что многое зависит от грамотного начальника… Теперь не мускулатура - двигатель истории, а мозги. Отношения между людьми я рас-сматриваю тоже как процесс творчества. В этом и кроется любой выигрыш дела.
Вот вы, например, знаете, что мы сегодня строим? Не знаете, а строите… А я знаю: мы строим хорошую жизнь. Особенно для творцов. Это будет передовое общество взамен старому… Для этого труд каждого должен стать смыслом жизни, изюминкой, стало быть. При той власти нам не хватило денег на всё про всё.
Теперь, думаю, хватит. И наши недра нас в этом поддержат. Денежки при банках надо нам всем хорошенько осваивать и выгодно отрабатывать.
Власть ныне давит на человека, как и прежде во всём… Власть, как вам ска-зать, она даже в поступках ощущается, мыслях, жестах... Такое впечатление, будто все движения, ситуации заранее рассчитаны начальством и влияют на ус-пех дел. Начальников только полно развелось. Начальник в себе, начальник со стороны, а работник один. Словом по уши пока вязнем в грязи, но выживаем.
- Бедному человеку и скрыться некуда, - перевела дух Валентина, уставив глаза в донце прясла.
-Зачем скрываться? Надо этому противостоять, если оно направлено против вас в корыстных целях. Однако для этого надо глубоко знать личные возмож-ности других… Достижение успеха сегодня стало более изощрённым занятием. У прошлого поколения такое не наблюдалось. Очевидно, виной тому дедовская сноровка, допотопная подготовка места работ, инструмента…
Чтобы понять современного человека, надо отделить в нём начальника, яв-ное от прикрытого. Передовой человек всегда распознаётся по золоторукости, по прыти, если хотите.
Но, моя дорогая, в этом непременно замешаны политика и как всегда – женщина…
- Как вы ладно говорите. Я вообще люблю складные истории. А вам самим-то хватает новых правил в жизни?
- Думаю, недостатки есть, но мы над ними работаем. Ну, полноте, оставим эту скучную тему… Вы, наверное, любите красивых мужчин и потому готовы  слушать их сколько угодно?
- Как вы сразу догадались?! Люблю, потому что они могут красиво плести забавные небылицы. Ты увлекаешься и забываешь о том, как они старательно начинают ездить по ушам…
- И только в исключительно тренировочных целях. Чтобы милым кокеткам потом жилось припеваючи.
 Пользуясь моментом, я, пожалуй, расскажу одну историю. Она для меня чем-то напоминает борьбу за передовой опыт. Важно сориентировать человека в этом направлении, чтоб не столь убого развивался, как мы с вами, например. Ну, слушайте…
Так за непривычными для Валентины разговорами скружилась ночь, а под-мога товарищу Хреносскому по захвату объекта всё не шла. От этого ему всё труднее и труднее удавалось держать ситуацию под контролем.
Сначала беседа носила непринуждённый характер, затем сугубо деловой и, наконец. интимно-завораживающий. Речь Хреносского сменилась на масляно-припудренную. Он заговорил об их с Валентиной будущей жизни, о том време-ни, когда они останутся вдвоём и заживут крепко, душа в душу. Ведь не просто же так он подошел к ней знакомиться? Что это непременно любовь его сманула на такой скоропостижный и ангельский поступок.
И что теперь он и жизни не представляет без Валентины. Без ее обворожи-тельно мягких и сладострастных, как малиновое варенье, губ… Другой бы не потерялся и непременно уложил бы их в кровать, окажись в такой интимной ситуации. Но он, как человек высокострастный и верный, такого не сделает ни-когда, даже… если она сама его об этом попросит…
Она сначала пряла, затем слушала, потом облокотилась на плечо рассказчи-ка. Потом и вовсе стала искаться коготками отточенных и крашеных вишней ногтей в его волосах, когда он, разморившись от разговоров, преклонил голову на сложенные, как за партой, ладошки. Глядела ему в самую макушку, размыш-ляя: «А почему у него две вершунки, а не одна, как обычно бывает? Счастли-вый, видать!»
В глазах её говорили беспокойство и некая зависть, будто у хворой соба-чонки, подолгу засматривающейся людям в глаза. Из-под мышек полыхнуло дезодорантом с ядковато-тонким душком бабьего пота.
Он, покручивая головой, почёсывал о тыльную сторону ладони запёкшиеся губы. Сквозь юморок, нехотя, продолжал беседу, карауля ухом буквально каж-дое слово. Однако ни Глафира, ни его помощники - ловчие так и не объявились до сих пор.
 В этот неподходящий холодок сомнения как раз и встрял его телефон. Лицо полковника ожило, как в майское утро. Однако он вскоре понял сквозь прося-щий пощады голосок, что с его командой случилась холера. И даже что справки от врачей уже на руках.
Хреносский поводил хмурыми веками и как-то пропал лицом. Его жгла го-речь обид. Зря выкинул деньги на эту операцию, как коту под хвост. И пожалел, что перед поездкой о здоровье членов его команды как-то не подумал. Хотя с новыми кредитами будет наверняка проще пережить горе, но, вероятно, это случится нескоро.
Наконец, встал, ругнулся аккуратно и почти незаметно, вроде между про-чим, попросил у Господа прощения и засобирался уходить. Игра, она даже с любимым человеком не всегда к хорошему приводит. А тут - велика, невелика ценность, а выполнять договор с министром уж изволь. По-видимому, пришла пора подыскать более надежный и деликатный способ поимки и доставки Гла-фиры.               
XXI
Возле недостроя городских домов, разбитых дорог ещё не стёрлись следы крупной техники – машин, экскаваторов… На заброшенных посёлочных усадь-бах гуляли в трубах переменчивые ветры, накликая грозу. Полями, подоброс-шими черствой колючкой, кружил голову редкому прохожему трава бурьян пе-рекати-поле. На стенах перед магазинами и почтой размытые дождями, пожел-тевшие объявления. Ни собачьего лая, ни молодых, ни пожилых у завалинок. Жизнь будто вымирала одночасьем.
Кризис кружил над каждым домом, над каждой семьёй…
Пополудни второго дня свежей недели представился застолетний мельник Раздувалов. Именье ещё до смерти было отведено Глафире. Однако после жиз-ни покойного, как это часто водится, размеренную жизнь в доме стали посещать вполне ожидаемые чудеса. И родня, и соседи спешили погреть руки возле давно просившегося в ворота горя.
 О высоких чувствах на этот счёт тогда никто не думал. Не откладывая дел в долгий ящик, после поминок бывший зять Раздуваловых начал исподволь пере-краивать мельницу жизни на свой манер. В своё время он взошёл к Глафире в зятья, и с тех пор носил известную в округе родовую фамилию. Глафира же по-сле повторного брака стала писаться Кудревайкина.
Министерская фамилия ее как-то больше грела. Прошлый муж Глафиры до-водился старшим братом отцу Васька Чемоданчика, которому тот на несчаст-ный случай хотел отписать свою половину, но неожиданно передумал.
Дом в Соплёвке, где жил Раздувалов и куда должна прибыть Глафира, был из зажиточных. До глубокой старости простояли его стены на старинном комле с просмоленным дубком, обёрнутым в заграничную целлофановую основу, и с петухом на коньке. Раз на дню за его крепким углом обязательно кто-нибудь да опорожнялся. Но брёвна не прели. И подветренная стена избы оставалась здо-ровёхонькой.
Как по наговору, облюбовала приусадебное место домашняя птица. Рядом - болотце с белой, как перо паутинкой проплывающего неба, а в нём утки и гуси скрадывали хозяйский день. Местным курортным бережком проминают кости куры, свиньи и, привязанные к кольям, потягиваются бычки-малолетки. Иногда их стадный характер берет верх, они выходят из повиновения и выдергивают колья. Но хозяева крепко не серчают. Наступят сумерки, и бычки гуськом по-тянутся во двор.
Светает. Отец с сыном Герой сидят у окна за столом и завтракают. Отец в хромачах-узконосках на точеном каблучке и с небольшими ботфортами. Рубаха свежая, с вышивкой на рукаве. На груди фото лугов с полями, тенистой речкой, ветлой и березкой. На спине выдержка из науки: «Труд сделал человека челове-ком». Отец держит варежкой рот - так, что, пройдя мимо,  обязательно огля-нешься.
За спиной ломают время старые ходики: «тик-так… так-так…». В шаг им из рукомойника поспевает вода: «кап-кап…». «Чик-брик… бам-бом… бам…», - балуется заеденным куском Гера, разъезжая по столу, как на машинке. Он в се-ром длиннополом пиджачке с разрезом почти до талии, будто сам закройщик так тонко подшутил над его фигуркой.
 Раздувалов глотает масляный кусок картофелины.
- Волосы уже мохнатые… В армию скоро, а у него всё детство в заднем месте играет.
За окном постучали по наличнику веранды. Отец бежит узнать… Возвраща-ется с запиской, едва перебирая языком.
- Говорил этой маленькой фурье, чтоб колотушку навешивала после завтра-ка. Норовит к тебе пораньше. Кусок индоле проглотить не даст. Оборву все нитки с гайками у окна, на веранде, и ликвидирую игрушку, раз вести себя не умеет. Зря ей только это устройство отдал. Захочу и записки её к моему сыну поднимать перестану. Давно бы так и сделал, да ситуации подходящей как-то не состроилось.
 О, Боже верный! Сиводни в 10… а где..? – наверное, около правления. Там, около школьного садика, обычно все околачиваются, - Раздувалов даже пере-менился лицом вместе с мыслью… «А что если сказать, что бумажку из прав-ления принесла почтариха? Стану громко рассуждать об этом. Может, тогда и сам поймет без объяснений что к чему… припугну этого заразу маленько, а то живет сие на уме, а о людях родных не думает…».
- Все сроки истекли. Угу… как же… Держи карман шире – нашли валенка! Сроки мне ещё устанавливать будут. Им хоть всю скотину сгони со двора и дом растащи. А самим – побирайся потом. Ага, щас, нашли полуглупка! Главное стучат-то – зачемсвет. А вышел, и нет никого. Бывшая жена такую глупость выкинуть не могла.
- Теперь либо к обеду, либо к вечеру надо её ждать, - ответило, казалось, с нёбушка.
 «Обещалась ещё вечор приехать, а что-то задерживается… - возвращается коридором в сад, - проверю: закрыл ли почтовый ящик»…- заглядывает в поч-товый ящик, роняет записку и возвращается к сыну.
- Кто это мог быть, папаньк? Вечно не поговорит с человеком, а норовит его одёрнуть. Не посоветуется. Ходит потом, руками машет. Так можно таких дров наломать… Кто вот стучал? Уж не хитрите вы, папаньк? – он улыбнулся так, что показалась заячья губа. Смазливое лицо дрогнуло мелкой дрожью.
- Чё тут хитрить. Хорошо, догадался в почтовый ящик заглянуть. А там - за-писка… Где она? – шарит по карманам, – видно выронил. – Побежал к почто-вому ящику, затем вернулся. – Выронил, видать, давечи, не найду… ну, и жид с ней. Окромя кредиторов, и стучать-то некому. Угу… Главное, зачем свет… Та-кую ситуацию надо ловить и обязательно использовать. Лучшая вряд ли под-вернётся.
Государыня хочет решить вопрос доходности хозяйств через кадры. А кад-ры не желают к знаниям тянутся, не хотят стать высокознающими. Нонешние-то знания слишком общи. Ага… Высот конкретики нет под каждое хозяйство. Она у кажнего своя.
 Организации, которые воруют, только деньгами сорят, на блудовок  в кази-но проматывают… а улучшаться знаниями не хотят. А бывало все по-иному. Мысль цвела, производство ширилось. Неплохо бы из каких олухов суперкадры наготовить, и ходи потом, посвистывай. А я думаю, что высокого человека из себя должен кажный спроектировать сам. По своей смекалке и выгоде. А что делать, ежели государыня с добротным обучением не управляется?
- А ты, папаньк, шибче ори, а то соседям не слыхать. Слушишь народ толь-ко.
- Главное, в глаза не говорят… Догадайся, мол, сам с трёх раз… За скотину, чать, рассчитаться напоминают?!
- Чать, не у них молодняк скупал по дешёвке. Чего разоряются-то?
- Твоя жена брала, а не подумала, чем расплачиваться-то будет. Живёте в одном месте, ворованную скотину содоржите на моём дворе.
- А чего задарма не взять? Нынче все воруют. В совхозе ни одного такого не знаю, чтоб не вороватого.
- Знамо, что прут, но не с куриными же мозгами к делу подходят? Хорошие люди как делают: скотину вырастят на дормовых хлебах, потом мясишком, жи-вым товаром или деньгами расплатятся с должниками. И самим приплод и дру-гим добро. А вы с женой круглый год ко мне хмыжжите, а толку никакого. По-росят, бычков в долг берёте? Берёте!
 Комбикорм, сено по ночам с фермы тащите? Тащите! А расплачивайся в случае чего – я. Это как? Я понимаю: личные деньги с этого имел бы, плохо ли? А то – фичок… френ вас обманешь… Вы теперь отрезанные, считай, ломти. Поэтому сами – с усами. А я тут с какого боку? Пропадаю из-за вас в этой дыре. Из-за таких, как вы, социалки для работников не растут на производствах, высшие кадры перевелись, осталась одна некандиция…
Свинарки с телятницами и так за полцены уступают новорожденных… По-том спишут, как сдохших. Это же разоренье. Но с себя-то они убытки всегда спишут, а с вас? Вот то-то и оно.
- Скажем, которых поросят брали, те сдохли. Этих на базаре купили.  А с другой стороны, какая на мне-то вина? Всё по бухгалтерии выписывали. Если они воруют, то это их дело.
- На одной связке болтаетесь. В глаза не скажешь: не брал. Докажут. И есть кому. Те же соседи. Того и гляди съедят… Такой факт хочешь скрыть, куриная голова, «на базаре…». А подать, скажут, на опознанье трупы… Тогда как? Со двора во двор, друг по дружке знают – у кого и сколько живности развелось, сколько подохло и где захоронена.
Товар вырастили, денежки по курортам профукали, а расплачиваться со свинарями и скотниками – шиш. Все как люди живут. Работают, как правитель-ство, по двойной бухгалтерии, даже свинари и скотницы. Одних вас по ветру носит.
Долг ведь не крадежом, а платежом славен. Враги вы получаетесь госуда-рыневой воли со своими архаровцами. А она ить вас терпеть долго не будет. Фиттуле… - и только видел, – вот как поступит с вами, бестолошными.
- Не такой уж и долг большой. Три года всего не платили. Вам хорошо го-ворить.
- Хорошо, да не больно гоже. Кругом одни сумления имею. Хотя они вы-званы не моей личной практикой, а вашей. Как вам башки ещё не сломили, удивляюсь?  Из коллективного хозяйства у них, видите ль, живность сдохла, а рыночная, вопреки ней, здравствует. И так, главное, который год. А на какие такие денежки вы на базаре скупите, раз живёте почти на отцовский счёт?
А зажиточными себя считаете. В жись не поверят, что я с кем-то поделюсь. Потому что у самого под хвостом голо. А если не голо, то для ся наживал. А посему скажут: ваше гнилое дельце, как ни крути, выгодным оборотцем дел попахивает. Меня ещё повяжут через вас.
Почему-то в деревне никто не потчуется базаром, а к коллективу сельскому жмутся?! Оно, милка моя, какое ни есть, а все хозяйство, организация. Мало у кого мрут, а у вас всегда дохнут. Коли так случается, на мертвый трупик живого меняют. Кого, главное, хочешь надуть? Мужика, тетеревиная головушка?
Простой народ, его, тятенька ты мой, на кочерге не объедешь. Он ведь раз-ные дорожки мозгами ещё на ослике проехал. В семнадцатом году на солдат-ских мерах вожжался, после девяностых с преступниками слюбашился. Так что в одиночку соловьиными баснями народ не одолеть.
Поступки-то, главное творческие. Ими власть можно перевернуть, а передо-вого так и не достигнешь. Как не скажет брательничек мой - Васёк Чемоданчик: тройкой гнедых должно ноне обзавестись кажнее рабочее место – благой но-винкой, живинкой да интересцем с калёным словцом. Вот те силы, которые де-лают героем сегодняшнего человека. А тут какой, к нечистому духу, интерес для тех, кто вам задарма поросят поставляет?..
Стук по наличнику. Раздувалов заходил по избе. Уголки губ зашатались.
- Он опять к нам просятся… Нет, больше не пойду. Давеча, пока шел дво-ром отпирать, соседкин кот дорогу перебёг. Выдь сам.
Гера уходит и возвращается с пустыми руками. Подмокший косопяток ва-ленка следит пол.
- Опять никого нет. Это, может, ко мне приходили?
- Не я же пойду? Вы набедокурили, вам и ответ иметь. В десять в правление велели явиться. - Ищет присланную записку. – Бумажку где-то посеял? Чёрт с этой бумажкой-то! На грех только наводит. Говорил тебе: разведись со свинар-киной дочкой. Она ещё не тому тебя научит. Ты нос, бывало, скорчишь: «Она классная!» Классная да вислоухая, как дворняжка. Себя только слышит.
- Мне было тогда пятнадцать, когда съехались.
- Теперь вот цацкайся с её долгами. Что теперь буде-ет? Надо всех разом околпачить. Придут, а скотинки нету. Рай, в лес её тихонько угнать? Гони в лес, а я вместо тебя схожу в правление. Оставим всё открыто. В тюрьму, что ли, са-диться?! Главное, дешевле обойдётся. Дом подпалить, а потом быстренько за-тушить. Сказать: скотинка-то, которая убегла, которая погорела, сердешная. Пожар был. Про пожар все подтвердят в случае чего.
- Лучше для надёжности совсем спалить да страховку потолще сдуть и в го-род усвистать. Сколько дворов по такой тропке уехало – Гронсковы, Грибочки-ны, Чацсковы… - Я так советую. Не для того большие страховки платил, чтобы ими умно не воспользоваться.
- Важно к делу приступить немедля. А там процесс план покажет. Свожжу-емся. Главное - всё чтоб по-умному было… как у людей.
Расходятся. Раздувалов отошёл домов на пять, оглянулся.
Идёт по проезжей части и сам с собой разговаривает. Время от времени оборачивается на свой дом.
- Вон кто-то под окнами опять прошёл. В палисадник заглянул… Най, чья с подогом семенит через дорогу? хозяина нога – с порога, чужая – за порог. Нет, не надо так быстро меня грабить. Поимейте же совесть, нахалы, прямо на глазах хозяина… Сдохнуть можно от отчаяния. Не один год всё-таки наживал добро.
В раскрытую настежь калитку входит Нагишка, который занялся частным пчеловодством. За ним - рой пчёл. Сам в голичках, с завернутыми по самые щиколотки голенищами. Он поднял соплю брюк и отцепил ущербный репей. Из сапога показался цветной детский носок. На самом рубаха с жабо на пуговицах-обманках. Она обхватила тело так, что сквозь нее проглянулся двенадцатый номер, прорисованный на футболке. Он аккуратно перешагнул подворотнюю дощечку, треснувшую от морозов и ударил пальцем по носу, чтобы выбить его за пяткой калитки. Курица с гоготом покинула насиженное место.
- А-у-у! Хозя-вы! Вы дома-а? - прислушивается. - Ну, видно, куда черти утащили, что ли? Какие у брательничка бревнища на конюшне?! У меня в избе на ладонь потоньше будут… Одному бы ему жить со своим сыном, длиннохво-стым стропилом. До сродников и дел нет.
Открывает сарай. Достаёт из кармана записную книжку. Нюхает в колодах помол.
- Комбикорма – то до самых краёв. И помол ничего. С моими записями схо-дится. Не упасть бы. Так рылом тюхнешься, и врачихи не найдут. Ба! Крысы водятся. С кошку величиной пробежала. Полконюшни до самого потолка кар-тошкой забито. Столько запасов, а он крыс кормит. Нет бы догадаться: с бра-тельником поделиться… А в погребе шо? - светит лучинкой. - И тут картошка, моркошка, капустка… - целый вагон всего.
Спускается в погреб.
 - Погреб на семь перегородок. Здоровенный. Не как у людей.  Часть - ско-тине, часть - молодым… Чего их тут привадил? Братьёв и за родню, видно, не почитает. А эту часть сам спорет. И пузо не лопнет! Яблочки в баночках мочё-ные. Нет бы крестницу угостить когда… Фиг там. - Тычет железным прутом днище погреба. Обнаруживает флягу и кадушку.
 - Ну, тут без книжки понять можно – мёд. В бочке, стало быть, грибы. - Достаёт, бросает кошке. Та начинает глотать. - Недавнего засола. Кошка ест, значит, хорошие… Сколько гостинцев! Дух захватывает! Сколько добра, про-пасть может. И не догадается на базар отвезти. Надо ему помочь…
Переваливается из-за калитки Шкуриха, родная сестра Глафиры Кузьми-ничны. В сером платье с привязанными к рукавам перчатками. Её до сего мо-мента вообще мало что интересовало, кроме сбора цветного металла. Содержит двух работников. Так говорят о ней по улице. Лицом круглая и мало запоми-нающаяся. Губами крутит на людях так, что интерес лишний раз с ней погово-рить как-то отпадает сам собой.
- Хозявы-ы? И творила на погреб растворены. Гер, ты, что ли, там?
Нагишка вздрогнул и вытер рукавом нос:
- Не-ет. Это брательник. Хозявы, видно, по делу умчались. Время уже мно-го, а их всё нет. Так шо и базар прозевать можно. Поторапливаться надо.
- Какой ещё брательник? Сказывайте! А то закричу. Хозяев нет, а свои по-греба в это время охаживают.
- Это самое… Ну, брат, его младший с Ваносской улицы. У этой, у церквы живу.
- Так бы и сказали, что поджигателев сын.
- Будете обзываться, поцапаемся. Просто велел ещё при встрече дождаться, а я уж устал больно всё добро караулить.
- Чего своим-то цапаться? Не конкуренты же. А сами-то где?
- Чать, в магазин упороли за вином.
- В магазин? А что же дорогой мне не попались? Я сама оттуда только что иду.
- Прямо-то не говорят, куда именно пошли. Думаю, по долгам рассчиты-ваться подались. Только по деревне и слыхать об них.
- Теперь не раньше послеобедья припрутся. В правлении вечно то одного, то другого не дождёшься.
Нагишка вылез из погреба и вынес за собой спуганную летучую мышь из-под навеса крыши. На ходу, от калитки бросил:
- Да-да. Слово за слово… покуда накалякаются.  Тут как ни крути, а магази-на им не миновать. К вечеру приплетутся. Пришёл – тут всё расперто…
Шкуриха подняла ухо и отмахивается:
- Как нарочно, пчёл припёр. Обожду немножко. Поговорить насчёт шитья пришла. Идите, я покараулю…
Проходит в сени. Останавливается возле старинных швейных машин «Зин-гер». О! Ещё целы. Обещали одну отдать, дочка на швею учится, а сами всё тя-нут резину. Вечно у них времени на меня нет. Разве её допру? Ходовая часть только и нужна. В ней – вся ценность, платинум.
Роется в инструментах. Ломиком выворачивает головную часть машинки и прячет в конопляный мешок. Сама с собой разговаривает тихонько: «За дверь пока, что ли, спрятать? А то троюродный брат вон Глафиры Кузьминичны, Ми-нёк, с огородов прётся. Прямо сюда. Не один, с двоюродной сестрой Геры – Гнуськой, что ли? Куда слинять бы? да уж поздно. С машинкой всё равно не успею. Завфермой работает, а по огородам родни шастает. Гнуська валяльное хозяйство содержит, а всё туда же… по чужим грядкам».
Минёк восхищается:
- Ну и усадьба… Сколько ни зайду, всё удивляюсь. Малины, небось, вёдер по семь собирают. В июле тут, наверное, объеденье. Вот бы наведаться ночью! Луку полно. Три грядки. Две - морковные, две – укропу, четыре – капусты. Смородины тебе, хочешь – чёрной, хочешь - красной вдоль плетня - в три ряда. Крыжовник… помадоры, клубничка и тридцать пять соток усадника. Вышел за огород – тащи, не хочу – совхозное поле свеклы. Настоящий рай для скотинки.
Медку что-то захотелось. Вот этось тесть предлагал, как – то неудобно бы-ло. Пойду в погреб спрыгну, Гнусь. – Лупоглазый, рукава закатаны под самые мышки, щеки торчат из-за спины. Зависть одна только задавит от такого встре-тившегося в жизни спокойствия.
- Ладно, ладно, - заторопилась Гнуся. - И задняя калитка что-то открыта. И погреб раскрыт. Ты только недолго там. И сени расперты.
- Чать, загуляли. Отец, говорят, в сторону магазина с утра унёсся.
- Может, ветром раскрыло, - несется закрывать. Туфли на сдвоенных каб-лучках мешают бежать, а платье с пояском-портупеей, позвякивает нацеплен-ными на него причиндалами.
- Ба-а! Я, видать, не первый тут… Фляга из песка выдернута. Помню, мы её с Геркиным отцом вкапывали по уши. И места тут нет, куда всё ставить. Другое дело, у нас дома. В крайнем случае, для мёда местечко всегда найдётся. Про-сился тогда к нам в погреб, я поскряжничал, не пустил. Так уж и быть, пусть пользуется. Для фляжки с медком место найдётся.
Гнуся выходит посмотреть палисадник. Здесь прошло её детство. Муж про-должает возиться на погребе. Она присаживается на чурбак возле завалинки. Родные фруктовые места ей кружат голову. 
Во двор через заднюю калитку заходит Анюта Карпева, соседка по порядку. На старости лет занимается перепродажей овощей скупщикам. Шкуриха выхо-дит на крыльцо с распухшим глазом. В чёрной юбке, поверх - домашний сара-фан с накладными карманами в два ряда. Сморщенные чулки на ногах съехали наполовину в глубокие калоши. Сама крупная, высокая, с громовым голосом. Столкнешься случайно с такой в темном переулке, тотчас содрогнешься.
- Здорово бывали, пропащая!
Шкуриха кивает головой, сбиваясь с ноги от непривычного тембра.
 - Здорово, Анютк! Как только хозяев нет, все недуром прут в гости.
- Проведать забежала – не знай, топили нонче хозявы баню, не знай – нет? Если не топили, то котёл из бани надо бы забрать. Вётлу на мою сторону усад-ника посадил, говорит, для тени. Картошку, мол, копаешь – от солнца не скрыться. Зато у меня её меньше родиться стало в тени-то. С прошлой зимы ещё в баню приглашал попариться, котёл сулился старый отдать в счёт погашения убытков. Не в подпол упала сама-то? вся бровь заплыла.
- Да чего уж теперь: тащите, что плохо лежит. Пчела это меня укусила. Хо-зявы растормошили улья с утра и быстрее в магазин, вина напороться.
- Чтой-то? «тащите…». Я, чай, по спросу беру. Давеча хозяин мелкой кар-тошки наваливал. Зашла, а его нет.
- А что за сорта?
-Та, что поспелее, – мичуринские сорта. Та, что красная, крупная и продол-говатая – мордовской породы. Красная больно разварчатая. В охотку гожа. Мордосска, когда гости придут.
- Сосед хороший. Всё подкармливает вас.
- За людьми надо глаз да глаз. Подкармливает… на словах разве только. А кто терпеть такое из соседей будет... На зады в уборную страшно выйти стало. Пчёл с три беса развёл. Как ни как – двадцать ульев. А налогов – то за них от меду не платит. Вот и угощать должен, чтоб свидетели молчали. А то сегодня угостит, а завтра – посмотрит. Так что, за такими людьми – глаз да глаз.
Минёк выпучил глаза, по погребице катит флягу:
- Сухота-то какая! Вот здесь пока оставлю, на погребце. Перелить бы куда… сразу флягу не унесёшь. Только бы не заявились раньше... Вот – сухота. И в чём весь мёд перечагрить, ума не приложу…
Шкуриха прислушивается, скособочив по-воробьиному голову:
- Вы разве котёл упрёте одна? В нем – целые центнеры… - Вроде, кто разго-варивает?
 Анюта Карпева насторожилась:
-  Не переживайте за меня! в войну не такое приходилось чагрить.
- Картошки много. Всем хватит. Ступай, Анютк, за ведром. Я пригляжу тут.
- Чать, и сама в силах приглядеть-то. Ворочаться - дороги не будет. Неужто у них какой завалящей посудины не найдётся под картошку? Чать, не обеднеют? Также потеряют… - ищет. - Проще будет всем распределиться, рассредото-читься – кому что надо – тебе котёл, кому комбикорма, кому ещё что-то… Я в стороне тоже не останусь. Насколько силов хватит, пособлю, как смогу. Котёл пока погодит. Когда расставимся, кто и куда - всем понятно будет, для чего мы тут.
- Нонче, Анютк, говорят – пособи себе сам. На кой мне твой котёл? С дерь-мом не расстанешься. Именье вон, как льдинка, тает. Швейной машинке и той хрип свернули. Придётся к знакомой в ремонт на станцию отвезти.
Минёк весь в пылище, немного не в себе выходит из погребицы. Кивает в знак приветствия:
- Как здорово, что все собрались мы долго жить. И каждый за свою долю теперь аккуратно хлопочет. То нет никого, хоть волком вой, то содом набежал. Перебожились все. Если мы, как говорится, друг дружке не поможем, госуда-рыне начихать с Татарской горы на нас. Сухота берёт, когда в деле никакой слаженности. Люди в беду попали, а мы и помочь эффективно не хотим. Это все, говорят, из-за недостатка высоких и благородных кадров в хозяйствах, из-за нужды. А её ноне и в организациях-то не больно учитывают, вот что… Кре-диторы заявятся, поглядят - в доме шаром покати. Последние стены разбирать за долги не станут. Вот ты, Шкуриха, – сестра родная бывшей жены Раздувало-ва, Глафиры. Всю жизнь – по полям. А в лёгкую машину, чать, ни разу не при-сели?
- А то… «не присела?»  Сама управлять могу. Важничать начинаете тоже. Не раз в дымину пьяных их с сыном в поле подбирала.
Заходит Пиманов, сосед через дорогу, в опорках из-под голичков и фуражке восьмиклинке. Щеки обожжены пятнами солнцем, как папироской. Поглаживает их, будто Богу клонится.
Шкуриха кинула на дверь глаза.
- Ктой-та?
- Я. Сосед, - здоровается, приподнимая фуражку.
- С огорода, что ли?
- Из дому. А ты чего на стол запёрлась, табуреток на всех не хватило?
- Что-то в спину немножко стрельнуло.
- Оно так. Бывает – мимо детей идёшь, а тебе в это время из резинки – бац в ухо! Спину так и прострелит… Поговаривают, что скотину за долги у Раздува-ловых отымут.
- Прямо не знаем, что и делать. Все по этому вопросу сидим. Уладить хо-чется всё по-доброму, по-тихому.
Пиманов садится ближе к столу на мешок, вытягивает ноги и вскрикивает.
- Что за гири у вас там в мешке? Весь зад разбил.
Шкуриха снимает тяжёлый мешок под стол:
- Это так, просто. Хозяйский должок забрать хочу домой, чтоб кредиторам не достался.
- Навестить по этому поводу зашёл: скотину собираются на мясо продавать или нет? А то я с нонешнего года мясцом немного приторговываю. Частное дельце веду. Чать друг по дружке слыхали.
- А кто их знает? Неплохо было бы по ляжке оттяпать… Жили-то они не сказать, что плохо. И место при доме хорошее. Зажитошно жили. Не пройдёт и дня, пустят кредиторы всё в тартарары. И своим не достанется. А ведь, почитай, все не чужие.
Минёк подходит к Пиманову, бросает руку с пожеланием здоровьица сосе-ду.
- …бывало, как ни поглядишь из окна: бегёшь, сердешная, калошами пыль загребаешь, сына хозяйского на себе волочёшь. Свой-то, бывало, жир не дота-щишь, а тут за чужой отвечай… Не мерин всё-таки! Вон, у них Жигулёнок. Се-ли себе и поезжайте, с Богом. Мы тут и без вас управимся. Слышь, Шкурих?
- Ага! Я знаю, как вы управитесь. Я и подсказать могу, где  что по бабьей части лежит. А то, не договорившись, страхту-барахту, поизворочаете все зам-ки. Потом, куда мне машина? Заявятся ко мне кредиторы, а машина – посреди двора стоит. Вот какое, Миньк, дело.
- Прямо! Пока то да сё - продать сто раз успеешь.
- Что вы такое несёте? Как можно-то без документов, не оформивши.
- Как… как? По частям! Сидите тут телитесь, кредиторы вот-вот нагрянут, поактивнее нада. Творчески к делу подходить. Чтоб всё было, как у людей. Глухо. Захвораешь: сколько забот появится? Вот тогда всё и пригодиться.
Шкуриха крутит головой по всем углам… выгоняет машину из гаража на середину двора. Минёк - за ней с Анютой Карпевой.
- Ну, вы давеча, Шкурих, сказанули: «замки поизворочаете». Можно поду-мать, не ломиком, а ключом гараж открывали! Которые ржавые замки окажутся, неплохо на них и керосинцем плеснуть, чтоб послушнее отпирались. Да, Анютк? - мигает ей глазом.
- Спаси Бог! Вот этак ещё загорится. Вам-то что? А я рядом живу. Перело-вят нас всех и посадят. Если уж отпирать, то надо было аккуратнее ломиком, потихоньку, нас никто не гонит. Тем более своим помогаем.
Минёк покусывает губу.
- Ноне ветер от вашего боку. Так что, не сгорите. А загорится, потушим. Ес-ли Раздувалов сгорит, то и вовсе концы в воду. Страховку – в зубы и – фиттулё в город! Он, может, об этом и сам в такие горькие минуты мечтает.
- На пожар не согласная! Мой дом загорится! Вам-то что? Одно дело чело-веку помочь, взять у него излишки, а тут - своё отдать. Свой дом, через свою же доброту и сжечь. Ни в какую не согласна!
- Вам надо просто зажечь так, чтобы места изъятия товара только выгорели. Чтоб взял – и концы в воду. А то и будешь потом думать: вдруг хозяин объя-вится с обыском. Зажечь сподручней всегда одному, а тушить – всем миром.
- Без хорошей страховки не возьмусь.
- Подумаешь, дом: мыши да крыша, и та рубероидом крыта.
- Тогда возьму в избном сундуке кое-какие бусишки. Как-то бывшая жена, Глафира, в них всё форсила.
- Али женихаться вздумали перед смертью?
- Мой чемодан. Кому хочу, тому и дам!
За громом слов никто ничего не расслышал.
Идут в дом. Анюта Карпева роется в сундуке. Находит увесистую кубышку зелёных стодолларовых банкнот. Запихивает украдкой за пазуху. Выгребает старинные золотые монеты и переправляет туда же.
- Вот бусишки, - вертит перед глазами и смотрит на Минька.
- Постойте, постойте… Случайно, не бриллиантовые? Нет. Эти можешь хоть в могилу тащить.
- А вы за мной не подглядывайте. Я и сама по-первости  от этого дерьма от-казаться хотела. Ну, раз вы так настаиваете, чтобы взяла, ладно, уважу уж. У меня и канистра керосину припасена. Ещё давеча в их бане оставила. Сосед просил. Говорит, чтоб именье вместе с баней и скотиной сгорело.
- А скотина-то в баню, чего, тоже помыться, скажут, приходила? Пожалуй, одной банькой при таком количестве живности не обойдешься. Потом, ни ко-рова, ни бычки в дверь не пролезут. Нашли дураков. Кто бы им поверил, что скот в бане мылся, а после сгорел.  Сморозите такое, аж сердце щемит.
А курей-то, курей не надо? Могу вам подарить, лишь бы сельчанку из нуж-ды глубокой выручить.
Советую - про поросят, бычков, коровку, овечек подумать. Герка, слыхать, их вусейко в сторону леса погнал. Думает, кредиторы там не найдут. Подстра-ховать их надо в этом вопросе… В деревне живут, а свой народ  толком не зна-ют на что он способный...
- Нужды покамест в этом не испытываю. Нищая, что ль? – удаляется.
Минёк, надув щёки, вдогонку кричит.
-  Я за ними золовку свою ещё утрось послал. Как зазевается пастух, велел скот в сторону Безвыходного править. К моим…
Идёт во двор. Достаёт газеты, читает. Выходит Шкуриха.
Минёк держит лицо в газете.
- «Авторник. 17-е августа. Следуя светлым заветам Кремля, в селе Арсан-гельское Сурковского района Альяновской области для поддержания хозяйства на четырёх гектарах пашки прокормили около двухсот коров, не считая полто-раста голов крупнорогатого скота. Остальных съели, поменяли на солярку, мы-ло и другие надобности.
Кроме того, за семь месяцев по-стахановски надоено от каждой коровы по три с лишним сотни килограммов молока. Это очень мало. Зато этими мужест-венными действиями повлияли на ускорение добычи такого полезного иско-паемого, как порошковый заменитель молока. Теперь с ними выгодно работаем под одной маркой, которая называется  «303 коровы».
Эстафету ударного труда приняла Соплёвка».
Шкуриха дёргает бровью, обтирает запаренный кругляшь лица подолом ха-лата.
- Наплевать на них. Своих проблем хватает. Всего не предусмотришь… Ме-ня сумления берут: не староват ли к моему лицу Жигулёнок-то будет, если ре-шусь его на поруки взять? Первую модель, говорят, и с производства давно сняли.
Минёк откладывает газету, идёт осматривать машину.
- Нормальная тачка, - стучит ладошкой по дверце капота. - Кузов ещё дер-жится. Просто хранилась в непроветриваемом помещении. Сам не следил и лю-дей не заставлял. Как же так получается: на пороге - двадцать первый век, вы считаете себя творческой личностью, а как оценщица непривлекательны, к по-чётному труду не приучены. 
Вы - антропологическая запущенность какая-то… Через это из рук всё ва-лится. Если же я и сам, как баран, то хотя бы Васька Чемоданчика со стороны слушаю иногда.
- А на мне вот какое платье!
- Красивое!
- Только кто разглядит-то меня в таком шике, в машине низкого класса? И лица сквозь форточку не видать будет. Хоть моську в губнушке окупни!
- Есть меньше надо, чтоб мордочка как у кошечки-загляделочки стала. Од-нако хозяина выручать всё равно придётся. И задания уже все молча  разобрали. Повадки у народа такие. Знать бы их наперёд, тыщу лет за счёт их прожить можно.
- Хочешь сказать, дарёному коню под хвост не заглядывают?
- Хватит болтать, пора закругляться. Так придираться к достижениям конца двадцатого века… ну, знаете ли?! С ума сойти можно. Хватит выкобениваться.
- Кажется, меня в ней никто не заметит? Больно уж она с лица старовата. И шины какие-то треснутые…
- Кому на вас в деревне глядеть? Одни старики да чувайки. А в район на-едешь, за женщиной любой петушок рад приволокнутся. Вам то машина не модная, то губы за стёклами не видать. Это вы уже задницей вертите. Так и скажите, что в дверь кабины не пролезаешь. Надо же так отожраться!
- Что слова все перевёртываете? Я этого не сказала,- пытается влезть в ка-бину. - Вот же залезла, и дверца не отломилась.
Анюта Карпева недовольно смотрит на землячку:
- А по-моему, в Мерседесе лучше бы смотрелась?
Минёк раздражён. Глаза на лоб вот-вот вылезут:
-  Просто вы, мадам, из нузду дуете… Что вам тут – модный автосалон? Гу-бы корчите только… А то себе заберу и чикаться с вами боле не стану.
- Тогда я воронку для бензозаправки захвачу. Люблю, когда во дворе бен-зинцем воняет! И всё будет по-честному. Потом, я их коллекционирую с детст-ва. Чувство упорядоченности развивает.
Снимает с гвоздя воронку.
- Ну, вот и всё кончено. Да куда же вы, блоха, воронку-то ставите? Под но-ги. Перед зеркальцем закрутите мордой, наступите туфелью и лопнитесь. Спа-сателей тогда вызывай вам.
Во двор через задние ворота с коляской заезжает Нагишка. Молча, ни на ко-го не глядя, складывает помеченный товар на телегу и увозит. Шкуриха, пере-глянувшись с Миньком, который больно переживает за мед, нагружают машину разным барахлом. Затем садится в машину и уезжает.
Появляется с бычком и поросёнком Гера в заношенном полуфраке. Заходит во двор – кругом пораскрыто, поизворочено. Бежит в дом: всё, как в неубран-ной конюшне. Предметы обихода не на своих местах. Вещи – в колья-мялья…
Гости засуетились:
- Ох, батюшки светы!
Гера чуть не плачет: 
- А-а! без ножа зарезали… четыре поросёнка и три бычка отбились… двух коров нигде не видать... А вы что тут собрались? видите: хозяев нет? В доме бардак. Разворовали последние углы. Вот свалю всё на вас! Мы так не планиро-вали! - Ходит, осматривает остатки былой роскоши. - Машинку швейную рас-курочили, Жигуленок уперли, конюшни и погреб весь выпотрошили.
Подъезжает ко двору на коляске Нагишка. Открывает было ворота, замечает поросёнка. Ретируясь, насторожённо прислушивается. Затем, как ни в чём не бывало, заходит в избу.
- Чужих полон дом, - вздыхает Гера.
- Но-о… «чужи-х»… полегче у меня тут распространяйся. А то вот докажу отцу: куда скотинку дел? Продал? Весь в отца пылом... Нас тут свидетелей до-полна, а ты шо – один. Сами калитки настежь пооставили. Тащи, что хошь, а на добрых людей стрелки наводишь. Делов с отцом натворили, а родня расхлёбы-вай с соседями. Так не делают умные люди. Ваши же хоромы сидим сообща ка-раулим, а он те поперёк норовит.
- Накараулили… Только стены от хоромов остались.
- Такмо не обессудь, родимушка. Что довелось спасти, и на том спасибо скажи. Где этот шалберник до сих пор лазает, отец-то твой? Навертели делов! Мы тут вот про меж себя думаем, ты вот чего: развязался бы со свинаркиной дочерью. Она живность брала в сельской, артели пусть сама и отвечает. А то заведёт тебя ещё куда-нибудь. Твоё дело должно быть сторона. Она тебе не па-ра.
- Как же так? Как её отцу в глаза посмотрю после этого?
- Ты не понимаешь: у тебя ещё в носу не кругло. Тут не знаешь, как горе пе-режить, а ему тестя ублажить надо. Сейчас же велю послать за ней, в админист-рацию – на развод и на роспись одновременно. Тебе не зла желаем, хочу ска-зать, а добра. Перед свадьбой ещё говорил тебе – не бери эту шалберницу в жё-ны. Моя дочь поглаже была. Что теперь воду в ступе гонять? Теплота выделит-ся, да и только. Гнуську теперь в жёны бери.
- А смешение крови  - как же? Родня всё-таки.
- Один раз за период рода греха большого не было бы.
- Потом – я люблю жену!
- Экий тушканчик – так и прыгает по мыслям. Угонют вот вас всем семей-ством за Кудыкину гору, будет те любовь, розы и блинчики с гусятинкой… за-будете, как и деревню звали.
- Прямо смешно получается.
- Пока ты телешишься, вам кредиторы бошки поотрывают. Они в одной спайке  с женой-то. Вот и сам хозяин явился…
Под разбитыми кирзачами тяжело вздохнули ступеньки крыльца.
Раздувалов с ноткой иронии прошёлся среди собравшихся под скрип поло-виц и хромачей. Рот зашелся от напуска слов.
- Батюшки, заступница! Разорили! Глаз негде спрятать, всё расхоёрено! На чужих такое и подумать-то страшно.
А про себя таки подумал и легонько произнёс: «Как же так: разорить, разо-рили, а не подожгли? Воры какие-то непрофессиональные попались. Кто же за собой улики сохраняет?! Раззявы! Эдык не сгореть, так прогореть можно. Глав-ное, такой случай представился - захочешь, а возможность не упустишь!»
Нагишка встретил первым раздосадованного хозяина, похлопывая себя по груди и по плечу Раздувалова:
- Здорово, приблудный! И не скажет, што у него горе. Мы как прослыхали, бегом прибегли на выручку. Взяли, так сказать, ваше именье на краул. Битых полдня сидим. И бросить нельзя, и сторожить более, вроде, нечего… Пришли, а тут ветер с дверьми гуляет. Всё нараспашку…
- Видно, на роду такое написано. Сходил по вызову и бестолку. Никто не пришёл на встречу. Думаю: те, кто прислал утрось записку, те и воров снаряди-ли. Видите, все как хорошо получилось – отвлекли внимание, а сами в дом за-брякались. Зато, может, у кредиторов как-то зачтётся моё событие… Хорошо, что вы рядом. А каково одному переживается такое...
- Не пойман – не вор! Может, ты сам пожелал, штоб тебя обокрали? А мо-жет, сам всё припрятал на время: откуда им знать! Поэтому не поверит вам ни-кто. Средь бела дня их обокрали, а воров не видел никто.
- Как это всё припрятал? А баня, а конюшни, сараи, а дом стоит? Что, себе тоже за пазуху положил?
Гера вступается за отца, двойня губ дергается:
- Ну, это уж слишком, - глядит ему в рот.
- Есть реальный выход. Правда, нестандартный…- мнётся Нагишка… - Мы тут потолковываем Герку вашего с этой, лешей, ну, с женой обратно развенчать. Это попутно, так скать… раз Гнуська от него забрюхатела, все равно Герке с Гнуськой по отдельности не жить: ребенок вот-вот появится на свет…
Раздувалов вздыхает, но сдержан:
- Как-то не по-церковному получается. В церкви такого понятия не знают, поэтому развенчать не возьмутся.
- Сельской администрацией обойдёмся. Всё скромно и по закону.
Отец смотрит на сына.
Гера сконфузился.
- Что я могу? Если, конечно, для дела только… ради ребёнка, а так, страхты-барахты…
Из сада, выспавшись всласть, потягиваясь, возвращается двоюродная сестра Геры – Гнуся:
- Вся улица смеяться будет. Чего затеяли… развод.
Раздувалов заговорил вкрадчивым голосом:
- А вам бы всё по сеновалам кувыркаться с Герой. Не натешитесь после его неудачной свадьбы никак.
- А чего им разводиться-то: они и не ругаются, почесть?- зевает Гнуся.
- Вот мошенница. Говорит, они не ругаются. О вас с моим сыном не пойми что по народу говорят, а после этих слухов – «они не ругаются…». Ага…Третёва дни за речкой орали друг на дружку, только лопотот шёл по селу. 
Вот этось, в позапрошлую пятницу, до трёх ночи вы у нас на брёвнах щупа-лись… всё село знает. Опосля этих страшных событиев всех богов перебрали, как ругались Герка с женой. Невестка сама не раз рассказывала, что мужа один раз видела с Юмдовской, потом с Репьёвской подружкой. Да как после этого не ругаться? На чёрт такой муж нужен ей! Поистрепался весь, как пёс безродный.
- Это правда, Гера?
- Я им что, языки-то толом вырву? Если в точности так, как они рассказы-вают, то не припомню - что бы это было… Слышат звон, да не знают, где он.
Раздувалов прощупывает взглядом слабые стороны сына:
- Где тут упомнить: так напоролся, что под себя сходил.
- Я душой и не скрываю – плохо ли кого обгулять, кто поглаже? Да девок других нет. В деревне все друг про дружку всё знают. Так что шансов ноль.
- Чего тебе особо грустить – на комплимент нарываешься? Любая сельчанка с руками оторвёт – только дай… Красивых и в деревне любят. Так ведь, Гнуськ?
- Гера – неплохой на самом деле.
Нагишка подливает масла, чтобы уговоры состоялись побыстрее:
- Соседка у нас двенадцатый раз замуж собралась. Давеча гляжу: один с го-рода на Мерседесе за ней с города прирулил. Разговаривают сё на духовный манер: «данке шён да данке зер… олявью…». Мол, всё гоже, очень хорошо, люблю и точка… Той уж за сорок, а тебе восьмнадцать… Так шо торопись. А то женишки, Гнусь, ноне нарасхват. И норовом он далеко не прохвост. Это его жена сгубила.
- Мать Геры надо дождаться. Приехать обещалась. На сына поглядеть охота взяла.
- Жалко, моя дочка замужем, просватали бы мы за него… Но, как говорится, глаже тебя всё равно не найдёт… А мать не велика барыня. Без неё устряпаем-ся,- глядит в пол Нагишка.
Гера опустил глаза:
-  А можно не разводиться?
- Шо – от титьки не оторвёшься? А ребенок скоро появится, тогда как?
Гнуся ровным голосом пытается поддержать брата:
- А может, его жене более душевного мужа не хочется?
Раздувалов сердито:
- Бабёнка – срам один. Ноги кривые, как задние у нашей бурёнки.
Нагишка подвёртывает полу пиджачка:
- А есть – ноги от ушей, как у моей дочки. Большие, больше моих циферьев на спине. Модельная походка. Идёт, а на бёдрах за неё только складки говорят: тик-так, тик-так, шик-пырь, шик-пырь. Вот как ходит. Самому иногда завидно. И Гнуся такая же будет.
Гера отсаживается немного от Нагишки:
- Ну, это уж вы свистите: деревенская роняет ногу, как моделька?
- А зачем тебе чужая деревенская? Тем более и ногу не так роняет… Тебе городская нужна! Романтичная! Выросла она, скажем, тут, а душой - где-то за Дунайской волной… в городе… Чем тебе Гнуська не пара?
- Гнуся-а? Ну, разве, не насовсем только… - по привычке морщит глаза так, что ощущаешь невольно умиление.
- Ну, вы даёте! Насовсем – не интересно будет. Мы же брат с сестрой.
Раздувалов чешет грудь, раскланивается:
-  Давно бы так. Молодые, садитесь щас же в машину! В администрацию жениться поедем! – Глядит куда-то под сарай. - Момент хороший наклёвывает-ся. Глафира обещала на меня дом перевести, если её родственницу, Гнуську, замуж за кого-нибудь уговорю, а сына к ней в город отправлю. Дом ей всё рав-но не нужен. Страховку за него плачу я. Деньжищ у неё и так полно, без этого дома.
- Жениться… А с законной женой я ещё не разошёлся. Даже не сказал ей об этом. Как без официального развода-то?
Нагишка поправляет соху под сараем, задетую осью коляски, постукивая её голичками:
- Вот сейчас заедем и скажем… Мол, застали вас опять на сеновале… потом ребенок, мол, вот-вот явится… Устоять в этом случае трудно от бракоразводно-го процесса.
Все выходят.
Раздувалов открывает сарай:
- Ах, мне плохо! Машину сжульничали. На развод теперь не на чём подъе-хать.
Нагишка вывозит коляску:
- На ней и отвезём.
- Невеста – и вдруг на коляске… Не поеду на коляске.
- Срамотно как-то и мне как жениху.
- Кредиторы скоро явятся, а вы всё здесь шоркаетесь. Живо в коляску!  Зато поезжание необычно. Сам же хотел жену с романтикой получить!
Раздувалов стелет соломки, чтобы помягче было:
- Мало жениться в такой ситуации. И развода мало будет. Дозебрится след-ствие до махинаций со скотом, всё равно всех посадят. А оттуда не всегда вый-дешь, из тюрьмы-то. Либо сокамерники башку оторвут, либо каратели от госу-дарства. Так что лучше смерть по доброй воле принять, да в местных условиях, чем в поганых.
Потом все тяготы любви должны быть поровну. Иначе нет вам на свадьбу моего благословения. Ради вашей высокой любви друг к дружке, я и так на все глаза пред людьми закрываю. Все-таки, брат с сестрой… не помочь нельзя. Врозь всегда страшнее помирать, чем вместе…
- Скажешь, папаньк, смерть принять, тоже мне… жениться ведь еду.
- Нет уж, умирать не хочу по пустякам, тем более незамужней, отозвалась Гнуся.
- По пустякам только скотина дохнет. А у человека всегда есть выбор - уйти из жизни красиво или гадко, - Раздувалов держится за сердце.
- Даже и красиво уходить на тот свет не согласен. Тем более без молодой жены.
- По-вашему, красиво – это лечь в гроб в подвенечном платье рядом с лю-бимым?- таращит глаза Гнуська.
- Не только. Красиво – это когда прилюдно позволить себя живыми захоро-нить, чтобы справку о смерти легче было получить. Чтоб переживаний меньше и вам, и всем.
- С радостью таких мероприятий не проводят. Что-то я о таком ни разу не слышала.
 - В том-то и вся прелесть. Вы, скажем, похороните себя при свидетелях, за-роетесь сами, без сообщников, вроде того. Подключите старый зерновой транс-портер к сети, что у забора мазарок стоит рядом с кучей свежей земли, ляжете в семейный гроб, который мы ещё с матерью для себя готовили, на случай оспы. Включите агрегат, он вас и засыплет землёй.
- Выдумаешь, папаньк, всякую чушь.
- Вечно не дослушаешь, как незнайка, с языком вылетишь. Вся прелесть в том, что вы тайную трубу для дыхания оставите. Все дела и без вас сделаются. Важно случай миновать. Все карты у расследователей происшествия спутать. А дальше как получится, видно будет.
Гнуся разводит руками:
- Как же тогда врачиха смерть засвидетельствует?
- Скажем, схоронили уже. По обычаям больше трёх суток покойника дома не держат. Попросим войти в наше положение. Она через четыре дня как раз вернётся из города. На моей памяти и без врачих хоронили. Справку потом пи-сали. Свидетелей много, подтверждали. Врачиха нам свояченица. Так что с за-свидетельствованием смерти проблем не будет.
- А моя мать что скажет, Гнусина родня?
- С родной матерью договорюсь. С роднёй разберёмся… Ради такого сбли-жения все радёхоньки будут. Её отец и так поговаривает, мол, не собираюсь ли молодым свадьбу играть, ребёнок вот-вот появится. Поминки помогут спра-вить. Потом по другим паспортам вас в город перевезём жить. Обучитесь высо-кой технике знаний; при творческой да узкой бороздке  работ махинаций и во-ровства в человеке меньше копится.
Темнота и ушлость еще не до таких ситуаций доводят… говорили те: в книжке нос держи, а ты - «на кой она мне? в соседкиных грудях интереснее». Вот темнота тебя и приперла к стеночке… На соцнужды, надо думать, себе от-ложили..? то-то! значит, не пропадете…
- Но мы не хотим пока с Гнусей в город.
- Придётся захотеть. Уж лучше в город, чем в тюрьме погибать. Ну, хотя бы на первое время, обождёте, пока дело уляжется. Едой, водой обеспечим. В туа-лет через поддон нижней доски сходите. Он на петлях. Главное отхожую яму не забыть выкопать.
- Такой позор принять… Тяжело на такое согласиться. Если только ради бу-дущего ребёнка всё стерпеть, а так не согласна я умирать.
Молодые неуверенно садятся по обе стороны коляски, спиной друг к друж-ке. Будущая покойница – в цветастом платке, белой кофточке и домашней юбке. Будущий покойник – в женских танкетках на босу ногу и в майке. Раздувалов - в белой рубашке, щегольски поглаженных дудочках и при бабочке - с Нагишкой везут коляску. Их с почётом провожает местная шайка кобелей.
А в доме жены Геры - переполох. Весть о свадьбе и предстоящей смерти молодых тотчас облетела деревню. Вся процессия заявляется к ней в дом.
Валентина, жена Геры, в глубоких калошах и неприметном платьице встре-чает прибывших:
- Раз такое дело, с лёгкостью дам развод. Зачем мне такой потаскун? Вчера приезжий из столицы, этот, как его, Господи… господин Хреносский, руку и сердце требовал. Смуглявый… Одни глаза чего стоят! Не молчун, нет, и слова кладёт красиво, видно: не наши слова… Я обещала подумать. Время уже обед, а я с ответом затянула.
- Значит, больше не любишь?
- А за что любить-то такого? С брандахлысткой с какой-то связался… Слу-хи, милушки, год как об этом ходят. А я молчу и себе места не нахожу. Вот и бери её замуж. Тем более, помирать в один день решились. Только шиш она за тебя пойдёт. О разводе всю ночь думала. Видимо, что Бог ни делает, всё к луч-шему.
- Это не брандахлыстка. Подбирай выражения, а то назло не решусь разво-диться. О будущей супруге пока помалкиваю. А то ещё свадебно-разводный процесс не выйдет. Потом, думаю, это всё из-за тебя происходит. Скоро мы ва-шу скотную банду на чистую воду выведем.
Раздувалов чистит ноги о коврик:
- Вот-вот.
- Шо тянете-то, раз дело давно решенное, тем более согласованное со стар-шими членами семьи? – Нагишка выходят первым.
Валентина садится в коляску поодаль, свесив ноги на передок, готова всех съесть одними глазами:
- Туда вам и дорога, фантазёры нескляшные!
Гера заметно нервничает и долго не может удобно усесться.
- Да не трясите вы хоть, крёстный, по кочкам! Заворот кишок ещё будет. Аж бракоразводный процесс претворять в жизнь не хочется. Шпарит те, как угоре-лый… Умирать быстро надо, а мы даже не поели как следует к смерти.
Нагишка с Раздуваловым останавливаются. Отгоняют камнями собак. Склоняют их на разные голоса:
- Шишь, окая-янные! У-у, вражины!
Коляска мало-помалу теряется за горой и вновь спускается с Татарской горы уже без одного пассажира, обгоняя у дома мать Геры. Молодые и их сопро-вождающие немного замешкались у ворот. Глафира Кузьминична, по старой привычке заглянув через палисадник, под почтовым ящиком обнаружила не-брежно оборванную бумажку, которую тут же через штакетную щель достала палкой.
Глафира Кузьминична, не обращая на припозднённые приветствия молодых, пробежала строчку. Почерк ей показался очень знакомым. «Кто это? - подумала она. – А-а, невеста Геры. У самой молоко на губах не обсохло, одиннадцать лет, а записки взрослому дяденьке шлёт».
Глафира Кузьминична оглядывается:
- Ну, здравствуйте! Чего это вы моих… в «сани» запрягли. Люди смотрят и думают: шухнулись, что ли? А у тебя, сынок, и брюки, как из задницы вынутые. На базар, что ли, ездили? А гроб-то зачем с собой возите?
Её попутчики ухмыляются. Все поочерёдно обнимаются. Проходят в дом.
- Ба! Что я вижу: кругом шаром покати! – бабий поясок её в зорявый цвет вплетен в тугую косу.
- Очень рад тебя, бывшая жёнушка, видеть! Думал, не дождёмся.... Мы тут только что без тебя такое дельце провернули… Наверняка от кредиторов скоска будет. Сынуля твой проштрафился. Я тебе писал… Благодаря, так сказать, со-вету старейшин, ему удалось принять единственно правильное решение. Так что для тебя от лица нашей скромной семьи и родственничка сюрпризик есть…
Нагишка ухмыляется:
- …оно ить, такмо… как не быть-то… ценовая политика есть не только в банках, - теребит пальцем штанину, - она ить есть и при каждом из нас. Как не быть… И сюрпризик есть, и скоска должна быть… за все про все….
Гнуся, радостная с обручальным кольцом на безымянном пальце:
- Вот видите: теперь обручена  и официально в положении я.
- Вот молодчина, поздравляю! Надо непременно за здоровье молодых… Так принято. А муж-то кто будет? Из богатеньких? Вот так сюрприз..! Жалко дед не дожил до этих прекрасных минут.
- Из зажиточных скорее.
Раздувалов не преминул напомнить:
- Обещала и дом отписать на меня, если женишка Гнуське сыщу.
- Мне это совсем не трудно. Раз обещала, так исполню.
- Тогда просим в наши «сани»!
Глафира, Гнуся и Раздувалов садятся в тележку и следуют к нотариусу за-верять, якобы, купчую, разгоняя по дороге гогочущих кур. Вскоре довольная троица возвращается.
Глафира Кузьминична гордо и обольстительно улыбается:
-  Не томите же с мужем… всю дорогу смешили, а про мужа ни гу-гу…
Гнуся, не удержавшись от волнения, нагнулась поближе к Глафире:
- Герочка – ваш сыночек!
- Полноте! – надулась Глафира. - Он женат. Потом, вы ему двоюродная се-стра… Ну, не разыгрывайте меня!
- Да, мама, это так. Я только что развёлся и поженился почти одновременно. Теперь умирать фиктивно едем на мазарки. Нашу могилку только по колено выкопали. Могильщики не утерпели и преждевременно вина напоролись. За ними всё дело. Мы только из администрации приехали. Как раз – в подарок к твоему приезду. И детишек нарожаем, живы будем.
Глафира Кузьминична, ошарашенная, переводит взгляд с одного на друго-го…
Раздувалов пытается выкрутиться:
- Я тебе писал… утром кредиторы прислали в почтовый ящик записку, - ищет. - Куда-то потерялась… Мол, явиться срочно к десяти часам… все сроки иссякли… Я сразу скумекал - в чём дело. За бычков… свиней требуют рассчи-таться. Который год ведь не платим. А где враз найдёшь денег столько, чтобы рассчитаться? Рай, утварь какую с потрохами продать вместе со скотиной… и то не хватит расплатиться полностью, сколько задолжали.
Теперь пусть приезжают. В доме всё равно ничего нет. Воры всё унесли. Но мы сдали, как говорится, столицу без боя, зато сохранили мозги от разорения. Потом, мало ли что ещё какие долги на его жене бывшей числились. Валентина брала молоднячок выращивать, с кредиторами не рассчиталась.
- Они же с мужем выращивали…
- Выращивали, когда были мужем и женой. Долгов-то она понаделала… Те-перь они не в браке. А потому с долгами пускай сама и батонится. Мы тут с сы-ном не причём, стало быть. С нас и взятки – гладки.
Глафира Кузьминична прохаживается по избе:
- Какой ужас! Ты хоть понимаешь, что наделал? Нет, не зря я от тебя ушла. Ты всегда простодыра был. Зачем тебе только именье отписала?!
Не эту ли записку потерял?
- Аля-ля… эта, туда её рассюда. Всё утро сбились с ног её искамши. Пере-нервничали…
- Малолетка над вами потешилась, а не кредиторы.
Она передаёт отцу Геры записку, Гера перехватывает написанное... Пробе-гает глазами, шатается… Гнуся, придерживая мужа, пытается читать… Её на-чинает тошнить. Нагишка с Глафирой выводят её на крыльцо.
- Это записка от школьницы-соседки. В прошлом году всё под окнами бега-ла… Она у них до сих пор с ошибками пишет. Вместо «сегодня», пишет «си-водня». Какие кредиторы? Ты чего мне башку морочишь? Пожитки, нажитые вместе, продал, думал не догадаюсь? Где моё добро? Ты зачем супружескую пару разорил, проходимец? Отвечай! У! - она поднесла увесистый кулак к его перепуганному лицу. - И только не говори мне, что тебя опять насмутил кто-то, слышишь?
Раздувалов держится за голову:
- Я не простодыр. Я знал, что ошибусь когда-нибудь, но не больше, чем лю-ди. Главное, успеть всё плохое обернуть хорошим… И прощать, прощать…
Нагишка прохаживается по избе, загня руки.
- Хлеще надо нашего брата… Не будем рот разевать! Кто сколько стырил – ищи ветра в поле! Мы, конечно, по-родственному да по-соседски как-нибудь поможем барахлишком горю. Старое-то всё равно бисернику сдавать… если приедет. Так что, в случае чего, должок за вами…
Раздувалов, оправившись, прихорашивает причёску:
- Премного благодарствую людям добрым…
В раму с улицы опять постучали:
- Гера, а почему ты к правлению к десяти часам не пришёл сиводня? Я тебя так ждала, жаднючка!
- Эй, кто спит? Ивановская улица горит!
Глафира, Раздувалов и Гера  выбегают с крыльца.
- Пожарны-ых, пожарных скорей! Угол конюшни занялся…
Раздувалов поглаживает живот:
- Ну, вот … дождались! – Достаёт талисман. Шепчется. - Теперича не знаю, как вас всех и отблагодарить-то… а то и не выберешься из этой дыры. Топерь со страховкой бы только государство не обдуло. Пожарные по таким дорогам да за полста километров не скоро доползут.
…Домой Глафира возвращалась, горюя о своей неудаче.  Она осталась не-довольная поступками – ни себя, ни сына, ни бывшего мужа.
…Вскоре, после пожара и получения страховки, Раздувалов делиться с сы-ном рублём не захотел, а сунул ему сущие гроши, поскольку всегда недолюб-ливал за пластелинный характер. На месте купленного старого домишки на ок-раине родины Обломова отстроил деревянный дом, обложил его на современ-ный манер кирпичом и стал приторговывать зерном и мясом из своей деревни.
А Гера поселился у Гнуси, но вскоре их брак распался, а сожительство с ней приобрело новые романтические отношения… словом, каждый учился превра-щать чёрные полосы жизни в светлые.
Никто Раздувалова на аркане в новые места, как говорится, не тянул. Сам приехал. Рот теперь редко раскрывал да и не перед кем особо. Известное дело, когда старая жизнь по вине случая идёт под откос, другая вместе с настроем рождается. Теперь, немного обжившись, дурного не вспоминал.
Срубил из крепкого молодого дубка колодец, нарезал на прикупленных со-тках к постройкам грядки. Причём под построй оставил меньше места, осталь-ное – для простору глаз и сельхозработ.
Сядет иной раз рядом с колодцем и вспоминает, как всё обустраивалось. До боли всё родным становится. А со стороны в распахнутые воротца видать, как сидит мужик один, а с кем-то разговаривает, рассуждает руками, не соглашает-ся. И только, задумавшись, после долгой паузы, мотнёт в знак признания голо-вой. «Чудаковатый какой-то приехал, - поговаривают по дачному посёлку,- с колодцем всё разговаривает, лясы точит».
Переведёт взгляд на калитку. Полукрышек для неё из одной породы строгал. Каждый сучечек узелками рук общупал, пригладил не раз.
Когда-то на месте воротцев с забором вилась тропинка, проложенная ско-том, прямо на болото. Грибов за ним в полуверсте полным полно. Наберет, бы-вало после работ по обустройству избы и давай жарить, работничков угощать да ешё с соседкой поделится. Только давненько не водятся тут ни гриб, ни ягода в натуральную величину. Если уродятся грибочки, то одна шляпка в ведро не полезет.
Ягода тоже крупная, но с наростами, как у кур на ноге. Старожилы тех мест это связывают с вредностями атома. Зато дом возродился, казалось, на самом неподходящем месте. Поди же ты и пойми эту жизнь! На месте болотной косы – теперь картошка, моркошка, редиска, укроп… Вот вам и болото! Атомом, ви-дать, не зацепило с этого боку.
Было болото, да окультурилось краешком. Весною – всё в старинных пес-нях. Бабки, которые остались неподалёку в брошенной деревне, напевают, мо-лодые подтягивают. Тут не то, что болото, сердце оживёт! А молоднячок отку-да? Ну, откуда, откуда? Из города, стало быть, с экспедицией всё наезжают с разных концов. То сказки, то песни собирать налетают, потом внук гостит.
Словом, жизнь, если она настоящая, меж сорняка пройдёт. Народ ведь тоже разный бывает – и хороший, и плохой, и средний. Всякий, за кем меньше греш-ков да поболе мозгов, тот и будет нынче на коне.
Издали выросла песня. Старик Раздувалов - теперь он сам так себя считал, живя на отшибе, - знакомых особо не привечал. Кругом один и один. Любил старик Раздувалов радость. А от песни она казалась ему неотделимой. Из ма-шины вышли молоденькие девушки. «Из родной деревни навестить прибыли. Только никак не пойму, чьи, да и при тетрадочке..?» - и поглядел в их глаза яс-ные, преясные, как васильковый ситец в здешних полях.
- Как далеко вы, дедушка, забрались… насилу нашли. Совхозного бухгалте-ра, чай, помните, молодняка на выращивание всё родственники брали у неё. Она ещё нравилась вам. Померла. А я вот её дочь. На коммерсантку учусь и вы-соким наукам. – Немного погодя, добавила: - а ваши, дедушка, по долгам ду-мают рассчитываться-то? – Щёки её дыхнули зарянковым цветом 
Раздувалов насупил закустившуюся косматую бровь:
- О-от оно что-о! Знать вперёд где, дочк, упадёшь, соломки бы навалял. Не осилюсь что и сказать, - он зашмыгал, как выпоротый мальчонка носом, - моло-дым, кои в деревне остались, и тем не осилить давний груз возместить, а я уже стар. Теперьчи, почитай, одних налогов с три дейма набралось, а тут с вами ннай, как расчет держать…
- Потому мы и здесь, дедуня. Сварганим на свежую голову прибыльное де-ло. Сметка ваша, правила наши. Как-нибудь разыграем эти кости, а там, глядите, и с государыней рассчитаетесь и с нами. Можно сказать, что эта задумка и привела к вам. Отучились, теперь вот работаем…
Дед долго смотрел немигающим взглядом то на одну, то на другую девицу, словно дощупывался: «нет ли тут какого подвоха?». Но, кроме сходивших по-непривычности румян, так ничего дурного и не разглядел. Потом довольно крякнул и согласился.
- Оно так, дочк, без взаимной приемлемости нонче никуда не деться. А то мы привыкли кусок себе, соседу, а государыне шишь! Вот и заводится на этой плесени подкуп. Он и от незнания и неосознания бывает. Труд кажный хочет облегчить, грамотного и доступного способа нет, по-другому, как через обман, не получается дело сработать.
Раз такая оказия случилась, то чего уж там, запроходите в дом. Оно ить кажный вопрос тёплой мысли просит, обсудим… - Раздувалов с хрустом опёрся на гладко выглаженный коряжными пальцами подножок и посеменил, пришар-кивая падучей ногой, во двор, увлекая молодёжь.
Он обернулся, пропуская гостей в калитку и проплакался:
- Не было в нашем роду счастья. Ни у отцов моих, ни у дедов и прадедов, ни у ихних матерей, бабушек и дедушек… Каждый из нас по-своему жизнь выжи-вал… Я последний из роду, кто стал жить более менее зажиточно и не кланялся в пояс богатому соседу. По миру нас тысячи тысяч, а под ногами – пропасть… Пока двигают мозги, ступают ноги и бьется живая кровь в моем сердце, я не покину их ряды. Здесь, во дворе, я не один – тут мои предки, тут зарождается новое поколение хозяев, и я помогу им…
На миг заискрились, играя, пепельного цвета глаза и полыхнуло под чистым небом горячее сердце:
- Мы обязательно одолеем дело. Но для этого, хотя бы один из вас обяза-тельно должен учиться строгой и высокой мысли. Это великая энергия, которой надо уметь управлять. Так пойдет повсеместно.
А я поддержу вас – где продуктами, фруктами, где головой да опытом, а где и деньгами, - всем минимальным, чтобы ожило хозяйство. По этому пути уже идут. И мы им составим хорошую компанию. Так поступают многие хозяева.
Солнце стояло ласковое и вовсе не хотело идти за горизонт. Старик, как в молодости, кинул на глаза видавшую виды фуражку, вытянулся в пояске, как колосок, напитавший свежести, и сеял, сеял словами первопроходца, будто весь опыт человечества сберег для минут этих.
XXII
Есаул Позевайкин, похрустывая опавшими листьями, соплями брюк бодро и щеголевато подгонял за собой лёгкую пыль. Сегодня он был в хорошем распо-ложении. Как и обещал, с пивного и «пьяного» заводов пришли предприятию Булызиной деньги. «Пьяный» завод он уважал. Здесь делали стиральные маши-ны, утюги и попутно приторговывали за рюмку и денежку запчастями.
Дисциплина была слабовата. Работники частенько уходили в загулы. Потому завод в народе прозвали «пьяным». С начальством таких организаций дела всегда у него легче ладились. После нескольких посещений этих хозяйств были выделены на территории заводов небольшие площади для размещения людей Булызиной.
Фигура его как-то заметно приосанилась, лицо посвежело. За тучностью угадывалась несколько затянутая, но твёрдая поступь. Видать, на пользу пошли новые разработки по кадровым службам заводов и предприятию «Бездумные отчи», за бумагами которых он последнее время засиживался. «Закрутишься, замечешься, так и не заметишь, как доход соберёмся получать», - размышлял, как оправдывался за потерянное время перед самим собой. Теперь это было важно для него.
Подкупы чинов на высоком уровне больно били по небольшим хозяйствам, заставляя их рисковать. Поговаривали о капитальном контроле за качеством работы думцев на строгом уровне, с выведением законов и других тонкостей в этом деле. На местах неустанно шла работа с людьми, каждый стремился соз-дать свое положение в группе. Это приносило некоторые плоды.
Подобные действия считали важными Крыслов и Чемоданчик. Для Позе-вайкина же займы денег у государыни были куда важнее эквилибристики Думы и коллективов организаций. Время, однако, текло быстро, и Позевайкину ничего не оставалось, как вытягивать «в люди» из последних сил Долгополова, за которого время от времени все же подгрызала совесть. Иногда тяжелее стано-вилось поднимать глаза на собеседника.
 Зеленовато-подзолистым цветом копилась усталость под глазами, и непри-глядно смотрелись идеи членов команд и лучшие конкуренты Долгополова, и целой страны. Зато он, есаул, миллионной значимости человек, один стоит в поле бранном с врагом мелких хозяйств.
 Передовые люди ломали головы, трещал по швам спасительный гул идей. А по щекам вились росные капельки слез. Должно быть, у Бога Надежду выма-ливали перед голодной массой земного шара.
 На ноги неслышным сыроватым прохладком от травы ложилась ночь. На-чала зябнуть спина, и он накинул пиджак. Уже месяц гляделся в старые осколки болотцев, и вечер тонул в затравевших потёмках аллеи у пригнувшихся лоз. Убаюкивающе чиста и обманчива ночь!
На нетронутой ветром воде заметно, как гуляют по ночным посиделкам неба спешащие на помощь Земле и будто оживающие в людях извечные звёзды. Коснувшись ладошкой древесного ствола, чувствуешь прохладное дыхание ко-ры, поднимающее корневищами ствола до самой макушки небесную влагу, чтобы к утру успеть напоить сморенное за день тело.
 Слышно, как листок, покинувший кров, спеленала тишина. Хрустнет ветка, треснет сук – и оборвётся чьё-нибудь робкое и задумавшееся сердце, и завер-тятся мысли в голове, закрутятся, как оживший бурьян в поле, совсем не под стать зароившемуся улью; и не скоро они, насторожённые, улягутся вновь, прежде чем закипит работа.
Темень кругом… В народе скажут: глаз выколи. Боязно. Но вот расползутся косматые тени, и в окнах зажжётся заря. Она пробудит томительным светом хрипловатые спросонок голоса. Оживут в садах и огородах листья растений и побудившейся птицы. Просеменит рядом диковатой походкой бездомная душа на припасённую постель; окучат её детята, заищутся материнской ласки, в зёве потягивая чужие смрадные запахи, увязавшиеся за их матерью. Раздышатся, повизгивая, и  - пошли тешиться ее грудным молоком.
Позевайкин целую ночь провёл в парке. Просидел на работе долго за новы-ми предложениями, хотел заскочить домой, да времени оставалось мало. Со-скучился по свежему воздуху. Жена, наверное, спит, а ему не хочется будить её. Всё равно теперь не уснёт. Все мозги растормошил только. Голова налилась, как бочка, от недосыпу. И думается ему в эту пору об умных машинах, управ-ляемых Главным законом страны и свежими разработками, только что введён-ными в строй. И душа, и лица кругом расцветают, как солнце. Однако от капри-зов своего характера был не намерен отказываться. Подвернись случай, уж сво-его не упустит.
В организации «Бездумные отчи» снова до глубоких потёмок шуровали друг по дружке разговоры об учёбе новичков и переэкзаменовке старых работников. Тихонько, не засматриваясь в глаза собеседнику, поговаривали о будущих должностях. Настроение у всех было взбудораженное. Обучившиеся на местах уже с готовыми оригинальными предложениями, поддерживаемые ком-мерческими решениями, ждали своего часа. Их счастливые обладатели готовы были в любую минуту наступить сопернику на пятки.
К утру на «Доску объявлений» повесили приказ генерального директора Булызиной о порядке проведения экзаменов с указанием сроков и целей. Рядом крупными буквами – список экзаменующихся. Возглавляла кадровое меро-приятие сама директриса с двумя членами комиссии - начальником денежного и хозяйственного обеспечения  Бражкиной и приглашённым партийцем Позе-вайкиным. Секретарём уговорили Пташечку.
Через стенку кабинета, где трудился казак Долгополый, было слышно, как его мать часам к шести вечера объявила первые результаты. Затем зачитала средние оценки по команде в целом. Знания и навыки работников оценили ров-но. Состояние команды оказалось уравновешенным. Оценки и выводы комиссии получились достаточно высокими. Кураторы, наставники и начальник комиссии кинули баллы за результаты работы коллективу чуть ниже, чем ожидалось.
Некоторые экзаменующиеся прошли перед этим испытания в будущей должности, поработали заместителями начальников отделов.
Счастливчики, которым сегодня повезло преодолеть экзаменационные барьеры, прямо в коридоре целовали нательные крестики, амулеты, хвастались друг перед дружкой. Они прихорашивались, подтягивали свои галстуки, иска-лись между собой, постреливая глазками. Перед теми, кто ещё не прошёл, вы-казывали напущенную серьёзность. Прошедшие на более высокие должности старались даже задирать нос, выказывать на публике знания.
В недомолвках стыли их лица перед провалившимися на экзаменах. Они со-рили округ них мелкими советами, горькими сочувствиями, не забыв упомянуть про себя, каков он сам хороший да распригожий сделался, раз прошёл пе-реэкзаменовку. Они просто рисовались пред глазами потерявших свои послед-ние надежды. Всё уживалось в этот момент в людях: злоба, зависть, радость и обиды на комиссию.
 Но многие были ещё молоды, и, казалось, всё ещё будет у них  впереди.
В итоге двух человек назначили на должности руководителей по развитию персонала и обеспечению творческих условий труда. Один получил место на-чальника отдела по правовому обеспечению. Двое из отделов управления тру-довыми отношениями и развитием персонала переведены в качестве поощрения на сокращённый рабочий день с правом работы в определённые дни на дому.
Из лап комиссии наконец-то вырвался ещё один. По лицу было видно -  не-удачник.
- Пятьдесят дней готовился, и всё коту под хвост,- жаловался он, как грозил. На него жаром дышали запотевшие от трудного дня тела.
- Пятьдесят? А надо было триста пятьдесят. Чуешь разницу!
- Не будешь по игровым клубам мотаться да с девками вожжаться. Они ду-раков ещё не так объездят…
- Заразу те на язык! Не было такого.
- Не захотел работать у нас, ищи другую фирму.
- Работать сердцем желаю, умом не могу. Прикиньте такой пример: один дурак придумал се учёную степень повесить, пыль в глаза людям пустить, что-бы денежки дополнительно с товарищей выколотить; другой готов к себе две, а то и поболе степеней пришить. Не пойму, зачем, допустим, высококлассному спецу пекарного дела в инженерию душ взбираться да литературу долбить? Пустишь эту байку курам, и те на смех подымут!
- Ну, а грамоту отношений с рядом стоящим кто за тебя поддерживать ста-нет, сосед по работе? А товар продвигать к покупателю – тоже он? Может, ок-руг такого грамотея, как ты, парк одарённых людей прикажешь для тебя выста-вить?
Хороший товар лицом виден, когда с ним целую жизнь прожил, хлопотал около него. Не важно, что яйцо, важно в каких условиях и как оно выращено. Это должны знать наши покупатели. Рассказать им надо тепло о своих техноло-гиях. Такой товар вызовет доверие покупателя, а не тот, который возьмут, по-тому что брать больше нечего. Слушай и запоминай сюда. Знаний должно быть всегда максимум, людей минимум.
- На литературных кафедрах вашу инородчину знаний далеко не приветст-вуют. Литература должна стоять особняком от хозяйственной жизни, от труда человека. Так повелось…
- Угу! Может, и велось, и то в позакаком-то веке. Нынче литература, пусть, не вся, но включилась без сопливых в единый процесс производства и никого об этом не спросила. А не приемлют это в высших школах потому, что в нужных человеку знаниях петрить не обучены. До того дошли, что в «Вишнёвом саду» Чехова правду Лопахина общестрогими мерками толковать не умеют. Она, мол, инородная для художника, поэтому нам и не интересна.
Получается, что человек и труд у них несовместимы. Беда не в том, что ли-тература бросилась помогать человеку в работе, а в том, что учителя от неё от-стали. Литературу же в сочинениях… готовы навязать каждому, чтоб без день-жонок не сидеть. А учить людей, понимать её мысль на стыках знаний, пусть будет какой-нибудь леший Феня, - твердили махонькие губки, подловив брешь в половодье разговоров.
У перетрясшегося после экзамена Долгополого лицо сделалось желтовато-багровым. Такого поворота событий никто себе просто и представить не мог. Идёт кругами по коридору и смотрит в прогибающиеся половицы. В нём, каза-лось, накопилось и кипело всё зло невезунчиков. Он покусывал губу, иронично отвечал на сочувствующие выпады товарищей, особенно тех, кто годком, двумя был помоложе его.
Долгополый время от времени уходит в себя, словно ворошит пережитое. Всплывают на миг даже детские обиды, когда один из бывших одноклассников без спроса забрался в кузов дарёной за всю жизнь отцом единственной детской машинки. Как однажды старший товарищ открутил голову и руки у его жёлтого клоуна, купленного вместе с дедушкой в местном магазине ко дню рождения.
Вспоминалось всё до мелочей. Как кузов его маленькой игрушки, едва вме-щавший ногу взрослого человека, щёлкнул жестью, и железные оси прогнулись под тяжестью товарища, которого он уважал раньше не меньше любимого дру-га. И тёплое расположение к нему покрылось на долгую жизнь осадком досады. Потом клоуна с помощью матери удалось починить.
Однажды отец по пьянке прокусил голову любимого клоуна. С помощью матери пришлось ее долго чинить. Перед дедом тогда было страшно неудобно. Дедушку сделалось жалко за то, что его труды в заработанных деньгах вылете-ли в трубу.
- Слово же давал, что ломать никогда не будешь...
- Но сломал-то не я, с оглядкой куда-то вверх, настороженно отстаивал себя Долгополый. «А дед мне вряд ли поверил тогда».
Он предлагал в магазине внучонку красного клоуна. Потому что у ребят больше ни у кого такого не было, но внучонок выбрал жёлтого. Рядом с крас-ным стоял ещё зелёный, какой-то неласковый, нетёплый. Желтый приглянулся тогда больше всего. Дедушкин подарок очень дорог и мил оказался. Что, гово-рит, толку тебе покупать ещё: либо товарищи, либо отец сломает игрушку.
До сих пор ему стыдно за отца, как за свой проступок, перед дедом, которо-го уже давно нет в живых, а память не даёт позабыть, словно ещё раз напоми-нает, дорожить трудом ближнего и не пренебрегать своим. Что он тогда сделал для спасения игрушки? Возмутился, пустил слезу, а, может, просто не хотел учиться беречь опыт старших, не учёл последствий игры?
Всё может быть, просто пришло время, и душа запросилась учиться путём проб и ошибок. Возможно, просто не хватило в тот период большего внимания со стороны взрослых… И с тех пор, будто жалея дедовы силы, больше ни о чём его не просил.
Казак Долгополый трогает переносицу, где караулили горькие слёзы. Ему становится одиноко, и он возвращается. Кряхтит, спазм перехватывает горло, горбится, словно волочёт на спине два центнера картошки. Состояние сделалось поганое. Переменчивое окружение перемешивает его слезы с натянутой улыбкой.
 Из-за двери показалась голова и передернутая дрожью бровь есаула Позе-вайкина.
- Разработку принесли с собой? Гляну ещё раз на всякий случай, - перехва-тывает у кого-то рукопись с заложенной страницей. – А ты зайди, тебя мать что-то кличет…
Долгополый на носочках ветром влетел на порог комиссии. У сопровож-давших глаз товарищей на памяти о нём ничего не осталось, кроме лопоухих ушей, подпалённых жаром скорби.
Из дверей комиссии Долгополый ввернулся в живой коридор голосов с под-нятой головой и не смотрел в пол, а только хвастался:
- На работу давеча шёл, тоска зелёная на душе… Зато теперь как сполосну-тый огурчик, петь хочется. Оно всегда так, когда о работе заботу имеешь до помутнения глаз. Сторицей аж отдаётся…- рот его ощерился и качнул при-ютившуюся в уголке губ спелую родинку.
– Бражкина, значит, проныра эта, сидит возле мамки и губами вот так делает, как на горшок… просится, чего-то сказать хочет, а не может. Видит, я всё знаю… сама Дуня Дуней выглядит. Только три усинки, как у щипаной ежихи, на верхней губе из черной бородавки топорщатся. Должно быть, когда смеётся, в носу щекотно. Потом она не выдержала и чихнула на меня. С этого всё и на-чалось. Я, конечно, возмутился до глубины души: нукось, всякая там тезьва на тебя чихаться станет! Я ей тут же сделал замечание. Остальные постеснялись же…
Говорю: мол, прекратите истерики закатывать, голос подымать на частную собственность, чать, не прошлая власть! А она возьми да наберись терпения, а потом как плюнет в ответ. Такой, сякой, немазаный… Ещё мотня как следует не выросла, с приличными людьми так разговариваешь.
 «Ладно, мать рядом сидит, а то бы я тебя так сполоснула, до самой коню-ховской бы летел. И запел бы тогда песню Лазаря Серебраныча: «За полюшко благое, за пару деревень, за сорок три оврага, околотком обегаю я знакому каж-ный день», - всем становится весело.
- Зато продвижение в должности гарантировали, чать? – зубоскалили, кто ближе стоял, пытая Долгополого.
- Возможно, замдиректором по персоналу. Пока не решено. Совещаются…
- Везёт же своим…
Дома он буквально летал по комнате, вертел в руках книжки, даже пробовал что-то писать.
- Зарплату, что ли, выдала мать? – подскрыливала вставными зубами за-ехавшая в гости бабушка, расхаживая в чириках, воткнутых в калоши.
- Так зарплата в наши дни, говорят, скоро неглавная сделается!
- А за что же тогда работать-то, кормилец ты мой?
- За доход и новые идеи.
- Ну, не хочешь со мной по-грамотному говорить, тогда и не надо, - наду-лась бабка и отошла к окну.
А было всё так. Когда Долгополый впорхнул в дверь экзаменационной ко-миссии, кое-кто из коллег уже разошлись по рабочим местам.
- Здорово были! Это я явился опять на пересдачу. Значит, первый подход оказался неудачным. С костюмишком тогда долго провозился, к сегодняшнему празднику насилу отгладился. – Долгополов одёргивает полы пиджака, вертится перед комиссией, засунув руки в брюки. – Стрелочки какие - палец порежешь, присесть не пускают, - любуется нарядом. - Вот я и опоздал. А если по правдышной сказать, то я прямо от врачихи к вам на работу заскочил. Справку взял, дескать, на приёме был, отчитаться. А то подумаете, что на пляже трудил-ся… не отвертишься от вас потом.
Члены комиссии недовольно переглянулись.
- Я, вообще-то, на счёт замдиректорской должности по кадрам хотел вам вопросик забросить. Такой человек всегда при деньгах, да и спит себе спокойно.
- Вот тебе в обе руки! – показывает между двух третий палец Бражкина.
- Знаем про твои замашки. И про то, как брата заставлял из своей головы знания мячом выколачивать. Сам об этом писал. Только общество, вишь, тебя не поддержало. С учётом всего произошедшего, так сказать, чтоб не обидеть,  предлагаем экзаменовать тебя пока заочно на две должности в одном лице: во-дителя и грузчика. Покажешь себя хорошо, через годик видно будет… - выска-зался есаул Позевайкин, недовольный тем, что за проталкивание этого типа не получил ни от кого ни на копейку благодарности…
- Как это грузчиком? Обалдеть можно! За компанию всё-таки душой сохну, а вы мне – грузчиком. Я же не кочегар, какой, не найдёныш с улицы. У меня в кармане поручительство самого министра имеется. Я, может, от погромов и всяких неурядиц вашу организацию спасать прибёг в трудную минуту. Раз более высокой должности пока не нашлось, тогда и за такую спасибо. Как-нибудь стерплю и эту вашу административную строгость.
Долгополый пытался заглянуть поглубже, попристальней в глаза каждого из членов комиссии, но те лишь улыбались, передёргивали бровками, как девицы на лужку.
- Тоже мне, коллектив сплочённый сколотили? Хоть бы кто заступился за хворого, - и он в отчаянии посмотрел на Позевайкина.
- А ведь вы, товарищ, при приёме на работу стоите. Ведите себя поприлич-нее, - вырвалось у Позевайкина, неутерпевшего от издевательств, и широченные плечи сдернули его тело вместе со стулом и стуком
- Знаете, я честный малый и добропорядочный христианин… перед вами, как перед Богом клянусь, что буду честно работать и учиться, воровать перестану. Не секрет: кто у добра крутится, тот обязательно ворует.
- Ты вот что, казак, - повысил голос есаул Позевайкин, - ты не обезьяна и рожи перед нами не строй. Будешь выкобениваться, мигом с работы выкинем к собакам и мамки не спросим. Скажи спасибо, что и так до грузчика тебя под-корректировали в должности. При приёме на работу ещё тогда лопухнулся, тебя взял, а не надо было. Валандайся теперь с тобой. А тебя и в упор-то не рас-смотреть, какой ты есть человек.
Ужаленный в самое сердце комиссией, Долгополый поплёлся прочь, комкая про себя речь Позевайкина: «лопухнулся, видите ли, он, а отвечай за это я… ва-ландаться он не станет со мной. Это поглядеть ещё надо, кто кому рога вперёд посчитает», - и, довольный, вышел в дверь.
На следующий день, в субботу, встретил Приличного. Всё такой же – голова с чугунок, сам тощий. Чтобы обогнать вопросом собеседника, Приличный с подтекстом спросил:
- Ну, как вчерашняя переэкзаменовка?
- Чать, сам знаешь… Щас почти всех переназначают. Я комиссией, знаешь, доволен остался. Опору во мне признавать стали. Раньше ни в какую… Это им, конечно, простительно. Они на меня глазюкают за то, что, оказывается, не го-сударыневы сообщения о нуждах хозяйств стоят на важном месте, а ненависть к продажности в человеке, продажность создает излишние хлопоты и риски коллективам. А я и не возражаю.
Людей всегда на работу отбирать надо со строжинкой в глазу. Только смот-ря в какою должность потом посновят. Формалка кругом, будто не понимаешь: матери своего сынка выгонять неудобно теперь, раз взяла. Экзамен, он, как война, всё спишет. После только запрягут и поедут. Но я умный, я не дался. На днях от моего дальнего сродничка, Кудревайкина, в гости к матери Позевайкин посоветоваться приходил.
Меня всё вопросами донимал: как, мол, товарищ, лучше другой раз экзамен провести, - интересовался моим мнением. Но я за весь коллектив стоял. А то чёрта бы с два со мной цацкались, если бы не уважали. Все бегут, вроде бы, к матери, а со мной тоже считаться приходится. Живём-то вместе. Жестко я его, правда, не взнуздывал, обращался с ним, как подобает сану. А он в ответ на «вы», величал.
Ладно, говорит, с должности начальника тебя пока уберём, поскольку затя-нул с передовым предложением, но, дескать, ты нам по горло нужен как кон-сультант фирмы. Поскольку можешь наболевшее вылёпывать прямо в лоб, не жалея ранги. За смелость, находчивость и пожаловали высокую должность. По-этому промеж себя сказали: для галочки разделишь пока обе должности – води-теля и грузчика попутно.
- Сам знаешь, я могу, конечно, там на директрисиных церемониях куда кого подбросить, поручкаться, с большими начальниками обход иметь. Потом кому сумочку, кому рюмочку грамотно подать подучиться хочу. В должности на-чальника оно, братец, много чего надо уметь. Вот, к примеру, взять тебя. Такую ювелирно-грамотную должность не предложат? Нет! Поэтому я считаю, что дела пока идут в гору, - Долгополый кисло ухмыльнулся тонкими закрайками губ, как бы не желая развивать тему, перевел разговор.
- Вот мой доктор Хатченко из 219 кабинета 14 поликлиники – это другое дело. Она молодка такая, но с характерцем доисторической эпохи. Нехваткой времени страдает.
- Это не страшно. Главное, чтобы с температурой больного не кинула и срочного не ухмыздала на вызов к другому…
- Как это?
- А так: назначит тебе вместо пилюль вторую очередь в соседний кабинет отстоять, тогда либо сразу выздоровеешь, либо лытки откинешь у порога ее ка-бинета.
- Но мне раз приснилось, что за такое издевательство над больными с тем-пературой непременно следует зверское наказание. Вот ее и накажут…
- Ага, обязательно. Только сон не прогляди. Процедура издевательств давно пущена Минздравом на поток под прикрытием нехватки кадров. Если только паралич какой ее трахнет по дороге, тогда я бы скорее поверил.
- А мне больше всех не по нутру Пташечка, - расшевелился Приличный, пе-реводя разговор, - черствая у неё душонка. У Пташечки-то - как у врачихи. Только и норовит провернуть, что повыгоднее. Пёрло, говорят, ещё то. Она фельдшерицей, не имея соответствующей квалификации, умудрилась порабо-тать. Привёл один мой знакомый к ней свою младшую сестрёнку. Врача ещё не было. Вот фельдшерица и спрашивает её:
- У тя, дочка, головка болит? – щупает.
- Нет. Рука левая.
- Покажи-ка язык…
Та высунула и посмотрела на отца недоумевающе. А фельдшерица обратно за своё:
- Покажи, детка, ушко.
- Оно не болит,- та не вытерпела больше издевательств и говорит:
- Ты чё, сестра, дура что ли? И он притопнул тяжелым сапожком.
- Ну и пёрло ты, Приличный…
- А ты нет, стало быть?! Про назначение свое, думаешь, всю правду сказал? Так я и поверил…
Долгополый доволен, что обошлось без особых приколов, кинул на проща-нье лёгкую ручку и утонул в толпе магазина.               
XXIII
В обносках осени доживал свой век старый год. Бражкой, тонким смешком да слушком пахло лежалое зерно в скряжинах амбаров и сараев арендаторов в потухшие ночи.
Нет-нет да стрельнёт ниже пояса окостеневшей прожелтью не сжатый бус-тыльник на стриженых под лестницу высокой моды полях. На подсушенных вершунках мелкотравья, потревоженный непрошенной ногой и поседевший за ночь, доживал свой век тенётник. И он чем-то напоминал дряхлый рыболовный бредешок. И то здесь, то там болтались на ветру его лохмотья. И ветер, то на-кладывал их друг на дружку, то расправлял заново, будто и впрямь готовил снасть человеку для поимки пескаря в мелкой речушке. И тонкой вязи узелки его рисовались в лучах заспанного солнца богато переливчатым узором. Как цыганка на базаре, ветер  заговаривал любопытному глазу зубы, выказывая свой товар.
Домашние гуси, с чемоданным брюшком сала и выправкой эмигранта, на-мылив в отпотевшей луже крылатые сандалии, готовились к отправке на юг. Прямо посреди улицы отрывались по полной программе от земли, будто при-глашая строгий хозяйский глаз на птичий сабантуй. А через короткое время их плутовской поход в никуда заканчивался пастьбой на озимых либо на жертвен-ном стуле хозяина, а если повезёт, то и под палкой местного озорника.
…Совсем скоро тёплым дымком потянутся подворьями и загибнут бабьи слухи: мол, спятили осенью гуси. Не к добрым вестям…
По весне, только сойдёт зима, берёзовым холодком прокуриваемых бань и стоячим купоросом  лежалых одежонок  веют подолгу вянущие зори. Поздним вечером, сигналом ко сну станет телепередача «Спокойной ночи, малыши!» ко-торой давно нет, но по привычке в окнах задуют свет, и детский голос кота по-рвёт глухую тишь подворотен. Наступит время его брачных церемоний, выну-ждая стариков убавить его крик чадящей головёшкой. А в окнах что побогаче, ещё долго протравят беседы о жизни.
В народе поговаривали: «После красного Октября чиновники побаивались власти, как Кузькиной матери. Теперь новая власть и население побаиваются чиновников пуще ладана. Захотят, так дом, квартиру, хозяйство или землицу отымут грамотно. Или душе просто нагадят. И терпится…
 Если прошлая эпоха славилась временем расцвета соловьиного таланта ве-ликих певцов культуры, то сегодняшняя – веком никудышных популяций, кло-нов и рвущих зады дилетантов. Наступило время новых Остапов, новых твор-цов, которым ещё предстоит привить дух здоровой жизни, поменять гнев на милость».
- Анархия большинства при выработке государыневых решений себя не оп-равдала. А труд престрогих золоторучек оказался замешан на стряпчих дрож-жах перепелиной воли новых хозяев страны. Для некоторых жителей преодоле-ние чиновных препон в районе, городе, стране или периферии сделалось уделом жизни народа. Новинки в труде казались великим деликатесом от избранных. А по-настоящему пожить многим так и не представилась возможность.
Во дворике с огромным небом, рядом со складами, мусорными контейнера-ми, поленницами дров запрудили все ходы и выходы пестрые остатки когда-то богатой команды. Состояние ее плачевное, люди, кажется, квелые и недоспатые, как после далекого турпохода, - а радоваться и нечему: доходов в организации нет, копятся долги. Отдачи от работы тоже нет, техники не хватает, что есть, та дышит на ладан, что и как делать никто не знает.
Есть, впрочем, один старший урядник, но до него пролегли целые версты расстояний. Мыслей нет, как и спроса на товар, - а кто его возьмет-то, уж боль-но никудышный?! - сделано тяп-ляп, смотрится дикой кустарщиной. Полнокро-вое устройство по выходу небольших хозяйств из обвала к процветанию – дело будущего. Говорят, связи работника с государыней теплятся еще только надеж-дами.
Почему довели себя до ручки эти люди, до голода и холода, до полной ни-щеты и голодной смерти? Работали на старом заквасе, энергия и кончилась. Начальство по совету Васька Чемоданчика решилось на тщательную проверку работы команды, а она показала, что многое на самом деле зависит от человека и его организации.
Так, раз за разом для совета люди стали собираться между собой и обсуж-дать вопрос: как жить дальше?.. Так раз за разом зажигались в глазах искорки инициативы!
Государыне отправили предложения, чтобы убрать от греха подальше  про-тиворечия в законах на сельском, городском, районном и государыневом уров-не. Многое упиралось в налоги заказчиков, они тормозили с заказами. Чтобы ускорить дело, решились на небольшие займы у государыни.
Сами на свои плечи взвалили необходимую комплектацию кадров и других срочных дел. Пока команда в сборе, провели несколько занятий по подготовке новшеств к внедрению. Во дворе собралась организационная группа, на нее равнялись.
Однако не скоро белая иголочка вышивает по белой скатерке милый сердцу образок. Безработица не давала скоро поопериться. Вслед за родителями из дальних городов и стран вернулись в родные дома их дети. Таковых было мало, но они были. Улицы заполонил народ, будто общественные работы объявили, а, может, и войну? – но об этом тогда бы услыхали.
В городах и селах грозно бушевало огромное море труда. Хозяйства худели на глазах, будто на бездонную работу устроилась целая страна. И всем хотелось заработать - сразу. Не один порожек с родимым кормильцем оббили родители, пристраивая по связям его на работу, на кусок хлеба, а, может, и просто за на-дежду в счастливом завтра. Не раз перекрестили перед тяжелой дверью: «Ну, подмогай тебе Бог..! хоть бесплатно да взяли бы…»
И устраивались их любимые чада в конторы, хозяйства без рода и племени. Как в омуток канули их души… Просили они потом, выпрашивали себе зарабо-танную копейку, обманутые, обесчещенные и опороченные, утирали они тогда слезы до самых западных окраин, где надеялись обрести себе новое пристанище. Новую надежду - называться человеком! Но, видать, не все их мольбы, слезы и речи услыхал Господь. До сих пор слышен их стон – это слезы судьбы встали омутом у границ государства…               
XXI
Вдовеет весенний порывистый ветер, как Соплёвский Кочубей без воинства вьюг и трескучих морозов. Чёрствой коркой снега, почерневшей от грязи и за-еденной солнцем, обозначены кое-где промоины дорог да разложившиеся не-чистоты скота - укажут старую дорогу к селу. Бывало, приспичит болезнь, а от одной деревни до другой не пройти, не проехать, чтобы до врачихи добраться. Покажет из-за пригорка трактор латок - прибавит радость до слез.
 Подворотни до безнадёжья прогнили. Идет кто через гору и глядит, как ка-кой-то, сообразив в чём дело, по уборной без порток мечется. Срамотню при-крыть не удаётся. Такой подход к сельскому жителю школьники прозвали - «мода гоп-стоп, синий троллейбус». Всё, как говорится, в кучу: и весна, и чело-век в ней со своими проблемами. И рады люди горюшку помочь да не знают с чего начать, когда и знают, помочь и умеющих срушных рук не допросишься, всем некогда, да и денежек нет у хозяев, чтобы нанять и начать.
Живут, как в лесу, только там воздух посвежее. Потом опять же на знаешь где материалу получше да поближе к дому раздобыть. Были бы свеженькие данные по этому делу от государыни, тогда мужику смекалистому и крошка помощи медом покажется. Готовых рук опять же нет, чтобы человек и на смет-ке, и на любой ветке заделья совмещал, и двигался по прямой, где побольше за работу дают. Такие руки, конечно, дороже, но не настолько, чтобы две пары содержать.
Один почитаемый в этих местах человек поднялся с корточек. За ним – цепь с полверсты подручных людей, все знают – где, что лежит и почем стоит. Сме-калку его ни деревней, ни селом не одолеть, с мозолистыми корками на ладошах ходит, и каждая с целую бусину будет.
- Мужики-и… - поднял он голос из собравшейся толпы, - с думцами смычку неплохо иметь…
Голос был такой силы, что с другого конца селений люди подъезжали и приостанавливались рядом. Он издали им казался цыпленком неоперенным среди полнеющей кучи народа. И крупные головы послушать встали вместе со всеми – никто не хотел расходиться.
- Что с них возьмешь, с думцев этих?
- Без них обкумекам.
- Аль твои погоны не любы в околотке стали?
- Дело баит… из нашенских он…
И спелое жито голосов выросло в мощное эхо прямо посередке улицы. Кто во что горазд мысли сообщал – куда с ними тягаться… Но одно его слово рас-катилось по далеким дорожкам, затушило все остальное:
- Хозя-авы-ы..!?
Голос густел и зашелся на подвой. И народ не расходился. Должно быть, теплая весть жарче душу согревала, чем родимый курень. А те, кто покинул эти места, ностальгический мотив про себя питал их души и нервы крепил: «Вот посмотрите кем я был и кем еще стану..!» Чего говорить, не мучился бы так че-ловек и родная земля, если б рука об руку шел с правительством. А то ведь нет… И грязь стоит в колено. Калошу оставишь. Был мост через речку. И тот ночью украла вода.
В переулках поговаривают, будто поселился между мазарками с крестами и деревней космический захватчик. Не то что телевизор посмотреть, печку про-курить не даёт. День и ночь ветром завывает под трубами. Наутро глядишь – то рейку, то кровельный лист с крыши упрёт. Не всякий раз без перебоев и ток до-бежать успевает…Телефон для связи с внешним миром - за две версты на почте,  и тот работает с горем пополам. Строителей новой жизни прибавилось сверх крыши, а помочь некому. Вот и чахнет он тут со своими заботами.
Сёла весной прячутся на отшибе проезжих дорог, будто заброшенные ста-рики, когда-то добротной и не истраченной силы. Богом и чёртом забытая ме-стность! Только воронье да воробьи ткут в перекличке однотонную песню. На слух птичье словцо ложится так, будто слышится: «отпо-рр-ю… отпо-рр-ю…». Горьким осадком оно ляжет в душе. Не скоро заживёт рана, растроганная по бесшабашности разноклювой птицей.
Там, куда не добрались перемены, земля, как назло, обросла репейником на полях да беленой возле пригревшихся на солнце деревенских заборов. Даже за-худалого ларька для просвещения тёмной деревни, и того не видать. Чудно и диковато глядеть на эту запустевшую местность, как – на во веки раз пробе-жавшую берегом ондатру. Не растёт здесь ни окультуренное дерево, ни сладкий паслен на когда-то свекловичных полях - только берёзка-сорняк по бесхозным усадам, осот и лишайник у подножья завалинок да мысли какого заезжего про себя в кулачок.
Редкие наросты грибных поганок перебрались, как безродные, с корневищ деревьев на кроны. Одичавшая за огородами земля, словно бережёт для зи-мующей птицы богатый урожай бурьянника, поднятый погодами в грудь чело-века. Блудную собаку палкой не выгонишь поохотиться в поле, которое будто сгинуло в отстое репейника и диких колючек.
Разве что, слепень, разбуженный случаем, зарулит спросонья проведать по-сохшее тело когда-то ещё живой жизни и уберётся прочь, подняв крылом нос-тальгическую ноту любви. Затем неожиданно, как бы опомнится, погонится за не бог весть каким досужим мальчишкой-переростком, и сядет ему прямо на нос. На, мол, тебе…
Ну, и выведет того из глубокой задумчивости. Мальчонка и рад стараться горю помочь – хлобысть себя по носу! А слепень, если устоит, не сломав свой хребет в неравной забаве, полетит себе дальше. Мальчонка, оправившись от страху, снимет кепку и махнет крепко тому на прощанье: «Что ж, рад был с то-бой познакомиться, в следующий раз умнее стану, с кем и когда поиграть!».
                ***
Устроив дела, Глафира Кузьминична с ухоженным греческим носом впала в спортивный интерес. Вот они мирно посиживают в «кукурузнике» перед от-крытой дверью и готовятся к будущему прыжку. Глафира Кузьминична пристё-гивает своего подопечного к себе, поправляет парашют. На сей случай он – один на двоих, чтобы чего Васёк в полёте не отчубучил на радостях. Ведь его опять в Госдуму переизбрали.
Гудит и мигает жёлтая лампочка над дверью самолёта, подавая условный сигнал парашютистам к прыжку. Васёк упирается руками и ногами в края двер-ного проёма, просит жестом погодить. Трёт руки, ноги, грудь и нос… Ему в этот момент казалось, что всё тело просило баньки.
- Что-то похолодало… Потом, синоптики обещали дождь.
На самом деле его за сердце схватил панический страх. Он пытается как-нибудь уболтать Глафиру Кузьминичну, чтобы как-то оттянуть время. Но Гла-фира, улучив момент, неожиданно выталкивает Васька в дверной проём и ны-ряет за ним, как нитка за иголкой. Секунда – и они в свободном парении.
Летят в тандеме: инструктор вверху, обучаемый внизу. Глафира Кузьми-нична ценой страшных усилий держит в равновесии крест раскинутых рук и ног. Васёк, захлёбываясь, ловит обрубками пальцев воздух, надув, как удав щёки, кричит: «Мамка-а, в туале-ет хо-очу!» Глафира Кузьминична не реагирует. Васёк: «По- тяже-елому…».
В этот момент его вздёргивает за стропы большая воздушная баба. Васёк сжимает зубы, перекосив губы, готовится первый раз в жизни принять грех, а, может, и смерть… Он раздумывает: «…как это лучше сделать – с раскрытым или со сжатым ртом?
Если увидит Нинок, что ей труп привезли с раскрытым ртом, то подумает, плакал как трус – не сумел профессию с должностью в одни оглобли впрячь. Если со сжатым - скажет, злой человек, сам виноват, что в эту кашу залез…»
 Васёк пробует улыбнуться, но его будто за шиворот одёргивают. Над голо-вой слышно, как нехотя прошуршал измученный купол парашюта,  встряхнул за грудки зазевавшегося человека, вселяя надежду на спасение, и раскрылся. Внизу кое-где застыли, с пальчик, люди…
Васёк начинает отчаянно дёргать стропы, чтобы вырулить к назначенному месту, где уже поджидают в засаде друзья, охотники за женой министра. Однако бразды правления сосредоточены полностью в руках Глафиры. Она пытается щелбаном заставить Васька не мешать заруливать, и это ей неплохо удаётся.
Их чуть крутит и относит в сторону кустов, намного дальше предполагае-мой посадки. Крыло парашюта скользит о вершунку сосны. Кто-то стреляет по ним из рогатки… Они вздрагивают, ойкают от жесткой встречи с землёй и зем-лянами, валятся с ног. За купол, как за капюшон халата, их потаскивает по траве невидимо-здоровенной рукой мужиковатый ветер.
Хреносский и Муля с крашеными масками на лицах несутся за ними по пя-там с трёхсаженным рыболовным саком. Муля в галифе с черно-белыми галу-нами, перемазанными глиной, поддерживает мотню сака за натянутую верёвоч-ку. Хреносскому, голому по торец, с сувенирной шашкой на поясе и в папахе, досталась самая короткая часть черена, длинная - на плече у Мули. Ему каза-лось, что так гораздо легче нести здоровенный сак. Губы его от напряженной работы вытянулись будто у младенца, и просились: тпр-у-а…
Неожиданно Муля задевает охотничью сеть в виде крылены для поимки рыбы, которую местные браконьеры небрежно спрятали в густой траве. Запу-тывается и летит в овраг, увлекая за собой товарища Хреносского.
Ваську в этот момент удается выпростаться из упряжи. Немного отросшие кудри растрепались на ветру. Глафиру же относит подальше. Хромая, он спе-шит ей наперерез, чтобы поймать, но порывы ветра мешают ему. Его спутницу уносит в сторону. Навстречу приземлившимся парашютистам уже бегут ребята из спортклуба. Васёк, почесав заднее место, ныряет в кусты и спотыкается о брошенный его коллегами сак.
 Наконец озадаченные охотники – Муля и Хреносский - с малость потрё-панными нервами и выпачканной глиной одеждой, освободившись из неожи-данной  ловушки, поднимаются по откосу оврага как деловые муравьи. Они быстро овладевают высоткой овражного берега, занятой заросшей травой, и выбираются на бугор.
Товарищ Хреносский, сбив на затылок головной причиндал, развёртывает разведывательный прибор - теодолит, который предназначен для детального изучения местности и целей, а также для измерения углов и расстояний. При-кручивает треногу, устанавливает на неё ориентир-буссоль, прибор с компасом, угломером и оптикой.
После чего казачий полковник товарищ Хреносский от большого прибора переходит к лупе и рассматривает сучок коряги, которым вырвал во время па-дения кусок майки. Младший урядник Муля, с приоторванным погоном, зани-мается теодолитом. Пытается измерить горизонтальный угол обоих призем-лившихся объектов…  Муля наводит прибор сначала на правый дальний пред-мет - Глафиру, затем – на левый – на Васька, мечущегося по кустам. Такая опе-рация с прибором необходима для правильного отсчёта углов. Муля, как за-правский стрелок, снимает полный отсчёт больших и малых делений угломе-ра…   
 Но чувства у товарища Хреносского в этот момент уже преобладали над разумом. И он при помощи лупы начинает подпаливать сухой конец коряги, чтобы впоследствии поджечь парашюты.
Муля пинает корягу. Глаза чернющие, злые. Даёт понять: от дыма, мол, только засветимся. Товарищ Хреносский, спохватись, машет руками, как бы ищет для них делового применения. Он достаёт из чехла артиллерийский ору-дийный квадрант для проверки прицельных приспособлений и корректирует Мулю, занятую теодолитом: - Зад немножко на меня подай! Хорош! Амба! Но-ги - на ширину плеч - ать, два… Смотри, чтоб правая грудь не перевешивала левую, это… как его, левое плечо, -  прищёлкивает языком.
Товарищ Хреносский пристроился сзади Мули метров на пять, с левой сто-роны. Протирает белоснежным платочком с орудийного квадранта лёгкую пыль. Затем нюхает платочек, запачканный техническими жидкостями… чихает и замирает в умиротворённой позе.
Вот он несёт откуда-то чурбак и устанавливает на него прибор. Вырывает из тетради лист бумаги, пишет: «на цель…». Делает отсчет по шкале. Считывает цифры и получает величину искомого угла.
- Мулёк, цель засечена. Подравняйся на глубину наблюдения… прими право на полградуса. У, финтифлюха неповоротливая… Цель исчезла!
Расценив поступок Васька, как отлынивание от работы, Муля поймала при-бором его взгляд, жестикулируя кулаками…
Обиженный товарищ Хреносский, подойдя к Муле, пытается навести на её пятку сфокусированный лупой солнечный зайчик. Поскольку та неточно вы-полнила команду начальника. А её изнеженные ножки очень удобно встали на противоположный конец доски, перекинутой через бревно. Та вздрагивает от боли и отвешивает ему затрещину.
Товарищ Хреносский падает на приподнятый конец доски, а Муля, подбро-шенная вверх, пикирует в сторону наблюдаемого объекта... Её нога попадает в грязь и обрызгивает затаившегося за кустиком крапивы Васька.
Тот, пытаясь вытереть руки о траву, натыкается рукой на черенок сака. Ста-рается дёрнуть его на себя, но он упирается. На нём крепко стояла начальст-венная нога. Из-за кустов показалась голова товарища Хреносского.
Команда притихла. Чтобы разрядить сложившуюся обстановку, Мулька со злости принимается за починку сака, зубами обрывая длинные нити. Она время от времени прикладывает к глазам ладонь, а Васёк к уху. Хреносский подсмат-ривает за действиями Глафиры через буссоль… затем переходит к наблюдению за объектом.
 Попутный ветер развернул купол парашюта наблюдаемого объекта в сто-рону спортивного клуба. Глафире на этот раз удалось освободиться от парашю-та.
Перепачканные в дёгте вперемешку с глиной, изрядно помятые Васёк и Му-ля начинают игру в кости, расположившись на травке. Над ними кружит ястреб. Товарищ Хреносский показывает им кулак.
- Пора свёртываться.
Васёк недовольно показывает на неоконченную партию. Муля кивает това-рищу Хреносскому, чтоб глянул на часы.
- Регламент ещё не вышел… а мы уже пьяны, как фортепьяно.
Товарищ Хреносский машет отбой.
Теперь команда продолжает отрабатывать отведённое время по захвату объ-екта в щадящем режиме. Они достают из вещмешка подкрепление… В ход идёт в основном сало с чесноком и жареной птицей. По устам течёт масло, а с головы пот. Товарищ Хреносский, задрав майку, время от времени почёсывает живот и прилизывает ладонью перед женским зеркальцем волосы.
 Поскольку полагает, что начальник всегда должен выглядеть свежим. А Муля с чувством и расстановкой чешет, как бы в такт в ухе. Рука при этом вся-кий раз норовит сорваться в крутящий момент. От высокой нагрузки она дро-жит всем телом. Когда их взгляды встречаются, почесывание происходит по-очередно.
 Потом, увлёкшись, - уже соразмерно друг дружке и одновременно. Нако-нец, Мурка не выдерживает, доглодав кость, сбивает ей выставленную на до-щечке кость товарища Хреносского. Он нервничает, но сдерживает себя, умывая жиром мясистые кисточки рук и прислушиваясь к коллеге.
- Форс мажора…
Взбултыхнув горячительный напиток с разрисованной этикеткой – «Горючая змеёвка», нежно прикладывается к горлышку. Хреносский глотает слюну, не выдерживает и вырывает бутылку.
- Если эгоизм, то это - нормально!
Делает несколько глотков, захлёбывается, достает столовые приборы, про-поласкивает их змеёвкой, дезинфицирует на огне от зажигалки. Глаза его дела-ются осовелыми и добрыми, кажется обо всём на свете позабывшими.
Муля, пришипившись, виновато облизывается, следя за бутылкой.
Васёк встаёт с птичьим гнездом на голове, усаженным полевыми колоколь-чиками в целях маскировки.
- А я… в кусты… в небе по тяжёлому не получилось… в случае шухера, я - рядом… пришлёте за мной.
 Глафире Кузьминичне ликующие друзья из спортклуба помогают собрать парашюты. Из главного здания клуба выплывает лёгкая музыка. Глафиру под-хватывают на руки и начинают качать, будто она совершила какой подвиг. По-том все проваливаются, как в тартарары.
Музыка со стороны аэроклуба то прячется где-то рядом за деревьями, сти-хает, то снова разгорается.
 Товарищ Хреносский и Муля затаили, как по команде, дыхание. Из травы показываются их насторожённые головы, слегка примаскированные лопухом. Глаза мечутся в орбитах, реагируя на звуки мелодии и посторонние шорохи. Затем в испуге переглянулись и разошлись в недоумении. Трава впереди заше-велилась. Хреносский остановился.
- Это не коллега…
- А если, товарищ Хреносский, это враги, Васька уже схватили и пытают под музыку? – выстригла трубочками губ Муля, - и наш неутомимый боец уже продался врагу?
- Нет. Этого не может быть, закусывает губу. – Хотя он чувствительный та-кой… Может, его запрягли на непосильные работы и он, бедолага, не знает что делать? О, заступница, он обречен! Наказать, немедля наказать врагов… - его голос захрипел, -  Вернись, вертопрах, все прощу… Ну же!..
Он причмокнул губами, как подманивал барана корочкой хлеба:
- Н-н-н…т-т-т… - вытянув щепотью руку, протрещал конфетной бумажкой. – Вот ругаем человека, проклинаем, как врага народа, а ему, может, больше, чем нам всем, орден золотой полагается!? Вертайсь у меня, сшазжа! – топнул ногой товарищ Хреносский.
Васёк Чемоданчик в это время валялся в ложбинке, поросшей вокруг крапи-вой и верблюжьей колючкой. Приспустив штаны и задрав к шее майку, прини-мал солнечные ванны, почёсывая бока остатком газеты. Он думал о перекосах в жизни человека, оставленных детством, потом учебой… неудобным случаем жизни, поймавшем за шкирку человека, и непременно о продвижении по долж-ности, о своевременных известиях от государыни по поводу каких материалов для работ…
 «А кто его знает, может, Хреносский и прав: нонче не просто воспитание, а сообщения о новых подходах в управлении… дороже пищи стали,» - мысль по-лыхнула и завалилась куда-то в канавку памяти.
 По руке ползала божья коровка. А на лице цвела полная радость и безмя-тежность. Немного растроганный мелодией, он пытался подсвистывать ей в такт. Кончик большого пальца одной ноги при этом старался почесывать пятку другой. Затем его разморённые солнцем пальчики ноги пытались сорвать сте-белек мягкой травки, чтобы отпугивать мушек с соседней ножки. Пятка от этого начинает чесаться и просить безмерной ласки. Васёк закатывает от душераз-дирающей щекотки глаза.
- Может, Васёк уже в её страшных когтях?
- И уже случайно раскололся под её ласками…
Васёк обмахивает лицо газеткой. Округ роется мошкара.
- Ай, собака, щекотно!
Над Васьком появилась тень проплывающего облачка и остановилась прямо над головой.
- Прохлада… о, не уплывай же, пожалуйста.
В этот момент его спину, как злой крапивой перепоясали. Он кошкой вы-гнулся и вскочил на четвереньки. Перед ним нарисовалась Глафира Кузьми-нична. За ней сопровождающая тройка.
- Спортсмен-лежебока… Будешь у меня в следующий раз людей в беде ос-тавлять?
Васёк по козлиному промычал:
- У… мм-е-е… у меня – это… понос…
Глаза Глафиры недоверчиво упёрлись в его переносицу.
- Могу показать…
Боясь расправы Глафиры, Васёк на четвереньках сиганул через крапиву… между колючками и сбил Глафиру. Та, не раздумывая, отряхнулась и понеслась вдогонку. Только макушки лопухов указывали их извилистый путь, пока не сомкнулись лбами, не наставили себе шишек и не остановились, уставившись в недоумении друг на дружку.
Глафира Кузьминична примиряющим тоном подлизывалась:
- Ты не ушибся, ягнёночек?
Товарищ Хреносский и Муля, наблюдавшие знойный момент в позе туш-канчиков, как по команде, бросили позицию и кинулись в кусты.
Хреносский вскоре выдохся и остановился, крича спутнице в спину.
- Говорил же вам – пора смываться.
                XXV
В сумерках тихонько готовилась гроза. Без стука и грома по окнам домов шарила молния. Заглядывала через прощелины бескровых досок в сараи. В ко-нюшне редко похрюкивала любимая свинка, дожёвывая Нинкову молитву от грозы. В Косом овраге в бесшумной пике с береговой крути срывались стрижи. Запахло топленым дымком. Когда-то спокойная кудрявая шевелюра ветлицы дрогнула и вершункой полетела вниз, распугивая искры, посеянные молнией. И полдерева не стало. Острые углы щепы испускали последний дух.
Поутихли от заразительных споров завалинки. Доведённая полуденным зноем до стервячей темноты, к вечеру опять нависла туча. Над речкой радова-лась дождю, застатая на растебайку детвора, и волчья стая галок низко кружила над их головами.
В избах за молитвой, чуланной занавеской, под койкой грудились старухи да малые детки. Обезлюдевшую улицу брал за сердце брошенный крик ребёнка. В пыльной воронке, с ветлу, ветер гонял распалённый воздух. И только с первыми леденцами грозового дождя вскипела проезжая дорога.
Боясь, что град побьет в огороде грядки, Нинок выбросила на прикрылеч-ную дверь кочергу. Заслышав плач ребенка, кинула сверху кофты домашнюю манарку и бросилась, крестясь, за калитку. Малыш радовался, упирался, идти с чужой мамкой не хотел. Бросал в наплаканное дождем лицо Нинка грязью. То-гда она схватила мокрый детский комок в охапку и поперла в дом.
…Многие дворы без родимого дитя пустели, тонули в дико непроходимом горе. Давно увезли с собой внучатые кровинки в города спрятанную глубоко в душе память о детстве: образки родимых мест, уличные привычки, почерпнутые где-то за соседним двором… Хоронили эти милые сердцу сокровища за не-ловким шагом, там, где-нибудь на далёкой чужбинке. Скрывали за робким сло-вом неуклюжесть деревенского слога, осторожно, вставляя наперёд, когда-то разученную в школе правильную норму. Учились видеть мир заново.
Поддерживали за разговором близкую беседу, пряча глаза перед сильным соперником. Как могли, спасали себя от расспросов сильного попутчика в дис-циплинах. Выгораживали свой ещё зелёный опыт угловатой темой, скроенной на живую нитку, рассказывали о деревне, о том, как играли, работали по шейки в поту на усадах, дружили, любили и ненавидели. Делились самым дорогим, что было под сердцем.
Но судьба казнила и тех, кто не хотел выказывать на людях всю уродли-вость, крикливость или красоту души. Калечила их молодую, ещё не окрепшую волю - на работе, отдыхе, военных походах и местах не столь отдалённых. Их исковерканные пути-дорожки добивала потом жизнь где-нибудь на равнинах «гражданской» войны. Там, где вспыхивали её горячие точки, и ложился на ка-зённые листы рукописный след их биографий. Редкий счастливец, баловень жизни, отлитый исходом войны, прилюдно мял конец сигареты, искался глаза-ми: с кем бы поделить жальчину пережитого.
Весёлые и нарядные, с грустинкой в глазах, угловатые и грубоватые - каж-дый по-своему в отпущенной Богом судьбе жар разгребал и благодаря всевыш-него за сохраненную жизнь.
                ***
Новая голова страны, Иван Фомич, подперев кулак под подбородок, погля-дывал телевизор. Глаза караулящее курятся под редью волос. По краям галсту-ка бело-красные полоски. Осваивал, так сказать, на сон грядущий новую долж-ность.
Он мысленно готовит ответы на вопросы телезрителей о том, что зажили они теперь лучше прежнего… и что «подбор работ коммерсантом под человека и человека под работу с ее ритмом, сложностью требует времени», и что «на пенсии можно будет в отдаленном завтра работать консультантами по новин-кам-товарам, их продвижению на рынок на прежнем месте, если мы ликвиди-руем два основных противоречия жизни: сократим до сантиметра расстояние между властью и хозяйством, между хозяином и работником на местах».
На экране его преследовали чьи-то изображённые тени.
С экрана диктор объявила, что ушла на рекламу, предоставив ей, рекламе, возможность бесцеремонно позабавить телезрителей.
- Столичный музей продаст населению полное собрание моделей старых ка-лош по сходным ценам.
Иван Фомич заерзал в кресле.
- Видно, жить не на что стало? Антиквариатом торгуют. Может, купить?
В кадре появляется колония.
- С виду будто устали все. Все под Богом ходим. Неплохо бы в связи с пере-полнением тюрем выпустить тысяч шестьдесят заключённых. А ещё лучше – раза в два больше, например, сто двадцать. Приурочим это к 55-летию Великой Победы… Из них, как пишут газеты, к тому же почти сто тысяч больных ту-беркулёзом. А то превратят места лишения свободы в фабрику смерти.
Каждый, кто готовился хоть раз в жизни принять пост президента страны, не раз перебирал дома по памяти дорогие сердцу безделушки. Так и он. Сняв со стены школьный портрет, долго вертел его в руках, смахнув пыль. Ставил его у изголовья постели и долгим немигающим взглядом изучал со стороны. На фоне цветущего сада, что виднелся из окна, снимок, хоть и чёрно-белый, но смотрел-ся внешне очень богато.
Затем примерил старые отцовские брюки, доставшиеся для работ по хозяй-ству, и суконную рубашку дяди. Перемерить руки брались всё – даже кое-что бабкино и вообще женское. Примерить просто так, чтобы лишний раз напом-нить себе, что все это родное, питавшее память целые годы, подвинуло на не-мыслимые высоты ответственности перед народом.
Добром ли помянут потомки предметы семейного обихода, землю, политую кровью и потом, некогда закрепленную за отцом, дедом и прадедом, и воскре-сившие когда-то былую славу доброго рода? Вот что тревожило больше всего робкое сердце перед заслугами старших. И что теперь эти красоты семейного барахла ничто, по сравнению с новой ролью в государстве.
Но кто бы знал, как дороги были эти старинные «реликвии» семьи накануне избрания. И вечно звенящая юность на миг становилась дороже всех постов и наград. Но откуда берутся они, пламенеющие светом, звёздные идеи, у повели-телей миром? Из сердца, что свой путь проложили от родного порожка, качаю-щейся детской походкой, до новых побед. И немножко взгрустнулось…
- Не гляну теперь, как прежде, сквозь пальцы на отбивающийся народ от рук, а стану ближе к нему, чтобы знать от чего же такое… Не обойти дальней дорогой бранящиеся души. А ведь от таких руганок когда-то доставалось и мне. Всматриваюсь в лица людей… верю в них… их воли в доброе и полезное русло законом скрепим.
Не смягчить иначе споры и вздоры работника с хозяином, что идут испокон веку. Под работника и работы постараемся держать крепкую линию. Нащупать бы тот механизм, чтобы сами хозяева старались ладить дело под человека, а че-ловека под дело. Пока не все гладко, но получается.
В некоторых хозяйствах, слышу, не желают на пенсию высвобождаться. Го-товы консультантами по новшествам трудиться. Контролировать их вплоть до сопровождения на рынок. Неплохо бы придумать как такие хозяйства поощ-рять… Мало, конечно, в этом направлении делается нами и мной в том числе. От неудач никто не застрахован. Усилить эту сторону надо. …И знающие толк в голос так говорят…
…В палатах власти паром дышат лица, убирают так называемые заплатки к законам, вносят концовки, поправки. Видать, в спорах каленых, как в жаркой печке, нынче каждый свой хлеб выпекает.
Не успел глаз прищурить, откинуться ко сну в рабочем кресле, как тут же приснился сон. Перед ним, будто две тени - с телевизора. Одна - тощая, замес-титель начальника статистической службы; крылья одежки на ней болтаются, как на пугале огородном. Руки мечутся кругом около человека, того и гляди охолостят.
 Другая – потолще, её начальница, выписывается из дурки. Она с бантиками на плечах. Глазами за всеми ходит, даже муху сопровождает… И обе тени горят желанием побеседовать… Президент, видя, что так просто не отстанут, опере-дил их заготовленную мысль:
- Я ценю людей за откровенность. Это могучий стимул развития народа. Мы понимаем: никто не любит нянчится с бедным человеком...
Тень тощая встала.
- На сегодняшний день у нас больше полумиллиона детей-сирот.
- Да, слыхал. Центры занятости не успевают справляться со своими обязан-ностями. Многие пытаются сами обеспечить себя работой. Из детей-сирот мно-гие без отца и матери, а некоторые – отказные. Их родители специально оста-вили в роддоме, чтобы те побыстрее мужали. Вся же остальная армия – сироты при живых родителях. Неплохо, что они ежегодно увеличиваются не только в размере, но и в числе. Это наши с вами будущие защитники. И вырасти поря-дочными людьми мы им обязательно поможем.
- А как быть с тем – молодые женщины не хотят рожать второго ребёнка?
- Думаю, что рождаемость в стране должны контролировать сами семьи. Поэтому виновных искать не придётся. Не будет же этим сугубо домашним во-просом заниматься какой-нибудь кремлёвский повеса? Ради исключения, деньги на этот раз уже выделены, - он, довольный ответом, склонил по привычке голову.
- Что вы думаете насчёт правды?
- Думаю то, что и большинство в стране. Правда у каждого своя. У простого народа – одна, у государства – другая. У меня - более общая, что ли…
Прямо из ворот дурдома прётся тень потолще.
- Вы меня, наверное, не поймёте, господин президент: стране досталась сильно развитая наследственность. У нас – две головы государства: одна быв-шая, другая сегодняшняя, а проблем не убавляется. Неужели они никогда не кончатся?
Президент лезет под стол.
- Простите, у меня ручка упала. Проблемы не только не кончатся, но и воз-растут в связи с удовлетворением человеческих потребностей. Наша задача за-ставить их служить доброму человеку.
Тень тощая перекинулась словом с подружкой, как в знакомом анекдоте:
- Нормальные люди живут по прогнозам, а ты, тощая, ни постельного белья не приготовила, ни тапочек, ни похоронных? Умеешь только нашим интимным беседам с президентом мешать. Помрёшь, хоронить будет не в чём. Живёшь, как Гай Воронский. Всегда ветер в карманах гуляет. У меня и туфельки на шпильках и погребальное платьице от Сайцева, чулочки от Гардена, носочки от Юташкина, сумочка от Луи Виттон. И цвет свадебный. На Многодевичьем уз-навала – модно сейчас при полном параде ложиться. Заказала себе силиконовые груди. Говорят, от женихов там отбоя не будет.
- Вот что, тощая. Я на этот счёт с демографами посоветуюсь. По их прогно-зам к концу 21-го века численность увеличится вдвое. Хочешь, не хочешь, а жить придётся. Но я обещаю подумать, когда лучше помирать.
- У нас, у толстых, немного другие анекдоты с улицы и представления. Я решила сказать словами классиков. «Мужики на том свете жалуются: «платье быстро мнётся», особенно после лунных прогулок. Просят раздеться. А вдруг они воры окажутся? Тогда не только нарядов - и доски не оставят. Потом паца-ны тамошние что скажут? Срам-то какой! Я так не хочу. Лучше родню загодя попрошу, чтоб табличку прилепили: «Обобрана до нитки!». Пусть воры знают, что государство заботится о своих подданных ещё при жизни и к скромным не пристают».
- А я в отличие от тебя решила, что стоит пожить. Демографические прогно-зы меняются. По их данным в стране через 100 лет будет проживать всего пять-десят тысяч человек. Страна как самостоятельное государство должна исчез-нуть. Так что народу, съедающего друг дружку, станет меньше. Значит, больше шансов устроиться на работу. Решила жить. Пусть одним патриотом станет больше!
- Как это так: жить она хочет! Люди друг дружке помогать должны. Тебе такой памятник отгрохаем, живые позавидуют. Я уже и твою пенсию на себя перевела. В милицию на тя заяву накатала. Собрала медицинские показания, что людоедством занимаешься. Неужели тебе после этого жизнь не опостылит? Я на твоём месте со стыда бы провалилась.
- Ещё чего. Я лучше отсижу. Там кормят. И вообще, не приставай, а то за-ложу…
- Тогда айда, я наливаю…
- Пошли уж, только я меньше граненного не пью.
- А президент?
- А он что - не человек? Если подойдет, третьим будет…               
***
На даче министра хозяйственного развития господина Кудревайкина – бур-лящая атмосфера. Сегодня его как никогда интересуют отношения между хо-зяином и работником. Бунтуют разорители мирового спокойствия: Васёк, Муля и товарищ Хреносский. Их успокаивает товарищ Крыслов. Халтурная подра-ботка на отшибе его сегодня больше занимает, чем дела в местном отделении партии.
- В вас вложены такие деньжищи… хозяин разорён, жизнь проклята. Живете – «гуляй, Вася», затрат не покрываете, а предоплату вам вынь да положь, так? Вот вам фрынч в квасе, не надо? – показывает фигу с обеих кулаков, пока-чиваясь на коротких ножках.
- А меня ветром уронило… - пропищал развалившийся на полу Васёк.
Муля, поигрывая чернавками глаз, подсаживается к Крыслову.
 - Не сегодня-завтра схватим его жену.
Хреносский жмет губы, шарит по карманам:
- С утра не доели… Ноги не носят. И погода испортилась. Поэтому не пой-мали Глафиру.
Васёк, качаясь, встаёт и втягивает в себя что мочи живот:
- А меня опять ветер уронет...
Он крутится на месте, задирает на спине рубашку, чешется… От лопаток к пояснице и дальше под пояс - красные следы наказания. Крыслов вытягивает шею, чтобы посмотреть… Ваську становится неудобно. Он достаёт платочек и вытирает лоб, затем чешет в ухе. Посматривает на рассуждающую Мулю.
- Дело, конечно, дорогого стоит. Шутка ли жену вернуть? И колдуньи не помогут.
Она замазывает пудрой синяки. Свежей салфеткой протирает лицо от краски для маскировки, которое всё в полосках и похоже на мордочку барсука.
Хреносский покашлял.
- Бывает, заведётся какая-нибудь косынка в стае, не знаешь куда морду деть – то ли за объектом смотреть, то ли за бабой.
Васёк скосился на Крыслова.
- Когда вас на рейде встречают только с рюмочкой, колбаской да луковкой, то сразу видно, в команде нет никакой слаженности, потому что слаженность любит музыку, а музыка – денежку.
- Мужики, а хуже дизентерийной бабы. Вам только в козны играть! До ве-ликих дел вы ещё не доросли, - Муля с чувством долга злится и рвёт полное ведро салфеток.
Хреносский грозится то левым, то правым пальцем:
- И ты смотри у меня, женщина, овца в репейных колючках! Ишь, на кого замахнулась… Не по регламенту растёшь, Божья роса!
Товарищ Хреносский подносит два пальца к глазам Мули. Та от страха по-пятилась на Васька и отдавила ему ногу. Васёк истошно взревел и замахнулся снятой туфлёй на Мулю:
- Ты на кого свои «пакши» подымаешь, женщина?! Когда мужчины ссорятся, женщины посапывают в тряпочку.
Под окном зашуршала, заходила листва. Из соседнего хозяйского окна по-летели в сад кирзовые сапоги, штаны, прочее барахло, собранное у населения по деревням для рабочей силы. Крыслов, раскланиваясь, исчезает в дверях. Васёк, прильнувши к замочной щелке в двери, подсматривает, как министр недовольно колошматит каблуком женской туфли на стенке тараканов. Тряпьём затирает следы от убиенной твари, снимая нервное напряжение. Его голос вырос больше грома.
- Ваша душевная простота меня может погубить. Талантливо устроенная экспедиция по поимке жены может провалиться.
Хреносский ныряет следом в покои министра. Васёк закрывает глаз, и ему рисуется жуткая картина, будто целая улица подданных хозяина хлынула пото-ком в его пенаты, косяки дверей накренились, кабинет раздулся, как шар, готов лопнуть в любую неподходящую минуту.
Васёк с испугу, чтобы не крикнуть, прикрыл ладошкой рот, глаз завертелся в орбите. В это время прямоугольная дверь приняла неровную окружность норы, и поток изрядно помятых людей, вынося над головами дверь кабинета, пронёсся мимо него с гулом на улицу. Министр взмолился:
- Божечки! Что мы натворили? Я погиб!
- Предлагаю сыграть на их волчином аппетите… надо задобрить… подбить хозяина под работника, раз тот навстречу попер… Но для этого понадобится что-то ещё… - пропищал хозяину Хреносский трясущимися губами.
Наконец, всё улеглось. На порожке, как ни в чём ни бывало, появилась до-вольная, будто отобедавшая, физиономия хозяина. За ним выплыла фигурка то-варища Крыслова с блюдцем, украшенным свежими полевыми цветочками по краям; на полшага позже появился Хреносский. По их виду было понятно, что переговоры на начальственном уровне возымели успех.
Кудревайкин легонько в знак приветствия склоняет голову, тонкая полоска усов все еще замиряюще нервничала:
- Не стоит печалиться молодой и талантливой публике. Ваши требования отчасти начальством удовлетворены. Забастовку прекращаем немедля. – Он пошарил по цветным кармашкам рубахи, будто что-то искал, чтобы поддержать себя в трудную минуту таким вот макаром.
Пока он произносит речь, члены команды выстраиваются по росту вдоль стеночки и произвольно выполняют команду: «Равняйсь, смирно! на первый, второй – рассчитайсь!». Когда расчет закончен, товарищ Крыслов, придерживая картуз, стучит по носу ботинка Васька.
- Живо подравнялся по краю половой трещины! Расхляб хозяин не любит! Видеть грудь только направляющего… У замыкающей – не обязательно, – прожилки у мостика носа ходят от волнения.
Команда вновь крутит головами, подравниваясь. Однако каждый краем глаза пасёт поднесённое блюдце. Крыслов подходит к каждому трудящемуся и торжественно преподносит шесть жемчужных горошин, а три удерживает, по-казывая пальчиком: мол, эти заслужить ещё надо. Горошины катаются по блюдцу, а его руки сильно трясутся от нервного перенапряжения.
Васёк, довольный, вытирает руки о штаны, прежде чем прикоснуться к это-му диву.
- Вот и обед подоспел! С Рождества ещё ожидали…
Лица команды цветут. От неожиданного голоса Васька товарищ Крыслов роняет дорогое блюдце на пол, оно тут же разбивается вдребезги, со звоном растекаются вместе с горошинами осколки посуды по трещинам и углам…
- Это на счастье…- разевает рот Васёк.
Команда, будто по сговору, бросается на поимку дорогих беглянок, спеша и расталкивая друг друга. Хреносский первый по-пластунски прочёсывает труд-нодоступную местность под кроватью.
Вот спрятавшиеся драгоценности найдены, и тут обнаруживается их недос-тача. Министр с партийным боссом Крысловым у подопечных выворачивают карманы, проверяют чайной ложечкой под языком. Затем каждого вверенного хозяину члена команды, перевернув вверх ногами, начинают трясти. Всех больше этой процедуры боится представительница женского пола, потому до визга сопротивляется, кусает за палец товарища начальника команды, Хренос-ского.
Тот терпит, хотя и огрызается… Муля вслед за визгом заходится теперь смехом от щекотки... Васёк, прислонившись ногами к стенке, стоял на голове и нежно почёсывал носком ботинка пятку, дожидаясь досмотра.
- Что у тея там?- нюхает ногу Крыслов.
- Кажется, мозоль.
Крыслов расшнуровывает ботинок. Ему в ладошки выкатывается жемчужи-на.
- Откуда?
- Из ботинка… Выкатываться не захотела…
Ещё по горошине нашлось у Хреносского за пазухой и у Мули в бюстгаль-тере.
Кудревайкин щупает каждого масляными глазами:
- Все сдали?
- Кажись, я сдала.
Хреносский выходит на полметра вперёд, заломив назад голову:
-  Сдали.
Васёк чешет носок ботинка:
- Угу!
Кудревайкин, нехотя, подходит к нему: 
- Пожалуйста, ваш ротик к осмотру…
- Всё в ажуре, - переворачивается на ноги, раскрывает пасть.
- Крыслов становится рядом:
- А чего дрожишь?
- Озяб.
- Полечим, полечим… Вот стопочку хвати немножко. Полегчает.
- Не могу… - мотает головой.
- Открывай рот, гадина!
Васёк припадает к рюмке и закашливается. Несколько жемчужин вылетает изо рта. С навернувшейся слезой он провожает их взглядом, словно знакомых подружек,  в последний путь.
Кудревайкин почёсывает зад.
- А за это детям ата-та делают, - грозит пальцем и отбирает недопитую рюмку.
Крыслов прохаживается перед командой:
-  Ну вот, детки, поиграли в доплаты и будя. Будем считать, что  часть жем-чужин будет дожидается в общественной комнате до полного выполнения за-дания, во избежание соблазнов и растления команды. Часть ваша. - Он обходит каждого и кладёт в руку переливающиеся тусклым светом жемчужины. - А те-перь, господа варвары, кру-угом, арш!
Вскоре команда вырабатывает генеральный план по поимке жены министра. Господин Кудревайкин водит мизинцем по карте, выстукивает белыми зубами и кулаками друг о дружку. Все одобрительно кивают и расходятся.
Утренней зорькой гурьбой, как цыплята за клушкой, начинающие спорт-смены вяжутся за инструкторами. Производят посадку в «кукурузники». Само-лёты один за другим бегут по взлётно-посадочной полосе и спешат в небо.
Из густой травы за самолётами в небе наблюдает товарищ Хреносский, стиснув зубы, и Мулька, которая то и дело неуверенно подтанцовывает глазами перед соседом. Хреносскому жарко. Он достаёт с ремня солдатскую фляжку, смачивает горло и передаёт Мульке. У Хреносского от нетерпения ходят жел-ваки. У Мули в такт двигаются губы. Она тоже, как гражданка страны, дожида-ется исхода ещё не начавшейся операции.
В воздухе появляются первые купола парашютистов. Хреносский выстре-ливает из рогатки, и над головой кружится птичье перо. По нему он прикиды-вает направление ветра на малой высоте. Мулька считает через бинокль плы-вущих по небу парашютистов, загибая пальцы и отыскивая своего.
Васёк делает в воздухе несколько неуверенных движений, дабы не потерять намеченную точку приземления. Глафира, заметив мешкающего Васька, стара-ется править свой парашют ближе к нему, чтоб успеть подсказать.  Что-то ему показывает.
Казачий полковник ковыряет в ухе:
- Опять этот неуч министровой тётке анекдоты рассказывает.
Затем он нерешительно поджигает резину. На условный сигнал «Задымлён-ность» парашютист не реагирует. Тогда товарищ Хреносский начинает стрелять из пугача, начинённого серой от спичек, и подбрасывать фуражку в воздух, радуясь, будто ребёнок, впервые увидевший выброску парашютистов.
Два парашютиста, отделившись от центра рассеивания, поплыли медленно в сторону подаваемых сигналов с земли. Тем временем Хреносского обуяла ра-дость. Он срывает короткие полуплясы «Цыганочки». И тут же от находчивой Мули схлопатывает подзатыльник. Мулька снимает с себя жёлтую кофточку и крутит ею над головой, будто мух отгоняет.
Однако сигнал парашютистом всё же замечен. Первым приземляется Васёк. За ним Глафира Кузьминична, ловко угодив в расставленную ловушку. Сак будто схлопнул над её головой. Хреносский туго прижимает кольцо сака че-ренком к земле. Мулька режет стропы, собирает купол парашюта и закапывает в овраге.
Васёк, освободившись от неба, готовит обрубки пальцев к работе. Разматы-вает скотч. Глафира Кузьминична, раскосматившись, пытается сопротивляться, но Хреносский неумолим, как ястреб - плотно прижимает жертву к земле.
Ваську становится немного жалко небесную учительницу танцев. Это не мог не заметить товарищ Хреносский. Он показывает ему кулак и - пальцем округ шеи. Васёк, растроганный своим поведением становится более собранным и оживлённым.
Глафиру Кузьминичну с нарушенным спокойствием лица усмиряют крапи-вой, подзатыльниками и пендалями. Вяжут и несут к фуре, гружённую гробом. Запихнув туда Глафиру, команда отправляется в путь, попутно расправляя лен-точки на крышке.
С лётного поля в их сторону, как бешеная, принеслась машина. Под крыш-кой гроба стали стучать. Васёк, Хреносский и Мулька ответили на стук тем же. Хреносский и Мулька надели на лицо прискорбные маски ангелочков-спасителей. Васёк, догадавшись, развернул саратовскую гармошку. Мулька тут же затравила старинную частушку:
                Как в нонешнем лесу   
                Полно кругом татарника.
                Не бери пример с лентяя,
                А бери с ударника.
Хреносский пропел, как провизжал:
                А у нас в родимом крае
                Вот уже с которых пор
                Появляется ветельник,
                Не видать электроопор.
Муля отрезала ему скороговоркой:
                Ко мне милка поспешил,
                Заблудился в ветлах и пропал.
                Я не знала, что и делать мне тогда?
                И письмо на почту сама лично отнесла.
Старший машины притормозил, выпростав из кабины чернявую голову:
- Двух парашютистов здесь не видели?
Васёк кивнул кудряшками в противоположную сторону и продолжил иг-рать…
Муля с издёвочкой:
                Наш дорогой Аэрофлот,
                Чтоб на поиски направил
                Самый лучший вертолёт.
Васёк дёрнул лошадь, и фура, покачиваясь, заплясала на ухабах. Машина сорвалась по газам, но скоро снова вернулась.
- А ну, стойте!
Корова без команды встала и оправилась. Напрасно её Васёк выхлёстывал вожжами, та продолжала стоять. Дело запахло керосином.
Хреносский обнял себя за плечи:
- Это всё министр… словите мне, говорит…
- Кого ловили, поймали?
Муля поддала товарищу Хреносскому под бок. Тот умолк:
- Рогатую скотинку, оголодала и сбежала… а тут, как назло, покойник умер. Больно молочко любил.
- Родственника хороните?
Васёк замешкался:
- Нет. Того только что схоронили. Всего-навсего - телёнка. От глисты подох. Один гроб заказали, большой оказался. Пришлось приобрести поменьше. Большой тоже сгодился…
- А почему в людском гробу хороните?
- Так скотина, она же кормилица. А всякая кормилица человеческих почес-тей желает. Последнее слово умершего выполняем. Так скать… ну чего вы при-вязались? Ей Богу… Хотите вам этого покойного теленка отвезем, ну в качестве презента что ли..? Собаки съедят…
- Скотина дохнет, а вы радуетесь, песни орёте…
- А мы уже своё оплакали, папаша. Не хотите ли взглянуть на великомуче-ника?
- Спасибо! А молочко от коровки, что осталось, вкусное небось!
Васёк поднимает на рысцу корову:
- Ага! вкусное… Нынче всё молоко – только для теляток-малолеток!
                ***
В то время, как одни удовлетворяют интересы своего хозяина, выставляя напоказ свои проблемы, другие же готовы их выведать у работника, даже в том случае, если они носят сугубо личный характер. Мороженым нынче людей не корми, дай только послушать, чем дышит человек и наобещать кучу хороше-го…
Иван Фомич случайно завис на трубке с неизвестной компанией. Он слушал, как щебетали, судя по голосам, молодые подружки. Одна из них, оказалось, работает главбухом и сейчас находится на рабочем месте, а её золотые украшения, в отличие от подружкиных, вообще бесценны.
И достались они ей нелёгким трудом, а над её головой, как в правительст-венном кабинете, желтеют портреты Ленина, президентов Ивана Кузьмича и Ивана Фомича. И что имя её Манька. Глаза цепкие, каждую соринку метут к делу. Другая работает старшей смены в бригаде телятниц и носит фамилию Сывороткина. С виду мелкая, но с развитыми бедрам. Говорит, как горит, плечи ходят, светлый хвост болтается по спине.
- Алё, Маш, звоню по межгороду, с переговорного. Где я? Наверно, не в глубинке… Потом скажу, а то денежки тикают… не успею главного.
В окно кабины переговорного пункта райцентра видно улицу. Рядом с по-чтой – лошадь. Конюх тоже дожидается в очереди переговоров. В райцентре грязно. Сывороткина приехала прямо с фермы в резиновых сапогах, с отворо-тами в голенищах. Короче, в сапожках телятницы…
- …Алё, Мань, ага…- пошевелила провод Сывороткина, поправляя  карман на пояске блузки, - теперь слыхать… У вас в стране, как всегда, со связью ба-луются. Одним словом, такой же бардак, как в свинарнике. А то я, прям, не знаю… Как ни позвоню, у тя всё занято. Нечего, говорю, дойной бухгалтерией заниматься. Поэтому и сидишь без отпуска. Чать, не мерин - день-деньской ишачить. Живи цивильно, как люди… Будь понастырнее, как я, и всё получится. А то ты впечатлительная какая-то…
- А ты откуда догадалась насчёт бухгалтерии-то? Ну, какой бухгалтерией… занимаюсь… Это не телефонный, вообще-то, разговор… такой бухгалтерией занимаюсь, которая двойное рабочее время забирает… дойной… поняла? Ну, хорошо.
- А как не догадаться: у нас за границей и то всё знают про вашу страну и про то, что в правительстве вашем, возможно, не догадываются… А я тебе тут женишка сыскала, - вертит резиновым сапогом. - Вон все шпильки на туфлях сбила, а всё-таки сыскала. Цени!
- Ценю…
- Спрашиваешь, откуда женишок-то?  Да… здешний. Заграничный. Так что скоро богатой будешь. Как ты сказала? Вроде, не жалуешься. Видать, разбога-тела на дармовщинке-то?
Короче, твой женишок штатом одним тут заведует. Известный больно. Пер-вая звезда, короче, боевикового кино. У вас в стране ни одной такой величины и в помине нет. А как он ходит, послушай… Идёт - аж дрожь пробирает, так и катает мускулами, что сзади, что спереди…Так сердце и замирает… И ты чув-ствуешь, будто вся его энергия в тебя по холодным жилкам переливается. Аж всё тело стонет по его походке! Знала бы ты… так мужиком и прёт!
Подружка на другом конце провода гладит рукой на шее ожерелья, любует-ся перстнями на пальцах. Кривит бровь. А Сывороткина поскабливает пол но-сом сапога.
- Учу тебя людей обрабатывать… Не мужик, а находка! Нашим… Але-о!.. Вашим за таким не угнаться.
Иван Фомич перекинул трубку к другому уху. Устроился поудобнее с нога-ми в кресле, поглаживая прильнувшую чернявую собачонку, слушает Сыворот-кину.
- Ну что же ты молчишь, Маньк? Али не любый пришёлся? Живёшь с этим озямкой… с кем?.. с кем?.. с директором своим?! Живёшь и то, наверное, по праздникам с ним. Днём на работе, ночью тоже некогда... Деньги считать неко-му. А что он из себя представляет-то? Квартира возле кладбища с окнами на кресты. Сама видела.
Не люблю расчётливых! И место выбрал, чтоб в последний путь было нести рядом. Даже на транспортировке бережёт. Предусмотрительный! Была бы его воля, и деньги с собой в могилу уволок, и тебя заодно…
А ты как батрачка у него на работе да постилка по выходным. Пойми: на людях в магазине «Копейка» с ним и то стыдно показаться. Маленький, плюга-венький. И всегда пахнет… Тьфу! Зато у тебя, супротив его, ноги от ушей на-чинаются…
- Ты только прилетела?
Подружка уставилась на запряжённую лошадь через окно кабины.
- Смотря откуда… Вчера – из Майами в Нью-Йорк. И сразу звоню. Вот этось, не поверишь, с Джексоном прошлась Бродвеем. Он, правда, - по одной стороне, а я по - другой. Он так смотрел на меня… На своих тёлок так не смот-рят… А я всё равно не подошла. Чего ещё вздумает… Другое дело, если бы сел на хвост, тогда я бы подумала ещё…
- Джексон – это класс! Тащусь и завидую… Ну ты молоток! Вот уж не ожи-дала: где отлавливаешь, а главное - кого? А Джексон, говоришь, смотрел? Пол-ный атас! Башню с плеч несёт!
Подружка ковыряет ногтём на халате приставшую коровью грязь и, доволь-ная взаимопониманием, тащится, поглядывая в окно кабины на своё отражение.
- Алё… только ты не так поняла всё. Просто постеснялась тебе признаться: не Джексон это смотрел на меня, а твой Шварсенеггер. Просто они друзья. Мы с Джексоном под ручку шли. А твоему я потом нарочно твой телефон оставила, чтоб отстал. А то как-то неудобно на людях… Вдруг влюбится, а я его уже для тебя зафрахтовала.
- И чё ты ему про меня напёрла?
- Красавица, мол, подружка у меня есть. В одной крупной бизнес-компании работает. Вип-гостям классный ритуал предлагает. Сказала, что мини-усыпальни с секретом делаете, не хуже фараоновских. У их страны, говорю, рука по этому искусству набита. Во всяком случае, больше, чем в Америке. А сама смотрю: потащился твой ухажёрик, имя записывать стал…
- Ну, ты даёшь…Только мне у Шварсенеггера моська не очень… У Джексо-на поаккуратнее смотрится. И головёнки теперь не поменять. Ну, ты дала… стране угля.
- Аллё… Да. Яхту вот на колёсах оригинальную приобрела. Вместе кататься будем… А что касается симпатий, то, как говорится, стерпится – слюбится… Тем более на такой яхте… Короче говоря, новая модель яхты появилась… Ну вот… а ты,- чего-то тебя спросить хотела – случайно не в курсе: мой леший там колготки не зашил, не слыхать? какой..? какой..? да Лёха, мой бывший ухажёр, не слыхала?
- Твои, что ли, колготки-то?
Подружка замялась:
- Да нет. Бери классом выше. От итальянской кинозвезды достались. Та их выбросила, а её ухажёр мне подарил. Коллекция от звёзд всегда дорогого стоит.
- Яхты  покупаешь, а драными колготками интересуешься?
- Это были особые колготки – с блёстками. Алё… чего ещё хотела сказать… Директору своему передайте, мол, есть одна особа, которая первое время со-гласна у вас без получки поработать. Она скоро приедет в гости. Пусть он свои обещания держит.
- Постой… постой… кажется, припоминаю: они такие синие, колготки?
- Да. Только с блёстками.
- Так, они сёйчас на мне. Вчера мой директор подарил. Мои испачкались. Директор говорит – надень пока эти… А как твои колготки у моего директора оказались?
- А то не знаешь, как… наверное, в компании спутали, когда праздники от-мечали.
- Какой пассаж! Надо же! Директора отхватила, а он с этой приблудной свя-зался. И место моё ей пообещал. И не подумаешь. С виду такой тихий, тачка шикарная. Вот тебе и подбор кадров по связям… вот тебе и человека под рабо-ту сновить и работу под человека… кабалой оборачивается. Так и до пенсии не дотянешь и консультантом по новым товарам френ возьмут… - прикрыв трубку выражает недовольство Манька: 
- С работы теперь не собираешься слинять, батрачка?
- Разве что к концу июля, как бабки проверну. Звякну потом! По телевизору на днях показывали: налоговая полиция полторы сотни тысяч фирм-однодневок накрыла. Замаялась тут вся. Как бы и наши дочерние предприятия не прихлоп-нули впопыхах.
- Так что хорошенько подумай: стоит ли в этой преступной сфере задержи-ваться? Куй железо, пока не остыло! А то ждать долго не станет женишок-то завидный…
Я вчера… Але… насчёт своего лимузина подумала…
- Ты же говорила, что у тебя яхта новой модели? Неужто украли? Я так за тебя напугалась!
- Это она и есть, только на колёсах, как вездеход. Так вот, думаю, а где на нём в вашей столице ездить? Поедешь, так тебя обязательно стукнут. Будешь ремонтировать, так всю требушину в моторе переберут местные умельцы да жигулёвскими запчастями нашпигуют. С твоим директором встретишься слу-чайно, а он подумает: мол, только новый кузов пригнала для выпендрёжки. И раздумает встречаться.
Он меня забыть не может. Эсэмэски всё шлёт. А как ухаживать за ино-странной дамой с лимузином, не научился. Ты ему напомни при случае, конеч-но. Отбить, мол, такую даму у Джексона дорогого стоит.
- Алё, Сывороткина, куда ты пропала, шайтанка? Алё! Я и сама не хуже: платье выше колен на серебряной нитке. По бокам талии по две больших пуго-вицы, как зеркало блестят.
- Да конюх мой, то есть бой-френд, вон требует побыстрее закругляться… А то очередь стоит. Кабин ему в Нью-Йорке не хватает… названивает тут…
- Газету только что принесли новенькую. Пишут, что один миллион малых хозяйств не сдают полный бухотчёт. И наше – в списках. Как говоришь? А что я могу сделать, если в газетах пишут… Это не предлог с моей стороны какой… Мы вчера только с сотню дорогущих гробов продали. А сегодня только десяток венков. С чего налоги-то платить?
Удивляюсь: люди, милушки, с куска на квас перебиваются. Есть не на что, а жить хотят и не умирают. Доходов поэтому нет. Это просто свинство! Так что двойной бухгалтерии, о которой намекаешь, прибавиться. Может быть, гордо сдохнуть на работе придётся, а вахты не бросить.
А с другой стороны, я вся прямо в мыслях: Шварсенеггера какого-то выду-мала тоже… Короче, не приеду. Потом, на работу фиг устроишься. Займёшь ещё моё место.
- То-то и видно: с куска на квас перебиваются, а с должности сваливать не хотят… Тебя выручать, а ты в лес бежать! А я на переговоры столько денег ух-лопала из-за тебя… Полкоровы проговорила… Дрянь такая! Я до тебя ещё до-берусь… Чтоб духу твоего на обещанной работе не было! Да освободи же ме-сто, поганка растрепанная!
- А ты не хайся. Те гонорар с целый гараж выписали.
- Так это я к слову все сказала. Собственно, речь-то еще и не начинала. Куда вам без меня: сегодня ты на коне, а завтра я…
Иван Фомич, не дождавшись конца разговора, поправил свободной рукой галстук, что-то хотел было сказать, не утерпел и положил трубку.
- Тоже мне: законопослушницы, а всё туда же… к обману тянутся. Чем бы душа ни тешилась, лишь бы не плакала. Разве мыслимо  такое по телефону го-родить? Надо быть трижды осторожнее с языком. Иначе ждёт тюрьма, психуш-ка, чужбинка, либо высшие посты…               
XXVI
Со стороны Тирренского моря тянуло запахами рыбы. В трещинах скали-стых развалин густо сочилась зелень. На фермерских полях покачивались на ветру медные грабельки мышиного горошка, точили друг о дружку длинные зубы, перегибаясь в поясе, как на молитве.
Офицер Интерпола и выходец с берегов Волги, казачий подхорунжий Франчиско Меиса, притворив окно, вскрыл очередную шифровку от Куколки: «Быт 1:26-31; Исх 25-3-9; Лев 5:14-19». Он ввёл в компьютер сообщение и про-читал. Обращалось особое внимание на изобретательские способности вверен-ных молодых людей. «Опять Божьи установки», - сдержанно, на английский манер, усмехнулся он.
Он всегда был с чуть перетянутым пояском. Когда злился, его глаза загора-лись страшно желтым огнем, как у зверушки, этим ему удавалось вовремя оса-дить собеседника. Но никто не возражал. Затем Франчиско сравнил полученный результат со сведениями военной разведки. Они подтвердились. И тут Меиса понял:
«Обеспечение бандитов связью на местах хорошо развито». - Это позволяет передавать данные каждому члену команды на расстоянии, избегая лишних встреч. При этом значительно сберегают время на дорогу и сборы. Иначе давно бы взяли. И как их только вера божия терпит?! Но они сидят, как суслики, по норам и продолжают успешно действовать. Наши средства не позволяют их за-сечь.
- Несомненно, - докладывал он выше, - банда имеет отношение к религии. За религиозными компаниями, о которых дурная слава, установлена слежка. Изначальные обыски у некоторых из них ничего не дали. Меры приняты, но они имеют мало успеха. Думаю сосредоточить основные усилия на подрыве их технической службы. Раз с расторопными кадрами туговато, то не скоро почи-нят и технику. Подрыв знаний у особо знающих – дело также первостепенной важности. Думаю, надо посеять в их рядах недоверие друг дружке.
…Влажный ветерок обдувал жаром дышащие щёки. Уже несколько часов в обход транспортной ветки Катерина Громито пробиралась узкой тропкой каме-нистого берега. Верхняя часть платья её чем-то напоминала мужской пиджак. Угловатые глыбы, как затонувшее белье в бабьем корыте у стирающих волн, отмечали её путь. Бледные махры длиннолистых трав вяло тянулись от скали-стого подножья к свету.
Сверху горной гряды – проезжая часть. Поэтому в тихую погоду с дороги долетают всплески пронёсшихся шин автомобилей, да ищущие глаза полицей-ских высматривают подозрительных. Но Катерине пока что нечего бояться. Все думки у неё о дальнейшей судьбе, работе, о новых знаниях. Год назад она про-шла положенный курс в Чикагском колледже США на руководителя прачечного хозяйства. Приехала на лето погостить к родителям, а те ей не рады.
- Мало того, что грудного ребёнка подкинула нам, ещё и денег на дорогу попрошайничает, - высказал в глаза за ужином отец Филиппо. – Он наотмашь кинул ногу на табурет. На лице зависла злая черствинка. - До какой же поры нам такое нахальство терпеть? На Рождество, когда звали, не прилетала. Наверное, опять в положении была? Не до родителей.
- И про Бога забыла, - отчаявшись, убивалась мать. – Села за стол, а помо-литься не тут-то было. Совсем одичала. Другое воспитание. Чужеродные учебы ей мутят мозги. – И она в молитве положила пальцы на левое плечо.
В доме запахло скандалом. Наговоры выше её сил поднялись. Как ни кля-лась, ни божилась дочь, что ни о каком ребёнке и не помышляла никогда, но родители не поверили ей. Слишком, говорят, глазами похож. На дорогущие об-следования никто, конечно, не согласился бы из родителей, чтобы такой ценой искать правду. 
- Ты-тко посмотри, бесстыжая, её чадо всё оборалось в крике, а она и ухом не ведёт, будто не её. Не хошь за своим оголышем догляд несть, тогда домой и ноги не накладывай! Вон тебе Бог, а вон порог. Марш отсюдова! – указал на дверь разошедшийся отец.
Вынужденно оставив дом, решила Катерина зарабатывать на кусок и добы-вать знания сама, без поддержки родителей. Идёт она неуверенным шагом, ос-тупаясь на сыпучих камешках. Идёт по совету приятеля в прачечную на работу устраиваться. Боевиков обстирывать.
- В другое место без знакомых не скоро устроишься. А тут, кроме денег, угол обещали на ночь.
Её светлоглазому и остроскулому бойфренду двадцать семь лет. Он магистр управления. По специальности пока не нашёл работы и вынужден подрабаты-вать в прачечной починщиком мебели и мелкой бытовой техники. Дел много, приходится дневать и ночевать на работе.
Отец – бывший переселенец с Волги - был убит в случайной уличной пере-стрелке полиции с преступниками. Мать все время по больницам. А их крохот-ная квартирка осталась под залогом банка за непогашенные кредиты. И неосу-ществимая мечта о своей семье отодвигалась всё дальше и дальше… Маленько-го брата, когда приходила в дом хворь, ютили на время соседи.
Хотя малыш и не велика ноша для взрослого мужчины, но придётся скоро тянуть и её. Вот и получается, хотя имя и фамилия у него американские, Нор-манн Стайрон, он старший вахмистр, дом в Америке, но живёт и работает не как большинство американцев, не у себя дома, а в Италии. Думал, что тут легче устроиться и набраться опыта. 
Катерина торопится, перебирает то, что память нарезала. Сегодня у неё от-ветственный день. Идёт последний тур собеседования. И она прибавляет ходу, боится опоздать.
За высоким столом – строго скученные брови. Это приёмная комиссия. Один из её членов перебирает листы с тестами. Вот его взгляд притормозил против графы «Замечания». В ней гармошкой буквы… Требуется осмыслить и запомнить изложенное. Катерина задание сделала быстро. Чёрные брови ко-миссии по очереди хмурятся, проверяя ответы. А Катерина читает ответствен-ное лицо комиссии:
- Ответ логичен. Причинны раскрыты, смысл прояснён. Верующая. Она сначала выделила главное… «потом перешла к второстепенному…». Глаз Ка-терины подрагивает, будто залез в чужую тетрадку. Начинает скрыхтать ноготь об ноготь.
Густой бас, перебиваясь на фальцет, сосредотачивает внимание комиссии на толковании мысли, наконец, объявляет:
- Может увязывать прошлое и настоящее в сложившейся ситуации через раздолбленные знания.
- Раздробленные, - поправляет коллегу соседний голос.
- Дробные, - простите … апчхи!
- Будьте здоровы! – произнесла еле слышно Катерина, будто вперед забежа-ла мысли учителя.
- А вот этого делать совсем неуместно. У вас будет снят один балл, - он вы-тирает платочком рот и продолжает, - умеет группировать мысли и устанавли-вать между ними порядок. - Протерев очки, добавляет: - Заключение – может без посторонней помощи определять степень загрязнения и износа белья, а также как и чем устранять пятна. Расходные материалы и стоимость определяет вовремя. Оценка «успешно».
Катерина покусывает губу. По щеке переливает румянец. Другой член ко-миссии зачитывает её анкетные данные, чертит бровью коллег:
- Возраст – 19… верующая христианка. Родители - члены набожного «Об-щества одинокого паренька».
Секретарь молча подаёт председателю комиссии бумагу, подтверждающую связи с окружающим миром. У Катерины щемит сердце. Она, еле сдерживая дыхание, слышит, как секретарь с председателем о чем-то шепчутся…
- Из числа протестантов… изобретательна, отец католик, - прибавляет голо-сом секретарь.
Председатель, поваживая мохнатой бровью, подписывает с работником до-говор и добавляет:
- Работа  у нас ночная.
Члены комиссии нижут глазами девушку. Та скромно кивает.
- Следующий! – просит секретарша с черноватым прорисом губ.
И каким счастьем показалась Катерине тяжёлая минута в этот день! Она много говорила сама с собой, пела в полголоса, пританцовывала после того, как оправилась и пришла в себя: «Какая же я умни-ичка! Ай да Катинючек! Ну, просто шило в заднем месте торчит, так и вертится округ зеркальца», - поздрав-ляла она себя с первой удачей на трудовом фронте.
У бойфренда тоже радость. В знак признательности он принёс ей целую охапку цветов.
Поздними вечерами, когда огромные барабаны прачечной машины во всю немочь орут, шуруя бельё, Катерина собирает последний десяток мешков одёж-ки и отправляет в работу. А в сером облупленном углу, где они вчера только ещё кувыркались и нежились с Норманном, теперь навалили новых мешков с тряпками и, казалось, несколько неудобными для полного сна. Но это ли в пер-вую очередь беспокоит человека, обретшего тёплый уголок после долгих поис-ков работы? Главное, они оба при деле.
Если не спеша пройти коридором вглубь прачечной, то заметно, как в окнах виснет темнота, и стены становятся гулкими, шаги эхом отдаются, будто следом ступает кто-то, напоминая, что тут они не одни. А по тонким артериям труб ровно, как шепчется с кем-то, пульсирует вода. Поэтому Катерине в минуты отдыха одной здесь страшновато. И она предпочитает домовничать при элек-тричестве.
Катерина Громито и Норманн Стайрон сидят на мешках с бельём, готовясь к работе, радуются их первой в жизни совместной удаче. Они кувыркаются на мешках, догоняя друг дружку, хохочут.
Её спутник лопоух. Уши всякий раз дёргаются от смешинки подружки и краснеют, как перец-первенник. Рукава рубахи всегда ближе к локтю закатаны для удобства. Только глядел он всегда как сквозь человека, стеклянно… Трудно с ним разговаривать долго, глядя глаза в глаза.
Норманн наблюдал, как сладко растягиваются её припухшие маленькие губы с глубокой, посередине, канавкой и скручиваются бледно-коричневыми трубочками. Сегодня их день. И ничего, что пока ни единой новой идеи в голо-ве.
К воскресенью она узнала из газет, что её отцу снова подкинули ребёнка. Он на другой день, выматерив мать, куда-то спешно уехал в ночь. Больно пе-реживала недобрую шутку и плохо спала. А Норманн наблюдал, как в соседней комнате шёл ремонт. Эта комната, которая была набита всякой электроникой с серверными связями, на ночь запиралась на лёгкий замок с шифром и никогда не опечатывалась. У него от столького скопления техники блестели глаза.
- Вот это да! – даже взвизгнул. – Когда-нибудь и ты сможешь разработать новые программы для машин.
- И его охватили мечты недалёкого будущего.
- Представляешь: сидишь дома и направляешь людей и машины на выпол-нение твоей воли. А случись, заболеешь, программа способна сама подклю-читься ко всем государственным, а может, даже и мировым институтам, и будет заправлять и ворочать всеми необходимыми механизмами самостоятельно. А когда надо, сама скажет, где, что и как происходит, и какие решения на этот счёт приняты.
- Наверное, только тогда, - задумался он, - откроется людям новая ступень, как образчик, мирового процветания хозяйской расторопности. И ценность че-ловека определит уйма изобретенных новинок в год. И крохотные маячки мил-лионов голубых экранов, ведомые мыслью, возвестят нам о рождении более высокой эры.
А их беспокойное сияние в сотни галактических ламп займёт рабочие пло-щади, освещая невидимые глазом места кочующих проблем… «и откроет доро-гу теплу человеческих отношений». Ему было над чем задуматься. Пара, кото-рая почти состоялась, была не из худших. Сердца лучших дарили им радость надежд.
Над Тирренским морем скоро ляжет согревающая мелодия прибоя. И зацве-тут купиной радуг и надежд многотонные скалы и хребты, обласканные дыха-нием неторопливой погоды. По лесам, взгорьям и долинам, по необычно при-ветливым переулкам и улочкам после дневных забот проползёт лунно-зелёный холодок.
Голубые экраны компьютеров, как окна в живительный мир, сольются с не-бесной бездной звёздного блага. И по всплескам этого мирового океана, по све-тящейся тонкой материи угадаешь, как трепетно забьются в груди планеты наши сердца.
Сердца ровесников твоих!
Замрёшь на секунду, другую… и услышишь, как рождаются жизни… Мил-лионы карапузиков потянут навстречу любознательные ручки. Комочки надеж-ды и счастья, ещё не обласканные матерью; они раскроются, как не опылённые пчёлкой бутоны, с нежно шевелящимися ватными пальчиками.
Порвёт тишину потолка не знающий человека голос, и день спеленает его зевластый вопль убаюкивающей лаской. А кое-кто рядом и из далёкой тысячи вёрст по-житейски поздравит: «С рождением тебя, малютка!»
Катерина смотрит на него во все глаза:
- А на какой шиш такие пути открывать? На худую варежку и рыбка не клюёт.
- Чудная ты у меня. Немножко поработаем, понатаскаемся… тут горы раз-ной техники, микросхем, описаний. Обобщим, подумаем и наскребём свежих идей.
В коридорах по углам копилась зеленоватая темнота от слабой лампочки. Катерина пустила в ночь две пары лишних машин. Норманн лелеял ножку по-лурассыпанного стола.
- До утра ещё не скоро, «печку, от тока которая, ещё посмотреть успею», - прикидывал он на глазок предстоящий фронт работ. А когда начало морить ко сну, Норманн уже убрался с шифром замка соседней двери. Он почти без труда обошёл входной пароль и запустил первую попавшуюся программу.
На экране зависли непонятные знаки, мистические фигуры, ещё совсем не-известные символы. Потом долго рылся в каких-то бумагах. Однако, управив-шись с техникой, к утру успел починить электропечку. Катерина уже дремала на постиранных мешках с бельём, кинув поперёк незамысловатой лежанки руку. Норманн поглядел на её подрагивающие пальчики и сказал, прижимаясь к теплому телу подружки:
- Знаешь, если у нас будет ребёнок… когда он вырастет, обязательно пода-рим ему настоящую фирму. Так сама говорила. А до того станешь пока её хо-зяйкой. Для малыша обязательно купим конструктор. Пусть себе собирает да под старость о нас не забывает.
Катерина улыбается сквозь сон:
- Спи, неугомонная душа!
Как-то она заметила Норманна в хозяйском кабинете и предупредила строго:
- Ты вот что, Норманн, в программу компьютера лучше не суйся! Наживём, не дай Бог, греха. Что потом с нами будет? На меня прошлый раз и так секре-тарша хозяина зверем глядела… распахнула свою крокодилью пасть и смот-рит… Могла что-нибудь заметить неладное в комнатке… как пацану-трёхлетку говорю: вот видишь, какая у меня стала от работы ладонь, увесистая, - смеется она, - как выпишу, так и съешь у меня леща. Не лазь, куда не просят, а то от-хмызжу! – сказала и переменилась тоном Катерина.
- Да будет тебе бабьи нюньки водить! я всё аккуратно делаю. Только краеш-ком глаза гляну на технику и – шмырк из кабинета. Только меня и видели. Зато идей рой целый в голове, не переберёшь. Хозяева же нам доверяют! Потом, с работой хорошо справляемся. Выберем денёк, современных программ по об-служиванию малых хозяйств накупим, усовершенствуем, продадим, ещё лучше заживём.
Вот увидишь!
- А погонят с работы, куда мы потом, босячники? Беременная я.
За работой и ночи не видны. Майка Норманна от пота меж лопаток собирает морщинки. Катерина догадывается: когда она заснёт, Норманн полезет под за-мок в техническую комнату. Ослушник! Бывает, проснётся – его нет.
И пока ещё не мучают бельё барабаны машин, на цыпочках прокрадётся проверить входную дверь. На всякий случай пройдётся коридором к окну. Ок-руг никого! Только луна прозеленела от зависти: заглядывается на окна. Кате-рина аккуратно поправит чуть зазевавшуюся шторку.
И сморщенные стены то ли от разводов, когда-то оставленных кистью мас-тера, то ли от просачивающегося сквозь щелки света сразу погрузятся в поса-пывающую дремоту. Катерина перекрестит двери хозяйского кабинета и снова приляжет.
Однажды к вечеру зашёл прытконогий начальник и положил в хозяйский кабинет толстую рукопись.
- Смотри, - шепнул Норманн Катерине, - целую науку принёс. Из неё можно набрать добрую кучу новых идей. В публичной библиотеке свежие мысли не скоро появятся, а тут – пожалуйста. Потому что тут производство. Из прочи-танного обязательно что-нибудь да извлеку. У меня это получится. В среду бо-лее свободный день. Помотаемся сначала по магазинам, для будущего малыша причиндалы для первости всякие справим, игрушки, а потом обязательно этот труд погляжу, - не скрывая радости, запрыгал на одной ноге Норманн.
Начальник тогда заглянул в программу компьютера. У Норманна зашлось сердце… Тот поправил кресло, которое, как ему показалось, неестественно бы-ло развёрнуто сиденьем к выходу, косо посмотрел на них, закрыл дверь и вы-шел. На ходу погрозился:
- Глядите у меня, сюда - ни ногой! 
А вечером, когда дерево уронило тень в окно, Норманн сказал Катерине:
- Вот такие, как наши хозяева, держат мир на поводке. Поэтому он слабо развивается. Людей продают, убивают, себе добро хапают да грехи в церкви замаливают, а себя считают верующими. Кровь с их штанов не успевает отмы-ваться. По-моему, у боевиков здесь не только прачечная, а стратегически важ-ный объект. Хорошо, наверное, быть боевиком: ни хлопот тебе, ни забот. Что скажут, делай…
Пополудни Катерина и Норманн уходили куда-нибудь к морю или забира-лись в пустующие дома, приготовленные под снос, и коротали за своими задач-ками день. В то же время Норманн как мог, помогал подружке подготовиться к завершению учёбы. И, по его мнению, у нее дипломный проект бакалавра давно созрел.
Оставалось сдать экзамены и защититься. «Экзамены да контрольные всегда можно сдать», - была бы хорошая письменная работа… - успокаивал он Кате-рину, лелея Божьи надежды на лучшее. Она штопала ему одежду, он готовил обеды, обегал магазины с дешёвыми продуктами и снова садился за расчёты.
Море зелёной чертой метило в спокойный день свои границы. Подобрав ко-лено, Норманн лежал на огромной глыбе, почерневшей у подножья от старости. Он думал, что волнам становится тесно от многочисленных городских дамб, наводнивших его прибрежную зону, судов, от душащих их нечистот.
Люди просто не слышат надрывного стона морского прибоя, выплёскиваю-щего всю грязь за человеком на берег. Непонятен им пульс встревоженных волн, подающих свой голос с бешеным ритмом сердца откуда-то из неведомой старины подводного царства.
- Вот так и наших с Катериной жизней не видать, «не разглядеть никому», - размышлял он с грустью.
Через знакомых к родителям Катерины просочились слухи, что дочь скоро родит. Отец зверел, горсть щетины на подбородке проросла как следует с тех пор, пока не виделся с дочерью.
- Вырастили антихристову дочь. Теперь жди, скоро третьего подкинет… Опять нам стариковская сухотка.
А что могла ему возразить жена? Она только изводилась на слёзы и худела душой, надеясь на удачное разрешение неурядиц.
С вечера до раннего утра Норманн с Катериной ломали усталые головы: где бы получше сбыть наработанные компьютерные программы. Да и для самих кое-что надо оставить, для будущей собственной фирмы, а что-то закупить ре-бёнку.
Отправляясь утром в город на поиски покупателя, Норманн на минуту за-стрял в дверях:
- Ты у меня самая обеспеченная мама будешь. Весь день потрачу, а от наме-ченного не отступлюсь. Обязательно что-то да получится. Мы ещё с тобой та-кие идеи в жизнь превратим, что бандюги ни днём, ни ночью себе места не найдут, - он развёл в аршин руки. – Во какие отгрохаем! Обязательно от бан-дюков выкарабкаемся.
- Ой ли…
Тучками подпирало за день выгоревшее небо. Сырая темнота спускалась на землю, а Норманна всё не было. Катерина уже запустила машины. «Наверное, в пробку попал», - успокаивала себя. Но всякий раз срывалась на шорох и бежала встречать: не идёт ли? За грубым стуком она вдруг почувствовала чужую, до боли знакомую руку отца, которая отворила дверь. И у неё неожиданно нача-лись схватки.
- Похоже, одна… Ну, что? – не здороваясь, наступая на дочь, разбитыми туфлями прогремел отец, - доработались, фукины дети?
 За его спиной показался начальник и секретарша с наигранными жестами. Отец схватил дочь, как котёнка, за шею и с силой впихнул в техническую ком-нату. Намотал её волосы на руку и головой обвалил со стены толстый слой штукатурки. Заплясали в её глазах желтые зайчики… И, сползая по стене на корточки, услышала она сквозь шум в оседающей пыли далёкую и приглушен-но-грубую речь:
- Ты, подлюка, нехристь, запускала программу? Почему, курва навозная, за-висла программа? Отвечай! На органы работаешь, шалава? А нам опять ребёнка хочешь подкинуть? Дождалась, пока нет нас дома и фиттулё… подворотних кобелей собирать?!
Катерина только всхлипывала, превозмогая боли… Носом её хлынула, со-гревая разбитые губы, густая кровь. Леденящий жар схватил за грудь. Она по-чувствовала, как в животе заворочался плод. Отец вытолкнул её ногой на гряз-ное бельё, припасенное для стирки, и начал пинать… Она зашлась в крике, теряя сознание…
Минута-другая и её зевластый плод выпростался наружу. Отец отшвырнул человеческий комочек в сторону… Катерина вздохнула протяжно и жалобно. Руки, разбросанные по полу, в беспамятстве нашаривали округ себя тёплое тело ребёнка и не находили.
Рассвирепелые ноги били её, катали по полу до посвиста в груди, пока не пробил отца пот. Охаживал, как машина, не жалея сил. Только горячий воздух его больных лёгких, распалённый, как кузнечными мехами, просился наружу: «аш-х… аш-х…а – ахх – а…».
Шумит рядом огромное море, до конца не познанное людьми. Под его шу-мок в потёмках жизни ещё не такое списывала судьба.
***
«Детство упрямо заявило свой взрослый голос, юность, студенчество – туда же… Молодые, а в голове уже десятки планов и проектов о том, как пособить небольшим хозяйствам, чтобы доходы росли, чтобы жизнь не кончалась. Все мысли хозяева собирают – от мала до велика. Перекосы воспитания, образова-ния, застой человека при вузах пытаются направить в полезное русло. Чтобы студент перед карьерой в хозяйственной шкуре побывал, поизобретал чего-нибудь новенького, чтобы нужды не допустить для народа.
 У кого на работе инициатив пруд пруди, по шесть чудодейственных пред-ложений в год поступает в производство, с теми и вожжается пока администра-ция хозяев. «Так надо. Того требует жизнь». Остальных всех поголовно – нале-во, направо отшвыривают, гонют в три шеи.
Безработные на голову скоро сядут всем. Сочувствий никому – ни старым, ни молодым, ни убогим, ни кривым – всех под гребешок, хоть целуй сапоги хо-зяину, тряпкой под ним постелись. Не сегодня, так завтра за ворота выкинут все равно.
Рынку без сердца - нет. Дорогу первопроходцам, новинкам в хозяйствах», - рассуждал Норманн.
Морем огромным била, катила вода, разлетаясь. Святою водой, соленой волной отливала она сморенное тело безработной земли.
С рюкзаком за плечами пробирался короткой каменистой тропинкой, по ко-торой когда-то шла Катерина, спешил в семью Норманн. Ночь выдалась, как нарочно, чёрная, злая. Он привычно, как кот, поскрёбся пальцами в дверь, по-звал тихонько… прислушался… Никто не вышел на робких цыпочках отворить. Одна тишина встретила с порога.
Катерину он нашёл по следам крови на грязном полу, и насилу откопал её в куче белья. Она лежала с запрокинутой головой, по-детски скосив рот. Одежда её была вся в клочьях, а неподалёку – растоптанное, почерневшее тельце мла-денца. Плод их вчерашней надежды. У роженицы едва прощупал пульс и вызвал медслужбу.
Он даже не мог предположить, кто это сделал. Открыл окно. Его встретила колючая темень в кустарнике и пробирающий ветер с моря.
- Катёчек! – прохрипел куда-то в форточку, Катюша! – и уронил на раму отяжелевшую голову.
Машина, к счастью, прибыла неожиданно рано. Он всё ещё разговаривал с ней, лежащей на грязном белье.
- Не умирай, моя..! Не надо… - боролся Норманн с непослушным дрогнув-шим голосом. – Ведь ещё и не жили совсем… Сама знаешь… Выздоравливай, солнышко небесное! –  наказывал он вслед убегавшей машине сломанным бас-ком.
Пыль, поднятая взвизгнувшими колёсами медслужбы, налетела полные гла-за.
Многое потом узнал Норманн из газет, прослышал по улице. Докатился до него слух и о том, что западня, устроенная его хозяевам Интерполом, не схлоп-нулась. Не помогла тут и нарушенная хакерами, специально приглашенными для этой цели Интерполом, техническая связь между бандгруппами. Они, вос-пользовавшись запасными каналами, спасли себя от преследования.
Жарко в заношенной рубашонке шагать с братишкой по оживлённому горо-ду. Он долго ещё кружит возле стен учёной компании, словно жалея её тяжелый и проданный труд. До слёз не хотелось ему расставаться с ним. Ведь это был и Катин труд. Но он решился и продал его.
 Если дела в науке и дальше сложатся хорошо, то в скором времени можно рассчитывать на своё хозяйство, о котором мечтали с Громито. А на ногах у не-го свежие носки, стиранные ещё Катериной. Он садится на скамейку, а ощуще-ние её присутствия не пропадает. Норманн закрывает глаза и о чём-то с ней со-ветуется… Любовью от Господа к ней питается… Слышны только отдельные фразы:
- Детские причиндалы, Катечка, которые купил ещё прошлый раз, пришлось подарить роддому… Там кому-то они нужнее окажутся, чем нам… А если наши нравы под натиском громад… и машин разойдутся с любимым делом, нечего станет есть, придется выбирать…- Он открыл глаза, и она пропала, так и не ответив: прав ли он?...
- Сходим сейчас с братишкой к тебе в больницу и опять примемся за дело… Выздоровеешь, будешь повелевать к этому времени нашей фирмой прямо из дому, и учиться также можно. Так что не расстраивайся… Мы должны уже се-годня выставить бандитам надёжный заслон. Об этом говорится и в новых ре-шениях Евросоюза…
В конце концов, не столько отдельные люди решают судьбы мира, сколько передовые предложения. «Только они могут смести пыль вековых противоре-чий между людьми». Однако и старое не сдаётся, а продолжает засасывать спо-собных людей. И мочи уж нету бороться с ним.
Есть только одна надежда – выстоять!
К вечеру того же дня хмуроглазый Куколка перехватил короткое сообщение старшего офицера Интерпола Франчиско Меиса высшему руководству: «Неза-конная предприимчивость бандгрупп поутихла. Вышли на след объекта, рабо-тавшего на боевиков. Он даёт показания…».
Однако ходом операции остался крайне недоволен.               
XXVII
На следующее утро Ваську принесли собачий ошейник, украшенный тремя жемчужинами. Перед зеркалом он примерил его на себе, поскольку псиной ещё не обзавёлся. К нему постучала соседка с ухоженным под молодку лицом. Она принесла газеты с материалами для Васька. Васёк открыл и – снова стругнул к зеркалу.
- Красотища-то какая! - Трогает украшение. – Я вот теперь на поднятой ноте думаю: можа, с воспитанием масс обождать пока  заниматься государыне, а за-няться отладкой небольших хозяйств по всему шарику, не только в стране, и чтобы все было на одной платформе, выборно, в одних руках… А остальные вертихвосты и без нас справятся.
Наши бы народы развернуть так, чтобы все в общественные дела поперлись. Тогда их по группам и пасти станет легче. И работа закипит в хозяйствах, и бастовать неохота против совести станет. Любимым делом  будет небольшое хозяйство, почесть, для каждого и отдача на общее благо тоже сделается люби-мой. Общественникам и хозяйственникам вместе и пригляд за всем проще дер-жать.
Я давно усек: когда человеку со стороны сделают обворожительный знак внимания, в нем откуда-то столько сил берется на задумки… Вот ты глядишь, глядишь на меня… Главное, мыслей становится больше, есть из чего выбирать. А ведь не подари мне эту бриллиантовую вещицу сама звезда из одного круп-ного хозяйства, теперешняя идея в голове не поместилась бы. Правда, соседк? – похлопывает ее на радостях по плечу.
…А хозяйства, тем не менее, жили заботами, своей сметкой. Глядит на со-седку старший урядник густыми ресницами, мнение чужое пытает. Недобрым знаком кажутся ей утренние мечталки соседа. И опять легкими прошумел не-ласково отработанный воздух. Горьким, протянутым казался его выдох.
И взметнулись сотни огоньков из-под распахнутых в округлине глаз – му-рашки аж побежали по телу… Нынче в двери государыни смелее стучались хо-зяева, просили, чтобы сервис по рынку был подоступнее, чтоб не выколачивать его через знакомых у государыни, а она сама о хозяйствах интерес проявляла да защитных механизмов от рисковых дел побольше предлагала.
Все забота - какая-никакая, а хозяйствам помощь большая. Опять не бес-платно, но все же забота, плечо от государыни.
А на работе, чтобы искорку жизни придать, работнику график сделали по-свободнее, особенно тем, кто намеченные цели в практику претворяет. Даже доставку любимых фирменных блюд к дому пригнали. Только работай, радуйся и не тужи…
Соседка присматриваясь, присматривалась к игрушке Васька, раздумывала, а потом выдала:
- С виду, как настоящие…
- Ваша правда, соседк… А что значит «как»?
- Концентрических слоёв перламутра не хватает округ инородной частицы, - смотрит сквозь два увеличительных стёклышка на украшения…
Через некоторое время Васёк выкатывается из квартиры и без стука вламы-вается в дверь дачи министра. Он в маске, вынимает из кармана выковырянную жемчужину и бросает на стол хозяину.
- Это преступление! Преступление, а не задабривание работника. Боже, как я мог обмануться?
Кудревайкин в трусах весь трясётся.
-  Что случилось? Вы кто такой? Как вас пустили сюда?
Как босяк, понимаешь, не по уставу врываешься в мой обитель, будишь вздремнувшего человека. К тому же в маске… Вы же знаете, милейший: я масок и этих, всяких фокусов там не признаю. Сюда даже нога правоохранителям заказана.
Васёк обнажил лицо.
- Это не настоящие драгоценности, которыми вы с нами частично расплати-лись. Это - подделка. Специалист установил.
Министр нарочно кричит на весь дом так, что сбегается прислуга.
- Какой ещё, ко псам, специалист?
- Соседка-музейщица установила. Уж она-то толк государственным ценно-стям знает!
- Как не стыдно, достопочтенный человек, грубить с утра. Я вот сдам тебя в органы, баламут ты этакий, - набирает номер по сотовому.
- Опять этот Крыслов меня с кадрами подставил…
Васёк  - по своему сотовому:
- Алё! Это ФСБ?
Подбежавшая охрана сбивает его с ног, обшаривает и доставляет в туалет. Васёк пытается оказать сопротивление. Из неприкрытой щелки отбивается по-ловой тряпкой, но силы оказываются неравными, но ему все же удается за-крыться в туалете.
Когда Ваську в очередной раз постучали в дверь, домогателя спокойствия уже встретил лицом к лицу туалетный ёрш. В дверях оказался участковый. Так по неосторожности Васёк принял грех на душу и вымелся из туалета с подня-тыми руками:
- Я сдаюсь! Но я не виноват! Нервы просто шалят…
- Так, оформим пока как мелкое хулиганство.
Васька заковывают в наручники и сажают в машину дорожно-постовой службы.
В кабинете милиции его допрашивают:
- Расскажи, голубчик, чем ты хозяина пугал?
- Дедушкой Лешим. Помочь же хотел, чтобы тот не уснул.
                ***
Другая дача, куда доставили Глафиру Кузьминичну, располагалась в живо-писном месте с окнами на пруд. Она украшена цветочными клумбами впере-мешку с фруктовыми деревьями и другими уникальными растениями. Казалось, по их кронам и листьям текла радужного расцвета кровь.
Утром вся фауна выглядела настоящим красновато-коричневым чудом. К обеду – оранжевым. Ближе к вечеру – желто-зелёным. Чуть позже – голубым и синим. В полночь – фиолетовым. А в праздничные дни чудо-сад светился всеми тенями радуги, будто приветы слал человеку за такую заботу. Подкормка сада была организована на закосмическом топливе.
Дом утопал в зарослях также полудикой растительности африканских са-ванн, с виду чуть окультуренных растений. И чем-то напоминал Сочинский дендрарий, который был перестроен по последней моде. Весь живописный комплекс с небольшими водоёмами и цветами мог опускаться, как сквозь землю проваливаться, и также неожиданно вырастать, подниматься вровень с по-верхностью грунта по воле хозяина.
Безопасность была отлажена почти исключительно. Когда сад поднимался из недр земли или уходил в них, человек на почтительном расстоянии замирал, склонив колено пред этим восхитительно переливающимся на свету зрелищем.
Глафира Кузьминична гуляет по чудо-саду, поглаживая поясок на мышиной шкурке. Ей прислуживают известные экстрасенсы. Под их магическими чарами на миг воскресают даже мертвые и замирает всё живое. Округ её ног елозят на коленях фокусники высшего разума. Их костюмы усыпаны новогодними кон-фетти. А ложки, выглядывающие из карманов, со спецномерами и  начинались с двух нолей.
Вот с извивающимися, как хмель, руками в японской молельной позе на траве работает ведунья семи веков. Это Мулька. Ясновидящий десятого поко-ления и потомственная гадалка – товарищ Хреносский. Он в непривычной одёжке далёкого будущего водит дирижерской палочкой перед кронами де-ревьев, и сад легонько роняет голоса, а ему откликаются эхом далёкие и древ-ние  чащи.
Глафира устраивается, как важная птица, в соломенном гнезде низкорослого дерева и делает кислую мину. Ей непременно хочется выпасть из райского гнёздышка и убежать.  Наконец у неё это получается. Она бросается в тёмную бездну, но натыкается на глухие стены, на зловещий стон неведомой фауны и страшный шум. Ей становится жутко. Тотчас появляется ведунья семи веков с распаренными травами и ароматами для успокоения и благоухания души неук-ротимой пернатой – Глафиры.
За их поведением наблюдает по экрану из палаты охраны товарищ Крыслов.
Глафира Кузьминична успокаивается возле небольшого водоёма. Укладыва-ется на лежак. Рядом произрастающие травы начинают щедро раздавать благо-вонные пары. Из окон охраны кажется, что сама Глафира начинает потихоньку дымить. По ней пасутся уже несколько питонов. Змеиный массаж, по поверьям ведуньи, повышает адреналин в крови и способствует скорейшему выздоровле-нию.
Конечно же, уважающий себя банк, увидав клиента в несуразных условиях, никогда бы не посмел отказать ему в теплом и разностороннем обслуживании. И небольшие хозяйства совсем расцвели бы. Уход за ними должен быть выше всякой похвалы.
Подул нежно ласкающий ветерок, заиграла музыка морской волны, перебе-гающая в леденистую перезвень ручейка. Послышался щебет райских птичек.
В шапке Мономаха, оборванных овечьих шкурах, в лаптях и генеральских штанах уже целый вождь потомственных гадалок, появился товарищ Хренос-ский. Он падает ниц к ногам Глафиры Кузьминичны и, распрямляясь, застывает в гордой театральной позе, которая присуща больше исполнителю разве что ге-ройского номера.
Ведунья, Мулька, большеглазая такая, в новом костюме, снятом с героини зарубежного сериала – Зерры, начинает с ловкостью примата демонстрировать фокусы - кувыркаться вверх ногами, виснуть на деревьях вниз головой, пускать из рукавов голубей. Одной рукой выпускает сорок. Другой насылает на близ-лежащий угол сада радужный дождь. Это как бы служило средством народной медицины для выведения из организма острого хандроза. Товарищ Хреносский, казачий полковник, достаёт из-за пазухи мяукающую кошку. Она начинает звать голосом ребёнка. Его ноги обвивают два длинных удава. Из боковых карманов он вытряхивает воробьёв, лягушек, мышей и ежа…
Ведунья из соломенной кучи выкапывает фортепиано, ставит рядом верх дном старое ведро, приглашая Глафиру помузицировать. Глафира Кузьминична - наблюдает. Товарищ Хреносский, заломив руки, взад и вперёд месит ногами глину перед жертвой. Чувствуется, что он нервничает.
На обнажившемся предплечье видна скромная татуировка: «Пупсик». За поясом его жизнь охраняет поджигной пистолет-самопал. Зелёная рукоять с цевьем выполнена из неструганного сучка ветлы. Медная трубка ствола – от мотора колёсного трактора марки «Беларусь». Самострел заряжается как шом-польное оружие и служит для отпугивания птичек, мешающих отдыхать на райском воздухе.
Глафире Кузьминичне, конечно же, надоедают излишние нежности. Ее даже чья-то волшебная рука старается стимулировать деньгами, чтобы та непременно взяла займы у хорошего банка и с почти бесплатным налоговым сопровож-дением всяческих операций. Её сердце вот-вот закричит от без времени угасшей любви.
Тем более, что предстоящая встреча с мужем ей не сулила ничего хорошего. Ведь в других государствах подобные персоны, как она, лечатся и работают как-то совсем по-другому. И ей не надо лучше или хуже, а непременно - как в развитых странах. И чтобы обслуживалась и регулировалась из одного крепкого центра.
Тогда бы вышло все намного круче, чем сейчас, тут… А то одна скука, ра-ботать неохота, одно веселье в душе прыгает. И хочется помогать в этом всем, хотя бы мыслью про себя, но помогать.
… Небосклон за окнами палили хлебозоры, оставляя на память от молний подслеповатые зайчики. А в окружении Глафиры разливалась до краёв чудо-сада  старинная песня в исполнении вождя потомственных гадалок, товарища Хреносского. Он напевает женским голоском: 
                Глафирянка  ест портянку
                С чёрными букетами.
                Я за это Глафирянку
                Не кормлю конфетами.
В противоположном углу дотухал ответ нашей ведуньи, Мули. Задумав-шись, она пела так, как галок ртом по небу ловила:
                Вот кто-то к Глафирочке подался…
                Видать, мой за ней следит.
                Сам - в лохматой шевелюре,
                Едва лыком шевелит…
Вскоре товарищ Хреносский и Муля выносят из-за куста шест. Пытаются выделывать на нём по очереди гимнастические упражнения, напоминающие номера танцовщиц из ночного борделя.
Неожиданно для себя Глафира Кузьминична заметила, как будто сверкнув-ший огненный зайчик молнии залетел ей прямо в рот. И она со страху щёлкнула зубами. Оказалось, что невзначай перекусила слетевший с вершины деревца проводок. В живописном комплексе вмиг сделалось темно и страшно. Казалось, то здесь, то там загорались кошачьи глаза. Опавшим листом прошелестела зем-ля. Забеспокоились пресмыкающиеся, засвистели грызуны. Экран в палатах ох-раны мигнул и скоро погас.
В окромешной темноте Глафире Кузьминичне легко удалось пробраться в палаты охраны, где был контрольно-пропускной пункт, и на время спрятаться. Однако выбраться на волю ей не удалось. Скрипучим голосом сработала сигна-лизация: «Внимание! В зале находятся чужие пьяницы и воры!»
Включилось запасное освещение. Округ ног Глафиры Кузьминичны забегали крысы, тараканы и огромные пауки. Глафира Кузьминична от неожиданности оступилась. Отозвалась дополнительная сирена: «Мяу-мяу!» Товарищ Хре-носский, чиркнув коробком о головку спички на поджигном самопале, выстре-лил в воздух, потревожив прозаседавшуюся райскую птичку.
На помощь подлетел на своих коротких… товарищ Крыслов. Они с Хренос-ским переглянулись, выискивая крайнего. Перевели взгляд на дрожащую от страха Мульку и набросились на неё, как на врага народа, предателя и измен-ника законных интересов хозяина.
Мулю ждало великое наказание. Ей скрутили руки попавшимися под руку портянками, вставили кляп из рукавицы, кинув поклажу на плечо Хреносскому, понесли по извивающейся лестнице вверх. На чердаке находилась вентиляци-онная труба, через которую могла ускользнуть Глафира Кузьминична.
Положив упакованную тушку на пол, товарищ Хреносский сощурил глаз, а Крыслов, закусив губу, глядел то на беглянку, то на Хреносского. Они обдумы-вали, как перекрыть воздухоотвод. Затем подхватили эту живую тушку, пере-вернули её вниз головой и заткнули ею дырку.
Муля отчаянно болтала ногами, но выбраться из воздухоотводной трубы, тем более находясь в положении кверху ногами, было не под силу даже хорошо подготовленному и самоотверженному атлету. И чем сильнее сопротивлялась Мулька, тем дальше её проталкивали в трубу, пока не перестарались и пока не слетели с рук жертвы портянки. Исполнители хозяйской воли, важно похлопы-вая себя по груди и задникам ботинок, пустились в пляс.
В это время в зоне повышенной опасности, где находилась Глафира Кузь-минична, просеменили шаги. Наверное, из тысячи их она бы признала эту вкрадчивую походку мужа. Вскоре свет выхватил его помятое переживаниями лицо. На указательном пальце болтались, позвякивая золотом, знакомые ключи от чудо-дачи.
Однако Глафиру Кузьминичну не так-то легко провести. Она метнулась в сауну, а затем по лестнице влезла в вентиляционную трубу так, что ноги зависли прямо над водой. Однако её, как пробку, неведомая сила вытолкнула обратно, и Глафира сорвалась прямо в бассейн. А за ней - с воплем Мулька.
                ***
Утром другого дня, недовольный Юрмолиной, Нагишка уже подъезжал к столичной базе, чтобы подороже продать корову. По дороге узнал, что Васёк волей несчастной судьбы снова оказался в милиции. Нагишка, усевшись в теле-гу, подолгу вынюхивал самосад, размышлял, как ему помочь.
А в камере временного содержания к Ваську поначалу приставал один ин-дус:
- Добрая душа, а зачем нужен цельный механизм небольшим хозяйствам, кукарекни хоть?
- Господин по несчастью, а почём твоя чалма будет?
- За сто долларов отдам.
- Ты же говорил, что приобрёл… всего  за пятьдесят?
- Я же не сказал тебе, что порошок дешёвый. Вчера её в Ариэле постирал.
- Вот для того, стало быть, и нужен механизм, чтобы разномыслицы не бы-ло.
Утром, после вывода Васька на помывку полов соседнего этажа, он уже ве-село спускался из окна по распотрошенной чалме. Но предусмотрительные ми-лицейские хмыри словили Васька и бросили за решетку для временно задер-жанных. Мест ни поспать, ни полежать не нашлось. Васёк решил спать вдоль стены с заплетенными, как у йога, ногами.
                ***
Мулька с товарищем Хреносским слаженно достали из воды мокрую и на-пуганную, как курицу, Глафиру Кузьминичну и подвели к припрыгивающему от удовольствия министру.
Казачий полковник подмигивает:
- Живая, весёлая и невредимая - по вашему приказанию отловлена и достав-лена по месту требования.
- Рыбочка моя! Тебя не больно ушибли эти головорезы? Ещё поквитаемся…
Но Глафира Кузьминична была настроена достаточно воинственно, чтобы сносить напускные ласки мужа, спокойствие на ее лице разом пропало:
- Ничтожество! У-у!
Она била сплеча по давно напрашивающейся физиономии мужа. С обеих рук, поочерёдно. Голова  у министра трепалась, как петушиный гребешок во время свадьбы с курочкой-молодкой. В глазах темнело, да и ноги казались ват-ными.
- Но позво-ольте же… это самоуправство… я всё же министр! Притом, так не договаривались. Поимейте совесть! - причмокивает языком. - В глазах под-чинённых-то… Какое свинство! Нет, это просто оскорбление национального достоинства… Вот-вот в новостях покажут… Позор! Нет, хуже. Это просто по-зорище!
А в это время за углом товарищ Хреносский, подслушивая, подпрыгивал от каждого нанесённого Глафирой удара.
Наконец, министра начинает трясти. Ему показалось даже, что Глафира на мгновенье отделилась от него, затем из темноты, ласково потрепав за мясистую щёчку, принялась душить. Министр закрутился на месте как блоха.
- Но я тебе сказал, что механизм по небольшим хозяйствам подгоняется к положению страны, риски всяческие предусматриваются, добротность работ на местах потихонечку подпитывается денежками, чего еще от меня хочешь: чтобы прямо тут в тапочки напрудил?
 Боковая дверь неожиданно распахивается и бьёт его по темечку. В это вре-мя появляется товарищ Хреносский. Рот его не на месте от вопля… Министр падает на него и увлекает за собой на пол. Нахохлившаяся от дурного купания  младший урядник Муля розгами отгоняет Глафиру Кузьминичну в соседнюю комнату с хозяйственным инвентарём. По комнатам пронесся грохот, чем-то напоминающий начальную стадию землетрясения. После побоев министр срочно покинул свои владения и отправился на осмотр к фельдшеру.
                ***
Некоторое время Васёк простоял у стенки верх ногами. Однако ни больным, ни йогом его так и не признали. О нём попросту на время как-то забыли. Тогда он, исследовав стенку, обнаружил прилепленную к обратной стороне подокон-ника сломанную ложку и начал ковырять кирпич.
Лампа над дверью камеры загорелась ярче. Он стал биться головой в дверь. Паника, которую пытался посеять Васёк о своём нездоровье среди ищеек, воз-действия не возымела. Дверь открылась. Появилась лысина в погонах сержанта:
- Тебе чего, зёма?
- По лёгкому… мысль вот одолела.
- Не положено! Предусмотрено… не часто ходить… и вооще меня подобные просьбы как-то не стимулируют.
- Гражданин начальник! А если у человека голова пустая, так в милиции предусмотрено?
- Нет. Просто я боюсь…
- Чего?
-Учительница в первом классе говорила, что Блюхер жив и очень любит де-ток. Особенно, которые йогой занимаются… Заточку – на пол, свинья! Получи ещё сутки ареста!
Подоспел тот час, когда Васёк с другими задержанными «под язычок» уби-рал территорию; кто-то подметал сухие листья, кто-то сносил их в большие ку-чи и жёг. День для того, чтобы рвать ногти, выдался на редкость подходящий. Стояла вполне лётная погода, и светило солнышко.
Один задержанный под прикрытием дыма костра монтировал самодельный аппарат из детских шариков, которые предназначались для подшефных детских садов. Только наполнялись они не углекислым газом, а более лёгким… из рези-нового шланга, ловко просунутым сообщником в трещину забора. Затем их свя-зывали в жгут. Другой задержанный по административной статье рисовал возле контрольно-пропускного пункта к празднику плакаты. За ним неустанно на-блюдала охрана.
Незамысловатый летательный аппарат был почти готов взять на свои без-размерные плечи бараний вес задержанного замухрышки и унести с собой в за-облачные выси. Вот сборщик летательного аппарата провздевает кисти в стропы и подпрыгивает за тянущим его историческим механизмом века. Трудяги-шарики, как летучие голландцы, подняли его уже на высоту человеческого рос-та, как шальные искорки от неудачно брошенной палки в костёр, успели поме-шать им выполнить ответственную миссию эпохи. Не выдержав превратности судьбы, некоторые из них полопались, и великий путешественник свалился прямо в костёр, так и не сумев повторить знаменитый поступок известных воз-духоплавателей.
Сгрудившиеся милицейские начали разбираться - что да как… В противо-положной стороне дворика Васёк уже забросил на провода абордажные кошки. Поднявшись по верёвке чуть выше забора на одну кошку, второй стал подтяги-вать себя ближе к забору, пока его совсем не преодолел…
Покуда костёр дымил, Васёк преодолел полосу препятствий и благополучно приземлился прямо в телегу Нагишки. Хитроумный план односельчанина сра-ботал как нельзя лучше. «К плохому лучше готовиться загодя», - так подумал Васёк.
Возница в старых голичках погонял лентяйкой уже знакомую корову, только с немного странным клеймом. Вместо «Юрмолины – 98», на её боку красо-валось: «С нами Бог!» Однако коровёнка по скотиньей непредусмотрительности встала в самом неподходящем для беглецов месте. Мимо проезжал на чужой машине министр.
 Васёк, очухавшись от удачного приземления в телеге, приподнялся и уви-дел, как его машина притормозила. Возница, приподняв фуражку, поздоровался. Васёк тотчас провалился в соломе телеги и перестал дышать. Министр сплюнул и поднял дверное стекло. Корова опрометью взяла карьер. Васёк со страха ударяется о борт телеги. Возница улыбнулся.
Поплутав по закоулкам, корова встала. Васёк и возница пошли оправиться. Корова последовала их примеру. Затем пошла прочь. Причём когда пассажиры начинали её догонять, она делала от них ноги… И так продолжалось до тех пор, пока не показались знакомые постройки. Наконец корова сдалась, захватив в телегу настырных попутчиков.
Нагишка орудует вожжёй:
- И шо ты телёнком не сдохла, сволота паршивая! Сама скотина безрогая, а не понимает, что ей человек хороший рулит…
Корова шарахнула с места так, что горе-пассажиры грохнулись на дно теле-ги и долго не могли встать, пока та мотала их бездорожьем. Только возница всё время спрашивал: - А если хозяин нас засёк, не спутал с кем-нибудь и поджида-ет дома, тогда как?
                XXVIII
Муля с тоской заполняет книгу по сдаче дежурств. Блузка на ней с широ-ченными рукавами и тесненной копейкой во всю грудь. Она стучит красивым пальчиком по ручке, но никак не может выжать из нее нужное слово. Рапорт на имя господина Кудревайкина начинался, примерно, так: «…начальству по «Чу-до-даче», его особе»…
- На фиг… дальше не пишется…
 Она долго не могла сформулировать правильную мысль. Всегда натыкаясь, почему-то на нецензурное выражение.
Её перо раз за разом, помимо воли хозяйки, вывело крупным планом: «…хозяину дачи, его величеству…».
- Коллега, скажите, а как лучше писать – его величеству или высочеству, чтоб на зарплате не отразилось? Мамка Изерга не знает, чем я тут занимаюсь. А то бы мне бок давно спелепенела.
Хреносский, позёвывая и потягиваясь, лежит на служебном диване. В уголке рта метнулась лукавая смешинка и тут же растаяла, чтобы невзначай не обидеть ранимую коллегу.
-  А кто главнее, на того и пиши. Будь попроще с народом!
- По-моему, и так, и едак хорошо.
- Тогда пиши – его величеству и его высочеству…
Поймав бодрый настрой мыслей, Муля выводит: «За время моего дежурства и неимоверной бдительности на даче диких происшествий не случилось. За ис-ключением того, что я замучилась пыль глотать, когда вверенная вам жена крыла нас матом, как сапожница страшного века. В шесть - ноль потребовала от меня лично молока. На что ответила ей отказом. Поскольку я ещё не замужем, потому не роженица, и молока у меня нет…».
Хреносский читает, заглядывая ей под руку:
- Я видел, ты вместо своего ей полбутылки козьего дала.
- Да? А где же остальная часть?
- Кто-то выдул.
- Не кто-то, а ты!
- А это не записывай!
К лесному массиву, под которым скрывалась живописная чудо-дача, подка-тила телега. Васёк стучит по приграничному столбу с вывеской: «Осторожно! Тернобылевская зона!» Потом подходит к поваленному бревну. На нём написа-но: «Стучи, и тебе откроют!»
Казачий полковник Хреносский вглядывается в экран монитора.
- У правительственного объекта крутятся какие-то хмыри…
Крыслов, раздув ноздри и черканув рукой воздух, кричит из-за перегородки:
- Провести сканирование…
- Трое дожидаются… Одна баба, дойная корова и два пришельца…
- Объект опознан?
- Объект - без госномеров.
- Спросите: не угодно ли чего, касатики?
- Грибники заблудились… с котомками стоят…
- Поднимай агрегат наверх. Пусть войдут.
- Агрегат – на якорь!
Младший урядник Мулька прошлась по тумблерам. Слышен шум и скрип тяжело поднимающего механизма. Деревья провалились, и из-под земли на их месте вырос живописный комплекс. Из палаты охраны вышли двое с булавами в руках и бросились на колени. Перед ними стоял человек, отдалённо напоми-нающий хозяина. Охрана, оправившись, переглянулась.
Пришелец говорит через встроенный микрофон на воротничке. Из нагруд-ного кармана слышен голос динамика.
- Как хозяина встречаете? А ну, грохнулись в ноги! Запомните – эту проце-дуру выполнять без запинки всякий раз!
Охранники попадали ниц.
- Завтра вам предстоит непыльная работа. А пока арш в баньку! Попариться маленько! гхы-гхы…
Те, немного смутившись, заглядываются на бутыль в руках пришельца. На которой чёрным по белому просвечивало: «Перцовка». Во время трапезы Мулька усмотрела на пришлом почерневший ноготь. У одного коллеги, после поимки Глафиры, точно такой же сделался. Охранники переглянулись, но не придали этому большого значения.
 Хреносский заплакал, расчувствовавшись от долгожданного угощения «хо-зяина», и прокрякал по-утиному от крепости содержимого напитка. Муля вы-тирала ему платочком набежавшую слезу.
Спустя некоторое время, Муля в сорочке, отгороженная парусиновой тка-нью от товарища Хреносского, моются и в парной комнате с ним из одного котла. Он - в тазобедренной повязке из простыни. Она в сорочке обдаёт кипят-ком лечебные травы.
Читает в записной книжке: «Взять с полсотни граммов лесной ромашки и тщательно пропарить. Помогает от хромоты ног. Глухой крапивы сотню грам-мов на каждый метр тела – от нервов. Крапива майская, собранная или ото-бранная у кого на Михайлов день – от потери памяти при исполнении служеб-ных обязанностей. Хмель – мешок. От всего…».
- Во! Все себе заграбастала, ни травинки на мое сердце не легло. От таких надо отгораживаться не белой простынкой, а тюремной стенушкой. Конечно, при условии: она внутри, я снаружи… Продажная жилка в ней цветет, а вовсе не любовь к ближнему.
Протянуло до самых пяток разнобровыми запахами утреннего лета. Хренос-ский повертел носом, заглянул через расковырянную дырку простынки.
- По набухшим соскам парные травы выгуливает, аж понюхать охота, как крепко и смачно пахнут…
Он покрякал, как утка. Из-под простыни подвинул к ее ногам калоши.
- На-ка, касатка, а то ноги застудишь.
- Преблагодарна, - сыграла улыбку на губах Мулька.
- Тогда, на случай шухера, я и тазик с твоего прохода уберу, - двигает ногой чугунным звоном кричащее корытце, задевая тазики, ковшики, кружки…
Мулька, позванивая глазками, нежно перебирает тонюсенькие стебелечки нервов из трав. Каждая жилка, не гляди, что растение, а трепыхается, как живая.
Пока младший урядник возится с лекарствами, Хреносский их частично во-рует через проделанную дырку в материи и парит в тазике ноги. Хмель тща-тельно разжёвывает и запивает бутылочкой пива «Соплёвское». У Мули не-ожиданно перед глазами возникает образ чёрного ногтя. Она в своем тазике разгоняет круги…
- А ведь у нашего хозяина я ни разу не видела чёрного ногтя на указатель-ном пальце. Потом ему и работа не велит так навредить себе… чтоб живой  но-готь и сразки  ухайдакать…
- И голос у пришельца потоньше… - согласился на коротком баске Хренос-ский.               
***
16 июля. Иван Фомич встретился с Секретарём Совета безопасности Пима-новым, Министром обороны, Маршалом Сердюкой и начальником Генштаба Вооруженных Сил страны генералом армии Тестомесовым. Генерал прибывал в какой-то нерешительности.
- Товарищ президент, обсуждая вопросы развития Вооружённых Сил до 2050-го года, хочу осторожно заметить: у нас, в высших эшелонах власти, пре-ступники украли коммерческую схему по отмывке денег через госкооперацию. О ней не раз ещё Сириенкин говорил, которого из правительства попёрли.
Иван Фомич прощупывающе улыбается:
- Так «украдите» обратно… Мы обсуждаем сейчас вопрос гибели подлодки «Чурск».
- Так украли ещё задолго до трагедии с подлодкой.
Сердюка кривит губу:
- Отмывочный механизм не очень удобный. Нюансов не хватает. Такое впе-чатление, что его не украли, а на Черпизовской барахолке подарили. Каждое подворье по утрам сверлит глазом наши расположения, намереваясь что-нибудь стындить. Окурок на земле, и тот готовы себе переподчинить, потом за границей об нас анекдоты ходят...
-  А вы, вообще-то, кем хотите стать, когда уйдёте на пенсию?
- Силовиком. Потому что частная кормушка сегодня надёжнее государст-венной.
Пиманов вздохнул, как с возом приостановился:
- Я - скорее всего – теневиком. Ставки по налогам опять увеличились... Без них удобнее обходиться в параллельной структуре власти.
- А я бы с удовольствием ушёл в оппозицию, - ответил, не глядя в глаза, президент.
Пиманов закрутился на стуле:
- Это будет потом. А пока что тихо поговорим о трагедии атомной субмари-ны.
- Да, но мы не договорили о другой стороне этого вопроса… не узнали о желании Сердюка.
- Тем лучше для рекламы.
                ***
Товарищ Крыслов разгуливает по живописному комплексу, крутит пальцем в подглуховатом ухе, снимает порхающих бабочек, подолгу выцеливая каме-рой.
К воротам чудо-дачи подкатил жёлтый автомобиль будущего с пропеллером на багажнике, подсев задним мостом на бревно с краю обрывистого берега, чтобы не угнали. Из кабины насторожённо вышел господин министр Кудревай-кин. Видит: охраны нет, дома – непорядок… ворота - настежь… и к тому же кто-то моется в его личной баньке… только пар из окошка… Он снял со стены плеть и, сотрясая заборную пыль, под грохот плетёного ремня, стал разыскивать охранников.
- Иуды! Выродки телячьи! Это вы так охраняете вверенное имущество? За-порю, вражьи дети! Лапши берёзовой захотели? Ничего, вот будет новое уст-ройство по разведению хозяйств, всех к столовой ноге привяжу. Издали-то не сообразят, чем тут занимаются. Тогда горы сообщений об этих ворюгах будет на столе. От меня им тогда никуда не деться. И заграницы не помогут… А ну, выходи - выродки несчастные..!
Товарищ Хреносский, прикрываясь тазиком, и Муля перепачканная в саже, выбегают из предбанника навстречу хозяину. От них валит пар здорового образа жизни, а от бани пошел дым из трубы, и ветер, подхватывая его, стелет по двору. Наконец, дымные клубы рассеиваются, и под серповидными полосками плётки на распаренных телах зияют густо-коричневые следы нарушенного об-раза жизни.
 Почёсыванием голых спин и босых ног со слёзными песнями «Лазаря Се-ребраныча» закончились минуты безмятежной радости для некоторых обитате-лей дачи  – горячим вихрем налетевшего переполоха.
Нагишка в носочках с буковками: «Я у няни Нюси» из-за угла опрометью чесанул со двора и забился под лавочку в пышной растительности.
Васёк с растрепанными кудряхами забрался на сеновал и замер в нереши-тельности. В нём боролись две жизненные страсти – ещё несоспелая мысль и вызревающая воля сердца. Непонятное чувство теребило тело, отдавало в спину невесомой тяжестью. Кровь морозцем подёрнула кожу. Бросала то к ногам, то к голове покалывающие иголки протестующей души. Они медленно таяли и вновь разрастались, кустясь, как цветущее дерево.
Запахло сосновой коркой, пересушенным сеном и нежными духами девичь-его леса. Неслышный дурман-ветерок сочился из рассошин досок. И, между по-тревоженных временем бровей, замерла ходившая на нервах, усталая складка.
Отзвонила, отпетляла нехоженой стёжкой ранняя мальчишечья любовь. Су-ховей-однодум уже обметал окрайки раскинутых губ. Скорый поцелуй вянет на глазах.
Васёк в помятых потёмках вдруг разглядел Глафиру, будто совсем ещё мо-лодой девчонкой. И, чудилось, как в котлинно-дремучей тьме: светлячки с дальних уголков сеновала собирались у неё в подоле чёрного платья. Обрывая радугу губ, теснил рот перламутр зубов.
 Жаркое дыханье, сердечная боль под скорыми ударами пульса… Тесная мысль беспокойно забилась в объятии, будто ни близких сердец, ни выхода, ни ответа не находила. Чужие губы щупали, мерили наугад темноту, на что-то на-тыкались и скользили дальше.
- Но, полноте вам! Боже!.. я женат… потом, при исполнении…
А его, вроде, никто не слушал.
- Но, полноте же! «…а вы ещё и кусачая…».
Мятый запах сена – приторно тягуч, горечью белены оседал в деревенеющем горле. И он уже не мог глотать, а сердце билось, билось, не понимая слов.
Встрепенулась, зашлась в безмятежье невыстраданная боль сердец. Видно, не застать её врасплох ни тьмой, ни светлячком под крышей сарая. Распахнутая всем ветрам и невзгодам, росторопь души холостой уже пласталась по улочкам и закоулкам их неистлевшей души. И распорядиться которой ни бури, ни мысли никак не могли. И сеялись мечты, которым просто не было места в угодьях сеновала.
Над коньком крыши луна – предпринимателево солнышко, а поодаль от ус-тавших тел – безжизненная трава, проросшая крапива по краям плинтусов, на-жаленные мечущиеся руки, мяуканье чужой недовольной кошки, мычанье го-лодной коровы в конюшне да тупая перепалка людских голосов.
Сцветает врасплох застатая ночь. Хрипят голоса, притворные слова и вор-кующие речи вдогонку. Ночные амуры – задохнуться можно в избытке поцелуя. Теряется, едет в половодье объятий земля под ногами. А с потерзанных губ искушающее слово ложится, под кромку души прячется, незаметно, безответст-венно и смело. Только налитой, чуть встревоженный рябинник губ горько и сочно цветёт в этот ликующий час.
Глаза проедает смешинка, жалит, как лук, во время его приготовления, за-ходятся слёзкой, курятся за красками слов, никнут; но не тлеет и не тухнет мо-лодой костерок в крови. Крыша впереди плывёт, прячась за танцами тел. И руки вьются округ тонкой шеи любви. Слышно, как вздрогнет и скрипнет где-то непослушная дощечка да легонько дёрнется носок танкетки, оторвавшись от настила. И кажется: любовь навечно твоя!
Носики посапывают неровно и беспокойно, безвинные подбородки подра-гивают, подбадривая губы. Пылкое сердце жадно до любви, но изменчиво, и наступает вдруг тишина такая, что не хрустнёт даже сухая травинка. Беда, на-стигшая человека в такую минуту, покажется мелкой, с лужу.
На истлевающей глубине сердец доживала свой стремительный век жара поубавившихся чувств. Сквозь темень разговора уже пробивала себе дорогу черствинка слова, да осторожно шарили по сторонам деревянные затерявшиеся пальцы Васька.
Ощущение неизвестности, страха пугают разогретые в буйстве задора серд-ца. Бегают друг по дружке дымящиеся от плотной пыли их усталые глазки, прося поддержки и защиты от истомной ночи и светлого дня.
Стихла возня. Вздохи с превздохом, скрипы настила: кажется, на нервах весь дом и сеновал под тесовой крышей. Шорох сена опять, голова выдергивается из плеч и слушает воздух. Сбоку, сверху, вон там, на стыке досок – узкие руки, а на месте сучков желтые глаза жаркого солнца. Кажется, подсматривают? Глаза перемигиваются? Кто-то заслоняет их?.. Тень под самый конек. Тут, там, везде… Словно вслушиваются пропадающие огоньки желтых глаз.
«Не прятался бы тут, - обратился Васёк… - кабы действовало полнокровое мирское устройство по хозяйствам, не дрожал бы теперь, как осиновый лист. Был бы делом занят, верой в него… Пошли бы от команды в госкорпорацию, побежали бы, взяли гарантию у них на случай, когда займы сразу отдать нечем. Без займов тяжело. Без них человек на боку.
Хорошо, что эти мысли государыня от нас приняла. Ждем результатов. Те-перь безделица хуже всего. Даже и беса полуденного хуже. Думали передать эти наметки еще полгода назад, как-то отодвинулось все, не напомнили. Скорость передачи сообщений упала. Отладим…
Есть надежда.
 А то пока найдешь то да се, нужный раздел –того, сего нет. Отладишь, пус-тишь, а там… понять не поймут, что передал, сто вопросов потом переспросят. «Подтянуть надо»… А тут еще сиди, дрожи теперь, вслушивайся - и времени нет, где успеть все…»
Желтоглазое солнце сквозь прощелины досок прощупывало темноту. Ка-жись, заботу о жизнях человеческих вынашивало, ведь с ними потом на работу придется идти. И снова замирала возня. И желтые глаза кругом…
Сердце, судьбою томимое! Как дорога твоя вдруг ожившая память!.. В лёг-ком платьице сделается зябко. И он, выпростав родное тепло пиджака, делится им, укрыв плечи подружки, сдержав дыхание груди и мысли.
Великое сердце – под небесной сиренью волжского простора! Сухие и не-долгие вздохи под полной луной, ясная даль тягучих вод в мареве зарниц и хлебозоров, со спелым зерном, выплеснутым на ухабе дорог, и гордым одино-чеством, несущим рабочий долг перед тобой. Протяни мне руку через поля, во-ды и сёла… грешное и чистое, непоруганное бесчестьем и воспетое, сердце че-ловеческое!
Раздаются в мягком шелесте сена шаги… Дверцы сеновала скрипят и отво-ряются в противоположных концах. Представления Васька разом оборвались. Он видит, как мимо проносится Глафира и прыгает в машину будущего, которая стоит на береговой крути, и пытается её завести, но замечает, что задний мост плотно сидит на бревне, а колеса, как беспомощные руки дитя, мотают мелкую пыль вхолостую. Она взбирается на крыло и ныряет в омут. Васёк, побитый, как кот, выбирается из укрытия, взбирается на багажник и готовит летательный аппарат к запуску, путаясь в различных рычагах и приспособлениях.               
***
…Иван Фомич с влажным лицом от усталости, чуть спрятав глаза, прини-мает в Кремле журналистов. Он достал из кармана электронную записную книжку. Стучит ею об стол. Щёлкает ногтём по экрану, как бы размышляя: «доложить людям сразу, что готовимся поддержать небольшие хозяйства, или обождать для накалу страстей?..»
Округ его перемигиваются лучами фотокамеры. Толпятся приглашённые. Идёт прямой телеэфир.
- К сожалению, на моём табло произошли неполадки. Так что, по некоторым вопросам, владею данными частично. Кто понимает в электронике, может по-дойти посмотреть… Ничего не скрываю.
- Журналист НТВ. А можно данные, хотя бы частичные, получить?
- Пожалуйста, например, ежегодно только в столице и области обнаружива-ется более ста источников опасной радиации. Но мы не одиноки. Радиоактивную руку помощи Тернобыль протянул Плятской, Дульской, Галушской, Алья-новской областям.
- Журналист из технического журнала. Господин президент, а электронная книжка у вас работает от солнечных батарей или от аккумуляторов?
- Особо грамотным повторяю: от «электронного табло»! – и смех одолевает его. Аудитория аплодирует выскользнувшей шутке.
Прямая трансляция вдруг прекратилась и появилась рекламная пауза. Идёт демонстрация дверей, фото, денег... хозутвари:
 «Стильные ворота – от простых до железных – поставим всем владельцам квартир и студентам.
Срочное фото на документы - за две минуты с предварительным просмот-ром пенсионером...
Банки приглашают деньги на работу. Конфиденциально. Свою фамилию вкладчики могут не указывать…»
…В Кремле, Госдуме лучшие представители от крупных хозяйств и некото-рые другие закаляли в творческих выкрутасах свои нервы. А на местах, особен-но там, где свинцовые тучи недовольства ещё не затянули проталин света, где кипела наука, как раз поступали иначе.
Подготовку учёных золоторучек и мастеров на все руки поднимали из руин как спасительный козырь в парализующей ситуации. Надежду возлагали на корпорации по страховке займов. И любой ценой старались для своих коллек-тивов крепить базу сообщений, скорость их передачи, расширять знания, кото-рые пока обходилась в копеечку. Словом, собирали в единый кулак грозные си-лы для противостояния соперникам, для обуздания невежества, нерасторопно-сти и неизобретательности.               
XXIX
Ещё вчера пара офисных комнат жила привычной жизнью, ещё вчера на столах скрипели перья работников компании «Бездумные отчи», а сегодня кол-лектив широко распахнул свои двери для арендаторов игорного бизнеса. Поду-мали, покумекали: раз деньжонок для хозяйства взять негде, решили разбудить интерес у людей к творчеству в игре - тем самым - и добыть денежки.
Кругом светятся, лязгают на непонятном металлическом языке крутолобые автоматы, мешая в прожорливых внутренностях монетное месиво. В азарте щёлкают в ответ языки игроков. Порожки дверей обрывают грязные ошмётки следов очередного посетителя, кутящего лицо в потёмках играющего света. По-первости кажется, что люди и автоматы хотят жить одной жизнью и, что, будто  для отношений этих и существовала вся предыстория вселенной.
 В музейной комнатке, в ящичке под стеклом купается в многовольтном солнышке полуоцепеневшее многоцветье бабочек. Сейчас обеденный перерыв. Двое сотрудников забрели в музейную комнату: в игровых помещениях не про-толкнуться. Казаки Долгополый и Приличный достают из кармана и ставят на кон равное количество бумажек, достоинством в тысячу рублей, и раскладыва-ют в рядок.
Приличный в тяжелых сапожищах, переломив спину до хруста, чуть рису-ясь, вербной хворостинкой выгребает из-под стекла мелкие коланцы, старается не выпустить слегка потревоженных бабочек. Затем по десятку гладких камеш-ков их заядлые руки кладут поверх каждой купюры. Выигрывает тот, кто при помощи бабочки, держа её за крылья, сумеет перенести ножками насекомого больше коланцев и банкнот.
Долгополый, причмокивая для пущей важности мохнатыми губками, засу-нул руку в матерчатый рукав, соединённый с отверстием днища освещённого ящика, который был предусмотрен хозяевами компании «Бездумные отчи» для пожертвований. Но игроки использовали этот рукав для изъятия бабочек в це-лях игры. Пальцы его затаились напротив крупнокрылой прелестницы.
В комнатке жарко. Долгополый изо всех сил старается достать бабочку по-мощнее, но это не всегда получается, что непременно придаёт азарта в игру. На верхнюю губу, скатилась, подрагивая, капелька пота. Он не обращает внимания. Теперь каждая минута дорога. Ему по жребию выпало выбирать себе бабочку для переноса камешков первому. Он вываживает намазанный палец вареньем напротив облюбованной птахи, тесня остальных.
Палец его, как стебелёк, на миг превращается в цветочек из крылышков сманутой бабочки. Дыхание над самым стеклом становится тяжёлым. Узорчатой стёжкой потеет стекло. А за спиной нарастает галдёж набежавших болельщиков: «вай-вай-вай!»
Музейная комната, наполненная до краёв народом, пышет прелыми запахами и дымком из-за дверей курилки. Гулом перекатываются голоса болельщиков. Среди них тоже делаются ставки на победителя. С углов музейной коморки, как из лесной чащи во время сбора грибов, растёт и поднимается на дыбки под самый потолок чей-то хохоток. Играющие оказываются в плотном кругу. Зрители и игроки нервничают, подталкивая и подзадоривая друг дружку:
- Черноокая щас камешек выронит… Гляди-гляди, как ноги вытянула! У - лю-лю…
- У белокрылой так и вовсе ус сигаретой подпалился.
- Поглянь-ко, какой булыжник попёрла!
- А крыло… крыло-то, вот-вот у Долгополого в руке останется.
Долгополый скрипит зубами:
- Пальцем не пособляй, а то врежу…
Приличный отдувается, вцепившись глазами в соперника:
- Я те врежу! Искры из глаз покатятся. Почему самые маленькие камешки бабочкой переносишь? Боишься, крылья оторвутся! Вот те мать тогда задаст…
Игроки один за другим, придерживая бабочек за крылья, по воздуху перено-сят камешки каждый на свою условленную территорию ящичка. Крылья крыла-тых насекомых несколько подрагивают от непривычной работы. Долгополый не выдерживает и пытается вытянуть из-под камешков первую купюру. Крохотные лапки бабочки в самый неподходящий момент срываются и начинают проскальзывать по новенькой денежной купюре, которую для хитрости выло-жил Приличный. Так противнику перетаскивать её стало несподручно.
Наконец удалось при помощи бабочки зацепить край купюры и перетащить банкноту на свою территорию. То чёрная, то белая бабочки с переменным ус-пехом оказывались сильнее. За спинами - скрежет зубов болельщиков.
Казачки Долгополый и Приличный уже давно не смотрят на часы, и работа как-то сама собой отошла на второй план. Долгополый поменял неудобную по-зу. Страшно затекла и покалывала нога. На кончике губ собрался табак. Людям со стороны смешно, а ему не до того. Его бабочка вот-вот вырвет реванш!
Без выручки, хотя бы в десять тысяч рублей, он не представлял, как посмот-рит людям в глаза. Разве зря ему сегодня досталась самая жирная бабочка! По-этому битва должна быть до последнего. Он даже не среагировал на опустив-шуюся на его спину дубинку охранника.
И пришёл в себя, когда очутился на корточках, увёртываясь от очередного удара. И только перекособоченные злостью лица друг дружке сказали всё, что думали по этому поводу. При появлении на пороге начальства, толпа мгновенно растаяла. Булызина, легкая на руку, ловила по музею сачком бабочек и при-говаривала:
- Вы у меня за это поплатитесь! В игорное дело музейных бабочек втянуть вздумали… и ещё в урочный час.
- Мамк, а что вы теперь, музей разорите? Может, бабочки сами были не против тяжёлых работ. Не со скуки же им подыхать в конце-то концов?
Директриса багровела от злости:
- Ты кого подъёгываешь мне тут, шут гороховый? Человечество, может, по-следнюю среду обитания спасает для этих прекрасных насекомых, а ты, голова-стик, погаными пальцами их трогаешь… Дёргай немедленно отсюдова, пока кобеля не спустила на твою утробу вонючую! Думали, доход поднимется от развития творчества на местах. А они вздумали - время от работ прогуливать …
Долгополый попятился, пушок под нижней губой дрогнул, сбивая на сту-пеньках ровное дыхание. Спиной отворил дверь и сиганул на рабочее место. С опозданием на полчаса заявился он сегодня с обеда в испачканном пиджаке, и теперь, казалось, сильно жалел об этом. Впервые за сегодняшний день сорвала на сотрудника голос Булызина.
Долгополый встречает каждое слово матери с раскрытым ртом, вглядывает-ся в любое неругачкое слово. Срывает навстречу радостный порыв в глазах, те-ребит пальцы, краснеет, отходит, - а его несет, несет куда-то за тысячи верст, в неведомые выси.
- Эх, была бы пролажена механика займов государыней, были бы деньги, не скитались бы мы по непрошенным порогам. Поэтому ты, мамулька, и злая. На самом деле добрая. Я верю… Слыхали, будто Васек уже и бумаги отрядил го-сударыне. Он тоже хочет, чтобы займ с банком делили и другие страховые ор-ганизации. Когда в срок не уложишься, подстраховщики выкупят долг у банка, скажем, частично, и время возврата само отодвинется.
Мы станем не только брать в аренду помещения, оборудование и прочий утиль, но и стараться выкупить его по остаткам долга.  Кое-что так уже делается для своих, а надо пустить это целым фронтом. Реклама уже разбабахана под самые небесные выси про наши товары, работы. Подобреет скоро и мамка. «Она не такая». И оттает ее материнское сердце. «Я-то, рай, не понимаю»…
Стучит его сердце, по бойнице стучит, в грудь отражает. И ноги, будто не-сут, будто сами ввысь поднимают. Болью стучат слова по глазам и вискам, за-девают каждую волосинку нерва, в тысячи искр переплавляясь. Знать, доходу быть они помогают, посланные в ответ на наше мученье горбатыми лбами, пионерами всемирной любви. Болью стучат ее слова по налитым виною глазам.
- Все люди как люди, а этот странничает, колобродит по коридорам, как озямка. И тот, брандохлыс, за ним увязался, за беспутным… только бумажки по полу…
- Я, было, за ручкой погнал в соседний кабинет. Слышу, все на экскурсии собрались в музее. Я туда. Смотрю, вы идёте, я назад. Стол немножко совра-тился впопыхах, вот и поехали все бумажки… - собирая документы, оправды-вался напарник Долгополого.
- Что-то я тебя сегодня не видела?
- Щас не до встреч. Хотел заглянуть к вам, персонально поздороваться, руч-ка понадобилась, как назло. Потом разыскал, сломя голову похлыстал к вам: вдруг, думаю, больше не увидимся!
- Так вот, морочить голову матери дома будешь, а у нас работать надо, - по-высила голос Булызина.
- Так и так хана. Всё равно теперь уволят, - спасал, как только мог, своё по-ложение Приличный, теребя рукопись, - я вас не просто поздороваться искал, само собой, а передовое предложение хотел вам показать. Посоветоваться бёг.
Булызина берёт листы, многие из них лежат вверх ногами. К тому же неко-торые с разными почерками. Потому она подозрительно смотрит на работника.
- Что значит, хана? Кто это тебе сочинил? Всматривается в почерк, находит заявление об уходе.
- Чужие листики из проектов, видимо, завалились, пока по полу собирал. А свои в музее за горячительным…- он поперхнулся, - за жарким спором оста-вил…
- Ты мне дурочку не ломай! марш на место!
- Да я, - упавшим голосом, почти прошипел Приличный, - за увольнением прибыл. Сам понимаю: произошли несовместимые с главной идеей предприятия события. Поэтому хотелось без особых объяснений уйти. С дурной славы, как говорится, службу не ломают.
- Зайдите ко мне.
Приличный, оглядываясь, улепётывал за директрисой в кабинет.
- Можно у тебя интервью попросить о причинах ухода, которые связаны с производством?
- На это я всегда мастак. Чуть не проиграл вот на бабочках. Все смеялись, какое уж там творческое настроение…
- Эта основная причина? – щупает глазами в обводках Булызина. – Не стес-няйся. Интервью платное, - подаёт пять тысяч рублей.
- Ежели начистоту признаться, как перед Богом, то скажу так: узких, нере-шённых мест развелось на производстве полно, а ликвидировать их некому.
- Например…
- К примеру, творческие способности человека учитываются не полностью. Работник от организации больше ждёт, чем она даёт ему. Во-вторых, стратегия работ направлена не на труд, как на образ жизни, а как на средство выживания. Идёт, если можно сказать, выпаривание мозгов. С необходимыми данными, так вообще чехарда.
 Где, когда и как начинать дело, один Бог знает… Работник вынужден зани-маться двойной работой. Не знаешь, что вперёд: то ли свежие данные в порядок привесть, то ли начатую мысль до ума довесть, ради которой и понадобились они, данные.
- Не преувеличиваете!
- Если преувеличу, так волосы дыбом встанут. Всё время думаешь: как бы с деньгами не урезали, когда опаздываешь на работу. А время, потраченное дома на новые разработки, при этом в расчёт не берется. Теперь, когда предложение подано, не дождёшься, пока его к исполнению  толкнут.
- Спасибочки! Что ж, язычком ты мастер балясничать, так бы шустрил на деле, - медленно подписывает заявление, как бы затягивая процесс, на случай, ежели увольняющийся передумает. Не поднимая глаз, вышла проводить При-личного и столкнулась с ветераном труда.
- Здрасте, Гордюков! Роднуша ты наш! А ну-ка, зайдите ко мне.
В кабинете она подала ему выписку из протокола общего собрания об увольнении в связи с окончанием контракта по возрасту.
- Компенсацию возьмёте за отгулы в бухгалтерии. Консультацию, на случай нового трудоустройства, у меня после трёх. А рекомендацию для нового места работы, на всякий случай, я вам сейчас дам. Собрание утвердило, так что всё в порядке.
Одной рукой она передаёт бумаги увольняющемуся, другой звонит секрета-рю: - Скажи, пусть в приёмной все соберутся по поводу проводов на пенсию.
Через некоторое время приёмная галдит. Веселье царит в воздухе. На столах появляется вино. Гордюкову директриса вручает грамоту о безупречной работе и бумагу на получение по увольнительной денег.
- Только по имени-отчеству меня зачитывать не надо. И так все друг дружку знаем.
Секретарша с аккуратно плетеной головкой наливает для ветерана бокал красного. Все хлопают.
- Заскромничали, Юрий Кузьмич, не похоже… Оробели… всё, что у него не спроси, всегда всё выполнено, всё сделано, всё готово. Вот таких бы нам по-больше, - говорила свою положенную речь, разрумянившись, директор. – Тогда и здоровая жизнь народа не за горами! - И глаза её снова заблестели неулови-мым блеском, как будто ожили, как будто и не было никаких сегодня проблем у коллектива.
Булызиной подали костюмчик и носки с иголочки.
- Вы, Юрий Кузьмич, последнее время всё в шерстяных носках на работу хлыжжите. Жена, наверное, вам их штопать устала. Шерсть-то ручной работы, больно уж быстро носится.
- Ей дело привычное, - мочил в вине седоватый ус и краснел в усмешке Гор-дюков. Верхняя губа у него была положена на нижнюю острым кривым кли-нышком. И крошечный ротик чем-то напоминал аккуратный клювик, который при разговоре всегда вызывал у окружающих безмолвный интерес. Белая ру-башонка, выстоянная на крахмале, со стрелками на лопатках и локотках ему была, как никогда раньше, к лицу.
Директриса ходит округ его кругом, оглядывая, как молодца, золотого ра-ботничка.
- Никак не нагляжусь, сердце не на месте от дорогого работника. Теперь бу-дет, чем носки штопать. Материала с костюма надолго хватит. Хотите на носки его пустите, хотите так носите.
Гордюков щупает дорогой подарок:
- Английская, должно быть, порода. С капроновой нитью. И даже носки к костюму прилагаются. Износу подаркам не будет! Родное спасибо вам, уважили старика, - прикладывает руку к груди, кланяется в пояс. Ноги Юрий Кузьмич при этом растопырил на всякий случай по ширине плеч, чтоб не упасть, если голова закружится.
- А то до сих пор был в затруднительном положении, без костюмчика-то. Будет теперь в чём на свиданьице в преклонном возрасте к начальнице сгонять. Не подчистую меня списываете-то?
Булызина засуетилась, чешет затылок.
- Есть решение…
- Есть?
- Есть! Пусть консультантом по кадрам поработает, - окинула взглядом кол-лег, как ища поддержки. - Тут у нас болевая точка. Выделим вам комнату, вме-сто помещения под игорное дело, для занятий с людьми, кружок ещё поможете вести по научному творчеству молодёжи.
- Хорошо, - говорит Гордюков, а сам уже прикидывает как это, примерно, будет всё выглядеть на деле. – Спасибо вам за подарок и оказанное доверие… Сегодня перед человеком, как никогда, стоит угроза выживания в период поте-пления на планете и будущих параличей в хозяйствах.
Многие проблемы на производстве ещё не изучены, и их количество будет расти. Меры по привыканию новичков в новых условиях потребуют больше времени и значительных усилий. Возрастёт текучка работников.
Острее воспримутся вопросы отношений в коллективе и потребуют лучшего обслуживания и обустройства рабочих мест, труда и отдыха. Вопросы при-обретут мировой уровень. Это, по сути, большая экологическая проблема. В решении её - будущее нас с вами и здоровье планеты.
Упустим возможности, потеряем темп развития предприятия. Я хочу, чтобы вы это поняли сегодня. Но, будь я немного помоложе, не стал бы говорить громких слов, а тихонечко, на ушко произнёс бы нашему директору: пойдёмте в сквер и немножко о жизни побалакаем. С природы всегда лучше видится между людьми наикратчайшее расстояние…
Сделалось необычно светло и тихо, будто солнышко жизни в окошке взош-ло, разнежило и растворило людские голоса. Соскользнувший у кого-то нож, нежным звоном тронул рюмку, как знак признания бывшему работнику. Вете-рок следом ворохнул занавески и воркующее пронёсся в соседнюю комнату.
Начальница не сразу нашла что пожелать увольняющемуся. Прядь её мыс-лей путалась перед чем-то невечным, и делалось немножко тоскливо. Редкое женское сердце выдерживает проводы, не оборвав ноту, растрогавшись. По ресницам к переносью сбежали скупые капельки прощания. У работника тю-тельки слезин стряли в смешке вместе с образовавшимися под глазами склад-ками.
Не вам ли, уважаемый начальничек и дорогой работничек, пришлось взять на себя молчаливый огонёк человеческой теплоты в этот особенный день. Не ваша ли жаркая спина бросила новое слово эпохи в омуток свершающихся на-дежд. Ни вам ли достался в награду больше остальных липковатый холодок любви и уважения коллектива. Именно поэтому вы и молчите! - Будто так от-вечали её глаза.
Когда виновник проводов кончил речь, она, наконец, нашла что сказать:
- А я бы возразила, - не потерялась Булызина, - почему именно в сквер? Там же сломанная скамейка.
- Тогда просим всех за стол, пока его ножки на ходу.
- Чтоб нашлось, куда бокалы ставить.
Раздался телефонный звонок, и голоса, прикончив проводы, быстренько угомонились, рассосались, как будто и вовсе не собирались.
XXX
От Балтийского моря до Волги и дальше, к самым восточным границам, ползли свинцовые кудри насмешек и разгула преступности. Всюду ощущалась нехватка учёных золоторучек и мастеров на все руки.  А результаты ратного труда уже несли безработные, вдовы, инвалиды с горячих точек родимой земли. Однако с верой в добрую жизнь никто не хотел расставаться, никто не хотел умирать.
Из закутка «А» в лагуну «Б» Северо-Лапласской группировки федеральных сил с решительным видом  спешил машиной президент Иван Фомич, а его до-гонял генерал Тестомесов в выщелкнутой фуражонке, задранным передком до-нышка и папироской во рту, делая вид, будто находится на утренней пробежке.
 Возле полевого штаба ноги нечаянно разъехались, и он плюхнулся прямо на разлившуюся горючку. Папироска вылетела, земля ответила огнем. Из машины вышла голова страны. Генерал как-то по-детски поднялся, теряя выправку и спасаясь от огня, вскинул повисшую плетью руку для приветствия и произнёс исступлённо:
- Товарищ Президент, в Шаро-арбубской равнине с опережением графика идёт спецоперация по ликвидации бандформирований…

…В столице разгоралась ожесточённая борьба. Борьба между коренными и иногородними преступными группировками. Борьба за лишний метр аренды земли у государства. Даже под биотуалет ее в центре города было выбить не-просто. 
После подземельной чехарды в метро, когда уличные пересуды давно улег-лись и переместились на телефонные звонки, а на письменном столе министра хозяйственного развития товарища Кудревайкина дождалась смертного часа подостывшая новость, наступило 5-е июля.
Сквозь жалкие строчки писем, газет и телеграмм, оживали лица во вшивых одежонках. Они стояли рядом. Но их разделяли дикие расстояния. А объединя-ли - Бог, боль, смех и унижение… Они были: кто в гетре с засученной по колено порткой, кто в заеденной временем калоше, а кто и вовсе разут с лейкопла-стырем на самом неприличном месте и татуировкой – «Обморожено!» На их, обойдённых временем и заботой ногах, в глаза бросались надписи и татуировки: «Осторожно! Злое семейство насекомых!» или «Они ушли из оборонки!»
Кудревайкин на даче в Околоволжье. Он с хищновато-тонкой ниткой усов читает почту, мягко развалившись в кресле, трескает солёный огурец, по бороде стекает сок.
- Жители Подмахновья, Карнаула, Тамчатки, Замары, Кологды, Белоярска, Скапского, Крадивостока, Зоччи… пишут, с понтом, что 40 миллионов человек имеют неблагоустроенное жильё с удобством во дворе и дырками наружу для любопытных, включая животных. Подписи – Окороков, Безлошадный, Миша-нов, Никудышкин… всех – пять тысяч.
Министр приступает к особо филигранной работе, требующей высокой сно-ровки и мужества. Он приступает к сортировке корреспонденции. Одних под-писавшихся под вышеизложенными фактами министр определяет в долгий ящик с этикеткой: «Они сражались за Родину!» Творчески подумав, непонра-вившуюся надпись стратегически подправляет: «Они сражались за Сталина!» Поэтому, мол, за кого сражались, пусть тот и помогает…
- А тут что? а тут, в этой папке содержатся под стражей те фамилии лиц и должностей, которые готовы  весь мир разрушить, а затем кто был никем, оста-вить ни с чем: …Куколка, Игрушечка, Арбек, Глафира Кузьминична, Вдовый, Муля, Шнурков, Свойцев, Аминистрин, Запивайло, Половинкин, Николушкин, Психичкина, Карл Загнулович, Пташечка, Сверкушка, Представитель налоговой и прочая сволота.
Кудревайкин позевает, поплёвывает и пересказывает сам себе:
-Трудящиеся недонаселённых и густо переселённых пунктов: Новолохайска,  Херово, республики Мани Ел, Морильска… - названия не поддаются счёту - стоят в очереди, тянущейся из глубинки регионов к столице, на получение квартир. Всех восемь миллионов. Известное дело… устали лежать, вот и сто-ят…
 Затем министр достаёт очередную корреспонденцию и, размышляя, тру-дится. И творческий дух летает в воздухе, оседая на сердце безвинной тоской.
Корреспонденцию аккуратно перегибает, равняет краешками и со знанием ответственности и неподкупности отправляет в ячейку с надписью: «Они сра-жались за Ленина!».
 - В этой папке что за чепуха? – а! возможные кандидаты в тюрьму: Васёк Чемоданчик. Нинок Позднячок, Шабриха – разведённая дочь Савоси, Дневалов, Нагишка, Неслух, выборочно блокадники Ленинграда, бомжи, рабочие и кол-хозники, Мауха, Бронсков, старуха Изерга, Лёнька, житель Подмахновья… Гвоздь, Бородавкин, Шмонькин, Кока, Анюта Карпева, Котов, Сывороткина, Карл Загнулович и прочая зелень… дожидаются своего звёздного часа. От мно-гих из них государыня не дождалась  творческих пристрастий к правящей пар-тии. Так скать, люди неверующие в перемены.
Особо тщательному досмотру Кудревайкин подвергает письма чиновников с резолюциями на пожелтевших от времени листах. Редакционный штамп, как «бесхозяйственность», теперь не моден и к ним не подходит. Поэтому «проза-седавшиеся» документы хоронятся в богатой папке под названием: «Дикая ма-лина чиновников, уличённых в неграмотности!» Они отправляются в металли-ческий склеп с шифром  - 917. Он, как бы, напоминал живым, мол, во времена обмана и разврата не ройте ямочку для свата!
- И тут какая-то рухлядь завалялась… Ага… здесь нашли свой последний приют самые видные соратники по власти: Гельсирень, Насестова, Савося, Го-ворков, высокий чиновник из «N-ска», Позевайкин, Абы-Гадалкин, Манькин-Умелец, Иаков, Сердюка, Сириенкин, Бабник, президенты Иванушки, Матуш-кин, Хреносский, Ширлимырлин, Провздеенко, Блошкин, Крыслов, Кириллов, Сохатый, Тестомесов, Раздувалов, Здозивич, Баловень, Пиманов, Сверкушка, и другие официальные лица. Нет, этих надо сохранить, кого-то переобучить, ко-му-то помощь какую… оказать…
- За десять лет ушли из оборонки более половины самых лучших кадров. Средний возраст оставшихся превышает пенсионный. Страна ощущает острую нехватку инженеров. «Какие были кадры… ка-адры». Не кадры, собственно, а так, пустячок. О благости жизни ить из них теперь никто не думает, значит, грош им в пирожок, и довольно, - рассуждал, едва ворочая губами, Кудревай-кин.
– Даже толковой замечаловки на драном листке по молодым хозяйствам из них никто не принес. Глядишь, в обвале не сидели бы, как щас, где ни руки протянуть, ни ноги не вытащить. В дерьме по уши. Можа, стороной бог обнес бы от нас этакую хворь.
Лопнули, почесть, все хозяйства – и на тебе… кажный из этой ямы должен сам выбираться, а не под буровыми вышками отлеживаться. Оно, конечно, и врага приголубишь в этой ситуации, ежели спасения своей шкуры касается, ежели это дело выгодное. Уступишь и врагу, раз дело выгодное. Вот как надо нонче жить…
Мозги, как сверхмельчайшие частицы – протоны и тяжелые ионы свинца - в тысячетонном коллайдере, друг дружку теснят, разгоняясь. Кажется, и сердца не хватит, чтобы понять: какой он огромный этот адронный коллайдер. Супер-энергия будущего. И в людях она живет. Только ей мало кто занимается нынче. Одни думки забываются от сверхскоростей, другие наверх и вперед выплывают.
В голове кишмиш-курага: за что хвататься, с чего начать? А вот и полная мысль… «Ага, попалась! На загладку как раз»... И опять швыряет, мысли гоня-ет… А со стола, со стороны писем чужие мнения за всем наблюдают. Даже за рабочим столом чувствуется, что человек не один. Главное, скрыться от этого на сотни сотен миль в округе некуда…
У Кудревайкина, наконец, вырвалась мысль:
- Учиться хотите? Нет, не все, а те, кто из начальников?
- Неплохо бы…
- Знамо дело, на дармовщинку-то от государыни… «Государыне эти добрые головы из Думы все передали. Теперь вожжайся с ними… обучай предприим-чивой сметке первоходца этих здоровяг. Как-нибудь выкарабкаемся уж, подэ-кономим на них… Из сотни одного подучим как-нибудь. Скажем, все в порядке, никого не обошли.. Процент, так скать, к вахте готов.
«Хозявы, слыхать, уже гасят должки по займам. Значит, денежки в хозяйст-вах завелись. Вот за свой счет пусть и учатся. Раз их уже выучили. Старого ба-гажа раньше на всю жись хватало. Пусть этот опыт, стало быть, и перенимают. Нечего тут из них суперменов делать в глазах заокеанцев».
Не везде было так. Другие трудились. Под пером оживали диковинки дел. Похоже, волшебные силы - лени, обману - бойкот объявили на родном небо-склоне земли.
И труд, он ещё покажет, кто из них впереди.
В левом углу министр важно чертит пером резолюцию: «С понтом, про-смотрено! Меры принимаются!» Ставит кудрявую подпись…
Кудревайкин пишет, высунув кончик языка, слегка придавив его зубами и склонив на бочок, как петушок, голову.
- Спрашивают с приколом, мол, что делать? Что делать? Если сами не дога-дываются, то пусть читают Чернышевского. Откровенность, как говорится, за откровенность…
…Волокита, волокита… Бесконечно! Торопит по Матрёнину кругу бумаж-ную душу по всем городам и полустанкам, неустанная Родина. И ни гордости, ни времени у тебя, родимая - ни помыслить, не помолиться!
                ***
Васёк, в коротком, не по фигуре трико, мечется около машины будущего, не зная, что предпринять в этом случае. А тонкая закалка кадра всегда начинается здесь и всюду. Выгодное положение в глазах начальства всегда окупится. Он стучит зубами, колотит кулаком по ладошке, как бы помогая мозгам в нужный момент высечь божью искру с благородной мыслью. Нагишка в носках-обносках прыгает солдатиком в воду, надеясь быстрее соперников добраться до беглянки – Глафиры.
Васёк заправился и зарядил крепкую нитку в шпульку с пропеллером, под-соединил её другой конец к моторчику. Нажал кнопку и пропеллер выдвинулся над шпулькой в рост человека, освобождая площадку для ног...
…Вертикальным и горизонтальным крылом, помещённым под пропеллером, Ваську удаётся регулировать полёт. Наконец, пропеллер потерял скорость вращения и начал стремительно снижаться на противоположный берег, на то место, где Глафира самостоятельно пыталась выкарабкаться. Васёк, освобо-дившись от снаряжения, спешит ей на помощь.
- Дай твою руку, и я тебя спасу!
Глафира Кузьминична себе на уме - вся при беде, - но оказалась неробкого десятка женщиной, она предпочитает лучше утонуть, чем протянуть врагу свою руку. И начинает захлёбываться… Васёк сменил предложение.
- Тогда возьми мою...
Ощущение радости побороло её каприз. И её сердце с удовольствием усту-пило. Она была немедленно доставлена на берег.
 Он пытается сделать искусственное дыхание. Закачивает - рот в рот - воз-дух, поднимая и опуская её обессилевшие руки.
- Не извольте беспокоиться. Леший попутал! Я, невинная жертва, по слу-чайному стечению обстоятельств оказался в капкане вашего мужа. Я не ловить призван, а спасать. Просто своевременно не устроился в министерство по чрез-вычайным ситуациям. А вашего мужа я ещё по Соплёвской переправе помню. Всю малину мне тогда испортил, и наши отношения пошли наперекосяк.
Необъезженный характер! Он тогда ещё на нас уставился…
Васёк пытался уговорить потерпевшую вернуться домой. Старался расска-зать сказку или какую-нибудь чепуху, но Глафира Кузьминична недоверчиво качала головой. Когда же Васёк затеял разговор о её земле и муже, и когда она, наконец, убедилась, что остальные преследователи отстали, пошла на контакт. Даже издали это было заметно. Особенно – мужу, наблюдавшему за этим явле-нием в бинокль.  С министром товарищ Хреносский и Муля уже успели поде-литься о  происшедшем.
Господин Кудревайкин, завидя необычайную картину под окном, был вне себя от ярости. Сперва шерился исподтишка. Несколько раз подносил к окуляру то левую, то правую бровь, как бы не веря своим глазам…
Ясно видел, что его горячо любимая жена целуется.
Однако понимал, что так нужно. Иначе не воскресить «утопленницу». Эта забавная картинка взбесила, а затем развеселила.
Оба объекта теперь двигались в расположение чудо-дачи. Министр сорвал с себя кепку, ударил её об пол, и стал на ней сначала от злости, затем от радости выламывать твист поочерёдно то одной, то другой ногой и прищёлкивать паль-цами. Товарищ Хреносский и Муля, зажав ладошкой от удивления рты, молча, по очереди наблюдали в хозяйский бинокль за выкрутасами Васька и Глафиры.
Младший урядник Муля и казачий полковник Хреносский крестятся и хло-пают в такт ресницами, пока Хреносский не сбивается с ритма:
- Отведи, Пресвятая Мария, гнев господень!
- Дряни паршивые! Средь белого дня целуются! Главное, у собственного мужа на глазах и всего честного народа. Это как? В порошок сотру! – Кудре-вайкин ставит кулак на кулак, крутит ими. Губы в собачьей ярости, готовы за копейку сожрать кого угодно и пустить на удобрение. - Ни стыда и ни совести. Вот придут, я им всыплю дранки. Постой. Нет, не буду. А вдруг опять убежит? И чего только не простит доброе сердце мужчины?!
Скоро на шоссейной дороге, ведущей к чудо-даче Кудревайкина, показалась знакомая телега с запряжённой коровой, Нагишкой, Васьком и Глафирой на борту.
Васёк, покачивая оборванной тесемкой штанины, выдувал на губной гар-мошке мелодию, а к ней уже прилаживался Глафирин поучительно мелодичный голос и разносился по далёким полям. За ними увязалась песня, сдвоившая, будто нарочно, половинки - ума и сердца:               
А-а-а…
                Не ловите меня!
                Не пилите вы зря!
                Что за новость ещё,
                Будто я снова в плену…
А черноглазка Муля для себя в дневнике с сердечком записала: «Если на-чальник и работник, а также все государства будут придерживаться человече-ского тепла, то не всё ещё потеряно. Потому что великим гарантом их спокой-ствия выступит творческий союз ума и сердца.
Здесь учатся на ошибках, жизнь отдают творчеству, а сердце человеку.»
***
На чудо-даче Кудревайкина всё разбросано, будто леший прошёл. Домаш-няя утварь – вверх дном. Ворота - настежь. Нечистая сила, похоже, давала взъе-репениться, а затем устояться нервам людей, напоив их сердца вволю прохлад-ком окрестных лугов и болот.
Муля, как Аникина овца, ходит по комнате и громко оправдывается:
- Скажите, тоже мне похищение нашли… и нечего мне доказывать обратное. Сморозите чего, как воду намутите. Похищение - это, когда вооружённые люди, ну, банды там… какой-то злой умысел. Например, когда человека с концами утащат или изуродуют, или недобровольно удерживать будут, или, на худой конец, убьют…
 А тут всего-навсего доставка, транспортировка жены… по просьбе мужа к месту её… назначения. Тем более, что операция предпринята в интересах самой жены. В интересах не распада семьи. В интересах отдыха и утонченной подго-товки кадров для наших хозяйств и на деньги самих хозяев.
Бывает, мало ли, вытаращила бельмочки баба и саданула через огороды куда глаза глядят… По собственной воле. От этого ей убытку ни хозяйственного, ни человеческого нету, тем более – государыне. Я тут вовсе не представительствую интересы ничьи. Сама по себе, по дружбе прибегла. У государыни по-нонешнему времени без того делов куча, - чешет затылок. - Подумаешь, пару оплеух от нее схлопотала, да щёку мне располосовала когтем.
Пару раз я её, правда, укусила в порыве гнева. Опять, не нарочно, а со стра-ха. Убийца на моём бы месте не остановился. Может, придушил бы легонько. А мне этого не надо. Я её, может, своими действиями от смерти спасла. У меня в голове пока что все дома… Поэтому охальничать да глумиться над ней не ста-ну... Хотя денег хозяин не заплатил за поимку.
Всучил вместо жемчуга подделку. Какой леший тут чисто сработает, пёс его знает. А у меня всё же – темперамент… если бы и деньги хорошие заплатили за поимку его жены... Но у нее всё равно свидетелей нет. Можно сказать, не на де-ло шла, а так, прогулялась от скуки. - Нюхает воздух. - А договор - бумажка: чик и похерил.
Чем-то пахнет… Вроде, как из шифоньера несёт… - открывает дверку. - Виски лопает министр…
Слышатся шаги. Кудревайкин, сбиваясь с ноги, идёт коридором и встречает жену в тонком волчином пояске.
- Я вообще, можно сказать, человек недрачливый. Я как-то люблю людей, беззаботно. Доверяю им. Не ревнив, тем более к собственной жене. Я и так знал, что вернёшься… Земля-то круглая! - пытается обнять жену.
- Ой, чтой-то бок болит… и сердце бьётся… Вот здесь под ребром, -показывает. - Синяк, наверное? А на задницу, так присесть страшно. Не знаю, как спать вместе придётся… Давеча с горшка насилу поднялась. Волдыри какие-то? Вроде, как от крапивы? Это всё твои архаровцы следов понаоставляли. Расхитители спокойствия! Тонкой перековкой характера тут и не пахнет…
- Ну, чай, не правда? - щупает жену. - Тут болит? - жена качает головой. - И тут… Надо коль прокурора вызвать… - звонит по сотовому. - Разве можно с вашим нежным товаром так грубо обходиться? Полуглупки!
С другого конца чудо-дачи в коридор свернул товарищ Хреносский при до-рого украшенной казачьей амуниции.
- Наслушили окрест, глаз нельзя показать, христопродавцы! На людях толь-ко и вставляют: «чужую жену похитили».
Кудревайкин, заперев в искосине рот, задирает жене подол.
- Вот, полюбуйтесь… Кругом синяки, царапины, волдыри от крапивы. И под трусами такая же картина… Ведь не скажешь, что моя жена кошкой уцы-ряпнуты? Жалуется, что вся задница от крапивы чешется. Такую женскую при-роду растерзали! Такое нежное растеньице сгубили! Потом, и крапивке, хоть и жалючей, а, как человеку, жить охота. А вы и ей жизнь исковеркали.
От непонимания души природы и человека люди и вырастают пустышками. Платья, подкаты к людям начальство меняет, а душа недоростка остаётся. – Жена крутит задом у зеркала, трётся... - Вон как, сердешная, чешется! Всё бо-лит. А меня всего, как по коже подирает. Баньки тело просит.
Прокурора пришлось вызвать: жена настояла. Главное - общий язык найти с ним. А там, глядишь, само как-нибудь всё рассосётся.
Глафира Кузьминична, вильнув длинным хвостом пояска, тотчас уходит к себе.
- Вроде, чин-чинарём сработали, и на тебе – следы оставили…
- Оно, может, и преступленьице-то так, с ноготок, а душу теребит. Прокурор явится, разберётся. Я, может, и сам не против к прокурору-то обратиться, чтобы на опережение жены сработать. Мол, сама в эту историю всех втянула и наку-ролесила дел. Человек – тонкая паутинка. Чуть задел - и рвётся. Это может быть преступлением, а может и не быть.
- Мы так, ей богу, не договаривались, отнекивается Хреносский, стараясь выгородить себя.
- А как?
- Мы вам – жену. Вы нам – деньги!
- А что лучше будет, если все деньги Васёк заберёт? Он её поймал, ему и деньги!
- Тогда пусть и отвечает сам по закону. А мы тут причём?
- Прокурор придёт, разберётся.
- А не получится так, что и денег не оплатите за честный труд и в тюрьму затолкаете?
- Я же ссадин не велел вам оставлять на любимой…
- Помилуйте: издержки на любом производстве случаются.
- Раз в договоре иное не предусмотрено, то насколько дело потянет при рас-смотрении его специалистом, ровно  столько и оплачу.
- Допрос чинить станет?!
- На блокнот возьмут. Как же без бумажки-то? Без посредников тут не дого-вориться…
- Это так. Но ведь не мы с Мулей зачинщики. Мы - заступники! Другое дело, может, не так добросовестно сделано. Васька тут надо винить больше. Нам вины тогда чуточку поубавится.
- Знамо дело, слегка поубавится…
- Тут как не крути, а похитителям во всём отдуваться. Крапива, она рада бы никого не жалить, да ваша жена, как веретено, крутиться стала. Потом, видите ли, жемчуга на охраняемом объекте пропали. Даже расплатиться теперь нечем стало. Ну, и хорошо, с другой стороны, что жемчуг пропал. А то придёт проку-рор и скажет: а откудова у вас, мил человек, жемчуга в особняке? Вот и на ков-ре уже бусинок не видно. Кто-то повыковыривал в спешном порядке, - наезжает Хреносский.
- Заказчику, понятно дело, в этом вопросе всегда сложнее крутиться, чем исполнителям. Могут даже «пришить» заказчику все похищения, и тогда - в тюрьму… Это государству всё равно: кто похитил… кому и кого «приши-вать»… А нам - нет. Может, мы все потихоньку влюблены в прелестную Гла-фиру Кузьминичну? И все по-своему. Поскольку любовь штука редкая, то и безопасных рецептов взаимоотношений быть не может. Поэтому без прокурора тут просто не обойтись.
- Конечно, ради такой высокой цели как любовь, на всё пойдёт человек. И не только на похищение и наказание, но и на красивое вознаграждение…
Министр разглаживает договор на поимку жены с работниками.
- За конкретные телесные повреждения надо было и особые штрафные санкции предусмотреть. Если, конечно, браться за дело от всей души. Ради любви к моей жене… то и целования на бережке вещь непозволительная.
- Давайте бумажку, исправим. Лучше поздно, чем никогда! Вот тут подпи-шем, что Васёк не договаривался с вами о поимке вашей жены. А у нас благо-словения спрашивал, на какое-то неизвестное дельце. Нас пытался в это втянуть. Но мы не поддались. Более стойкие, так сказать, оказались. Плохо, что свой экземпляр договора не хочет возвращать…
Говорит, потерял. Догадывается – как бы этот договор не изъяли у него и другой не всучили на своих условиях… А если он его найдёт… и в неподруч-ный момент предъявит кому следует? Однако то, что теряется, обычно не нахо-дится. Раз потерял, то нам и на руку… Не было, мол, с ним никакого догово-ра… Накуролесил по своей неосмотрительности.
- Да, но тут всё сикось-накось выходит… Потом, как это он хотел втянуть в неизвестное дельце, к примеру, в рыбалку?
- Денег просил. Мы не дали. Тогда он вошёл в сговор с охранницей и похи-тил вашу жену с целью выкупа. Также угнал машину. А я отправился за ними вдогонку на попутке... С божьей помощью догнал. Васек, он же старший уряд-ник, за это нажалил вашей жене бока крапивой и так далее… Пусть за причи-нённый ущерб денежки выплачивает. Денег нет, так пусть отцов дом Куколке продаёт и расплачивается. По-моему, прекрасный выход из ситуации,- перешёл к уговорам товарищ Хреносский.
- Ну ладно, машину не надо приплетать, а то многовато получается всего.
- Много – не мало. Главное следы запутать!
- Не ты министр, поэтому не перебивай. У Васька вряд ли свой экземпляр договора сохранился. У него вечно всё разбросано, как у растяпы.
- Он с ним в уборную ходил. Вот клинышек без текста остался. Хотите, вер-ну?
- Это ещё не факт, что этот клинышек от договора.
- Чушь, по-моему, мы напридумывали. Никто ей не поверит.  Заявление на них надо накатать… Самогонку глохтили в общественном месте...
- Ну, это лишнее… Дощупаются: что да где… как бы не повязали…
- Ничего не лишнего. А в самый аккурат… будут в другой раз расточитель-ством чужого добра заниматься… Ладно бы у хапуг каких хитили, а то у самого министра. Почитай, что у государыневой власти. Если хорошенько подумать, то одно и тоже получается. Вы вызволили добро  потихоньку у государства, а они – у вас.
- Не пойман – не вор! Хорошо, что расхитители из простого народа. Если б из высоких чиновников грамотеи попались, непременно бы к позорному столбу пригвоздили, или к телебарьеру на дуэль вызвали...
Позорище на всю страну…
Им век после этого не отмыться было бы… Наши с вами сердца в этом во-просе совсем не злые. Они голубые, потому что мечтают о хорошей взаимной любви. Может, даже с тумаками. А то этот метод семейного воспитания больше молодёжи прививается.
- Пойду пока к себе, подумаю, - Хреносский уходит, будто остался должен кому-то.
Заходят в лаковых ботинках прокурор и Глафира Кузьминична в дорогих танкетках.
- Пожалуйста, прокурор, располагайтесь. – Глафира, поиграв глазками, ухо-дит к себе.
- Милости просим, - выбежал встретить министр и пропищал сквозь доро-гую нить усов. - Главное, что Муля – помощница начальника охраны - при жене околачивалась. И толку никакого. Похитили… И всё по недосмотру Крыслова.
- Свистните младшего урядника.
Не дождавшись, Кудревайкин, изогнув красиво губы, свистит:
-  Муля, подь-ка сюда!
Васёк, сгорбившись, прошмыгнул в комнату Глафиры.
- Беда с этими похитителями…
- Тебя, кажись, не тронула прокуратура?
- Меня нет… Совесть только немного подзадели непредвиденным поворо-том событий. Я пришёл с тобой эксклюзивно поговорить - пропищал Васёк. - Ну тет-а-тет… Насчёт обкраденных по случайности соток земли у меня в Со-плёвке. Прибыл тогдась домой на побывку с работы, пока жены не было, гляжу: с метр земли вдоль усадника оттяпали и картошкой-самопалом засадили. А у меня там метка стоит… У соседки – тоже самое… Ладно, вы мне тогда созна-лись, а то, хоть самому к прокурору беги.
- Ты к чему мне это теперь говоришь?
- Так, на всякий случай. Если меня осудят, чтобы вы знали, как разовьются дальнейшие события…
Суды пойдут за нами с вами попятам. Неизвестно еще, в чью сторону Фе-мида благосклонна будет.
На свист Кудревайкина является  прибрахлившаяся Муля. Васек оперативно уходит.
- Ты что это… охранять разучилась, карга на палочке?
Муля трёт лоб, глядит на министра:
- Рай, стряслось что?
- А то она не знает: жену похитили. Выявляем похитителей.
Прокурор широченным подбородком подступает к Муле:
- Вы, стало быть, охранница?
- Ну и?
- Можете сказать, кто это сделал?
- Вот так, страхты-барахты, как это можно-то? Не слыхала лично я о том моменте ничего. Может, в туалет отлучилась…
Вошла Глафира Кузьминична, покручивая игриво хвостиком пояска.
- Ничего се охранница? А если бы меня изнахратили за это время?
- Не изнахратили же. Подтвердите, пожалуйста, товарищ прокурор. Тем бо-лее ни денежных, ни телесных убытков не имеете.
- Об этом после, - оборвал Кудревайкин.
- Но разве вам мало того, что вы хорошего человека похитили? - вставил прокурор.
- А сколько мне, как мужу, человеческого, хозяйственного и физического вреда причинили? Не счесть!
- Какому дураку придёт в голову хитить или тырить в таком заповеднике. Всё – под землёй. Не ворваться. А коли ворвались, то столько шуму понаделали бы, что и на горшке услыхала бы.
- А откуда тогда у моей жены повреждения на теле? Сама, что ли, навертела? - Пытается повернуть жену задом, задрав юбку.
- Вполне впечатляет… Просто сбеситься можно, как много прискорбно-стей…  Как одна аккуратная дама может, не брезгуя, с такой бабищей сладить? Тем более в штаны залезть… Ещё  и оскорбляете… Она, может, по-добровольному для предупредительного лечения болезни согласилась на такую операцию и упорола из дому бог знает куда, а мы, честные, страдай?
Хреносский входит и подруливает с флирточком к Глафире, ощупывает её за нежные места.
- Публика, минуточку внимания: видите одни синяки и волдыри, сплошь до мягкого места?
Муля искусно изучает чуть раскрашенное побоями тело Глафиры. 
- Откуда так много волдырей? Уверяю вас, что было меньше. Необычайные повреждения, конечно, есть, видимо, – следствие освободительных действий.
- Чушь порете… у меня десяток ушибов, пять ужаленных крапивой мест, и так – по всем нежным местам. Рёбра болят, задница - огня присеки, болячками покрылась, тело огнём пали, - достаёт справку. - Вот документ от врачихи, -  Глафира подаёт прокурору.
Кудревайкин выверенно ходит по комнате, поглядывая на Мулю.
- Прохаёрила ночь с мужичками-ползунками, потом говоришь, не слыхала. Можно подумать, как убитая на горшке сидела, что не слыхала…
- Когда сидела на горшке, беседу с товарищем Хреносским поддерживала. Если бы кто залез, наверняка бы он встревожился.
Хреносский при свежих перчатках копается в мешке:
- Тут раньше канистру с самогоном ставил, её уже нет. А нет, нашлась, - прикидывает руками на вес. - Намного легче стала. Отпито, сразу видно… - проходит по ковру. - Тут жемчужины были. Их кто-то выковырил. Ясно, жен-ских рук дело. Мне они зачем? Серьги не делать, да и в клуб не ходить на му-жиков пялиться…
- Чего на человека напали? Говорит, на толчке сидела. Окромя её, что, в до-ме никого не было? Я уходила всё чин чинарём оставалось и охрана в полном составе была.
- Вот именно. Жемчуг в ковре какой-то выдумали. Зачем всякой уважающей себя даме чужие обноски. Тем более – поддельные, говорят. Сам, чать, хозяин и выковырил, самогонки нажрался и запамятовал. От него, как от лося, до сих пор какой-то чертовщиной прёт.
Кудревайкин дрожит от злобы, но сдерживается:
- Пошла отсюда в фарью, ненормальная! Ннай, что городишь…
Хреносский, пряча смешинку, мигает министру и громко шепчет, желая припугнуть Мульку:
- У меня в кармане двести долларов были. Кто-то взял. Мы с тобой, Мулька, в бане вусейко мылись… Ко двору вышел, хвати - но, машины нет.
- Полное свинство! По штанам грязным ещё не лазила. Своих хватает. По-том, откуда доллары? Хозяин, если давал задаток, то не деньгами, а жемчуж-ными подделками. Давечи на базаре старуха жаловалась, что я рассчиталась с ней какими-то стекляшками…
Откудова знала, что жемчужины, выданные вместо денег хозяином, теперь ни гроша не стоят. Если бы знала раньше, что это подделка, то ни за что бы их и в руки не взяла… Всё на меня хотят повесить. Чтоб самим сухими из воды вынырнуть. Вместо денег подсовывают простые стекляшки…
Кудревайкин гремит раскатистым басом:
- Что это значит?
- А то, что валяйся,  копейки с пола не возьму.
- Подозреваю, как власть, вы похитили Глафиру Кузьминичну у мужа – сами сказали, что и задаток брали.
- Но задницы ей крапивой не порола, машины не воровала. Самогоном, если когда и балуюсь, то довольно редко. Когда только нервы пощипают.
Кудревайкин сбавил голос:
-  Подумать только: какая юродина! Канистра почти порожняя, а говорит, что не пила.
Хреносский заглядывает Муле в глаза.
- Значит, и крапивой жалила по пьянке. Ты куда крапиву кинула?
- Какую ещё крапиву?! Задницу самому начесать, посмотрю – до крапивы будет, али нет? Где ты её рвал для меня, там и ищи!
- Так рвал на лечебный случай. А тут перестарались… Потом везде этой крапивы полно…
- Вот и под ребром болит… - Глафира преспокойно жалуется мужу.
- Васёк, наверное, пумал тебя возле баньки и как следует полечил крапивой? Больше некому. А я смотрю: заготовленной-то не достаёт в баньке. Нашёлся добрый человек воспользовался нашими трудами. Хоть бы какое творчество проявил, когда сёк? А то так, одни чужие ходы…
- Ещё чего? Меня и дома-то не было бы тогда. Была, как скотина, на побе-гушках.
- Машины нету. Вот дела. У меня ревматизм: как до работы дойду за тыщи вёрст? – жалится Кудревайкин.
Глафира Кузьминична беспечно идет в переднюю и выглядывает в окно.
- А вон машина, рядом полётная штука валяется…
- Выходит, вернули.
Входит Нагишка с облезлыми цифрами на спине.
- Там и бутылки из-под самогона возле машины валялись.
Хреносский пальцем сопровождает речь:
- Клянусь историей. В радиатор немножко добавил. Воды не было рядом.
- Какой те радиатор? Моя машина на мускульном приводе и солнечных ба-тареях бегает.
- Да, разве? Как мог ошибиться? Я поэтому и не знал. Стал заливать, а жид-кость смотрю, машина не принимает, как скрозь землю уходит. Куда больше деться? Из-под машины да в рот, так, чать, не бывает. Просто вся история при-забылась со временем.
Неслышно зашел Васёк:
- Любушка - на колёсах. Шероховатости устранены. Обстановка проясняет-ся… Вот какая-то бумажка в салоне валялась…- подаёт прокурору.
Кудревайкин косится:
-  Сам, наверное, сочинил.
Прокурор машет рукой:
- Тогда читай. Груздем назвался – полезай в кузов. Так говорят.
Кудревайкин вырывает записку, читает:  «Минсоц… ».
Прокурор поднимает голову:
- Это к кому так обращаются по-домашнему?
- А вас, господа, попрошу заткнуть ушки. - Муля и Васёк вытягивают шеи. - Поскольку дело сугубо интимное получается, - на ухо прокурору, - это ко мне так обращается по-домашнему. Жена меня очень уважает, и почерк её.
Прокурор продолжает чтение, поигрывая глазами: «…мне ужасно хочется романтики и непременно, чтоб с приключениями. А то становится невыносимо скучно на этой даче и никакой самостоятельности. Никакой тонкой закалки ха-рактера передовому человеку времени. Может, ваши усилия скрасят мой успех, хоть раз в жизни… Я удрала…
Будете ловить, то осторожнее. Чур, синяков много не ставить. Крапивой жалить и синяки ставить разрешаю только в крайнем случае. А то я так не иг-раю. Что это тогда за романтика приключений с похищением министерской жены? На мою поимку найми кого из знакомых… охранников, например, Мулю с Васьком, товарища Хреносского… или ещё кого…
Чтоб денег им за работу не платить, рассчитайтесь моими самоделками из стекляшек. В случае подозрений на то, что они не настоящий жемчуг, разыграем историю, будто с настоящим похищением. Пригрозим тюрьмой.
Тогда, за то, чтобы остаться на свободе, они будут рады - радёхоньки,  бес-платно с нами поиграть. Да еще денежки с них выцыганим на свое развитие. Потом уровень извилин повысим, которых так не хватает будущему подвижни-ку малых хозяйств. На них повесим и расходы на игру. Заранее всех прощаю и ни на кого не обижаюсь. Простите глупую женщину, если что не так.
Целую, твоя брыська».
Прокурор нестандартно и как-то разлаженно покачал плечиками:
- Фу! Какая затея преступления низкая! В пору экологический паспорт на членов семьи вводить.
- Я и забыл в сумотохе совсем про неё… Погода ещё с утра располагала. Так и шепчет замни и выпей! я вот чего… Будем считать, что вся эта история с моей женой по растяпости и по-родственному вышла… Вроде, ничего и не было… История выдумалась, а жена сама упала и обжалилась.
- Чайку бы хватить, покрепче или кофию… погорячительнее… Выпить хо-чется… страх как. Зря, что ли, припёрся?! Каждый из нас по-разному капризни-чает, а всем от этого хорошо. Встречное движение сверху, оно только развивает человека, - заключил прокурор, поднимая пером натруженный за долгие годы службы государыне палец.
Перезваниваются рюмки, бутылки, вилки… В спешном порядке накрыва-ются столы…               
***
Денька через три по приграничному бревну чудо-дачи постучали, и она поднялась на поверхность.
Глафира Кузьминична в распоясанном халате всплеснула руками:
- Какой сатана с утра колобродит? На чаёк что ли напрашиваются или за поборами принесла нелёгкая? Вроде, не старый новый год, и Таусень не кричат.
- Это меня, Психичкину. Я психолог. По рекомендации прокурора. Эколо-гический паспорт на семейство завести послана. Не по своей воле…  Уже сотни дворов с нашенскими описали, пока до вас добрались. Но это только проект разрабатывается. На его основе опрашивать станем вскоре более профессио-нально и подробно.
- Дверь плохо отворяется. Пролезайте в щелку. Я ещё не отстряпалась. Так у нас есть паспорта… И платье книзу у вас приталено, а верх, как расклешен… Изо рта парным молоком… Вот и пойми, что за человек спозаранку явился…
- Прокурор сказал, что окромя гражданских, на высокое начальство пора экологические заводить! С людьми по работе плохо сходятся, значит, и в семь-ях – не блеск. Экология супружеских отношений на производство, говорит, больно влияет на кадры и производство. Потом всякая жена лучше мужа знает его профессию.
- Даже в спокойных странах такого учёту нет, а тут те: здрасьте - живёте! А что туда впишут-то?
- По мнению науки – мужество, здоровье, образование, активность, склон-ности к изобретательству … всё, что влияет на творческий процесс…
Психичкина круглолицая, немного угловатая с виду, но вопрос держит крепко. Водит пальцем по бумаге…
- Вот, например, в эту графу напишем ваши склонности к непредсказуемым поступкам, темперамент. А сюда – прогнозы развития характера выведем в ла-боратории. Сюда впишем рекомендации по использованию вас на предпочи-таемой должности, рекомендуем работодателю наиболее выгодно использовать ваши возможности. И всякое такое прочее.
 - У вас и особая метрика есть на проведение беседы?
- Да, вот… целый мешок с собой бумаг приволокла… Так что всё в полном порядке. Тайну, как говорит начальство, гарантируем! - Достаёт сфокусирован-ный вопросник. – Вы, говорят, ас в этом деле…
- Наши интервью помогут вытащить из обвала хозяйства?
- Наука говорит, что такой подход непременно подскажет как преодолеть не только паралич в хозяйстве, культуре, но поможет восстанавливать тёплые от-ношения между людьми, природой и человеком. Человеков из нас станут гото-вить по всему свету, согласно расклада Времени. Чтоб все группы рядом стояли по ролям да по характерам. Тогда приплод сил нам всем обеспечен. Васек и от-ветственных за этот подбор в такие артели назначил. Так что, не мякни. Подбор всю жизнь будет вестись.
- Сомневаюсь чтой-то дико: прокурор, а интересуется тонкостями приказов да понуканий на работе.
- Так это же особый прокурор -  хозяйственник!
- А, кажется, догадалась… Так и сказала бы, что попутно Васьковы интересы представляешь. Он к этим заморочкам шёл, когда мне помогал в одном деле. Я-то, дура, думала, что влюбился.
- Так и не скрываю никаких интересов. Должен же человек после стольких игрищ раскрыться для пользы. Не скотина же он безрогая?!
- Так вот какую уловку в ответ на мои любезности Васёк приготовил… ми-ло, мило… Ну всё одно: для кого-кого, а для него уж постараюсь выложить всё, как на духу. Выручу по доброте душевной.
- Вы случаем не знаете: чтобы коммерсанта сделать активным, побороть в нем перекосы семьи, школы… – это проблема больше генетиков, государыни или малых хозяйств?
- Гребёте, как неряха, все в кучу. Все важно.
-  И поправки  к программам нужны постоянно?
- Очень. Даже весьма, я бы сказала. А муж в этом уверен на все сто.
- Я поняла, это же общая промблема для всех. А нужна ли в таком случае особая единая и полнокровная программа вертикальной раскрутки таких хо-зяйств, скажем, от мирового уровня до района, до кажнева работника?
- Без  таких программ точно параличи замучают.
- А вот, если создать международную какую-нибудь денежно-кредитную службу. Это делу поможет, аль как?
- Само собой, а то, чать… и лизинг, и факторинг , и манинькая ставка по кредитному проценту, всё нада. Без них всё коту под хвост. Ты чать и понятий-то таких не осилишь, о которых калякаю, ну ни чё, в словарь залезешь, пой-мёшь по чём тут фунт лиха. Узнаешь, о какой заветный камень головы банкиров да правительств разбиваются.
- Ну, а как бы ты отнеслась к узкой подготовке спецов для бизнеса?
- Как, как… хорошо. Не худо посидеть у такой «мамаши» на шее.
- И знаете, что надо для защиты от проклятого подкупа, хозяйских рисков?
- Прозрачные карманы начальству понашивать.
- Для сокращения барьеров от начальства тоже чего-то требуется предпри-нять?
- Начальничков почаще в баньку приглашать попариться, туда, где Макар телят не пас. Человек - он существо мягкое, больше всего глаз да глаз любит за ним.
- В лихой молодости вы, наверное, хотели жить за границей, стать облада-тельницей недорогих новостей от государыни для малюсеньких компаний – спросу, рынкам, тряпью всякому и ещё Бог знает чему? Это же романтично.
- Ну, так! Там, наверное, деньжищи такие… Просто во сне вижу.
- Я о бесплатных услугах государыни речь веду, о хозяйственных данных, разных… по всем рынкам… где да что водится, почем… для небольшущих хо-зяйств это больно ныне гоже было бы.
- Тогда почему бы и нет?! Мечтала о таких данных.
- Отразится ли в таком случае на работягах – там, типа на зарплате или те-кучке людей, забавах хозяина с избранным работником,  организации дел?
- Страх Божий по коже бежит, конечно, отразится.
- Говорят, будто способности работника к золотому ремеслу на кошельке неощутимо сказываются… Или это блеф?
- Блеф, конечно. И занятость аукнется на кошельке, и выгодная отдача сил человека. Аж в носу чешется - иной раз всё перечисленное в себе охота иметь.
- Другие силы есть, которые влияют на карман?
- Если в рамках приличия сказать, то те, которые мало от хозяйства зависят, политика всякая… и те, которые зависят от талантов, что Бог дал, воли… про-ворности, знаний… от качества их популярной подачи для любознательных.
- А вы хоть задумывались на работе, когда вами понукают, что лежит в ос-нове этого понукания?
- Бабья интуиция, например, ежели ещё главнее, то - идея. Догляд за ее вне-дрением. Не кот же заморский главнее в этом случае на диване?!
- Данные разные, которые нужны во время работы, надо думать, тоже влия-ют на карман в конце концов.
- О-о! рёвом изойдёшься, когда их нет. Сбор, обработка, хранение, переда-ча…
- А оборудование, приёмчики разные… планы, цены, конкуренты… о них ничего не сказали.
- Чать, ежу понятно, весьма, важные детальки.
- Денежки. К ним вы не безразличны…
- Что, стукнутая, такими вопросиками разбрасываетесь! Без них вооще тру-ба. Наверное, даже Бог не выживет, не то что хозяйство, - заиграла босой нож-кой.
- Зато план по людям на работе, наверное, не нужен сегодня?
- Как ребёнок, ей-ей! Все, чать, организовать надо: каких и сколько пона-брать, получки задабривания всякие придумать надо, чтобы потом начальство на работника волком не смотрело и он поуклюжестее работал. Как лучше заце-нить его работу… вопросов, короче, море… И все в них проблемные места спроектировать надо.
- И всё одна должна?
- А что: ты жнец, ты и кузнец. Зато деньги все твои за небольшими вычита-ниями. Потом сноровка копится, как да что удобнее обстряпать.
- Что в таком случае больше беспокоит: сколько купят или сколько дать за труды собутыльнику?
- Всё. В том числе и насколько быстро он соображает день ото дня. Где пло-хо, подучить, работку потом посерьёзнее подкинуть, а кого наоборот поганой шалогой погнать.
- А где лучше практиковаться людям: там, где изобретают, где занимаются обновкой какой-нибудь поделки или, где стремятся к её прочности, долголе-тию?
- Везде, Федя, хорошо, где нас нет. Везде сложно. Способности есть, в изо-бретатели иди, а нет, так лямку тяни, грузи, кидай, пока летит, отдыхай.
- Старичков под белые рученьки прут с работы?
- Почему же? те, которые в общей доли хозяйства, остаются, подскажут ко-му, что надо, кружки водят. Бабло идёт, почему уходить надо? Когда труд в ра-дость, кто веньгаться-то станет? Если к такой цели стремится хозяйство, то, как правило, выживает и в худые времена. А что это вы мне за игру навязали, аж уморилась вся?
- Да так, для разминки мозгов. Меня, вообще-то, больше чистота окружаю-щей среды занимает.
- Это заочаровывает. Страшно хочется попробовать вашу игру! Надеюсь, тут всё по-честному?  Я, вообще-то сказать, баба не мусорная. Водоёмами и землицей пользуюсь аккуратно. Бывает, во сне заору когда. Или начинаю во сне подыхать от щекотки. Так муж, как часики, сразу просыпается и будит.
- Я слышала, что вы иногда в доме шумите, птичек будите. В этом случае в вашем доме положено установить противошумовые приборчики.
- Рай, только птички и услышат меня в этом бункере…
- Сегодня вы – в бункере, завтра – за бункером… в другом стационаре… Гармония и спокой в обществе не возможны без контроля над людским нравом.
- Вы поаккуратней, а то прямо на платьице задом запёрлись. Постойте пока тут, как отстряпаюсь, вас вызовут ко мне.
Уходит и через некоторое время является при лоснистом пояске из песца.
- Посоветовалась с мужем. Он не одобряет нашу с вами затею. Говорит: пусть сперва опаспортируют работников нижнего рангу и малоимущих…
- Так рыба-то гниёт с головы! – соскабливает ноготком привязавшийся во-лос.
- Тогда начните с Запада.
- Как справедливо вы говорите. Только мы своё сделали и делаем. Пора За-пада прошла, а ваша опять настала, и больше очереди не стало.
- Какая настырная, вся в прокурора! Давайте, где тут расписаться по пред-ложениям? У нас всегда есть что сказать, просто все ожидает своего часа.
- Вот тут, между строчек. Предложения учтём и отправим Ваську на сты-ковку. А на чаёк в другой раз зайду. Подворья ещё не все обошла да и не всех обобрала вопросами.
- Ну, а расписалась-то за что собственно?
- Как за что? За технически важные данные. А это уже наукой пахнет. У вас с Васьком, как и у многих других, взгляды на хозяйство совпадают.
- Вот, гадская муха, лопухнулась трошки. Оказывается, ты у меня опыт вы-живания хозяйств в голодный год вынюхивала, а главное, бесплатно.
- Зато тебе было не скушно со мной. Ты же любительница компаний. Раз до сих пор не прогнала, значит, я те понравилась, - и задорно пристучала носоч-ком.

                ЧАСТЬ III
                I
За окном - небо, вымаривающее дождь. В курилке с утра дымищу, как в хо-рошей парной. Реплики за сигаретой жгли растроганные сердца. Казалось, только коридор мог разделить разъедающие страсти людей. В соседней комнате заканчивалась пятиминутка. Однако жизнь компании «Бездумные отчи» посте-пенно выравнивалась, набирая обороты.
Булызина, задумавшись, стоит у окна, перебирая сделанное на пальцах. «Всё вроде правильно наметили… Основная модель по обнародованию факторов доходности, управлению коллективом и  производством найдена. Опрос ав-торитетных людей по этой теме проведён. Наши предложения по выживанию хозяйств передовыми людьми и коллективом поддержаны. Вроде, ничего не расходится с Васьковой моделью.
Большинство склонны считать, что необычайная теплота отношений между работниками, их жертвенность определяет успех всей организации. Большая часть опрошенных признаёт, что скорость продвижения дел зависит от доход-чивости разговора с читателем… при обсуждении наболевшего. Тоже жизненно необходимая вещь…»
- Гляжу, простои времени всё реже напоминают о себе, - выбилась на про-стор её мысль, сухая и не раз исхоженная думками.
Дисциплину Булызина назвала чуть ли не лучшей среди родственных хо-зяйств. Теперь она поглядывала на своих умняшек затяжным изучающим взглядом, будто открывала в каждом из них нового человека – и чаще с лучшей стороны.
Команда мало-помалу настраивалась на проведение корпоративной вече-ринки. Только товарищ Папкин, заведующий хозяйством, встречал всех хму-рым видом. В нём боролось что-то личное и коллективное. Как трудно порой выбрать одно из них. Уголки его плеч смотрелись, будто выдернутыми только что из-под утюжка. Щечки и подбородок в ямочку. Ей особенно нравилось, ко-гда они напрягались при улыбке и расплывались красками смущения под взглядом серьезной женщины.
- Что у тебя не так? – спросила у него Булызина.
- Новую партию компьютеров, что на прошлой неделе купили…
- Которые супер работящие, что ли?
- Ну да. Цена у которых дороже.
- И?
- Вчера вечером выяснилось: денег сколько и вгрохиваем в производство за последний месяц, а прибыль особо не растёт, доля на рынке та же…
У Булызиной взыграли нервы: заходили желваки на скулах, брови налились строгостью. Она застучала кончиком ручки себе по мизинцу с отросшим изо-гнутым ногтем, давно требующим ухода.
- По времени и мощности, - предупреждал, как оправдывался подхорунжий Папкин, - компьютеры мало загружены. Стало быть, имеются простои людей, либо их нехватка. Судя по тому, что молодёжь часто курит, то это скорее про-исходит от простоев… Спросишь, мол, все ли ладно у кого, не скоро дощупа-ешься.  Друг дружку покрывают перед мелким начальством, за грешки поти-хоньку откупаются. Оценку работ пожестче пора давать. А ведь защита от таких рисков на самых верхах должна лучше вестись. Ныне это вопрос номер один.
- И чем это, интересно, вызвано?
- Думаю, все же недостатком мозгов. Не научились мы как следует обслу-живать места, где работаем.
- Освоимся постепенно,– изогнула бровь Булызина. За ней, как кот на пово-ду, собрал в кучу брови Папкин.
- Конечно, и моя часть вины в этом есть…
-  Почему бы не ликвидировать эти промахи?
- А вот этого сразу сделать не можем. Потому что у нас низкая доходность параллельных звеньев. Например, держат сбор и обработка сообщений, которые упираются в мастерство. Полной машинной обработки базы данных пока нет. Как вы знаете, мы это делаем частично. 
Потом, договора с работниками никудышные. Понимаете, как-то не на-страивают человека. Люди по этой причине бегают в правовой отдел отстаивать ущемлённые права. То их то не устраивает, то это… гнусатики какие-то пошли. Лишние хлопоты вызывают простои.
 Поэтому надо тщательнее, думаю, отрегулировать цепочку. Принять, как подобает на работу, надо? надо. Дать человеку немного пообвыкнуться в кол-лективе? Как можно быстрее помочь ему найти работу под себя? Опять надо. Почаще бы привечать учёных золоторучек, чтобы с молодыми цоцкались, да и своих пора готовить. А у нас мастеров на все руки кот наплакал.
Теперь - коих проводим на пенсию, тоже надо к работе привлекать? Куда денешься, надо. Эта чехарда дел, с другой стороны, удлиняет хлопоты. А пока мы то да сё, раскачаемся, другие завалят все полки магазинов… наш товар в итоге подешевеет.
Для нас, оказывается и то, и другое плохо. Потом, сырье… расходы на рас-пространение проблемных идей. Оно к этому моменту не дешевеет: бумага, краски, чернила и так далее. Всё это приводит к повышению затрат. Наверх не пишем. У них ни контроля за нашими хозяйствами, ни помощи.
Булызина комкает платочек, время от времени потряхивая головкой, по-правляет чубчик, подёргивает высокой грудью и стрелками губ.
- Мозги действительно слабые, - вынужденно признала директриса.
- Так что, проблемы неистощимы, - давал понять Папкин, - и расслабляться никак нельзя.
Но больше всего ему западали в душу подобные минуты, когда женщина немножечко не доезжала мысленно и заметно начинала волноваться. На самом деле приятно было видеть, как наполнялись, будто воздухом, и без того тугие груди, и она начинала глубже дышать. Очень нравилось её нервное посапыва-ние, в котором он видел, будто она жаловалась ему одному и плакалась от сла-бости в жилетку.
Это было вовсе не кислородное голодание обычно всегда собранных мыс-лей, а скорее голодание сердца, истосковавшееся по тёплой заботе. Ничто в жизни так не выматывает женские души, как самоуверенность в работе. А кон-сультироваться по всяким мелочам с коллегами ей немного не позволяла гор-дость и жестковатость характера.
Папкин понимал это и старался не навредить лишний раз своим нытьем, что у них на самом деле не всё так хорошо, как кажется на первый взгляд. И в то же время он никак не мог позволить Булызиной, чисто по-женски расслабиться до конца. Да и она не могла настолько близко, кому бы то ни было выказывать внутреннее состояние или усталость.
- К тому же сказать, любовь к своему делу тревожить стала, - продолжал ос-торожно наступать на её расцветающий букетик чувств Папкин. Пятиминутка немного оживилась.
- Она несовершенна во многом.
- О какой вообще маневренности коллектива тогда и говорить?
…Из курилки на пятиминутку один за другим ещё тянулись вместе с клу-бочками дыма разномастные струйки звеньевых. Голосастые выскочки разря-жали в коллектив скопленную за день плохую энергию.
- Ну, что вы орёте, как блаженные? – старалась пригасить немного их пыл Булызина. Из-за вас не слыхать дельных предложений, - повернувшись к секре-тарше, куда-то её услала.
- С хорошего товара… начинаются люди. С них и давайте исходить. У нас в коллективе, к примеру, преобладают взвинченные над особо переживательны-ми, а способности их примерно одинаковые.
- Вы так сказали, что выходит от одношёрстных характеров зависит процве-тание фирмы? – возразил кто-то. А Булызина, одёргивая сбившийся на груди пиджачок, скользнула неуловимым глазом по лицу Папкина. И тот уронил за-стигнутые врасплох, незащищённые серьёзной мыслью и наблюдавшие за ней глаза.
- Без обсуждения главной цели тоже не обойтись,- добавил глуховато-обидчивый тенорок.
- Во-во! У Матрены ноздри болят, а мы давай ей хвост лечить.
В этот раз Папкину, не так давно устроившемуся на работу, но уже как-то поставившему себя в коллективе, всё охотнее хотелось говорить. И он готов был это делать в присутствии директрисы часами. Тонкий и длинноватый кон-чик носа при этом сильно прогибался,  выглядел несколько забавно и краснел мелкими клюквенными пятнышками.
Особенно, когда Папкин наклонялся к столу. Казалось, в эту минуту он, как петушок, пытается склевать семечко и подманивает поближе курочек. И Булы-зина не могла не обратить на это хоть какого-то внимания. Она очень любила слушать, когда тот говорил. Головка её, казалось, замирала на высоте нотки, взятой собеседником, и её маленький белокожий подбородок поднимался и за-мирал на мгновенье.
- Наверное, он в школе был неплохим кавалером,- подумала она, провожая его речь тонкой ниткой бровей. - Хотя не только в школе, и теперь, должно быть. «Весь, как влюблённый тополёк сложен».
- Тогда давайте эти особенности характеров попытаемся перевесить. Особо переживательных возьмём на одного-двух больше. У взвинченных больно воз-будимость пересиливает торможение. Они стихийны. Душевно волнительным требуется больше доверия, но и проверки. – Папкин во время разговора по-смотрел внимательнее на Булызину. И ей захотелось продолжить его мысль, поскольку не хуже любого могла разбираться в людях.
- А для страстного человека, вспыльчивого, нетерпеливого всегда работа найдётся. Медлительных, вялых на кропотливые участки работ станем пригла-шать. Например, на сбор, обработку, хранение и передачу сообщений. Они кве-ловаты и бесцветны характером. Их понукать не надо. Сами всё спланируют. Зато сделают аккуратно. Формалист пусть работает вместе с любителем дока-зывать. Этот ведь тоже импульсивен, а то чего наворочает, дрожжей не расхле-баешь.
 Когда Булызина подняла на Папкина глаза, взгляд его уже не дожидался в лёгкой улыбке. На душе отчего-то сделалось радостно и просто. Ему больше никого рядом стесняться было не надо. Он никого больше не хотел бояться, ес-ли их переглядывания кто-то заметит со стороны. Ведь они говорили и обсуж-дали насущные для производства вещи, а сердце жило еще чем-то... И доказать постороннему их влюблённое отношение друг к дружке было бы крайне не прилично и вызывающе. Он не хотел больше стесняться и искал подходящего момента, чтобы выказать ей свои чувства.
- Наконец-то я нашёл своих, здесь все говорят прямо, за спиной редко шу-шукаются… нет, просто я доволен всем, надежды Божьи сбылись, - думал ле-гонько вслух в этот момент Папкин, слушая Булызину. Пятиминутка кипела…
- Бесцветные, они такие!
- А ты не такой, случайно?
- У тебя башня на плечах, как у цветка. «Цветком» во дворе-то кличут.
- Это кто цветок? Я пока гляжу, знаешь…
- Ну-ну, тише, - успокаивала Булызина больше для того, чтобы сказать что-то ещё. У неё была такая особенность натуры - какую-нибудь мелочь разверты-вала в большую картину, только всегда сдерживала себя от этого, чтобы чего лишнего не подумали о ней. И поэтому в этот момент ей не хватало слов.
Уже к концу пятиминутки лучшие предложения легли в блокнот директри-сы. Сегодня она ещё больше убедилась, что курс на труд без мошенничества и подкупа, как основной образ жизни, обязательно должен остаться мотором ор-ганизации.
Важно уйти навсегда от лозунгов и невыполнимых обещаний. Кроме того, строгий подход человека к делу и его переживания по этому поводу должны быть на виду. Иначе потеряется прозрачная нить искусства увлечения золото-руким мастером за собой тех, кто послабее. Или, наоборот, люди не смогут его вовремя зажечь. А это важно для сохранения и накопления сил. Без них ушла бы вся красота работ. С этими предложениями согласились все.
- А я грешным делом подумал, что команду надо разгонять и собирать но-вую. Так и без порток недолго остаться, пока дождёмся, когда на ноги встанем, - возразил казак Долгополый. - Без настоящих предложений так и будем блудить, как кавалеры возле дамских ножек.
После лицо сделалось каким-то переходным – от зеленого к самоуверенно-му и терпеливому, отвечающего за свои слова и дела.
- И ему, видишь, известно стало о наших переглядках. Никому не сделал замечания такого, а мне вот делает. И всё, главное, так непринуждённо. Я по-нимаю: иначе не намекал бы…
«Надо быть трижды осторожным с такой видной дамой», - засомневался в своём открытии чувств Папкин.
Булызина метнула в сына бровью. Откуда у него, воспитывавшегося под её крылом, такое неуважение к женщинам? Такое неуважение к ближнему, к кру-пицам собранным поколениями людей опыта, что готов в любую минуту одной репликой перечеркнуть, перемерить целый культурный пласт человеческих приличий. Это крайне опасная вещь.
А ведь такое в неменьшей степени связано с привлекательностью задач и отдыхом, о которых говорил Гордюков. И поскорее захотелось выплыть из это-го щекотливого положения. Тем более перед новичками было неудобно за не-обузданное поведение сына… перед Папкиным, наконец.
- Если тебе надо, увольняйся! хоть заутро. – Она выдернула паузу и добави-ла: - Может, ещё кто-то хочет сказать?
- Нет, нет, оставляем всё, как есть.
Подхорунжему сделалось за Булызину как-то совестно.
«Мать и сын, а такие разные».
- Наверное, одинаковые культуры и менталитеты не рождает среда с её предвзятой суетливостью, глубокой неустроенностью людей в едином мире. - Он размышлял, а ответ как бы исподволь созревал для поставленного перед коллективом вопроса о здоровом труде, как о благе жизни. И он далее рассуж-дал так, чтобы как-то сгладить неуместный выпад Долгополого:
- Мыслю: раз мы люди взрослые, то и по взрослому надо подойти к обеспе-чению коллектива необходимыми сведениями. Давайте рассортируем все со-общения по отделам, проблемам, узким темам, чтоб на обработку и переработ-ку данных беречь время. А что касается разработки долгосрочных и кратко-срочных задач, то надо, наверное, указать: где, кому, когда и как начинать ра-боту, хотя бы приблизительно.
А дальше пусть сам думает, как ему, работнику, удобнее справиться с этим. Отмечать станем не только готовый результат, но и промежуточные его состоя-ния. С проблемой поделимся с народом.
Особое внимание обращено на обеспечение работников серверной связью на дому. Это бы дало возможность сберечь время, принимать участие в сове-щании, обсуждении каких-то наболевших проблем и так далее. По договорам-контрактам коллектив принял решение о прописывании в них более полного круга обязанностей и прав как работника, так и организации.
 …Пока доголосовывали по этому вопросу, в дверях показался огромный и нечёсаный овин Приличного. Взгляд его собран и легок. Коллектив решил вы-слушать бывшего работника без промедления. Однако тот запротивился и ре-шил подождать конца затянувшихся обсуждений.
Поступило предложение, чтобы впредь всякая оригинальная мысль до её полной реализации поддерживалась авторским участием. Это не сковывало бы силы ни коллектива, ни автора. Предлагалось также для повышения интереса и вознаграждения работника расширить пакет услуг, увеличить число обучаю-щихся в школе научного творчества.
 Стеллажную комнатку решили отдать под театр художественной самодея-тельности. Сотрудникам, не имеющим жилья, впредь оказывать дополнитель-ную помощь. Все замечаловки о протекции в коллективе подавать перед окон-чанием работ секретарю.
Пока все вопросы переговорили, ушло более часа. В дверях опять показался Приличный.
- На работу пришёл устраиваться? – кто-то спросил и ответил: - но мы уже не принимаем…
- Нет. Просто  мысль есть, как лучше новичку приспособиться к условиям работы. Понимаете, мысль есть, а реализовать её негде.
- У нас своих хоть отбавляй…
Булызина нагнулась к секретарю: - Запишите, пожалуйста…- и обратилась к коллективу.
- А ведь своим приходом он нам с вами идею подал. В другой раз оценивать человека лучше станем. Неплохо бы улучшить подготовку работников и по возможности пойти им на встречу по освобождении их от должности по собст-венному желанию. Пусть не во всех случаях, но насколько в наших силах. Они могут сотрудничать с нами за вознаграждение внештатно.
Потом, уволившийся может пересмотреть своё решение в течение, скажем, пяти дней со дня увольнения и вернуться к должности, если она ещё не занята. Это поможет сократить отток перспективных. А вам,- обратилась она к Долго-полому, - спасибо за мысль. Сегодня и впрямь не повезло, как вы слышали от коллег, что на работу не принимаем, - и посмотрела на Папкина, а Папкин на неё. Ведь он уже почти серьёзно вынашивал предложение Булызиной.
 «Уж не приударить ли за ней? Как она смотрит на меня! Холодком по коже подирает… Но не сочтёт ли она за нахальство, нездорово складывающееся от-ношение в коллективе?! Мне и коллектив не меньше нравится… Да и по воз-расту, конечно, в мамки годится…». И решил больше не смотреть в её сторону, хотя бы сегодня. И всякий раз при встрече прочь отгонял теснившее его чувст-во.
Подумал, спохватился, и переключился на компьютер, растерянный, без языка, как контуженный, - выпустил раздутыми щеками воздух.
- Идею о сокрушительном ударе по мошенникам и продажным типам, ко-нечно, поддерживаем. Пусть государыня знает теперь и наше мнение. Ударит сперва по крупным фигурам, потом с мелкими разберется потихоньку. А то из-за этой ничтожности расхлебаловка только идет в работе. Добротности дел прежних нет.  Совет с мест отправим непременно наверх… «пусть и там хоро-ших чинов сновят, чтоб христопродавцев меньше стало».
Как да что делать?.. – надо обкалякать с начальством сперва – с другого ме-сяца человека оценивать придется строже.
- Особенно обращать на слабые места по части отладки работ, прибыли, роста продаж, а пока ограничиться долей на рынке, которую мы занимаем…
- Все незадачи от расстановки людей, от основы, на которую они поставле-ны. Сидеть да друг под дружкой сук пилить, а после плакаться друг дружке же в жилетку, - не есть вышнее благо, - будто ответила небесная сила громом, и пролила вёдра дождя.
И как-то посветлело на душе, то ли от мыслей, то ли от радости, что не упал в глазах коллектива, а даже вырос. И говорок его коллег, и бодрость лиц под-нимали его пульс, и солнце в окна светило, и цвет набрали сады. Похоже, что силы несметные с небес приподняли потные спины.               
                II
Господин Кудревайкин трудился до тех пор, пока не устал и ночная немота не сманила его с насиженного места. Разложив на работе всё по ящичкам, по полочкам, вернулся домой,  в городские хоромы.
Повеяло откуда-то вкусным запахом борща, и он подумал: «Наверное, меня дожидается, плутовка».
Он приостанавливался, шагая коридором по стеночке, замирал мышкой, вы-тягивал шею, переставлял перышки ног, дрожал и с оглядкой плыл в комнату. Он в сердцах срывался с места, с ужасом и страхом на лице, ждал, искался гла-зами: откуда же его кликнут ласково: «…мужчинка-а!». Ведь просьбу жены он поддержал на слушаниях документа по преодолению чиновных препон. Он и сам считал, что правильно высказался за добротность обслуживания при реги-страции организаций, что премии выдавать не за количество проделанной рабо-ты, а только за добротность. Он понимал: есть новые предложения по их введе-нию в жизнь, значит, будет и надбавка к зарплате. «На нет и суда нет…».
А голоса ее тоже нет, а он ждал.
- Теперь хозяйства первопроходцев стали учитывать уровень умений при смычке разных ремесел, рангов и кресел. За качественные и реализованные предложения вознаграждали. Вера в такую сноровку росла и ширилась, как до-брый и светлый туман. Такой опыт был бы и на госслужбе полезен. Даже с же-ной. Пришел с работы – заполучи награду, а она все не зовет и не зовет… «рай унеслась куда?»
Он поднял глаза к потолку, крякнул с досады: зачем он это сделал… еще больше пришел в чувство, когда стал догадываться, что жена дома.
Вентилятор перебирал занавески, пробивался к нему навстречу. Словно свежего воздуха глоток подавал в глубокий обвал хозяину многоверстной зем-ли.
Когда вошёл в ее комнату, жена, как котёнок-малолеток, сладко потягива-лась на диване. На цыпочках пробёг на кухню и приподнял тишайше крышку кастрюльки. На дне пусто, только беспечный лаврик прилип к стенке. Глаза за-метались по плите в поисках вкусненького. Приподнял влажной салфеткой крышку сковородки. Несколько прозрачно-тёплых капелек с ее лба гуськом булькнулись в воду.
В миске покрылись паутинкой жира остатки гороховой каши. Да и те только на деревянной ложке. «Угу… не думала, карга, что скоро вернусь. Выёживается на постели. Больно нужен ей мужик!» - глухой ненавистью налились глаза му-жа. На спинке кресла разглядел недовязанный к холодам мужской шарф и спи-цу, застрявшую у плинтуса.
- Вот и пойми её после этого – уважает она мужа или просто так играется с ним. Да и редко встретишь ту, у которой не только рукоделье на уме, но и вкусно приготовленная пища. В одном месте успеет сорганизовать себя, в дру-гом, хоть тресни, не получается. Вот какая чертовщина в наших бабах заве-лась…
Кузьминична, услыхав неладный голос, встаёт неохотно, лицо помято, по-резано канавками осени жизни. Месть вскипела немедленно:
- Вижу, навеселе... Поздравляю, дорогой!
- С чем это?
Глафира ломает пальцы, заплетя друг за дружку:
- У тебя скоро праздник… Вон, и глаза красные, от азарта бегают. Заболева-ешь, значит, праздник. На работу не надо идти. Услыхала новую попсу по ра-дио, думаю, любимому будет интересно. Построена на лучших образцах клас-сики. Закачаешься! Приурочена, получается, ко Дню заболевания. Передавали, по заявкам радиослушателей, которые скандалы за стенкой не переваривают.
- Это, наверное, наши соседи заказали. Они на работе против чиновников всегда кулаки гнули.
- Им тоже интересно – как мы друг дружку любим. Хотят поздравить…
- Но я болеть не собираюсь.
- А ты слыхал, что сани с лета готовят? То-то и оно. Вот был бы ты у меня героем страны, и соседи так не издевались бы. За мной совсем не ухаживаешь. Только – за цифрами… В армию тебе надо…
- Ну, будет тебе пороть-то всякую ерунду.
- Купила тебе в подарок на китайском рынке двое кальсон с начёсом. В зиму. Чтобы в карауле спать потеплее было.
А вчера прямо из-под пера батюшки свежую «молитву» достала. «Таусень» называется. Пусть она тебе там детство напомнит, когда в горячей точке под окнами местных жителей с солдатами славить или побираться будете. Не на-рушать же славных армейских традиций!
- Я же тебе сказал: болеть не собираюсь. Тем более идти в армию. И так ум-ру с этой работы… Как ты только смеешь заикаться об этом? Кругом – уши!
- Министры, можно подумать, без болезни умирают? Люди не поверят!
Помнишь, детскую фуражку с лентами все надевал? Рожу хуже глупенького корчил и в магазин ходил в ней мимо будущих избирателей, когда тебе хлеба не носила. Тогда ты им показался, какой есть. Небось, заценили… Теперь другое дело. Я с ними одна в одиночку лаюсь, тебя выгораживаю. Смотрят на меня, как на жену казнокрада. Уже не косятся, а сочувствуют… Пусть лучше знают, что ты в армию сбежал.
Ходят слухи в коридорах власти, будто ты бабу завёл без головы и толсто-задую. Домой приходишь, как полуночник.
- С какого горя?.. да ещё и без головы?..
- Знаю я тебя, прохвоста…
А я завтра запишусь добровольцем. Контракт в военкомате опять предлага-ют. Пойду – санинструктором. Ты же не убираешь за собой горшок! Потом бу-ду тебе щи варить. Одна знакомая скачала мне поваренную книгу, чтоб повкус-нее готовила. Ты же сам говоришь, что меня не перевариваешь, когда спать ло-жимся. Только и слышу: «не мельчиши перед глазами!» Поэтому спать в армии будем по очереди… в солдатских постелях.
- Какая заботливая стала?!
- Детей настрогаем для роста нищеты. Президент обещает в будущем за та-кое даже премии выдавать.
Кудревайкин обиженно хмурится, усы горбятся ёжиком:
- В стране три миллиона безработных. Каждый пятидесятый лишён крыши над головой, возможности учиться. А у нас в семье для этого хорошая база. И заграница поможет…
Знаешь, чего там темнить… Я и сам давно подумываю удрать от тебя хоть в армию. Ты меня поддельными колбасками кормишь… кошки брезгуют… К 2050-ому году, по прогнозам академии наук, в нашем государстве будет прихо-диться на каждые сто граждан рабочего возраста от сорока двух до сорока пяти пенсионеров. Пенсии станут маленькими. А военным пенсионерам это не грозит.
Глафира роется в мешке…
- Вот и опорки тебе достала. Награда за передовые подходы к жизни. Крем – для них. Сейчас, прошу тебя, лучше его не трогай… Примешь для смелости пе-ред посещением военкомата. С представителем верхнего эшелона власти в этом вопросе надо быть понастырнее, а то забракуют или уровень грамотности пони-зят на бумажках.
Муж дрожит от злости, полоска усов нервно прыгает:
- Я утром галстук уже хороший справил. Гроб тебе, змеине, хлопотать хо-дил. Говорят, при хорошей гавриле на шее, с прилежанием сделают. Если ожи-вешь, чтоб не выползла. У бомжей на свалке полное собрание модных калош заказал, чтоб на том свете до меня сносить не успела, да от скуки к женишкам бегала, - показывает подарки.
 - А вот тебе – кроссовки с Третьяковки по гала-концертам хлыстать да вос-точный музей с мумиями посещать. Ну, это потом. Наперёд пока не забегаю. Обязательно займусь адаптацией человека к семье, отменю для умных чиновные барьеры. А ты лишишься деньжонок и ласки, останешься при своей туалетной организации и всю жизнь будешь мечтать о кредитах, по займам пойдешь.
Спасибо за лекарства, что достала на чемпионате обзора новостей по теле-видению. В желудке уже прошли их успешные испытания.
Вернёшься из армии – сразу в новое жильё! Мебель, окна, планировку на лучшем конезаводе для тебя справил. Повезло – даже цены ниже рыночных. При торге уступили. Главное - всё от производителя.
Жена испуганно осматривает себя:
- Я лошадь, что ли, в таких хоромах жить? Али в самом деле, захворал? Я пока ещё министерская жена!
- Нет. Я в своём уме. По прогнозам Организации Объединённых Наций, в стране к 2050-ому году останется жить чуть больше ста миллионов человек. Смертность опередит рождаемость. Потому что возрастёт число палачей в по-лицейских погонах и в белых халатах. А в твое жильё они вряд ли сунутся. Им, за отпущенный Богом срок, с людьми бы успеть разобраться!
- Значит, наши интересы сходятся. Я уже и проводы в армию тебе заказала, раз болеть отказываешься.
- А себе?
- Сначала курсы санитаров пройду. Раньше по городу ими одни курсанты работали. Всех девок расхватывали. Так что я тебе не первому досталась.
- Ну, знаешь ли, мои невесты, слава Богу, ещё под окнами ходят.
- Ага, ходили, пока избирателям рожи не строил.
Супруг задыхается от злости:
- Лучше не испытывай моего терпения! Я тебе покажу, где полицейский остров любви прячется… В притон у меня пойдёшь, а не в армию! И вообще - ни о какой службе и слышать больше не хочу…
- Видали его: не больной, а борец с препонами чинов, а в армию он не пой-дёт… Я о тебе уж и слух на всю прокуратуру пустила… Уклонист, несчастный! Да отвянешь ты, в конце концов, от меня или нет?
Кудревайкин, натешившись скандалом, расслабленный и ласковый, лезет в постель. Он был просто уверен: если жена погнала бузу, значит, поддерживает борьбу с любыми препонами власти. А для этого она человека должна обяза-тельно поддеть да подначить, чтобы прививка от застоя была. «Это она себе новые ростки грамотности таким образом высаживает, чтоб огонёк в деле потом не растерять», - успокаивал себя муж.
 - Да будь ты проклята, термоядерная!
- Ну, слава Богу – наконец-то заболел… О, какая же я сегодня счастливая! Прямо – праздник! Ужин не готовить. Котик, ну их всех к лешему: надумал то-же - с бабой ругаться. Давай-ка спать! О, как хорошо после скандала засыпает-ся! – и поселившаяся в боли неурядиц межбровная канавка пота у нее мгновен-но растаяла.
                III
В Думе многие предложения снизу, связанные с обеспечением малых хо-зяйств дешевой или бесплатной информацией, не находили поддержки у депу-татов из-за ее дороговизны. Приходилось добывать её самим или выторговывать у государыневых структур. Шло время, летели на ветер деньги, а отдачи кот наплакал. Словно сама судьба, не торопила их выход на большую дорогу.
Но, несмотря на это, жизнь в коллективе «Бездумные отчи» начала заметно налаживаться. Весь упор пришелся на взращивание сил человека во время до-полнительных стажировок либо у себя в команде, либо на стороне. И партия «Единая страна» как могла, помогала организациям, взятым под особый кон-троль.
 Из кабинета секретаря политсовета партии сквозь приоткрытую щёлку про-тянуло распаренным душком тел и смачным женским говорком. Когда дверь качнулась, вышла Булызина с обволакивающим и обворожительным взглядом. Сквознячок донёс откуда-то из глубины комнаты слова Крыслова:
- Пусть немного вытянет, не закрывай.
В дверном проёме фитильком качнулся лёгкий силуэт тени с вытянутой ше-ей, прикрытой кашне. Породистая округлень бёдер резко оттеняла тонкую та-лию с узкими плечиками. Когда она легонько толкала тяжёлую дверь, разрез длиннополой юбки, скрывавший косину её ножки, непривычно много раскрыл-ся, и тем смутил секретаря политсовета. Металлическая набойка на каблуке чиркнула по напольной плитке так, что полоснула искра.
- Ну и команди-ир! – распевно протянул Крыслов.
- Это ещё что-о… вот бабка Устинья, покойница, ногой топала так, что шляпки гвоздков из подошвы кирзяка вылетали, - обернулась на стук Пташечка.
На пороге Булызина с кем-то столкнулась. Лицо Крыслова подёрнула улыб-ка, и в желтовато-карей ложбинке глазниц будто вернулись молодость и задор.
- Уф…
- Сродницы будем: прямо лбами тенькнулись. Куда только нашего брата, коммерсанта, не занесёт…- тёрла ушибленное место Булызина, стараясь побы-стрее прикрыть дверь, чтобы со стороны не подумали чего зря.
- Почаще заходить будете… Давно не видно было. А то в коридоре всех лю-дей посшибаете,- крикнул, как в оправданье, вдогонку Крыслов.
Она была крепким по духу человеком, только прибаливала часто. Несколько лет в своё время вела выгодное хозяйство в Хабалкином крае, затем в Барби-бурге, в Подмахновье. Отсюда моталась электричкой в столицу кусочек новой власти делить. Выписывала тонкими пальцами плакаты, воззвания к гражданам во время переворота власти и клеила их в особо людных местах, подземных пе-реходах… Её неустанно крутящуюся, как на шарнирах, можно было видеть на площадях за ликующей речью с мегафоном во время демонстраций или митин-гов. После повреждения прежней воли государыни она не пошла сразу на пар-тийные должности, а открыла своё дело. Она ещё не успокоилась и, сбавив обороты голоса, переваривала встречу с Крысловым, обращаясь ко всевышней надежде.
- Чем они тебе помогут? Снижение дохода вышло по принципу «домино». Получается, что всё вышло из-за неграмотного использования работников. Снизился объём продаж. Поэтому знамо чего вышло… Ну и?
Ну и получается: ослабили дисциплину. Это вызвало текучку людей… да и подбор получился несвоевременный. Не хватает необычайно чувственных в команде. Ты будешь только безработицу плодить да напряжёнку в обществе. Так их надо понимать, партийных. «Прямо за дуру какую держат,» - догадыва-лась, как на исповеди перед небом она.
- Господи, а для того, чтобы работало все как часы, человек должен и зна-нием расти и по работе продвигаться в срок, проходить стажировки. Рынок раз-глядеть и тот как следует не можем. Данных по этим вопросам не дает госуда-рыня. Самим много сил надо тратить на это, на то… где, что взять, почем… И на кой шиш нам тогда все хозяйства, коли в носу у самих не кругло? Крыслов вон, упирается. «…Все вопросы к нему…»
За последнее время похудела от забот. Через своё упрямство осталась без-мужняя. Нет той прежней девочки в школьном платьице, отплясывающей в ху-дожественной самодеятельности. По танцам не имела равных в городе. Бывало, все дипломы разных конкурсов собирала. Теперь не то время. Ушли твои за-дорные годы. Не слышно благодарностей и лестных слов из уст почитателей и звёзд культуры. Сама была пострелыш, а крутила паркеты не хуже известных талантов. Вприсядку ходила, что тебе завсегдатай гулянок, мужик рязанский. Года, однако, берут своё. Возмужала. Лицо из угловатого превратилось в не-много суровое. Штришок забот пометил границу переносицы. Если раньше мысль выкладывала с голоса и выходило гладко, то теперь – с оттенком сомне-ния.
Было слышно за дверью, что Булызина ещё не ушла, а кому-то высказыва-лась о наболевшем. Крыслов поднялся и приоткрыл дверь, нарочно прикашли-вая:
- Что вы тут в коридоре бубните? Заходите, договорим, раз сомнения берут.
Ей захотелось вылить всю горечь на Крыслова, но увидев его взмыленную голову, передумала:
- Так что же говорить? Дело решенное. При планёрке обязательно учтём кто, сколько и как должен обслуживать. Силы свои… изменим, насколько уда-стся переломить отношения работников к делу. Папкин у нас обещался как сле-дует заняться хозяйственными вопросами… так что, должны разрулить ситуа-цию. Неплохо бы еще раз на нашем с вами уровне попытаться выйти на прави-тельство по поводу дешевенькой информации для хозяйств. А то плутаем в по-темках, как народившиеся котята.
- А что говорит анализ организации, - прощупывал её мысли Крыслов, не глядя в глаза.
- Сократился объём выпуска продукции. Люди сидят без зарплат и доходов. Платить нечем, есть нечего. Из рук всё валится. Бытовщинки в людях больше, чем профессионального, новаторского.
- И как, по-вашему, исправить ситуацию?
- Известно, как… Найти деньги. Ещё попытаться как-то расширить читаю-щую и смышлёную аудиторию. Может, что со стороны подскажут дельного… попытаться заинтересовать их, привлечь к обсуждению наших проблем. Поя-вится больше советов для решения прорывных идей. Пытаемся использовать Васьковы формулы для качественного обнародования проблем, – она немного запнулась, жар от ушей прошёлся по щекам. - Ведь, чем меньше бытовухи в че-ловеке на производстве, тем он ответственнее сделается.
Когда разошлись, Крыслов достал из кармана брюк записную книжку, что-то чиркнул для себя, вспоминая Булызину, и поглядывая на Пташечку в самую лукавинку глаз, размышлял: «Бессия какая! Вроде не с нашей подачи, а говорит, что и как надо… глубоко и обдуманно. Понятное дело, совместное хозяйство государство доверило. Такой гуж ей упускать тоже жалко. Старается. И держится бодрячком, не с протянутой рукой рассуждает. Про нужду организа-ций верно приметила, дело подоспело, и это надо учесть.»
- Сообразительная на редкость бабёнка рулит предприятием, - покачивая головой, усмехнулся обрадовано Крыслов. – Рубит дрова по хворостинке - одна всё вывезет со двора...
Чинно сидят, по-деловому друг на дружку поглядывают, покачивая ручки в руках: партийные коллективы, подбираются к вопросам, которые требуют взвешенного решения. Показываются в телевизорах по всей стране, и народ все острее спрашивает с них, вслушивается в речи, вглядываясь в шаги – оппозиция старается расковырять наболевшее.
Но едины в мысли все: малым хозяйствам быть.
- Ныне предложения рвутся сбоку, снизу, из гущи людей, со всех концов, куда и глаз не хватает, бесплатных или доступных сообщений требуют от госу-дарыни для обслуживания организаций. На этот раз не хватает данных по зай-мам денег. От каких источников их надежнее получить и удобнее всего потом рассчитаться… Вопросов к власти много.
Кое-что по каналам телевизоров давали, но этого оказалось мало. Не владе-ют люди ситуацией на местах… Как тут хозяйства не понять: им надо готовить кадры для руководства коллективами, а денег нет, где взять, понятно, - в банках. Но где лучше взять и на каких условиях, - это большой вопрос.
- Хорошие знания требуют денег. Пусть мы в обвале, но и здесь людей надо готовить на более высокие должности. А у нас в этом плане и соловей не пел… - сокрушалась давечи Булызина, пытая Крыслова.
- Надо же так! Всё, как учили, и в тетрадку не заглядывает… вот так чешет! кругом взятки, а она валит напропалую… ну, ну! По-моему, дело партии и ад-министрации не в конкретную ситуацию вмешиваться, а мыслью, на уровне об-суждения помогать людям… - тонкий носик с красиво расклешенными ноздря-ми дернулся, и глаза упали на грудь. В нотках Пташечки скользнула еле улови-мая зависть, с издевочкой.
- Уже не коллега, а женщина в тебе заговорила: не чересчур ли критично?! – поставил её на место Крыслов. – Глубинные мысли о производстве больших денег стоят… Вот так-то, - он поглядел на большую пуговицу её платья и от-вернулся. «Вот ведь – пуговица на платье, а денежки стоит…» - Вот так… «А нет человека, нет рукоделья, нет и денег», - закралась мысль.   
                IV
Во второй половине ночи Петру на рабочий компьютер скинули сообщение из городской парторганизации: и без этого ясно, что реформы жилищно-коммунального хозяйства захлёбываются, а они каждое хозяйство, каждого ра-ботника достают. И без того дел по горло! Стоящих передовых мыслей в этой области было, как всегда, мало. Каждый руководитель партии «Единой страны»  варил на зиму свою банку варенья и гнул палку к родному боку.
 Петр почему-то и на этот раз думал, что отношения между работником и хозяевами не требуют больше поправок со стороны государыни. Пусть на мес-тах сами договариваются между собой, по-артельному. Но чем больше он раз-бирал этот вопрос, тем острее тот становился в его глазах. Существенные рас-хождения между запланированным производством и результатом не давали ему покоя.
- Куда ни кинь, птаха-муха, везде недоделы да разногласия – то государыни с хозяйствами, то работника с хозяином… особенно там, где работник и хозяин в одном лице, не могут сбалансироваться в решениях. Когда выполняется дело работником, он своевольно делает себе скоски – иногда время убавит, иногда на скорую руку хватанет… добротность вещицы невелика получается; когда за дело берется, как хозяин, с других норовит шкуру сорвать за неисполнение до-говора, начинает грешить полномочиями, недорабатывает как хозяин, вкладчик денежки и начальник.
Надеется на авось: кто другой за него дело сладит. «Доходит до грызни». Сладки дел нет хорошей, распускает силы текучка, доходец замирает. Веры Божьей в людях не хватает, вот и повадилась разноголосица по судьбам ходить.
Некоторые жалуются, что пенсионеры одолевают, не хотят уходить на от-дых. Как тут хозявам помочь? Не посоветуешь же: мол, есть закон, отработал работник и - на печь, – ни один суд не заставит принять обратно.
Скорость, конечно, у такого умельца невелика, а сноровка – сто очков в гору любому молодому даст. Пусть заштатно или ещё как тогда его держат… «так посоветовать?». - Мысли его носились, казалось, стайками над головой и уходили далеко в небо за помощью, за вразумлением... Будто и сил нынче нет, чтобы их, как бывало, разом взять, да и пособрать в горсть.
Уладив дела, Пётр неожиданно обнаружил себя лежащим между столом и письменным шкафом. Болел и кровоточил нос. Наконец, собравшись с силами, он встал на подрагивающее колено – в рост сразу побоялся подняться – и при-нял под язык ампулу от боли в сердце.
- Прости, Божья надежда, не успел вовремя принять лекарство, оттого и упал… - мучила его досада за свое срамотное положение: -  Ну, а пришёл бы кто? страх-то какой! - Покосился на дверь, и ничего не найдя подозрительного, поднялся на ноги. - Ну, потерял сознание, и беда большая… сейчас вызову во-дителя, умоюсь и поеду отсыпаться домой, отпуск так и так начинается…
Анна в этот вечер вязала Петру носки ко дню рождения и качала в кроватке то и дело просыпающегося малыша. Она густо ругалась, когда дело шло из рук вон плохо. Точеная фигурка и пахотный ротик будто не находили себе места в комнатке.
- Сроду таких ножищ не видала…
Через вентиляционную трубу на кухне её услыхала старуха-соседка, и раз-борки повелись на самом высоком уровне доверия.
- Не матершинь у меня! Ишь, моду взяла! – и разговор перешёл на кричал-ки. Стальной голос Изерги кого угодно доставал до самых почек.
- Ты меня прости… связала вот, а не знай, враз будут, не знай, нет? Одни зимой связала, вся пятка под лапу съехала, другие получились длинные, как Соплёвская верста. Прямо-то дело… поизвелася вся. Знала бы, с магазина каких добилась лучше…
- А ты не жалкуйся. Настоящая баба подыхать будет, а со своей руки всё мужу подаст, а не с магазину, - очень уж не терпелось поучать старухе, потому что больше некого было: мужик от рук отбился… а тут самое время с соседкой замириться пришло. Тем более что сожитель у Анны не простой, а важный гусь… От него многое можно узнать.
А новость для бабки на старости лет - что коту масленица. Поэтому часов до трёх ночи старуха Изерга крутила Анну на деньги после того, как замирились, выудила у неё полезные сведения не хуже самого дознавателя. Её шалопутного дома не было, и она заманила Анну всеми правдами и неправдами в гости.
Так, незаметно, за бабьими лясами-балясами навязала игру в фантики.  Ста-рухе явно не везло в эту ночь, и она продула все выставленные на кон деньги. В это самое время прибыл Петро, успокоился, прочитав записку, что Анна в сосе-дях, и не заметил, как свалился на диван и заснул.
Игра в соседях была в самом разгаре и перешла, вместо денег, на поцелуи. Анна, проигравшая с первого кона фант, тут же полезла к беззубой старухе по уговору целоваться… Зацелованная и распечённая до большой радости, старуха полтора метра до квартиры битых полчаса провожала Анну. Не выдержав чрез-мерной радости, Анна решила во всём сознаться заспанному Петру. Мол, вот какая у него сожительница, везде поспевает… На что тот ответил несвязно:
- Прямо-то дело, главное, ЖКХ наши больших убытков не понесут…
Утром Петро проснулся и увидел рядом с законсервированными на зиму бо-тинками новые шерстяные носки. Ребёнка было не слышно. «Видимо, мать за-брала», - подумалось Петру. – Летом шерстяные носки… с ума, что ли, сошла?! – в сердцах бросил Петро. – Я не мерзлявый, надсмехаться над собой не позво-лю!
Он выбежал на улицу по надобности в одной майчонке, и тут он понял, как у него начали мёрзнуть сначала уши, потом ноги. Резкое похолодание быстро сбило пыл Петра. Вспомнил он тут свою Анну и её тёплые носки. Прибёг и сра-зу же кинулся примерять: вертел пятку и так, и этак… тянул носок до тех пор за голенище, пока край на нём не лопнул.
- Наверное, опять у тётки Кулёмы на рынке пряжу брала… та вечно непро-прядной ниткой торгует… ну, да ничего, зато ногам помягче будет в таких нос-ках. Оно и брак по первости, как не замеченный, признаётся… другое дело, если оба носка на одну колодку вязаны, «тогда конечно…» - так рассуждая, Петро в своих глазах оправдывал Анну.
После завтрака видит: та собрала необходимый инвентарь… «Видимо, на дачу собралась?» – догадывался Петро. Анна как раз прибежала из магазина.
- Куда тя черти, хромую, потащат? Вчера вместе с ногтем себе полпальца отстригла… он аж распух под бинтом, а ты в огород…- категорически возразил Петро, не зная, что предпринять, чтобы остановить Анну.
- Именно так. Не на дачу, а на усад, в твою деревню. Двадцать соток кто те-бе опалывать будет? Партия, что ли? С Америкой отношения нашего государ-ства не из лучших… Границы кругом военными установками обложили. По столице сарапнут, тогда куда денешься? В деревню прибегёшь…
- А ежели зачнётся война, по деревне не пальнут, думаешь? – для смягчения разговора возразил Петро.
- Какой бес по ней пальнёт: две кривые старухи остались, да мы с тобой и ребёночком. Палец, может, и больной, зато душа целее будет, меньше хлопот. А то когда выберемся? Хорошо, что у тебя отпуск с нынешнего дня.
Анна стрельнула глазами, и всякие сомнения Петра о предстоящей поездке развеялись.
- Можно было и водителя нашего попросить подбросить. Только, думаю, со стороны это неприлично смотреться будет.
Ходит Петро размеренным шагом по комнате, глядит в окно. Где-то далеко, под чертой горизонта, где сливается река с небом, где качается парк с каждым его шагом, и где качаются клумбы, кажется, тревожно стучит его сердце.
- Ликвидируем вот хоть на сотку основные недоразумения между работни-ком и хозяином, по плану и сделанному результату, тогда весь край зацветет и человек в нем станет набирать ощутимые силы.
Анна, будто подслушав мысли, где-то из-за двери не утерпела с языком:
- У Васька при увольнении в последнем интервью работник, говорят, боль-ше рассказывает не о том, как можно больше сделать, а как добротнее, если устранить конкретные причины…
- Надо Булызиной подсказать об этом, а то все время спрашивает…
- Чать, уже передали…
- Кто это?
- Рукощупов какой-то давеча заходил, забыла тебе сказать, его искал.
- Нашли, кому доверять…
Комната, оживленная голосами, сразу выросла, посмеялась чьей-то хохо-тулькой… Сквозь раскрытую ставенку ворвалась речная прохлада, будто в зав-тра окно приоткрыли, и в нем не оказалось чужих. Петро стоял возле окна, ка-жется, искал разговора коллег, сначала отмалчивался, потом отбарабанивался и, поднявшись духом над всеми, то опускался, то снова парил над ними – и рабо-та, и люди, и Волга одним дыханием жили…
По прибытии на место они с Анной наработались скоро… После того, как Петро набегался за погребом, сменив все дубовые балки, с непривычки наворо-чавшись на тяжёлой работе, долго не мог успокоить свое сердце. Того и гляди, выскочит из груди… Вот и не спал всю ночь. Всё тело ломало.
Петро молча глядел на Анну. Намаявшись на земле, она до первых кочетов прокричала во сне. Стреляло в сползавшие вены ног. Одна нога стала заметно толще другой, а лицо чуть отекло. Сквозь храп слышал, как та пыталась разго-варивать с собой: «И рученьки-то мои мозжат… оюшки, деваться некуда… бросить всю землю… не оправдывает себя … который год с неё картошкой скот соседей кормим за спасибо. Покупателей на этот продукт ныне больно мало. Не сеять, усадник займут другие…
А дом без него потом не продашь… Ну, ладно, дом продадим, а вот так по-мирать будем… В городе схоронят на подтопленных кладбищах, а хотелось на здешних, на горе. В деревню привезут хоронить, гроб не у кого на время поста-вить будет, если дом сейчас без огородцев продавать».
Потом Анна проснулась, думала, Пётр не спит, обратилась было к нему, но, заслышав посвистывающий храп, продолжала вслух рассуждать:
- Петро давеча досадовал, что городские кладбища находятся в низине… «чать, воды полны могилы»… оно хоть и не живой человек, а как-то нехорошо ему будет плавать в луже… Нет, видно, до смертыньки придётся нам тут тянуть жилы, на земле его предков…
Палец у Анны совсем распух на ноге, и они вынуждены были вскоре вер-нуться с Петром в город.
Из отпуска Петро досрочно вышел на работу. Расхаживал по кабинету, по-том, заломив за спиной руки, уставился в открытое окно. Неподалёку прозвуча-ли отголоски перестрелок с бандгруппами. И снова тихо... После отпуска ему четче прояснились наработанные с Анной дальнейшие пути по обустройству труда, особенно среди руководства. Хотя и не отдохнули они как надо, по-человечески, не давала покоя Васькова мысль об обучении начальства, зато твёрдо решил, что от такого стоящего предложения отказываться глупо.
Тем более, всё проверено. А ведь над встречным учёным предложением они с Анной прокорпели битые годы… Если Васька интересовало искусство увле-чения за собой команды, лидерство, то Петро занимался проблемами стыковки разных характеров между собой. Многие их положения уже были внедрены в некоторые коммерческие и государственные организации. Теперь это движение нужно расширить, чтобы весь механизм прижился, прирос к жизни.
- Тут надо подумать о человеке с надеждой: как получше обустроить его от-дых, чтоб он был бодр и не появилось путаницы какой с порядком работ. Не-плохо бы всех партийцев теснее увязать с разработчиками предложений в дру-гих хозяйствах. «Это всегда даст хороший результат».
Устроить бы нашим ребяткам экскурсию по истории края для подпитки корней знаний. Иначе живых мыслей при разработке будущих предложений не будет. Неплохо бы порекомендовать правительству в области подготовки и пе-реподготовки золоторуких мастеров, чтобы они искали возможности расшире-ния сети школ по изобретательству молодёжи, как это было раньше.
Через несколько лет войдёшь в помещение и рабочего кабинета не узнаешь: у всех по специальной программе на компьютере, полно всяких сообщений о тонкостях дел в хозяйствах. Пойдёшь так где-нибудь по культурно-оздоровительному центру, а в солнечных лучах роса поигрывает, храня в цве-тущем молчании оранжерей труд творческих бригад… красотища одна… а труд весь, как на ладони, на экранах специалистов.
Он посмотрел на окно и охнул: только теперь заметил расшитые женской рукой, покачивающиеся от ветра из форточки занавески.
Было видно на них, как росли посреди клумб большие, вьющейся на дре-весной повители кувшины, а рядом - рукотворные птицы. Дождик им слегка насёк хохолки. Из клювиков птичек автомат выдавал детям мороженое.
- От катающихся верхом и глазеющих на окна теперь отбоя не будет. Ох, Божья надежда! Делается-то что?! что делается… Глядишь, и цена от проката лошадок поднимется… Упущенные возможности в ней заговорили. «Эка, су-ёжка!»
Так за окном, в сторону долгой Волги, на громадном холсте природы, где поработали художники-дизайнеры, вытянулась смолянисто-бурым гребнем оподзолина с дорожками для прогулок пеших и конных… А за ними в орна-менте, покачивая маковками соцветий, - распустившиеся бутоны. А под остыв-шим вдалеке небом, как гордое облако у геометрически расчерченных фигур зелени, - команда на фоне дымчатой завязи реки, перехваченная в поясе, как бабьим полушалком, клином тени, падающей от музейной башенки. А когда большой сад за окном, среди красоты и творить приятней.
 Так, во всяком случае, представлял будущую жизнь Петро.
- Да-а… мечтай, не мечтай, а тут делать нечего. Народ в хозяйствах нервни-чает: то жаловались, что продыху нет от лишних часов на работе, то, вон, кри-чат. Будто праздники им зимние надоели, работать рвутся. Это, грит, тем хоро-шо, кто по Куршавелям раскатывает, у тех деньги, а нам, вроде того, не до за-бав, семьи кормить надо. А работают, что первые, что вторые, все равно на гла-зок. «Инструменту хорошего нет…» 
Ручного труда полно. Откуда тут качеству взяться? Тогда и повышения зар-плат ожидать не стоит. Проспишь эти вопросы, не поможешь хоть как-то, те-кучку везде наживешь. Спад рубля и так далее… Одно потянет за собой другое. Волнения пойдут. Посоветоваться надо еще с Васьком, Булызиной… пусть свои соображения по договорам между работником и хозяином выскажут, может, что придется закрепить через парламент. Что тут им еще скажу? С праздниками и сверхурочными пусть пока потактичнее с людьми побудут, с оплатой опять же…
Заметив из коридора через приоткрытую дверь в неподходящую минуту Петра, Анна куда-то пропала.
- Послала же мне Божья надежда это прелестное создание! Так она мне весь коллектив перебаламутит… прощай тогда и дисциплина… И что ей в голову втемяшилось занавески расшивать среди неописуемой красоты? Срочных дел невпроворот! Родители, небось, по-первости дышали над ней, лелеяли, пока росла и бёдрами не стала крутить… в пример себя нам ставит: вот, мол, какая я, тонко чувствующая… куда вам до меня… Ох, и блох в тебе развелось, Анна! Ох, и блох!
Погоди вот у меня, дохорохоришься! С ребёнком не занимаешься… За всё сполна спрошу. А почему, скажу, дискеты мне до сих пор дома не вывела? По-чему правку текста мало до обеда сделала, почему? Ну, гляди у меня, Анютка, а то ведь пока смотрю: дома такую выволочку тебе устрою - чертям тошно ста-нет! За ребёнком надо догляд иметь, а она у меня по коридорам разгуливает.
Впрочем, так Петро всегда только мечтал и погрозить кому-нибудь, если что не по нему. Потом обычно менял своё решение. Не потому что мягок, а по-тому что часто менялись обстоятельства…
- Будешь у меня наперёд слушаться… Мы ведь – деревня матушка. Нас, Анюха, характером не прошибёшь: от погод да невзгод всякого натерпелись… Возьму вот тебя на блокнот, как смутьянку общественного мнения, и в газете местной пропечатаю, пропесочу по-свойски. Небось, у меня дома по-другому запоёшь. «Это те, бабонька, не глазками по сторонам порхать». У нас тут рабо-та. Поэтому передовые дела надо вести, а тут занавески, как подолы, перед ок-нами крутятся…
Смешно на душе как-то сделалось у Петра. Когда не обязательно вкалывать, боков не жалеет. А когда надо – лодырем глядится, на окошки засматривается. Чудной какой-то! Мало ли что в бабьих узорах да за окном померещится. По каждому поводу надо мнение своё показывать, от работы отлынивать?
- Это тоже искоренять придётся. Пусть она твоя помощница, а ведь долж-ным образом ты её работы не довёл до ума. Новаторские штучки только на пальцах показывал. Как дело коснулось практики, так у тебя дела нашлись по-важнее… Потом, когда были в отпуске, личного внимания так и не уделил.
Думал, что работа на огороде - это есть и отдых, и личное дело. Сколько лет прожил, а труд с отдыхом путаешь?! С литературой по интересующей теме опять её знакомил так, между прочим… А спрашивать с неё ты мастер… «Оно, конечно, так», - оправдывался, но не сдавался Петро, вороша сам с собою мыс-ли вслух.
 – Выбечь, устроить ей разборки прямо на месте, как солдату:  как твоя фа-милия? Ага… слышали-читали… А не знаешь, за что тебя, негодница, на ковёр вызвали? А вот узнаешь… А принять, боец, положение лёжа! Руки в упор… Отжим делай – раз! делай – два! делай – пятьдесят! Конечно, слишком по-армейски выйдет. Кому скажет потом, засмеют на работе: армейскими мерками баб меряешь, вместо того, чтобы запрячься в работу…
Тот же Васёк может при встрече вылепать: «Лень работать, сачок! Умеешь только дурью маяться…». Нет, лучше смотреть в тетрадку. Догадается, чать, сама из коридора смоется. Вот поэтому мне с ней так и тяжело. Может, я не тот для неё человек? Вполне допускаю. Вон, слышу: дверь скрипнула - взошла. Скажет, пособлять тебе пришла. Ну, раз пособлять… не будешь же сразу её споласкивать.
«Потерпишь, пока более веская причина появится» - будто ответила надеж-да.
«А там разом и громить… Хотя, думаю, и так поняла… Так, стой, погоди! с ниткой в руках. Это ведь она доделывать травку на занавеске вздумала, а то не по её… Другим женщинам некогда, чать, думает, дай-ка, мол, постараюсь за них. Ну и ну! Я чуть что не по мне, так сразу с плеча… Ещё спасибо скажу... До чего невыдержанный стал! Наберёшь сто работ, а под носом и не видишь, что делается. Хорошо, напомнила! А я-то всё спрашивал себя: чего это она до глу-хих потёмок с занавесками всё возится? Большая загадка эта Анна и с хвости-ком» - и смерил её ищущиеся глаза широкой улыбкой.
                V
В конце июля в пожарном порядке слетелись с парламентских каникул чле-ны комиссии по пенсионным вопросам. Не успели повернуться, пошли беседы по принятому ранее закону.
 Время скоро бросало людей то в одну, то в другую сторону, раскачивало, как маятник. Смотришь, на одной работе – замечательный человек, обществен-ник, ног под собой не чует, на другой – он же - премудрый пройдоха. Домой за-глянешь, так характера вообще не угадать. Поэтому без хорошего переводчика человека вообще понять сложно.
 Однако, находясь на подпольном труде, способен живо раскрываться, как кувшинка на болоте. И место под солнцем тут у каждого своё. Многое зависит в человеке от питательной среды, говорят, в которой оказался, а от неё уже пус-кает корни авторитет в коллективе. Пенсионные стычки многих тогда подзадели за живое.
Рядом с трибуной, позевывая, расположились приглашённый представитель президента в Околоволжском округе, председатель совета ветеранов войны и труда Пташечка. Она бывший рядовой работник пенсионного фонда, теперь его консультант, присутствует как приглашённая. Небольшие комочки ее груди дышали здоровьем и силой.
 На высоком форуме разборок участие приняли депутаты - Васёк Чемодан-чик, прибывший из глубинки, Крыслов, товарищ Хреносский и другие мало из-вестные лица. Васек с подровненным чубом выглядел немного уставшим, а Крыслов был какой-то задумавшийся. Зато Хреносский пребывал весь  в радо-сти, которую сменяли сомнения.
Отчитаться же пригласили начальника и негласного бухгалтера в государст-венном пенсионном фонде товарища Сверкушку. На нем был свободного кроя пиджачок. Когда семенил торопливыми ножками, закрылки одежки его хлопали, оставляя за собой вязкий запах духов и табака. Прислушиваясь к залу, он тяжело поднимается на трибуну. Разговаривает полными губами сам с собой:
- Как тут докладывать помягче, чтоб не всё проболтать… да и посторонние здесь? Хотя, всё равно по-нашему сделается… народ мы активный, с арендой мелкого инвентаря для надобных дел все в порядке, потерей времени по здоро-вью не грешим, как сами себя оценим, так, чать, все и будет…
 Достаёт завёрнутую в конскую попону тетрадку. Против приписок, любуясь на своё искусство, ставит красные галочки. Над государственным гербом трибуны – для памятки собравшимся - кричащая тема: «Перекройка пенсионно-го законодательства».
 Ковыряется в носу:
- …Об обмане и думать не могите. Хочу счетную палату упредить с излиш-ними претензиями в наш адрес. Не хотелось об этом с трибуны докладывать, но счетные головы из высокой палаты все равно все растрепят. Обзовут ворами или еще гаже. Поэтому требуются кое-какие пояснения по этому щекотливому вопросу. Это не обман.
Обман, дорогие граждане, - это высшая материя теневого лица государыни. Под ней мы понимаем ударный труд сотрудников народного хозяйства и других ремесленников. Будь прозрачная обстановки на местах, то всё тайное ста-новилось бы явным и гласным. И уж тем более для простых смертных. Обман в обиходной жизни – это когда государыня обдирает до нитки и пускает по миру неимущих. Когда, скажем, голодному пенсионеру не то что поесть не на что, а в туалет сходить нечем. Такого, слава Богу нет, поэтому и слово «обман» тут не прилипает к нам.
А когда человеку в туалет сходить нечем, он и порог в уборную зря не оби-вает, начинает, так сказать, беречь собственные силы. Копить их для просмотра искусственных программ управителей народа по телевизору.
Телевизор - это и есть обман. И создан он для сравнения выдуманного с жизнью. Чтобы мозги не засиживались. А на другие обманы, если они не особо щекочут нервы, навалить пора кучу хорошую… а не разбирать их здесь на вы-соком уровне.
Теперь ближе к делу. Бывает, что разок молодой или старый бухгалтер на мизинец ошибётся, все орут – обман. А он, может, из старательности самосо-хранения и обдуть-то никого не хотел. Такого понять можно. Потому что на-верняка не одну должность совмещает, и ему тяжело. Иной раз цифры, того и гляди, норовят спутать наши глаза и фантастическое выдать за фактическое… Отчего такое?
И в толк не скоро возьмешь. Особенно, когда прибалдеешь душой от левого заработка. Шучу, конечно. Это не про нас. Чужому коллеге по отделу разве до-веришь бухгалтерию целого предприятия или страны? Нет, само собой. Вдруг у него перекосы воспитания или образования в жизни случались, сути денежной аренды не понимал в тонкостях, не под рынок душонка, так сказать, ластилась-то. Поэтому идеи на местах тощие, а решения по ним худые. Возьмешь так и захвораешь от этой канители.
Законодательство ничего не говорит в крайних случаях по этому вопросу. Все прекрасно знают, что существуют законные лазейки для вмешательства во внутренние дела бухгалтера, если приспичит. Делаются в нашем веке денежки довольно грамотно. Привлекательно, что интерес в этом направлении постоян-но растёт, как среди молодёжи, так и престарелых…
Бывает, скажем, лекарства дома не на что купить стало, чтоб копыта не от-кинуть раньше намечаемого срока, - а соблазн велик пожить, - тогда возьмёшь у кого из пенсионной надбавки маленько на время... Не надо на меня так смот-реть, товарищи депутаты! Все берется в аренду, с отдачей. Пускай через полго-да, но с отдачей. За полгода, скажем, суммы таких пенсионеров в банке подрас-тут, тогда из общей прибыли и возместишь убыток. Иначе просто неоткуда.
Жертвами такого вмешательства в основном бывают новички в пенсионных вопросах… вновь прибывшие… С прожженными, насколько знаю, предпочита-ется не связываться. Новички такие ситуации обычно переносят бодро. Вот и приходится немного неприличным способом поддерживать свое здоровье. Зар-платы-то у нас небольшие. Только здание строятся для нас громадные. В туалет как пойдёшь, заплутаешься и доберёшься с происшествиями.
Могу доложить комиссии, что за прошлый год на непредвиденные расходы руками наших начальников и их подчинённых из пенсионного кармана страны без согласия пенсионеров занято всего около одного миллиона пятисот тысяч рублей.
Эти цифры настоящие, поскольку выявлены счётной палатой в ходе провер-ки.
Долгов пока в списках не значится. Сами пенсионеры, в чей карман залезли, об этом догадываются, но сделать ничего не могут. Поскольку боятся потерять честно заработанные остатки. Нас на сивой козе не скоро объедешь, чтоб дока-зать наши упущения.
- Какие убытки для государства…
         - Совсем что ли озверели?
         - Это же воровство!
         - А сам докладывает что-то больше про себя и не всё, кажись, договарива-ет…
- Вон, как губами-то процеживает… циферки-то…
- А всё дело в том, товарищи, что в особых заграничных зонах скапливаются ворованные миллиарды… Государство, по-видимому, убытков не несёт… и законодательная власть к этому факту претензий не предъявляет. А тут копейки на лечение возьмёшь у пенсионера, загрызть готовы… Особо горевать тут, ду-маю, не стоит. Потому что многие ценности остаются на государственной тер-ритории.
Если одному пенсионеру немного недодали, у нашего начальства дороже иномарки или приличной недвижимости вряд ли что появиться. Поэтому лю-бому государству, как сырьевому придатку Запада, покрыть такие упущения - пару пустяков. Цветочки! Коту понятно: не можем же мы все воровать, тогда достанется каждому вору по копейке. А на урезанную пенсионеру копейку, трусов не купишь. Поэтому о воровстве речь не идет.
- Ишь ты… прыткий, какой?! – шум в зале. А ежели каждого пенсионера так пощипать, пожалуй, озолотишься.
- Куда гнёт…
- Своих покрывает.
         - Пенсионный, видать, мало проверяли…
Сверкушка начал запинаться и пробудил с кашлем голос:
- Инвалиду Шмоньке фонд задолжал всего одиннадцать тысяч рублей. Ему бы работать, а он себе пенсию выхлопотал и за невестами всё под нашими ок-нами хмыжжет. Поэтому особого бремени в недостаче денег, по всей видимо-сти, не ощущает, - помечает что-то ручкой. - Думаю, не ощутит и в будущем.
- Голословно всё… Этого не может быть.
- Раз инвалиды жалуются, значит, может и быть…
- А им жаловаться некуда. Суды - не под силу.
Сверкушка поглядывает в зал:
- У некоторых пенсионеров время приёма и увольнения в трудовой записа-ны, как курица лапой. Что разобрали, за то и начислили.
- Начислили, небось, за весь выработанный стаж, а выплатили – за треть… Откуда тогда у их начальства иномарки да особняки? оформленные, заметьте, не на друзей-приятелей, а на родственничков…
- Подождите орать! Вы только посмотрите, где, например, этот Шмонька только не работал – в столице, Крипалтике, Пипири, на Гарильских островах даже… в колхозе… охране, слесарем… всё попробовал. Нигде работать было не охота… как мотылёк, мотался по свету. Всю географию прочесал, как поби-рушка. 
А тут о пенсии спохватился: дайте в обе рученьки… Перебьётся пока… Пусть будет добр - справки прособирает по работам. А старые принесёт, им всё равно не поверим. Небось, принесет на пожелтевших от времени страницах. Потом при старой власти неграмотно и некрасиво оформлены, потому что на хромых машинках отпечатаны. Поэтому лучше отправить запросы в архивы для надежности о старом месте работы.
- А ежели архивы и организации расформированы окажутся нашей новой властью, документы утеряны, тогда куда бечь пенсионеру?
- Тогда на нет и суда нет. Стаж не зачтём. Государственная и наша с вами копеечка целее будет. Так-то. Можем, конечно, их провести, как «мертвых душ». Бумаги на них честь по чести оформим для отчету и чтоб пенсию начис-ляла государыня. Пенсионеру объявим одну сумму причитающихся выплат, на деле она будет больше. Одну часть, таким образом, получит сам, а вторую мы промеж себя поделим.
- Ну, это уж слишком…
- Куда ни кинь, куда ни брось, а одна пенсия инвалида с чиновником, как минимум,  на двоих получается…
- Такого закона пока нет, чтоб всех беспардонно шерстить-то…
- Нет, так будет.
- Кормушку открыли для себя…            
- Не сами для себя открыли… а государыня позаботилась.
- Я тут просто пример грубый привёл. Способ «займа» на самом деле доб-рожелательно и вполне деликатно выглядит со стороны. Это, если хотите, не воровство, а находчивость пенсионных работников. Вы не ахти специалисты, поэтому на пальцах вам трудно объяснять весь механизм…
Загибает пальцы, развернувшись вполоборота от зала:
- Кажись, ещё тыщёнки не хватает, судя по записям. Подождите одолевать глупыми вопросами. Дайте соображу…  В налоговой, если сбалуют у налого-плательщика, цацкаться не будут вот так, как я перед вами… на ковре… И ты-щей не ограничатся… Сразу кучу сгребут и циферки в тетрадочке подкруглят…
- Что там отвернулся? Думаешь, не слышим…
- Ты нам мозги не меть! Набаловал, так сознайся…
- Байки про налоговую в другой раз кому скажешь…
- Инвалидов по миру пустили…
- Давай бумаги! как-нибудь без тебя разберёмся… чего там намазал…
        - Работай, как надо, а то с должности момент выпрем.
- Нет-нет. В бумагах всё правильно и аккуратно. На сегодняшний момент все пенсионеры получают пенсию.
- А меня, как коммуниста, интересует: почему нарушение справедливости в пенсиях привело к расслоению общества и обнищанию пенсионеров?
- Нас, как беззаветных специалистов пенсионного фонда, тоже можно по-нять. И так стараемся работать тише воды, ниже травы. Но не всегда получает-ся. Слишком скандальные концерты среди нашего брата получаются. Дело-то с деньгами связано. Если в 80-е годы минимальная пенсия, как и минимальная зарплата, составляла около ста долларов, то в настоящее время минимальная – 20 долларов, а максимальная – 43, хотя все харчимся округ пенсии. Иногда, бы-вает, сидим на деньгах, а взять нельзя.
Это какое мужество в наше время надо иметь, чтобы не взять… или не за-нять у пенсионера сугубо на лечение. Мы ведь тоже болеем.
- Вон какие берега наел! а больным прикидывается.
- Вы, уважаемые коллеги, понимаете не хуже меня: главная причина мизер-ной пенсии – это двойная бухгалтерия не только на низах подразделений фонда, но и на верхах. Однако все догадываемся, если мер до сих пор не принимаем, значит, кому-то выгодно. Какой же это обман?
 Говорю об этом не как какой-нибудь топ-нога, а уважающий свой труд че-ловек, не пройдошина с Тромбовской дороги. Говорю об этом недуге в целях предупреждения неравновесия в обществе.
- Ну и пустобрёха!
- И зады и переды у него вместе…
- Ничего не пёрло…
- Какие мы обманщики, господа, коллеги? Мы люди интеллигентные! Бла-годаря таким как я, какому-то латрыге, пенсионному почтальону, сумку таскать с деньгами легче станет, если доход на этом деле иметь будем. Пусть учатся ра-ботать под девизом: «Меньше денег – меньше забот!». Но это я так, смеюсь.
Листает пузыречками пальцев тетрадь:
- Тут какие-то шайтаны сделали перегруппировку подписей - на месте на-чальника стоит подчинённый… Потом, за чертой клетки - остальные подпис-ки… А куда я в случае чего свою поправку буду ставить? Вот и гадай: может, угодить хотели – для меня места и не оставили? Подпись, она хоть с махор, а интересует  по-взрослому.
Сверкушка оглянулся: тишина в зале и молчаливое табло Госкомстата - и приглушил слово.
 - Спина чувствует: какой-то яграшка поднялся… Наверное, к трибуне по-прётся? – и добавил: - Вот, вкратце, я и отчитался, как на духу! - Кладёт тетради под мышку и занимает место в зале.
Товарищ Пташечка, припудрив носик,  берёт слово:
- Не успел, как люди, доложить, а уже упорол, смотался, будто дальше трава не расти. А я вот, когда работала в фонде, на работе почти всегда задерживалась, время летело невзвидишь. Пока компьютеры за всеми не проверишь, шкафчики да столы… мало ли данные какие затеряются, а убытки для организации потом в копеечку станут.
 Работник, что ему? Человек безалаберный. Время вышло, того и гляди, в дверях столкнёшься, башку разобьёшь. На уме вертелось: как бы задобрить че-ловека и во взяточника не превратиться. Все были довольны моей работой, только сын недоволен. С какой, говорит, сегодня цифрой в обнимку спала? Признавайся!
Васёк примиряюще улыбается. Берёт документы, подходит к Пташечке.
- Нынче одной активности умех мало. Недорослей много от школ да семей появилось. А мыслей по борьбе с этим – так, на копейку воробью покушать. В наше время мужеством считалось высоко к работе относиться. В командировке не раз приходилось подобное наблюдать. Растяпа, бывало, бумажку уронит, вы под его стул вперёд запрыгнете, чтоб подать… Таких радетельных для отчизны – раз, два и обчёлся…
- Что вы? Так работают приближённые президента. Мне до них далеко.
Васёк одной рукой взбивает кудри, другой перелистывает хозяйственные документы:
- Что-то в вас, понимаете, такое – божественное. И даже творческое…
- Просто я на обеих работах – по рекомендациям тружусь. Поэтому и ответ-ственность двойная. Государству один-то работник на двух стульях дешевле обходится, как ни хитри.
- А то, как же… Мы все с причудинкой. На одно время пять работ хотим уложить. Понятно, безмерная ответственность… И потом, «один много не уне-сёшь», как нам говорил один президент
- Разумеется. Не только на себя, но и на дядю приходится ишачить… Про-шлый строй в этом деле научил нас коллективности… когда рука руку моет, нонешний – пирамидности мышления… строгости, иерархии с неравными по должности. Наше дело телячье – сиди да карауль, что с возу упало, то и припа-ло. Оно, конечно, и вернуть можно. Мы не воры. А за вознагражденьице и чу-жому горю рады помочь. У нас коллектив, в отличие малого хозяйства, особый. Там опираются на оценку своих работ командой, мы такой роскоши позволить не можем. Финансовая тайна не велит.
- Конечно.
- Развитие – это, прежде всего, наши отношения между собой. Какой сторо-ной ни поверни дело, а всё чистенько должно выглядеть… профессионально.
- Всё должно быть чин-чинарём…
- Оно любой труд возьми, если он с капелькой доброты, то делает душу чи-ще, аккуратнее, и внешне грамотнее выглядит… За каждым движением человека всегда наблюдается стройность, какой-то смысл, цель… устройство. Всё, как бы, составляет момент понуждения человека человеком. А суть его сложная. Она состоит в смешении отдельных решений. Для чего? А для того, чтобы дос-тичь взаимного взгляда.
- Ну, а как же…
- Поэтому-то неуловимая чёрточка поведения одного человека по отноше-нию к другому, есть незаметная для глаза власть одного над другим для совме-стной деятельности и ответственности.
- Ух, ты! Дух индоле захватывает, как высоко говорите…
- А для чего человек, как паук, тонко ткёт свои чёрточки поведения? Иногда это сознательно, а иногда по привычке - подсознательно… Цель как бы запро-граммирована, а механизм по непутёвости срабатывает. Получается, что на-правленное действие со стороны одного лешего на другого ниспослано, чтобы повлиять на изменение ситуации.
- Без грамотности в этом щекотливом вопросе и аккуратности просто не обойтись.
Пташечка почти носом подчищает документ:
- Без аккуратности и волками не долго стать… Фф-у ты, ножки гнуты…
- Ну?
- Некоторые цифры прямо на подписи начальственные заезжают. Навороча-ли-то как?
- Пресвятая троица!
- Приписки!..
Васёк закладывает палец между листками:
- Уж очень явно, надо специально стараться, чтобы их проглядеть. Вон как циферки развалились, как жареные гуси на сковородке, и блестят… Бывает, на некоторые сквозь пальцы глядишь, а эти уж очень плясуньи… Даже вызываю-щи…
Васёк зажигает табло Госкомстата. Высвечиваются данные…
- Божечки, какой обман! - листает страницы, сравнивает цифры с госком-статовскими. – Две отчётности. Трудовая пенсия действует с февраля 98-го го-да. Она за четвёртый квартал 2000-го года значится чуть более полутора тысяч  рублей, а по сведениям Госкомстата больше двух с половиной тысяч…- пока-зывает на табло. Они – в пользу чиновников пенсионного кармана, Это уже об-ман на высоком уровне. Подобные чудеса в банках творятся во всём мире. До-катились…
А вот ещё одна форма обмана… Слышите, что говорят за спиной? - При-слушивается. - Через Думу под себя закон толкают, потом с этого гужи делят…
Заслушивают пенсионера в затёртой холщевке:
- Я новичок в коммерции. Пенсии не хватает, подрабатываю. Явился давеча по письму в пенсионный карманчик к начальнику управления по столице и Махновской области, к товарищу Байворонскому. Спрашиваю: вам-то, надеюсь не должен?
- Как же… десять процентов от оплаченной суммы.
- Но за что?
- За то, что оплатили, а не отчитались по форме... А было бы за что, и при-влечь могли.
- Так оплатил.
- Вижу, только оплатили по старому бланку, а надо по новому…
- Запамятовал… Всех правил не осилить да и болел весь год. По какому правилу судите?
- По закону, за не предоставление сведений, либо их неполное представление до марта будущего года… А у вас все сроки на исходе. И бланк отчетности теперь с другими клетками…
- Сведения – это уже ваша забота. Главное вовремя и надлежаще платить надо.
- Вы письмо о штрафе только к маю прислали, а могли бы и предупредить заранее… чего не хватает?
- Просто до поры до времени умеем хранить профессиональную тайну, - го-лос спотыкается и переходит на хрипоту.
Пташечка мнётся, не знает как отвлечь коллегу от своего занятия:
- Толкай же этого нюню скорей. Это же – целый скандал! - даёт Ваську лёг-кий подзатыльник.
Васёк заканчивает подслушивать, оборачивается:
- О-ёень-ка! Кого толкать? Ну и шуточки у вас…
- А ты, паразитёнок, не знаешь, кого? Полномочного представителя прези-дента в Околоволжском округе.
Васёк направляется к передним рядам президиума. Просит чиновника сни-зойти, спуститься к ним в зрительный зал. Подходит товарищ Крыслов – рука в кармане, глаза по рядам:
- Пустили слух, будто наши на обман напоролись, забодай их комар… Пра-вила по небольшим хозяйствам заплаток просят, а вместе с этим и пенсионные вопросы.
Пташечка поправляет грудь,  теряется, не знает с чего начать:
-  Очень уж похоже на то…
- Всю кровь теперь высосут…
- На душе от этого пакостно делается. Объегорили не так уж и на много, но на каком уровне?.. На уровне государыни опять. Один раз помню, обманули 17-го августа 98-го… У порядочно-подданных деньги в банках изъяли… Только обман сердобольных граждан не исчез. Заметьте, обман повторяется… А бух-галтер пенсионного фонда страны куда глядел? Снять с этой коровы портки да - плетью, плетью его  - вдоль спинищи, чтоб поменьше бражными объедками хо-зяев питался… Ай-яй-яй, мерзавец, какой!
- Скандалист какой! Теперь до президента дойдёт…
- Неужто - до самого президента? Скажите, какой коленкор получается!
- По трезвости сказать, это человек во всём виноватый. Человек, он не ма-шина, и ему свойственно ошибаться. Мы ведь с вами тоже несвятые? Копни на штыковую лопату - грешок сам и выплывет.
- Конечно… конечно. До святых нам – как от Соплёвки до столицы: тянись - не дотянешься. Вёрсты не позволят.
- Слыхал, прошлый раз в клубе говорили, будто инвалидов в этом году при-бавилось? Поэтому, конечно, всех быстро оформить даже по закону не полу-чится.
- Новеньких много…
Крыслов притворно чихает, вроде не слышит:
- Как бы не застудиться! Заболеешь, подстраховаться не на что будет.
- Уж будьте здоровы!
- Спасибо… Как говорится – сочувствующих много, а конкретно помочь не кому, - улыбается. - Придётся через ваш пенсионный в долг на лечение у пен-сионеров попросить…
- Да, какие могут быть разговоры… Для меня пусть, хоть весь пенсионный карман растрясут, лишь бы потом разговору не было. Доходное место нынче в государстве дорого стоит.
- Рубликов сто с каждого пенсионера займёте, и этого по глаза хватит. Пен-сионер, он и сам виноват… Плохо следит за надлежащим оформлением доку-ментов. Потом следит за собой и своей пенсией плохо. Ждет, пока ему госуда-рыня на блюдце с цветочками преподнесет. Воспитаньице и образованьеце по-тому и барахлит, что взнуздан наш работник. А как его разнуздать? Видимо, об этом в документе и надо продумать.
- Поразительно, но факт!
- Государыня, если захочет, за такие неувязочки, особенно с никудышной записью стажа в трудовухе, может отказаться вообще платить этим иждивен-цам…
Васёк декламирует обрубком пальца:
- Особенно, которые отказываются занять умному человеку…
- Как? Про бутылку я, по-моему, не говорила… Я говорю, что всё должно быть по-честному! Мы за них хлопоты имей, а они в займы дать артачатся…
- Пузырь себе оставь. А мне бы что-нибудь более удобное…Тыщёнки три у вас при себе не найдутся сейчас?.. Не в этом кармане швыряетесь… Должны остаться…
Пташечка топчется, демонстративно вывёртывает карманы:
- Я это… утром у него, кажись, сегодня уже одалживала. Тыщица одна, ка-жись, вот в платочек залезла. Когда надо и не найдёшь сразки. Вот, пожалуй-ста…
Крыслов хрустит бумажкой:
- Ну, чего тут? У этого, как его? у Сверкушки стрельните, пока он весёлый сидит.
Пташечка оттопырила нижнюю губу:
- Да? А я … как-то и не догадалась сразу… Вы так неожиданно спросили… Я даже не подготовилась… Я это… Ему было тут долг приберегла. Совестно прямо чужие деньги отдавать… целых две тысячи… Не совестно, да? Тогда – нате…
- Премного благодарен вам! - Собирался было уходить, но передумал. - Гляди, как бы полпред президента не подошёл. Он в курсе теперь после комис-сионной проверки, чем пенсионный кармашек страны занимается…
Пташечка старается сказать так, чтобы её не услышали:
- Прямо разор… Хоть матушкой репкой крой, паразита!
Голос её сделался деревянный:
- Оно само собой. Знамо дело… Разве не понимаю, что маловато вам бу-дет… Кончились, как назло, все деньги. Рай, домой ко мне кого послать?
А ты поди, у Васяньки стрельни, ну вымани как-нибудь…
Пташечка шепчет на ухо Ваську. Тот понимающе отстёгивает купюры.
- Сегодня у меня ещё никто не занимал. Раз… два… пять… сто  восемна-дцать тыщ…
- Ой! Куда столько вы ему даёте, псу под хвост? Христа ради, хватит… Со стороны, вон, все смотрят… Опять скажут: как в вагоне метро побирушнича-ют… ладно, так и быть, сочтёмся как-нибудь.
- Бери…бери, пока дают, а то догонят и убавят… Лучше передать лишнего, чем не додать… - пересчитывает и кладёт в карман Пташечке. Та перекладывает их Крыслову. Тот, подмигивая, с театральной гримасой:
 - В 1998-ом году пенсионный карман, рассчитывая план страховых взносов, за расчетную цифру принял 44 миллиона работающих пенсионеров вместо 66, которые официально признал Госкомстат. Так 22 миллиона потерянных душ не были посчитаны. Это был второй обман граждан государством на высшем уровне. Оно на то и государство, чтобы обдирать по-крупному. А тут взаймы взял, и тех – кот наплакал, а не денег. Аж совестно представить: какими там деньгами ворочает товарищ  Сверкушка со своими.
- Я, между нами говоря, разве отказывалась когда помочь несчастным? Они на то и деньги, что фыр-фыр – и нет их! А у кого они сейчас есть в стране эти деньги – шельма их знает…
Крыслов, решая что-то про себя, отходит.
Как на волне, подплыл аккуратно полномочный. Водил руками по залу, будто искал поддержки:
- Облапошили. Нечего сказать.
Прибежал Крыслов, за ним - Сверкушка.
Пташечка заговорила жестяным голосом:
- Ну, Петя-ржавый, рассказывай, как без нас неусыпно контроль блюдёшь? Как сладко ночуешь в государственном кармане?
Сверкушка в страхе перебирает ногами:
- А чё сразу наезжаете-то? Без вступлений, без преамбул. Я ведь уже рас-считался… то есть отчитался… Недостатки есть, как и везде. Со временем ис-правимся, как обычно.
Пташечка закрывает платочком нос:
- То ли тухлятиной, то ли бомжатиной воняет? В туалете, что ли, был, воро-на?
Васёк проскрипел, делая ударение на каждом слове.
- Надобности свои справляет, а мы тут с обманщиками в одиночку боремся.
- А кто обманщик? Это суд устанавливает. Просто приспичило…
Пташечка высказалась протяжно и устало:
- Где ему там сознаться? На чистосердечное признание душа не торопит. Ты нам по частностям про себя докладывай. В целом мы уже просветились…
- Не пойман – не вор, слыхали?
- А ты – непойманный вор.
- Так не бывает.
- Очень даже бывает. Просто ты преступность, ещё нераскрытая.
Васёк скосил глаза и вытянул губы:
-  У-у, жулик!
- Но-но… полегче на поворотах! Не таких видали… Не глупее вашего бу-дем.
Представитель вдруг заулыбался:
- Значит, вы негласный бухгалтер и начальник пенсионного кармана? Сразу - на двух стульях. Ловко!
- У нас сплошь и рядом так. На Западе тоже совмещают должности, и никто не жалуется. Вы первыми будете. Привязываетесь Бог весть к чему… Потом, ладно бы я просто так сидел на горшке или собак гонял по туалету, а то делом занимался, личным и государственным… Кое-что попутно на калькуляторе пе-ресчитывал. Просто представить не могу современного человека без книжки или бумажки в туалете. Так и со скуки сдохнуть можно, пока время просижива-ешь… Особых приписок и недописок в моей работе не видать было. Может, че-го и не углядел, конечно. Со всяким бывает. Не машина. Всё-таки две работы тяну.
Васёк сделал простодушную мину, будто его части аренды лишили:
- Не углядел он, гребешок рваный! А в результате этого неугляда люди пен-сий не дополучили, не долечились, не доели… Во многом и численность насе-ления по вашей милости сократилась.
- Задержать пенсию – не значит украсть! Прошу учесть… Пенсию ещё не назначило государство, а мы её как-то украли?
- Вы нас, старых гусей, учить будете ещё… А что вам мешает новичкам по бумагам оформить полную пенсию, а на руки выдать половинную? Докопаетесь до трудовой, особенно до такой, в которой бардак. Начислите полную, вы-дадите половинную. Получается всё шито крыто… и денежки в шляпе.
Государство выделит причитающиеся суммы. Если месячишко деньги мил-лионов пенсионеров в любом коммерческом банке прокрутить, и то доходец с операции будет нехилый… А можно и куда выгоднее вложить их денежки… А спустя некоторое время вернуть пенсионеру недоплаченное у него теперь ока-жется всё в порядке. А кому не посчастливится, то можно и не возвращать во-все… Уловок на самом деле – море.
- Домыслы… Подумаешь: ошибёшься на муху, а претензий – на слона.
Крыслов посерьёзнел:
- Факт обмана всё равно налицо, как вы его не перезапрягайте в новые сбруи.
Пташечка стучит костяшками пальцев:
-  Капитально вы с цифрами проврались!
- Если бы проврался или прогорел на астрономическую цифру, тогда бы слухи пошли. Тем более по туалету. Там всегда передовые новости собираются.
Крыслов проверяет записи в тетради:
- Подчисток не счесть… на такие должности надо бы более воспитанных брать.
- Как так не счесть? Шестнадцать всего-то…
- Цифры, конечно, занижены…
- Проредактировать не успел. Вы с горшка готовы снять человека. Каких-то минут несчастных не хватило горе отвести. Да и при счёте неточности попада-ются. Арифметика на том и стоит, что одну цифру пишем, две – в уме… Вот и теряется на этой цепочке счёт. А скандалу на всю страну развели, даже в газетах пропечатали. 22 миллиона пенсионеров потерялось? Ну и беда? Сегодня потерялись, завтра новые вырастут... В войну почти столько же наших погибло, не цеплялись же к бухгалтерам… А тут – люди живы. Просто по недогляду по-платились пенсиями. Мало-мальски разбирающегося человека съесть норовят…
Пташечка пристукивает сапожком:
- Оно правильно бают: воспитаньице с продажностью одним платьицем цветно. Ни за что не едят. А тут есть за что подержаться: вон какую будку-то наели. А за …97-е…95-е и ранние годы… кто ответ держать будет по выплатам? Поди, постольку же неучтённых душ, а, может, и поболе будет? прохвост вы этакий!
- Вы что – с печки упали? Я тогда в другом подразделении пенсионного кармана работал. К труду, как всегда, относился аккуратно. Идёшь в уборную, особо важные и дублирующие документы строго с собой берёшь. Вдруг облава случится или другое стихийное бедствие…
Поэтому поймите правильно… Менее важные документы, дублирующего значения в столе держал. Дверцы у стола скрипучие. На горшке сидишь, а сам ухо остро держишь: проскрипит - всё слышно. А свою дверку из десятка дере-вянных голосов отличу и всегда скажу – моя дверца пропела или соседкина.
До того доходило, что дверь в уборную не прикрывал за собой. На всякий пожарный: вдруг знакомая петелька голосок тревожный подаст. По её скрипу всегда своего коллегу от чужого отличал. Вот как с усердием и прилежанием работал. Никому лишней копейки не давал, но и всё себе отродясь не загребал. Делился, конечно, если самому не в ущерб…
- А мы и не думали, что так просто на двух стульях сидится, вертопрашья душа. Двадцать два миллиона пенсионеров не учтёнными остались, не так-то просто на это было решиться. А я по наивности думала: откуда у тебя такая гарная дача, «Мерс» последней модели…
Крыслов притопывает в такт Пташечке ножкой:
- Вот гадина! Нет, это он всё нарочно делает. Вместо того, чтобы взять среднюю зарплату по стране и получить план сбора денег в пенсионный карман, он всё сделал наоборот, - перелистывает тетрадь, сверяет с данными Гос-комстата, считает на калькуляторе. - Проштрафился, в следующий раз тебя процентом обложим… подумаем, как это тоньше сделать… весь удар всё равно по пенсионерам придётся…
Васёк поскрипывает креслом:
- Он, сатанюга, взял величину собранных денег пенсионным карманом по стране, поделил её почему-то на 29 процентов. В результате получилась сред-няя зарплата по стране.  С учётом её и рассчитал пенсию. Эту же среднюю зар-плату потом утвердило и правительство. Получился обман.
- Что значит - разделил? Господин полномочный представитель, что же это делается? На корню съедают! Выходит, я придумал глупость в виде формулы или неверное действие произвёл, а правительство за здорово живёшь, взяло и согласилось с моей фантазией?.. Спустя время, вы признаете вдруг мои ариф-метические расчеты дебильными… А может, все расчеты сделаны не для сред-них умов, чтоб ими пользоваться и тем более судить о них? Тогда как?
Крыслов тычет ногтем в обложку тетради:
- С обратной стороны листа продавленные следы от ручки остались. Фами-лию Сверкушки здесь тоже  разобрать можно…
Васёк почувствовал, как что-то отрекошетило от его ботинка. Это оказался шарик туалетной бумаги с какими-то расчётами, от которых кто-то, по всей ви-димости, освободился. Чемоданчик поднял комок тонкой бумажки и внима-тельно ознакомился с записями…
Васёк размышлял почти неслышно:
- Писал неровно… Где-нибудь на горшке. Так торопятся обычно при рас-пределении денег. Это мы уже наблюдали… Видимо, впопыхах выбросить не успел, свиное рыло…
Пташечка встревожилась:
-  А ну, дайте-ка сюда!
- Археологическая находка! Осторожно, не порвите!
- По почерку вижу – участник теневого оборота…
- Участник теневого оборота? Ну, знаете ли, это уже выше крыши. Ручкаем-ся вместе, а отдувайся – один! Я так не играю. Я официально сбалансированная личность.
Представитель:
- Тоже мне, нашлась божья коровка – дело прокуратурой пахнет, а он про игрушки загибает…
- Всю душу мне расковелили. Ручкались вместе – отдувайся один. Один от-дуваться не хочу, а то объявлю себя больным на весь зал. В одночасье одним пенсионером больше станет. Государыне дороже обойдётся, - Сверкушка пыта-ется точить слезу:
- Бес с тобой, успокойся! Только не ори. Признавайся, как на духу... – успо-каивал полномочный.
- По отдельности и сознаваться как-то боязно. Сами же говорили, что схема обвода граждан не моя. У меня до таких формул в носу не кругло.
Крыслов зевнул:
- За всеми только глаз да глаз. Был закон о пенсиях, осквернили. Теперь к нему надо возвращаться думе сызнова. Душа не на месте: слухи ходят, что в новом проекте опять чего-то набедокурить успели… - ищет. - Постойте, а где он? Вот тут давеча только оставил новый проект…- подходит к своей парте. - Может, под стол упал? - заглядывает под столы в зрительном зале и на трибуне президиума.
Васёк надул и «лопнул» щёки:
-  Христос с вами, я не брал. Вот этось какие-то каракули у меня под ножкой стула валялись… Может, кто по надобностям воспользовался?
Хреносский жалобно:
- Вот щас только ручку положил на парту, её уже нет. Туалетную бумагу для черновика принёс, и ту упёрли. Просто бедствие какое, а не комиссия…
Васёк крутит головой:
- Шайтан какой: у себя на парте порядок не может навести. Вон – под Свер-кушкиной партой… отсюда видать, какая-то брошюрка…- достаёт и читает: «Проект нового закона о пенсиях предусматривает налог – 28 процентов от среднего фонда зарплаты в стране…». И то хорошо: на процент меньше плани-руется.
Крыслов поигрывает ногтями:
- Ну, хай подняли. Будто золото у них спёрли. Правительство одобрит, на-деюсь. Надо только разделить 28 на две составляющие. 14 процентов  - отпра-вим на выплату базовой пенсии.
Хреносский крякнул и заговорил с большим интересом:
- А оставшиеся 14 направим на обслуживание накопительной части пенсии.
Представитель рассудительно сопроводил жест немудрёной речью:
- Базовая половинка тогда поступит к нам в госбюджет, чтобы можно было распоряжаться этими средствами до наступления пенсионного периода работ-ника. А накопительную часть фонда – 14 отправим на счёт работника, которой также можно будет воспользоваться. Открою по секрету: правительство и пен-сионный фонд - давно рука руку моет. Слышал, будто хотят латать дыры гос-казны за счёт пенсионеров.
- А обоснования?
- Небось обоснуют и прикроются…
- А тех, которые работают из пенсионеров, имеют свой крохотный бизнес, тоже разорять станут?
- Конечно, если у них страховой взнос в фонд выше ежемесячного дохода получится.
- А если человек так и не доживёт до пенсии. Кто и в каком порядке ему компенсирует его страховые денежки? Об этом в проекте опять ни слова.
Казачий полковник Хреносский говорил глухо, как из погреба:
- Ну, пошёл сочинять масло масляное… Конечно, с продажными людьми надо бороться, а начинать с воспитания…Написал очередное школьное сочине-ние, будто базовые основы проекта сам придумал.
Дайте сюда эту бумажку… Всё правильно. 14 отправим на счёт работника, на его пенсионную книжку. Туго соображаете… Вот сейчас окачу тебя, - берёт стакан с водой. - Другие соображения тоже были. На туалетной бумажке оста-лись. Кто-то сгрёб… Потом переделает и за свои соображения выдаст… и при-бавку процента за генеральную разработку  пенсионного законодательства по-просит себе…
- Прекрати бубнить!
Старший урядник Васёк Чемоданчик подлил масла в огонь:
- Близнец сиамский!
Крыслов нервничал, почесывал под лопатками. Ему явно не хотелось гово-рить, но он кое-как выдавил:
- Не говори… представляем комиссию по пенсионному вопросу, а сами яв-ляемся, выходит, бухгалтерами этого кармана. Сами с собой консультируемся, как с министрами. А на полу важные бумаги валяются. Процентная разбивка пенсии – наше предложение.
Смысла только не вижу от разбивки, если фондовые деньги мы вместе в оборот пускать будем, например, в целях подработки и без открытия дополни-тельных фирм перекачки денег. Сбережения в разы получаются. Ну, и скатились же наши головушки в яму. Сами за честность, а народ обманываем. Заблу-дились трохи, что и говорить.
Хреносский с едуче-жидковатой смешинкой метнул на Крыслова глаза:
- Сам - хам оберворский, да и только! Нас к себе приплетает. Не пойму, как с бабой своей только уживается?
Васёк пытается распалить собравшихся:
- Из прохвостов прохвост!
Хреносский поскрипывает ножкой стула:
- Как же теперь без мыслей своих обойдусь? Скорее всего их съел этот бу-мажный спорыш… А ну, говори: съел или не съел мои мысли?
Сверкушка смотрит исподлобья:
- Вы что все на меня набросились? Думаете, легко вот так отмывочным ме-ханизмом существовать? Ещё всякие огаженые бумажки из туалета пороть ста-ну… Ошалели совсем? - крутит у виска пальцем.
Крыслов перехватил его взгляд, и сам не рад, что опять пришлось говорить много:
- Мы тут, понимаете, комиссию проводим и попутную стратегию вырабаты-ваем, как деньгу заработать, а он ёрничает. Мы тебе доверили государыни деньги, перевели на ваш карман, будь добр, прокрути пару раз копейку: всё равно по долгу службы рядом с ней стоишь. Потом отчитайся, как человек, не обделён ли кто из ведущих членов команды? А он, как девка… «Чего на меня набросились…» Поплачь ещё!
Пташечке, по-видимому, надоели все разговоры, и она пыталась перебирать по столу бумаги, чтобы хоть как-то скрыть своё негодование:
- Да что ты будешь делать? Как вандал, какой прошёлся по записям… Вот они нашлись. Кто-то подкинуть успел, пока отвернулась. Угол оторван. У меня там как раз по пенсиям ценные соображения были.
- Мы тут, унесённые ветром, чьи-то странички обсуждали. Давеча письмо жене хотелось чиркнуть, пока в палатку ходил, а бумажки не оказалось под ру-кой, - Васёк примеряет вырванный угол бумажки. -Может, вот этот листик по-дойдёт к вашему?
- Как так, не подойдёт? В самый аккурат будет. А я беспокоилась: вернуть эти бумажки хозяину или нет? Они у него под партой валялись.
Хреносский, поджав губы, тянется за бумажкой:
- Спасибо большущее, думал: и не найду…
Васёк поигрывает пальцами:
- Не извольте в следующий раз забеспокоиться.
Пташечка трясётся.
- Перестаньте барабанить, Васёк! Я слушаю защищающихся коллег, а у са-мой колени дрожат…
Крыслов поглаживает лоб:
- Только что гениальная мысль по поводу пенсий пришла, а вы мне её заму-тили своими разборками.
Васёк проскрипел зубами:
- Ладно вам свистеть: какая к бесу мысль? У вас в новом предложении о пенсиях накопительная часть должна наполняться деньгами не из основных ис-точников, а за счёт передела доходов существующего на сегодня пенсионного фонда. Так что люди престарелого возраста прибавки не увидят.
- А вы откуда знаете? Это же партийно-государственная тайна.
- Я просто не знал, что в неё и буфет посвящён.
Хреноский вытаращил глаза:
- Тогда это предложение не от депутата, а от супостата, получается…
Крыслов разглаживает бумаги на парте Хреносского и бубнит под нос:
- Какие грязные… и надорванные, и помятые.
Пташечка, успокаиваясь, обхватила руками себя за плечи.
- Активничают не там и не тогда, когда надо. Со школ и семьи пресекается зло. А то одежку, инструмент, договоры с заказчиком ведут взрослые, а не сами детишки… сами они только ждут, когда им конфетку в рот положат и разжуют, затем выполнят, что скажут… А мы потом сталкиваемся с таким воспитатель-ным произволом…
-  Тогда и работы у себя пусть оценивают сперва сами, а потом и спецы, то-гда, можа… И правда проку станет больше от человека.
- Выходит, чтобы податься вперед, нам сперва надо податься взад…
Отражаясь от стен и уймы голов, звенели голоса, похоже, люди мысль отта-чивали в горящем горне ртов. А за стенами и коридорами катилось долгое: а-а-а..!
- Что теперь делать? Проехали… раз уж проголосовали в парламенте боль-шинством до каникул, пусть пока в таком виде закон и остаётся. Какие мы предложения им дадим… Не ахти, конечно, какой, а всё же закон о пенсиях по-лучился. В крайности – лучше, чем никакого не будет.
Хреносский равнодушно кинул ногу на ногу:
- Не всё коту масленица: можно и попоститься годок без взяток.
Полномочный начинает прохаживаться:
-  Пёс с ним… Пока и такой закон сойдёт. Глядишь, все разбегутся по Аме-рикам, и закон лишний станет.
Сверкушка смотрит на Крыслова, как своячок на родственника:
- Как хотите… Тут столько глаз. Пойду потрепаться. В туалет никто не же-лает? А то у меня с цифрами опять чехарда получается.
                ***
…Тянется разбитая от усталости Татарской горой дорога – из города, минуя родную деревню. И здравствуют по ней Васёк Чемоданчик и Нагишка. Он за-пряжён в ручную тележку. Корова, отдыхая, плетётся за телегой сзади… Васёк оглядывает милые сердцу просторы, и ему становится немного грустно. Где-то рядом то льётся, то убегает тонкая лирическая музыка. Васёк напевает вполго-лоса:
                Ты кругла, земля родная.
                И нет любимей и милей.
                Ты одна у нас такая –
                На тысяч милей и полей.
- И вьются, и смеются речи на всех языках… задыхаясь в лукавстве… И сколько его было? И сколько ещё народит матушка Русь!
Думает об этом Васёк и трёт лоб усталой рукой.
- Способность к лукавству возникла в глубокой древности. Развитие чело-века всегда сопровождалось этой негативной склонностью. Там, где передовые заводи дали трещину, образовалась свободная лакуна для червоточины. Вера Божья подводила в людях.
Способность к лукавству обула в лапти целые поколения, парализовала их жизненно-важные артерии. На восстановление изъеденных паразитами мест, брошены  усилия учёных. И каждый только и думает, как побороть это зло, ка-кие семейные и школьные средства еще использовать и увязать с полнокровным документом, со всеми веточками подвопросными, о небольших хозяйствах? «Да-а…».
Старикам скорбно думать и вздыхать на завалинках о великой чуме тысяче-летий… Не находят они себе места. Ни в избе, ни за порогом  родного крыльца не находят, когда из раненых жил Родины пьёт-допивает беспорточную кровь медноглавый гимн полосатой воли, будто рай-месяц по его чину звонит во дво-ре.

                VI
 На фирме «Бездумные отчи» опять неспокойно. Первым всполошился Дол-гополый. Он стоял в замусоленной пилотке с козырьком и майке. На груди ри-сунок: ученик пытает учителя на крепость знаний. Ученик застыл с растопы-ренными пальцами, поднятыми над головой. Долгополый дожидался конца обеденного перерыва, у подъезда компании, и в глубокой затяжке топил сига-рету. До него дотянулся слух, будто на верхах  создается контроль за сбоем ра-бот в небольших хозяйствах.
- А, по-моему, сбой может произойти из-за никудышной отладки государы-ней цепочки понукания небольшими хозяйствами. Нет жесткости цен на товары, чтобы для всех хозяев был равный старт. Потом, опять же в командах многих хромает обратная доставка сообщений от тех, кто принимает решения. По-пуляризация знаний никудышная.
 Вот какие пирожки получаются... Выходит, из-за таких недотеп, как и я, - он постучал носком ботинка о пол. «Это в самом деле интересно». Повертел пальцем в носу, как подросток, не зная, чем занять свои руки, и вздохнул под самые корешки лопаток. Тугой воздух тотчас наполнил его тело бодрым заква-сом сил.
…И низы, и верхи – у которых и хвост не видать, сколько всех было - тре-бовали друг от дружки совместных усилий и воли. Только добрались одни с предложениями до государыни, депутаты затрясли чубами – горячие предло-жения тотчас подстыли. А все потому, что контроль со стороны государыни был слабым. Она требовала жесткости цен на продажу товаров, чтобы оказа-лись, таким образом, равные шансы продаж у хозяев.
А этого-то добиться было у торгующей «детворы коммерсантов» крайне сложно. Продаваемая какая-нибудь безделушка не всегда оказывалась доброт-ной. Хромала в командах смычка задуманного и выполняемого решения. Глав-ный камень преткновения - ненадежная связь с работником, который принимал решение.
Достучаться до ушей было трудно. Все спешили, хотели заработать, ждать кого-то, пока тот оторвется от работы, никто был не намерен. Но над этим во-просом уже заработали терпеливые по духу коллеги.
А за окном уже менялись погоды. И солнце, и ветерок обхаживали тугие травы, деревья, и многие, глядя на меняющийся мир, спешили менять свои одежки и перепроверять больше начатую работу.
Как на великое дело звали и будили погоды, на хозяйскую ногу сновили. И все кругом заговорило, завертелось – даже пыль поднялась до небес на дороге и понеслась вдогонку за машиной.
 Поглаживая живот после вкусной еды, подошёл Папкин в пиджачке, плотно подогнанном по фигуре. Ямочки на щеках счастливо и довольно гляделись со стороны.
- Животик растим? – похлопал его Долгополый.
- За мою-то доброту даёт Бог красоту. Кофейня за углом открылась, бегал спробовать.
- Скоро денег прибавят и побольше дадут поживиться…
- Ага, догонят и ещё ввалят.
Фараонова и Губкина, завидя приморённые сном глаза коллег, остановились. Через детский парк, что напротив, провели осёдланных пони.
- Больно вы быстрые сегодня с обеда.
- А сегодня кто с новостью, тот и на коне, - отшутился Долгополый.
- Верхом бы покататься, какие премилые ослики, - дёргая подружку за ру-кав, делилась впечатлениями Губкина, - уронив уголки губ для скромности и такту. Юбка-сарафан пошита как из помятой материи. Глянешь на человека, и закравшееся сомнение сразу пропадет.
- Да, - встревожился казачок Долгополый, - скоро на всех нас опять прокат-нутся, вместо лошадей. Коллектив, по-видимому, распускать всё же хотят…
- От матери слыхал? - ковыряя пальцем за щекой, допытывался Папкин. Он даже немного запереживал. Больше за то, что не проконтролировал себя и вы-пустил на посмешище свою культуру, распустил, как ребёнок, свои пальцы.  Он вынул из кармана отлаженный умелой рукой платочек и, мрачнея, протёр рот.
- От детей у начальства находятся тайны, от взрослых вдвойне. Нам пока об этом ничего не известно.
- Вот и я гляжу: нынче в соседней комнате вопросники множили, - спохва-тилась Фараонова. Губкина тотчас вспомнила о Приличном, которого уволили, и глаза её погрустнели.
- Это точно. Говорят, за прибыль, ублажение запросов и потребностей лю-дей теперь по-настоящему возьмутся. – Она немного помедлила, боясь со сто-роны Долгополого непредвиденной реакции. Мало ли что, всё-таки сын дирек-тора. –  Добавила: - За качество, за нас, значит, - и посмотрела на него, выжидая, как среагирует Долгополый.
- Твоя правда, за меня в первую очередь и возьмутся. Не тяну, да и с уст-ройством мне помогли. Все свои, всё схвачено. Чать, мать директор, устроила. Теперь перед людьми немного неудобно. Равные права хотят всем сделать, а как тут уравнять меня с вами или с матерью? Если об этом каждый день офици-ально объявлять, о равенстве, то всё равно никто в это не поверит.
Равенство в правах, при неравных обязанностях, получится. И так до самой смерти. Приличного выкинули. Заступиться некому было. Мной, честно сказать, мать тоже недовольна. Который раз предлагает уволиться, всячески намекая… - Лицо его пятнили краски стыда. Часто заморгал и вынужденно опустил глаза, ввинчивая носком ботинка в землю окурок.
Случись что с матерью, он и на своём месте едва ли удержится, застрянет на нём их хозяйская жилка, провалится, канет в историю. И людям, с которыми довелось поработать, потом нечего будет сказать.
- Ну а сегодняшние условия в организации, дома разве не портят меня? Просто, я кое-кому мешаю жить. «Значит, и я порчу эти условия», - размыш-лял, как бы подстраховывая свои поступки и мысли Долгополый.  - Но  неужто я хуже всех?
Фараонова поднялась на ступеньку, вглядываясь сквозь стекло внутрь кори-дора. Узкие бруски скул, глазищи и рот с полварежки, когда смеется, но - к себе располагает. Вся в платье с задумчивым морским пейзажем и грустинкой. Идет в нем, как плывет.
- Пошлите на работу! Может, все вещички давно собрали. В комнатах от-сюда никого не видно.
Когда вошли, секретарь директора как раз вывешивала бумагу на Доску объявлений: «В связи с выводом предприятия из критического состояния, това-рищей - Анишкину, Глубокую, Шуцкову, Долгополова… администрация просит пройти переэкзаменовку на занимаемые должности. ОК». Её окружили ра-ботники, требуя разъяснений.
- Чего вы тут столпились? – забеспокоилась секретарша, укладывая косу.
- Как это чего? Людей хочут на улицу выкинуть, а мы и знать не знаем…
- С ума-то посходили… Обычная проверка способностей. Естественный процесс отбора. Настоящему мастеру нечего бояться.
- А это смотря какому мастеру, - заспорил Папкин. Кто свой, по протекции работает, тому, можа, и нечего…
- Правильно! Мы за них производство тягаем, да ещё и на экзаменах отду-ваемся.
- Руки они греют на нашем горбу. Как погреют, нас по образине мешалкой попрут.
Сидит Долгополый за столом, голова ниже плеч. Дверь в кабинет забыл притворить. Выводит ровными буковками предложение, только новая мысль на перо всё не ложится. Мать грамотная. Вся в производственных достижениях, аспирантуру имеет, а его дела на ладан дышат. Говорила ему ещё в старших классах: «Учись, а то трудно придётся, меня не станет». Подготовила его в вуз, на работу устроила. Дальше, говорит, сам: «Не всё на материной сиське висеть».
Пишет складно. Грамматика не хромает. Дыхание, когда знаешь, что не всё получается, делается частым, думки за судьбу одолевают. Ушла молодость, вломились непрошенным гостем в привычную жизнь зрелые годы. Столько за-бот принесли, ни терпежу от них, ни покоя. Везде только под бока: «…давай-давай, да-ва-ай!» Ворвались в райский и тихий мирок непривычные будни. Вы-тряхнули из души, как кошелёк, выпростали из него романтику.
По глупости когда-то таскал на своих покатых плечах байкерскую куртку, всю в переклёпках и замках. Повязывал поверх головы чёрную бандану, как корсар,  навороченные под цвет блестящего ремня, натягивал агериканские са-пожки. И выходил на вечерний «Бродвей», себя показать и на других посмот-реть. Держал в голове заготовки слов на случай, если одёжкой поинтересуются.
 Но никто как-то не обращал внимания. Молодые особо не засматривались, тем, кто постарше, его одёжка была как-то по барабану. Не супер одет, конечно, но и не гол. Вот и злился с некоторых пор на мать, что так быстро, без подго-товки выпихнула его в белый свет.
Стареет мать. Некому доброго слова в поддержку лишний раз сказать. Дома посуда в раковине бугром копится. Многие навыки, как сквозь сито, на пред-приятии просеялись, многие не пригодились. Предстояло заново пополнять знания. Со стороны высказывали, мол, чего так себя опустил, как по вольные хлеба, на работу ходишь? В карманах ветер гуляет. Ни кола, ни двора так и не нажил себе. Всё, что имеешь, благодаря матери.
С ней встречался всегда неохотно. Домой заявлялся в полночь, спать только. Положит руки под голову и смотрит в потолок, дожидаясь сна. Слушает, как родное сердце мамки недетским плачем всхлипывает за дверкой.
- Ты бы поел, - не унимается мать, разговаривая с ним, как с равным, но с ноткой струнки.
- Поел, поел, мамк, над новым предложением бьюсь, - нехотя отвечал сын, подстраивая под субординацию голос.
- Ну-ну, касатка, подумай. Оно этак… тяжело сейчас. Подумай, а ты, оно и полегчает.
Вот и весь короткий отчёт перед матерью. За словами хоронился в надежде слезу её, материнскую, поумерить.
Каждый из них по-своему друг дружку ждал. Придёт, бывало, пораньше, расскажет, какую книжку читал, делился, как бы свои мысли с книжкиными со-вместить. Строил перед её глазами несбыточные проекты. Она хоть и понимала, что до здоровой мысли ему ещё далеко, но внутренне радовалась: чем-то занят. Хозяйственные дела все на ней. Приносила материалы, чтоб в зиму балкон утеплить да продукты там хранить. Часть балкона в выходной день засыпала песком. Вместе с сыном положили по бокам доски. Отделали тёплую дверь, вывели на балкон отопление.
Кушает маринованные огурчики с грибочками Долгополый и для увещева-ния матери каждый раз переспрашивает: «Теперь, небось, не промерзнут гри-бочки-то?!» Соседка, придя в гости, не нарадуется: - Ни у кого такого нет, ай да сынуля! пособил матери с хозяйством.
- Мать только на улыбки расходилась, разглядывая усталые глаза сына.
Наутро мать чуть слышно разговаривает с подругой детства. Вроде, говорят прямо, слышно - посмеиваются, а как будто чего-то не договаривают. Больше вздыхают. «Как же так: смеются и вздыхают?» - недоумевал в полудрёме, вслушиваясь в каждую зароненную нотку, осевшую в душе.
- Чать, прошлую осень на даче, одна наворчалась, и будто кольнуло в паху, мешок вот эдак подняла, как мужик, с розмаху на спину, а в нём пять вёдер, милая моя…
- Разве так можно? Береги себя.
- Видно, грыжа образовалась. Побаливает иногда сильно. Обернулась вот этось к врачу, - помолчала и еле слышной слезой оборвала голос Булызина. – Нет уж, не выдюжить мне долго! сознание терять что-то стала. Ему об этом не говорю. Что толку? в сухоте только изведётся весь.
Слушал Долгополый великую материнскую тайну, и глаза до смертной слёзки навёртывались. Прошёл он легонько мимо, не поднимая головы, чтоб не обсохшей мокрой слезинкой родную кровинку не обидеть. Слышал только, как чайник взвизгнул в руках матери и хлюпнулся в воду, вырвав женский всхлип, и снова тихо.
- Неужто неизлечимо? – тяжело выдавила подруга.
- Да старая уж я, - насилу договорила, - так я ничего, за сына больно болею. Как он без меня?
Долгополый незаметно выскочил на улицу и долго бродил по старому за-брошенному скверу.
- Ведь это же мать, - задыхался в кашле. Холодным потом пробило голову и спину. Щека с подветренной стороны отходила жаром. – Родная моя, мамка-а! Понимаешь, Господи?! О великом контроле за жизнью от всех малых хозяйств думцев просить будем… а как без государыни-то сдюжим? непременно просить надо…
Вечером пришёл рано, взял в руки тапочки и на цыпочках проскользнул в свою комнату, вслушиваясь в ровное дыхание матери.
За окнами обхаживала ветками со стекол слезинки дождя, шевеля напотев-шей шевелюрой листьев, и скрипела чёрной спиной на ветру одинокая ветла. Птиц не было, только тревога громоздилась в её холодных пальцах.
- Ма-ам, - как чужим голосом позвал её сын, - это я…
Долго не спал эту ночь, стараясь быть рядом с ней, жить одной с ней жиз-нью. Чтобы не корить себя потом: а всё ли ты сделал в последнюю минутку для чистого и доброго сердца любимой матери, ради которой, как ему казалось, жил, страдал, познавал и ненавидел этот мир. Их мир под небом высокого че-ловеческого счастья.
Так бы и просидел тогда в кабинете Долгополый, размышляя о матери до тягучих сумерек, если бы рядом в дверь директора не постучали.
- А её нет. Может, тоже скоро уволится. Конечно, другим обидно, своих на работу понапихают.  Формально все идут по конкурсу, не подкопаешься…
- Как это её нет, - недослушав, оборвали Долгополого. – Мы на работу уст-раиваться пришли, по рекомендации… - басили с наглинкой.
- А хоть с десятком рекомендаций... я вас, дорогие дружечки, хоть сейчас бы принял. Больно вы все румяные и бойкие, да прав лишённый на это. Должность поэтому мне не позволяет с вами долго балагурить. Завтра подчаливайте. Директриса в райадминистрацию почапали…
Один, что повыше да поволосатей, отмерив часы, скоро удалился. Другой, что построже, в пиджачке, вышел на улицу дожидаться. Папкин выглянул из подъезда и подлил масла в огонь.
- Своих скоро на обжитые места посновят, а нас коленом под зад. Денежки поручителей профукают, потом нашего брата опять пригласят, чтобы на наших мозгах в рай выехать.
Коллектив высыпал, как тараканы из щелей, в коридор.
- Не желаем так! – за всех старалась Фараонова.
- Всех этих хозяев, партприхлебателей – на Беломорканал… головы пере-вооружать!
Секретарша высунула нос за дверь.
- А вы, собственно говоря, почему не на рабочих местах? Скоро два…
К ней подлетела Губкина, закусив нижнюю губу, у самой все поджилки дрожат:
- Вот чё, голубонька, нечего учить жить. Смойся в свой паршивый кабинет, пока не схлопотала!
Секретарша, видя крутой поворот дел, пыталась дозвониться до директора, но влетевшая в кабинет Губкина, выдернула телефонный шнур.
- Позвонишь, когда команда разрешит, поняла, монзелька?!
Улучив момент, секретарша заперлась в туалете и оттуда дозвонилась по сотовому до Пташечки. Та прилетела немедля, застав целый коридор взбудора-женной толпы.
- Директора давай! Пусть разъяснит, что это за переэкзаменовка такая?
- Товарищи, успокойтесь, пожалуйста! Директриса скоро будет. Начинайте работать, а то без денег останетесь, как в недалёкие годы…
- А ты кто такая вообще, распоряжаться у нас?
- Вон отсюдова!
- Это вам не советская власть от имени народа да партии мозги людям пуд-рить, - кричала наперебой невесть откуда взявшаяся группа людей в черном и запихала Пташечку в пустой кабинет.
- Чего вы самоуправничаете, дисциплину мутите? – била та ладошками в дверь.
- Тащи с улицы бревно… подпирай дверь, чтоб не вылезла.
- Возьми вот трусы да порог подоткни, а то опрудовится до ночи, помощни-ков не допросится. – Кто-то подпихивал под дверь махор материи…
- Господа, - вышел на середину коридора блондин, - вас выкинули с работы ещё вчера. Вот документы, - трясёт под носом толпы. - Мы хотим создать но-вую власть и вас всех восстановим на работе. Булызину в отставку!
- Отложим до завтра, - загудел коллектив.
Мало помалу страсти улеглись. Долгополый разбаррикадировал Пташечку по случаю конца рабочего дня. «Хоть супротив всех встала, но не скандалить же с ней вечно..?» В горявых глазах пташечки вместе со слезой радости плеснула живинка радости.
- Шельмы, мохнатые,- раздражался он, вылетая с крыльца вместе с освобо-ждённой под кулаками непрошеных гостей, - вам бы в куклы играть или с тёщей скандалить, а не производством заниматься. Цены вон неравные на товар – одни зелень пузатая еще на рынке, другие матерые, весь рынок исходили вдаль и поперек. Разброс цен потому большой. Кой слаб, а кой силен – вот и идет ка-тавасия…
Часам к трём ночи, связав охрану, пятёрка неизвестных в камуфляжной форме и масках заступила в проходной на дежурство. К девяти утра на пред-приятие пожаловал новый директор по фамилии Благушкин со своей свитой. Во взломанном кабинете Булызиной начали готовить под визг принтерной и копировальной техники новые бумаги.
Новый директор вошёл на шатающихся ножках в комнату охраны и пнул ботинком в бедро связанного. Над его ухом гирей навис голос злой, холодный и шипучий:
- Где ключи от сейфа? От рук отбились, лодыри! Пояска под рукой вот нет, чтобы вас чуточку попридержать от произвола.
- Должно быть, у директрисы…
- Не скажешь, найдём, хуже будет.
- В пенале, в шкафу были…
Шкаф вывернули почти наизнанку, топором сбивали кое-где замки. Кроме щепы и ржавых гвоздей, когда-то крепивших развороченный угол шкафа, так ничего и не нашли. Во дворе через разбитое стекло сторожки Благушкин заме-тил ещё одного охранника в суматохе мечущегося возле забора. Сердце дрог-нуло от догадки у Благушкина, что ключики от сейфа, должно быть, уплывают.
Стоявший рядом бросил топор и, повинуясь немой воле своего хозяина, лапнул из-за пояса пистолет. Будто из пугача во дворе трахнули, эхом по стенам рассыпался выстрел. Убегавший, тронутый пулей, зацарапал ботинком бетон стены, тюком перевалился через забор. Благушкин, глазами поймав хвостик молнии выстрела, присел, отхаркиваясь от дыма, который будто из тухлого мешка выпустили на него. И больше ничего не чувствовал, кроме неистово за-бившегося сердца.
Стрелявший по-собачьи нырнул в раскрытую бездну двери. Кто-то мешко-вато приземлился брюхом в коридоре сторожки и с кряком, выкатив щеки, спа-лил полрукояти патронов в калёный воздух по мотнувшемуся у стены репейни-ку.               
                VII
Под лунными веснушками звездного неба таяла ночь, и теплело дыхание утра, а вместе с ним прорисовывалась фигурка Анны. Петро повел пшеничной кромкой глаза, слившейся с хрусталиком, и первым разглядел её на полуосве-щенной аллее, по которой когда-то возвращалась от его родителей. Ещё с обеда обговорила с ним, чтобы сходить навестить больного отца. Знала, что Петро встретит, как и раньше, в аллее парка, где прогуливались.
До сих пор осталась в памяти эта полузаросшая тропинка вдоль тянувшего-ся дикого вишенника. Он догадался: если Анна недавно вышла от родителей, то, должно быть, сейчас проходит «аллейку встреч». Знал, как дорого было то место, где версталась их любовь. Некоторые находят свои романтические исто-ки в общении друг с другом: кто, кому, что и как сказал, да как поступил в па-мятной ситуации…
Другие, как она, - в предметах, окружавших человека в те таинственные ми-нуты… Живой свидетель незнаменитой истории человека - это природа. Гово-рят, она дольше остаётся верной памяти человеку и сохраняет нетронутую силу.
А воспоминания больше живут ночью, возле деревьев, трав, обласканных ветрами погод, и кочующих тропинок, однажды позвавших сюда молодые сердца. Днём и в остальных местах их энергия не настолько сильна и постоянна, чтобы воспламенить время, когда-то искренне прожитое для двоих. Работа и семья для него вышли на первое место. Если не осилить работу, и семья вста-нет, посохнет, как  в засуху сила, набирающая цвет.
Анна ловко повернулась на стук его шагов, и они снова были вместе, застряв в красках прошлого, как в долгом поцелуе. Хотя Петро крался, как мышка, чтоб не спугнуть её набегающих чувств. Это было заметно по не расправленным морщинкам её глаз. Они неровно как-то дрожали, привечая Петра.
Глубокая тишина пролегла от их плеч: через всю аллею, город, товарищей и целое море лиц – глубоким пламенем чувств загорелось то время. Легкие руки обнимали спины, парки, скверы – и над долгой Волгой, над зелеными поволж-скими горами всколыхнулась любовь.
И на все у них было время: и на обсуждение цельного полнокровного уст-ройства по выживанию и процветанию хозяйств, как в городе, районе или дале-ко на периферии. И на предложения по его оценке, подготовке к работе, допол-нительной правовой базе, прогнозированию и обоснованию его жизни – этого теперь не хватало.
 Вечерняя, в зелени, тишина бодрила счастливые лица. Кажется, из чаши аллейной сердца их поила. А где-то в сторонке с грязной лопаты языка вырва-лось, выросло, свободно и завидно покатилось известие долгим берегом Волги:
- …О-о!!
- А я думала, что ты не догадаешься заглянуть на нашу «аллею встреч», - тревожно произнесла Анна и ее глубокие глаза тотчас пристыли. - Помнишь, как мы познакомились? Ты у меня всю дорогу выспрашивал тогда: как на остановку ближе пройти, а ведь не хуже меня знал…- сказанных слов Анне показалось мало, и она, как кошка, прямо посмотрела ему в глаза.
Голос Петра сопровождал румянец - будто провинившегося мальца:
- А то, как же, Анна?! Век буду помнить это место. Иногда пройдёшься тут под утро, аж под лопатками свербит, как вспоминаю всё… А каблук мы тут раз чинили… хорошо, клей был. А вот старая вишня. И развилка на стволе, телом только закряжела.
- Как же догадался, что я тут? Одной-то домой боязно стало идти. Дай, ду-маю, нашей аллейкой пройдусь, может, он догадается меня увидеть там…
- Да уж догадался. Так же, как и раньше, будто почувствовал…- старался сказать громко, чтобы не выказать волнующей дрожи в голосе Петро. – Не надо было дожидаться тут меня. Молодёжь ныне нехорошая пошла. Заклюют,  не ухоронишься, - и ласково, придерживая тон, потрепал её по плечу.
Анна с грустью заглянула в глаза.
- Чего-то ты не договариваешь, говори прямо: с родителями что?
- Ты же знаешь, что отец плохой…
- Нашла время печали, голова твоя садовая. Он ещё нас с тобой переживёт. Погляди, какой здоровый: что спереди, что сзади... Аршином не измеришь, - сжимая покрепче плечо Анны, подбадривал Петро. Он подхватил её за талию, задрав ноги Анны выше плеч, долго кружил её на глазах у вишни. – Всё ещё обойдётся.
Анна крепко, до ногтей, вцепилась в его шею, но смолчала. Петро, почувст-вовав этот укол, опустил Анну. Сначала закашлялась, потом долго и подозри-тельно смеялась, будто отгоняла прочь от них нечистые силы. Затем ударилась в слёзы, и началась истерика. Петро пытался уловить взгляд, прячущийся у него где-то возле шеи. Ничего не говорила, только посапывала плачущим носом. Петро достал дарёный платочек и слегка помотал им возле расквасившихся глаз.
- Представляешь: отец хочет, чтобы мы пчел с его дачи перевезли в дерев-ню. Там, грит, моя сестра пока за ними присмотрит. А так я и сама стану за ними уход иметь. Как-нибудь справлюсь. Сначала бы ездили к ним каждые выходные. А на лето и вовсе можно поселиться там. Отец деньги нам давал. Полез под подушку, и чуть было сам с койки не упал. Но я от денег отказалась. Сказал про деньги, а у самого-то глаза плачут, плачут…
Похоже, как прощался со мной. Может, для того и позвал? А мать тоже плохая… Одни мы у стариков остались. Жалко им нас. Как без них-то, без их молчаливого совета остаться? Наверное, так все думают, когда готовятся ухо-дить, а прямо не говорят: сил не хватает. – Голова Анны поднялась и упала подбородком на грудь, только челюстью хлопнула. Вся тоска, боль и досада, что прицепилась к ней за все эти годы с Петром, будто разом отголосили мучи-тельным стоном:
- Но ты же останешься со мной?! – мамка спрашивала, - почти полушёпотом докончила последки в пригоршне слов, – будем у ваших с хозяйственными займами вопросы решать. Все слаще обмусолятся. Хотя и не это нонче главное. Просто так думаю…
Пётр улыбнулся. Сколько ни жил с Анной, не мог полностью овладеть со-бой: как повести себя в обернувшейся ситуации? Подрагивало сердце от пере-сказанной новости. Вместе с тем пришла какая-то далёкая жалость к тем людям, которых давно знал, а теперь почти до слёз переживал вместе с Анной за них, думая над словами отца… И какой станет беззащитной Анна, случись горе?! И каково будет ей после этого в глаза смотреть?!
Анна глядела на него, широко раскрыв глаза: «А я догадываюсь о чем ты думаешь. О полнокровом процветании хозяйств, о таком, что ли, цельном уст-ройстве, которого бы, как нитки в потемках придерживались, чтобы не осту-питься…  Ой ли… тока как тяжело это получится. Пусть так. Тогда давай и в семье жить по-новому. Ну… без ссор. Столько сил в человеке скопится, по шейку, что ладошкой не вычерпать».
 Она провела указательным пальцем под самым подбородком, под бугорком бабьей старости, и густо разошлась красками. 
 Но чем мог помочь Петро родителям, о которых пошел разговор? Должно быть, присутствием… Но у них недавно только был. Потом это лишний раз расстраивает мать. Когда уходил, только плакала. Раньше никогда такого ни за ней, ни за отцом не замечал. А волнения за них с Анной и без того подрывают силы стариков. Да переживёт ли всё это Анна?
Петровы мать с отцом  для неё хоть и близкие, но всё равно не родня кров-ная. Зачем ей из-за «чужих» семейных проблем боль себе причинять? Это с ви-ду большей частью хорохорка, не умеющая, на первый взгляд, ценить дружбу. На деле, выходит, немного другая…
Тело Петра вдруг налилось болью, и он понял, как сильно надо оберегать Анну, даже перед лицом смерти ближнего, чтобы жить единым дыханием с ней, чтобы любить и прощать. Вот, пожалуй, они и встретились, эти главные различены их жизней, которые не каждому дано так точно находить, сильно дорожить ими и крепко их держать.
Засыревшим и гулким, как из колодца, голосом, Пётр рассуждал: 
- Господи-и, у самой больные ноги… подыхай, но работай! цена куска хлеба больно высока… тут ещё за пчёлами ходить… Ну, вот что, милая моя, это уже перекос трудовой процедуры. Этого делать не велю. Выкрутимся как-нибудь...
- Тут далеко не все меры хороши, - будто подсказкой отзвонило в уху.
- Но и отцу отказать, значит, их обидеть с матерью. Вдвоём, конечно, как-нибудь справимся. «Само собой!» Теперь морщинки жали прошлись по его гла-зам. Бегающими пальцами только теребил плечо Анны.
- С тех пор, как начинали жить, он меня не возлюбил, господи, али не верил, что ли… а теперь вот таким способом, как прощения просит. «Жалко его отца с матерью».
- Надо к себе взять, родителей-то, - делал на каждом слове ударение Петро.
- Не надо, - вырвалось у неё. Ты что, не знаешь отцовского характера? За-ботливый нашёлся! – она вынырнула из рук Петра и вишенных веток, прилас-кавших было их возле аллеи, свернула круто к другому деревцу и припала к нему головой.
- Чего ты? Не пойму тя…
- А ничего! – Не от себя убегала Анна в тот момент, а от Петровых чувств, скорее от их недостатка, чтобы вот так легко, на слово, затем могла отклик-нуться бабья душа на встречное предложение. Каким-то невыстраданным, дос-тупным и простеньким показался Петро. Сказать-то сказал, а не пережил вместе с ней это предложение, о котором думала раньше, но не решалась произнести. А значит, навёл тень сомнения на открывшуюся рану по поводу дальнейшей жизни.
- Чегой-то ты? – коснулся её плеча, приблизившийся Пётр.
- А ты и не знаешь, чего? А ведь, может, сейчас советуюсь с тобой: будем ли жить вместе? любишь ли? Родителей к себе сдёрнем, а не получится наша жизнь, каково же им станет? они ведь этого не переживут!
Петро её обнял, но Анна с силой, как пойманная птица, забилась в объятиях и проговорила с плачем:
- Чурбан бесчувственный…
- Я и есть такой. Без тебя и подавно засохну. Потому расставаться никак нельзя. Судьба у нас слишком горячая получается, не позволит…
Анна, успокаиваясь, тёрлась влажной кожей о его заросшую щёку. Чувство-вала его грубоватую силу и теперь не сказала, как раньше: «Ой, не надо, Петро, дюже больно. Как полы косырём, щёку скоблишь». Но губ Петро не искал, а расцеловал до жадности руку.
- Прости, Анна, но я не достоин, видно, и вправду тебя, - прошептал, так и не сумев перейти на голос.
Анна легонько выскользнула из его объятий и сказала, чтоб не ходил про-вожать, а шёл ночевать к своим родителям. Многое надо было подумать од-ной… Теперь она немного переменилась, чуточку иначе повела себя с Петром и уже никогда, видно, не собьётся с намеченной цели. Мысленно благодарила Петра…
Петр от неожиданности остолбенел и долго провожал взглядом, не возра-жая, пока собравшийся туман не спрятал её фигурку под прохладным утренним покрывалом. «Вот вам и воспитание! Поди, почини его! Вроде поссорились, а вроде, нет, - полный жалости и грусти недоумевал Петро, возвращаясь к роди-телям.
 Но Анна, подстёгиваемая избытком воли и чувств, догнала его. Узнал зна-комое прицокивание каблуками - он бы из тысячи узнал Анну – она всегда в экстренных случаях лёгкую трусцу меняла на затянутый шаг, и бросился на-встречу. Анна, как угорелая, пустилась на шею, умоляя не оставлять её больше одну. Корила, мол, одному все равно многого не осилить.
- Ты на меня, Петюша, крепкой обиды не держи, - проговорила сдавленным голосом.
- На что же мне такая невыдержанная?! – упрекал и жалел Петро. Но Анна больше не отвечала. Просто не навязываться вернулась, проверяя его чувства, а крепко попрощаться пришла.               
                VIII
       В город Обломова Васёк возвернулся на перекладных. Дорожка обошлось недёшево, зато сердито. Приезд, а значит, и принятие неотложных мер уже за-долго обсуждались в коллективе. Конкретика, очередность дел, сроки, качество всегда волновали команду.
Когда подъехал к коммерческой организации, генеральным директором ко-торой являлся, его встретил благоухающий сиреневый сад с табличкой: «За-крытое акционерное общество…». Особые сорта саженцев. Они радовали хозяев пять месяцев в году. Это был сад-парник, от бедности обнесённый округ целлофановой плёнкой. Снимать же достойное помещение не по карману.
Поэтому на малой территории теснились сразу два офиса. Один – главный - находился в землянке, предусмотренной на случай холодов. Другой - считался дочерней компанией, и работал в основном летом. В центре землянки распола-гался чугунный обогреватель, «буржуйка». В обоих офисах рабочие места пе-регорожены разрисованным гипсокартоном.
Летний кабинет генерального директора организации «Безумные очи» уто-пал в зарослях тесной растительности: болотной фиалки, черёмухи, травы-берёзки, хмеля, пастушьей сумки, глухой и майской крапивы с врозь стоящей беленой снаружи и у подножья ограждения. Внутри - вытоптанные проталины. Словом, жизнь максимально приближена к природе.
На крестообразный стол из окна влетел солнечный зайчик. В помещении всё вверх дном. Сваленные по столу папки с разлетевшимися по полу листами и забившимися по углам стульями, напоминали следы хозяйственной междоусо-бицы. За спинами сидящих в конференц-зале шептались и вполголоса перего-варивались. Чувствовалось в лицах какое-то напряжение. Шла планёрка.
 Васёк к этому времени уже сидел в высоком кожаном кресле и внимательно вслушивался в разговор. Грабельками пальцев под одобрения поправил куд-ряшки и расцвел лицом. Народу в зале было немного… Кнопочкина с живыми глазами тонкими чертами лица интригующе поглядывала по сторонам.
Широкий и чуть приподнятый ворот, как у королевы, делали ее взгляд ми-лым, но ответственным. Для дамы, заведующей казначейским и хозяйственным отделом, это вполне подходило. Валентина Чемоданчик, мать Васька, кроткая женщина с аристократическим лбом была в платье с длинным рукавом и завяз-ками на плечах. Верх легкой материи платья к подолу переходил в более плот-ную ткань. Она глядела так, будто ей привыкли доверять.
Василий Степанович Чемоданчик, его отец, сидел, широко раскинув ноги на табурете в суконной фуражке-восьмиклинке и с картонным кольцом изнутри, что придавало ей форму тридцатых годов. Края обмусолены потом, «ветрастым солнцем» и непогодами. Брюки на ремешке и одной пуговице, что вызывало у знакомых всегда осуждение и неловкость.
Мясистое лицо с просинькой жил готовилось вот-вот треснуть. Тучное тело впихнуто в клетчатый цилиндр рубахи и просилось наружу сквозь межпуго-вичные прогалины. Из-под себя он, как зверюка, поочередно время от времени выбрасывал ноги, будто готовился сходить во двор. Этот жест как предупреж-дал: мол, не троньте меня, не то хуже наделаю…
Слухова, заведующая отделом базы данных, с покатым лбом и налитыми свинцом губами, по-первости казалась привлекательной и правильной женщи-ной, даже неплохо обеспеченной. Большие наручные часы и наушники по моде на шее придавали ей вполне молодежный вид. Туфли с пропеллерами на носах, крутятся от движения, проветривают ее нежные пальчики. Голос несколько глуховат, но вполне сподручный к высотам дискуссий и просто тарам-барам…
Их замыкала претендующая на трон главы организации товарищ Собачкина, главбух и старший корректор.
Она ковырялась в одной из папок, и кончики пальцев её немного дрожали. На ней клетчатая кофта с золотыми бусами. Юбка по одну сторону белая, по другую – черная. Носки в легких туфлях подобной расцветки. Высокая сухая женщина с выуживающими из человека всю подноготную пронзительными глазами. При ней больше разговаривали за спиной. Волос на голове всегда был заколот точно на одном и том же месте, сначала крупными заколками, затем мелкими. Здесь ее манерам мало кто удивлялся, больше терпели.
        Шагах в двух от Васька сидела мать. Васёк время от времени пытается по-ближе подвинуть к ней неуклюжее кресло. Это были давно не видевшиеся и со-скучившиеся люди. Мать спешно отодвигается, бросая косые взгляды на мужа. Тот сидит чуть поодаль от неё, насупив тугие луки махнушек бровей.
       Поймав чужой взгляд отца, Васёк стушевался.  По сидящим спинам эхом пробежал лёгкий холодок волнения… Кнопочкина пытается шорохом газет сгладить нависшую тишину. Она водит изогнуто-крашеным ногтем по какой-то статье и подкладывает её Ваську на стол.
- Опля-а… опоньки! Футы-нуты… ложки гнуты… куда рванули? – Васёк пробегает строчки. - Одной из главных причин обвала хозяйств является отсут-ствие умного и строгого труда в слаживании людей, планировке, обнародовании новых знаний. Дойно-кредитная машинка государыни еще не набрало мощи. А мы все равно умудрились через экспертную группу у нее хоть немножко, на понюх табаку, но выбить себе копеечки.
Хоть для стимулов людей, как-то надо ее шевелить… Оно, конечно… кха-кхы… всем нам подавай надежные займы у государыни. «Знамо дело: плохо ли так сразу всем понежиться, разживиться». Когда, скажем, и процент отдачи с мизинец будет. Плохо ли..?!
Можно и у наших занять немножко того, кто, чем богат. Обернуть какие тряпки, железки на денежки и выбраться из этой ямы невезений, раскрутиться… Оно и без крепкого совета с командой в этом вопросе не обойтись. Бригада, вроде, молчит, а глазком за всеми глядит… Это гоже. «Недопониманий меньше друг дружки». А понимание с полуслога - это уже крепкая сладка труда.
Кнопочкина иронизирует:
- Вона чао?! А мы и не знали… - тело ее вдруг дрогнуло, и она расходилась нервами.
- То-то и есь...! – качнулись за столами вековые стулья и поднялись на пе-редних цыпочках ножки с разболтанными шурупами и болтами. – Без всяких финтов никак не оклемаемся, а тут со стороны со своими заботами прутся… ботонься с ними, как с детями, ай своих хозяйств нам не жалко в такой-то год...?
- Займы у государыни языка народа требуют, прессы, экспертизы,  сшибки знахарей по этому вопросу, коллегий у барьерной стойки. Тогда, понятно дело, совместительство профессий и должностей на местах при денюжках веселее пойдет. И планы всяческие запишутся, и очередность работ и добротность то-вара – все с лицом окажутся, как и люди, - рассудила Кнопочкина.
Дверь хлопнула, как не о порожек, а по сердцам людей лупанула. Кажется, зерна сомнений в пасущие кругом глаза заронила. Забрезжила то ли полоска сознания, то ли чей хозяйский палец к крышке стола пришвартовался… И все стихли, кроме Кнопочкиной.
- Заокеанец, чать, какой пишет? А то без чужого плута не разберёмся… А как же…
- А кто сказал, будто с программой против паралича хозяйств, нельзя до-биться благ? Чушь свинячья! Дрыном бы тому язык вывернуть, кто так сказал. Другое дело, что взаимных интересов добиться пока трудновато. Это пока…
Некоторые головотяпы склонны думать, что родил мысль, придумал как её легче к цели доставить, назначил контролёров, и дело в шляпе. А дело не в шляпе, а в подходе к оживлению мысли, созданной на бумаге, чтоб авторы, её проводники, контролёры и люди от общего дела громадный интерес возымели. Без подвижников тут никак не обойтись. 
- В этом вопросе должна проявляться чуткость, а не прихлебательство к чу-жой мысли, как у товарища Собачкиной. Поэтому я против такой программы, где интересы каждого члена коллектива сведены, в конечном счете, к прибыли. Мы не на Малашкином дворе, чтобы с людьми, как с последней скотиной, об-ходиться.
Я лично - против, если коллектив возьмёт курс только на доход. Душа от-дельного работника не видна будет. Для старшего корректора это не так важно, а для меня даже очень… Новизны в них с гулькин нос. Это подорвёт дух состя-зания. Потом корректорша сразу генералом сделается… Только у неё отваги нет… людей за собой вести, - рассудила Сухова.
Собачкина молчала, как в рот воды набрала. Потом прорвало:
- Леший с ним, кто там кем сделается. Без уважения к человеку и труду се-годня, конечно, нельзя. Главное, новые мысли в этом направлении должны на-дёжно обеспечивать хозяйство, тогда и состязательность не страшна. А с кем сегодня головастый человек? С государством? Оно задавило его налогами, практически лишило денежной  поддержки со стороны банков или того же го-сударства. С чиновничеством? Чиновничеству такой человек – кость в горле! Потому что подорвёт ему должностную дорожку. Чиновник не любит тех, кто больше него умеет и знает, а значит, и получает? Денежные воротилы быстрее удавятся, чем пойдут на затраты передовых предложений. А это пока единст-венный путь развития общества. И здесь мы отставать не должны ни от Европы, ни от Америки.
Сегодняшнее хозяйство стоит на низшем уровне развития по искусству ув-лечения людей за собой. Учёные золоторучки и мастера на все руки - им до лампочки. Другого пути, кроме спекуляции, не желают видеть. Кому охота по-том под двухвосткой жены оказаться или безработным по подворотням оши-ваться?
Может, подпольному хозяйству нужно всё передовое? И ему оно не выгод-но. Поскольку грозит упущением мутных возможностей. Пока газ, нефть не ис-черпаны, глубокие мозги им не нужны. Что тогда остаётся людям, ждущих пе-ремен? Кустарное творчество умельцев, облегчающих труд на конкретном ра-бочем месте.
Путь смешной и, прямо сказать, драматичный. Однако вполне осуществи-мый. На такое творчество потребуется всего-навсего немного мужества да чуток положительного, что человек успел скопить у себя в характере. Тяжёлая для ума, но лёгкая и нежная для сердца работка, видно, предстоит. Поскольку даёт глоток свободы. – Васёк закончил речь и насторожился, вслушиваясь в людские отголоски.
- Раз нежная для сердца, то пёс с ней, я за эту силу голосую… Да и какой из старшего корректора генеральный директор? В голове не укладывается. - На словах она за бойкот всяческим препонам от государыни, на деле против удли-ненного времени привыкания работника к новому месту. - А вы, - голос обра-тился к Ваську, - взяли назло и не закончили к сроку свою передовую разработ-ку. Глядишь,  заняли бы первое место на конкурсе генеральных программ предприятия. И вас без вопросов опять утвердили бы - Кнопочкина уходит, ро-няя голос. – Нет, право, вы мне симпатичны.
- Нет. Пора уходить. Как говорится – отобедал, пора и честь знать. Буду на месте старшего корректора работать… других вакансий всё равно нет. Раз не изобрёл для предприятия ничего нового, пусть переизбирают… Или одним де-путатским бизнесом заняться? Паевой взнос из своей организации забирать не к чему. Пусть денежки тикают…- икает, размышляет тихонько, пытаясь сочинить заявление об отставке Васёк Чемоданчик.
- О, Божья вера, как бы не вскрылись с визитом отца мои дополнительные вкрапления денег в совместный котёл нашего хозяйства. Скажут, ценные бумаги внутреннего пользования за пределы организации продал. Это не по уставу… Тем более этот вопрос мало обсуждал с кем… И отца, как нарочно, сатана принёс.
Давеча намекали мне, мол, к кормушке общей слишком близко подходить стал. Как бы не испачкался! Откуда деньги, скажут, брал для впрыскивания в организацию? Не поверят, что из материного кармана. Попробуй, докажи те-перь, что не из общей кассы брал, а наоборот, в нее вкладывал…
Кнопочкина обязательно найдёт договор наш с матерью о займе у неё денег. Так всё хорошо, только мать - не член нашей команды. Но она мне мать. Чать, не чужая! Ценные бумаги, которые мы выпустили, могут скупаться и пога-шаться только членами команды. Скажут, договор есть с посторонним челове-ком, на неизвестную опять же сумму коллективу, хотя об этом не раз при всех заикался.
Чать, из своих кровных сам рассчитался. Теперь подумают все, что под-дельные бумаги какие выпустил в обход коллектива. Закрутился и не успел с коллективом всё обсудить в подробностях. «Теперь расхлёбывай…»
С другой стороны, без дополнительных денежных вливаний предприятие бы встало. А теперь поднялось, как на дрожжах. И это за счёт внедрения новых разработок, их обсуждения через прессу, на которые дала деньги мать…» - за-думавшись, Васек уходит.
Мать поглядывает то на уходящего сына, то на старшего корректора и не-слышно рассуждает:
- Вон как их коллекторша пуговки на блузке заперебирала… Волнуется. Сразу, конечно, не сознаюсь. Если прищучат только… Свои денежки похерить всё равно не дам. «Что за глупость?» Али я воровка какая? без веры в голове совсем, что ли? Своего мужа или покойных родителей обобрала?
Подумаешь: сын по-родственному мои денежки в пользу вложил, спроси, мол, кого хошь, если мой венчанный бирюк придерется, – куда деньги дела? Организации от моих денег - прибыль, а мне – радость за чадо,- рассматривает прилепленную к образку Богоматери юношескую фотку сына.
- Другие разными скупками  ценных бумаг стараются разорить предприятие и - фиттулё… только их и видел. А я ничего не жалею для радости сына. Ис-кренне… места на работе, хоть, сохранят. Не разорятся раньше времени. Гра-мотно сработают.
Грешок-то по отношению к мужу невелик. Не сказала ему, что сыну помо-гаю. Только и всего. Но он не разрешил бы…  Если от души помогла сыну, то и простить такое не грех! И нечего этому бирюку на меня нажимать: куда, мол, деньги дела? – уходит в другую коморку. - А с сыном видеться стану даже по-перёк мужнего запрету…
Отец Васька настраивает для большого разговора бархатный голосок:
- Я, товарищи, по первому зову «Безумных очей» вашей организации сразу прибыл. Вдруг организация помрет, доходца своего, как ушей своих, не увидит. Пустит своих сыновей… на произвол судьбы. Сладкого сна, лишившись, при-летел. Прошу это отметить. Шутка ли, в моих летах больными ногами вёрсты мерить? Но, говорят, гладко побегаешь, сладко полопаешь… Что поделать? та-кой уж я сластничок уродился! – поглядывает на вошедшую Кнопочкину, ища сочувствия.
- Ну, скажете, тоже мне, как в воду ухнете… Само собой разумеется. Мыс-лимо ли за ради Христа ножки трудить? – подлила маслица в огонь Кнопочкина.
- Только во имя справедливости… Во имя Господа обязан был посетить ва-шу организацию с официальным визитом, в отличие от моей коряги… Хоть и жена она мне, а ей, паскуднице, сын, видно, родней мужа. Утрось спохватился, а её нет под одеялом. Чуть свет к нему нырнуть норовит?! К вам зашёл, а она уже тут как тут… Вы уж её того, стало быть, продинамьте, пожалуйста. Чтобы она отсюдова с вузгом вылетела и калоши не оставила.  А то вернётся.
- Только не канючьте. Вы так иногда загнёте, того и гляди, крышу с плеч снесёт. С женой сами разберётесь.  А мы только о повелевании человеком в ко-манде глубоко задумываемся. Я вам так скажу: иногда столько дел, что не до себя становится, а только о правилах и думаешь, - наклонилась над столом Кнопочкина.
Слухова вкрадчиво вставила:
- Ой! Беда видно, Василий Степанович!
- А какая беда?
- Вот так новость! Башку аж сильно ушибла, - схватилась за голову.
Отец Васька привстает:
- Вот… вот… ловите его! под диван подрал документ чей-то…
- Ага-а, вот он и нашёлся…- достает листок Кнопочкина. - Самый тайный договор за всю историю организации, не поверите?
Васёк входит при погонах и смотрит на Кнопочкину:
- Договор, он и есть договор. Не пожар же случился?
- Вот это да… - треплет бумагой. - Живём ниже травы, а промеж материи и души черти водятся. Как промеж пальцев ползают. Оказывается, наше пред-приятие исподволь скупается.
Отец Васька проявляет интерес:
- И на много обдеклешились?
- Суммы в договоре не такие уж и внушительные, чтобы на мазарки бечь… жалко - смену бессовестных вырастили… Сейчас разборки учиним. Бухгалте-рию сымем. Хорошо, что фамилии собутыльников указаны.
Ухты-ы!
- Наш генеральный тут и его спутница, мать. Мы-то все думали, что вас, как поручителей, мать с отцом, пригласили на планёрку дела обсудить, чтоб сперва с каждым из нас договор на поставку денег или других средств заключить, а потом – с организацией. Потом решим: вводить вас в состав хозяев организации или так обойдёмся. А вы и без коллектива, как ужи, без мыла пролезли к нам, и хотите справлять свои интересы, - силится перевести разговор на рысь Слухова.
- Втихаря вами командуют его мать с сыном, а коллектив и знать не знает. Она у него, поди, консультантом служит, а образование, как у меня, два коли-дора. Все деньги мои растрясли, теперь до производственных добрались. Я уже на них заявление к прокуратуру направил.
- Если б государыня хорошие займы хорошим хозяевам давала… там, не знай… экспертов созывала… кому скока дать, в семьях и на работах поспокой-нее бы жилось. Вам, бедным, и не до денежек: сроки, добротность товара не подкачали бы, не сбилось бы все кувырком в кучу… а тут мы со своим лезем… - срывался на фальцет махорчатый, непроспавшийся голос Васькова отца.
Потому заявляю, что деньги, которыми пользуется предприятие, сворованы его матерью с моей пенсии. В сговоре они! Лет двадцать откапливал на гробо-вые. Всю жись себе во всем отказывал, кроме рюмки, конечно, а на красивый гроб решился разориться.
Теперь я их навздым к себе не подпущу. Кто знает: мыслимо ли такое? Обобрали отца и мужа до трусов! Там, глядишь, и духовно ограбят…
Кнопочкина иронично вглядывается в глаза генерального директора, засев-шего в самом дальнем углу:
- Ой, Васёк-Васёк…
Отец его заметно занервничал, разглядывая нарядное платье Кнопочкиной:
- Теперь из-за них, паразитов, всех затаскают…
- Как это затаскают? Это мы должны проявить силу и задать им как следу-ет… Хотя, искренне жаль Васька. Пройди с порядка на порядок, со двора во двор – не сыскать такого человека. И вот на тебе – выкинул партяночки…
Может, и денежки выгребли у него все до копеечки, вложенные в наше дело? Чтоб не остаться совсем на ефесе, ножки свеся, неплохо нашу организацию сначала рубликом поддержать, а потом недочёты устранить. И поручителям честь и производственникам слава! – разыгрывает речь резвого казачка Слухова.
- Так я для того и прибыл, чтоб вас поддержать и справедливость, хоть на волосок установить. - Старшему корректору шепчет на ушко: - отправьте сына в дурку… лишите его руководства. А вы, пусть не в его кресло сядете сразу, но - деньжонками заправлять останетесь… больше некому. Тут человек грамотей должён быть.
Кнопочкина округлила глаза:
- Вот-вот, самый подходящий момент, пока никто не слышит, большие дела и проворачиваются.
- Я с тем расчетом и пришёл, чтобы вступить в вашу организацию на какую формальную должность, чтобы скупить по возможности ваши ценные бумаги и хозяйственно вас поддержать… Только денежной наличности у меня теперь нет, не откажите принять товаром… Когда всё честно, в открытую… оно и с правилами организации сойдётся.
Собачкина обрадовалась:
- Разве только – под шумок… А так рабочей силы нам не требуется, тем бо-лее – безграмотной. У нас и дворник кандидат наук.
- Дворники-то в других организациях получают с понюх табаку, а ваш, слышал, - помногу. Потом, он не убирается. В садике вместо него всё кукла ка-кая-то побиралась с ведёрком. Давеча шёл, обратил внимание. Тогда подумал: за такие деньги и я пару раз с совочком пройдусь.
- Так этот дворник её для облегчения своего труда и выдумал, а сам в сво-бодное время новые проекты для организации строит.
Кнопочкина подзуживает:
- Капиталец для организации лишний никогда не помешал бы… И вам под старость – вознагражденьице… на лекарства, и то пригодилось бы. И ходи по-том под окнами, подружек посвистывай, как с гороху: ф-футь-ф-футь… пух-ба-бах…
- А матери к сыну после этой истории на вздох не разрешаю приближаться. Нельзя им видеться так близко друг с дружкой. Хотя всякие разговоры между ними или встречи я и до того пресекал, по выше необозначенным, покамесь, основаниям. Ведь, к примеру, кто ответит потом за их грех, если вздумают спу-таться?
Никто! Поэтому я сыну и жене не раз об этом намекал. А то посля кусай ло-котки да грех на совести их хозяина всё равно останется. Может, я этого по от-ношению к своей семье и не выделывал бы, если бы они за мной ластились, как собачонки. А фику допросишься…
Землянка постепенно, как развороченный улей, наполнилась гулом.
Кнопочкина мило улыбается:
- Если легонько поозоровать, ладно уж… а то и в клинику угодить можно. Признают врачи еще какой маниакальный психоз на основе эгоизма да сла-денького… И будут у двора соседки дразнить. Скажут: вон Вася Сладкий по-шёл… Неудобно сделается.
А капиталец-то, вижу, с собой носите?
Отец Васька развязывает мешок, в котором обычно носит картошку на ого-роде и показывает две головки от старинных швейных машин «Зингер» из Со-плёвского дома. Пусть часть дома принадлежит Раздувалову. Так он на то и старший брат, чтобы поделиться состояньицем. Часть машин у него украли се-ляне, эти в свое время выпросил у него сам. Иначе что за родня получается? «И эти бы сперли» - Так в эту минуту думал  Васьков отец.
- Пойдёмте со мной за перегородку, - позвала Кнопочкина. И отец Васька уходит. - Сейчас поглядим: всё ли тут в порядке? – она заглядывает во все дыр-ки и трещины головки машинки. - Главное, платинум был бы на месте. За него неплохо содрать можно. Остальную рухлядь, не беспокойтесь, вернём до вин-тика.
 Достаёт из стола отвёртки с ключами. - Я сама всё сначала посмотрю. Оце-ню подороже. Не будет нескромностью попросить вот эту небольшую детальку, напополам с вами по договору оформить? Когда состоишь в доле с кем, оно по-быстрее и слаженнее договор осуществляется, -вынимает какую-то деталь. Отец Васька одобрительно кивает головой:
- Раз побыстрее, говорите… тогда можно - вас в долю взять и ещё с какими детальками, но чтобы не очень большими… и где платинума непременно по-больше… я всё равно в этом не разбираюсь.
- Вы немножко голову под стол наклоняйте, а то заметят, другим тоже за-видно станет… Одни завистники работают. В момент окрутят, того и гляди…
- С драгоценными металлами в стране бардак. Концы с концами не сходятся, что творится. – на вершунке Васькова отца от пота и солнца из окна задымилась плешь.
- Ага! У нас с вами всё будет шито – крыто! Не беспокойтесь! - орудует ин-струментами, детальки делят на две кучки. - Перекупщикам всё равно, в каком виде поступит к ним благородный металл. В разобранном или собранном виде. Просто их время сбережём.
Кнопочкина отчищает ноготком напитавшийся островок ворота от помады, торопится глазами:
- Конечно, и мошенников возле машинок теперь поубавится. Вот так сама себя и должна изживать проблема мошенничества. Зато быстрее вырастет в людях дух конкуренции и сознательности. Те бумаги, на которых мы с вами в доле, кладите в мешок, чтоб не потерять. Здесь вот распишитесь… читать по-том будете, а то у меня руки в масле.
- В мешке как бы бумаги не скомкать…
- Ну, прямо-то дело, скомкаются они у него…. За пазуху сунуть можно. Не испачкайте  лишний раз досужими лапами.
-Так я потею больно. Особенно, как обозлюсь, так возьму и - пропотею…
- Документ - это же ваша принадлежность, ваша плоть, тем более скреплён-ная потом. Кладите, а вы побыстрее - и с Богом… Во-от! - затискивает ему бу-маги за пазуху. 
Отец Васька показывает на извлечённый подшипник:
- Он на вес золота должен быть… На него тоже долевую оформим? – кидает на глаза козырек фуражки. Лицо светится от пота.
- Спрашиваете, Василий Степанович… Аля-ля… Вы ещё спрашиваете! Примните мне немного груди, чтоб не так в глаза со стороны бросались. Решила тоже свои бумажки пока за пазуху положить. Сохраннее будет.
Василий Степанович поправляет ей грудь:
- Вот теперь примял, вроде не заметно стало. А вот эти ерундовинки, тру-щиеся, потом  прокладочки всякие…
- Их тоже для кучи можно на двоих оформить, теперь на другом документе. Так надёжнее будет. Оставшиеся детали оформим на организацию, – руки Кно-почкиной трясутся, а глаз настороже.
- Без печати документы, стало быть, побудут пока? Я имею в виду те, кото-рые у нас с вами в долевой собственности, ведь сын навряд ли на такое согла-сится.
- А это что? – Кнопочкина показывает печать. - У нас, между прочим, не ка-кая-то там контора куси-муси… а «Безумные очи», по крайней мере, безумно уважаемая в народе. Союз законных хозяев! Потому, кроме единой печати, у каждого своя имеется.
- Так я на всякий несчастный… поинтересовался. Ну, вы и настригли себе договоров!
- Ничего и не много. Мне по-другому кажется… Просто у нас с вами так ис-торически сложилось… Вроде, как соучастники собственности получились. Так и быть, процента три с вашего металла ваши. Потом посчитаемся.
- А пять… никак не выйдет?
- Пять процентов это очень много по нашей сумасшедшей жизни. Куда вам столько на них покупать? Чать, не лифчики - с прокладками? А я всё-таки жен-щина. Свою не уважаете, так чужой угодите! Уж ладно вам!
- Ну, об чём речь? Конечно, уважу.  Это я просто оговорился. Чать, не род-ные - договоримся. С ними сложнее нонче приходится.
…В дверь заглядывает Васёк, причесон сбит набок:
- Вы, смотрю, всю головку раскурочили. Надо и организации оставить, а то неудобно в глаза людям смотреть станет. Чать, мы не мошенники какие, с дико-го запада. Мы – культура. Пора заканчивать с осмотром. А то общество начина-ет коситься, - смеется…
Кнопочкина мечется в поисках останков швейных машинок. Заглядывает в столы, шкафчики… Из-под её лифчика небрежно торчат документы.
В дверях сталкивается с матерью Васька, едва не сбив её с ног, и падает с испуга.
Васёк поднимает слегка убившуюся сотрудницу.
Василий Степанович довольно постукивает костяшками пальцев, покрикивая на жену:
- А ты чего, стерва, слезку топишь? Ты кто есть такая? Запёрлась тут на на-ше предприятие. Только на сугрех наводишь. Теперь из-за тия все увидели, что я договор с коллегами подписал, вроде как по-добровольному. Гинь с моих глаз, шишига двухвостая!
Мать Васька отряхивается от пыли и от назойливого мужа.
К ней подлетает Кнопочкина:
- Куда вы? Вы ещё не обсудились коллективом. А мы с вашим мужем цен-ности оценивали… Коллеги к ним уже проявили интерес. Дотаскивают остатки машинных потрохов. Тысяч сто, может, дадут за останки перекупщики. На эти деньги ценные бумажки вашему мужу настрижем помаленьку. – Поймав взгляд генерального, сбавила тон.
- Видишь, бардак какой начинается? Твой отец всю семью продал…
- Пускай остаётся пока всё как есть. Земля, чать, вертится. Сочтёмся ещё.
- Что же это ты, блудный дитятко, разорил старика? А ведь до меня только щас дошло – вы меня просто сообща прощупать хотели – пойду я на сговор с кем-то из ваших или нет? И, с молчаливого согласия сынка, отца в лужу - за-дом…
Я этот подвох селезёнкой чувствовал. Портрет мой народу только на обо-зренье выставили… Поглядите, мол, какой он выпендрявный на самом деле! Но просчитались. Меня-то вы проверили, а себя проверить забыли. Давайте попро-буем теперь обе головки машинки собрать!
Посмотрим, досчитаетесь ли винтиков? А я со стороны посмотрю, что у вас получится, и как мне с головками поступить в дальнейшем. Поглядим, чья пра-вильней сторона…
Васькова мать скрывается за дверью. Васёк шепчется с Кнопочкиной. Та переключается на Василия Степановича:
- Что же это вы, папаша, людям нервы треплете? Ваша жена отдала свои сбережения сыну для поддержки производства. Расписка даже в получении де-нег от его матери заверена нотариально. А деньги она со своей пенсионной книжки сняла. Какие проблемы ещё? Хотите, вашу жену кликнем? сами поин-тересуетесь у нее…
Васёк мигает глазом:
- Кликните...
- Допустим, что так и было на самом деле. Всю пенсию посвятила сыну, а жрала на что? На мои деньги! Всю совесть женщинскую потеряла. Пусть её здесь ещё раз пропесочат, как следует. Как же: кинулся третёва дни к образкам, а уж деньжонок моих там и след простыл. Это как, по закону? К нам никто не приходит – ни родственники, ни сын, ни знакомые. Значит, она их упёрла к сы-ну, в вашу организацию. Организация процвела, а вознаграждения до сих пор дожидаюсь.
- Я же тебе, папаньк, помогаю… Сколько ещё можно?
- Байки-то мне поёте про неотёлого бычка. Прокуратура разберётся, как оно там на самом деле…
Кнопочкина ковыряется с машинкой:
- Вот только железные потроха положила на соседний стол. Уже упёрли. Надо описать бы все ценности, какие остались, а то докурочат обе головки.
Бегает от стола к столу, из кабинета в кабинет. В дверях сталкивается лбами с Васьковой матерью и оступается. Василий Степанович, подзаведённый, начи-нает браниться.
- Ну, женка,  совсем  стукнулась …
- Господи, Пресвятая троица! Вот бузотёр!
- Ошибаешься, монзель, вы с сыном уже отбузотёрили, в кибиточку скоро обоих затолкают, к прокурору подал на вас… В дверях было сшибла сотрудни-цу, а меня обзывать скорее…
Кнопочкина трогает голову матери Васька:
- Убилась было… И так, милушки, вертоногостью страдаю. А вы, бабанька, не принимайте к сердцу. На то и муж – того и гляди, еще какую козу выкинет. У него, что с ума, то и - с языка… Обойдётся ещё…
Собачкина прихорашивает волосы, щелкает заколками, собирает документы и задевает боком Кнопочкину:
- И бумаги у них – по столу… Собрать - хозяев нет. Не испохабили бы какой документ. Люди посторонние на режимном объекте без пропусков болтаются…
- С бумагами, кажись, всё в ажуре!
- В каком таком ажуре? А все папки выпотрошены? Как Петлюра прошёл. Что-нибудь неверно примонтируют, и – гуляй «вася» будет.
Кнопочкина, улыбаясь Васьковой матери:
- А вы, бабаня, тоже хороши. Что же так деньгами-то небрежно распоряжа-ешься?
Валентина Чемоданчик трёт шишку на лбу.
- Ай, горе како?
- Оно, залимши глазоньки, невзвидишь, как чужие деньги сопрёшь из-под образов, - метнула Собачкина.
- В таком случае айда по соседкам сходим, проверим: видели они меня хоть раз пьяною?
- Господь с вами, бабаньк, чего подумали…- ударилась уговаривать Кно-почкина. - Мы на то и женщины, ить не только от бурды пьянеем, но и от слёз.
Собачкина глуховатым голосом:
- Она её ещё успокаивает, вы только поглядите… Ты стырила деньги у соб-ственного мужа, а предприятие за неё отдувайся. Комиссия какая потом нагря-нет или прокуратура, больно уж нарядная получится обстановочка для всего уникального производства.
Отец Васька насторожился, ища хоть какой-нибудь поддержки со стороны, чтобы налететь на жену.
- Протри свои переспатые… да смотри, что про тя калякают в народе…
- А тя что, леший раздирает? Али добрые люди твой немытый подол обо-крали?
- Видали её, вертихвостку? Плюсует понемножку..! - Плюёт в сторону жены. - Так бы и провалился со стыда. А ей френ по деревне… У-У! - грозит кулаком. - Так бы и пригвоздил к стенке.
 Валентина Чемоданчик дрожит:
-  Ид-ди, Лина Ванюшина! Больно тя испугались.
Васёк молча мусолил бутон человеческих мыслей и, кажется, сострадал за отца…
- Успокойтесь, успеете ещё насобачитесь…
Кнопочкина нерешительно:
- Мужики, они во всём бабу виноватют.
- Только и мучают нервы. Годов двадцать с лишним с пенсии всё отклады-вала, для себя немножко да для сына берегла… Не доедала. Мужа, этого бузо-тёра, за свой счёт кормила, - плачет. - И деньги у меня отымал и пропивал. И бил, если не отдавала. Соседи свидетели. При них крал, и скандалы водил, а я по подъездам бегала. Развестись не могу. Неграмотная, да и совестно на старости лет этого делать, мы ведь венчанные.
Ничего предосудительного я не совершала. Правда, ему не говорила о своих сбережениях. Пропил бы, а нас с сыном съел… Самолюб. Его и обшивала, и обстирывала, и усад содержала, а он пил, на диване валялся да дрался. Только слатенького ему и подавай… А повадки – волчьи, не человека, не-не… Напьётся и воет по ночам, как волк, разорвать тебя готов.
Трезвый и то бросается, съесть норовит. Сочувствиев у него к людям нет. Зверь, а не человек, только с языком вертихвостки! Прошлый раз вина опорол-ся, шифоньер уронил. Ладно не на меня: Бог поуберег от зверюги.
Собачкина нарочно прохаживается мимо:
- Не говорила она о своих сбережениях… Стало быть, вместе с сыном мужа немножко обманывали. Нравственно? Может, муж втайне на заботы жены на-деялся, а их не было.
- Он всю пенсию свою пропивает и до моей норовит добираться. Так что деньги не его, а мои… какая уж тут нравственность? У этого, недоделанного, грех на людях сказать так, но вынуждает, - в карманах шаром покати, одна только харя, как у поросёнка, светится.
- Ничего-ничего! Скоро не так запрыгает, когда восстановлю моральную справедливость. Пусть потявкает... – огрызнулся в волчьем оскале отец Васька.
- В семье бедокурить – за мораль не считает. А на людях про мораль вспо-минает.
- Для того и собрались попутно, чтобы люди посмотрели со стороны, какая ты растрёпа. Своим бешеным поступком предприятие в петлю загоняешь и ра-дуешься ещё. Вот придёт к ним ревизия, и припрут тебя к стенке, как изменщи-цу Родины. В ногах будешь валяться, не помогу, - разошёлся отец Васька.
- Как быстро у тебя денежное совестным обернулось?
Кнопочкина тешит успокаивающим голоском:
- Будет вам тары-бары разводить. Мы со своей стороны, изучив крайне не-выгодную для нас обстановку, должны предпринять любые необузданные меры поддержки предприятия со стороны нашего директора. Поэтому согласно описи приняли в виде ценностей от его отца две неполные головки швейной машинки «Зингер», модели дореволюционного периода.
Вместе с приёмкой деталек участились случаи хищнического отношения к делу. Смотришь со стороны: то одну штучку, то другую уговорят, а потом оформляют долевым договором о собственности. А предприятию в таком слу-чае шиш чего достанется… Облепили Василия Степановича, будто мухи кучу навозную, и куражатся над ним - кто во что горазд.
Мать Васька не верит, что такое возможно:
- Неужто  при глазах столько… свинтить можно?
Кнопочкина обходит кабинет:
-  Платинумом целые углы забили. В бумагах по уши погрязли.
- Всю жись швейные машинки в сенях стояли… И никто не догадывался, что рядом с капиталом жили, пока на одну головку от машины шпана не прице-лилась.
Василий Степанович пытается продолжить обсуждение вопроса:
- Мы сами себя обжульничали. Семью рушим к ядрёной тёте.
Кнопочкина теряется в догадках:
- В одной головке от машинки не хватает, говорят, 18-ти шпунтиков. И все - из платинума были. Где они, по-вашему, мамаша?
- Аль шухнулись? Чего скажете, милушки? Какой из меня механик? Я тех-нике морочить мозги не умею. И в глаза не видела, что за шпульки у вас израс-ходовались…
- Усыпили вы меня своими разборками, я, по-видимому, прозевала важный производственный момент … не все запчасти взяла на ведомость.
- Ежели возле меня бы создали пряжное хозяйство, тогда бы обратила на эту новость внимание. Ни в туфле, ни в носке договора на эти железки не прятала и никаких бумажек не подписывала. Я покамест не сумашедчая, чтобы этот мо-мент ушами прохлопать. Ушами прохлопаю, глаза увидят. Чать, этот бельмеси-на куда засунул или сторговал кому?
Отец Васька с напускным злом в голосе:
- Такое предприятие у сына разорила! А ведь оно, почесь, вровень передо-вому шло. Она и дома такая. Носок положишь надевать, чуть замешкаешься, его уже нет. Говорит, не брала. Часа через два, глядишь, прёт. Оказывается на штопку брала… Так и тут… Не забудьте напомнить, этой скотине безрогой, что втулочки и подшипнички все платиновые были….Товарищ Кнопочкина не даст соврать. Вместе курочили вначале…
- Семь втулочек по договору принадлежат товарищу Слуховой. Куда она унеслась? – замялась Кнопочкина.
- Ну вот, а валили на меня? – взмолилась мать Васька. - Неужто вшивая ба-бёнка вам кинется с железками канителиться? Осатанеть можно! Да что, прости, Господи!
- Вот так здорово! быстренько оприходовали мою машинку.
Кнопочкина упёрла руки в боки:
- Я же вам говорила, что завистник на дармовщинку всегда найдётся… А с другой стороны, не принеси машинные головки к нам, а прямо – к перекупщи-кам, они вас так и так бы обманули. Не принеси к нам, пропали бы от сырости.
- Но они все-таки уцелели… не износились… - возразил для важности мо-мента отец Васька.
- Просто потому, что старинный мастер хорошо детальки вашей машинки в печке прокалил.
- Глаз надо с вами  востро держать бы, да ухи не слышут.
- Двадцать два шпунтика лежат на свежем договоре возле умывальницы.  – прошамкала как-то
- Ой-ти, что же делается? - пускает слезу Васькова мать. Отец Васька не-свойственно Кнопочкина. - Договор на старшего корректора подписан ей же самой.
- Как же это так: меня обои уговорили подписаться, ума не приложу? На-верное, окрутили, окучили, старика, я и сдался. На штыковую…  или на гоп ме-ня не возьмёшь. Я ещё, - гладит плюшевое брюшко, - кочетом хожу.
- Печать только отсутствует…берёт глоткой.
- Мыслимо ли дело: печати при документе нету? Совсем обнаглели. Только и норовят обдеклешить. Ну-ка, а на моём договоре – не забыла эта, шельма, пе-чаткой тиснуть? - достает из-за пазухи договор. -  Нет. Всё нормально. Пока я веду со счётом один – ноль.
Тычет с радости под ребро жену:
-  Чего хнычешь, коза? Женишка, что ли, проглядела?
- Аль сбесился? Желна и желна… Реверс переживательный немного вклю-чился. Вот и сплакнулось легонько. Ничего-тки, пройдёт!
Васёк скрипит на кресле:
- Дрыном расколотить вашу машинку. Нашли о чём сохнуть. Как сговори-лись - комедию ломать.
Кнопочкина ещё раз осматривает ящики:
- Ладно. Хоть на один шпунтик, какой завалящийся, в долю войти, но не тут-то было, все норовят полмашинки себе хапнуть…
Слухова железным голосом, но улыбкой с ладонь подсыпает соль на рану:
- Беда большая: десять собственников на один болтик или – один собствен-ник на болтик?
Собачкина ревниво высматривает места, в которые могли запрятаться зап-части:
- А то я, дурочка, не понимаю? У которого пять шпунтиков окажется, у кого – голое пузо… Одно дело, неравенство, достигнутое за счёт смекалки - оно придаст оздоровление жизни, престиж для организации. Совсем другое, когда творчество без нового свойства, не отвечает нашим вкусам. Вот вам и разница. Один любится, а другой дразнится!
Кнопочкина как бы спохватилась:
- Это да… И перед налоговиками неловко станет.
- Судя по делу, нашей организации предложили две швейные головки в ра-зобранном виде. Из всей железной массы - всего-навсего один платиновый шпунтик толковый оказался, который поступил от Василия Степановича. Ос-тальные – через посредников, через коллег нашего предприятия. В таком про-цессе недочёты могли сказаться. Цепочка слишком длинная в передаче и оформлении деталек, - Собачкина пробежала лица коллег, но в них не оказалось и дольки смущения, что вызвало гнев Василия Степановича.
- Как это так? Ты сын мне, али нет? Не видишь, сатанюга безрогая, что в твоём присутствии чинится?
- Гоните прочь этого мужика. А то придираться к нашей команде начнёт, а может, и смуту строить пришёл, - не утерпел Васёк.
Собачкиной почему-то тоже захотелось сполоснуть Васькова папаньку:
- На свой аршин, папаша, нас мерить нельзя. Возможностей да инструментов может не хватить…
Кнопочкина вылетела с замечанием:
- Давеча вы, папаша, какой-то шпунтик в руках крутили, пока я за тряпкой незаметно сбегала руки от масла вытирать. И о чём-то больно сладко мечтали. На кармане брюк, где бугорок, всё маслом пропиталось, вытерлись бы…
- Ну, и змея вы, как вас там..? Сама полмашинки запчастей у меня выманила, а я у неё, видите ли, болтик для своих интересов не прибереги. Все вы такие…
- Значит, папаньк, ты тоже соучастник разорения нашего предприятия. Знал, с кем договоры о долевой собственности проворачивал, но молчал?
- Пусть я плохой человек. Ладно. Не без недостатков, как говорится. Зато я – хороший родитель. Вон какого голубца до директорского ложа довёл!
- До банкротства довёл всех, арбешник! Не твоя бы корова мычала… - отве-тила за него мать Васька, поглядывая на сына. Тот только хмурил брови.
- Банкротство по-свойски провернуть, чать, думал? Так?! А сам в собствен-ники метил. Правильно? Конечно! И шпунтик платиновый, самый ценный при-грёб. Не пожелал всем, без остатку, поделиться с товарищами гражданами… Кто ты после этого? Молчишь? То-то! – исподволь жалила Кнопочкина.
- Я-то? Я говорю, что я – не я… Твои оберворцы поначалу меня по-хорошему, по имени отчеству – Василь Степаныч да Василь Степаныч… вот и дал слабину, пока эти, пройдошки, все шайбочки не свинтили… Супостаты безверые…
Признаться, приятно, когда, хоть изредка так величают человека – Василь Степа-аныч… Моё имя, отчество всей мировой ареной признано… имя у меня международное… только для вас я никто!
На душе кувшинки расцветают, как по имени отчеству скличут…  Меня аж до сей минуты… холодок  кожу подирает - а-ах! потом снова, то подёрнет, то пронижет… Какие уж там запчасти… наплевать на них кучу хорошую.
- Ну и прохиндеюшка мне достался! – разлила горечь мать Васька.
Кнопочкина вздохнула:
- Не человек, а смачно напханная тумба!
- В этом названии, миледи, вы можете не раз ошибаться… Перестаньте, жа-на, со мной собачиться. Давайте лучше разберёмся: в чем дело? Запчасти ведь никто не крал? Нет! Я наоборот вам всё отдал…
- Ты силён, отец, но только задней гривой. Видите: они и без вашего совета ваши машинки давно собирают.
Кнопочкина подходит к Василию Степановичу:
- Василий Степанович, что это вы прилипли к самому столу, как к верстаку? Лучше бы в работе помогли. А то скажут, что все детальки сходятся у соби-рающих… В машинке-то одна голова, как вы её опробовать будете без станины: работает она после нашего вмешательства или нет?
Отец Васька вынимает содержимое:
- Больно надо. Я так и знал, что облапошите. Я же себе ни жукольной штуч-ки не закроил, кроме случайных. Боясь какой неприличины, даже в свой карман обсохнуть положил, чтоб не подумали чего лишнего… руки просто грязные были, пока вам помогал…
Кнопочкина искоса наблюдает:
- Только одна лишняя запчастя оказалась, да? А по моим подсчётам должно быть, как минимум, три…
Собачкина устало выглядывает из-под стола:
- Договоры из папки опять под стол залетели. Согласно описи получается, что у меня деталек от машинки в носовом платочке в столе больше оказалось, чем в описи. Получается, что их по договору меньше, чем на самом деле.
Мать Васька доглядела за ней:
- Вы что себе позволяете? Опять приписочки…
- Ничего я не позволяю. Не приписочки, а просто неучтёночки. И не понят-но, откуда… Я помню, лишнего ничего не брала.
Кнопочкина продолжает пасти Васькова отца:
- Не запнусь сказать, опять две детальки лишние обнаружили себя, и лежат легонько. Кладите их на один стол, чтобы собирать головки удобнее стало.
Валентина Чемоданчик старалась помочь работникам организации выпу-таться из этого положения:
- Даже чисельные листки от календаря наскрозь промаслились от них. Мот-рите - на совесть у меня считайте, а то два плюс два и умножить на два  не знаете – сколько будет…
Кнопочкина прошептала:
- Восемь, а сколько?
- Всю жизнь знала, что шесть будет, а вы мне – восемь. Считайте лучше! Предприятию от такого счёта сколько убытков понесёт.
- Не боись, бабанька, мы, как считающие работники, только в свою пользу ошибаемся!
- Разъедриттовыю сюды, аккуратнее считайте, - перебирает на столе излишки запчастей Василий Степанович.
Кнопочкина крутится возле его стола:
- Не говорите, уж и без вас на сердце тошно.
Собачкина сегодня просто не может обойтись без замечаний:
- Что-то вы, Василий Степанович, на столе ночуете? Лишние шпунтики всё равно не пропадут: я их прорегистрировала в журнале.
- Прорегистрированы, говорите? Н-н да… У меня это, знаете, по армейской привычке… к старому потягивает немножко, но воли рукам не даю, ни-ни… Привычка к сторожевой работе никак не искореняется. Бережёного Бог бере-жёт… Душа человека, она всегда за что-нибудь да болит. Может, эти железные кишки и вижу-то в последний раз. Проститься, как говорится, сам Христос ве-лел, - отходит. - Я, может, наслаждаюсь этим?
Васёк дразнится:
- Какие мы болезные… да, товарищ Слухова?
- До меркантильности - карахтерный тип!
- Настойчивый до наглости…- отозвалась тотчас и Кнопочкина.
Собачкина видит, что отец Васька ведёт себя, как-то непонятно. Решила не-множко усовестить его:
-  Мы вас было поручителем заёмных денег окрестили.
Кнопочкина в лодочки ладоней прошептала:
- Василий Степанович на ухо глуховат, на руку слабоват. Что с него толку? А вот на приписанные лишние детальки в совместном договоре сразу клюнул. Какой из него порядочный гражданин тогда, а уж тем более работник?
- Ась?
- Проехали…
- Кто, куды уехал?
- На базар за семечками…
- Так бы давно и сказали, у меня дома тыквольных полно, захвачу как-нибудь.
Собачкина пересчитала запчасти:
-  А у меня, наоборот, не хватает изогнутой такой детальки…
Кнопочкина достаёт из дальнего угла ящика стола шпунтик:
- Этот не подойдёт?
- Теперь, вроде, лишнего…
- Много - не мало. Запишите на меня излишки.
- Смотри, сын, что делается? С одного края стола передвинул на другой не-сколько запчастей, а от них и тору не осталось. Дай, думаю, положу сюда по-ближе… чтоб локти в масле не выпачкали…
Кнопочкина идёт за детальками в другую комнату:
- Тут они, тут. Кому, ко псам, нужны? На регистрацию носила. Отнесла две. Теперь – три… кто-то, видать, ещё вернул…
Василий Степанович чешет затылок:
- А мне сказали, что они прорегистрировались уже? Может, прохлопал ушами?
Васёк подходит к матери:
- Тройную бухгалтерию устроили. Берут – регистрируют, сдают – регистри-руют. Находят, опять – всё сначала… село и поехало… Все радуются, одни мы с тобой, мамк, не можем отдельно встретиться и порадоваться.
Кнопочкина надула губки:
- Опять одной не хватает…
- Найду-утся!.. Я по этой обстановке и сам душой изболелся. Голову, как вороны наклевали, молоточками постукивает, аж под правой лопаткой отдаёт.
Василий Степанович удивлен, даже выворачивает красные глаза:
- Вот те  на! Нашли…
Собачкина радуется строго одними глазами:
- Вот и остальные запчасти подоспели к столу.
Старший корректор несёт Василию Степановичу восстановленные головки швейных машин:
- Вот, пожалуйста… Шейте себе на здоровье. В ваших услугах наше пред-приятие больше не нуждается. Правда, некоторые детальки так и не нашлись. Где-то у вас в карманах…
Васёк долго мучается что сказать. Одна мысль набегает на другую. Наконец он подбирает для отца совсем неутешительный тон:
- Ты что, лысый одуванчик, что-то я тебя никак не разойму: если в карманах и столах моих коллег завелась лишняя запчастя, стало быть, не знаем их истин-ного происхождения? Всурьёз думаешь - они их сбондить хотели, али как? В следующий раз, учись пограмотнее стульчики выкидывать… В расчёте на мой характер старался? Хотел предугадать развитие событий? Козну выкинул!
Сценарист только, как показал опыт, ты больно несрушной оказался. Думал, что часть деталек ссыпешь нашим ребяткам в карманы, дискредитируешь их? Чулан старый! А другую часть… припрятал в стенах нашей организации. Рас-считывал со временем вернуться, забрать и продать подороже перекупщикам.
Хватино, не получилось нам рогов навтыкать. Как ловко мы раскукошили тебя, статуя квадратная, а?!
Собачкина тут же подлетела жаловаться:
- Прошлый раз несколько платинумовых штучек он мне в карман положил, а про их регистрацию не напомнил. Руки сказал, у вас грязные... - подходит к отцу Васька. - Потрудитесь их извлечь обратно. Да не вздумайте куда спрятать.  Положите вот сюда, на стол.
Васёк берёт детальку и незаметно бросает на пол к ногам отца, а сам сторо-жит её бровью.
Отец Васька, оглядываясь, с великим трудом пытается украдкой нагнуться. На этот раз ухо не обмануло его. Это оказалась платиновая втулка. Ещё уси-лие… он поднатужился, потянувшись за деталькой, карман лопнул и запчасти, катаясь и подскакивая, посыпались  перезвоном на пол. Недостающие запчасти тотчас Васёк определил на место.
Василий Степанович гоняет пот по лицу, крестится:
- Господи, какие же крысы! День-деньской пробатонили меня… Подумать только, какие же крысы в жизни водются! забирает головки машинок,- уходит, - кредиты без экспертов проворачивают, у самих ни сроков, ни качества, ни по-рядка…
…Васёк шёл по тротуару зелёной улицы и увидел под тяжестью сумок улы-бающуюся сквозь слезы мать, но к ней не подошёл. Им казалось, что кругом всё так тихо, даже не слышно проезжего шума транспорта, и мирно.
И им от этого стало хорошо. Только в кухонном оконце когда-то родной квартирки качнулась полнеющая тень его отца и пристыла к подоконнику. 
Поодаль подъездов, под грибком, гундосил транзистор. Завсегдатаи высту-кивали пьяными костяшками домино. День пришёл к закату. Собаки кувырка-лись в детской песочнице и не торопились в ночь искать себе более подходяще-го пристанища. 
                IX
Выскочив во двор организации «Бездумные отчи», Благушкин заметил, как кучка рассыпавшихся горохом охранников Булызиной таяла в пороховой копо-ти, цепляясь остатками сил за кустарник; другие, застигнутые пулей, корчились, пропадали один за другим в пылище задней подворотни. А из раскрытых фасадных ворот на помощь самозахватчикам  уже спешили свежие силы.
Его пиджачок с накладными плечикам подчеркивал мужскую фигуру. Когда он в нем смотрелся гоголем, теперь весь в морщинках осени, дотягивал свой срок. Носики туфель оттоптаны, будто стадо овец по ним прогнали. Все время суетливо поеживается. Как от холода. Но не уходит, идет со всеми до последне-го.
Рядом с Благушкиным показался из помятого кустарника скособоченный набекрень картуз напарника. Согнувшись в тридцать три дуги, фигурка под ним вываживала качающийся поплавок мушки как раз в районе головы Благушкина. Он так и обмер. Спину прошил иголками леденистый пот, и он почувствовал, как тепло мгновенно согрело пересидевшую ногу, а детская лужица медленно подтапливала сандалию.
Под чёрным крылом тучи-великана сверкнули хлебозоры. Кажется, как ду-плетом из жарких стволов, - прямо перед глазами - лопнул гром. Покалываю-щая изморозь с запахом мочевины хлынула в ноздри  из-под неостывшей лу-жицы, рядом с ботинком. Телом прошумел жар. Обняв спасительно-холодную опору столба,  Благушкин приподнял голову, облизывая припекшиеся на ветру губы.
Скособоченный картуз вдруг взвился коршуном над кустарником. Припод-няв фигурку тела, распластался по земле. Благушкин зажмурил до потемок на-литые потом веки. А, когда приоткрыл, увидел, как уже чей-то чужой картуз, свинцовыми каблуками устало мутузил еле теплившуюся жизнь, ещё не обор-ванную смертью.
Кругом суматоха, умоляющие крики и дикие стоны умирающих, некогда радостных, растворяющихся в мирном труде и семейных заботах людей. Кто-то из выбитого в сторожке окна полупьяным от короткого боя баском командовал:
- А ну, подтяни – и – сь!..
Над сторожкой, задыхаясь в ветру, предупреждающим языком исполнителя государыненой воли проговорил крупнокалиберный пулемёт  с бэтээра.
Шуровавшие в кабинете Булызиной были на вид толстоватого телосложе-ния. От их стриженых голов, похоже, давно отказалась расчёска. Ежовыми ко-лючками со стреловидными кончиками ушей смотрелись их лысины на прогля-нувшем в окне солнышке. Даже здесь, на чужой территории, они неуловимой тенью сливались с громадой здания, подпирающей небо власти.
Это вооружённая группа, воспитанная на идеях прозападных боевиков, тол-ках золотой молодёжи семидесятых. То здесь, то там тусовались они на цен-тральных улицах, закоулках, в гаражах… больших и малых городов. Везде, в каждой щели и прощелине, там, где чувствовалась робкого десятка рука госу-дарыни. Немало было для них мест в каждой глубинке, на подмостках миролю-бивых республик… В деревнях и сёлах – везде, где селилась в душе слабинка народа.
 Они – первые завсегдатаи дорогих ресторанов, обладатели нарядов и игру-шек для взрослых – модных машин, спортивных заведений, курортно-санаторных мест и дорогих барышень. Сызмальства приученные к лучшей кор-мушке, разврату, хулиганству и безнаказанности, снискали себе скандалами громкую славу в печати и эфире.
Вряд ли одна курносая девчонка могла обойти сжигающие, казалось, всё на пути, их крысоватые глаза, остаться не обласканной взглядом, не испытав своей мучительной судьбы от их поганых лап.
Не одной на веку пришлось вспомнить потом наказы своей матери… не раз отголосить над платочком по несчастной судьбе, выпрашивая перед Богом ми-лости и наказания грешников. Не одной слезинкой умыто раннее бабье счастье. Многие прошли сквозь ржавое сито обид.
К десяти часам к воротам компании прибыла Булызина и никак не могла попасть на рабочее место. Глаза у нее в пол, мысленно обглядела себя со сторо-ны, готовясь к отпору неприятных обстоятельств. Округ офиса ночка темная народа, милиции, скорые, пожарные, служба безопасности. Между разведён-ными людьми по обе стороны забора предприятия ведутся трудные переговоры.
 Представитель группы самозахватчиков, Благушкин, оклемавшись от испу-га, заявил, что он назначен новым директором по инициативе заводских покро-вителей предприятия, что все вопросы к ним. Покровители, будто выкупили их основной пакет ценных бумаг. И стали законными обладателями фирмы «Без-думные отчи». Раздосадованная Булызина не находила себе места, доставая по-чему-то Папкина взглядом, говорила, что все ценные бумаги живы, здоровы и находятся в распоряжении коллектива.
- Какая наглость! – раздражалась она. – Были бы люди лучше подготовлены да обласканы нами, такого бы не случилось. Вот наказание Божие. И деньги хранили в железном шкафу… да чего уж теперь… Вроде, невелика хитрость  – готовить человека к условиям жизни с учетом времени и задач, а на вот тебе: ни копейкой, ни свободным графиком… не заинтересовали, выходит…
- А мы вас ещё с прошлого вечера здесь ждём, - под руку вставил Папкин. - А это вы зря, мы свои интересы за понюх табаку чужакам не отдадим. Дулю им вот!
Булызина с пустынным выражением лица списывала на себя все несчастья.
- Своё издание так и не удаётся открыть. Денег не хватает. Вопрос с переэк-заменовкой кадров обсуждали. Совмещенка профессий время ест. Блатных много развелось в команде. В своё время по рекомендациям накачались, теперь с шеи не стрясёшь. Сама, конечно, виновата… Вроде и заинтересованность де-нежная есть, и доход вовремя распределяется, а людей, которых надо, нигде не готовят. У самих сил нет. Прям беда…
- Вот и доигрались себе на шею… Живем кто, как сможет…
- А по-вашему, эти покровители должны и дальше из нас кровь сосать?
- Сами поразвели таких, которые обстановку раскачивают, охрана с них пример берет, теперь кусаете локоток.
- Что же теперь делать? даже сын против матери. Людей строполит против переэкзаменовки.
- Кто же, дорогие мне граждане, против такой переоценки знаний?! если она только против кровососов направлена. Одно дело с позором выгнать, другое, окольным путём, в виде переоценки. Да вот незадача: не дорого ли обойдётся она нашим шеям? А так - завсегда вас первый поддерживаю. Нам бы только те-перь этих паршивцев отсюда убрать. Человек шесть, говорят, наших полегло от их рук.
Но его уже мало кто слушал.
Папкин и ещё несколько человек попытались с разных сторон попасть в здание. Он сам в жестко отутюженном костюме – рукава и стрелы брюк не до-тронешься, как деревянные застыли и с тонким лезвием. Обуреваемый страстью отличиться, кружил перед глазами своих. Чужая охрана открыла стрельбу, пострадала Фараонова. Врачи заспешили к месту происшествия со своей аму-ницией.
Тогда Папкин и Долгополый, воспользовавшись минутой затишья, пробра-лись теплотрассой на захваченную территорию компании. Вооружившись чьим-то шомпольным ружьём, они проникли в коридор здания. Несколько пар глаз, заметив передвижение по двору, направились за ними. Навстречу догонявшим ложились выстрелы. Наконец, Папкину с напарником удалось протиснуться через вентиляционную трубу в кабинет директора и обезвредить одного из нападавших.
Переговоры между службой безопасности и чёрной силой привели к тому, что захватившим здание, всё же пришлось покинуть свои позиции. Силовики отправились выяснять причины разыгравшейся трагедии. Не успели сотрудники организации разойтись по рабочим местам, к двенадцати часам подошла новая группа нарушителей и пыталась повторить штурм компании.
Вызванная Булызиной милиция в основном бездействовала. Один крупно-погонник орал в мегафон: «Граждане, убедительно просим соблюдать спокой-ствие!» 
- Ага, чурбак тебе гражданин! Когда в тебя фукают из ружья, а ты сиди и соблюдай спокойствие. Чурбан, он и есть чурбан, а здесь живые люди…- рас-суждал вслух Папкин. Их осаждала толпа – в их числе Губкина, Булызина, Дол-гополый и ещё семеро, прибывших на помощь своим охранникам на проход-ную.
…Между тем штурм предприятия чёрными силами незаметно начался. Они стреляя в воздух, теснили дверь охраны. По периметру забора с кольями и бу-тылками на зажигательной смеси захватчиков ожидали работники фирмы. Со двора предприятия через забор приспустили водомётный ствол пожарной ма-шины и дали по наступавшим водяной залп.
Те в ответ давай палить. Бутылки с зажигательной смесью отрезали ата-кующих от здания. Со стороны параллельной улицы вновь выдвигались на ис-ходные рубежи бэтээр и пехота внутренних войск. Однако защитников пред-приятия всё же удалось потеснить на территорию двора и ворваться в здание. Но чёрные силы на этот раз оказались вменьшенстве. Потеряв ещё четверых убитыми, отступили, где вскоре и были обезоружены.
За окнами компании, гонимая птичьей стаей к дождю, рвалась обступившая тишина. Со стороны гаража, поддавая корягой под бока, Долгополый, заломив пилотку на глаза, вёл под конвоем нарушителя. Тот, превозмогая стыд, прикры-вал разорванные по середине камуфляжные штаны, постреливал глазками по сторонам. Они беспрестанно хлопали, как у загнанного зверька. На уголках со-биралась наволочь, но где-то в глубине ещё смолился уголёк надежды. Он знал, что многое теперь зависит от Крыслова, и как мог крепился. Скулы, пристывшие от неожиданности, немного подрагивали, будто пугливо тонули в подъедавшей совести перед бывшими сотоварищами, ходили пятнышками крови, бунтуя и винясь, как перед огромным препятствием, возникшим на пути к прощению. Злобинку взгляда проводила сорвавшаяся нервами улыбка. Он исподлобья повёл бровью и потупил глаза.
- Видали его? Как разбойную козу за съестным припасом застукал. Обсту-пившие стучали от смеха глотками, ржали, обсуждая поступок Долгополого.
- Вот так несрушной! Вон как с ихим братом, с этим чёртом полосатым, за-хватчиком, обходится. Не каждому ошиваться позволено в наших доблестных тылах организации. Ну и Долгополый! Ну и ну!
О Долгополом судачили, не доходя до здания организации, и на месте пере-полоха, в небольших кучках собравшихся, и когда проходили второпях двое… мимо шёл народ оглядывался, на глазах удивленье; губы разговаривали сами по себе, руки сами по себе, высокие голоса переходили на нижние.
И многих из них уже завтра ждала процедура переподготовки по совмеще-нию профессий и должностей по укороченной программе. Все же удалось дого-вориться об этом с учебным центром государыни. В качестве стимулов для ра-ботников залежалый товар теперь разрешалось продавать со склада каждому. Существенную долю дохода люди могли оставлять за собой.
Быстро отгуляли по небу громадные тучки. Расцвели понурые лица, будто вселенский возница в караул заступил и заменил потемки земные на ясный свет. А с другого порядка улицы, как гребни волн, набегали все новые и свежие силы защитников хозяйства.
- А вы говорили, что Долгополый прохвост из прохвостов. Лодырь царя не-бесного. Вот вам и лодырь!
- Ба-а! Это же есаул Позевайкин под его ружьёй-то скачет..! Брюки расстег-нуты. Видать, за этой процедурой… наш казак его цап-царап и накрыл. И только пот по узкому лбу! Гы…гы…гы…ы…
- Никак провинилась перед народом административная головушка? – живо интересовалась Губкина.
- Ещё бы не провинилась, подлюка такая! Денежки, говорят, что Булызиной передавал с пьяного завода на развитие да на обнародование новых знаний, часть себе прикарманивал… доверенным у них служил; вот те и доверенный!  – вытирая потревоженный до крови висок, злился Долгополый, пихая под бока главу администрации. – Я те, гадский кот, победокурю в следующий раз на чу-жом огороде. Так отлупцую крапивой с прутом, баба не скоро примет… День-жата, грят, брал, через биржу прокручивал, проценты снимал себе, остальное нашей организации…
- Откуда ты этого, безрогого, ведёшь?
- Из траншеев, - высморкался в сторону казак Долгополый, притормозив конвой. Из теплотрассы, если точнее. Деньги с сейфом пёр из директорского кабинета. Я ему немножко пасть и порвал за сопротивление законным хозяе-вам… А он, волчиная выхухоль, знаешь, чего говорит? чтобы я его, вроде того, осторожнее вёл, мозоль, дескать, на ноге образовалась. А про денежки, что сви-стнул, ни гу-гу…
Нет-то-нет, говорит, давай находку поделим поровну. Хороша же находка, с нашего горба! вот и ключики дублирующие забрал из его кармана, - он повертел ими над головой. – Кто-то у него, видать, сообщником из нашей охраны есть, раз запасные изготовили. Теперь они ему не пригодятся. Оставил посреди дороги сейф и говорит, чтоб я покараулил, пока он за автогеном сходит, чтобы сейф резать. А у самого ключи в кармане. Это я потом смекнул…
- Так чего он сразу не вскрыл, а пёр на себе целый сейф? – допытывалась Губкина. –Что-то не всё сходится…
- А потому, видно, не вскрыл, что не успел. Скорее всего тот, кто спёр сейф первым, ключей при себе не имел. Говорит, мол, пропадут денежки, вся совесть у тебя от этого потемнеет. А я сам думаю: «дака я тебя проверю, нет ли у тебя поганого ружьишка какого спрятанного при себе». Раз ему руку в карман… А он как дёрнет. Вот и разорвал я ему всю мотню по самое некуда вместе с кар-маном. И вот они, голубоньки, только поглядите, - позвякивая ключиками, дос-казывал историю Долгополый.
 – Он мне и говорит: это ключи от другого сейфа, а сам порывается бежать. Я ну-ка его вязать. Сцепились, думал, свернёт он мне хрип. Он-то не знал, что я раньше драчкой увлекался. Хрясть меня, значит, этой шалогой по мозгам. На-силу очухался. Скрутить его всё же удалось… тут он запросился в туалет. Ду-маю, время тянет. Сейчас второй бугай подоспеет, вдвоем-то меня одолеют. Пока тот оправлялся, я, знай себе, своё дело делаю…
- А денежки-то наши целы? – прицепился подхорунжий Папкин, прищурив глаз на солнце.
- Денежки…- ухмыльнулся казак Долгополый, - денежек нет.
- Как то есть, нет?
- Я же вам не сказал, что они и в сейфе есть. Просто в теплотрассе перепря-тал.
В толпе переглянулись…
- Я не хотел, чтобы меня этот пройдоха со своим помощником обобрали. Поэтому пришлось обобрать их.
На рысях дорогу к организации перебегал Крыслов. Лицо его несколько растерянно и помято. Недоволен, что не успел раньше примчаться. Получилось, судя по глазам людей, что не поддержал в трудную минуту. Зубы его туго сце-плены, и он побитой собачонкой глядел людям в глаза.
- Слышал про твой подвиг, молодец! - подал первым Долгополому руку секретарь политсовета. Потом, пожевав конец сигареты, собрался с мыслями и предложил:
- Ты вот чего… не сегодня – завтра всё равно переэкзаменовка. Так что, уч-ти, поблажек не будет… нынче вон оно как… не с техники надо начинать, а, видно, с человека… время ныне такое, да и задачи того требуют.
- Да какие там поблажки, - отмахнулся было Долгополый, - я уходить со-брался… в аспирантуру, учиться мне надо.
- А вот это, дружок, по-моему, надо заслужить. Да и у коллектива ты ещё не спросился…
И Долгополый впервые искренне посмотрел в глаза партийному лидеру. 
                X
На улице слякотный день. За окнами висит наволочь. Васёк раскачивается на стуле в служебном кабинете. Перед ним календарь с пометкой проверки со-трудников на вшивость. Ногти пальцев руки отбрасывают по столу пляску да-лёкого детства.
Его планы выпали на день налоговых проверок; он жил сейчас какой-то по-лупотаённой жизнью. Издалека вглядывался в посетителей, пытаясь прочесть их застывшие черты. К главному вопросу приближал собеседника осторожным лисьим шагом. Никогда не спрашивал прямо.
Мысль от того выглядела петлявой и затянутой. Ещё бы, вдруг нарвёшься на неопрятную неожиданность. Если закрадывались какие сомнения, то неожи-данно менял тему вопроса или ответа. «Ну и грустные же у вас глаза… а к нам чего так рано? Спали бы себе преспокойненько дома…». Будто не с представи-телями власти разговаривал, а с ровней-школьником, и тот становился помягче. Не может, видать, человек повести себя по-другому, побывав под неудобным случаем.
На столе  - аккуратно сложенные папки и стопки бумаг теснили, будто по-забытый всеми, телефон. Раздался звонок. Через край перегородки кабинетов заплескались вертлявые затылки сотрудников. На другом конце связь оборва-лась. Васёк чешет трубкой за ухом: кто в такой ранний час? И сморит на Со-бачкину…
Главный бухгалтер Собачкина, с паутинкой свежей проседи, быстро опра-вилась от ситуации, уличённая в соучастии убийства брата Васька. За это он и стал недолюбливать её. Но, тем не менее, она твёрдо занялась улучшением сво-ей карьеры. С той поры в ней заговорил сам мятежный дух пронырливости и изворотливости. Некоторым сотрудникам казалось, что взялась за ум и без ос-татка отдаёт себя организации.
Глаза, чуть затянутые наглинкой, струились заботой и старанием, заметно округлились, шея вытянулась. Теперь она гляделась на себя в зеркало больше сбоку и прятала спину, следя за осанкой. Внушала себе, что будущий генераль-ный директор в её лице должен быть предельно подтянут, как единичка, и весьма расторопен.
У главбуха и в директорской треснул телефон.
Сотрудница Нахоляпкина взяла трубку. Блузка на ней – как с чужого плеча – встрепенулась ястребком, и сетчатый сапожок, круженув в воздухе реверанс, стукнулся о ножку стола Собачкина тоже удобнее кинула нога на ногу.
- Алё-о! Это представитель налоговой беспокоит. Вы готовы к проверочке? Алё! Это «Безумные очи»?
Васёк, заметно волнуясь, потянулся к трубке:
- Да-да… я вас слушаю… налоговая? - на том конце положили трубку. - Слы-ышь, ну и ну… в туалет, наверное, ещё не успела сходить, а уже звонит… Этого и следовало ожидать, - он сразу сообразил: если придут с проверкой, то уже никак не раньше пятницы. - Постоянные глаза, видать, не только за чинов-никами, но и за нашими мелкими… хотят иметь. Так заподозрят неладное да нескладное, случись, и поучаствовать не сможем в госпроэктах. А это – гаран-тированные денежки. Поэтому самое время встряхнуть коллектив от спячки, чтобы мысль заработала.
Момент, кажется, сам собою напрашивался. Не спеши, но сделай! Госуда-рыне б мониторить… этак раз в месячишко надобно своих олухов, сотруднич-ков-то… без их препонов нам бы полегче всем стало. Своих же коллег неплохо бы в другой раз по плану подбирать, под задачку: скажем, когда, каких и сколь-ко… замечания учесть потом экспертов нашенских… А то понабрали люду, а он весь какой-то квелый пошел, ну, вроде, встряски постоянной требует, что ли…
Собачкина качнулась:
- Это да… Не спится им, Васёк. Кругом лето, травка, поваляться охота… я про налоговиков…
- В такую непогодь только валяться…
- Я образно говорю. Погода ко сну клонит.
Васёк для важности надувает щёки:
- Ту-ту-ту, на-на-на… А ведь это проверочка-то вызвана, скорее всего, заяв-лением отца в органы. Мол, его денежки проворачивают в организации, а нало-гов с оборота не платят… всю жизнь на земле проработал, теперь государство не почитает, пенсия маленькая, денег нет, ну, и прочий выпендрёж…
Потом задумают какой закон провозгласить о продажности чинов да хозяй-ских рисков, а мы ни бе, ни ме, как Аникино стадо, не готовы окажемся к этому торжественному моменту.
В семьях опять же не у всех хорошо. Мой Яграшка-отец все лопает вино да скубётся с семьей за то, чтобы его не объели, не обжали чуток. За копейку уда-вится.
- Не пропивал, не терял бы совесть, и денежки бы целы были, - отрезала Со-бачкина.
- С этим апостолом всё понятно. Вы, как тетеря сонная, ей Богу! Тут, того и гляди, проверка нагрянет, а у вас до сих пор проводка денег на счету сомни-тельная какая-то. Неустойчивостью организации грозит. И звонок об этом на-помнил. Говорил же вам - аккуратней у меня с бумажками. Тут, конечно, мно-гое от кадровой службы зависит.
- Велико нарушение… Деньги на целевое развитие организации дали, а эти, что из себя мнят - Бог знает кого? А налоговиками называются… Давеча торо-пилась, так и не догадалась, на какой счёт денежки зачислить лучше… Раз в сто лет, как говорится, Бог послал кусочек сыра, и они все враз взъерепенились… и отец, и органы всяческие… и вы сразу о хозяйственной неустойчивости загово-рили, - пробулькала розовыми губами Собачкина.
- Раз проверка - значит, полный улёт: крышу снесут… С присланных денег-то налоги не перечислялись, пусть даже они в производственной шкуре не по-бывали, не сделав ни единого оборота. Раз проверка, баста, крышка… обратно надо придумать, как отослать партнёрам на время проверки. Только не возьмут. Их также проверяют, вот они и хотят за нашими спинами денежки спрятать. Ещё и банк наш по техническим причинам закрыт.
- Налоги раздадим, денег не хватит на передовые разработки. Придержим до поры, выплывем из нужды… Обзвоните всех со двора во двор – все жульнича-ют. И не только на налогах… Иначе бы давно поразорились все предприятия. Страну только и спасает – воровство…
- Вот идите об этом и скажите, что они ответят?
- Из присланных кое-какие деньги уже были в обороте. С ними проще. Ком-пьютеры на них купили… ремонт офиса… другие расходы… У девок, вон, по пять дырок в ушах проковыряно, пробу ставить негде. – Свет время от времени выхватывал у бухгалтерши верхушки зубов, стоявших вразвалочку.
- Вот именно, скажут: денег нет, а такими зарплатами располагаете, что ды-рок навертели себе в ушах под золото… - дует щёки. - Пу-пу-па… Укрыватель-ством да расточительством, скажут, занимаетесь… придерутся. Рискуем…
- Все тащат, но ладят с налоговой, а не лаются. А потому для одних она бы-вает сочувствующая, а для других – лубочная. Ещё из-за них тявкаться будем. Произвести на них кучу хорошую!
 «С матерью договор заключил, а с коллективом не обсудил как следует… Теперь косится будут… потом выгонят… уж лучше добровольно уйти… Пу-пу-па…»,  - закрывается в кабинете.
Звонок в хозяйственно-коммерческий отдел.
Кнопочкина сорвала со стола застывшие в раздумьях глаза, подняла и уро-нила трубку.
-  Надо генеральному доложить…
Звонок у генерального и главного бухгалтера…
Кудревайкин хрипит в трубке. Тонкая полоска усов нервно дышит:
-  Фирма «Безумные очи»?
Васёк скукожился, не узнавая.
- Да… да…
Собачкина немедленно срывает трубку:
- Да… да… это, Собачкина… Кто там ещё подслушивает? Положите немед-ленно трубку!
- Вас должны были предупредить о нашем визите… Добрый день!
Васёк упавшим голосом в трубку:
- Нет, то есть да… нас уже предупредили, здрасьте! - вытирает платочком лоб, звонок срывается.
Ещё звонок…
- Если не ошибаюсь, это предприятие «Безумные очи?
Собачкина раздражена:
-  Да, да…
- Вот и добренько! Ждите, сейчас прибегём перенимать у вас опыт по выво-ду из тяжелого положения малые хозяйства.
- Да – милости просим! - кладёт трубку. - Всё – хана! Прихлопнут, как муху на стекле! Прикидываются – за опытом они едут, из самого министерства… ага, так и поверили… Сроду такого не было! Бдительность нашу притупить… Мол, мы не налоговики, не расстраивайтесь, сейчас приедем… - Потухшим тоном добавила:
 - Если б наш генеральный не высовывался с ученым языком на уровень го-сударыни, то из министерства бы в жись не позвонил никто…
Васёк, не глядя на бухгалтера, выждав момент:
- Из налоговой..?
- Откуда же ещё? Не спится им. Кругом лето, травка, поваляться охота…
- Подумать только: вывела на экран распечатку счетов, дверью хлопнули, клубок пряжи прямо с монитора на клавиатуру шлёпнулся. Сбой пошёл про-граммы, как нарочно.
Сотрудница Слухова возится с папками, цедит глухо посноватыми губами:
- Клубок пряжный – к путанице карт…
Васёк, поджав губу.
- Уп-пу-пу… ап-па-па… Чёрт меня занёс в эту хозяйскую кастрюлю!
Собачкина подсмеивается:
- Неужто, правда, Васёк?
- А то шутить буду?! Тем более в таком представительном месте… У них там таких, как мы, жнут всех под чистую, и тору не остаётся. У них и туалеты по-особому устроены, с вытяжкой, не то, что у нас… Правда, если в налоговую вызовут, и в туалете у них не спрячешься. Зато у нас простор кругом для этого дела… 
Хорошо, что к нам приезжают! А что… наши предложения по освещению факторов эффективности управления… и впрямь передовые. И люди через пе-чать подтвердили. И практика так показывает…
- Надо к приходу хоть внешний марафет навести. Ресницы подкрутить… - стучится к директору. - Вот, возьмите телефон знакомой с биржи труда. На вы-нужденный случай сложения своих полномочий. - Уходит.
Главбух, она же старший корректор, вынимает из компьютера диск с нало-говыми отчётами, засовывает непослушными руками в бюстгальтер.
- Чать, малые хозяйства зондируют: вроде того, готовы ли мы помочь госу-дарыне в подготовке крупной программы или нет, верим ли ей, как Богу, чтобы нами понукать легче стало. Сами в продажности погрязли, а с нас бы только требовали… - хрустнула шеей главбух.
- И места не найду, куда положить… куда не заглянули бы эти… прове-ряющие… Куда бы и самой спрятаться? А ведь меня сегодня должны выбирать генеральным директором вместо этого деймона…
Рассылает срочно объявление по Интернету. «Безупречное предприятие... в пожарном порядке займётся благотворительностью. Желающим учреждениям на полгода передадутся наличкой крупные денежные средства, а также товары первой необходимости… и другие шобонишки… Торг уместен. Оценка и от-правка услуг в день обращения. Спешите! Бухгалтерия».
Входит, при кроссовках и галстуке, длинноскулый, с громовым голосом представитель завода казак Скоробогатый и разваливается, как медведь, на сту-ле против бухгалтерии. С Доски информации снимает записку директору, чита-ет:: «Придут с министерства для перенятия опыта. Кнопочкина». 
Берёт записку и бросает в общую кучу бумаг:
- У таких-то олухов, царя небесного? Ну и ну! Кинули записку на произвол судьбы и не найдут потом… - входит бесцеремонно в кабинет; главбух с голо-вой ушла в сейф. - Я как раз с организации к вам за деньгами. Получить желаем на время… С такими щедрыми всегда приятно иметь дело. Вы не как другие бумажные крысы… У тех век не допросишься…
Как вы деньгами шуршите… давайте их быстрее, а то на переживание только наводите… И на полу у вас денежки насорены… - подбирает червонцы, копейки и запихивает в кошелёк. - Как богато живут, лодыри, а с виду и не скажешь! Вашей землянке ни улицы не присвоили, ни номера дома... Насилу нашёл…
Вот так отдавать… заявишься и не найдёшь организации. Люди сотрудников своих стригут за все, про все, мониторят. А эти живут, как лохи, понабрали кого попало. Чать, ни экспертных групп, ни комиссий при отборе команды не имели… Нахапали денежек, теперь не знают, как от них избавиться…
Деловую информацию у порога бросили, - пробует ногами пол. -Тут у них и полы не скрипят. Не знай, почём арендуют, а то бы для экзотических танцев помещеньице сгодилось бы!
Собачкина прикрывает сейф:
- Вас ещё черти принесли! Факсы ещё всем не успела отправить… Да вы кто?
- Это я зашёл погреться, -защёлкивает кошелёк. - Представитель завода, Скоробогатый.  Партнёры ваши… За деньгами запрыгнул.
- Я щас свистну директора. Василь Васильевич!
Она нажимает на резиновую грушу, раздаётся неподалёку утиный кряк. Пока идёт опознание личности сотрудницей, представитель завода постукивает носками туфель.
- Я это… кошелёк маленький взял. Все-то, наверное, деньги сюда и не поле-зут. У вас их не меньше миллионишка будет… Как никак, организация всё же, хотя и в землянке… Жаль, что не благотворительная! А то бы лично для себя воспользовался. Как только получил от вас весточку, сразу к вам почесал. Хо-телось без очереди всё уладить…
- Я понимаю. Немного попозже зайдите. У нас генеральная голова пока не на месте. Они, чегой-то, как  не в себе…
- Вот, едрён тваю корень. Чать, с похмелья. По себе знаю, бывает, не дотро-нуться - какая голова горячая бывает. Яйцо можно сварить. А когда надо, ни шиша не варит… Скажите, я первым буду. - Уходит.
Заходит психиатр Писуля Карл Загнулович.
- Мо-ожна-а?
- Заваливайте все… Ещё чья-то сломи голова идёт? То никого не допро-сишься, чтобы побыстрее шли, то дуром лезут.
Писуля в сандалиях, напоминающих лапти, лезет обниматься, а глаза кута-ются поволокой:
- Чего это вы конфузитесь, Варвара Никитишна? Я вас ещё и не обнял как следует. Прямо от рук отбиваетесь. Сами с собой разговариваете…
- Ойушки, Карл Загнулович! Не признала сразу-то в козлиной кофточке.
- Что это вы нынче блузку, как вертопрашка, надели? Для трёх пуговиц у вас будто и прорамок не нашлось.
Собачкина спохватилась:
- Да пятнышко к коже неприличное прилипло. Распоясалась, хотела отте-реть, хватино, вы взошли...
На самом деле она понимала, что за обстановка складывается в команде, и решила воспользоваться моментом. Вертелась перед глазами начальства, ходи-ла округ да около него день-деньской, авторитет выслуживала. Голос на обеде, голос после него звенел всегда рядом, под рукой. Нужна бумага, на тебе… ну-жен табачок, так всегда пожалуйста. Переглядывались, бурча, коллеги, вслух не говорили. Все как в рот воды набрали, словно не чувствовали неладное или не захотели чувствовать.
Собачкиной выпал шанс сегодня отнести Васьково учёное письмо за подпи-сью коллектива в министерство к Кудревайкину.
- Сознательные люди, как воздух, нужны и мелким хозяйствам. О них жили великой надеждой всегда. При наборе людей теперь стали учитывать не только кого, сколько, под какие цели и задачи набирать, на какое время, но и оценки экспертов. Это нашему директору все кажется, что не учитываем, он, можа, и не учитывает, а все учла… все учитываем…
  Собачкина часто делала и думала по-своему...
Как бы ни было трудно, дыхание свежести и перемен вселилось в лица лю-дей, словно «праздник коммерсанта» небольшим хозяйствам оно подарило и надежду на лишнюю сотку рабочей земли…
- Взошли уж больно скоро, - спохватилась с ответом главный бухгалтер.
- Поневоле заторопишься, - прокашлялся Карл Загнулович. - Слышал, вы товары и денежки в добрые руки ненадолго отдаете без особых церемоний? Расширяться надумали, наверное? А я думаю, нервы у людей и без того на пре-деле, если не придёшь, не поможешь… Осердитесь потом на меня за это. Ди-ректор-то хорошо себя чувствует на радостях?
Собачкина забеспокоилась:
- Вроде тьфу-тьфу! чтобы не сглазить, пока - хорошо.
- Может и поплохеть, дорогая моя! Столько радостей у вас, денег на совме-стную деятельность получили – через край. Они хоть и не отмытые, как водит-ся, но всё равно денежки… Крыша с этого может поехать… Надо бы ему пи-люльки поглотать. Недорого. Всего за две тыщицы упаковочку отдам.
- Да что вы? Ну вас ко псам, с такими предложениями в неурочный час.
- Ну, знаете, этим делом, - показывает на висок, - не шутят. На родственном предприятии на днях сотрудники в казино пятьсот тысяч долларов выиграли. С директором кондрашка поделалась от радости, а главбуха едва откачали. Так и на тот свет улететь можно! Правда, предприятие их теперь миллионером стало.
- Миллионером?
- Но вы успокойтесь. Я вам на тумбочке пока лекарства оставлю. Если не поможет, накрайняк, у нас санитарные палаты пустуют. Не погибать же чело-веку во цвете сил?
Заходит генеральный. Ручкается так, что кудря на лбу дрожит:
- Вы чего прибежали к нам?
- Знакомый...
- Ну-кось…- трогает директора голову, - такой сумасшедший стресс! А я решил пациентам в виде профилактики от эпидемии птичьего гриппа помочь. Вот-вот разовъётся чума 21-го века! В целях профилактики, с обходом, и забрёл к вам…
- Этого ещё не хватало!
- Какой вы бледный! Это надо же с вами – приключиться такому…
- Не успели бумажки надлежаще оформить, а тут – налоговики со своими проверками. А нам всё шлют и шлют из этой организации деньги. Налогов от купли продаж не уплатили, а денежки нам перечислили. Грязные, выходит, это денежки. И это в день проверки. На какой счет их вернее зачислить, ума не приложим. Поспрашивали коллег, толком никто не ответил. Оплати с прислан-ных денег налог, на проект не хватит. От налогов хотят убечь, а партнеров под-ставить. Голова кругом… Скрепку схватил, а куда с ней шёл, бес её знает…
- Вусейко представитель завода был, я вас неожиданно побудила, вы не по-дошли. Известное дело, если голова болит… Так представитель этот и целло-фановый мешок для денег припас и кошель. За наличкой приходил. Хвалил всё: «как вы выгодно живёте…». Мол, готовы желающих беспроцентно деньгами поддержать… Что мы, штампуем эти деньги? Чёрт он вертихвостый, этот пред-ставитель завода! Вот кто… Придёт у меня ещё, я, пожалуй, погоню его в шею. Пришёл, рассказывают, тут развалился, как мерин, на стуле вот так, как вы де-лаете… пузо выпятил… говорит, хорошо устроились. Все копеечки с полу и подобрал.
Лица присутствующих скосила лёгкая улыбка.
- Деньги дали, плохо ли? Видите, как вы от радости оба прыгаете! Должно быть, нервный срыв передается от одного к другому. Цепная реакция! – вырва-лось у Карла Загнуловича.
- Оно так и есть. Срочно – на дно! – директор уходит.
- Если не откажетесь, то вам денежки куда спрятать-то? – как от недосыпа, зевнула Собачкина.
- Какую-то долю за работу я сейчас готов забрать. Для того и пришёл, - под-ходит к сейфу. - Рублёв этак - тысяч двести сверху мне бы хватило на первое время. - Гладит толстую папку. -  Этот продукт не японской сборки у вас?
- Да рухлядь. Зачем вам это? Оставьте Ваську на игрушки. Возьмите лучше нашу новейшую разработку. Под неё и деньги хорошие можно в случае чего огрести.
- А с чем её едят?
- Летающая модель нового тысячелетия. Её не едят. Лучше пустить в произ-водство при наличии денег. Способы её эксплуатации нами подробно прорабо-таны. В конечном счете эта модель поможет вам вырастить диво-сад с полезно насыщенными витаминами и фруктозой. По утверждению западных генетиков, они содержат компонент эликсира молодости.
Пока такая модель летает, опыляя диво-сад, повышается самочувствие че-ловека. А как следствие – растёт доход… Каждая тысячная доля производст-венного отхода от каждой летающей модели или мухи-наседки заменяет кило-грамм коки. Пользуется большим спросом у наркоторговцев. Через границу любой порошок в момент доставят.
Откармливание таких насекомых помогает бороться с налоговой данью. Мол, деньги все в товаре. Акт о происшествии составлен. Но товар – улетел…
Карл Загнулович Писуля любуется пойманными насекомыми, глаза пьянят-ся:
- Знаний по уходу немерено надо…
- Наоборот, эти милашки очень просты в обращении… Зато голимые деньги.
- Вы меня интригуете…- отмахивается от мух. – Да, эти мальчишки у вас необычные.
Дёргает за крылья пойманную муху, пытается её рассмотреть под лупой, та недовольно жужжит.
- Правда, какие милашки? Совсем, как живые. И – летают… - радуется бух-галтерша.
- И цвет такой золотисто-зелёный. Мне очень подходит такой цвет. Да, со-всем забыл: а производство чьё? Скорее всего - Китай. А сборка яичек скорее всего корейская. Наши не додумались бы до такой тонкой технологии и не смогли бы так чутко обращаться с товаром высшей пробы, - вертит бумаги по работе с персоналом, обслуживающим этих прелестниц и знакомится с устрой-ством насекомого. - Так… инструкции на ненашенском языке! По-морковски  пишут…
- Пожалуй, вам очень к лицу будут… Это королевская муха. Она выполняет у нас охранные функции от воров и занимается в навозном цехе переработкой человеческих удобрений. Это одна из осваиваемых в будущем отраслей нашего производства. Как цыганка, пристает к людям, чтобы удобрения не крали для дач. Пока те чухаются, загнанные мухами по колено в дерьмо, сотрудники ус-певают оформить задержание вора.
- Ух, ты, мать честная! пожалуй, заберу их всех на время, - ловит пригорш-ней муху. - Как наловлю, вы мне это… упакуйте, пожалуйста…  Товар перед отправкой должен выглядеть свежим!
- Упакую во флягу со склада. А этих не троньте. Это экспонаты. Придёте, не забудьте выпустить возле уборной, - крутится около металлических ёмкостей.
- Спасибо большое! Я вам их обязательно верну.
- Этих я вам - от души… а – деньги за них вернёте потом.
- Договорились. Услуга за услугу называется… Я вам помогу справку ка-кую-нибудь состряпать за это.
Входит Васёк, глаза чужие, руки как не свои, гнутся:
- А чего она даст, тем более в моём положении?
Писуля сделал обиженное лицо:
- Как это чего? Раз люди за ними в очередь становятся, стало быть, чего-то даёт… Например, если-ка повяжут, отбрехаться легче будет. Потом, чего набе-докурите, в клоповник милиционеры не имеют права посадить. Потом, куча разных льгот, бесплатный проезд в общественном транспорте. Опять же скидки, по ЖКХ… Как это, чего даёт?..
- А первую группу не сделаете? чтобы наверняка было!
- Боюсь, для этого должны быть очень веские основания. Главное из них - сильно стараться надо. Поэтому лежачим только делаем, и то не всем.
- Жаль, что медицинская наука ещё не дошла до этого!
- Короче, вариантов много. Подберём. Отдохнёте у нас в санатории, как на лучшем заграничном курорте. Там и девок и пацанов щупать не возбраняется при первой попавшейся встрече. И на гитаре сыграть по просьбе сидящих в туалете… Пожалуйста…
- Я, пожалуй, соглашусь…
- Здрасьте, приехали! Он согласный… Ты начальник, с тебя и спросу боль-ше… Тогда оформляю обоих!
- Как это - сразу обоих? Надо постепенно… А директором кто у этого Со-дома будет?
- Оформим, оформим… Да не толкайтесь вы задами, как на прополке… Сначала хозяйственную сторону порешим, тогда и о душах легче думать станет.
Васёк направляется в свои палаты.
- Неплохо бы какую муху - покачественнее…. А то больно уж тощая совсем одна попалась и пискля вдобавок. Притом, мальчик, по всей видимости. Мне девочки больше по душе.
Собачкина расстегнула рот до ушей:
- А качественный товар в наше время не кричащий не бывает.
- С годок поработает, вдруг меня удовлетворять перестанет? Тогда как? Вы-кидывай! Талия больно у неё некрасивая, как гвоздём ковыряли или с осой спа-ла.
- С кем по молодости не бывает: на гвоздь мушка наступила, споткнулась… разве долго до греха… и нате – сбрушилась… Но эта девочка не травмирован-ная. Это я так, к слову, сказала. Хотите, другого жениха ей взамен подыщем? А вам новую пару подберём.
- Вы меня на мухе женить собираетесь, что ли? «пару подберём»… Лучше скажите: нет ли дополнительных к ней гарантий? По-моему, у неё год выпуска старый.
- Как это - старый? По сопроводительным документам проведена как новая. В прошлом году не помню, чтоб она летала. И смертность превышала рождае-мость. Потому что сотрудники меньше уборной пользовались. Предприятие ещё только силу набирало… Ну, что вы, как с рюмки, не видите - у неё под крылышком год выпуска должен стоять?
Писуля заглядывает под крылья:
- Потом на складе товар мог долго проваляться.
- Побойтесь Бога!
- Аля-ля… увидел. Одна маленькая точечка… Должно быть, нынешний год значится. А вы их специально клеймите на случай продажи?
- Ну, Карл Загнулович, как это можно унижать насекомую, ай-яй-яй… Она родится с ним.
- Неслыханно, колоссально! Уникальная порода! Тогда взвесьте мне таких с полкило… Только, чур, девочек… И не забудьте чек выписать. На всякий слу-чай, для налоговой.
- Сдались вам эти инструкции. Берите без них.
- А может, у неё – морковская национальность? или камбоджийка, вывезен-ная из-за границы?
- На что вы намекаете, Карл Загнулович? Ночных бабочек, тем более непри-стойного поведения, мы не воспитываем. Когда инструкции составлялись, и в мыслях такого не было, чтобы всякие нелепости указывать и перечислять… Сказано вам – кореянка, значит, кореянка! Потом, леший их знает, отколя они прилетели? Из Бангкока или прямо с Канн? Вы уж потихонечку, как-нибудь сделайте нам поскорее справочку для директора.
- Было бы здоровье, а остальное само собою уляжется, сделается…
- Вот мухи… Они надёжнее, чем всякие деревянные рубли, а вот сопрово-дительный лист. Ступайте с Богом! Договор тут распишите…
Подписывают договор с бухгалтером на частное обслуживание… и расхо-дятся. Появляется озадаченный Васёк.
- Как я его залобанила?! Давеча этот, заводской пройдоха, за деньгами при-ходил, а не навялить ли ему подобную схему при выдаче денег? Деньги-то вер-нуть всегда можно, а вот с насекомыми будет посложнее… За них, пожалуй, и не расплатится… а покупатель в должника превратится. Чем он докажет, что принёс именно наше породистое насекомое, а не другое подсунул?
 Экспертиз в области мух по просьбе каждого встречного – поперечного в мире пока не делают... А вот это уже денежек стоит… и немалых… за ненадле-жащее возвращение товара. Нельзя же, попав в несчастный случай, попутный кусочек бизнеса не скроить?!
- Всё абы да кабы, не росли бы грибы… Бухгалтерский кадр, учёный золо-торучка, а будто не понимает: пригнали деньги на бочку – будь добр, плати на-лог…
- Заводские налог через наш счёт отмыли. Прислали деньги на совместные работы, а налоги с них не оплатили. Предоставить-ка нам, скажет налоговая по-лиция, вашего директора! А мы ему: старый директор надолго болен…
- Насколько – надолго?
- Какое их поросячье дело? Хоть на всю жизнь! Переизберём нового.
А если не заболеете, да проверка придёт? Откудова, спросют, столько дене-жек без налоговых вычетов?  Откудова подозрительно много насекомых летает, рядом ведь нет никакого производства? Докопаются и скажут, что ещё и насе-комым делом занимаетесь… А по документам его не проводите. Начальник в этом случае должен быть предусмотрительным. Скажут, подкупы разводите на местах, со взяткой пристаете… Однако в деле борьбы с ней особая инициатива от застольных работников требуется.
А за нас вы не беспокойтесь: всех обмерим и уладим – куда надо.
Мы вас, ежели что, навещать станем. Даже в том случае, если угонят куда на выселки или на больничную койку попроситесь, ваша память сохранится на-вечно в сердцах организации. Но, думаю, до этого не дойдёт.
Ежегодно поминать обязуемся и жертвоприношение к вашим стопам пре-подносить станем. Лишь бы вы не переживали по пустякам. Этим шайтанам, думцам, просьбы сляпаем, чтобы тщательнее проверяли своих архаровцев на чистоплотность. Чтобы все стало чики-пыки…
Сама преемницей останусь. Править буду. Достойно сменю вас на высоком посту.  Раз исторически так складывается, должна же быть у сотрудников пусть небольшая, но радость?!
Если какой мужик за деньгами опять явится, не забыть бы губы потолще напатрить, чтоб эффектнее насекомых сбывать. Юбку под помаду, что ли, по-короче надеть да чулки с завораживающим гадючным цветом? За куриное ко-рыто второпях давеча бросила… Киньте-ка их сюда!
Васёк подаёт чулки и уходит. Главбух, перелицевавшись, ожидает клиенту-ру...               
                XI
В дверях показался заводской посетитель.
Главный бухгалтер, живая и ухоженная, выписывала для себя цифры пре-дельной значимости для транжира и пополнения бюджета организации. Пони-мала: то, что затевает, надо делать самой и не обсуждать с кем-то. Тем более со всем коллективом. Этого ещё не хватало! Когда говорила о директорстве и бу-дущей роли на этом посту, под бровями начинали расходиться тучки.
Она сперва нарочно не оглянулась на вошедшего, предпочитала разговари-вать через спину. Это не мешало ей всякий раз лучше сосредоточиться.
- Где вас так долго собаки носили?
Скоробогатый, при рубахе с высокими манжетами на рукавах,  помятой ка-зачьей фуражке, спотыкается о кочку и вываливает во все кайло задохнувшийся голос:
- За незабудками и целлофановым пакетом, вот, сгонял. Он и поглубже бу-дет. А то наворочаете денег по ручки, не допрёшь. Всю спину обломаешь на вредном производстве. А вы пробовали когда-нибудь для романтики деньги па-кетами домой носить? Знаете, как это ликующе?!
Все тебе в пакет заглядывают, норовят познакомиться. Появляется куча по-клонников… Чувствуешь себя сразу культовым человеком, как шоу-звезда… Ни одни барьеры чинов не важны. Представишь на минуту, что все деньги и почитатели – твои, аж мурашки по спине щекочут. Но больше положенного го-сударыневой инструкцией расслабляться нельзя. И болельщики не любят, когда их дразнят. А то может сложиться нештатная ситуация. - Представитель завода преподносит, раскланиваясь, цветы.
Она нюхает и радостно посмеивается:
- Звезда, а клеиться-то не умеете к женщине завидной судьбы. Глупости го-родите: пробовала ли я сумку с деньгами носить? Тычете загнутым пальцем приятной барышне прямо под рёбра… Что она, тащится от этого? Выпендри-ваетесь на работе не по чинам. А можно, я вам совковой лопатой из сейфа день-ги накладывать стану? Раз вы торопитесь… тем более, цветы подарили. А то поспешать надо, власть к рукам прибирать пора на производстве, знаете ли… И некогда нам тут шашни разводить! Видит Бог – важный исторический момент приближается!
Скоробогатый со страху всплеснул руками:
- Ух, ты - совковой лопатой!.. Конечно, валяйте, только я их потом пересчи-тать должен, чтоб всё по-честному.
- Из банки только… Ещё не дотрагивалась до них ни одна рука счастливого человека… Видите, в целлофановых брикетиках спрессованы? Всех – 240 бри-кетиков. Держите пакет как следует. Что у вас руки трясутся? - накладывает лопатой.
- Да я ничего. Комары, дрын горелый, пристали, спасу нет. Специально, что ли, разводите?
- Коли возможности позволяют, так берите в аренду… Эти подороже, чем гознаковские брикетики стоят…
- Скажете тоже, золотые, что ли, они у вас?
- Золотые… не золотые, а не дешевле, чем в шоу-бизнесе доходец приносят. Сертификат на наличие умений у них у государыни вытребовали. Пока страна не готова так быстро подойти к расхваливанию такого деликатного товара. Но известно, что она работает в этом направлении. На местах мы стремимся, чтобы работник вежливо обходился с таким высоким продуктом.
 Для этого создано хорошие условия работы – устранена лишняя зашумлен-ность, например, от эвристических криков сотрудников при разработке какой новинки; подано хорошее освещение, учтены условия минимальной вибрации, когда сотрудник несется, как угорелый с ошеломляющей новостью к колле-гам… Машина сама указывает предельные пороги допустимых отклонений от стандартов. Короче, такой подход и для сотрудника благо, и для комара. Комар ведь – он часть природы. А толкового и сочувственного работника вредно от-рывать от неё. Особенно, когда идёт процесс зарождения новатора производст-ва.
- В каком же качестве их, комариков этих, можно использовать?
- У нас, например, они на семейном подряде вместо ночного сторожа ис-пользуются, что позволяет сократить штаты и увеличить зарплату сотрудникам. Часть денег направляем на перевооружение персонала…
- Сейчас видео и сигнальная аппаратура с охраной прекрасно справляются.
- Робот, он и есть робот… Камеры всякие у нас тоже есть. А это - живое су-щество. Тем более, оно быть безработным не должно. Оно хоть и маленькое, а выгоднее любой собаки обходится. Отличаются от собак высокой разборчиво-стью в еде и не воняют. Беззатратны по содержанию. Товарооборот помогают утаивать от налогов. Потом, одной камеры для доказательств в совершении преступления сегодня мало. А комары во время совершения преступления до-бывают у преступника кровь. Это самое важное доказательство вины преступ-ника.
- Ух ты! У моего директора как раз в палисаднике малину балуют… Там комаров и так полно везде.
- Комаров-то много… да лодыри. И где их ловить-то будете потом после укуса преступника? Надо знать, чей комар укусил и куда улетел с места пре-ступления… А для этого все насекомые, в предусмотренном законодательством порядке, согласно местной инструкции, должны проходить переосвидетельст-вование после нападения на преступника на предмет дальнейшей профпригод-ности и изъятия донорской крови. Но самое важное даже не это, а их отбор на соответствующую должность и дрессура в диком водоёме, чтоб привыкали к постоянному месту прописки. После чего каждый из них получает разрешение на свободное ношение электронного чипа, по которому его отслеживают…
И только после этого комар получает право на занятие коммерческой дея-тельностью по сбору донорской крови у грешников. Потому что относятся к благородной породе, и доставлены спецрейсом из покоев последнего царя. С тех времён отдрессированы, как собаки…
Скоробогатый берёт со стола бланк:
- Давайте договор на эту нежнейшую тварь составим на нашем бланке с пе-чатью. Подпись начальства есть. А деньги за комаров потом принесу. И специ-альная бумажка у вас есть на право обращения и содержания таких грамотных насекомых, и машинная оценка ваших знаний там значится?
Собачкина вызывает Васька. Тот забегает, не говоря ни слова, расписывается и уходит, зажав голову.
- Деньги можно и потом… Вот вам флягу с комарами. Откроете у себя. А пока идёте, можете за ними понаблюдать через окошечко: не повредились ли у них лапки во время такелажных работ, связанных с доставкой, не расхныкались ли? А вот под глубоким стеклом и высокая бумага от государыни, с машинной и человеческой оценкой наших знаний. Это все по правильной эксплуатации насекомых. Видите? А вон хвостик пятерки выглядывает из-за бумажки… так что, все надежно. Руками только трогать нельзя. На всю жизнь выдана, чтоб не зацапать. Потом, там особый режим хранения, его нарушать точно нельзя. Ко-нечно, за хорошие деньги можно и достать документ…
- Ух ты! За хорошие… где это я вам их сейчас найду? А там, в глубине ящи-ка, и не особо видно. С метр глубина… Потом, по ним комары ползают, что ли… Ладно, раз хороших денег стоит и на машинной обработке все ваши зна-ния, то верю… С такими бумагами любые чиновные препоны нипочем. Оно ведь и бумажку выхлопотать золотого времени стоит. Не каждому дадут. Ска-жут, закона пока нет по борьбе с чиновными преградами в области небольших хозяйств. По-свойски, знамо дело, выпишут что хочь. И прибегешь сверяться куда надо, все равно подтвердят такую бумагу. Не пойдут же на попятную… Потом, куда ни глянь по кабинету, шума нет, глазам светло, душе тепло.
Сразу видать: с кадрами работают здорово. Опять же на столах у каждого, гляжу, нашиты верхние и нижние границы норм – по свету, шуму… сурьезная атмосфера, строгие допуски и посадки… Если порядок, понятное дело, он и в Африке порядок…
 Тогда последнюю лопатку для надёжности бросьте деньжишек, чтоб до краёв было, и хватит… а то место ещё осталось… За такую услугу я вам что угодно, хоть помадные прелести, хоть змеек-завлекушек на колготках расцело-вать… Хотите, я вам за это погадаю, а?
- Но, но, соколик, не очень-то зазнавайся! Знаем мы вашего брата… Ишь, глазёнки выправил..! А не вы ли, любезный, на остановке вот этось какой-то глупенькой девчонке по ручке гадали, а сами ко мне кадритесь так быстро? За-ливали ей: мол, денег с вас не беру, рад вниманию буду… И так до краёв полу-чилось, - утрамбовывает лопатой денежные брикеты.
- А это так, одна клуша дорогу переходила в неположенном месте, упала в грязь. Я ей ладошки отчищал и зубки заговаривал, чтоб не плакала, сердешная.
- Ладно, куда там, разгонишалась и поверила: ладошки он чистил… Смот-рите, комариков берегите!
- Как вас благодарить? Офисной площадки у вас маловато. Рад буду услу-жить вам, если не возражаете. У моей младшей сестры, Сывороткиной, – обво-рожительная такая женщина, её старания даже президент, говорят, заценил, плохое не подсунет, - так вот, у неё есть свободная курятня. Через дорогу. Как раз задком в ваш зимний дворец глядится. Площадь вся из себя представитель-ная, но, разумеется, не лучше вашего высоконадёжного товара. На хорошем по-лу. Только вывески вашей организации на ней не хватает. Если вы не против, хоть завтра из картона её приляпаю. А то директор есть, а приличного дочерне-го офиса нет. Узнают, смеяться будут… скажут, компания несолидная.
- Генеральный директор - и в курятне? Скажете, как воздух намутите тоже… Уж лучше в землянке!
- А то смотрите – вчера мои детинушки, цветочки жизни, только оттуда на-воз куриный ликвидировали. Так что, жилплощадь для организации свободна и ждёт вас. По крайней мере, куриная рота поместится. Ну, спасибочки за всё! Пойду…
Уходит. В дверях расходятся с Васьком.
- Ну, вроде, всё в ажуре. Сейф пуст. Ни комаров, ни мух особо нет в поме-щении. С нас и взятки гладки… Один арбешник  приходил, еле отстал. Клеил, как пареный лист. Но я ведь упрямая! В штыковую не возьмёшь… Предложил нам освоить в походном порядке новые рубежи…
- Какие такие рубежи?
- Новое помещение для офиса навяливал для расширения организации - на время эксплуатации наших ценностей - в комфортабельной курятне. Но я для вида поломалась, конечно. Мол, нет нужды в ваших услугах.
- Работать в курятне? Кто к нам зайдёт потом?
- В нашем положении и полати ковром-самолётом покажутся. Кому товар нужен, те и в лужу за ним полезут. Проверяющий один раз зайдёт, второй по-думает… Не каждому по душе станет вот так запросто посетить нас с офици-альным визитом. Сначала помещение, потом земельку под ним приберём. А там – и ветер в зад.
- Я очень даже вхожу в ваше положение. Вы займёте моё кресло. Поэтому отношусь к вашему предложению с пониманием. Заодно проверим: кто чего стоит?..
Уже наутро все дела и состоялся переезд части офиса в более «комфорта-бельные» условия…  С евроремонтом решили переждать до воцарения спокой-ствия. Чтобы как-то сократить барские расходы на переезд, шобоны подвозили на дворовых собаках в два этапа.
Сначала – утварь, оргтехнику, потом остальное бумажное хозяйство. Над дверью наскоро пристроили табличку с прежним фирменным названием. По обе стороны дорожки, ведущей к двери, выложили из цветущих полевых цветов оранжерею с богатым запахом ромашки и вишнёвой смолы.
Слева, неподалёку от двери, паслась привязанная к сучковатому колышку однорогая коза, приобретённая в качестве трофея ещё Васьком у жуликов в столице. Долгое время она находилась на попечении знакомых Васька, по-скольку те нуждались в свежекозьем продукте. Козу устроили дневальной у входа. Связь с законами природы осталась наиболее важным достижением кол-лектива на сегодняшний день в области высоких технологий.
Внутри бывшей курятни вместо мебели дизайнерский интерьер украшала крепко сбитая тара из-под продуктов, на которой разместилась техника, доку-ментация, настоящий сейф и туго перевязанные поленницы дров, заменяющие стулья. В глубине комнаты, поодаль от крохотного оконца, задёрнутого тягучей дымкой сырцовых испарений, в полроста человека висел портрет куриной главы – кочета с молодкой и законной супругой, выполненный акварелью дорогого художника, оставленной на память от спешно эвакуированных хозяев.
Отец куриного рая держал спутницу щегольски под крыло. Он, с чуть за-ломленным набок гребешком и прищуренным глазом, опирался лапой на сне-сённое яйцо и выглядел по-бойцовски, совсем неженатым кочетом.
Через порог, задевая здоровенной лаптей за край, перевалился с забинто-ванной головой и флягой из-под молока и свеженаклеенной этикеткой – «Коро-левская муха» - Карл Загнулович. Васёк, завидя покупателя с ласнинкой в гла-зах, удалился, чтобы не мешать и наблюдать за происходящим со стороны.
- Как у вас тут сыто и сыро… а-а! – Принюхивается. – С новосельецем вас! Видите, что со мной понаделали ваши никем не привитые? – чешется. - Может, какие посговорчивее да поуступчивее найдутся? Потом, как-то непривычно жужжат по комнате. С ног сбился, пока вас нашёл в этом захолустье… За на-возной кучей вас и не видать клиентам с улицы.
- Спасибо на добром слове! Коза часто голос подает, чтоб и чины и посети-тели не блукали где ни попадя, а шли прямо на живой голос… в наши хоромы. Очень даже привитый товар…. Просто друг к дружке нужно терпимее отно-ситься. Мойтесь пореже. Чистюлям они меньше оказывают знаков внимания.
- Как хотите, а я вам всё равно погадаю… Я когда-то учился на астролога, - хватает за ладошку бухгалтершу и водит ногтем.
Собачкина, кокетничая, вырывается:
- Ой-ё-моё… И этот туда же… как сговорившись…
Писуля не отпускает, несколько раз лаптями задевает туфельки бухгалтера, а у самого глазки готовы от счастья зайтись:
- Три раза замуж выйдете. Будет трое детей. Последний раз за старичка выйдете. Он вам оставит большое наследство.
- Не хочу я вовсе за старичка… Уж не про себя ли намекаете? Давеча вас с одним приятелем видели на остановке. Ладони у какой-то стрекозы щупали.
- Как можно, право, и не знаю?.. Нет, не выдергивайте ручки, извольте я вам всё-таки доскажу… По линии «розетты», что округ запястья, видно, этот стари-чок от вас потом сбежит, а вы снова придёте ко мне за умным советом.
- Как сбежит? От молодой-то? Не позволю!
- Вы, конечно, молоды, но не до такой же степени… Тридцать - оно, конеч-но, не возраст… но имеет свои нравственные причиндалы. Не привяжете же вы его к столовой ноге? О! Какая же у вас на губках глубокая помада. Вот этак придись, губ не вытащишь. Зато сочная, как земляника, пахнет. Так и подмыва-ет… так и охота за душу берёт…
- А вот этого мне пока и не надо…
- Постойте - постойте! Не отымайте руку. Видите, как она у вас трепещет? Так и дрожит, тип-тип… ущипнуться просит… так и трепещет!
- Но моя ладошка к нежным ухаживаниям посторонних мужчин не привык-ла…
Писуля опускается на колено:
- Дальнейшую красоту гаданий надо непременно с высот колена произно-сить…
Собачкина почти не сопротивляется:
- Какой у вас удивительно мурлыкающий голос!
- Весьма признателен вашему достойному выбору… Я богатый человек… Я трепещу сказать вам более точный прогноз. Он связан с графологией. С гадани-ем по почерку, по неровностям, угловатостям, округлостям… по всем нежней-шим его местам… Для этого вы должны написать, пусть на папиросной коро-бочке или негодном билетике, кто вы по знаку зодиака? Число, месяц и год ро-ждения… В какой год изволили родиться: там – обезьянки, тигры, крысы… Пишите, пишите… не торопитесь… - подаёт огрызок карандаша.
- Написала…
- Для того, чтобы, может быть, с вами не встречаться… это от вас будет за-висеть… неволить не стану… я могу все почерпнутые от вас данные на компь-ютере обработать и сообщить результаты прогноза по телефону. Скажу – чего-нибудь! какие дни опасные… какой человек – ваш, а какого следует избегать… с кем встречаться… наличие болезней и как их лечить… конкретные советы… как завоевать любимого? То есть нарисую полную картину, основанную на совести и преданности к вам. Поэтому оставьте выходные данные: номер телефона и домашний адрес, чтобы мои результаты гадания вам передать. Неплохо описать ваши взаимоотношения с родителями. Например, пускают ли они вас поздно одну поколобродить или нет?
Писуля осматривает комнату и потихоньку отмечает:
- Под эту гребёнку, может, и мух повезёт поменять, препон для этого не видно?
Собачкина пишет.
- Пожалуйста, возьмите! - подаёт пачку из под курева. - Написала. Сегодня вы на работу ко мне порожки обиваете, а на улице, слышала, норовите подойти знакомиться с дамой сзаду, выливаете на её кипящее сердце ушат благонаме-ренных речей, пока та пребывает в романтической растерянности, успеваете у неё номер телефончика вывертеть…
Писуля гримасничает:
- Сущие блудни и сплетни завистников, лапуня. Не верьте!
Вот, спасибо! – Отвернулся к двери, шёпотом: - А то приспичит вечерок для разнообразия скоротать, не знаешь, где с телефоном бабу найти… А ей на рабо-те, бедненькой, не всегда условия позволяют, чтобы немного притащиться от нового мужчины… И сам до её работы не всегда успеешь допрыгнуть… Прямо заикнёшься про телефончик на свои нужды, этакая зазнаха, скоро не даст. Надо с ней работать, потеть, цветочки, смешочки всякие дарить. Ну, а остальное – дело техники - и бабёнка в руках…
- А когда вы позвоните?
- Как только отохочусь, поточнее сказать, малость освобожусь, и сразу быка за рога…
- За какие ещё рога?
- Это… я от переизбытка чувств словами заблудился… хотел сказать, что как только, так и сразу… Но я-то прибыл по делу, а не легенды травить перед барышней. Пару мух бы под шумок обменять...
Собачкина насторожилась, бусы тронулись с места:
- Под какой ещё шумок?
- Это когда двери настежь… рядом шумок растительности, природы, фау-ны… Знаете, завораживает как-то, и разговор предметней выглядит.
- Какой вы, однако, романтик! Но к лицу романтику любое насекомое, хоть куда… тем более королевское! Просто вы выклюндываетесь, как муха. И тон-ких женщин совсем не уважаете, давших в этот скромный миг самый близкий сердцу телефон.
- Ну, что вы? Я просто потрясён новой модой приобретения мух! Потом, с мухами действительно как-то романтически всё получается…
- Если вас они только покусали, то вора непременно сожрут.
- Да это понятно всё. Просто, сомнения гложут – не бракованная ли партия попалась, а так я целиком - на вашей стороне. Не приобрести мух, это, по мо-ему, равносильно, что верующему не помолиться… Совесть измучает.
 Какого же  обворожительного нюха помада?
- Не пойму: вы что, ко мне за помадой пришли? Прямо, выпендрёж какой-то! Голову только мутите приличной даме.
- Просто когда и помада, и мухи рядом, просто сердце колотиться начинает. Думаю, вдруг какая мушка подохнет, можно ли её заменить будет?
- Можно, конечно, приносите, но не больше двух… Так и быть, на одну жи-вую поменяю. – Выпускает две мухи. Одну из них тут же ловит и передаёт.
Писуля трепетно гладит флягу:
-  Конечно, может быть, и эти ничего, только как хворые жужжат. Так ведь? Послушайте… - подносит ей под ухо.
- Так-так…
- Я это вот к чему всё веду: справочка-то дорогого стоит… Не прибавите ли на парочку мух, ну, на всякий несчастный случай…
- В коробочке на столе, дотянитесь… А этих давайте тогда для порядка за-страхуем, - пишет сопроводительную записку в страховую компанию. - При-дётся вам тогда страховой компании пятьдесят рублей ежемесячно пересылать, а нам сто рублей… это на случай, если муха окажется инвалидом или потеряет кормилицу…
Замечаловки, предложения по добротности товара полеживают на столе у Васька – скоро в потолок упрутся. «Надо бы обязательно добиться от госуда-рыни, чтобы все хозяйства обеспечить разрешиловками на свою работу с указа-нием даты проверки строгих знаний  и умений. Такие знания и умения в этом случае проверяет машина. А то люди на все наплевали: пришел на работу, от-сидел и ладно.
Гляжу вот этось: некоторые в три погибели согнулись за экранами, столами с машинами. Освещение – ногу сломать можно».
В проржавелом помещении, слитым с земным шаром, сырь... Тянет по ногам от земли холодком. Тяжелый и спертый воздух копится под плесенным по-толком. Коллектив трудится без лишних слов, смешков и шуток. Кто-то посту-кивает ногой, а кто-то пальцем, поддерживая рождение мысли.
Ветер играет дверной шторой. Казалось, налитые свинцом ноги и руки ра-ботников зазывает в пляс, чтоб с веселинкой в душе пройти трудные вёрсты!
Обстановка накалена. Из хозяйственного обвала надо во что бы то ни стало выбираться. Как? В подробностях никто не знал. Надеялись и верили: сидеть, сложа руки, - умереть с голоду. Если гибель, то только в пути. И они карабка-лись, страдали, напрягая остатки сил, превозмогая боль, отчаяние, слезы и на-казание судьбы!
…Когда Васёк вышел из кабинета, застал психиатра на коленях.
-  Вот так сцена! Чего же вы так сильно просите ещё?
- Да вот, кое-как страховку выбить пришлось, а то мало ли что?
- Искренне верю. Хоть пять раз застрахуем.
- Нет, пять - очень уж расточительно для меня… - Васёк пытается приспо-собить флягу на спине покупателя, тот уходит.
Собачкина недовольно хлопнула себя по бедру:
- Теперь отчётности не на что класть, флягу забрали, хоть на голове держи.
- При себе в сумочке держите. Спросят, а где этот генеральный прохвост? Где все бумаги? А вы – я за него; вот, мол, всё под руками, как у генерального. Они не любят, кто с бумагами мешкает.
- И правда, одни недочёты кругом… Мети не мети, а следы остаются… И меня, как нового директора, вслед за вами потянут. Скажут: ты, слепая тетеря, куда смотрела? Скажу, мол, выполняла приказ, то да сё…
- Нашла козла отпущения! Ничего я не приказывал. Только советовался с вами. А вы – оп-пля – и дело провернули, не спросясь.
- Это я - не спросясь?  - наступает на Васька.
- Ладно. Придут, скажем, что мы все такие бедные и нищие и с нас нечего взять, и офис - в курятне. Только некоторые суммы из присланных уже потра-чены.
- С них-то налоги перечислены. Всё равно сокрытие денег раскроется. Будут приставать, что слишком поздно от остальной части денег освободились, но на-логи с них так и не перечислили. Выделили, называется, под новое предложе-ние… - Берёт паузу, как про себя совет держит:
 - В случае чего, скажу, что были некоторые ошибочные перечисления, вы-кручусь. Мол, освещение плохое сделалось на работе, а сертификата на доброе обслуживание обратившихся… нет пока от государыни. Партнёры обещали на этот счёт справочку, что перечисления были сделаны по ошибке. «А мы им деньги вернём наличными, тоже со справочкой»…
- Может, и правда вам на время в психушку убечь?
- Как вы это представляете?
- А так – смыться, и всё. Мол, с головой поделалось, принял непредвиденное решение по счетам, и деньги улетели на ветер. Тем более, олух знакомый в этой сфере работает… Поможет.
- И хочется, и колется, и мамка не велит.
- Прямо-то дело – возьмите себя в руки.
Васёк растерянно набирает телефон…
Психиатр потягивается в больничной палате на диване, играет с больными в карты.
- Чего хочите? Алё…
- По неосторожности, приобретенные вами насекомые, оказывается, не гон-конгского производства, а японского или чувакского…
- Это мы уже обсудили.
- Теперь у нас и японские есть… Можете приехать и поменять.
- И эти сойдут…
- А может, не сойдут? Как это вы так безалаберно к своей выгоде подходите.
- Не мучьте меня. Чего вы хотите?
- Прямо совестно и говорить…
- У вас проблемы, больной?
- Вот этось вы намекали о помощи… А теперь мне жалко отданное вам доб-ро стало. Нельзя ли на попятную пойти?
- Вы знаете, что? Вы мне мозги не трите! Может, вы удумали, чтобы не только отданное добро вернуть, но и морковский  флаг над крышей воздвиг-нуть, как наш больной, Замнул Абид?
- Я вовсе что-то теряюсь…
- А Божий паспорт вам не выписать?
- Он случайно не такой, как у одного нашего посетителя, который нас в ку-рятню перевёл?
- Завидуете, значит?
- Всеми фибрами души, а вашей работе – в особенности…
- Тогда ждите. Сейчас выезжаю.
…Входит психиатр:
- Вы понимаете, что нуждаетесь в стационарном обследовании?
- В дурку не хочу ехать неподготовленным. И с персоналом я не простился.
- После проверяющих поздновато будет…
Собачкина обрадована, глазки обмякли:
- А чего тут такого? Взяли да и легли потихоньку… Придёт налоговая по-лиция, скажем, что вы на инвалидность ушли по части головы... Одной тут по-легче будет властвовать… дела, папки пока в кучу приберу.
Писуля требовательно, из остатних сил вызванивает колокольными глазами надежду:
- Нечего резину тянуть…
- Ему, конечно, перед народом неудобно будет – замялась Собачкина.
- Перед каким?
- Перед командой предприятия.
- А сейчас разве удобно, когда офис – в курятне?
- Я ещё языком не высунулся, а вы меня в дурку норовите запхать.
- А вы знаете, какая в нашем санатории курортная жизнь? Представьте: про-сачиваетесь сквозь стену, а вас уже лучеглазая фея, как барона, раздевает и ве-дёт в помывочную. Потом – в обувочную. Подаёт штиблеты, выправляет за-бившуюся под носок штанину и провожает с песнями в светлые пенаты. А на окнах чуть колышутся белоснежные занавески. Кругом уют, холодильник, те-левизор…
Для особо страждущих – курительная комнатка, туалет, гитара по утрам и вечерам то там, то сям жужжит. Голова кругом. Не успеете сомкнуть нежину ресничек, как вас побудит глухой – ночью к обеду – диковатый лай какого по-луночника. И райская жизнь наполняется шелестом лёгких платьев, скользящих по глади персидских ковров. Минута, другая, и вас уже чарует запах блуждаю-щего по коридорчикам медицинского спирта. И это всё бесплатно.
Заправишься  разок, прямо из ампулы и спишь себе, будто летаешь на ковре-самолёте, разглядываешь спящие позы сотоварищей. У одного рука или нога в диком сне поднята горизонтально над головой; другой спит вверх ногами, об-локотившись к стенке. И ты быстро запоминаешь ими произнесённые имена, краткие биографии… и никакого кино не надо. Всё по-настоящему! Вот фотки.
Это, например, Тёпа из горячей точки. Он всё время рассказывает об охоте на партизан. А этот – Вершитель судеб. Работает охранником зеркала. Причём стоит на посту не задом к охраняемому объекту, а лицом.
Строительная архитектура, дизайн палат отбабахан по универсальному ре-цепту, без дверей. Так что - полезай ночью к кому хочешь под одеяло. Поэтому не телитесь и собирайтесь прямо сейчас… Уверяю вас: попадёте прямо в разгар бархатного сезона. Отдыхающие вам всегда рады. Некоторые будут заглядывать прямо в рот во время вашего рассказа о себе и светить фонариком.
Особенно, если вас застали за столь ответственным занятием, как отправле-ние человеческих надобностей. Садясь за стол, разрешается помыть руки без мыла. Так быстрее. Круглосуточный догляд, как за ребёнком, у нас гарантиро-ван государством…
- Ну, смелее берите своего лечащего под руку и ступайте с Богом… отсюда, пока не поздно.
- Как же, так скоро? – упирается.
- Скоро – не споро, тихо – не лихо. Вот тут распишитесь, что я за главную теперь остаюсь. Как говорится: барана убыло – хлева прибыло.
        Главбух толкает под зад коленом Васька, помогает психиатру его выпих-нуть. Входит завотделом базы данных.
Собачкина голосом вояки наводит порядок в коллективе.
- Каков начальничек, а? Какая у него стройная голова, логическая гибкость ума?! Сразу всё прикинул к носу и сообразил, почём нынче фунт лиха… и смылся, чтоб потом на коне оказаться. Ножками – тяп – тяп… Действительно – на кой мы ему сдались.
- Я, конечно, верю в наше светлое будущее, но нельзя же вот так, взять че-ловека и выпроводить под белые рученьки.
- Бог да судья желанья не спрашивают. Лучше наперёд в знатном месте от-сидеть, чем опосля локти кусать. Кто знает, как себя проверяющие поведут?
- Взяли и обезглавили коллектив в самый неподходящий момент. Вы свои дела как надо не сделали, а человека – в дурдом…
- Это я обезглавила? Вот утроба! Я наоборот возглавила коллектив в самый опасный момент. Принимаю от вас, так сказать, весь огонь на себя. А генераль-ный – тоже мне, капитан! Тонущую посудину первым покинул. Потом он сам не раз говорил, что моя мысль избежать недоразумений с налоговой ему нравится.
Входит шеф-редакор Пулызина. Слухова находит на столе среди вороха бу-маг, сообщение о том, что перезванивали от Кудревайкина по поводу перенятия опыта. Показывает Собачкиной, но та, чувствуется, опять чем-то недовольна.
- Какой шайтан её сюда запхал? Сроду не найти потом…  находилась на месте… нет, милушки, надо переложить…
Пулызина с озабоченным лицом:
- Записку, видно, так и не прочитал Васёк… Налоговая, видать, передумала к нам нагрянуть...
Кнопочкина прикусила палец:
- Надо было записку самой передать Ваську. Он её не прочитал. Что-то по-шло не по плану.
Собачкина как отрезала:
- Ваше-то какое дело? Зато из министерства опыт по кадровой политике едут перенимать, - уходит.
Слухова кричит ей вслед, покачивая ножкой, раскочегаривает пропеллер на туфельке:
- Мы что – собаки? За всем, рай, углядим! Сама бы писала, сама и передава-ла бы записки. Тогда и в дурку генерального не упекали бы… Давайте устраи-вать расширенную планёрку. Голова – хорошо, у коллектива - лучше. Любые препоны пройдем: что чиновьи, что свои. -  Стучит по перегороженным из жер-дей кабинетам. - Эй, люди, выходите ко двору! Сейчас схлёстываться друг с дружкой зачнём по генеральной кандидатуре. Возьмите какие-нибудь махры сена под зад постелить. Сыровато нонче.    
               
                XII
- У нас отсутствует главбух. Остальные туточки. Могу начать?
Пулызина вся - ушки на макушке - ощипывает платье, пристукивает набив-кой носка:
- Валяй да покруглей, чтобы было… а то долго пробалясничать можно. Начнём с критики прежнего директора, затем обсудим кандидатуру на его ме-сто.
- Как не скажи, а всё он – на виду. После десяти, двенадцати часов работы побредет, бывало, домой. Встанет иной раз, упрётся глазами в навозную кучу и подолгу смотрит на неё, как на образок, - оступается, - прости, Господи.
Коллектив выходит в малый дворик, что с противоположной стороны «офи-са». Присаживаются на чурбаки, ящички, чугунки и прочую подручную ут-варь…
Кнопочкина оглядывает команду:
…
- Потом возьмёт да и взмолится на судьбу: «За какие козни,- говорит,- ты меня, сухотинушка, прищучила да казнишь, выщипывая по пёрышку?» Прова-лится в воспоминания, индоле не докричишься… Всякие начальники бывают. Пусть лучше меня завотделом культуры скажет… Любашка Неграмотнова. Я первая не берусь наезжать на человека.
- И я так скажу, что со встречными он – балясник. Одет без выпендрёжа. Плечо верхнего платья всегда рассчитано на вырост. Не то, что как у некото-рых, будто из заднего места достатое. Взгляд, как зипун на ветру, бродячий, даже немножко прожжённый жизнью. Речь, конечно, не всем нравится. Она - сами знаете – вроде моли, холостяцкими наживками с подковырками да приба-утными стёжками.
Подчас не понять – то ли он тебя песочит, то ли товарищеский матч сам с собой ведёт на словах? Не зная человека, можно подумать: или учёный олух, или вдовец какой скворцом заливает… В детстве день-деньской гонял по кры-шам голубей. Всё говорил - реакцию живого организма изучает. Так что непу-тёвости в нём,  как блох…
Пулызина привстает:
- Парнишкой, пока в глупцах ходил, был работящий. Малость ушловат. Власть, прошлую барыню, немножко кувыркал, чтоб не зазнавалась. Мотался с артелью шабашников по области в поисках заработков. Женился на девке бес-портошнице. Ей мать, бывало, орёт с усадника: «Сыми-и порки-то на кольях… чай высохли?  Да не ходи голячком-ти, а то под подолом соловьи  заведутся! А она : «Пускай ещё на солнышке пообвеются, целее станут».
Кнопочкина, оживляясь, тянет руку:
- У нас идёт процесс созревания мысли. Решается вопрос: быть или нет Ваську нашей головой? - суетится. - На полу аж каблуки вязнут, ноги не выдер-нуть. Хотя бы на землю досок набросали для виду.
Я перед тобой только что говорила. Творческих установок у него хоть от-бавляй… Без пересудов работник не виден становится. Мы для достижения яр-кого результата используем и слухи, и кривотолки, и сплетни, и молву, клевету, наушничество, домыслы… Человек от этого только глубже делается. Ели доб-рое в нём переважит, ему и флаг в руки! У государыни сообщательно-сырьевая база по развитию наших организаций плохущая, Ваську вместо нее приходится таковую добывать. Вот и не успевает везде. Материалы об улучшении стажиро-вочной работы в проектных группах не все прокатаны достаточно. Поэтому и общее развитие нашей организации тормозное.
Васёк сказал, как надо делать. И многие коллективы живут его разработка-ми. Тут ещё и брата потерял. Без Васька – и мы без копейки останемся. Помя-ните моё слово!
Дать ему дополнительное время, думаю… Вот, этось, думу будоражить хо-дил, чтоб распорядилась бесплатные данные о природном сырье для небольших хозяйств предоставлять, так в мире водится кое-где, я слышала. Раньше учеба сотрудников хромала у нас, а сейчас многие стажируются в проектных груп-пах…
Голос Кнопочкиной заметно грустнел:
- Всё равно генеральным больше не выберут. Строгих разработок, готовых к внедрению, нет. Новая ещё не закончена. Но даже не это главное. Масштаба новизны в его сочинениях ни для теории, ни для практики особого нет. Когда захотел слинял на Запад. А деньги в него и наши чувства вложены. Фирму пус-тил по известным наметкам. Мы ему верим. А ведь он самоучка. Недоработал свои ступеньки, по которым мы карабкались, теперь нас бросит в удобный мо-мент и сорвется на Запад. Совмещает коммерческое кресло с народным избран-ником. А это весьма негоже. Вот чего.
В договоре коллектива с генеральным о том, что говорю, ничего не сказано. А договор он сам же и соорудил, а мы поддались и согласились с его догмами. Лучше его идеи засудить, перейти на новые методы работы, а его погнать мет-лой за такие дела.
 Неграмотнова переглядывается с коллективом. Говорит, а изо рта аж клыки виднеются, с лишним словом не каждый подступится. А верхняя губа дрожит, кажется, что смеяться просится:
- Маловато мы его критикуем.
Пулызина смотрит в пол:
- Как это так – маловато? А поверья, скандалы, насмешки… Всёшеньки есть, как у Кати-дурочки. У многих подобные качества коллектив разлагают, а у нас склеивают. Выросли мы на Соплёвской основе, как, впрочем, и многие... Мы - деревня… Соплёвщина… Но и не какие-нибудь там на квашне замешанные, а воспитанные цепким умом. Плохо ли, когда у нас в организации почти каждый работник  участвует в доходах?! Дело обкалякываем вместе, а решение принимает обсуждаемый… В этом наше преимущество перед многими компа-ниями. Культура совмещения профессий и должностей даёт сбережение денег. И всё это благодаря Ваську.
Благодаря его рецептам, многие хозяйства на ноги встают. Вспомните: были времена, когда товарооборота не было. И объёмов выпуска товара также не бы-ло. Безденьжили. Почитайте, ножки протягивали некоторые семьи-то. Ком-плектующих было не достать.
Ведь и причины проблемных хозяйств он определил первый. Подбор кадров под кризис осуществил. Не очень гладко, но сделал же! Главные причины до-ходности в порядок поставил? Поставил! Он же привлёк со стороны людей для обсуждения наболевших проблем. Всё бесплатно. Весь интерес его сводился к познанию  в этих условиях механизма выживаемости и доходности. Ну, было? Было! А теперьча его гоним..?
Не по-людски это..!
Кнопочкина начинает пошмыгивать носом, слёзы её одолевают:
- Не забыть досказаться, Катя-дурочка из Соплёвки Ваську-то сестрой дово-дилась. Манька Головёшка рассказывала вот этось, что его сестра с бандюшка-ми была связана. С долгов на гатях… утопилась. А Васькова брата за Головёш-ку убили; в деньгах, говорят, ей отказал. Васька будто и самого искали, но он утёк тогда.
Пулызина, прищурив глаз, крутила одним зрачком сквозь щелку, как под-сматривала:
- Если глубоко разобраться в этих бельевых тонкостях да крючочках, то Нинок у него была не из первых. Все сырые скамейки брюками обсушил по де-ревне, пока до неё добрался. Раз одна заезжая хулиганка, плечом шире папино-го, его поймала и уволокла было в палисадник ночью. И давай замуж предла-гать.
 Васёк как-то выскользнул из под нее и в колодец на цепи спустился, чтоб не нашла. Нинок утром пришла за водой и выкачала его из колодца вместо воды полудохлого. Как кота, всё валерьянкой отпаивала. Она, видно, не помогла. Кислой бурдой насилу выходила. А он в знак благодарности, как в деревне поя-вится, так сразу - по девкам. Свободолюбивый оказался! Но и заслуг его ни куда не деть. Они перевешивают.
Неграмотнова, вздыхая:
- До того, милушки, дошло, что производственную работу от личной жизни отличать не стал. Ну и бросился с такой жизни в науку да искусство, а у самого образование полузапечное. Ладно, рынок подкрался, натворил бы Васёк дел, только кошки по углам шарахались… С плутовским образом жизни в директор-ских креслах обычно долго не содоржат. Ученые идеи, которые претворял в жизнь, действительно до ума ещё не доведены. Результаты только подсчиты-ваются.
Есаул Концеллер сложил на колени руки, как школьник за партой, и внима-тельно следил за выступающими. Пиджачок у него из бугорчатой ткани, кажет-ся – хранит в себе какую-то загадку. Так и хочется пробежаться по нему паль-чиками. Он поднял глаза, как перед судом высшей инстанции и, чуть покраснев, произнес:
- Мне, как ответсеку, с ним много приходилось беседовать… Будь, конечно, при дипломишке, сидел бы сейчас в тёплом гнёздышке да горох в животе пере-варивал. Тогда бы и жизнь не выдалась, как у Поли Нёбушкиной из Соплёвки.. Дом у той в двадцать первом веке стоит, а всё соломой крыт.
Помню, как-то понёс за него документы в канцелярию профтехучилища – на токаря подавать, беда… Сам, говорит, не пойду, боюсь. Иди, мол, за меня подай… Так и залобанил меня,  дурака.
Секретарша то, да сё… принимаем только лично от владельца… и ни в ка-кую… Сказала, что без восьмилетки тем более принять его не могут.
Потом, нет-то, нет-то взяли… А Васёк учиться передумал. Приехал забирать документы, а ему не отдают. Он к директору - в ноги… Тот не отпускает. Васёк – целовать ему сандалии!.. Наконец, директор сдался… И Васёк с тех пор ходит с лицом самого счастливого человека на свете. Забрал тогда справку о четырёхклассном образовании, положил её в червонно-створчатую оправу, да-лёкую от истории нашей народности. Золотая гравировка тонула в глубокой мудрости непонятных знаков. Жаркий орнамент шрифта палил доверчивые страсти заглядывающихся. Поил обидой заискивающий глаз. Всем охота было эту чертовинку в руках потютюшкать…
Васёк садился где-нибудь на завалинке и ловил створками оправы блуж-дающие огоньки высокого солнышка. Никому не давал подержать сокровище, просиживал за ним часами, до покружения головы… Через год решил осваивать разные науки самостоятельно…
Вот с того раза и пошло, поехало… Да чего там калякать… будем и утро, и вечер друг дружку обсуждать - риски в хозяйстве пойдут, безделье зачнется. Придет проверка – на взятках пропадем, а без них вымрем.
У Кнопочкиной заблестели глаза, подстегнутые злинкой голоса:
- Мне безумно понравились ваши произнесённые фигуры речи. Под вашим впечатлением и у меня о нём кое-что хорошее заронилось... Тогда он в рестора-не работал швейцаром-вышибалой по достойному отбору отдыхающей публи-ки. Снимал квартиру. Отец его из дома турнул. Говорит: «Два медведя с мате-рью-самкой в одной берлоге не живут». Его тетради, книжки по самообразова-нию, даже Евангелия – от Матвея и от Луки - под топор пустил и кинул ему вслед. Освоили они с дружком выпуск газетки хозяйственного значения. Раза три в месяц выходила… Подобное раньше целый коллектив редакции только выпускал – морковь им в сумку!
Было совсем не жарко, но Слухова отчего-то подняла ворот и исподлобья смотрела на выступающих. Чтобы до конца не задушила мучившая мысль, ре-шила тоже высказаться.
- Пугаюсь сказать, он маньяк какой-то! Постоянно повторяющуюся страсть к борьбе имеет…
Неграмотнова усмехнулась:
- Оно, конечно, так. Маньяку при любой страсти гоже находиться, лишь бы страсть была.
Кнопочкина старалась перевести мысль собеседницы в своё русло. А когда это ей удавалось, на душе делалось легче, и она открыто глядела в глаза собра-нию:
- Думаю, что не маньяк. Просто изорвался, то по работе, то дома. Отец у не-го непутёвый. Мать прибаливает. Так одно на другое и накладывается… Поду-мать только – кому в голову придёт в 90-х годах на баррикады лезть у Белого дома. Из танков стреляли, только мозги с крошками крови и бетона летали по стенам. Потом Васька всё же шарахнуло по голове осколком кирпича.
Когда, говорит Наська Чёсонкова, очухался, подобрался к зданию ближе и услышал голоса раненых… Депутатам бывшего союза всё рвался помочь. А то у них своих сказочников не хватало. Васёк, будто растелешился, снял с себя бе-лую майку, привязал её к палке и, размахивая, как флагом, побежал прямо на стрелявшие танки… фашистов.
Пулызину полоснула улыбка, и она, едва сдерживая смех, заметила:
- На кого, на кого? На каких таких фашистов? Это что тебе – Отечественная война? Ну и врать, как хороший мерин! Это я тебе рассказывала, а не Наська Чёсонкова. Потому что сама там была.
Кнопочкина огрызнулась, словно её хотели лишить главного слова:
- Ну и что-тко – ты?
Пулызина, поддразнила соперницу:
-  А вот и то… Главного не говорите.  Потому что Васёк не прямо побёг на танки, а - зигзагами. Хоронился, бёг со стулом, от шальных пуль прикрывался. Он получается по-твоему рассказу героем. А это же не так… Героя ему ведь го-сударство не присвоило?! Просто он человек со скрытым мужеством…
Заведующая хозяйственно-козначейским отделом сыграла складкой бровей:
- Сами вы не знаете, а отважными фактами только козыряете. Поступок, может, достоин блаженной смелости со стороны беглеца… Вы же чувствуете, что главную черту маньячества упускаете в достойном человеке нашего века. Народ только в заблуждение вводите своими старческими рассужденьицами!
А Неграмотнову уже раздирал интерес к рассказанному событию.
- А дальше-то что было?
- Дальше? – расправила брови. - Щас вспомню, что одна бабка рассказыва-ла…
- Бабка Агафья, что-ли? Это и я помню…
Пулызиной не терпелось забежать с событием как можно дальше вперёд и уронить хоть какую-то новость, чтоб и к ней прислушались:
- Дальше его сбили с ног. Он пришёл в сознание. Видит, перед ним люди в козлиной шкуре…
- Менты, чай, - в форме?..
- Ну, да. Тут он понял, что не дойдёт до проклятых танков и не доведёт до поганого сознания стрелявших, что расстреливать безоружных – великое зло…
- Я слышала, что и у оборонявшихся тоже оружие было.
- Если и было, то не в таком количестве, чтобы разнести в щепки баррикады. Государыня против восставших бросила танки. Пёс её знает, как там на самом деле было… Может, он, когда пёрся на эти танки, по дороге молоденьких баб попутно щупал? Вот, оказывается, в чем главный аргумент маньячества – в сочетании боевого духа с юбкой.
Кнопочкиной очень хотелось подзавести коллег, которые уже готовы были наперебой рассказывать всё, что только приходило на память.
- Этак до чего угодно договориться можно. Давайте лучше поиграем на те-му: кто лучше знает его географию?
Неграмотновой больше всех хотелось поиграть в эту минуту, но она, пере-силив себя, налетела на собеседницу:
- Ни один антихрист, чать, во время выборов директора в игры не играет… Разве что ты? И ты, видать, недалёкая. Потом, не география, а биография у че-ловека существует.
Кнопочкина поперхнулась:
- Так он же маньяк, вы говорите?
Пулызина пропела пискляво:
- А маньяк, что – не человек?
- Ну, малость с ошибкой сказать не дадут. Все ценности в одну кучу стрях-нули, как разбойники...
- Я первой через врачиху узнала, как в камере после задержания, тренирова-лись на его теле, как на кукле, эти козлиные ослы. Рассказывала одна, теперь покойница, треснули ему в глаз кулаком сначала. Били ногами руками, подруч-ными предметами в милиции. Всех деталей та не помнит, поскольку её тоже мутузили в этот момент. Сказали, в старика-затейника играют. Остальные за-держанные – пьяные  в доску. С ними игра не завязалась.
Неграмотнова вся извертелась на чурбаке:
- Не… не так было… Ему сначала удавку на шею кинули для убавления пы-ла. А то впопыхах укусил бы чужую руку невзначай. После этого отобрали ма-терины сбережения, которые на завтрак дала. Отмутузили ещё раз как следует, и выкинули на проезжую часть. Так что, выпустился из ментовки в одних трусах. Вот как было. И он спокойно ушёл домой.
Пулызина вытерла ноготком уголочки губ:
- А это уже байки… Ввалить тебе лапши берёзовой, как кошке, застатой за сметаной, задать выволочку, чтоб кровь в потолок свистела… - она была готова вцепиться в волосы завотделом культуры. - Поглядим, как ты спокойно пой-дёшь. И мамоньку, и папаньку родимых вспомнишь… Зелень ты пузатая… вот ты кто после этого…  Не успел он как следует отлежаться, как подъехали дру-гие бандиты и увезли к себе. Вот что было потом.
Кнопочкину такое обхождение немного задело:
- Чего вы на неё кочетом наскочили? Ещё подеритесь на грех.
- Сама, сопля, все факты исторические перекувыркала. Просто Васёк сню-хался с каким-то приблудой. Тот посоветовал Ваську со всем соглашаться, что скажут… Пока просили отправить письмо родным с указанием выкупного аванса. Вторую часть денег предложили отработать на них.
Отдохнёшь, мол, и пойдёшь супротив государыневых солдат свои силы ка-зать. Там совесть сама подскажет, как подобным козлам отомстить. Но Васёк вместе с товарищами на самом деле вынашивал план захвата оружия, чтобы ос-вободиться. Об этом он пытался поделиться с другими пленными. Среди них оказался озямок, который стал вымогать у Васька табачку в обмен на то, что будет молчать об их истиной цели.
В земляной яме, куда их бросили, не то что табачку, кроме мышиной за-платки облака, вольного света не видать было. 
- А вот моя дочка в сочинении «О настоящем человеке» про Васька написа-ла, что он вертихвостый, с бешеного похмелья в камеру залетел. Я же, говорит, не попала в историю путча, потому что, как послушная, дома сидела. А его чер-ти понесли…
Но, несмотря ни на что, Васёк чем-то симпатичен… Когда его бандиты про-дали в рабство с кучкой подобных, жизнь стала размереннее… Но об их планах доносил один куряка хозяину. Избиения участились.
Однажды после побоев одолела жажда, и он попросил пить. Его вывели вместе с другими пленными и заставили за это земляные полы под соседним навесом драить так, чтобы грязи при этом не было. Ползали они, ползали на ка-рачках в цепях и в грязи вывозились. За что их наградили очередной взбучкой. Они выждали момент, когда хозяин отлучился…
Васёк со своими товарищами напиться подпустили первым того, кто табачок вымогал. Тот только глоток сделал, как один обхватил ведро, Васёк крепко схватил труса за руки, другой - за ноги, приподняли его с товарищами и утопи-ли в ведре, а сами без питья промучились. Когда хозяин вернулся, сказали, что доходяга сам от жажды захлебнулся… Васёк знал, что хозяин особо гневаться не станет, потому что выкуп за утопленника уже получил.
С речью вылетела Неграмотнова. Вся багровая, заважничала.
- А мой птаха – уже шестиклашка. В сочинении писал про Васьков побег. Их однажды погнал хозяин на хозработы. Васёк зарылся в навозную жижу на кузове машины и пытался смыться. Хозяин обнаружил, что одного не хватает. Построил всех и говорит, что один должен вместо беглеца от вил одного из пленников смерть принять.
Добровольцев не нашлось. Тогда хозяин выбрал одного поздоровее и назна-чил палачом. Тот попытался себя самого на вилы насадить. Тут Васёк не вы-держал, вылез из кучи и сдался. Не захотел он, чтобы из-за него неповинный муки принял.
В наказание отвели дети хозяина Васька в спортзал. Подвесили к перекла-дине за руки. Сказали, что вместо груши из тебя будем потроха вынимать и спину мягче брюха делать… После избиения полуживую тушку бросили опять в яму. На тело сверху ещё бросили ошмётки бараньего мяса, и выпустили из клетки на него птиц-стервятниц. Тело кровоточило и ныло от нанесённых ран, а коллеги по партии в это время торговались с хозяином, но так и не договори-лись. Мой сын подумал, что Васёк мёртв, и отвёз его на скотомогильник. Одна-ко хозяин усомнился в смерти Васька и привёз его обратно. Через некоторое время Васёк пришёл в себя.
Не успела Неграмотнова закончить речь, как у Пулызиной на памяти вспыхнула уже новая история:
- Однажды охранка Васька отмечала какой-то праздник. Санятка Пискариха рассказывала… С её сыном они в плену были. Вопреки своим традициям, ры-жебородые выпивали. К Ваську подошла маленькая хозяйская девочка и спро-сила, что, мол, там делают её братья? А Васёк возьми и скажи: «пьют, как коз-лы».
Малость погодя, Васька снова забрали в спортзал и стали на нём кулаки от-рабатывать. Короче, отметелили, как Бог черепаху. И на этот раз Васёк кое-как выдюжил. Крепкий оказался. Старший брат хозяина подошёл к нему, прислонил к стенке, на голову посадил маленького котёнка. Отошел на необходимое расстояние, выстрелом с левой руки хлопнул котёнка.
Говорят, колени у Васьки тряслись, как перед смертью.
 А хозяин, знай, ставит бутылки с водкой ему на голову и выстрелом снима-ет. Чем бы дитя не тешилось… И неизвестно, как бы всё закончилось, если хо-зяин не стал задыхаться от порохового дыма.
…Хозяйский сын, совсем захмелевши, повеселел, когда на пороге увидел маленькую сестрёнку… Она, словно поняв, какой-то коварный замысел брата, испуганно закричала: «Не делай этого! Ты - мой брат, а мой брат - не трус. Лучше убей, но не глумись…». Видимо, слова сестры подействовали на него.
  На, говорит, тебе пистолет, в нём один патрон. Хочешь – застрелись, чтобы не мучиться, а хочешь, мол, сбей с моей головы мишень, и встал к стенке. «Я злой на вас. Солдатня моего брата решили…». Предупредил, если промажет, другого шанса выжить просто не будет.
Васёк, опустился на колени, взял и случайно попал в десятку.
После этого Васька даже ветфельдшеру показывали. Когда Васёк поправил-ся, ему выдали потрёпанный спортивный костюм. Обещали освободить, если он одного в городе прищучить согласится. Вот вы на меня смотрите, Неграмот-нова, а так оно было на самом деле.
- Так это было уже после того, как мой отец достоинства характера Васька на всю кухню расписывал так, что у двора на скамейке переглядывались… По-этому я первая на этот факт обратила своё служебное внимание.
Пулызина, явное дело, с такими выпадами не могла согласиться. Слова сквозь зубы пролетали у неё присвистом и шипеньем:
-  Ага! Шиш там… Я вон как длинно рассказала, а она – первая…, - крутит фигу. - Выкуси вот… Умная нашлась: первая - она.
Кнопочкина напрягла слух. Ей казалось, что говорили все много и далеко не о главном. А главное по ней – тонкие особенности характера, переплетённые с оригинальными крупицами чувств.
- Достоинство в человеке – вот, что должно выделять генерального дирек-тора из сотен других. Это любовь к исследованию, умение подать проблему или новинку публике. Активность должна быть, ориентация на передовое в мире… и не простая ориентация, а направленная на интерес общества и коллектива…
Такой человек не будет пялиться перед зеркалом да бровки щипать или глазками молоденьких сотрудниц стричь, как некоторые. Склонность к учёту мнений меньшинства, понимания важности и возможности контроля снизу – вот что должно присутствовать в характере лидера и будущего директора.
Наделить полномочиями работника, предложить участвовать каждому чле-ну команды в прибыли без скандалов может только твёрдый и уверенный в своих силах человек. Не у всех такие качества есть. Вот такой нам и нужен ли-дер. Потому что заправлять людьми – это ещё и определённым образом прояв-лять волю, обыгрывать ситуацию. Язык начальника - это прикрытый порядок действий. Нельзя пудрить чужие мозги, когда свои - на юру…
Всем досталось в луженой работе глоток. Ваську больше всех. Вывернули духовную требуху наизнанку, а он только рот открыл, остался в изрезанном кресле с искусной работой над ним хулиганов и выброшенным когда-то на по-мойку. Остался оплеванный, оговоренный – всему семейному роду досталось. Собрал он в горсть глаза и стал размышлять.
«Государыня с особыми сообщениями для нас не торопится. Самим, стало быть, ее торопить придется. Позарез нужна дешевая и хорошая бумага… Был недалеко комбинат, бумага стоила дешевку, теперь его разрушили, цены взвин-тили… Таких хозяйств, которым демократия хвосты подрубила, уйма, а мы страдай…
- Вот пусть государыня сперва и покумекает: где нам брать дешевой бума-ги… - голос с мест.
- Пока кумекает, придем к ручке…
- Как же так, - задался вопросом Васек, - людей для проектных групп знаем как готовить сами, а где взять дешевой бумаги, не знаем?.. и нет никакой наде-жды, что скоро узнаем, мы просто верим…Что касаемо подготовки, то уровень, понятное дело, должен быть мировым. А для государыни жизнь наших хозяйств пока – понюх табаку  «Не сравнить ее заботы с нашенскими»…
Куда ни кинь, куда ни брось. – везде пустырь, а сеять надо…
Керосиновая лампа, на время заменившая электричество, коптила вздутый пузырь стекла. Похоже, великие идеи выманивала, прикипевшие за день к чу-гунным сердцам. Вот как было.
Взвесили вскоре все за и против, сравнили с мировыми оценками – и про-звонили недовольно голоса – в исходном варианте так ни одна задумка и не уцелела. Это не было отступлением, это была победная искорка счастья!
Когда обсуждали личность, переходили на решение тем, когда они заканчи-вались, снова выходили на личность.
Есаул Концеллер поднял голову, которая привалилась к ладоням, как к под-поркам, и сквозь красные глаза возразил:
- У одного директора срок не истёк, выбираем другого…
Слухова надтреснутыми губами на этот раз говорила тише обыкновенного, вобрав шею в плечи:
- Бывший… профессионально не подтвердил себя. Мы же не лошади за него работать.  Потом, сами сказали, что он маньяк… причём больше на Госдуму работает, чем на команду. А это против закона.
Неграмотнова шелестела страницами толстой книги:
- Маньяк – это неоднократно повторяющееся поведение, согласно справоч-нику. Если нехватки пищи, поневоле не только в Госдуму запрёшься, в банк за-брякаешься. Все, как можем, крутимся.
- Взять, например, мужество… оно проявлялось неоднократно и в науке, и в борьбе с бандитами…
Кого, кого, а Собачкину есаул, как и многие, не хотели видеть в кресле ге-нерального. Поэтому взгляды людей все больше прорастали из грязного русла разговоров в более свежее. «Этой тёлочке лишь бы людей дурачить. Тут рабо-тать надо, а не друг с дружкой щипаться».
Поэтому испытывал от надуманно-поднятой темы неловкость за коллег и себя в частности. Человек должен обсуждаться по хорошим, а не дурным по-ступкам. Плохое само по себе зло, поэтому лишний раз не обсуждаемо. К тому же, если эту головную машину вовремя остановить, уберечь от неверного ис-пользования сил, то выиграют все.
Легко сказать «остановить», а переломить ситуацию в благородную сторону обсуждения личности кто возьмётся? Самое время, момент для этого созрел. Но ведь это означало выступить  против тех, кто волей инерции духа мог поддер-жать кандидатуру главбуха. Потом кайся, да поздно будет. Нет, такого поворота дел никак нельзя допустить. Чтобы спрятать подобные сомнения по поводу её избрания поглубже внутрь, заговорил с некоторым лиризмом в голосе, не стесняясь излишних сантиментов, выделял в речи главные слова, закрепляя ма-ленькие победы над несогласными.
Ему всё время мешали попрямее да поточнее выразиться косые взгляды не-доброжелателей. Но, уставившись в подозрительные глаза, сверлил их насквозь. Человек, не выдержав дотошно-откровенной назойливости, прятал их. Тогда переходил к другим… И так по очереди следил, как медленно пробуждается в лицах ещё недавно тлевший огонёк, теперь вдруг оживающий и подающий надежды достучаться до неспокойных когда-то сердец. Такие, как Негра-мотнова, всё ещё упирались, но постепенно их неловко выстроенные позиции таяли, растворялись:
- Так это маньяк, по-видимому, положительный, а нам нужен отрицатель-ный. Как по-другому прогнать Васька, если в нём регулярно не отыскивать плохое? – заговорила жёсткая стружка в голосе Слуховой.
- Тогда и мы маньяки, если только и делаем, что выискиваем в человеке од-ну похабщину.
- Да, - раскрыла рот шатром Неграмотнова, - но мы же не хотим видеть в своих действиях всякое пакостное? Поэтому мы и не маньяки.
- Сбрёхи мы! Нечего выдавать желаемое за действительное… Знал в моло-дости козу, тоже хотела бараном сделаться, и стадо было не против, да вымя не пустило.
- Я в душе тоже не верю, чтоб посредством собрания в маньяки выходи-ли…- поддержала Пулызина.
- Подобные ситуации изучены. Однако нашему собранию присуще что-то новенькое... Будем же надеяться, господа, что большинство членов команды не глупее, чем их организация!
- Сделали из себя посмешище… кто со стороны послушает… страм…
Хорошее всегда заслуживает внимания. Мало кто знает, что Васька все же удалось завербовать... По крайней мере, так казалось хозяину… Привезли его однажды в город, указали жертву и велели её убрать. «Промажешь, - предупре-дили,- мы в тебя – нет…». Но Васёк просёк и другое – на место сегодняшней жертвы завтра полягут пятеро… Потому что жертва, как и чиновник, размно-жается методом деления… всех всё равно не переубиваешь и от нечисти не из-бавишься.
Собрание гудело, затем перешло в рев.
Кнопочкина вытянула шею. Казалось, пересуды ей, как и многим, будто от лука, уже начинали разъедать глаза.
-  Слышала, что он долго дожидался какую-то жертву…
- И дождался, - продолжал он. - Как только она появилась, Васёк ударился в бега по лестничной клетке. Добрался до люка на верхнем этаже и забрался на чердак. Припёр крышку бревном, чтобы не сразу открыли. Говорил, струхнул малость, поэтому и пробегал впустую две добрые минуты, как чёртынка, и только когда добежал до конца дома чердаком, догадался открыть последний люк, чтобы выбраться на улицу через другой подъезд.
Только пролез в люк, как подъездная дверь скрипнула. Подумал: «Вот она - смертынька… за мной пришла!» Пришлось обратно – на чердак. Припёр кое-чем и этот люк. Пробил в шиферной крыше дыру и вылез на крышу на проти-воположную сторону от подъезда, и думает: как лучше эту самую жизнь при-кончить? Тут он увидел своих знакомых. Те рекламные щиты на соседний дом вешали. Один уже заметил Васька. Не выдержал Васёк и махнул им. Мол, вы-ручайте… не вражины же мы с вами какие…
 Один подбежал, не растерялся, кинул на крышу клубок бельевого шнура. Благо дом двухэтажным оказался. Пока Васёк привязывал это спасительное средство, его хозяин рядом на чердаке оказался. Началась рукопашная схватка. Неизвестно ещё, чем бы дело кончилось, если бы Васьковы знакомые не забра-лись на чердак и не помогли. Нападавшего удалось связать, поскольку доста-точного сопротивления оказать не мог: оружие потерял, пока за Васьком гонял-ся. После хозяина сдали в службу безопасности. Народ не даст соврать…
Пулызина пританцовывала даже глазами.
- Да, да… После этих передряг Васёк заходил ко мне и рассказывал… Сам он тут квартиру снимает, а в деревне у него бабкин дом. Приехал, говорит, в деревню, думал свои там, раз в городе нет… поцеловал пробой и закрутился по новой в горечи… Узнал – родители переехали в Раздополье к старшей сестре отца. Ещё есть младшая, та в столице.
Правительство тогда почесь кинуло пенсионеров. Выжить на мизерные пен-сии стало трудно. В деревню перебраться жить, поближе к земле, родителям было рановато. Поскольку умирать не собирались… вот они и уехали. Он ки-нулся к соседям.
Те сообщили, что его бабку сутки назад только схоронили. Пока могилка - без креста. Просто дешёвых ремесленников по ритуальному виду искусства сразу не нашлось. Взял у соседа топор и прибежал на кладбище. Срубил клено-вый кол и вдоль вырезал надпись: «Смелый там лежит, где робкий стоит».
Так целый день и проиграл бы в коланцы у могилки, пока со встречным рюмкой не цокнулся. От пришедшего узнал, что жена его на операции в столи-це. Так одно на другое наслоилось, и не успел доделать Васёк новое предложе-ние по развитию нашей организации... Но виноват ли ягнёнок, что волк - госпо-дин? Предстоит ещё дощупаться.
Старший корректор выдвинула научный проект по развитию организации и состава работников. Ко всему могу добавить, что Васькову должность приме-ряет на себя давно, но готова занять хоть сегодня. А  Васька грозилась перевес-ти на должность старшего корректора.
Концеллер перевёл дыхание, всматриваясь в лица, обжёг чересчур неуго-монных голосом:
- Так как же быть: посылать Васька на три буквы… в отставку… или пого-дить?
Пулызина была за приверженность к общим правилам:
- Давайте действовать по Уставу…
Кнопочкина же предложила заглянуть поглубже в биографию Васька:
- Думаю, что надо ещё поковыряться в характере.
Концеллер, бегая пальчиками по пологому бережку ворота, остался твёрд в решении:
- Мужество у Васька есть, но оно скрытое… а на сегодняшний момент он стоит вровень любому профессионалу. Придёт эта корректорская брюзга и вме-сто достоинств человека подсунет чисто профессиональные… Будет ходить тут, как Божий одуванчик, ни дунь, ни плюнь… А кто его новшество и как пре-творять в жизнь будет?
Пулызина ещё раз смерила взглядом коллектив, будто от её слова зависело решение.
И именно оно во многом решило исход дела:
- Человека со степенью вырастить трудно, а мужественного – помучаешься вдвойне.
Пока проголосовали «за» Васька, было уже глубокая заполночь. Растекались в полном оцепенении и голом молчании. Кажется, на сегодня все остались выжиты, как лимон.               
                ***
Перед офисом появился представитель министерства хозяйственного разви-тия страны при новых лампасах, казак Рукощупов. Рубаха на вырост брюшка, лицо пыжисто-красное. Господин посетитель явно пребывал в отменном на-строении и поэтому напевал знакомый мотив:
- …най-нори-и… най-нора-а… най-нори-и… хопля-я!.. пряха муха…- хлоп-нул себя по заду. – Земля моя, прекрасная, на себя не греши да в понапраслину-у…
Сзади к его голосу пристраивается тенор дежурной козочки:
- М-мм… бе-е-е… - Мол, стой, кто идёт?
- Мать моя – женщина! А мне сказали – у них передовые технологии по вы-воду предприятий из хозяйственного обвала… У самих и офис в курятнике. Где ж теперь бедным птичкам яички нести? Уж не напутал ли чего? Не может же быть офис в курятне, тем более по соседству с навозной кучей? - Зажимает нос.
 - Фу… одна вонища кругом! - Достает блокнот, сверяет приметы, по кото-рым можно найти организацию. - Всё правильно написано, надо крутиться на задах домов по улице Кончарова, рядом с Детским миром, где разрешены об-щественные туалеты… Ага, вот – «Безумные очи»… «Добро пожаловать! Про-сим извинить за жизненные неудобства: сейчас всем тяжело!» Адреса только не хватает. Ни улицы тут нет, ни номера дома. Кусты кругом, дальше нелегальные уборные… Хотя бы для видимости проулком  Ильича, что ли, назвали.
Стучит дубиной в дверь из горбыля. - Спят, что ли? не открывают… и встречают как-то не по-людски.
Отворяет ногой дверь. Перед ним появляется птичий прогулочный дворик и много разных дверей, ведущих в сараи, хлева…
Вошедший казак волнуется, подёргивает плечом:
- Как бы не ошибиться дверью? Подумают, что мужик совсем не хозяйст-венный, а бережливостью малых хозяйств и подворий занимается. Прошу встречать, господа… Вам вусейко с министерства звонили… Рай, сдохли все?
Сквозь прощелину досок появляется голова козы: «мм-е-е…».
Для встречи с фронта бежит шеф-редактор. Застревает в нижайшем поклоне. Видно, как подрагивают то колени, то вихры на макушке.
Из уборной, застигнутая врасплох, в старых калошах, вылетает старший корректор и главбух в одном лице.
Собачкина стучится кулаком в обляпанную навозом дверь:
- Команде – по местам стоять!
- Сидеть.
Сотрудники в спешном порядке покидают прогулочный дворик и занимают рабочие места.
Главбух с гостем проходят внутрь бывшего курятника. На одном из углов о себе напоминают прибитые палки, останки куриного насеста. Между входящими в дверь, протискивается Васёк и забирается на привычное кресло.
Собачкина, позвякивая бусами, прихорашивая пышку волос, прошипела сквозь зубы:
- А, мамоньки! Неужто с больницы сбежал? А почему не на своё место за-пёрся, не спросясь? Нет, вы только поглядите на него… Запёрся на место гене-ральского директора, и никакого стыду у человека… Сегодня же моим приказом вы будете переведены в старшие корректоры. С уставными обязанностями не справляетесь…
Команда выжидающе уставилась на неё:
Собачкина притопывает, но получается не ахти сердито:
- К тому же вы у нас со справкой сумашедчева. Стоит ли вас вообще к рабо-те допускать?
Казак Рукощупов виснет на дверце:
- Мы, собственно, к вам за производственным опытом откомандированы, по министерской надобности пришли. Да вы не волнуйтесь так, пожалуйста… Мы по линии нашего министерства, из столицы пожаловали. Хотели заключить в будущем с вами договор о сотрудничестве. Как понимаю, вы ведь передовыми кадровыми разработками занимаетесь?
- Технологиями управления небольшими хозяйствами, коллективами, потом техникой обнародования новых идей… - вылетела на радостях с ответом Кно-почкина.
Собачкина одёрнула ворот кофты и кинула начальственный голос в сторону представителя власти:
- Если вас правильно поняла, вы вместо меня намерены распоряжаться моим персоналом? Опять на сельхозработы людей дёргать станете?
- Что вы? Всё намного проще. Мы хотим получить у вас новейшие предло-жения в этой области и предоставить вам дополнительные денежные средства на развитие...
- А вы нам обязуетесь грязные или отмытые деньги поставлять на-гора?
- Куда-куда поставлять?
- На горку в сейфе, вот куда…
- Ну, если так, то денежки кристально чистые, первачок. Другими сейчас не торгу… не занимаемся…
Главбух смуро посмотрела на представителя:
- До особого распоряжения правительства… конечно… как всегда… Сло-вом, мы вас пригласить хотели под своё тёплое крылышко. Вы у нас будете в виде предприятия-инкубатора козырять по документам. Но, простите, какой пассаж! У вас и руководителя то нет… С кем же документы подписывать бу-дем? Я всё-таки думаю, что дверью ошибся… - стукается головой о потолок.
- Позвольте – как это ушиблись? ничего и не ушиблись, гладит и дует на го-лову представителя. - У сороки заболи-и… у Романа заживи-и… Просто у нас потолки пока низкие. На следующий год и их разорим. А директор у нас во-он… в своём кресле посиживает. Просто предприятие переживает трудные времена переезда из главного офиса вот сюда… - врезалась, как пером в плу-тинку мысли, Кнопочкина.
- Надеюсь, он у вас был в приличном месте?
- В центре города, как и этот.
- Ну, я так и предполагал… вы всё-таки разработчики передовых правил… должны быть непременно в центре… Значит, я не ошибся дыркой?
- Нет-нет, папаша, не ошиблись. Главный офис у нас в землянке остался, поправил вожжицей языка Васёк.
- И мебель, как с помойки…
- Не с помойки, а просто тяжело досталась. Теперь - музейная редкость. Да, да… А кому сейчас легко? Бережём помаленьку! Это, кстати, развивает береж-ливость в человеке. Просто в министерстве у вас по уровню воспитания очень отстали. Да и Запад в этом плане недалеко ушёл.
Рукощупов состроил недовольную мину:
-  Вот как? А почему вы меня папашей называете? Это что, тоже передовыми взглядами предусмотрено?
- Так нормальные заходят – представляются… А вы потерялись все… Про-сто, шеф-редактор вам сразу не поверил, что вы из министерства, от товарища Кудревайкина, и очень на его папашу похожи… как две капли крови. Ходите, ногой загребаете. Хотите, сходите с шеф-редактором к батюшке, пусть грехи ему отпустит за то, что наш коллега не знал ни вашей фамилии, ни имени, ни отчества. И до сих пор, думаю, не знает - водите ли вы, например, к себе бары-шень или нет?
- Это ещё зачем?
- Ответ правильный. Конечно, ни к чему.
Подписывают с представителем министерства честный договор, с указанием всех проволочек.
Собачкина вспыхнула, как спичка, и зашипела:
- Но позвольте: кто в этом доме хозяин? Почему вы запёрлись на мое место, подписываете законные бумаги и ещё позволяете так споласкивать скромного гостя?
Пулызина примиряюще:
- Успокойтесь, пожалуйста, коллектив переизбрал старшего урядника Че-моданчика на другой срок.
- Какой такой коллектив? А меня спросили? А устав на что? Больного на работу не имеете право брать. Это не по закону!
Входит психиатр и Скоробогатый. Протирают от темноты слезящиеся глаза.
Писуля выкинул руки вперёд:
-  Где она?
Пулызина, мешкая:
- Кто?
Психиатр зажигает спички, нечаянно наступает на ногу министерскому представителю:
-  Да эта, ваша ненормальная… главная бухгалтерша? Яблоко от яблоньки, видать, далеко упало… Не найдёте ли ещё деньжонок на её обследование? Од-ного проверил. С ним всё в порядке, но я чувствую - у кого-то в вашей органи-зации всё равно птичья болезнь распространяется…- берёт главбуха под руку. Офис зашумел, как разбуженный шмель.
- Для такого главбуха всегда найдётся…
- Неси, черти, её подальше… взяла товарищу Писуле насекомых продала да еще кому-то. Хорошо, что Васёк эту проверочку устроил. Так получается, судя по раскладу дел…
- Допрыгалась: начальству врать нехорошо. Знала, ведь, что не с налоговой наедут, а с министерства…
- Ну, раз общество просит, не смею в копеечной услуге отказать…- усмех-нулся в «ус» Васёк.
Писуля ловит главбуха:
- Пойдёмте со мной… На месте обо всём перекалякаем… Да, деньги, что брал, обратно принёс, - кладёт на стол. – уводит Собачкину.
Рукощупов пятится, хромая, к выходу, вздрагивает и хватается за сердце.
Представитель завода запрокидывает за порог городьбы ногу и  никак не растелится словом:
- Деньги, что лопатой накладывали, после проверки налоговой пришлём. Только больно уж боимся, что за мух не рассчитаемся. Фляжку с мухами ещё не открывали. Поэтому возьмите обратно, - ставит железную ёмкость на пол.
- А бумагу в банк уже отослали, что, мол, денежки ошибочно отправили на партнёров счёт. Налоги с них оплатим, потом обратно перечислим.
Васёк цветёт:
- Партнёр тем и хорош, что умеет ценить свои возможности. И с этой зада-чей мы, по-видимому, начинаем потихоньку справляться. Выбрать партнёра – добрая половина выгоды. А что касается мух, то мы вам дарим на память. Их и без того кругом дополна.
Слухова вызывает по сотовому неотложку. Тащит казачишку Рукощупова на остановку. Остальным машет рукой, просит не беспокоиться.
- Куда вы меня чагрите? Я ещё один мудрёный договор хотел обговорить с начальством…
- Еще не вечер. Обязательно обговорите и про договоры, и про деньги, и про всякую фигню-муйню наговоритесь… Неотложка, але!  вы - на Ротищевой? Это Слухова - с фирмы «Безумные очи». Жмите сюда! … Приезжайте скорей. Мы вас встретим на островке Кончарова. Как подъедете к остановке, так посмотрите на лавочку… с больным там вместе и лежим. У него с сердцем что то… от-равление, наверное… нет-нет, не пил. Просто, запахами куриного или челове-ческого помёта отравился. У него же нежное сердце. Поэтому в министерстве трудится.
Васёк по привычке встал:
- Планёрное заседание продолжается, господа коллектив. Вверенной вами властью разрешите поставить в план перспективного развития организации тему всестороннего исследования: «Духовная и хозяйственная защита интересов команды от внешнего и внутреннего окружения…». Кто за включение этой те-мы?
Команда подняла все руки…
…В офис белые халаты заносят тело товарища Рукощупова, раскладывают на ящиках, а затем выносят за дверь и сажают на утку.
Васёк в недоумении:
- Что с ним?
- Ничего страшного. Живот крутит. Перенервничал малость…
Законный представитель министерства хозяйственного развития страны дрыгается:
- Как это – ничего страшного? Я же духовно пострадал от вашей среды… Отстаньте от меня! я не маленький… сам присяду… - сморкается в подол ру-башки, вытирает слёзы.
Халаты пропадают в дверях.
- Я представитель господина Кудревайкина, а вы меня таскаете, как кошку, туда-сюда… туда-сюда. Да что, в конце концов, происходит у вас?
Пулызина спокойно:
- Обычная процедура… Просто идёт живой процесс обсуждения решения, запланированного по регламенту дня… генеральскую должность продлеваем… организуем порядок из хаоса… со стороны это всегда необычным кажется…
С ужасом на глазах Рукощупов покидает коллектив.
- Да куда же вы? Мы с вами ещё один договор не подписали…- посмеивается Васёк вдогонку.
- Нет, нет, - машет руками, - что вы? Насчёт другого договора, к тому же без личной заинтересованности, надо ещё с министерством посоветоваться… с това-арищем Кудревайкиным.
Под ухом Васька телефонный звонок…
- Алё-о! налоговая беспокоит. К проверочке готовы?
- Ага, как пионеры – всегда готовы!      
                XII
- У нас отсутствует главбух. Остальные туточки. Могу начать?
Пулызина вся - ушки на макушке - ощипывает платье, пристукивает набив-кой носка:
- Валяй да покруглей, чтобы было… а то долго пробалясничать можно. Начнём с критики прежнего директора, затем обсудим кандидатуру на его ме-сто.
- Как не скажи, а всё он – на виду. После десяти, двенадцати часов работы побредет, бывало, домой. Встанет иной раз, упрётся глазами в навозную кучу и подолгу смотрит на неё, как на образок, - оступается, - прости, Господи.
Коллектив выходит в малый дворик, что с противоположной стороны «офи-са». Присаживаются на чурбаки, ящички, чугунки и прочую подручную ут-варь…
Кнопочкина оглядывает команду:
…
- Потом возьмёт да и взмолится на судьбу: «За какие козни,- говорит,- ты меня, сухотинушка, прищучила да казнишь, выщипывая по пёрышку?» Прова-лится в воспоминания, индоле не докричишься… Всякие начальники бывают. Пусть лучше меня завотделом культуры скажет… Любашка Неграмотнова. Я первая не берусь наезжать на человека.
- И я так скажу, что со встречными он – балясник. Одет без выпендрёжа. Плечо верхнего платья всегда рассчитано на вырост. Не то, что как у некото-рых, будто из заднего места достатое. Взгляд, как зипун на ветру, бродячий, даже немножко прожжённый жизнью. Речь, конечно, не всем нравится. Она - сами знаете – вроде моли, холостяцкими наживками с подковырками да приба-утными стёжками.
Подчас не понять – то ли он тебя песочит, то ли товарищеский матч сам с собой ведёт на словах? Не зная человека, можно подумать: или учёный олух, или вдовец какой скворцом заливает… В детстве день-деньской гонял по кры-шам голубей. Всё говорил - реакцию живого организма изучает. Так что непу-тёвости в нём,  как блох…
Пулызина привстает:
- Парнишкой, пока в глупцах ходил, был работящий. Малость ушловат. Власть, прошлую барыню, немножко кувыркал, чтоб не зазнавалась. Мотался с артелью шабашников по области в поисках заработков. Женился на девке бес-портошнице. Ей мать, бывало, орёт с усадника: «Сыми-и порки-то на кольях… чай высохли?  Да не ходи голячком-ти, а то под подолом соловьи  заведутся! А она : «Пускай ещё на солнышке пообвеются, целее станут».
Кнопочкина, оживляясь, тянет руку:
- У нас идёт процесс созревания мысли. Решается вопрос: быть или нет Ваську нашей головой? - суетится. - На полу аж каблуки вязнут, ноги не выдер-нуть. Хотя бы на землю досок набросали для виду.
Я перед тобой только что говорила. Творческих установок у него хоть от-бавляй… Без пересудов работник не виден становится. Мы для достижения яр-кого результата используем и слухи, и кривотолки, и сплетни, и молву, клевету, наушничество, домыслы… Человек от этого только глубже делается. Ели доб-рое в нём переважит, ему и флаг в руки! У государыни сообщательно-сырьевая база по развитию наших организаций плохущая, Ваську вместо нее приходится таковую добывать. Вот и не успевает везде. Материалы об улучшении стажиро-вочной работы в проектных группах не все прокатаны достаточно. Поэтому и общее развитие нашей организации тормозное.
Васёк сказал, как надо делать. И многие коллективы живут его разработка-ми. Тут ещё и брата потерял. Без Васька – и мы без копейки останемся. Помя-ните моё слово!
Дать ему дополнительное время, думаю… Вот, этось, думу будоражить хо-дил, чтоб распорядилась бесплатные данные о природном сырье для небольших хозяйств предоставлять, так в мире водится кое-где, я слышала. Раньше учеба сотрудников хромала у нас, а сейчас многие стажируются в проектных груп-пах…
Голос Кнопочкиной заметно грустнел:
- Всё равно генеральным больше не выберут. Строгих разработок, готовых к внедрению, нет. Новая ещё не закончена. Но даже не это главное. Масштаба новизны в его сочинениях ни для теории, ни для практики особого нет. Когда захотел слинял на Запад. А деньги в него и наши чувства вложены. Фирму пус-тил по известным наметкам. Мы ему верим. А ведь он самоучка. Недоработал свои ступеньки, по которым мы карабкались, теперь нас бросит в удобный мо-мент и сорвется на Запад. Совмещает коммерческое кресло с народным избран-ником. А это весьма негоже. Вот чего.
В договоре коллектива с генеральным о том, что говорю, ничего не сказано. А договор он сам же и соорудил, а мы поддались и согласились с его догмами. Лучше его идеи засудить, перейти на новые методы работы, а его погнать мет-лой за такие дела.
 Неграмотнова переглядывается с коллективом. Говорит, а изо рта аж клыки виднеются, с лишним словом не каждый подступится. А верхняя губа дрожит, кажется, что смеяться просится:
- Маловато мы его критикуем.
Пулызина смотрит в пол:
- Как это так – маловато? А поверья, скандалы, насмешки… Всёшеньки есть, как у Кати-дурочки. У многих подобные качества коллектив разлагают, а у нас склеивают. Выросли мы на Соплёвской основе, как, впрочем, и многие... Мы - деревня… Соплёвщина… Но и не какие-нибудь там на квашне замешанные, а воспитанные цепким умом. Плохо ли, когда у нас в организации почти каждый работник  участвует в доходах?! Дело обкалякываем вместе, а решение принимает обсуждаемый… В этом наше преимущество перед многими компа-ниями. Культура совмещения профессий и должностей даёт сбережение денег. И всё это благодаря Ваську.
Благодаря его рецептам, многие хозяйства на ноги встают. Вспомните: были времена, когда товарооборота не было. И объёмов выпуска товара также не бы-ло. Безденьжили. Почитайте, ножки протягивали некоторые семьи-то. Ком-плектующих было не достать.
Ведь и причины проблемных хозяйств он определил первый. Подбор кадров под кризис осуществил. Не очень гладко, но сделал же! Главные причины до-ходности в порядок поставил? Поставил! Он же привлёк со стороны людей для обсуждения наболевших проблем. Всё бесплатно. Весь интерес его сводился к познанию  в этих условиях механизма выживаемости и доходности. Ну, было? Было! А теперьча его гоним..?
Не по-людски это..!
Кнопочкина начинает пошмыгивать носом, слёзы её одолевают:
- Не забыть досказаться, Катя-дурочка из Соплёвки Ваську-то сестрой дово-дилась. Манька Головёшка рассказывала вот этось, что его сестра с бандюшка-ми была связана. С долгов на гатях… утопилась. А Васькова брата за Головёш-ку убили; в деньгах, говорят, ей отказал. Васька будто и самого искали, но он утёк тогда.
Пулызина, прищурив глаз, крутила одним зрачком сквозь щелку, как под-сматривала:
- Если глубоко разобраться в этих бельевых тонкостях да крючочках, то Нинок у него была не из первых. Все сырые скамейки брюками обсушил по де-ревне, пока до неё добрался. Раз одна заезжая хулиганка, плечом шире папино-го, его поймала и уволокла было в палисадник ночью. И давай замуж предла-гать.
 Васёк как-то выскользнул из под нее и в колодец на цепи спустился, чтоб не нашла. Нинок утром пришла за водой и выкачала его из колодца вместо воды полудохлого. Как кота, всё валерьянкой отпаивала. Она, видно, не помогла. Кислой бурдой насилу выходила. А он в знак благодарности, как в деревне поя-вится, так сразу - по девкам. Свободолюбивый оказался! Но и заслуг его ни куда не деть. Они перевешивают.
Неграмотнова, вздыхая:
- До того, милушки, дошло, что производственную работу от личной жизни отличать не стал. Ну и бросился с такой жизни в науку да искусство, а у самого образование полузапечное. Ладно, рынок подкрался, натворил бы Васёк дел, только кошки по углам шарахались… С плутовским образом жизни в директор-ских креслах обычно долго не содоржат. Ученые идеи, которые претворял в жизнь, действительно до ума ещё не доведены. Результаты только подсчиты-ваются.
Есаул Концеллер сложил на колени руки, как школьник за партой, и внима-тельно следил за выступающими. Пиджачок у него из бугорчатой ткани, кажет-ся – хранит в себе какую-то загадку. Так и хочется пробежаться по нему паль-чиками. Он поднял глаза, как перед судом высшей инстанции и, чуть покраснев, произнес:
- Мне, как ответсеку, с ним много приходилось беседовать… Будь, конечно, при дипломишке, сидел бы сейчас в тёплом гнёздышке да горох в животе пере-варивал. Тогда бы и жизнь не выдалась, как у Поли Нёбушкиной из Соплёвки.. Дом у той в двадцать первом веке стоит, а всё соломой крыт.
Помню, как-то понёс за него документы в канцелярию профтехучилища – на токаря подавать, беда… Сам, говорит, не пойду, боюсь. Иди, мол, за меня подай… Так и залобанил меня,  дурака.
Секретарша то, да сё… принимаем только лично от владельца… и ни в ка-кую… Сказала, что без восьмилетки тем более принять его не могут.
Потом, нет-то, нет-то взяли… А Васёк учиться передумал. Приехал забирать документы, а ему не отдают. Он к директору - в ноги… Тот не отпускает. Васёк – целовать ему сандалии!.. Наконец, директор сдался… И Васёк с тех пор ходит с лицом самого счастливого человека на свете. Забрал тогда справку о четырёхклассном образовании, положил её в червонно-створчатую оправу, да-лёкую от истории нашей народности. Золотая гравировка тонула в глубокой мудрости непонятных знаков. Жаркий орнамент шрифта палил доверчивые страсти заглядывающихся. Поил обидой заискивающий глаз. Всем охота было эту чертовинку в руках потютюшкать…
Васёк садился где-нибудь на завалинке и ловил створками оправы блуж-дающие огоньки высокого солнышка. Никому не давал подержать сокровище, просиживал за ним часами, до покружения головы… Через год решил осваивать разные науки самостоятельно…
Вот с того раза и пошло, поехало… Да чего там калякать… будем и утро, и вечер друг дружку обсуждать - риски в хозяйстве пойдут, безделье зачнется. Придет проверка – на взятках пропадем, а без них вымрем.
У Кнопочкиной заблестели глаза, подстегнутые злинкой голоса:
- Мне безумно понравились ваши произнесённые фигуры речи. Под вашим впечатлением и у меня о нём кое-что хорошее заронилось... Тогда он в рестора-не работал швейцаром-вышибалой по достойному отбору отдыхающей публи-ки. Снимал квартиру. Отец его из дома турнул. Говорит: «Два медведя с мате-рью-самкой в одной берлоге не живут». Его тетради, книжки по самообразова-нию, даже Евангелия – от Матвея и от Луки - под топор пустил и кинул ему вслед. Освоили они с дружком выпуск газетки хозяйственного значения. Раза три в месяц выходила… Подобное раньше целый коллектив редакции только выпускал – морковь им в сумку!
Было совсем не жарко, но Слухова отчего-то подняла ворот и исподлобья смотрела на выступающих. Чтобы до конца не задушила мучившая мысль, ре-шила тоже высказаться.
- Пугаюсь сказать, он маньяк какой-то! Постоянно повторяющуюся страсть к борьбе имеет…
Неграмотнова усмехнулась:
- Оно, конечно, так. Маньяку при любой страсти гоже находиться, лишь бы страсть была.
Кнопочкина старалась перевести мысль собеседницы в своё русло. А когда это ей удавалось, на душе делалось легче, и она открыто глядела в глаза собра-нию:
- Думаю, что не маньяк. Просто изорвался, то по работе, то дома. Отец у не-го непутёвый. Мать прибаливает. Так одно на другое и накладывается… Поду-мать только – кому в голову придёт в 90-х годах на баррикады лезть у Белого дома. Из танков стреляли, только мозги с крошками крови и бетона летали по стенам. Потом Васька всё же шарахнуло по голове осколком кирпича.
Когда, говорит Наська Чёсонкова, очухался, подобрался к зданию ближе и услышал голоса раненых… Депутатам бывшего союза всё рвался помочь. А то у них своих сказочников не хватало. Васёк, будто растелешился, снял с себя бе-лую майку, привязал её к палке и, размахивая, как флагом, побежал прямо на стрелявшие танки… фашистов.
Пулызину полоснула улыбка, и она, едва сдерживая смех, заметила:
- На кого, на кого? На каких таких фашистов? Это что тебе – Отечественная война? Ну и врать, как хороший мерин! Это я тебе рассказывала, а не Наська Чёсонкова. Потому что сама там была.
Кнопочкина огрызнулась, словно её хотели лишить главного слова:
- Ну и что-тко – ты?
Пулызина, поддразнила соперницу:
-  А вот и то… Главного не говорите.  Потому что Васёк не прямо побёг на танки, а - зигзагами. Хоронился, бёг со стулом, от шальных пуль прикрывался. Он получается по-твоему рассказу героем. А это же не так… Героя ему ведь го-сударство не присвоило?! Просто он человек со скрытым мужеством…
Заведующая хозяйственно-козначейским отделом сыграла складкой бровей:
- Сами вы не знаете, а отважными фактами только козыряете. Поступок, может, достоин блаженной смелости со стороны беглеца… Вы же чувствуете, что главную черту маньячества упускаете в достойном человеке нашего века. Народ только в заблуждение вводите своими старческими рассужденьицами!
А Неграмотнову уже раздирал интерес к рассказанному событию.
- А дальше-то что было?
- Дальше? – расправила брови. - Щас вспомню, что одна бабка рассказыва-ла…
- Бабка Агафья, что-ли? Это и я помню…
Пулызиной не терпелось забежать с событием как можно дальше вперёд и уронить хоть какую-то новость, чтоб и к ней прислушались:
- Дальше его сбили с ног. Он пришёл в сознание. Видит, перед ним люди в козлиной шкуре…
- Менты, чай, - в форме?..
- Ну, да. Тут он понял, что не дойдёт до проклятых танков и не доведёт до поганого сознания стрелявших, что расстреливать безоружных – великое зло…
- Я слышала, что и у оборонявшихся тоже оружие было.
- Если и было, то не в таком количестве, чтобы разнести в щепки баррикады. Государыня против восставших бросила танки. Пёс её знает, как там на самом деле было… Может, он, когда пёрся на эти танки, по дороге молоденьких баб попутно щупал? Вот, оказывается, в чем главный аргумент маньячества – в сочетании боевого духа с юбкой.
Кнопочкиной очень хотелось подзавести коллег, которые уже готовы были наперебой рассказывать всё, что только приходило на память.
- Этак до чего угодно договориться можно. Давайте лучше поиграем на те-му: кто лучше знает его географию?
Неграмотновой больше всех хотелось поиграть в эту минуту, но она, пере-силив себя, налетела на собеседницу:
- Ни один антихрист, чать, во время выборов директора в игры не играет… Разве что ты? И ты, видать, недалёкая. Потом, не география, а биография у че-ловека существует.
Кнопочкина поперхнулась:
- Так он же маньяк, вы говорите?
Пулызина пропела пискляво:
- А маньяк, что – не человек?
- Ну, малость с ошибкой сказать не дадут. Все ценности в одну кучу стрях-нули, как разбойники...
- Я первой через врачиху узнала, как в камере после задержания, тренирова-лись на его теле, как на кукле, эти козлиные ослы. Рассказывала одна, теперь покойница, треснули ему в глаз кулаком сначала. Били ногами руками, подруч-ными предметами в милиции. Всех деталей та не помнит, поскольку её тоже мутузили в этот момент. Сказали, в старика-затейника играют. Остальные за-держанные – пьяные  в доску. С ними игра не завязалась.
Неграмотнова вся извертелась на чурбаке:
- Не… не так было… Ему сначала удавку на шею кинули для убавления пы-ла. А то впопыхах укусил бы чужую руку невзначай. После этого отобрали ма-терины сбережения, которые на завтрак дала. Отмутузили ещё раз как следует, и выкинули на проезжую часть. Так что, выпустился из ментовки в одних трусах. Вот как было. И он спокойно ушёл домой.
Пулызина вытерла ноготком уголочки губ:
- А это уже байки… Ввалить тебе лапши берёзовой, как кошке, застатой за сметаной, задать выволочку, чтоб кровь в потолок свистела… - она была готова вцепиться в волосы завотделом культуры. - Поглядим, как ты спокойно пой-дёшь. И мамоньку, и папаньку родимых вспомнишь… Зелень ты пузатая… вот ты кто после этого…  Не успел он как следует отлежаться, как подъехали дру-гие бандиты и увезли к себе. Вот что было потом.
Кнопочкину такое обхождение немного задело:
- Чего вы на неё кочетом наскочили? Ещё подеритесь на грех.
- Сама, сопля, все факты исторические перекувыркала. Просто Васёк сню-хался с каким-то приблудой. Тот посоветовал Ваську со всем соглашаться, что скажут… Пока просили отправить письмо родным с указанием выкупного аванса. Вторую часть денег предложили отработать на них.
Отдохнёшь, мол, и пойдёшь супротив государыневых солдат свои силы ка-зать. Там совесть сама подскажет, как подобным козлам отомстить. Но Васёк вместе с товарищами на самом деле вынашивал план захвата оружия, чтобы ос-вободиться. Об этом он пытался поделиться с другими пленными. Среди них оказался озямок, который стал вымогать у Васька табачку в обмен на то, что будет молчать об их истиной цели.
В земляной яме, куда их бросили, не то что табачку, кроме мышиной за-платки облака, вольного света не видать было. 
- А вот моя дочка в сочинении «О настоящем человеке» про Васька написа-ла, что он вертихвостый, с бешеного похмелья в камеру залетел. Я же, говорит, не попала в историю путча, потому что, как послушная, дома сидела. А его чер-ти понесли…
Но, несмотря ни на что, Васёк чем-то симпатичен… Когда его бандиты про-дали в рабство с кучкой подобных, жизнь стала размереннее… Но об их планах доносил один куряка хозяину. Избиения участились.
Однажды после побоев одолела жажда, и он попросил пить. Его вывели вместе с другими пленными и заставили за это земляные полы под соседним навесом драить так, чтобы грязи при этом не было. Ползали они, ползали на ка-рачках в цепях и в грязи вывозились. За что их наградили очередной взбучкой. Они выждали момент, когда хозяин отлучился…
Васёк со своими товарищами напиться подпустили первым того, кто табачок вымогал. Тот только глоток сделал, как один обхватил ведро, Васёк крепко схватил труса за руки, другой - за ноги, приподняли его с товарищами и утопи-ли в ведре, а сами без питья промучились. Когда хозяин вернулся, сказали, что доходяга сам от жажды захлебнулся… Васёк знал, что хозяин особо гневаться не станет, потому что выкуп за утопленника уже получил.
С речью вылетела Неграмотнова. Вся багровая, заважничала.
- А мой птаха – уже шестиклашка. В сочинении писал про Васьков побег. Их однажды погнал хозяин на хозработы. Васёк зарылся в навозную жижу на кузове машины и пытался смыться. Хозяин обнаружил, что одного не хватает. Построил всех и говорит, что один должен вместо беглеца от вил одного из пленников смерть принять.
Добровольцев не нашлось. Тогда хозяин выбрал одного поздоровее и назна-чил палачом. Тот попытался себя самого на вилы насадить. Тут Васёк не вы-держал, вылез из кучи и сдался. Не захотел он, чтобы из-за него неповинный муки принял.
В наказание отвели дети хозяина Васька в спортзал. Подвесили к перекла-дине за руки. Сказали, что вместо груши из тебя будем потроха вынимать и спину мягче брюха делать… После избиения полуживую тушку бросили опять в яму. На тело сверху ещё бросили ошмётки бараньего мяса, и выпустили из клетки на него птиц-стервятниц. Тело кровоточило и ныло от нанесённых ран, а коллеги по партии в это время торговались с хозяином, но так и не договори-лись. Мой сын подумал, что Васёк мёртв, и отвёз его на скотомогильник. Одна-ко хозяин усомнился в смерти Васька и привёз его обратно. Через некоторое время Васёк пришёл в себя.
Не успела Неграмотнова закончить речь, как у Пулызиной на памяти вспыхнула уже новая история:
- Однажды охранка Васька отмечала какой-то праздник. Санятка Пискариха рассказывала… С её сыном они в плену были. Вопреки своим традициям, ры-жебородые выпивали. К Ваську подошла маленькая хозяйская девочка и спро-сила, что, мол, там делают её братья? А Васёк возьми и скажи: «пьют, как коз-лы».
Малость погодя, Васька снова забрали в спортзал и стали на нём кулаки от-рабатывать. Короче, отметелили, как Бог черепаху. И на этот раз Васёк кое-как выдюжил. Крепкий оказался. Старший брат хозяина подошёл к нему, прислонил к стенке, на голову посадил маленького котёнка. Отошел на необходимое расстояние, выстрелом с левой руки хлопнул котёнка.
Говорят, колени у Васьки тряслись, как перед смертью.
 А хозяин, знай, ставит бутылки с водкой ему на голову и выстрелом снима-ет. Чем бы дитя не тешилось… И неизвестно, как бы всё закончилось, если хо-зяин не стал задыхаться от порохового дыма.
…Хозяйский сын, совсем захмелевши, повеселел, когда на пороге увидел маленькую сестрёнку… Она, словно поняв, какой-то коварный замысел брата, испуганно закричала: «Не делай этого! Ты - мой брат, а мой брат - не трус. Лучше убей, но не глумись…». Видимо, слова сестры подействовали на него.
  На, говорит, тебе пистолет, в нём один патрон. Хочешь – застрелись, чтобы не мучиться, а хочешь, мол, сбей с моей головы мишень, и встал к стенке. «Я злой на вас. Солдатня моего брата решили…». Предупредил, если промажет, другого шанса выжить просто не будет.
Васёк, опустился на колени, взял и случайно попал в десятку.
После этого Васька даже ветфельдшеру показывали. Когда Васёк поправил-ся, ему выдали потрёпанный спортивный костюм. Обещали освободить, если он одного в городе прищучить согласится. Вот вы на меня смотрите, Неграмот-нова, а так оно было на самом деле.
- Так это было уже после того, как мой отец достоинства характера Васька на всю кухню расписывал так, что у двора на скамейке переглядывались… По-этому я первая на этот факт обратила своё служебное внимание.
Пулызина, явное дело, с такими выпадами не могла согласиться. Слова сквозь зубы пролетали у неё присвистом и шипеньем:
-  Ага! Шиш там… Я вон как длинно рассказала, а она – первая…, - крутит фигу. - Выкуси вот… Умная нашлась: первая - она.
Кнопочкина напрягла слух. Ей казалось, что говорили все много и далеко не о главном. А главное по ней – тонкие особенности характера, переплетённые с оригинальными крупицами чувств.
- Достоинство в человеке – вот, что должно выделять генерального дирек-тора из сотен других. Это любовь к исследованию, умение подать проблему или новинку публике. Активность должна быть, ориентация на передовое в мире… и не простая ориентация, а направленная на интерес общества и коллектива…
Такой человек не будет пялиться перед зеркалом да бровки щипать или глазками молоденьких сотрудниц стричь, как некоторые. Склонность к учёту мнений меньшинства, понимания важности и возможности контроля снизу – вот что должно присутствовать в характере лидера и будущего директора.
Наделить полномочиями работника, предложить участвовать каждому чле-ну команды в прибыли без скандалов может только твёрдый и уверенный в своих силах человек. Не у всех такие качества есть. Вот такой нам и нужен ли-дер. Потому что заправлять людьми – это ещё и определённым образом прояв-лять волю, обыгрывать ситуацию. Язык начальника - это прикрытый порядок действий. Нельзя пудрить чужие мозги, когда свои - на юру…
Всем досталось в луженой работе глоток. Ваську больше всех. Вывернули духовную требуху наизнанку, а он только рот открыл, остался в изрезанном кресле с искусной работой над ним хулиганов и выброшенным когда-то на по-мойку. Остался оплеванный, оговоренный – всему семейному роду досталось. Собрал он в горсть глаза и стал размышлять.
«Государыня с особыми сообщениями для нас не торопится. Самим, стало быть, ее торопить придется. Позарез нужна дешевая и хорошая бумага… Был недалеко комбинат, бумага стоила дешевку, теперь его разрушили, цены взвин-тили… Таких хозяйств, которым демократия хвосты подрубила, уйма, а мы страдай…
- Вот пусть государыня сперва и покумекает: где нам брать дешевой бума-ги… - голос с мест.
- Пока кумекает, придем к ручке…
- Как же так, - задался вопросом Васек, - людей для проектных групп знаем как готовить сами, а где взять дешевой бумаги, не знаем?.. и нет никакой наде-жды, что скоро узнаем, мы просто верим…Что касаемо подготовки, то уровень, понятное дело, должен быть мировым. А для государыни жизнь наших хозяйств пока – понюх табаку  «Не сравнить ее заботы с нашенскими»…
Куда ни кинь, куда ни брось. – везде пустырь, а сеять надо…
Керосиновая лампа, на время заменившая электричество, коптила вздутый пузырь стекла. Похоже, великие идеи выманивала, прикипевшие за день к чу-гунным сердцам. Вот как было.
Взвесили вскоре все за и против, сравнили с мировыми оценками – и про-звонили недовольно голоса – в исходном варианте так ни одна задумка и не уцелела. Это не было отступлением, это была победная искорка счастья!
Когда обсуждали личность, переходили на решение тем, когда они заканчи-вались, снова выходили на личность.
Есаул Концеллер поднял голову, которая привалилась к ладоням, как к под-поркам, и сквозь красные глаза возразил:
- У одного директора срок не истёк, выбираем другого…
Слухова надтреснутыми губами на этот раз говорила тише обыкновенного, вобрав шею в плечи:
- Бывший… профессионально не подтвердил себя. Мы же не лошади за него работать.  Потом, сами сказали, что он маньяк… причём больше на Госдуму работает, чем на команду. А это против закона.
Неграмотнова шелестела страницами толстой книги:
- Маньяк – это неоднократно повторяющееся поведение, согласно справоч-нику. Если нехватки пищи, поневоле не только в Госдуму запрёшься, в банк за-брякаешься. Все, как можем, крутимся.
- Взять, например, мужество… оно проявлялось неоднократно и в науке, и в борьбе с бандитами…
Кого, кого, а Собачкину есаул, как и многие, не хотели видеть в кресле ге-нерального. Поэтому взгляды людей все больше прорастали из грязного русла разговоров в более свежее. «Этой тёлочке лишь бы людей дурачить. Тут рабо-тать надо, а не друг с дружкой щипаться».
Поэтому испытывал от надуманно-поднятой темы неловкость за коллег и себя в частности. Человек должен обсуждаться по хорошим, а не дурным по-ступкам. Плохое само по себе зло, поэтому лишний раз не обсуждаемо. К тому же, если эту головную машину вовремя остановить, уберечь от неверного ис-пользования сил, то выиграют все.
Легко сказать «остановить», а переломить ситуацию в благородную сторону обсуждения личности кто возьмётся? Самое время, момент для этого созрел. Но ведь это означало выступить  против тех, кто волей инерции духа мог поддер-жать кандидатуру главбуха. Потом кайся, да поздно будет. Нет, такого поворота дел никак нельзя допустить. Чтобы спрятать подобные сомнения по поводу её избрания поглубже внутрь, заговорил с некоторым лиризмом в голосе, не стесняясь излишних сантиментов, выделял в речи главные слова, закрепляя ма-ленькие победы над несогласными.
Ему всё время мешали попрямее да поточнее выразиться косые взгляды не-доброжелателей. Но, уставившись в подозрительные глаза, сверлил их насквозь. Человек, не выдержав дотошно-откровенной назойливости, прятал их. Тогда переходил к другим… И так по очереди следил, как медленно пробуждается в лицах ещё недавно тлевший огонёк, теперь вдруг оживающий и подающий надежды достучаться до неспокойных когда-то сердец. Такие, как Негра-мотнова, всё ещё упирались, но постепенно их неловко выстроенные позиции таяли, растворялись:
- Так это маньяк, по-видимому, положительный, а нам нужен отрицатель-ный. Как по-другому прогнать Васька, если в нём регулярно не отыскивать плохое? – заговорила жёсткая стружка в голосе Слуховой.
- Тогда и мы маньяки, если только и делаем, что выискиваем в человеке од-ну похабщину.
- Да, - раскрыла рот шатром Неграмотнова, - но мы же не хотим видеть в своих действиях всякое пакостное? Поэтому мы и не маньяки.
- Сбрёхи мы! Нечего выдавать желаемое за действительное… Знал в моло-дости козу, тоже хотела бараном сделаться, и стадо было не против, да вымя не пустило.
- Я в душе тоже не верю, чтоб посредством собрания в маньяки выходи-ли…- поддержала Пулызина.
- Подобные ситуации изучены. Однако нашему собранию присуще что-то новенькое... Будем же надеяться, господа, что большинство членов команды не глупее, чем их организация!
- Сделали из себя посмешище… кто со стороны послушает… страм…
Хорошее всегда заслуживает внимания. Мало кто знает, что Васька все же удалось завербовать... По крайней мере, так казалось хозяину… Привезли его однажды в город, указали жертву и велели её убрать. «Промажешь, - предупре-дили,- мы в тебя – нет…». Но Васёк просёк и другое – на место сегодняшней жертвы завтра полягут пятеро… Потому что жертва, как и чиновник, размно-жается методом деления… всех всё равно не переубиваешь и от нечисти не из-бавишься.
Собрание гудело, затем перешло в рев.
Кнопочкина вытянула шею. Казалось, пересуды ей, как и многим, будто от лука, уже начинали разъедать глаза.
-  Слышала, что он долго дожидался какую-то жертву…
- И дождался, - продолжал он. - Как только она появилась, Васёк ударился в бега по лестничной клетке. Добрался до люка на верхнем этаже и забрался на чердак. Припёр крышку бревном, чтобы не сразу открыли. Говорил, струхнул малость, поэтому и пробегал впустую две добрые минуты, как чёртынка, и только когда добежал до конца дома чердаком, догадался открыть последний люк, чтобы выбраться на улицу через другой подъезд.
Только пролез в люк, как подъездная дверь скрипнула. Подумал: «Вот она - смертынька… за мной пришла!» Пришлось обратно – на чердак. Припёр кое-чем и этот люк. Пробил в шиферной крыше дыру и вылез на крышу на проти-воположную сторону от подъезда, и думает: как лучше эту самую жизнь при-кончить? Тут он увидел своих знакомых. Те рекламные щиты на соседний дом вешали. Один уже заметил Васька. Не выдержал Васёк и махнул им. Мол, вы-ручайте… не вражины же мы с вами какие…
 Один подбежал, не растерялся, кинул на крышу клубок бельевого шнура. Благо дом двухэтажным оказался. Пока Васёк привязывал это спасительное средство, его хозяин рядом на чердаке оказался. Началась рукопашная схватка. Неизвестно ещё, чем бы дело кончилось, если бы Васьковы знакомые не забра-лись на чердак и не помогли. Нападавшего удалось связать, поскольку доста-точного сопротивления оказать не мог: оружие потерял, пока за Васьком гонял-ся. После хозяина сдали в службу безопасности. Народ не даст соврать…
Пулызина пританцовывала даже глазами.
- Да, да… После этих передряг Васёк заходил ко мне и рассказывал… Сам он тут квартиру снимает, а в деревне у него бабкин дом. Приехал, говорит, в деревню, думал свои там, раз в городе нет… поцеловал пробой и закрутился по новой в горечи… Узнал – родители переехали в Раздополье к старшей сестре отца. Ещё есть младшая, та в столице.
Правительство тогда почесь кинуло пенсионеров. Выжить на мизерные пен-сии стало трудно. В деревню перебраться жить, поближе к земле, родителям было рановато. Поскольку умирать не собирались… вот они и уехали. Он ки-нулся к соседям.
Те сообщили, что его бабку сутки назад только схоронили. Пока могилка - без креста. Просто дешёвых ремесленников по ритуальному виду искусства сразу не нашлось. Взял у соседа топор и прибежал на кладбище. Срубил клено-вый кол и вдоль вырезал надпись: «Смелый там лежит, где робкий стоит».
Так целый день и проиграл бы в коланцы у могилки, пока со встречным рюмкой не цокнулся. От пришедшего узнал, что жена его на операции в столи-це. Так одно на другое наслоилось, и не успел доделать Васёк новое предложе-ние по развитию нашей организации... Но виноват ли ягнёнок, что волк - госпо-дин? Предстоит ещё дощупаться.
Старший корректор выдвинула научный проект по развитию организации и состава работников. Ко всему могу добавить, что Васькову должность приме-ряет на себя давно, но готова занять хоть сегодня. А  Васька грозилась перевес-ти на должность старшего корректора.
Концеллер перевёл дыхание, всматриваясь в лица, обжёг чересчур неуго-монных голосом:
- Так как же быть: посылать Васька на три буквы… в отставку… или пого-дить?
Пулызина была за приверженность к общим правилам:
- Давайте действовать по Уставу…
Кнопочкина же предложила заглянуть поглубже в биографию Васька:
- Думаю, что надо ещё поковыряться в характере.
Концеллер, бегая пальчиками по пологому бережку ворота, остался твёрд в решении:
- Мужество у Васька есть, но оно скрытое… а на сегодняшний момент он стоит вровень любому профессионалу. Придёт эта корректорская брюзга и вме-сто достоинств человека подсунет чисто профессиональные… Будет ходить тут, как Божий одуванчик, ни дунь, ни плюнь… А кто его новшество и как пре-творять в жизнь будет?
Пулызина ещё раз смерила взглядом коллектив, будто от её слова зависело решение.
И именно оно во многом решило исход дела:
- Человека со степенью вырастить трудно, а мужественного – помучаешься вдвойне.
Пока проголосовали «за» Васька, было уже глубокая заполночь. Растекались в полном оцепенении и голом молчании. Кажется, на сегодня все остались выжиты, как лимон.               
                ***
Перед офисом появился представитель министерства хозяйственного разви-тия страны при новых лампасах, казак Рукощупов. Рубаха на вырост брюшка, лицо пыжисто-красное. Господин посетитель явно пребывал в отменном на-строении и поэтому напевал знакомый мотив:
- …най-нори-и… най-нора-а… най-нори-и… хопля-я!.. пряха муха…- хлоп-нул себя по заду. – Земля моя, прекрасная, на себя не греши да в понапраслину-у…
Сзади к его голосу пристраивается тенор дежурной козочки:
- М-мм… бе-е-е… - Мол, стой, кто идёт?
- Мать моя – женщина! А мне сказали – у них передовые технологии по вы-воду предприятий из хозяйственного обвала… У самих и офис в курятнике. Где ж теперь бедным птичкам яички нести? Уж не напутал ли чего? Не может же быть офис в курятне, тем более по соседству с навозной кучей? - Зажимает нос.
 - Фу… одна вонища кругом! - Достает блокнот, сверяет приметы, по кото-рым можно найти организацию. - Всё правильно написано, надо крутиться на задах домов по улице Кончарова, рядом с Детским миром, где разрешены об-щественные туалеты… Ага, вот – «Безумные очи»… «Добро пожаловать! Про-сим извинить за жизненные неудобства: сейчас всем тяжело!» Адреса только не хватает. Ни улицы тут нет, ни номера дома. Кусты кругом, дальше нелегальные уборные… Хотя бы для видимости проулком  Ильича, что ли, назвали.
Стучит дубиной в дверь из горбыля. - Спят, что ли? не открывают… и встречают как-то не по-людски.
Отворяет ногой дверь. Перед ним появляется птичий прогулочный дворик и много разных дверей, ведущих в сараи, хлева…
Вошедший казак волнуется, подёргивает плечом:
- Как бы не ошибиться дверью? Подумают, что мужик совсем не хозяйст-венный, а бережливостью малых хозяйств и подворий занимается. Прошу встречать, господа… Вам вусейко с министерства звонили… Рай, сдохли все?
Сквозь прощелину досок появляется голова козы: «мм-е-е…».
Для встречи с фронта бежит шеф-редактор. Застревает в нижайшем поклоне. Видно, как подрагивают то колени, то вихры на макушке.
Из уборной, застигнутая врасплох, в старых калошах, вылетает старший корректор и главбух в одном лице.
Собачкина стучится кулаком в обляпанную навозом дверь:
- Команде – по местам стоять!
- Сидеть.
Сотрудники в спешном порядке покидают прогулочный дворик и занимают рабочие места.
Главбух с гостем проходят внутрь бывшего курятника. На одном из углов о себе напоминают прибитые палки, останки куриного насеста. Между входящими в дверь, протискивается Васёк и забирается на привычное кресло.
Собачкина, позвякивая бусами, прихорашивая пышку волос, прошипела сквозь зубы:
- А, мамоньки! Неужто с больницы сбежал? А почему не на своё место за-пёрся, не спросясь? Нет, вы только поглядите на него… Запёрся на место гене-ральского директора, и никакого стыду у человека… Сегодня же моим приказом вы будете переведены в старшие корректоры. С уставными обязанностями не справляетесь…
Команда выжидающе уставилась на неё:
Собачкина притопывает, но получается не ахти сердито:
- К тому же вы у нас со справкой сумашедчева. Стоит ли вас вообще к рабо-те допускать?
Казак Рукощупов виснет на дверце:
- Мы, собственно, к вам за производственным опытом откомандированы, по министерской надобности пришли. Да вы не волнуйтесь так, пожалуйста… Мы по линии нашего министерства, из столицы пожаловали. Хотели заключить в будущем с вами договор о сотрудничестве. Как понимаю, вы ведь передовыми кадровыми разработками занимаетесь?
- Технологиями управления небольшими хозяйствами, коллективами, потом техникой обнародования новых идей… - вылетела на радостях с ответом Кно-почкина.
Собачкина одёрнула ворот кофты и кинула начальственный голос в сторону представителя власти:
- Если вас правильно поняла, вы вместо меня намерены распоряжаться моим персоналом? Опять на сельхозработы людей дёргать станете?
- Что вы? Всё намного проще. Мы хотим получить у вас новейшие предло-жения в этой области и предоставить вам дополнительные денежные средства на развитие...
- А вы нам обязуетесь грязные или отмытые деньги поставлять на-гора?
- Куда-куда поставлять?
- На горку в сейфе, вот куда…
- Ну, если так, то денежки кристально чистые, первачок. Другими сейчас не торгу… не занимаемся…
Главбух смуро посмотрела на представителя:
- До особого распоряжения правительства… конечно… как всегда… Сло-вом, мы вас пригласить хотели под своё тёплое крылышко. Вы у нас будете в виде предприятия-инкубатора козырять по документам. Но, простите, какой пассаж! У вас и руководителя то нет… С кем же документы подписывать бу-дем? Я всё-таки думаю, что дверью ошибся… - стукается головой о потолок.
- Позвольте – как это ушиблись? ничего и не ушиблись, гладит и дует на го-лову представителя. - У сороки заболи-и… у Романа заживи-и… Просто у нас потолки пока низкие. На следующий год и их разорим. А директор у нас во-он… в своём кресле посиживает. Просто предприятие переживает трудные времена переезда из главного офиса вот сюда… - врезалась, как пером в плу-тинку мысли, Кнопочкина.
- Надеюсь, он у вас был в приличном месте?
- В центре города, как и этот.
- Ну, я так и предполагал… вы всё-таки разработчики передовых правил… должны быть непременно в центре… Значит, я не ошибся дыркой?
- Нет-нет, папаша, не ошиблись. Главный офис у нас в землянке остался, поправил вожжицей языка Васёк.
- И мебель, как с помойки…
- Не с помойки, а просто тяжело досталась. Теперь - музейная редкость. Да, да… А кому сейчас легко? Бережём помаленьку! Это, кстати, развивает береж-ливость в человеке. Просто в министерстве у вас по уровню воспитания очень отстали. Да и Запад в этом плане недалеко ушёл.
Рукощупов состроил недовольную мину:
-  Вот как? А почему вы меня папашей называете? Это что, тоже передовыми взглядами предусмотрено?
- Так нормальные заходят – представляются… А вы потерялись все… Про-сто, шеф-редактор вам сразу не поверил, что вы из министерства, от товарища Кудревайкина, и очень на его папашу похожи… как две капли крови. Ходите, ногой загребаете. Хотите, сходите с шеф-редактором к батюшке, пусть грехи ему отпустит за то, что наш коллега не знал ни вашей фамилии, ни имени, ни отчества. И до сих пор, думаю, не знает - водите ли вы, например, к себе бары-шень или нет?
- Это ещё зачем?
- Ответ правильный. Конечно, ни к чему.
Подписывают с представителем министерства честный договор, с указанием всех проволочек.
Собачкина вспыхнула, как спичка, и зашипела:
- Но позвольте: кто в этом доме хозяин? Почему вы запёрлись на мое место, подписываете законные бумаги и ещё позволяете так споласкивать скромного гостя?
Пулызина примиряюще:
- Успокойтесь, пожалуйста, коллектив переизбрал старшего урядника Че-моданчика на другой срок.
- Какой такой коллектив? А меня спросили? А устав на что? Больного на работу не имеете право брать. Это не по закону!
Входит психиатр и Скоробогатый. Протирают от темноты слезящиеся глаза.
Писуля выкинул руки вперёд:
-  Где она?
Пулызина, мешкая:
- Кто?
Психиатр зажигает спички, нечаянно наступает на ногу министерскому представителю:
-  Да эта, ваша ненормальная… главная бухгалтерша? Яблоко от яблоньки, видать, далеко упало… Не найдёте ли ещё деньжонок на её обследование? Од-ного проверил. С ним всё в порядке, но я чувствую - у кого-то в вашей органи-зации всё равно птичья болезнь распространяется…- берёт главбуха под руку. Офис зашумел, как разбуженный шмель.
- Для такого главбуха всегда найдётся…
- Неси, черти, её подальше… взяла товарищу Писуле насекомых продала да еще кому-то. Хорошо, что Васёк эту проверочку устроил. Так получается, судя по раскладу дел…
- Допрыгалась: начальству врать нехорошо. Знала, ведь, что не с налоговой наедут, а с министерства…
- Ну, раз общество просит, не смею в копеечной услуге отказать…- усмех-нулся в «ус» Васёк.
Писуля ловит главбуха:
- Пойдёмте со мной… На месте обо всём перекалякаем… Да, деньги, что брал, обратно принёс, - кладёт на стол. – уводит Собачкину.
Рукощупов пятится, хромая, к выходу, вздрагивает и хватается за сердце.
Представитель завода запрокидывает за порог городьбы ногу и  никак не растелится словом:
- Деньги, что лопатой накладывали, после проверки налоговой пришлём. Только больно уж боимся, что за мух не рассчитаемся. Фляжку с мухами ещё не открывали. Поэтому возьмите обратно, - ставит железную ёмкость на пол.
- А бумагу в банк уже отослали, что, мол, денежки ошибочно отправили на партнёров счёт. Налоги с них оплатим, потом обратно перечислим.
Васёк цветёт:
- Партнёр тем и хорош, что умеет ценить свои возможности. И с этой зада-чей мы, по-видимому, начинаем потихоньку справляться. Выбрать партнёра – добрая половина выгоды. А что касается мух, то мы вам дарим на память. Их и без того кругом дополна.
Слухова вызывает по сотовому неотложку. Тащит казачишку Рукощупова на остановку. Остальным машет рукой, просит не беспокоиться.
- Куда вы меня чагрите? Я ещё один мудрёный договор хотел обговорить с начальством…
- Еще не вечер. Обязательно обговорите и про договоры, и про деньги, и про всякую фигню-муйню наговоритесь… Неотложка, але!  вы - на Ротищевой? Это Слухова - с фирмы «Безумные очи». Жмите сюда! … Приезжайте скорей. Мы вас встретим на островке Кончарова. Как подъедете к остановке, так посмотрите на лавочку… с больным там вместе и лежим. У него с сердцем что то… от-равление, наверное… нет-нет, не пил. Просто, запахами куриного или челове-ческого помёта отравился. У него же нежное сердце. Поэтому в министерстве трудится.
Васёк по привычке встал:
- Планёрное заседание продолжается, господа коллектив. Вверенной вами властью разрешите поставить в план перспективного развития организации тему всестороннего исследования: «Духовная и хозяйственная защита интересов команды от внешнего и внутреннего окружения…». Кто за включение этой те-мы?
Команда подняла все руки…
…В офис белые халаты заносят тело товарища Рукощупова, раскладывают на ящиках, а затем выносят за дверь и сажают на утку.
Васёк в недоумении:
- Что с ним?
- Ничего страшного. Живот крутит. Перенервничал малость…
Законный представитель министерства хозяйственного развития страны дрыгается:
- Как это – ничего страшного? Я же духовно пострадал от вашей среды… Отстаньте от меня! я не маленький… сам присяду… - сморкается в подол ру-башки, вытирает слёзы.
Халаты пропадают в дверях.
- Я представитель господина Кудревайкина, а вы меня таскаете, как кошку, туда-сюда… туда-сюда. Да что, в конце концов, происходит у вас?
Пулызина спокойно:
- Обычная процедура… Просто идёт живой процесс обсуждения решения, запланированного по регламенту дня… генеральскую должность продлеваем… организуем порядок из хаоса… со стороны это всегда необычным кажется…
С ужасом на глазах Рукощупов покидает коллектив.
- Да куда же вы? Мы с вами ещё один договор не подписали…- посмеивается Васёк вдогонку.
- Нет, нет, - машет руками, - что вы? Насчёт другого договора, к тому же без личной заинтересованности, надо ещё с министерством посоветоваться… с това-арищем Кудревайкиным.
Под ухом Васька телефонный звонок…
- Алё-о! налоговая беспокоит. К проверочке готовы?
- Ага, как пионеры – всегда готовы!    
                XIII
У проходной предприятия «Бездумные отчи» - «Доска почёта». На ней в блестящих рамочках под высоковольтным солнцем электрических ламп много молоденьких лиц прошлого набора. Гордость и цвет компании! Слышно, как выплясывает по металлической оправе стекла, сотня игрушечных молоточков из ледяных рисинок града, выспевших на воле за долгие суховеи. Отыграв ска-зочную мелодию ветра, они торопятся к земле, прибивая косматые, с прожел-тью, травинки к самой её кромке.
Крупа стучится в окна, рикошетом отзванивая о сливные откосы, порожнит нависшую хмурь облаков. Попадёт в горячее дыхание форточки, пустит слезу по стеклу и где-нибудь в чащинке гусиной травки сольётся с природой, прихва-тив на память капельку человеческого тепла.
Поздними ночами высветит на миг лица передовиков недолюбленная в на-роде молния. Крутнёт поднятый с крыш ветловый лист раздосадованный вре-менем ветер и спрячет его где-нибудь за потрескавшейся доской подворотни. Выждет в густом прохладке, пока улягутся досужие разговоры за перестуками кровли. И вместе с потревоженным эхом от упавшего инвентаря во дворе возь-мётся за новое дело.
Не раз навестит за ночь желтоглазая своим вспыльчивым характером это славное место, оставив в поднебесном блокноте едва уловимый для глаза хво-статый автограф.
 Интересно: в какие неведомые дали занесут его свербящую душу циклоны? Куда, не спросясь, как гроза, заявится он с непогодой – и уйдёт? В каком уголке нетленного неба сверкнёт его слепящая улыбка? Кого на этот раз осчастливит присутствием, подарив на зависть людям ломаную в белом каленье роспись свою? Одному Богу известно.
К вечеру другого дня наступят тихие часы. Отработав положенное, люди гуськом потянутся к уютным домам и семьям. Но и там их одолеют мысли о прожитом дне, о предстоящих заботах и новых идеях. Поужинав и освободив-шись от семейных забот, они забьются куда-нибудь подальше в уголок и зачер-тят мыслимые и не мыслимые проекты...
Пока они ещё не знают, что многое задуманное сейчас, в настоящем, не скоро найдёт применения. Иногда они ошибались, сбивались с пути и возвра-щались обратно. Но, ломая головы, не досыпая ночей, обделяя лаской семью, валясь с ног от усталости, стремились идти навстречу передовому, уважению и признанию.
Они понимали, эта трудная ноша творчества не каждому даётся, но другой жизни не представляли. Редко кто находил себя вне коллектива. На всё не хва-тало ни светового дня, ни робких потёмок, ни свежих рук. Пройдёт, бывало, по улице человек – не скоро угадаешь в нем подвижника. Ходят, гуляют, водятся с друзьями, как и все, только думки у них разные. А их любимые жёны, устро-ившись поудобнее в домашнем закутке, растят молодую смену, прививая ей азы живой культуры.
Одухотворённые идеи властвуют в их домах. Будущие ростки здоровой жизни!
Поутру, когда сцветёт темнота, а дремоту улиц нарушат тяжёлые двери дво-ров и подъездов, бодрое настроение примется питать неугомонную мысль ра-ботника. И по лицу не понять, когда же было принято им разворошившее мысли решение: вечером или только сейчас? Вызревшее в обсуждениях с коллегами, оно реализуется немедленно. И каждая диковина-задумка покажется сперва чем-то необычным, но важным и нужным шагом в свежее завтра.
 …Папкин был в настроении ещё с прошлого дня. Щеки горели, казалось, его только выдернули из баньки и посновили обратно в строй. Ему нравилось сходиться людьми, если это приносило, пусть не сразу, ощутимые результаты.
- Теперь наша воля! Не проглядим в ней свой интерес, значит, удержимся… Теперь не стоит над душой начальство и не погоняет: «делай, делай та-ак!» Са-ми, не хуже сопливых, знаем, что, когда и как делать. Иначе какие ж мы хозяева производства?! Волынщики, а не хозяева.
Подумать только: сначала мечтали о личных наживах, теперь людям интерес подавай. Передовое двигай. И вовсе для этого не обязательно каждому весь день штаны протирать на производстве. Кучу вопросов решаем, не выходя из дома. Специальные компьютерные программы напридумывали за границей и в народ пустили. Дошло и до нас это дело. Нам полегче, и производству выгод-ней… - рассуждал  вслух время от времени, сидя за компьютером, Папкин.
Пусть покамест нет громады-механизма под единой крышей держав по ув-лечению людей, такого крепкого и собранного в одно кулачище, но рано или поздно люди к этому придут…
В глухую немоту стекол вглядываются голодные зрачки просящих глаз. И все хотят попасть на работу. Но лишних тут не держат: нет человека – нет про-блем.
…Люди стрельнули в окошко глазами. Кажется, знакомая тень промелькну-ла.
-Только представьте себе, - убеждал Папкин: а вдруг такой громина хозяй-ства в единый возьмет оборот?! Тогда и гигантов-хозяйств станет меньше. А толку больше. Место гигантов займут отраслевые союзы предпринимателей.
 Можно, конечно, и на гигантах-хозяйствах разместиться своими командами со своими задачами. Руководство гиганта выборное. И всё при контроле и уча-стии государыни. Тоже неплохо!
 Вошёл Крыслов и всем кинул ладошку. На рубахе газетные колонки с портретами, под веками осень усталости, но хлебнувшие счастья глаза курятся.
 - Вот, поздоровкаться зашёл, проведать, так скать, нет ли сбоев, не зацепи-лись ли за какую коряжину… - не удержался, скрывая истинный мотив прихода, с порожка бросил  Крыслов, – сумели всё же мы переубедить некоторых де-путатов в Госдуме пересмотреть налоговое бремя. Скоро все хозяйства, кото-рые новое внедряют в производство, послаблений от государства ожидать должны.
Лишь бы начатое не отмирало, как поздний соцвет. В девяностых бывало - вкалывай, не вкалывай, новый продукт делаешь или чужой перепродаёшь, ни-кому до этого дела нет. Бардака по уши кругом… Сейчас его тоже хватает, но воли бесшабашной меньше стало. А так и сорняки в хозяйствах корчевать легче. Мы во многом самообманом жили. О внедрении передового на каждом рабочем месте не думали. Слыхал, доходность у вас на вырост пошла?
- Показатели ещё не сготовили, но та-ак… душой чувствуем, тоже…
- Запроходите, пожалуйста, давно у нас не были.
Было время, когда Булызина думала убрать сына с работы за разжигание са-ботажа накануне переэкзаменовки, которую он неожиданно хорошо прошёл. А ведь работником себя зарекомендовал по-первости не лучшим. На предприятие по протекции матери попал. Люди косились на неё.
Вот и решилась на повторную переплавку сил. Кое-кого всё же удалось со-кратить, а некоторые взялись за ум и кое в чём преуспели. С этого времени стрелки на её губах как-то расцвели. И потому всё меньше смотрелась в пол, больше в глаза. Издали идёт, сразу всматривается... Спустя четверть часа, Пап-кин один по просьбе директрисы добил за неё работу и отдыхал. Этой свобод-ной минуткой и воспользовался председатель.
- Ты почему тогда не доложил, что деньги организации в теплотрассе Дол-гополый запрятал? Видел и не сообщил никому? Преступник нашёлся, а деньги могли бы кануть, - полуголосом пытал Папкина.
- Самому страшно хотелось знать, как казак Долгополый с ними поступит? Скроет или вернёт на каком-то этапе в целостности? Если бы он мотарь оказал-ся, жулик, то как с ним в коллективе работать? Шанс – великое дело. Я иногда верю в шанс…
- А есаул Позевайкин утверждает, что вы с Долгополым заодно стояли…
- Шкуру спасает. Выгораживается. Меня хоть завтра уволят с работы, а творческую энергию из души всё равно не вытравят, ни наговорами, ни деньга-ми… ничем. Она для меня вся жизнь. И доказывать обратное просто не полу-чится, если и постараться.
Буквально после разговора Крыслова с отдельными членами команды в от-дел базы данных поступили сведения о росте производственных темпов. В ко-манде Васька они оказались ещё выше.
И людям было к чему стремиться.
- Теория Васька по обнародованию новых знаний и проблем сработала, - радостно потирал руки Крыслов. И сама жизнь теперь это доказала! Доходность фирмы выросла в разы. – Крыслов оживлённо снимает глазами живые строчки с экрана монитора. «Надо же, и не верится…»
Комната зашумела, прищёлкивая языками. С бурной страстью коллектив ловил с компьютера производственные новости решающего значения для хо-зяйства и страны. Многие фирмы выстояли и набирали обороты.
- В начале девяностых все показатели по нулям были. А тут – на тебе, пожа-луйста… Объём продаж прыгнул в два с верхом раза. Это всё за счёт популяри-зации знаний. Без них, вон, – кот наплакал - сотые доли, как сиротки выгляды-вают…
- Народ зато сократился, - вставил Папкин…
- А что «сократился»… так и должно. Численность упала только по нашему предприятию в пятнадцать раз. Вон они, циферки-то… Их не проманешь, - ра-довался душой за коллектив Крыслов. – В других организациях тоже сокраще-ние около десятков человек.
- Да уж!.. – поддержали с мест.
Крыслова глаза светились какой-то необыкновенной лаской и теплом.
- Вот глядите, ребята, а вы тогда не верили… Осилили мы обвал в стране всё же! Затраты, гляжу, на основные и оборотные фонды удалось сократить в три раза, да ещё с гаком… И это только начало борьбы за нашу новую жизнь. Да чего там – за Родину в целом. Это наш вклад. Не было такого!
- Да, эт точно, - вырвалось радостно у Папкина.
 – Раз в двадцать сейчас получаем больше, чем тогда. Правда ваша… Так мы и загадывали, - мелко ходила улыбка на раскрасневшихся лицах.
- А инвестиции-то, погляньте… только в  соцфонд в два раза вверх прыгну-ли, - расходилась на чувства Кнопочкина. - А без распространения знаний их вовсе не было. - Она сощурилась, выделяя важные моменты в достигнутом. - Производительность труда аж в четыре раза лупанула… Вот это да!
- И фонд рабочего времени не хуже этого, - поддержал лёгким голосом Концеллер. Но в Васьковой компании всё же преимущества по всем показате-лям… Этак пунктика на два-три будут… Так что есть куда расти.
Несколько готовых проектов по руководству коллективом ждали очереди на столе Булызиной. Крыслов ходом общего дела остался доволен. Особый инте-рес он теперь испытывал к Папкину.
На подносе вынесла Булызина раешники, выпечки с румяными и душистыми щечками по случаю праздника доходности коллектива и выхода на широкую дорогу. Глаза, дождавшихся хорошей новости, томно блудили в тесном коллективе. Казалось, что для минут этих и существовала вся громадина Все-ленной.
Позади яма обвала глубиной в версты переживаний, слез и потерь близких и дорогих сердцу людей. Они карабкались, занимали новые тропы подхода к че-ловеку, поэтому и выжили! Но их ожидали еще долгие версты пути.
Крыслов с масляными от счастливого денька глазами  отломил душистый носик рогульки, умял за щеку, смачно прикрякивая, спросил Папкина:
- А вы членом какой партии состоите, простите за нескромный вопрос? – круто, прямо в лоб, поинтересовался. Он давно вынашивал эту мысль, и всё как-то не решался с ней поделиться с Папкиным. – Чувствуется, в вас какая-то общественная жилка сидит, а разобрать не могу…
Подхорунжий Папкин буквально стаял в глазах председателя. Лицо его, только что дышавшее свежестью, сделалось малозначительным и посеревшим от неожиданности наплывшего к нему интереса. А вместе с тем его разбирало чувство какого-то нового свершения, навстречу которому он стремился, но ко-торого он не знал. И сердцем ощущал, что это неплохое предчувствие, должно быть… Глаза его заблестели, а по щекам расползлись жаркие кровинки румян.
- До переворота в коммунистах был. Общественные нужды мне до сих пор небезынтересны. Так подумал… если можно, то в вашу партию вступить хочу… Я, - он запнулся, - вообще-то, способный. Конечно, вас понимаю, но я буду очень стараться… С ребятами недомолвок по работе нет…
Крыслов молча подошёл ближе и крепко пожал ему руку, смотря прямо в глаза. Добрая усмешка стронула его губы, обнажив налёт в канавках передних зубов, а синеватая прожилка на переносице подрезала рядом образовавшуюся морщинку.
Вскоре на одной из утренних летучек Булызина заговорила о ценности под-работанного предложения Папкина и Долгополого. Коллектив впервые остался доволен доведённой до ума идеей развития команды без отбора персонала.
Многое теперь будет решаться через саморазвитие членов организации. Ди-ректриса об этом сказала и даже немного взвизгнула, притопнув носочком от чувств. А  розочки щёк любимого работника, вдохнувшие эту мысль в хозяйст-венный порядок, занялись багряным пожаром.   
                XIV
Анна долго с дивана встречала рассвет, наблюдая, как желтеет на востоке красная полоска зари. Светлая тень из окна чуть трогала ее народившиеся в прошлую осень веснушки. И всё, что было в их жизни с Петром, всё пёстрое просеивалась сквозь память.
Накануне выведала у престарелой бабки Изерги, будто ее свояченица под удобный процент ссудой приторговывает. Семейные дела в их кругу давно по-ставлены под производственный манер. Все покрывается доходом. Даже разго-вор стараются повернуть в выгодную сторону. Советовала, вроде того, опереть-ся на их плечо и подладить там, где худо.
 Петро посмотрел на это предложение как-то холодно, исподлобья, ничего не сказал и обложился газетами. Теперь Анна, кажется, поняла свою промашку и старалась глазами не встречаться с ним. За легким перекусом Петро обмол-вился было об исходной мысли, с которой все начинается, о значимости чело-века, его обновлении через раздумки, детали жизни, ища поддержки.
 Анна изгибала бровь и говорила мало: «Может, и так, кто знает..?» - Голос ее начинался толстой ниткой, выпрядался в струнку и сёкся. И Петр, покашли-вая, тушил горячую мысль в газетном шуршанье, как бы взвешивая сказанное, – все за и против.
«И с кадрами, вишь, промашку дали. Васёк жалился: Рукощупов в корруп-цию полез опять. Надо его как-то отзывать из министерства. Не те времена гря-дут. Кудревайкин… с ним, видать, в доле. Всё равно и эту переушину когда-нибудь скинем. Помню: с курами в Околоволжье тогда набедокурил.
И я хорош. Скатился морально тогда ниже плинтуса. Ай-яй – какой пример для правящей партии!.. В глаза людям тошно смотреть опосля этого. И нету мне, гадёнышу, после этого прощений. Да-а, долго придётся ещё народу совесть с разумом согласовывать…»
Анна же томилась неожиданно нахлынувшим чувством тревоги и обеспоко-енности…
- Оно вон какую речку ни возьми, как ни суши ее русло засухой, вода все равно придет и живо себе русло отладит…
В голове стучало, и страшно не хотелось спать. Анна быстро заводилась, и они ругались, но быстро мирились, не ломая судьбу. Гуляли по их «аллее встреч» и обязательно кто-то из них винился первым. «Мы оба молчим, но глаза выдают наши чувства. Слово мало что значит в жизни, больше - поступки, привычки, жесты и, конечно, глаза».
 Они у него горят, как у кошки ночью. Румянец, слёзы на щеках… всё это было. «Только оба больно играем на чувствах. А хорошо ли это? Отчего зави-сит неудержимая сила любви и радости у человека? Никто толком не знает. Больше всего сейчас помню жаркие губы с мягкими подушечками пальцев, как у младенца, ужас приятно, как щекочутся…» - так размышляла Анна, пока ей ни приснился Петро в цветущей аллее, с запахами пропревшей на солнце травы, проглянувшей на проталинке ранней весны.
На руке его небрежно брошенный пиджак. Рукава у рубахи по локоть зака-таны. Смеётся своей крупнозубой улыбкой и машет рукой. А кругом такое пе-ние птиц, как на каких торжествах. И куда повернёт их судьба, даже сон не ска-зал.
Петру тоже не спалось. Свежим узелком обзавелась синяя прожилка в пере-носице, и торопилось гнать большую кровь неуспокоенное сердце. Вера и на-дежда в лучшую жизнь не покидали его. Ему казалось, что они жили там, на небе, а он исполнял их волю здесь, на земле. И случись любая невзгода, он не-пременно будет среди них, в раю. А его заслужить о-ёй-ёй как тяжело на этой грешной, в пересыпицу со счастьем землице.
- Вот этось Кудревайкин обещал послабления небольшим хозяйствам по аренде, свету… Неплохо бы Булызиной помочь в этом порочном круге: жди-дожидайся, пока государыня раскачается. Хотел было поднять вопрос еще раз на политсовете, но Кудревайкин увел всё время на погашение газового вопроса с зарубежными партнерами. И когда теперь представится новая возможность, за текучкой дел ничего не разглядеть… «Куга целая всего». Тут еще семейные спайки как-то надо успеть разрешить… - Петро повесил голову, зажав в корявой пригоршне рот и облокотился на подпорок локтя.
Набегают мысли, наседают пережитые думы, обнажая старые узелки недо-делок, налаживая мост со старым временем. Стучит, звоном отдает в висках его пульс – не хотят люди пустить отжившие советы в новую жизнь. И, насколько хватит сил, сумеют этому помешать.
- Ежели человек новую вещь не представляет, деталей не знает, то настоя-щих высот он не понимает. Пусть, стало быть, как переярка во дворе, дожида-ется своего часа. Может, дождется еще…
- Это перекосы прежнего воспитания говорят в нем. Пускай государыня с такими и вожжается…
- Гляжу так вчерась: вроде, все чин чинарем, человек работает, а времени на серьезную задумку, переварку пережитого, как ученице-малолетке, все не хва-тает. Лицо бле-едное… Ветер ушатает. Хоть куском хлеба сброситься ему да деньком отгула. Помрет так оголодамши, не взвидишь. Опять же перерасход денег хозяевам по случаю потери живой души,- поддержал Петро.
- Рассуждаем, а сами, почесть, такие же…
Сочится свет сквозь прощелины досок и занавесок, раскрывает глаза, будто веру вселенскую светило по судьбам сверяет, чтобы к цели заветной человеку прямее пройти.
…Он сидел у матери на балконе с газетой и думал об Анне. Хотя она и Си-риенкиного роду, но в ней всё, кажись, другое, не отцовское.
- Глядишь в её озерце глаз, и глубокого донышка в нём не видать. Только небушко голубое-голубое. А смотрит на тебя чистым немигающим взглядом, как изучающий подросток. Вроде понимаем друг дружку, взрослые люди, и на тебе – поговорили… По невыдержке характеров и расстались, будто оба того хотели. Скажешь иной раз для разведки не то, что думаешь, и пошло-поехало… на душе митинг… Озорники мы немного.
Испытания нам подавай: один жёстко постелет, другой неумно поступит. Может, с далёких расстояний, через ссоры и обиды, легче притягиваются люди друг к другу? Кто знает: из-за чего заводится, а потом срабатывает бабья пру-жинка характера? Не обсудил с ней, конечно, тему перевозки родителей к нам, вот она и взыграла! Подумала, будто её в зависимость от себя ставлю. «Больно уж волевой она человек, Анна!» А родителей рано или поздно всё равно пере-возить к себе придётся. Старые уже.
- О чём, сынок, пишут в газетке-то? – заметив что-то неладное с Петром, спросил отец каким-то дорожным голосом.
- О чём, о чём, да всё о старом, - замешкался сын, листая страницы…
- А с Анной-то что у вас? - помолчав, пытал отец, прикрывая майкой по-стыдное место.
- Вот вас проведать прогнала…
- Ну, слава Богу! - кряхтел отец, - спасибо огромное передай, раз так.
Поздним вечером Петро набрал номер телефона Анны. Услышав в трубке голос Петра, она положила её на стол, как бы раздумывая, что дальше делать?
Подошла кроткая, строгая мать, многозначительно поглядывая на Петра и взяла у него трубку.
- Анюта, очень рады вас услышать! Как у вас карапуз? Прибавил, небось, в росте? Надо с Петром прислать ему от бабульки гостинцев…
Заслышав голос свекрови, Анне пришлось поторопиться:
- Доброго здоровьица вам! Внучок растёт понемножку. Уже вовсю ест сам…
- К нам заходите. Петро сам не свой ходит, - подбирала тщательно каждое слово свекровь, чтоб никого не задеть случайно.
Петро вслушивался в неровное дыхание трубки, тормошил свои мысли, по-дыскивая матери нужный перевес слов, которыми она, впрочем, и не намерева-лась воспользоваться.
- Слышала от Пети, что вы, якобы, забираете нас к себе для тщательного уходу. А квартирка, мол, пусть пока стоит, там видно будет, что с ней делать. Только мой старик упирается с переездом. Вчера и сам был не против, а сегодня что-то нашло на него: не хочет, и всё тут… генеральское что-то заговорило. Здозивечи – они все такие, по сто раз мысль обмусолят сперва…
- Раз решили переезжать, то чего тянуть? Днями и собирайтесь к нам. За пчёлками мы приглядим. Петра особо не ругайте, а то разнервничается. Больно за пчёлами ему неохота ухаживать, а медок любит…- Под серьёзными вопро-сами вытягивались складки Анниных губ.
- Подь сюда, Петюша, послушай-ка, что говорит тебе жена! – поманила, как в детстве, ладошкой, к телефону своего сына.
- Мамуля, что слушать? Я и так уж вся ссохлась по нему, окаянному! – ку-сая губу, нервничала Анна.
Петро встал и, подойдя к матери, уронил на её старенькие плечи свежий ру-мянец щёк.
- Поехалите! Мамка, она человек хороший. Будем вас слушаться. Только не ругай меня больше и не приставай ко мне со своими наказами о похоронах. Слышать больно. Сам всё знаю и на уме держу.
- Ну вот, без нас всё почти решили, даже сроки установили, - вздыхала сбившимся голосом мать. И долго стояла ещё у молчавшей трубки, поддержи-вая съехавший передник сучковатыми пальцами. Наконец, собралась с силами и во весь голос сказала, как отрубила:
- Нет, Петюша, спасибо на добром слове!  Только с переездом надо обож-дать: отец плохой. Не вынести ему перемен в жизни. Хоть и поиспытала я от него, болотного беса, пыжа, а оставить его одного это уже не в моих силах. А вам вот чего я скажу с Анной: не ссорьтесь больше, у вас ребёнок, и живите, как люди. А я вон из-за своего… индоль поседела вся. И мужиков, и баб за жизнь повидала всяких, поэтому живите, не испытывайте ни родительское, ни свое терпение.
Петро, задетый за живое, не вытерпел:
- А мы, маманя, чужим умом не живём. Мы народ сообразительный! Ещё так заживём с Анной, как вам и не снилось! И ребёнка воспитаем, не хуже не-которых… а то нонче все только жулябить да оборвать норовят. Сейчас вот по-еду к жене, и обо всем с ней серьёзно поговорю.
Петр вызвал с работы служебную машину. Водителя пересадил рядом на сиденье, а сам уселся на его место. Нацепив солнечные очки, посмотрелся в бо-ковое зеркало, откинулся на спинку сиденья и надавил на газ. В поведении Петра многое стало меняться, даже водителю со стороны такой поступок Петра показался чем-то необычным, пугающе новым и настойчивым.
По настоянию отца и самой Анны переезд всё же решили пока отложить. И только спустя время приступили к намеченной цели. Ребёнка Анна отвела со-седке-старушке поиграть, а сама принялась достирывать нежное бельё вручную. Петро в этот раз, против привычного, завернул обедать домой.
К ним позвонили…
 Анна впопыхах, в мокром переднике стрельнула открывать дверь, думала соседка. В дверь, сбивая её с ног, вломилось несколько человек в масках. Анну тотчас связали, заткнув рот. Всё происходило настолько быстро и слаженно, как будто к этому готовились заранее. Анна и скрикнуть… не успела. Её за верёвку поволокли в комнату, где висели канаты для будущих занятий мальчика.
Один из налётчиков, замешкавшись, даже успел положить глаз на её полные ноги и сбитый, разопревший в работе стан. Напарник пригрозил ему коршуня-чей бровью и рукояткой пистолета.
Петро мирно, за телевизором, пережёвывал пищу, не успел выйти с кухни на шум, как и его тут же скрутили. Затем кинули на шею верёвку и потащили в комнату, где возились с Анной. Их вешали в комнате по разным углам, где на-шли крючья для спортивных снарядов. Старуха-соседка через вентиляционную трубу только слышала, как не своим голосом будто прощался с Анной Петро. Думала, опять поссорились, что ль.
У Петра на левом виске вздулась вена, и было видно, как торопилось рабо-тать его учащённое сердце. Правый глаз в прищуре затопился слезой.
- Прости, Анна, не уберёг тебя… прости, что не так…- сквозь искусанные в кровь губ цедил он предсмертно-хрипловатым, оседающим баском. Его ударили по голове.
Пётр, обессиливший, ещё был в сознании, и он видел, как погибала у него на глазах Анна. Досмотреть так и не успел… Почувствовал, как спазм от петли перехватил звериной глоткой его голос. Первые секунды полусонно понимал, что происходит, но не мог вымолвить слово. В следующую минуту потолок мотнулся, и квартира опрокинулась, как игрушечная. Свет разом померк, и ста-ло темно, словно в погребе.
Анна всё ещё билась, задевая стену ногами. Зрачки Петра расширились и застыли. Лицо же Анны, чуть подёрнутое конвульсией, омытое горечью попо-лам со слезой, оставалось мужественным. Только кофточка, выбившаяся из-под юбки, выдавала следы неповиновения смерти.
Сколько силы скопилось в её, будто удивлённых, глазах! Сколько нечелове-ческого страдания!
Петро подобного не видел никогда. Этот миг для него будто оборвался и вытянулся в глухую чёрную трубу. Первоначальная боль, сдавившая шею, от-ступала, и скорость, с которой он мчался, как по тоннелю, возрастала, куда-то круто уводила в сторону, уступая дорогу чему-то встречному и неизвестному. В ушах уже давно не звенело, и наступила глухая чёрная тишина. От перегрузки темноты ему сделалось на миг хорошо, и он навеки потерял свою подругу, ре-бёнка, близких, друзей и жизнь.
Узнали о случившемся только под утро, когда Петро не вышел на работу. В кабинетах партии поговаривали, что погубили их за содействие в поисках пре-ступников, которые убили Васькова брата. Другие связывали мотив убийства с коммерцией и даже политикой, в которых был замешан его, якобы, объявив-шийся незаконный сын.
Калякали об ухажере Анны, внезапно исчезнувшем с глаз. Потом утвержда-ли, что не в своё он дело влез при захвате чужаками предприятия Булызиной. По официальным же сообщениям Петро и Анна случайно попали под руку бандгруппировок, делящих территорию.
Неофициально у подъездов их дома полагали, что Петро, вроде того, уду-шил свою сожительницу из-за ревности, а затем, по малодушию, сам наложил на себя руки. Баяли, скандал произошёл в комнате, возле их постели, на которой Петро будто бы нашёл чужие мужские волосы и не мог простить Анне горькой обиды. Её, вроде, в связи с генералом Тестомесовым заподозрил.
После похорон родственники погибших объединили последние усилия по воспитанию ребёнка, и с тех пор стали жить, как давнишняя родня.
- Нет, ты только поглянь на этого пузанка, - показывал, радуясь за внука, его дедушка, - тубаретку кинул вверх ногами и говорит: «Коёдец стъёить папке с мамкой поез». – В отца с матерью попёр. Весь упрямицей растёт. С характером, но отходчивый… Уже большенький стал, а всё, как Петро в детстве, прикартав-ливает… и глазами в него будет
- А это что у него в руках? – глазами указывает мать Анны. – Никак в лиде-ры попрет, когда подрастет. Никак норов свой уже кажет…
- Да пайтийная кьижка, - будто сообразив вперед взрослого, ответил Петров сын. А разве так важно теперь, чей он сын. Не кровь, а голова роднит человека с надеждой будущего.
Солнце, скосившее глаз под чёрствой ладонью у лба Петрова дедушки, вы-вело старика из терпения. И он для острастки прикрикнул на внука:
- Не лазий у меня на тубаретку, ботнешься! плут ты этакий. Слышь! а то всыплю!
 Малыш тут же насупился,  исподлобья произнёс:
- А ты, дедунька, на меня гьяз кьювом не дейжи. Я не бабаня…
Тут вмешался дед.
- Момент, говоришь, со Славкой Поленькиным, мол, соберёмся и пересмот-рим взрослую волю?.. Ну и ну… плут ты эдакий!
На табурет внук больше не забирался, но всегда ходил возле него, наматы-вая круги. Похоже, отказываться от своей идеи в дальнейшем был не намерен.
Набежавший с реки северный ветер будто разнёс по лицу дедушки горстку морщин. Потянуло свежестью… Было привычно глядеть на меняющийся ко-лючий ветер, который мешал заспанный воздух у низин земли с лесной и род-ничковой прохладой, словно готовил свои владения к новой смене погоды уже на грядущей неделе.            
                XV
Нет-нет да ворвётся в контору сквозь рассошины горбылей влажный ветер, поигрывая лоскутами свежей коры, сгонит к краю стола исчерканные бумаги, пронижет по ногам и пропадёт под стульями, оставляя за собой одрящий сыр-цовые запах свежего распила сосны и подвыжженной солнцем земли.
А люди, как всегда, сойдутся на двух квадратных метрах и столкнутся лба-ми, отстаивая в повседневной борьбе каждый свои интересы, наткнутся на не-преодолимую преграду и, неудовлетворённые, разойдутся, готовые к крайно-стям скандала – и всё начнётся сызнова…
У каждого своё представление о правильностях работы команды. - Кто зна-ет, может, в смене дней и ночей кроется высший источник разумной силы чело-века? Еще лучше бы знать таинственный предел своих возможностей, при ко-торых еще возможно сотворение нового чуда человеком… «а, впрочем кто его знает…» - раскидывал пойманную мысль по дороге Васек.
Предложения о том, как лучше довести до ума начатое, наезжали друг на дружку, словно выхваченные водоворотом во время раздополья карши. Пере-хлестывались в мыслях, ломались под тяжестью доводов стравившихся сторон. Застревали на разъеденных нервами устах в непривычном положении, сеяли слухи и, как выпроставшиеся из-подо льда теплеющих сердец, вымётывали на-ружу перешёпот чувств. Воздух округ напитывался влагой...
 На щеках дотухали зори румян от пыла и споров. А на душе давали о себе знать раны ещё дымившейся перебранки. Коллектив выходил с тяжёлой ношей обид из зоны конфликта,  изломав рабочий ритм, переживал не лучшие дни своей молодости.
Для придания свежего импульса небольшим хозяйствам, в Думе решили за-нять некоторые каналы телевидения популяризацией передовых знаний, рас-пространением опыта зарубежных и своих новаторов.
Взрослевшие минуты жизни – хлюпки… Тонут под ногами, как часовенские гати. И люди учились ходить по ним неспешно, прощупывая настроение соседа осторожным словом, отбирая по зёрнышку малейшее сомнение, угадывая гла-зами его настроение. Не всё шло гладко, и не всегда помогала осторожность – как ни береглись. Подступившие минуты смятения и усталости выдавали себя случайным движеньем, лишним сорвавшимся взглядом.
Не ко времени оброненное словцо тотчас откликалось неверным поступком. Ботнется о крышку стола какая-нибудь выскользнувшая из непослушной руки папка бумаг, или листик от ветра метнётся под стулья, не успеешь и дух пере-вести, как обязательно достанет слетевшая в сердцах с чужих уст подкараули-вающая нечистотка. Так, постепенно, переживая обиды и придерживая голоса, разговаривались… Только слабо пробившийся фальцет какого-нибудь смельча-ка будил своей важностью усталые чувства человека и равнял ноту, потонув-шую было в передышке скандала.
Но кто знает – сколько таких минут порастратила, порастеряла жизнь по дворам и закоулкам казённых коридоров, по соседям и семьям ещё вчерашней и давно минувшей юности?
Боль человеческая! Что свежим дыханьем Стемасской птицы сперва воро-шит новую жизнь, а затем на отметинах судьбы, оседая лунной тоской, зовёт в новый полёт. Зачем – она? почему? Спрашивали, как судьбу и не находили от-вета. И не было людям покоя…
Смолоду хранил Васёк цепкость к надоедавшим мыслям и связывал их с ис-кусством увлекать людей за собой. Как мог, приумножал людскую славу. Ка-раулил момент, позволявший без остатка посвятить себя любимому делу. Под-вергал себя опасности. Перегибал палку, выманивал и подсматривал чужие мысли, доводя их до ума. Плавал в пересмешках зубоскалых ленивцев, гряз в нечистотах поступков и завязывал с этим. Всё пытался понять: отчего так скоро покидало его чувство справедливости, за которое он всегда боролся, и которое так сильно ещё вплеталось в далёкое детство и не хотело отпускать?
Обманывало сердце раньше, обманывает и теперь. Ломалась душа, как стёжка на устах под встречное словцо. Многие светлые идеи, обещания и посу-лы проросли сорняком поступков, поблекли, как посеянный картофель в сорной меже, как хлеб, не переживший засухи.
Васёк сидел с чистой ясенкой глаз, опершись на подбородок, за рабочим столом. Ему хотелось заново переглядеть свои наброски для отчета перед госу-дарыней. И он погрузился в раздумьях над сопроводительным листком к глав-ному документу, заново переламывая строчки.
«Здравствуйте, крупное начальство! – выводил полуголосом он.
Большая часть приведённых ниже случаев, не есть большое преувеличение. Реальность, пойманная мной, во многом носит предупредительный характер. Основные положения набросаны крупным штришком. Патриоту, попавшему на заметку, это никак не помешает выполнить священный долг перед страной. По-этому не следует особо волноваться о том, что некоторые части тела работника, например, ногти, не проанализированы должным образом. Да это и не так важ-но.
Смеем заверить вас, что их после нашего вмешательства осталось прежнее, чётное число. А именно – по десять штучек на руках и ногах, как у каждого нормального человека. И не следует более на этом пустячке заострять особого внимания. Ибо вам же не приходит в голову при получении должков, например, посчитать количество ресничек под глазом заимодавца? Поэтому и от нас нече-го требовать особо филигранной работы в этом щекотливом вопросе.
Если вы обладаете чувством высокой справедливости и не побежите сразу заниматься самоэкзекуцией после наших выводов и наблюдений, то охотно по-делимся с вами ниже изложенным. На этом будем считать, что наш заказ перед вами частично выполнен.
Проведённое прощупывание вшивого мира и ранее оговорённых предпри-ятий, по которым болталась такая сволочь, как Васёк, показало, что появление обвала 17-го августа… также переворот старой воли в стране… вызван не столько старой формой хозяйства, обманом друг дружку… сколько неграмот-ностью управления. Вожжи слишком устарели для этого скромного дела. Для исправления ситуации хорошо зарекомендовала себя грамматика, которая тре-бует постоянной доводки до совершенства. Что же она из себя представляет?
В труде важно правильно разделиться. Я обязан на первых порах проверить: кто? где? когда? с кем? и как? во время рабочего сеанса вступает в «производ-ственно-супружеские» отношения.
Узнать – каков режим этих отношений? какая очерёдность  дел? каковы ин-струменты их учёта и контроля? Важно при этом понять степень лояльности работничков к соседям. Смотреть, чтобы чего не сбондили и не делали лишних движений. Помните: всё должно быть чётко отлажено!
Рекомендую вам и себе попутно установить пригодность рабочих пар для совмещения профессий и должностей в одном лице, а также наличие золотого-ловых грамотеев. Прежде чем снова наломать дров, проверяю – соответствуют ли их красивые телодвижения целям и задачам выполняемой работы.
В случае обнаружения неисправностей не хватаюсь сразу за рубильник, а возьму и отмочу что-нибудь почище для общей пользы. Например, зашлю в тыл врага надёжную разведку, чтобы пронюхала – не уличным ли любовником составлена для коллектива должностная инструкция? В случае подтверждения чрезвычайной картины, царапну себе руку, вместо завязывания узелка на память о происшествии.
Боль – лучший помощник в этом вопросе. Делаю так, чтобы надо мной ра-ботники меньше гоготали. Без этого не обойтись, потому что того требует раз-рядка в напряжённости. В противном случае дело может дойти до высокого на-чальства, а я потеряю работу.
Сокращаю всеми правдами документооборот! Это спасло наш коллектив от излишков насекомых-грызунов в столах и кабинетах, особенно в период, когда молоднячок коллег идёт на нерест. В среднем за пять лет из ста непреувеличен-ных случаев мои замечаньица соответствует грамотному положению дел и ве-дут к пополнению кошелька.
Не кучкуемся друг с дружкой пассивно, как деревенские подпаски. В орга-низациях во время спаренных работ удалось обнаружить колоссальное количе-ство ручного труда. Можно было подумать, что в подразделениях сплошь и ря-дом процветает ювелирное производство. Навыки у сотрудников слабые. Спе-циалисты выглядят как опущенные в воду. Не удивительно, почему один вер-топрах за рабочим столом растерялся, когда его иностранный журналист спро-сил:
- Вы можете не качаться?
- Могу!
- Начальство постоянно жалуется на плохой труд… Тогда скажите – почему у вас в стране до сих пор пьют?
- Потому что мы, сознательные граждане, хотим помочь сельскому хозяйст-ву стран ближнего зарубежья выстоять на рынке. Другие-то страны от их алко-гольной продукции отказались.
Ублажение всегда отличаю от подмасливания. Побалую коллег чайком, а они попросят ещё курочкой закусить и спасибо не скажут. Начальству на этот счёт не делаю замечаний. Всё равно заявит, что так  было  задумано…
Многие скандалы сотрудники предпочитают продолжать дома. Как ни зайду к соседке, а она всё тявками встречает гостей… Для приличия спрашиваю, дескать, много ли шуму на производстве? устраивают ли условия труда? а то, мол, как с цепи сорвались… Та немного тормозит и смотрит на меня взглядом ополченца. Какие у вас, так сказать, товарищ прохожий, мутные мысли насчёт работы…
 Такие вопросы в лоб… Наверное, говорит, у неверной шоу-звезды заноче-вали? И смотрит на меня, будто я у неё на горшке только что набуянил или с кем-то клюкнул, а с ней не поделился. Ну, а безопасность труда у вас как? Го-ворит, что всё глухо, как в погребе. Потому что это коммерческая тайна. Любой работник, согласно договору, свой хрип бережёт и вам ничего не скажет. И по-добных патриотов рабочих мест ежегодно прибавляется.
 Так что отношения с начальством мало соответствуют современным нор-мам хозяйства.
Если мне улыбнётся фортуна и я вляпаюсь в какое-нибудь поганенькое дельце, то помню: в моей беспечности виновато чрезмерное совмещение разных дел. Оно разрослось в масштабах страны так, что выглядит в виде отрасли народного хозяйства. Поэтому совмещение всяких полномочий является досто-примечательностью нашей родины.
Здесь многое зависит от ваших пристрастий. Решаю: насколько такая дар-моедина выгодна для организации? Думаю, что всего должно быть в меру. Как показал опыт, эту забаву любят наблюдать зарубежные туристы.
Не пробую по каждому ничтожному пустячку советоваться с думскими за-конопослушками о поддержке  вашего производства. А то коллеги надо мной смеяться перестанут. И не звоню в правительство. Лучше беру чесанок или ва-ленок, приставляю его одной стороной к уху и калякаю в него…
Пытаюсь представить себе, что разговариваю в рубке. Ничего страшного, что не докричусь. Зато деньги на телефонные услуги сберегу. У коллег нервы будут целее и у власти. Всё равно не услышу ни ответа, ни привета… Государ-ство умеет молчать.
То, чего мне не достаёт – это нормы. Она сегодня вымирает, как мамонт ко-гда-то, не только в стране, но и за рубежом. Мы все мечтаем о лучших условиях труда. Кроме остальной, не менее важной чепухи, к ним относится всё то, что влияет на здоровье – всякие шумы, освещение, дизайн, вентиляция… Если я за-икнусь когда-нибудь об этих и других несовершенствах в своей работе, то мне терпеливо объяснят, что их пока относят к неопознанным летающим объектам в головах работников.
Чтобы человек не выглядел безрогой скотиной в вопросах грамматики тру-да, занятости и оплаты, я, например, развиваю душевный склад, чувство красо-ты, поддерживаю здоровье, обеспечиваю условия и прочие причуды работника. А то нарисует кто-нибудь у вас на столе или стене нижние части тела слона… придётся с ними всю смену от скуки переглядываться.
Подготовка начальства ведётся пока что в тёмном одиночестве и держится исключительно на их воле и голом энтузиазме. Видимо, не все понимают, что нельзя распоряжаться кадровой политикой так,  как моча в голову ударит.
Настоящий интеллигент сегодня тот, кто терпит, кряхтит и не делает заме-чаний в области оплаты. Разумеется, ему не о чём больше беспокоиться, как только о мире между народами и успешном электорате, когда, куда ни кинь - кругом всё хорошо, цветёт и пахнет…
Вознаграждения сегодня поставлены на широкую ногу, в соответствии с рыночными симпатиями к работнику. А вот для скорости выдачи их, кажется, чего-то не хватает… Наверное, банкоматов с квадратными мозгами. Хотя кто знает, поставят их: а вдруг техника не ошибется, и работник получит больше? О пробелах наболевшего вопроса все знают, но помалкивают.
Если же я не буду чересчур усиленно размышлять о вечном вопросе поощ-рений, то интерес к труду скоро накроется. После выдачи денежного вознагра-ждения могу рычать, хоть на весь туалет, что меня опять обокрали, что нет ни-какого влечения к работе… Мне ответят: «А по чьему приказу ты, собственно говоря, ко мне, как к последней скотине… да ещё из уборной…». Так что – бе-регу нервы, господа!
Для меня главное, чтобы хозяйственный порядок не оказался под мухой, как в недалёком прошлом - офицерская вдова, которую  вынудили поступиться не только правилами приличия, но и правилами производства детей. И никогда не тащу с организации больше, чем смогу…
Зарубил себе на носу – контракт с работником и бардак повелись от одной матери! Имя которой – дисциплина. 
Когда подыскиваю себе золотую работу, советуюсь с ветеранами насчёт по-вадок будущего начальника. Если у него окажется рука простого кондитера, ко-торая сначала смешает хрен с перцем для выпечки торта, нарисует кремом раз-ных крендельков сверху, а затем – бултых всю заготовку в отруби или комби-корм, то такой Иван мне не ко двору. А если он культурно  и тонко воспитан на излишней доверчивости граждан, станет вас потихоньку водить за нос – возьмёт щепотку того… щепотку сего…
Тут надо прикинуться дурачком в его умнеющих очах и с маху с ним во всём согласиться. С таким типом сразу торгуюсь об условиях работы, чем по-том полгода свои варежки не искать. Тогда и с болванкой контракта будет всё ясно и понятно до мелочей. Поскольку она обязательно окажется с заведомо скрытыми нарушениями прав работника – в оплате труда, в организации, в ре-зультатах, здоровья, условиях работы.
Если мне под окном покажут кончик надраенного штыка, а я прямо в каби-нете по-сумасшедшему заору – «ура!», то у меня – явное нарушение реакции. Не думаю, что страна снова на грани обвала. Может, ко мне мусора просто по-советоваться причесали?
Чтобы подобной балалайки избежать, натрескаюсь от души корня валерианы и учусь распознавать блефующие ситуации перед родственниками. Они меня быстрее всех понимают – что я за фрукт на самом деле. А коллег своими вы-ходками не удивить. Люди ко всему привыкают.
Задуманная на бумаге и превращенная в дело мысль, не будет до тех пор полезной, пока я не отвыкну подсчитывать на пальцах выгоду для своего брюшка. Стараюсь при этом вовремя спрыгнуть со стола, пока кто-нибудь из коллег не застал меня в некультяпистой позе. И не касаюсь, даже по случайному стечению обстоятельств, коленями моей коллеги по несчастной работе. Это помогает сохранить нужное количество поголовья работников и своевременно пресечь непредвиденную их текучку.
О лучших же условиях учёта и планирования мне пока стоит помечтать, как и остальным согражданам, нацепившим на глаза пьянящие очки от Сёмы Кулё-мина из правительства. Не одному же ему по дурочке думать, что в стране всё быстро наладится.
Как говорила одна заезжая матрёшка, правила грамотно не реализуются по-тому, что в области руководства господствует чересчур много мнений. Люди рассказывали, что если раньше выдавали сверх плана уголь на-гора, то теперь – свободу слова... Поэтому правительство, не покладая рук, ежегодно принимает на себя обязательства перед народом по улучшению здоровой жизни. Теорети-чески возможно, что очередь дойдёт и до остальных членов племени.
Не даст соврать телевидение…
Однако некоторые начальниковы головы на местах проявляют в деле госу-дарственной важности нерасторопность. Склонны думать, будто работники со злости желают побыстрее срулить с работы и затариться в забегаловку. Там на-хрюкаться, наскандалить, заехать кому по харе, и с чувством сполна выполнен-ного долга перед Родиной добраться до  койки.
До хаты, где тепло и светло, как мухам на отражающих их радость зеркалах, и спать неохота. Начальники уверяют, что работника теперь никуда не потянет, кроме потасовки с женой, тёщей или соседкой за права человека. Поскольку именно в этот ответственный перед страной момент наступает единственное место и время отстоять свою независимость. Так что планирование и учёт сво-его труда распространился далеко за стены производства.
А руководителям ничего другого не остаётся, как бить баклуши возле бирж труда в надежде захомутать хоть какого доходягу. Не повезёт, так поймать при помощи рекламы на окрайках канавы или за пределами страны тех, кто вовремя не успел спрятаться, чтобы предложить им за куриную плату обшарпанный ра-бочий насест. Пойманным на удочку придётся согласиться на обещание ловчего, что их не продадут в рабство и не опустят, как в армии или тюрьме. А это всё-таки лучше, чем с пригоршней просить Христа ради…
Однако честен на пальце бывает только перстень. Стоит ли так запросто, например, работодателю и работнику доверяться друг дружке? И есть ли не ко-собокие пути выхода из этой ситуации? - выяснял ваш Васёк Чемоданчик. На людях говорят: «Что в семье ведётся, то и в работе не минётся».
Для объяснения народной гипотезы семьи работников условно разделили на тех, кто в доме насаждает патриотизм, духовно-религиозные взгляды, благо-родное воспитание и на тех, кто заартачился их соблюдать. В поганых семьях обычно разговаривают на крике, буянят. Как правило, у них заправляет воспи-танием вышпорка, скандал.
 Семьи для изучения выбирали на базаре. Смотрели, чтобы были с высоким и средним достатком. Те, которые с приличным воспитанием, соображением и сноровкой, оказались в более выгодных условиях жизни, чем непутёвые. Этот момент почему-то не учитывают при подборе работников.
Вот почему не советую заигрываться в картишки с сотрудницей, надо учить грамматику сближения с людьми.
Жду ответа, как соловей лета, старший урядник Васёк Чемоданчик».
Васёк мучается, делает записки, торопится, не досыпает, стараясь успеть к сроку… позарез нужны деньги… Крупное предприятие затянуло с приёмкой заказа. Вроде того: платить нечем, не готовы… Хитрят, выжидая падение цены на новый продукт компании. Васёк вынужден часть товара сбыть на рынок.
Когда те взяли свой заказ, то денег оплатили меньше, чем договаривались. Сказали, что подобный товар продают теперь гораздо дешевле. Не хотите, мол, продавать, у других купим… Ваську пришлось уступить. Конкуренция… А чтобы её одолеть, надо не только нарастить выпуск товара, наладить продажи, но и подыскать больше добросовестных заказчиков. Этот шаг запланирован только на будущий год… Хозяйство сухотило Васька, но и придавало ему неус-танную силу и выносливость.               
***
Васёк молча перекуривает за своими мыслями, которые хотел было обсу-дить перед началом планёрки, да как-то не сложилось… Это было изложение его взгляда на причины многих казусных моментов в стране. И он, по наивности души, думал, что его высмеивание политики начальства… в деталях, замечания обязательно найдут отражение в программах правительства по развитию страны, и во многом обманывался.
 У каждого политика была своя «программа», и он её ни с кем не хотел де-лить, в силу личных и каких-то групповых интересов и амбиций. Власть кол-лективного большинства имела мало общего с силой передовой мысли.
Сопроводительный лист по совету коллег перевели на хозяйственный язык и отправили куда следует. После непродолжительных обсуждений наброски мыслей были сообща утверждены к дальнейшему изучению.
Но сомнения в собственной линии так и не отпускали его. Гнула, теребила за душу недоученность, недоведённость до конца начатого дела, задёрганность и разбросанность.  Оттого, казалось, и неустроенность в жизни. Пробовал не замечать вокруг преступное и противоестественное.
Жизнь за плечами гнездилась спутанным клубком. И было от чего… Одни пытались использовать новое, передовое и полезное; другие их не понимали, делали иначе: передовое ставили на службу корысти. Труд начальника ещё во многом отстаёт от требований жизни.
- Сладко-витиеватый душок наивности ещё угадывается за поступками че-ловека… и скоро его не одолеть, - с прохладцей говорил голос народа.
В дела компании, как в часовенскую топь, уходил с головой, захлёбывался, корчился в судорогах… и снова карабкался на поверхность. Там, где до недав-него времени была твёрдая почва под ногами, ныне начинала проваливаться, засасывать; передовые предложения, сулившие наиболее верный ход, задыха-лись без денежной поддержки. Как назло, подводили люди. Мастеров на все руки, особо чутких, и учёных золоторучек было не достать.
В довесок ко всему проблемы дома и семьи топили в нем кипящую слезу. Жить становилось в тягость. Слух о гибели Петровой семьи как-то выдернул его из колеи. Голос сделался каким-то сухим, двоился как надтреснутый коло-кол.
Когда проходил мимо двора, где играл Петров сынишка, приостановился, сочувственно кивнув старикам. Когда отошел на почтительное расстояние, обернулся и вылавливал мальца взглядом, пока слетевший с тополей великан-ветер вихратил тому нечесаные кудри. Лицо малыша, с коричневым отливом зари, скоро потерялось за рябью разбуженных листьев.
Но Васек после всего случившегося и не пытался взнуздывать себя, не рас-крывался - у каждого своих дел по ноздри и выше, не до него было. Считал, что не то ещё время, чтобы свою душу, как рекламу, прилюдно раздевать. 
- Не раз корил себя за то, что пошёл тогда на работу во ФРАУ ЕС, где цветёт подкуп, за то, что связался с Куколкой и прочим барахлом… Одной ногой погряз в нечистых делах, и там полностью не приняли моих подходов к жизни, не поняли, не помогли. Уже раскаивался сам перед собой, как чуть было не подвёл опять свой коллектив…
«И от работы в Госдуме проку нет… и совмещать бизнес с госслужбой не полагается, и к Нинку, если возвращаться, то только на скандал».
Зато твёрдо знал, в каком порядке и когда проводить дальнейшие изучения предмета в интересной области. И как однажды снова вернется ощущение сладкого биения сердца от полученных результатов, и вольет в себя бодрящий дух природы и творчества. И почувствует, как теплее делается на душе… Захо-чется снова  жить…
 - Ну, а Кнопочкина? – интересовались недавно товарищи.
- А что, Кнопочкина… как дама, в самом деле неплохая, но по работе ещё надо учить… если б встретил такую по молодости, может, и заколбасилась бы по-другому жизнь? Как знать…
Бегут думки, строятся предложения для государыни – и праздничное чувст-во на душе. Резво расходятся молодые голоса и радостно поигрывает тенью листа высокое солнце.
Пишутся на верхах срочные решения, указы для большой страны – иногда слово поддерживают рублем, меры точечного настроя постепенно прибивают себе дорогу. Не все гоже и хорошо, но стремления обнадеживают и обжигают сердца.
- Для пущей важности, укрепления веры, для привлечения свежих сил со стороны, многие хозяйства раскрывают свои секреты перед любопытным глазом – книги, реклама, картинки, кино… с их подачи все больше отвоевывают себе места на рынке. Понятно, что при таком восхвалении себя, больше придет покупателей, - а вдруг кто-то из них подскажет еще и то, чего не знают хозяе-ва?!
Раздает лучи мудрое солнце. Молодей – не хочу! Словно мамка долгождан-ного сыночка прилюдно качает в зыбке неугомонной любви.
И люди засуетились, показалось: силой взошли и все дальше двинулись, удаляясь от крутого обвала…
Смачно и вязко, как разведённый гудрон на огне, топилась людская банька судьбы. Будто вызревал, корчась в муках борьбы, новый и красивый человек со строгой начинкой в душе. И то, где он оказался, меньше всего походило на го-сударство, больше на неведомую доселе страну, - но злой рок преследовал его, где бы он ни находился. Еще крепка была волчиная хватка. 
 День, ночь, день-деньской, постоянно недовольные площадки организован-ных людей перед административными зданиями меняются, как часовые, - в по-исках помощи и справедливости. Не успеет проблема разрешиться в одном месте, как тут же совершенно иная возникает в другом. И так до бесконечно-сти…
Не успеешь оглянуться, как то здесь, то там иностранные ворота посольств уже подтачивают молоденькие червеобразные очереди бегучих мозгов.
А где-то со стороны родных огородов бабы видели, как жарко коченели за Соплёвской стороной рябиновые зори. Говорят, к урожаю. 

               
                XVI
Святой Отец и Архиепископ Вальтер Кастер, президент папского совета по средствам массовой информации, беседуют в тенёчке одного из садов с Казино Пия IV в Вадикане. На столике – важные бумаги и оливковые плоды в хру-стальной вазе руки высокого мастера.
Святой Отец крупными горстистыми пальцами достаёт оливку, квадратная бородка трется о верх одежки.
- Во имя Господа нашего, Иисуса Христа, подпишите документ, не веньгай-тесь! Вот плод, - он покрутил его на свет, - и в нем вся полнота здоровья. В нем тоже разные вещи, образования, границы, как у нас, грубо говоря, и город, и провинция, и само государство, а в то же время все целиком, одно. Все со своими сноровками вызревания. Так должно все грамотно, по крылечкам вы-строено и у человека.
- Это и козе понятно, между нами говоря. Но что же это за документ вы ме-ня уговариваете подписать?
- Договор о добровольном пожертвовании ваших денег в поддержку церкви. Во имя Господа нашего… прошу вас, ну же! Соберитесь! – мягкий кошачий взгляд как бы говорил: ну расслабьтесь же вы… расслабьтесь…
- Но что вы, Святой Отец?! Даже во имя Бога, это такой риск в нашем-то положении. Кругом уши и глаза Интерпола, да и не готов я к этому пока разго-вору. А кто же наши покровители, интересно? – трет заточенным ноготком пальца, как резцом скоблит крышку стола, словно высокий мастер и человек в одной душе ужиться пытаются. Рукав одежки на нем как свод поднимает, гнет-ся, распрямляется, упирается…
- Так вы знаете: крупные промышленные компании, банки… полно всяких мелких. К тому же наша христианская вера – не мне вам говорить – это не только церкви, но и дружественные нам секты. И, должно быть, известно не хуже меня, что по роду деятельности они, кроме служения Господу, приторго-вывают… людьми. Я, конечно, против. Но они, плюс ко всему, занимаются раз-ведкой и захватом новых разработок в области персонала, малого бизнеса, спо-собов подготовки знаний для аудитории. Добывают программы по производст-ву клеток для омоложения организма человека. И мы иногда не пренебрегаем их услугами в этом вопросе.
 Поэтому наше покровительство для них – высокая честь. Здесь завязана церковная международная сеть. Тут и французы, и англичане, и итальянцы, и швейцарцы, и союзяне… всех понемножку. Без денежной поддержки нам никак не обойтись. Оно, конечно, плохо: нет полнокровного вселенского глаза за все-ми небольшими хозяйствами. Обеспечение сообщениями всех церковных служб хиреет. Но все же, все же…
Только единый господь на всех пространствах его воли спасет мир от раз-рухи. Мы этому стараемся помочь. Наши службы занятости не оказывают должной поддержки в воспитании верных служителей церкви, ее, так сказать, кадрового состава. Неполно учитывают личные и профессиональные стороны человека. Нет пока должных моделей для этой регуляции.
Опять же собираем нужную информацию без указаний - как она собрана, какими силами и средствами, каков порядок ее обработки. Нет надежности и достоверности ее. В глазах собирателей она становится ничтожной, неяркой, надуманной, а это подрывает веру в Бога… могу сказать и более… но ладно об этом.
Под наше покровительство, дорогой Брат во епископстве, как пастырю, вам напоминаю, нелегко попасть. Известно, что мы поддерживаем косвенно неко-торые религиозные секты – как «Общество Справедливого Иягова», «Гедемо-новы мужчины», «Одинокий паренёк» и другие – ещё для того, что они помо-гают нам в распространении веры, ради реализации самой высокой миссии, с которой мы явились миру – это создание в будущем Вселенского вероисповед-ного государства.
Конечно, мы вынуждены им помогать в правильном сближении с людьми. Всё тут освещено знаниями Бога. Но кое-кто из мирян, опережая нас на волосок, докопался до «Божьего паспорта». Благодаря ему можно не только вывести любую организацию из хозяйственного паралича, но и обеспечить в будущем здоровую жизнь людей.
Многие готовы для своего обогащения хоть сейчас воспользоваться этим священным шагом, но мы пока на это разрешение не даём. Это одна сторона дела. Другая - в том, что за использование духовных ценностей, а ими являются раннехристианские источники, Церкви надо платить. Но закона такового и процедуры в мире нет. А всякая забота о благе денег просит. Вот так-то, доро-гой Брат во епископстве. Ведь я и сам вношу личные сбережения в дело Иисуса. Отчасти для этого мы и дежурим день-деньской на священных должностях.
-  Понятное дело.
- Одному, может, и понятное, до другого не скоро доходит. На всё расход нужен. Возьмите пустяшный вопрос: например, каждая поместная Церковь должна согласовывать с Вселенской Церковью не только то, что касаемо веро-учения и таинственных знаков, но и повсеместно принятых по непрерывной апостольской традиции обрядов.
 Некоторые жалуются, будто на проведение обрядов и подготовку для свя-щенного служения денег не хватает. Это я не отрицаю. А ведь, по-моему разу-мению, традиция должна соблюдаться не только для того, чтобы избежать ошибок в нашем деле, но и для придания целостности вере. Поскольку закон молитвы Церкви соответствует закону веры. Вся беда в том, что в веру хотят науку ввернуть, впрочем, как мне видится, резон в этом есть. Мои браться с Волги в это верят.
Если же мы будем сопротивляться соседству веры и науки, то вселенская гидра атеизма перегрызёт глотку не только либеральным ценностям, но и Церк-ви.
- Я целиком полагаюсь на ваше высокое мнение, но по части денег всё же…
- Я ещё не закончил… Приведу другой пример. Летом мы как-то летели аэ-ропланом в Рин, к нам сюда, в садочек повечерять. Гляжу, значит, в иллюмина-тор: Господь на небо дымку послал и разносит так аккуратно около фюзеляжа нашего летательного аппарата. Я не робею, не-е… Господь с вами! И вижу: а дымка-то от чужого, от полицейского аэроплана. Садиться велят.
Ну, уселись мы, значит, на одном поле с врагом. Сходим по трапу. Один мой охранник уже бранится с полицейскими. Те ему сразу хвост прищемили, чтобы не рыпался. Ещё бы, такие бугаи, как бычки племенные, набросились на одного! Мясистыми ногами готовы в землю втоптать без Божьего суда и Церк-ви.
Вдруг, бац, несколько сопливых подлетают и ко мне. Лысый мужик в пого-нах лужёной глоткой орёт: «А ну, подь-ка сюда!» Я подошёл вразвалочку. А он тянет ко мне шелудивые руки: «Снимай, чёртов архангел, свою рясу!» Вижу дело плохо, говорю: «Богом помазан и паствой на святейший пост, а не вашей волей. Потому по службе положено в ней находиться, и отдать не могу.»
Тут он и давай меня споласкивать трёхэтажными. А я, чего мне делать? Знай, крещусь. Не помогает. Хватино, услышал Господь и образумил меня. Достаю «Кагор», разливаю в рюмку, с молитвой, конечно. А полицейский: «Причасти, Святой Отец, и нас, блудных овечек!» Может, дело бы на том и кончилось, если бы я не лопухнулся. Знать, где упадёшь, соломки бы постелил.
Выпил я всю рюмку и не дал супостатам. Те озверели, стали лапы распус-кать, под руки хватать, плеваться, кислее прежнего брань водить. Тут опамято-вался я и вынул из чемодана икону Святой Богородицы – другой-то не оказа-лось под рукой. И пру прямо на них, как со щитом. Хотите верьте, дорогой Брат во епископстве, хотите нет, а меня всего как забило, затрясло, как из полымя. Ноги и руки затекли от злобы лютой, вот как было.
«Почём хочешь воли лишить, мирянин?» – колокольным гласом на него. Волос мой от головы до грудей потом налился. «На слугу божьего руку поды-маешь?! На Святого Отца?! Помазанника Господня?! побойся Бога небесного, сволота! Опамятуйся, полуденный бес! Так оступись же, сатана!» - глазоньки мои не повернуть больше, как стеклянные стали. А нехристи и давай богороди-цу дубинками лупцевать. Тут щепка от иконы отлетела и одному  прямо в нос.
«Владыко! – ужаснулся другой, - дай-ка на прощанье хоть крест серебря-ный, что ли, поносить, - и по рукам». Пришлось уступить. Вдруг, как знамение: руки и ноги у меня опять своими сделались и больше не тряслись. И мы с ох-ранником обратно поднялись в аэроплан. Весь полёт об этих агелах тогда пере-живал. Не знай, живы они теперь? не знай, нет?
Вражины несчастные, а сердце за каждого болит. Последний раз о них слы-шал, будто за Божью милость перед нами за своевременно исправленные ошибки, - он сделал акцент, - им очередную должность пожаловали. И вам об этом надо крепко подумать, прежде чем принять важное решение.
Вальтер Кастер, с красками неловкости на лице, ёрзает на кресле:
- Так я и не возражал по поводу подписания наших бумаг. Просто вопросы были. Душа индоле стонет от вашего рассказа. Как о высоком мужестве, мне порассказали.
…Святой Отец испытующе всматривался в его мелкие морщины, будто цы-пляток по осени считал.
- Здесь на частной аудиенции был у меня кардинал Жозе Сараива Монтина, префект Конгрегации канонизации святых. Подписали мы с ним необходимые бумаги об особо выгодном размещении денег в нашем банке. И вот тут он не-ожиданно обратился ко мне: «В мире грядут перемены… В связи с этим скажи-те, Святой Отец, чем по-вашему Вселенская Церковь теперь отличается от по-лицейской организации?»
Тут я немного опешил, но, подумав, ответил: «Вероятно, тем, что вместо понятия «самофинансирование» Церковь ввела понятие «самопожертвование». И стала строго придерживаться этого правила. Сотрудники полиции привыкли к тому, что всё время просят, а Церковь – к тому, что ей с Божьей милости сами подносят». Тот сразу смекнул в чём дело, и деловые бумаги подписались, как по маслу.
- Наверное, значительные выгоды сделал кардинал?
- На то Божья тайна…
- А нельзя ли  мои вклады без лишних записей провести задним числом?
- Какой смысл?
- Чем скорее и раньше вложу, тем быстрее и больше получу.
- Вы очень корыстны, архиепископ! Тогда вам удобнее напрямую обратить-ся в наш банк.
- Почему?
- Потому что моя воля и Божьи законы не только для банкиров священны.
- Именно это и хотел услышать от вас, Святой Отец. Я готов подписать, - просматривает подписанное.
…Наступил послеобеденный выморочный сон. Тишина в покоях, только солнце колобродит по окнам резиденции Вадикана. За городскими воротами, будто перевёртываясь на лиственной постели, дремал набуянившийся утренний ветер.
С постели прошумела простынею древняя книга и бухнулась на пол. За две-рью пошаркали шаги… В соседней каморке под гулкими сводами отпечатался перешёпот… и Святой Отец сладко, как кот, потянулся в кровати. Крючком указательного пальца он долго охотился за жёлтыми кристалликами сонного гноя у переносицы.
Наконец, зевнул, перекрестился, вытер рукавом рот и начал самостоятельно одеваться. Теперь он не молодой: каждый раз нагнуться, сил стоит. Он сопит, гоняет округ нехитрой нательной одёжки согретый лёгкими воздух, надевая но-сок. Только голова полнится тьмой свершённых и предстоящих забот.
- Паства хочет знать до высшей доли вероятности, чем занимается её пон-тифик? И как ей об этом рассказать, чтобы чего лишнего через край не распле-скать, мысль сокровенную донести? Оттого так тревожно бывает, особенно в первые минуты после сна. Вера, надежда… всемощные мне в этом помогут.
В своих речах и проповедях делился он с паствой тем, что наболело. Неза-метно подкралось время, когда молодёжь, особенно среди священников, не до конца стала предана идеям Христа.
- Как, - спрашивают, - такое может быть, что свидетелей Вознесения Христа из числа простолюдинов поблизости не оказалось? Почему деталей Вознесения нет? «Может, Бог не такой уж всемогущ?» Верить на слово священникам и древним источникам, которые во многом переиначивались потомками, сегодня не хотят. «Ослаб кадровый состав Церкви». Не эта ли болезнь угрожает теперь основам религии больше всего?! – голос могучей истории словно отрезвил его.
Но хуже пареной репки не любит Святой Отец пустую демагогию, без про-растающего семени дел. Больно много её развелось в денежных вопросах. А своим собратьям, когда те донимали лишними вопросами, отвечал так: «Любо-знайство, что прелюбодейство – порок одинаковый».
- Прозрачности бюджета, Святой Отец, не проглядывается, - жаловались особо приближённые.
- Зато бережливости Бог подал, - отвечал он нехотя. Только вера в людей сомнениями в нём бродила, но служба требовала работы с непокорными умами. И вещал им с трибуны: «Веруйте,- говорит, - в Бога, и он спасёт ваши души. Живите по законам Христа».
Не успел Святой Отец собраться, как против правил доложили, что его уже ожидают ряд кардиналов и сотрудников Ринской курии  с видными католиками – Браком, Путильоне, Фанже, Мотье, Бариасом, Боссентой, Шпегонном, Эфе...
Проговорили, проспорили с ними допоздна. Святому Отцу выговаривались они, как на духу, о разобщенности богословских дисциплин. В частности – эк-зегетики , догматики , этики  и практического богословия . Говорили о не-соответствии университетских богословских мыслей церковной практике. О том, что многие пасторы не на должном уровне готовятся к проповеди. А это означало, что закрытость многих христианских преданий должна кануть в лета. Библию надо открывать заново, рука об руку науки и веры.
Святой Отец неторопливо прохаживался залой, будто тщательно вымерял по писанному высказанные мысли. Они для него несли весть о будущем хри-стианской эры.
       - Мыслимо ли, без подготовки предать гласу церковные проблемы? А не выплеснутся ли вместе с ними денежные и другие хозяйственные тайны под горячую руку? Не просядет ли под тяжёлым фасадом проблем христианская ве-ра? – вот о чём крепко задумался он, взывая к Божьему гласу,  и зашарил глаза-ми по полу, как бы собирая мысли в кулак. Синяя прожилка на его виске набу-хала, тяжелела, подрагивая от пульсирующей крови.
- Интерполу в руки… всю подноготную? А деньги на счетах, а материальные ценности?.. тоже ему? И только ради венчания веры с наукой? Здорово, прости Господи! – рассудил он вслух.
Красные от бессонницы глаза под утро начало колоть, и он прибыл разве-яться перед завтраком по любимому саду. Под жарким утренним небом носи-лись мухи, а тени ветвистого кустарника и разноголосых цветов уже пятнали землю.
- Деньги! – вымолвил он трясущимися и сухими губами. Придержал мысль, пока язык утолит влагой их истомную жажду, и, уставившись на стебель без-дыханного цветка, промямлил: - Волюшка Господня! Христос с тобой…
Из под корней кустарника на тропку опавшей листвой насорил дыхнувший ветер.
И душой, и телом распрямился Святой Отец.
- А то удумали… так не понятно до чего можно докатиться… Почитай, су-против вселенского устройства небольших хозяйств только дражайшая тварь пойдет, а не человек. Между глухой деревней, городом, столицей, государства-ми на Востоке, Западе, Севере и Божественным сводом Вадикана нет и не должно лежать противоречий. Есть Вера, Надежда и Любовь.
А для чего тогда с математической точностью считаем вероятность личных и деловых задатков в душе? Конечно, наши службы тут не на небесной высоте. Есть недочеты и в защите благих вестей. Не все они ясно отвечают чаяниям и задачам церкви. Не всегда указываются под ними способы и средства их добы-чи, обработки, хранения и передачи благовестия пастве. Но с этим, Бог помог, уже боремся…
Дождь посеменил крупными каплями асфальт, по которому ступал Святой Отец. Словно преданный послушник отцеловал черными губами его путь. По-целуи росли, как грибы. Бедные, неумелые, наехавшие друг на дружку, вразно-бой зачмокали под ногами, сзади, сбоку… пока не покрыли целый город и дальше, до самых краев неба:
- Ш-ша-аа…
В послании к епископам Святой Отец сказал, как пропел, своё трудное ре-шение:
- С огромным доверием и надеждой я передаю вам, как пастырям, моё слово в ответ на настойчивые просьбы всех верных. Я выслушал Отцов-Кардиналов с подобными просьбами ещё на прошлой Консистории,  призвав Святого Духа и рассчитывая на Божию помощь своим откровением, признал следующее: «По-иск возможных нравственных вариантов впредь будет вестись не только на базе богословия и религии, но и на материале, выходящем за их пределы».
Святой Отец, будто в кандалах, тяжело оторвался от места, скованный гла-зами смотрящих. Он не мог больше продолжать речь и удалился, поклонив-шись, в покои.
С поднебесным надрывом прокатил гром. Дождь пролил вёдра… Разведри-лось только к утру, когда Святой Отец надумал посетить Вальтера Кастера. Тот встретил его с неестественно приподнятым подбородком, как главком по слу-чаю принятия парада. «Обалдеть можно, будто он здесь один – и Бог и царь!» – не скрывая недовольства, переступил порог резиденции архиепископа.
Черноокая бровь архиепископа, после назначения его на высокую казначей-скую должность, казалась теперь нескромно задрана даже тогда, когда его го-лова должна застыть в глубоком поклоне высокому начальству. Губы вытянуты и приплющены, как плоскогубцами сдавлены.
Архиепископ от неожиданно скорого свидания даже простонал, увидев, как понтифик неестественно широкой саженью кинул через условный порожек ногу. Громкий постав его подмётки на паркет позвоном отозвался в окне. Не переводя дыхания, он преломил корпус тела, стукнув носком сандалии о пол, приставил ногу. Лёгким поклоном ответил на приветствие кардинала и почувствовал, как по мышиному, часто забились крохотные молоточки его вдруг оживающего сердца.
Святой Отец почесал за ухом, копя в себе единые силы:
- Вы отдаёте себе отчёт, Отец-Кардинал, в том, что скоро разорите деньги Церкви? К нашему стыду наводите на след Интерпол...
- Но позвольте спросить, Святой Отец, откуда у вас такие сведения? Доку-менты-то все в порядке. Немножко припозднились: задним числом отчёты оформили, велика ли провинность?! У налоговиков это вопросов не вызвало.
- Причём тут налоговики? У вас полные стулья жучков для прослушивания служебных разговоров. Это же не только утечка совести, базы данных, но и де-нег.
- Так, Святой Отец, прослушивающие устройства заведены для того, чтобы гости учились держать язык за зубами и не мололи, простите ради Бога, в при-сутствии хозяев всякую чепуху. С другой стороны, всегда стремился к прозрач-ности отношений между людьми. Охрана напрасно вас не поставила в извест-ность об этом. Потом, я считал, что другие способы перевоспитания кадров обойдутся казне намного дороже. Но разве можно благими целями погубить Церковь?!
- А я склонен, однако, считать… вы предполагали, что на ошибках учатся, но не в преклонном же возрасте?!
- Я был просто уверен тогда, что нашёл проверенный временем эликсир мо-лодости вместо того, который нам предлагают за бешеные деньги религиозные секты. И поэтому догадался, что задним числом многое можно… Ведь, судя по этому случаю, человек от радости молодеет, когда ведёт хозяйство на бумагах задним числом.
- Поэтому я и тут! Чтобы вы немедленно прекратили это безобразие, отец…
Вальтер Кастер, перебивая, клянчил себе сказку:
- Простите меня, ради Господа, Святой Отец, но вы, должно быть, смеётесь надо мной! Тогда почему вы меня так называете? С вашего позволения – и Гос-пода – я вынужден просить об отставке. Если бы вы меня действительно счита-ли за отца, то не отчитывали бы перед ушами всей Вселенской Церкви, как ре-бёнка.
Пищали принтеры, подавая в лоток казённые тексты; попискивали постав-ленные в неудобное положение писчиками стулья, бежали буквы, продавливая вслед за пером отпечатанную бумагу… переглядывались канцелярские…
Понтифик наблюдал, как на лице Вальтера Кастера переливались зеленова-то-багровыми красками узоры на раздобренных было щеках. И, кажется, сожа-лел о случившемся, но помешать процессу не мог.
- Двери приёмной, дорогой Брат во епископстве, для вас у меня всегда от-крыты. Послужите сперва на скромной должности, а там, Бог даст, видно будет, - ставит жирную подпись на документе.
Вальтер Кастер неуверенно встал, опираясь на угол стола. Пальцы его за-метно задрожали.
Трудно было понять, о чём в ту минуту думал Святой Отец.
- За вклады не беспокойтесь, Вальтер! Звёзды небесные немилы индоле ка-жутся, когда вижу свою подпись о вашем переназначении. – Все до остатней морщинки собрались на его лице. - Помяни моё слово: деньги ваши не пропа-дут. Ну, служи, Господу!
Святой Отец, пропустил тополиную спину Кастера, упёршись в неё двумя пальцами, и ступил за ним не в ногу. Достал откуда-то из-под облачения кро-хотную книжицу в потёртом от повседневной носки кожаном, с позолотой, пе-реплёте, приостановился и раскрыл нужную страницу.
- Помни у меня: про деньги в Божьем писании, как сказано? Прочти вот это: «Втор 25:13-14»; потом это – «Притч 20:23»; и это – «Быт 33:19; Нав 24:32…». Сравнительную стоимость денег за ту или иную вещь помнит всегда и продавец, и покупатель. А вы сравнивать не умеете. Противоречий не должно быть… Поэтому продешевили и себя, и Церковь своим поступком. Так-то, Вальтер! – и протянул на память походную книжицу. В благодатном поклоне принял на-ставление Вальтер.               
                ***
Старший офицер Интерпола, подхорунжий Франчиско Меиса, с перетяну-тым животом поваливался на луговинке после короткого боя с отходящими си-лами противника. Он был навеселе и улыбался утечке важных сведений цер-ковной верхушки. Его службам и военной разведке всё же удалось запеленго-вать разговор высших чинов духовенства. Однако взять их ему всё равно не удастся, как и накупаться вдоволь в чистейших водах Антарктики. О чём он ис-кренне сожалел. Слишком силён их мировой авторитет! А вот арестовать от-дельных исполнителей в лице служителей религиозных сект, то это дело почти что решенное.
Он водит по карте карандашом, вымеряет расстояние до цели прибором для измерения кривых линий. Уточняет результаты по навигатору местности, кор-ректируя ещё раз план захвата. Он молод и свеж и, в отличие от Вальтера Кас-тера и ему подобных, знает наперёд, что для решающего броска понадобятся дополнительные расходы, которых при лучшей согласованности международ-ных служб можно было избежать.
А сейчас нужны деньги на привлечение свежих сил и переформирование команды, чтобы в строгом порядке ещё раз потревожить оставшихся боевиков. И, конечно, поможет им в этом Божий паспорт, живительные силы в помыслах, поступках человека и коллектива.
Лишь бы своевременно подоспели соответствующие шифровки, чтобы с очередным шагом не промахнуться. Поэтому, как ни крути, а банда будет обя-зательно уничтожена или обезврежена. Отнимет он со своей командой чёрную жажду человеческой ненависти. А коли приказали бы, то и верёвки бы свил из пойманных преступников, чтобы сорняк не мешал грамотно по дороге идти!

                XVII
  Было уже поздно. Васек сидел на старой работе, просеивал сквозь пальцы поредевшее со временем  серебро шевелюры и баловался пультом телевизора. И вдруг увидел на экране, как в начальственном кабинете во ФРАУ ЕС, за сто-лом, вместо руководителя, развалился знакомый бумажный чёртик. На нём он когда-то писал краткое послание Землянам. Показывали рекламу. Зазвучала лёгкая музыка Паганини, и Васёк насторожился.
Миловидное лицо дикторши сообщило: «Перейдём к хозяйственным ново-стям. Оздоровительная программа хозяйств Васька Чемоданчика, введённая в начале девяностых на некоторых предприятиях страны, успешно прошла испы-тание. Поговаривают, что эта программа разработана на правде его земляков из села Соплёвки. А находится она у них, как известно, в семи концах. Поэтому и звучит, будто на семи голосах. Голоса - все в рядок. Вразнобой-то и песнь не песнь получится. В этом её сила, равной которой на свете нет. Сила, которая не только хозяйства от разрухи спасает, но и с верхом добра приносит.
А когда-то первоначальные шаги по искусству увлечения людей за собой автор откопал в истоках народной мудрости и шутливо их набросал прямо на этой забавной игрушке с рожками, - дикторша взяла чёртика на ладонь, развер-нула его в лист и зачитала…
Васёк живо представил как это было, отдался, растворился в воспоминаниях, которые осели в душе лунной голодной тоской и тревогой по прожитому. По годам нескончаемой юности.
За окном, по Волге и дальше, по низинам, отрогам и балкам гуляли резви-лись погоды. Ветер подворачивал подолы выцветших нарядов прохожих, шу-мел возле деревьев отжившей за лето листвой, расходился промозглым дождём, сёк в прощели старых рам. Хмельком закрепчалой сырости да плесневелым грибком тянуло в комнату. А где-то там, за океаном надежд, колышущемся на черно-красном стяге асфальта, за машинами, домами и расстояниями, бился пульс здоровой ясной жизни.
Время от времени в кабинетах телеканалов друг дружку теснили оборванные новости. Покрякивали редакторы, вздыхали ведущие программ.
Кнопочкина оторвала голову от окна. Милый, совсем крошечный носик дернулся. Перегнувшись через край стола, поскрипывала под нерасписаным пером бумага, торопилась рука. Придерживая разнятыми пальцами писанину, ведущая телеканала прикусила нижнюю губу, и, не выпуская авторучку, потя-нулась ощупью к чашечке кофе. И вдруг вспомнила о другой работе, там у Васька.
Здесь, на одном из главных каналов телевидения, ей нравилось совмещать работу и трудиться с полной отдачей. Немного пообвыклась, пообтесалась, но добыть что-то оригинальное, современное по организации работ для большой компании ей как-то не удавалось. И это её больше всего сухотило, замыкало в себе.
Она сделала глоток, другой, третий… снова поглядела в окно. И так каждый день, каждый раз после прихода и расхода мысли. Часто текст, перо, бумага на одном конце стола, голова, корпус больше на противоположном. А мысли где-то совсем не здесь, не рядом, а Бог знает где. Вот она в причмоке отрывает об-водень губ от горячей чашечки, как от наркотика. Морщинки около глаз про-сеивают думку, сопровождают набежавшую мысль застоявшимся потом, впе-ремешку с духами ландыша.
Скрыто и неслышно, за волнением груди, густой локон волос разделится надвое, высвободив уголок плеча, чтобы преодолеть внезапно возникшую пре-пону на своём пути. А она уставилась куда-нибудь в стену или потолок, чтобы мысли сподручнее шли. О васьковых правилах работы вспоминает, событие минувших дней попутно выуживает. «Украли его правила по выводу хозяйств из обвала ещё в рукописях, а дел по их отысканию пока не слыхать.
А как вышли на его строгий труд? Да так и вышли: видать, кому-то еще со спектакля, о котором он рассказывал как-то, картинки художника приглянулись. А раз есть картинки, стало быть, и строгие правила из них наверняка вывел человек.
Догадки вышли за порог исправдома, где сидел, и дело пошло-поехало… Как-то так…. На Васьковой работе, еще ряде хозяйств эти правила уже работа-ют. Распространить бы их шире, да что-то Васёк не телится, не торопится, ни тпру, ни но. Сама помогала ему, кое-что переписывала. Продавал раз он свои правила коммерсанту, помнится, за навозные ненужные метры земли в центре города.
Потом поставил Васёк покупателя лицом к коллективу и пробасил в храпе:
- Уважил я тия, за бесценок променял, почесть, свои находки. В пережива-тельные годы их, как хлебушек, по крупицам да по сусекам наскребал. Поль-зуйся, приумножай их силу. И никакая разнепогодица в жизь одолеть ни тебя, ни твоих товарищей не посмеет. Собирай в команду смекалистых, сам учись у них. Вместе с правилами вы – сила, душа и свет.  Огромная сила, по самую сводку небес! Только сумейте ею распорядиться!
Не доверяла она с некоторых пор васьковой программе по увлечению людей за собой во время такого большого обвала. Теперь и цельного оригинала про-граммы нет. Украли жулики. Однако Васёк восстановил её по черновикам. А как программу применять, если у соперников теперь такая же? Как их опередить? На Васьковой работе щеголяла с чужими затертыми страницами строгих американских журналов, выказывала, сеяла перед командой свое недоверие.
Нутром старалась дать понять Ваську: раз сами не умеем больше заниматься свежими идеями, надо использовать заграничные, известные. Зато проверенные временем. Однако пока они не годились в практику. И все это понимали, и пока ничего поделать с этим не могли. Васек только отшучивался, отнекивался, запруженный рабочими передрязгами.
Смотрит Кнопочкина в окно, трогает пальчиками кружево высокого ворота, словно в сказанное слово когда-то Васьком, вслушивается, вчитывается, пере-варивая мысль. Получилось так - ни то, ни се: одному товар обменял, второму продал, а третий прознал о товаре и выкрал, выдрал, можно сказать, с корнем, и теперь пользуется нашей добротой.
Где эти бесценные кусочки, какой «лихоимец» теперь ими бередит наши раны?
…Откинется на спину вертлявого кресла, а память всё сочит, просеивает красные ядрышки хлеба с Васькова стола на утренней зорьке, зёрнышки соспе-того урожая. Под себя каждое семечко способит. Житницу светлую вынашива-ет. Сварганить бы ей на их основе что-нибудь новое, да не тут-то было, не по-лучается.
Директор канала – небольшая головка с крупными ресничками - собрал це-лый коллектив морщин у переносицы, старался помягче подойти к человеку. Казалось, разговаривал одними бровками, а смысл под ними оказался неутеши-телен:
- Не забудьте свежих идей по небольшим хозяйствам накопать. Не накопае-те, на продление контракта с компанией можете не рассчитывать. От нас тре-буют сверху лучше вести денежное хозяйство. Правильно требуют. Значит, на-растим услуги. И пусть нам не говорят, что это не банковское дело, скажем ста-вить оборудование клиентам, делать ремонт, удобно и красиво расставить в по-мещении, но это тоже живые деньги и подогревает интерес клиентуры.
Она сегодня хочет расширять, к примеру, серверы связи, наладить надежнее их обслуживание, чтобы, так сказать укрепить работу руководства. Вроде не наше дело, но жизнь подсказывает, что и наше тоже… На худой конец у Васька программу по распоряжению небольшими коллективами выклянчить неплохо бы.
Подобные штучки и нам нужны… Ведь при умелом запуске принесет доход или его значительно увеличит. Он нам - продукт, мы ему - скосочку какую на канале… А то производство больно затратным у нас получается. Нужной оку-паемости пока нет. Не говорю о полной, - о нужной окупаемости, вы меня по-нимаете, чать. Потом министр культуры давит на нас. Затратны, мол, мы очень. А окупаемость, она совесть каждого в момент пробуждает.
- Вот съездим в отпуск на Запад, тогда точно добудем, - тешила лёгким сло-вом Кнопочкина. – Создали бы пока художественные советы  по качеству мате-риалов. Я не о политической цензуре говорю, а о творческих комиссиях... Нам сегодня не просто высокограмотные, золоторукие нужны, а необычайно пере-живательные за дело люди.
Но глаза начальства были неумолимы, встряли долгим немигающим огонь-ком. Пошитый костюмчик на нем из черно-бело-красных лоскутков. Вместо галстука шарф тончайшей ткани на две петюльки затянут. Поглядишь на такого, и самому сделается отчего-то неудобно.
Начальниковы глазки Кнопочкина прочла так:
- Пока ломаем, создаём да отпусков дожидаемся, в трубу вылетим. Вы же хвастались, что ваша фирма с Васьком использует такие послушные да эконом-ные правила. Обещались поговорить с Васьком об их продаже…
- Напервостях хвасталась. Потом подумалось: оружием конкурента конку-ренцию не переволить. Да и где набраться столько духа всем, чтобы с этой про-граммой совладать-то?
Директор не раз замечал, как та в обед то платочком, то крюком изогнутого пальца обхаживала от влаги глаза.
- Случилось что? Нюни развесили, понимаете ли…
- Материал что-то не клеится, и все тут.
- Не спешите, обдумайте всё хорошенечко. Глядишь, всё и наладится. Пооб-выкнетесь с темой.
Кое-что из опубликованного о васьковых мерах из умных журналов повы-резала и в сейф уложила. До лучших времен, про запас оставила. Вот объявится Васёк и всё расскажет: как должно и что должно… как всё по чести да рядком с терпеньецем уложить, наши действия-то.
Между тем время брало за живое, покусывало, пощипывало сердце со всех  сторон. Немой вертихвостой гадюкой селилась черствинка в душе человека, не-сла слепую безголосую смерть молодым стебелькам надежд на добрые переме-ны.
Раз принесла Кнопочкина с дозволения Васька некоторые правила на бу-мажке. Всё к сердцу её прижимала, как святой образок.
- Нет! Без согласья автора нельзя использовать. Пусть сам придет и посно-вит дело, - на слюну изошёлся директор, - многие из нас помнят его картинки еще со спектакльной работы… без ведома нельзя…
Сидит Кнопочкина и смотрит в окно, а щёки зелёнкой покрылись от безвы-ходного положения. Сама себя в зеркале не узнаёт. «Когда он придёт? ему и так некогда».
Разминулись сегодня с начальством на лету в коридоре, а душа и без того обидой разъедается.
 В часы обеда, как всегда, заглянула секретарша директора. В дверях отчего-то оглянулась, выправляя непослушный каблук.
- Что-то случилось? – голос Кнопочкиной сорвал с вялых пересохших губ полушёпот, когда та замешкалась в дверях. Модная прядка волос на ней сирот-ливо сболтнулась, поплавки глаз торопливо обежали оба уголка. Лицо подъел молочно-кофейный румянец.
- Приятного аппетита!
«Принёс ее Бог…». – Спасибо, родная! Налью чашечку?..
Секретарша скользнула скрипом туфли в проём, села к окну напротив. Со-строила глаза невинной овечки. Галстучек на три конца пустила, блузка узкая, сзади одни лопатки торчат.
Было слышно, как ломались до хруста её длинные тонкие пальцы. Сегодня они явно мешали разговору, не находили себе места. Потом настукивали в крышечку стола, как наяривали по тонко настроенным струнам нежного сердца.
- Слякоть опять…
«Ну да, на цырлах вывёртывать по мокрище несусветной неудобно: каблуч-ки по уши вязнут». - Лишь бы нам тепло было, - Кнопочкина тяжело оторвала от чашечки глаза, поднося её секретарше.
- Да, на тебе, я вижу, лица нет…
- А как его не уронить-то в такой кутерьме? – одними уголками губ стрель-нула секретарша. «Неужто догадывается..?»
Корреспондентша, в платье с разрезом до талии через всю спину, юбочка-клешь на бедрах, полы дудочкой, до того сидевшая мышкой в уголке, заспеши-ла  с вопросом:
- Рай, увольнять… собираются?
«Ну, что ты?!» - остановила собравшейся бровью Кнопочкина встрявшую в разговор. С большой ложки в чашечку секретарше слетело больше нормы пес-ка. И Кнопочкина ласково заглянула в секретарские глаза, не выдержала:
- Ну, как у тебя сегодня? «Говори, что обо мне сказано!»
- Список увольняющих, вот, готовила.
- Ежу понятно: несладко, невалко, видать, заладился, у тебя денёк-то? «Мымра начальская!»
Секретарша под стальным взглядом Кнопочкиной затрогала, заперебирала бархатными подушечками пальцев по горячей чашечке и, как сама с собой, ку-да-то в стенку выронила заготовленную речь. А вместо нее скомкала мысль:
- Ты, гляжу, как ни войду, всё строчишь, пишешь. Ай, новенькое чего рас-копала для компании? Стереотипы в работе сгубишь, а более надежные опоры поставишь ли?
- Как в воду глядишь, провидица ты наша! Об организации дел всё думаю. Чего бы придумать, чтобы всем сразу полегчало… «Ага, как же, особенно тебе, прихвостень ты этакая!»
- Чтоб от сердца так сразу - раз и отошло, отлегло и задышалось. А то на нервах все день деньской.
Секретарша настороже, карауля глазом каждое слово, отпила глоток, непри-вычно громко ботнула днищем чашечки о поднос.
Кнопочкина взволнованно и упредительно подняла голос:
- Меня увольняет главный, да? «Не торопит с ответом: всё давно тебе, га-дюшёнке, известно…».
- Он с тобой, рай, ещё не беседовал? «Прикидывается тут незнающей».
Недопитая чашечка Кнопочкиной споткнулась о край подноса. Скупо вытя-нулась, прихрамывая губой, дрожащая речь:
- Да, утрось, летком в коридоре напомнил… всё как-то за спиной готовится, втайках. «Все вы заодно с государыней, только препоны людям ставили бы. По закону одно, на деле – другое».
- Вот-вот, утрось откуда-то пришёл, сумка нараспашку. Сказал, чтоб немед-ля приказ сготовила. «Прикидывается тут неотёлой, будто сама не знает, что чуть чего выпрут и как зовут, не спросят. С нашим братом тут чикаться не при-выкли. Платят всем прилично».
- Увольняет-то с отработкой хоть? – Кнопочкина почти губами касалась подноса, глядя исподлобья, как вождь пролетариата на буржуазию, будто это и не было для неё свалившейся неожиданностью, вымученной глубоким бабьим сердцем обид и страданий.
Корреспондентша, одёрнула юбку и уронила ногу с подставки стола. Вместе со поскрипом стула собрала по лбу горсткой морщины.
- Тебе-то чего нервничать, - выронила голос Кнопочкина, не отнимая от  со-беседницы глаз.- Ну, да ладно, значит… «Живёшь, как у Христа, за пазухой».
- Увольняют! – поджатыми губами, почти нервами вылила секретарша. Только о сроках ничего не сказал. Надо будет переспросить. Потом, чего рань-ше времени-то? Может, ещё забудется… - Остатки слов у неё где-то потерялись глубоко в горле. Слышны только щелчки заламываемых пальцев. «Кто-то его, можа, министр, с утра накрутил, вот и взбеленился сегодня…». - Не в духе ди-ректор. С кем не бывает?!
- Но я не хочу уходить, понимаешь? – как-то заученно звонко возразила она секретарше. - Одной работы у Васька мне будет мало. «Хорошо тебе злорадст-вовать!..» – Так жалко уходить с телеканала… «Господи, так жалко!».
Её лицо загорелось от тонкой горькой слезы и напиталось кровью. Она встала и прошлась пружинистым, слегка падающим каблуком по коридору и вернулась, когда в кабинете уже никого не было.
Кнопочкина проголосила слезой:
- Нет, не бывать этому! Без веры в завтрашний день как жить-то? Пальцев на руке много да каждый должен на своём месте быть. Так и человек. Сколько бы у него работ ни будь, а кажняя по-своему дорога… Уволить? А как же без коллектива-то я? Нет, не хочу! Не буду!
Заперла за собой дверь на ключ и осталась так, как жердь, подперев дверной косяк. Ветер постучался в форточку, замер в нерешительности и почтительно.
- Василь Василич! – набрала номер Васька. Выждав, пока кончатся гудки, опять зашлась в голос: - Василич!.. Василий! Васёк!..
За окном, за почерневшей от дождя стороной дерев, где-то там, как малый ребёнок, куталась в чёрные лоскуты шали, пряталась от хозяев ночь.
Когда Кнопочкина освободилась, отошла от согретой человеческим теплом двери, у себя на малом хозяйстве её поджидал Васёк. На донце письменного стола, уронив руки плетьми, сморился, застигнутый сном. Из усталых потёмок выхватил оконный свет его совсем несморёные черты. И чиркнула тут и сям на её душе искра сомнения: «…а поможет ли чем Васёк?» Застыла, как отлитая в скульптуре алебастра, его строгая встревоженность. Будто только что поведал истину людям. И радость поборола его; он не удержался и прямо так и заспал – с нею на устах.
Кнопочкина ну его будить, тормошить. Прислонила спиной к тонкой стене, чтобы побыстрее очухался. И насилу дозвалась с поджидавших уст весёлую шутинку:
- Ну, что, сударыня, кажись, все собрались?!
 «Ух, ты, муська-бутуська, а?» – ломаной бровью метнула в ответ.
Пока ехали до телестудии, чтобы взять у Васька интервью по поводу форм работы в хозяйствах, производства знаний для обнародования, умения увлекать людей за собой, густорудые румяна время от времени зацветали на ее щеках. Малые крови сходились в жестком поединке с большими, затем спадали вол-нами, отступали куда-то за острый хребет скул и за подбородок.
Ночь перешагнули налегке. Интерес с той и другой стороны подогревали огрубелые, калёные нервотрепкой невзгодиц спины. Задетые за живую нитку сердца отдавали под лопатками лёгкой испариной. Какой-то тошнотцой хворала душа.
Дождь ушёл из-под окон домов за низины Волги. Утро затопилось доспелой ягодой шиповника и надоевшим разговором о золоторучках, скорых на ногу и лёгких на полезную мысль. Они сидели в комнатке за круглым столом, как пе-ред сворой по кругу ходивших идей. Кнопочкина теперь глядела на Васька как-то по-детски. С чуть бодрящей улыбкой. В ней просто ожила сама уверенность, настойчивость. «А всё-таки я не очень верю в новые сноровки, о которых знает даже заграница, а ты?», - почти одними играющими ресницами вопрошала она.
Волос Васька курился, пушился на утреннем цвету мелкими кольцами. От затылка шею опутала непроходимая гребёнкой дичь. Причёска, уложенная вто-ропях на два пробора, роняла на виски смертельно белые цветки жизни с роди-мой гряды. И как ни пытался их Васёк прилизать, приучить к порядку, пучки на концах кустились богатым фонтаном красок и мелкими, косыми ручейками. «А я верю, - будто отвечали, перемигиваясь, светляки его глаз»…
Когда были в своей компании, Васек надсажался нервами, как будто больше всех было надо. Вставал, бегал взад и вперед по комнате, задевал углами плеч стены, пригибался под маткой насыпного потолка. Старался громовым голосом зазвать коллег, обмозговать положение – в двух шагах от него ворочались ки-пящие котлы мыслей, к которым не подступиться с обсуждением.
- И никаких излишеств в том нет, ежели оборудование, которое возьмем у банка в кредит, они нам удобно разместят, красиво оформят. Станет не комната, а сад с цветущими клумбами. Невелики деньги, - упирался Васек в старый вопрос, который, кажется, был не ко времени. – Если, конечно, государыня раз-решит такие операции банкам.
- А нам и компьютеры новые надо, и факс, и серверы… А, значит, и кон-троль, приказы… все на полуавтомате станет, силы высвободит человека, на-чальская линия возрастет за догляд… и зарплата… в денежки опять все упрется.
И снова спорили, выкрикивали с мест, били в ладоши, чтоб шлепок по-слышнее… прищелкивали языками, коверкали рты, пока денежный дух, нако-нец, не перекрыл всем кислород - и тогда стали вслушиваться друг в дружку…
Было уже темно. А отдельные голоса еще вспахивали наболевшее поле про-блем. Видимо, расчувствовались и предпочли домашней постели рабочие, с об-лезлой корой, чурбаки. Угомонились, распевая, к утру и – впряглись. Кто-то присвистнул:
- Эх, зеле-еная… сама по-ойдет…
Пока Васек мыслями был далеко, Кнопочкиной отчего-то показалось, что этот русо-белёсый шар волос на голове придаёт небольшой, сбитой фигурке Васька силу и уверенность. Теперь этот шар вдруг вырос у неё перед глазами – с баскетбольный шерстяной мяч. Васёк и на самом деле встал. От лёгкого толчка снежно-пуховые цветки качнулись, плечи расправились.
Заторопились вместе с хозяином, махнув лёгким крылом, полы пиджака. За-трепетали от лёгкого ветерка вдруг ожившие крылышки бабочки на броши со-беседницы. Из режиссёрской махнули рукой, сделали рожи, и зажглась лампоч-ка к началу интервью. Широкий лоб Васька покрылся испариной и канавками удивления. Крылья бабочки забились, как перед трудным взлётом.
На миг затаились и расправились с новой силой, как только Кнопочкина приподнялась, прошла на своё место. Неловко скривив шею, вгляделась в око-шечко режиссёрской, в саму её глубь. Снова – на Васька. Теперь заметила, как спускался,  прямясь, клинышек материи, запавшей в канавку локотка на его ру-каве. Как вытягивались стрункой штанины брюк, сползали с дрогнувших колен.
Плеснули светом глаза, застыли тонкой юморинкой где-то у переносицы, подчинившись неукоснительной воле хозяина. Лёгкие, страстные подушечки губ с ниткой прозрачной слюны на уголке налились каким-то чувством неис-требимой Веры, воли, Надежды и высокой Любви...
И чтобы понять эти знаки, она их почему-то начала примерять к себе. Вспомнила о своей нескончаемой любви, преданности самому дорогому, что только было, ещё оставалось у нее со времён далёкой юности, осело в потаен-ных уголках души, и теперь неустанно звало к себе.
Как упоительны, дороги казались ей эти минуты огненного счастья! Она еле сдерживала дыхание, вслушиваясь в его шаги, всматриваясь в выверенные вре-менем жесты. Ей казалось, что только для минут этих и существовали великие сердца человечности. Но как хрупок их мир! Сердце её тотчас болезненно сжа-лось, забилось невыстраданной тоской, неизрасходованной нежностью по ис-тинной чистоте человеческих отношений.
Васёк промерил шагами комнату, подошел почти вплотную к собеседнице. Снова вскинул руку и, уронив нос, приостановился глазами на детском ротике. Её губы обожгло внезапно сорвавшимся дыханием собеседника. Снежно-пуховые цветки на висках выбились из общей копны волос.
Теперь это стало отчётливо видно. Кнопочкина насторожила глаз, собрав все силы в единое напряжение. Она заметила, как его развернуло за сочившейся речью всем корпусом к ней; как застыли глаза, и теперь, как никогда, стала внятно различать смысл сказанного.
Избочившись, Кнопочкина разорвала между ними расстоянье, чтобы его фигурку держать взглядом цело, а не частями. Ей вспомнилось, как в девяно-стых на первых минутах, глядя глаза в глаза, она помогала ему преодолеть страх, чтобы он бодрее мог добраться до оборонявшихся в Белом доме.
- Удивительной энергии человек! – кто-то ей сказал.
Вот и сейчас прохаживается как-то устало, но речь живая. Будто и вовсе не коснулась её разъедающая болтовня – тля руководителя. Кто бы мне сказал, что из-за такого можно терять золотые минуты рабочего времени, в жись не пове-рила бы. «За троих сработает»! Видать, следит за качеством жизни, тратится на здоровье. Это очень важно для настоящего начальства.
Вон как резко ворочается… взад… вперёд… ходит туда, сюда, как станоч-ный челнок. Как хороший сепаратор – новые мысли гонит. Не очень-то я его ценила сперва. А ведь рука об руку, почесть, работаем, трёмся. И речь такая вся, будто не на знания опирается, а на личный навык. Ну, этакий активень! Дома напряжёнка.
 Глядишь, раз, раз и перекосы в семье устранит. Где собьется сам, грубо от-ветит, не досмотрит за собой или ближним, напыжится. Потом на уступки пой-дёт, помягче сделается, а к себе строже. С оплатой в голодные годы никогда не подводил. Себе не выведет, но с людьми поделится.
Кнопочкина в распоясанных чувствах обошла стол, задевая его бедром.
- Ну, разве права была, когда его правила распространять не бралась? О ка-кой теперь конкуренции речь: «лишь бы из ямы людям выползти». А уж потом с конкурентами обязательно поборемся, поважничаем. - Она ещё раз пригляде-лась к его пышущим, расходившимся жаром и неудержимой радостью губам. Они, как в прошлый раз, будто вели диалог с нежно-пуховыми цветками и вы-бившимися поветёлками волос у висков.
Крылья Васькова пиджачка гоняли взад и вперед пыльный, келейно-застоявшийся воздух. Он путался с густотерпкими запахами черёмухового смо-лья от рубахи. Что-то было в этих движениях тёплого и уютного, как в семей-ном очаге. И в то же время неторопливого и строгого.
Глаза её немного набухли от недосыпу и уверенных слов Васька, и пере-полнились влагой. Кнопочкина крюком указательного пальца пыталась обтереть их, но заметила на руке часы, спохватилась о времени. «Идёт прямой эфир, а я так мало его обо всём спросила…». Мысль прожгла её сердце, и она поторопила Васька.
- Вы, Василь Василич, обскажите вкратце нам: как всё же победить вам уда-лось обвал хозяйства? Ведь это может касаться не только чьей-то небольшой организации, но целого государства, а, может, и других народов.
Васёк, неожиданно приостановившись у собеседницы, затанцевал носком ботинка по полу, будто чертил всем нам до боли понятные знаки, а затем при-бавил голосу:
- Если честно сказать, то я стою за хорошую организацию займов у госуда-рыни для приобретения техники для хозяйства… без этого просто труба. Эта проблема душит, как никогда. Она меня в большей степени и подтолкнула к выступлению. Трудными путями, но эту проблему мы тоже решали… и на каж-дом витке развития немножко по-особому… С чего же мы начинали?
Маркс и Дарвин в свое время вырастили такую цепкастую сноровку, ну, вроде того, как у повители-ежевичника, которая цепляется своими усиками за подручные стебельки да листочки и дает своему потомству новую жизнь… Так вот, эти люди применили рациональный метод к чувственным данным... А мы же отобрали в работнике наиболее устойчивые характеристики к обвалам хо-зяйств. Уложили их рядком. Где сомневались, там дополнительно изучали об-разцы поведения, нестандартные подходы к предмету исследования известных учёных и сведущих людей, которые они оставили в своих трудах . советова-лись с народом. И, благодаря этому, выжили…
- А если поконкретнее, - добрался из угла чей-то хриплый голос и врос в ухо Ваську тяжеленным эхом.
- Ну… это… как тут сказать, - сорвался он легочным голосом, - можно, ко-нечно… В трудный момент мы, как в сказке, взялись за руки, что ли… и шаг-нули от одной ступеньки жизни в нашенском деле к другой. Короче, от старой к новой… И все это через муки разрешения противоречий, в строгой цепочке. Кажное преодоление даже одного такого противоречия нами разглядывалось как важный шаг истории нашего вызревания вместе с хозяйством и государыней. Как добытая в недосыпках высокая строжинка жизни, как ниспосланная Божья воля, ели хотите.
А коли понарассказать о товарищах, с кем шли рука об руку, то это были люди как люди, в характерах, вроде, без особливых переживаний, а в душе и поступках, глянешь: кажный свою тугую котомку думок вынянчивал и шел вперед. И, если б не их литые спины, не выдюжили бы… До того болезно дела-ется на душе, когда вспоминаешь об этом, аж жуть!
По-первости, совершенные нами действия и в хозяйстве, и по жизни, мы пропускали через сердце. Обсуждали. Горевали, конечно, больше за эти про-машки, кажний про себя больше, чем на глазах… От того блукали на ровном месте, ссорились, да что там говорить, - Васек наотмашь кинул куда-то в зал рукой и вобрал голову в плечи, как старый кочет перед объявившейся невесть откуда молодкой.
– Да что там говорить?.. Страшновато было кажному из нас начинать все выдуманное, да по-сурьезному превращать в жизнюшку. Но мало-помалу во-шли в разум, разговелись словом с читателем… отыскали в своих «искусствах» соспевшие зерна, что-то пошло в дело… и пошли дальше, как говорится.
- Потом, - он немного задумался и потер коловший глаз, - потом и мое про-изведеньишко… то, которое в колонии… когда срок мотал ищо написал… по-могло… да и ранние наметки, что делал… сгодились.
- В наши дни, - он вразвалочку, как гусь, прошелся взад-вперед вдоль стены, - выбраться с голыми руками из обвала судьбы - в это мало кто верил. А тут вывести из голытьбы целое хозяйство!? да-а, уж было да было дел… Вот по-этому-то до сей поры многие, те, которые не поверили в наше дело, не выбра-лись из обвала и плетутся где-то в хвосте. Получается: две речки рядышком те-кут, а приглядишься, - в противоположные стороны.
- А застряли они, почему так надолго?
- А? – Васек вываживал ухо в сторону проскрипевшего стула, - а застряли-то они потому, что спешат бороться только с внешними проявлениями проблем, можа, сами не хочут или не научились разрешать противоречия между отживающей век ступенькой развития жизни и только нарождающейся. Хто знает? – он развел плечами. - Так скать, не нашли твердой почвы взаимоотно-шений  – человека, работника, хозяйства и государыни. Да-а, так выходит.
 - Васек повертел, как хищная птица в полёте головой, выбрал её из плеч и, подсел голосом. - Разве я мало сказал, чтобы можно было мне не верить? Пусть, кому интересно, придут поглядят на наши успехи. А ежели надобно, повторюсь в главном ещё раз.
Наш доклад не о распространении какой-то заумной истины. Мы вовсе не хотим подгонять под нашу идею какие-то образцы, примеры для подражания. Мы просто хотели, чтобы вы обратили внимание на историческое движение красоты строгой правды, которую мы постигли в жизни и какой мы ее видим в будущем.
Наш доклад, как первопроходцев, состоит в том, чтобы заинтересовать и подтолкнуть. В первую очередь, подвижников-самоучек и засидевшихся мыс-лителей к разработке строгого механизма по выведению небольшущих хозяйств из обвала. Чтобы потом, углубляя нашу мысль в этом направлении, ускорить ее процветание и расцвет хозяйств, а значит, и нашей жизни в целом…
Тут, в общем, вот какой коленкор получается… - Васек перевалился с ноги на ногу, хотя стоять и так было удобно, затем стал жестами помогать трудной речи доходить до слушателей…
- Уважаемые телезрители, коллеги… Не так давно, буквально на глазах, за-родился новый подход к наболевшей проблеме… и здесь мы с вами стали ее пионерами. До многих из вас, как известно, дошло мое произведение. Читая его, вы переживали вместе с нами, а значит, помогали нам укрепляться в своих позициях. Доказательством тому - ваши  обращения в нашу организацию и по-желания… Превеликое спасибо за ценные предложения по этому вопросу и низкий земной поклон вам, мои горячо любимые соотечественники и коллеги!!
- Этого мало… - летело с прямых телемостов.
- Обоснований по порядку хотим…
Васек заперебирал плечами, собираясь с духом. Он вытянул над головой волосатый жилистый кулак на широкой кости и остатным голосом продолжил:
- Главные проблемы разорения хозяйств собраны теперь здесь, в один кулак на основе сотрудничества и доверия. Мы пропустили свои горькие вопросы че-рез наши сердца, потом был долгий и мучительный опыт борьбы за выживание, опыт проверки наших чувств на деле, прежде чем нашли устойчивые к стихиям формы работ. Превратили их в полезную силу во благо народов.
Как показал опыт, нашу модель уже развивают, и она приносит опытным коллективам ощутимую пользу. Пробный камень подхода к реанимации не-больших фирм уже получен, господа! И мы к нему шли неустанно все эти годы.
Сквозь боли и усталость, отчаяния, порой несовместимые с жизнью челове-ка… И дошли… Рад сообщить, что мы сегодня стоим на заре рождения нового человека и общества, способного бороться за свою жизнь. Вам отдельное спа-сибо, дорогие телезрители, что все эти годы вы были рядом с нами, с теми, кто идет в первых рядах!
- Основные шаги валяйте…
- Те, которые привели к доходу…
- Хватит преамбул.
Васек скашлился в горсть, разошелся, задетый за живое, и стал придавть каждой мысли свой жест и такт, насколько красноречия хватало:
- Во-первых, - он загибает черствый просмоленный сигаретой мизинец, - расторопность любого хозяйства ценю в первую очередь. А она упирается в нашу совесть. И что же она нам говорит? Если дело из рук вон, плохо, то, как ни лаялся, ни упорствовал опосля, а всех собак не перелаять не удалось. При-учал ту, которая поддалась. Иначе кадров не досчитаться бы.
Ну, а скажем, если терял гибкость, личные и рабочие качества загрубели, начальские привычки лишили сна, не торопился пить снотворное. Здоровье по-том не купишь, но чашечка циркониевого кофе возвращала доброе настроение и освобождала от переживаний за нерадивых работников. Того требует что? - обратился он неожиданно к Кнопочкиной.
- Что?
- А вот что… Того требует начальникова психология. Так думают и наше руководство страны – Иван Кузьмич и Иван Ильич… Но не только они, но и наши, мягко скажем, конкуренты – Святой Отец из Вадикана, Куколка, Насес-това, Проталини…
- Во-вторых, - он шевелит безымянным пальцем, - любой сбой, заминка со стороны государыни с едиными правилами небольших хозяйств потребовала и личного внимания. Тут, как говорится, смотрел в оба и помогал государыне в борьбе с недугом. Что голова глазами выудит, а ушами прохлопает, вовремя не упасёт сбой в рабочем ритме - дырявая голова. Поправить дело она не сможет. Потому что стала пятым колесом в телеге. Но та голова крепка, что с сердцем дружит.
А что делало в этом случае, скажем, наше небольшое хозяйство? Думало, конечно, искало подходящие идеи: где соломки постелить, чтоб помягче упасть, если придётся. И, конечно хорошо отдохнуть. Придя домой, ложились ушами по ходу отдыхающей кошки, чтобы наутро хозяйственные идеи почище выкидывать, как это делает команда Крыслова, например, конкуренты – Игру-шечка, Собачкина, Сириенкин, Кьярелли, когда  эти последние пытались обы-грать нас. – Васёк расправил рот до ушей и тратил безадресные улыбки.
В третьих, - он поджимает средний палец…
 - Полнокровная цельная программа нужна государыне по небольшим хо-зяйствам. Вот чего, - пробился чей-то взволнованный голос из эфира.
- О ней и речь. Ведь нельзя же так: ежели, к примеру, в глубинке иль за океаном работник пашет, а кремлёвский или заморский чиновень «Подгорную» пляшет. Поэтому через интернет орите об этом прямо в уши президента.
Даже в нерадивое время суток клубок сообщений должен быть в базе дан-ных загодя распутан. Знаю одного работника, Папкина. Хоть малость грешен был на первых порах, но до делу тонок. Комар пропищит, тут же про это дело прознает, ежели для хозяйства это важно. Из конкурентов нашими мыслями пользуются - Гельсирень, Стайрон, Громито, Мейлер…
- Это всё от банков зависит. Они нам деньги обесценили да народы по миру пустили, - на экране телевизора перед Васьком всплыла, покачиваясь, чья-то сытая физиономия.
- В-четвёртых, - Васёк подгибает указательный палец. – Вот это совершенно верно: денежный вопрос, как всегда, кстати. Тут не все так просто. Главное, не гоже нам, гражданам всех народов, допускать такое, когда гнилой кредитный рычаг во грехе, а несушка за ставку процента в ответе.
На местах хорошие коллективы всегда твердо бьются за полезное. Стыдно, когда мое же хозяйство и место работника живут по моде престарелого века или возраста и давно банной мочалки просят.  Короче, когда материальная и техническая сторона вопроса – без новинки да живинки в деле. Стыдно мне, как последней бесприданнице, за свое нищенское существование.
…Булызина, есть такая работница. Она мастак, заноза, а не человек. Во ка-кая! Не одну собаку съела. В случае чего – к ней. Разные там Позевайкины, Раздуваловы, Глафиры, Свойцевы тоже петрят в этих тонкостях. Только с них пример нам не нужен. Это заклятые конкуренты. Им корыстная выгода нужна, а не польза для всех.
- Василий Васильевич, спасибо за понимание, как говорится, заранее. Вот вы говорите о Позевайкиных, Раздуваловых и прочих. Но в каком заведении в таком случае нам нужные кадры готовить, таких, как Булызина? – из толпы со-бравшихся на улице протиснулся к микрофону студент.
- В том-то и дело, повышение тонкого уровня подготовки работников у нас, как всегда, хромает. Это уже в-пятых, - Васёк сбивается на фальцет. - Воспита-тельные стандарты у нас почему-то заведениями не контролируются. А это плохо. Нет по этому поводу никаких практических, неожиданных для экзаме-нующегося тестов. А тут есть над чем покумекать.
Это специфически тонкая вещь, граждане. Думаю, не спохватимся вовремя, она, эта вещица, нас всех поест с потрохами. На всех континентах сейчас не-хватка особых работников. Поэтому считаю, что пятой ступенькой в достиже-нии успеха должно быть узкое толковое учение. Оно нонче лучше всякого ши-рокого и бестолкового.
Не позабываю также о денежном мешке в хозяйстве. И помню: в отсутствии хозяйского глаза мешок с деньгами способен смываться. Тинатини, Ава Уилсон, - если о них ещё не знаете, то обязательно услышите, -  всегда помнят об этом. Великие, преданные и мужественные люди. Об этом помнят и нежелательные для нас элементы, как, например, известный Савося.
- В-шестых. – приставляет к кулаку обрубок ладони с оттопыренным ми-зинцем, - в шестых, кроме всего прочего, подъедают меня разные риски в хо-зяйствах. Думаю, они от нашей необузданной бесконтрольности и непрозрач-ности. Чтобы защититься от этой коварщины, дорогие други, я бы начальство и чиновничество не по кабинетам прятал, а сажал на ладонь всемирного обозре-ния. Пусть глядят, как бедные хозяйства по их вине перебиваются. По этим во-просам не раз подъезжал к государыне. Что-то удавалось, конечно, сделать…
- Это мы от вас уже слыхали, - сказала, морщась, соседка выступившего студента. - Другое дело, если таких… заранее не подпускать, в начале отбора, на работу, тогда дело стоящее.
- По этому поводу, спасибо за вопрос, я обычно некоторым начальничкам говорю: укладываясь баиньки, помню: а крепко ли сколочена моя команда сподвижников? Если в её передовом багаже знаний и умений окажутся дедов-ские сноровки – больше слов, меньше дел, то знаю – это первый признак её за-болевания. Утром немедленно приступаю  к отбору персонала.
Ищу среди кандидатов золотые ручки. И зарубаю на носу: в договоре между сторонами ускользнувшая мелочь способна обернуться упущенной возможно-стью. Для одной из сторон это точно. Вот откуда берет начало угроза нашему уму и сердцу. Я правильно говорю. Концеллер, один из моих работников, на-деюсь, не даст мне соврать. Да и наши конкуренты подтвердят. Говорков, лёгок на помине, Хреносский и прочие…
- В-седьмых, - выстреливает безымянный палец, любуясь, - препоны в лице государыни нас скоро всех доконают. Для их ликвидации к чертовой матери всяких регистраторов хозяйств, ликвидаторов, там, не знаю, сертификаторов и стандартизаторов по товарам и услугам стараюсь заставить через государыню как можно громче с народом спорить, чтоб мы все услыхали правду о чините-лях препон. Тогда одним грехом меньше станет.
Мы на местах стараемся тем временем крепко припахать да привязать ра-ботника. Прежде надо трошки дать оглядеться, освоиться. А мы его готовы сра-зу в самое пекло загнать и там использовать до изнеможения. Пожалуйста, вот об этом нам сама ведущая подскажет - Кнопочкина, опять же эти ненавистные конкуренты – Насестова, Керуак, Брускер… - с некоторыми ещё столкнётесь…
- Я подтверждаю, - встрепенулась давно ожидавшая слова Кнопочкина, конфузясь от волнения и переизбытка чувств.
- Вот, умница! – Васёк целует ручку и вежливо отходит. И тыкает средним пальцем в кулак другой руки.
 – В-восьмых, вот вы, слушающие и глядящие на экран, много ли вы сегодня знаете о мировых и своих рынках, товарах, услугах, конкурентах и прочем? Правильно: немного! Потому что нет бесплатного канала со стороны нашей и зарубежной государыни.
А ведь не зря народ гудит: «Слышит ли, хозяйствующая головушка, какая на завтра в мире бизнес-погодушка? Сообщается ли о нужном сырье, капитале и прочем? Почем такая информация: бесплатно или не очень?»
Наверное, вы согласитесь со мной, что о развитии вашего начальника судят по продвижению работника. Продвижение, господа, вот чего  моим работникам еще не особо хватает.
- Наконец, в девятых, - покачивает указательным пальцем над головой Ва-сек. – Мне иногда жаль вас, товарищи, господа начальнички. Да, жаль! Напри-мер, когда льёте воду, вместо здорового обсуждения дел. Значит, отношения с командой ни к чёрту! Ежели мне когда-нибудь придется толкать с трибуны пламенную речь о золотых резервах хозяйства перед работниками, проверяю-щими или журналистами, поменьше буду черпать воды решетом.
И не стану служить две обедни. Одну – телевизору с проверяющими, дру-гую работнику. Он и без меня знает, что очевидное и невероятное в бизнесе фактически не сходятся. Стараюсь не тратить драгоценное время своё и людей, использую лучше возможности хозяйства...
 Он вздохнул, глотнув слюну, и продолжил.
- И ещё на дорожку… Если слух о моем деле летит дальше басни соловья, забочусь о мозгах несчастных пенсионеров и инвалидов. Тогда всё уваженье мне, а честь им! Так думает наш Гордюков, моя мать, Нагишка, а также про-тивники – сын Тинатини, мой отец, Фриш и другие… - и о них ещё узнаете, если кто не в курсе.
- Если каждый раз будем проходить эти девять пар шагов навстречу новой жизни вместе с вами в этом начинании, тогда наш край совсем расцветёт? – не выдержала, наконец, Кнопочкина.
 - Не только край, расцветёт вся Волга насколько хватит глаз, а за ней под-нимутся и водные просторы, что кормят и поят человека… Многие из нас с ва-ми уже сегодня выходят на контакт с государыней по личным, общественным и хозяйским вопросам.
Конечно, многие положения оказались сегодня недостаточно раскрытыми перед вами, господа телезрители. Эфир, время пока не позволяют. Зато дорожку себе наметил верную. Пойду по ней, стану расширять ее во все возможные стороны, она на цветущий бережок непременно и выведет.
- Как здорово! – всплеснула руками Кнопочкина, но её недолгую радость внезапно оборвал тонкий такой из толпы зевак:
- И что, ваши правила без всяческих поблажек и условий теперь несут вам дохода полный карман, и вы в одночасье зажили весело и припеваючи? Так, что ли?
Кнопочкина, раскрыв рот, не нашлась что сказать, чтобы поддержать как-то Васька. «Вот он!..» - пронеслось у неё в голове. Глаза её заморгали, как у невы-ученного урок первоклашки. По телу пробежал лёгкий холодок искушения: «Как в воду глядела… не поверили тогда мне…». Эфир на мгновенье дал сбой. И в зубах Кнопочкиной уже вязла жгучая, измученная мысль.
– И правда: заклятые конкуренты не дадут, не позволят нам с командой сыграть первую скрипку в этом деле и зажить спокойно? Ох, боюсь я этого! Оечки, как боюсь… аж до боли в жилках. Нервы так и подымают всю, так и хлыщут…
 Она давно думала, как ей об этом легче спросить, поладнее, поласковее, чтобы не обидеть человека. А получилось – как получилось.
- Ведь окажись какая недоработка у Васька по этим цветущим шагам жизни, тогда зрителей, а вслед за ними и работников в заблудье введём, на что им на-деяться-то тогда? - И с этой недосказкой ей вовсе мириться не хотелось. - Ведь его правила конкуренты выкрали? Выкрали! И многие знают об этом.
Если полчища чёрных конкурентов грамотно используют эти шаги, но в ко-рыстных целях, то как их одолеть тогда? Раз и навсегда покончить со злом. Вы-браться из хозяйственного обвала мало, надо непременно врагов одолеть. «А как же иначе жить-то с ними и строить новую жизнь»? Они так и будут по ни-точке у честного народа кровь сосать да по жилке из тела нервы вынимать…
 Васёк неожиданно вобрал голову в плечи, как готовился к отпору бестол-ковой и давно решённой для него мысли, но вместо этого как-то закружился на месте и всплеснул неловко руками. Кнопочкина двинулась ему навстречу, махая оператору потерявшейся рукой.
Это означало провал. Провал его взглядов перед телезрителями на спасение хозяйств.
- Если честно, - произнёс он чужим голосом, - то пока еще не готов ответить на этот вопрос перед микрофоном. Нет, покамест, достаточных оснований для этого.  Так что, разрешите на этом откланяться, дорогие други. И простите, Христа ради, за мою неуспевалку в этом случае… многого пока не достает у нас. С оборудованием банк, скажем, поможет, а с его обслуживанием, красивой установкой не тут-то было. Так что, проблем хватит еше на всех. Давеча вы ме-ня спросили об одном, а оно, вишь, вырулилось в какую сторону… уж прости-те… - голос его дрогнул, застрял глубоко в горле.
В окошечке режиссёрской давно всё поняли, дали отмашку, и по каналу по-летела, тотчас понеслась кричащая реклама.
После эфира Васёк ещё какое-то время пребывал в ужасе, высиживая в ка-бинете Кнопочкиной. Рекламу-то себе не очень хорошую сделал, не так, как за-думывал. И от этой неутешительной мысли ему сделалось обидно и совестно. Побитой лисой скралась его фигурка. Плечи пообвисли. Пустив по крышке стола вволю гулять обрубок ладони, он молчал, прислушиваясь к её затяжным вздохам и изредка пристукивая прыгающим пальцем.
- Ну, ладно, Василь, не решена проблема, чего паниковать-то? Ещё разре-шится. - Она подумала об уготованном увольнении. Внутренне уже соглашалась с ним. Теперь ей казалось, что всё было с ней по-справедливому, по-человечески. - «Навертели мы с тобой дел…».
– У нас с вами на другой работе всякое выходило. Сначала не решалось, по-том, глядишь, само пошло, поехало… Всяко бывает. Хочешь поговорю с на-чальством… Соберёшься с мыслями и ешё сейчас выступишь? Поднастроишь-ся, а? Потом вместе на нашу фирму прямо отсюда пойдём, ну? Не оставляй ны-нешнее выступление в эфире открытым… Уж, как-нибудь… сделай милость…
 Под потолком нудно потрескивала лампа дневного света, а затем заглохла. Тишь взвалилась и надавила на подпаленные сединой виски. Ветер прыснул брызгами в форточку и удалился прочь.
Васёк настырно уставился в крышку стола, на подвитую пролёгшими ка-навками тыльную часть ладони. У толстого основания пальца учащённо билась под кровью полная артерия. Ладошка взад и вперёд шаркнула по крышке стола. Крышка слегка пошумела перекипающими барашками привычного шороха: «шш – шш – шш…». Он наскоро тряхнул головой и оборвал шипенье:
- Для высокой правды я работой не брезгуюсь. Готов хоть завтра обтесать некоторые складки моего разговора со зрителем. Понадобится, так обращусь к ним, к вашему начальству напрямую. Поживём, увидим. Чего загодя город сно-вить?! «Ты ещё тут подзуживаешь, подсачиваешь под самое сердце».
Над Волгой всходило отпотевшее от ночной прохлады солнце. Из окна было видно: красно-дымчатая полоска туч из рваных материй правилась через его пути. Утро показалось коротким, будто соспевшим августовским хлебозором. Отсветило, отговорило и навовсе пропало. А день обернулся выцветшим таким, как старинный бабий полушалок.
Когда сходились их глаза за чашечкой циркониевого цветка кофе, Васёк на всяческие уговоры возражал подоспевшей мыслью:
- Нет, милка моя, давай отложим интервью до другого случая. Обдумать на-до; сердцем принять не могу предложения, а разумом понимаю… Да и на рабо-те пора объявиться. Что там?
Кнопочкина теперь все чаще встревала, кивала в знак одобрения. И всё го-ворила, говорила…
- Этот вопрос, ну, что вопрос: он многих спотыкает, особенно на конкурен-тах. – Она подняла глаза на висевшую фотографию артистки, на ее строго по-саженную в профиле голову и чуть было не расплакалась над обронёнными словами, но взяла себя в руки. – Потом, глядишь, оклемаешься, всё доделаем…
Васёк выпростал обрубок ладони, спешно протянул Кнопочкиной, потушив осадок досады. Она оторвала от губ напиток, протянула ещё трясущуюся ла-дошку навстречу и тихонько всхлипнула:
   - Обещайся, может, пока допиваем, и сладились бы? Не сносить мне, вид-но, головы от начальства, тому от министра…И дернул же меня чёрт высунуть-ся с языком в самую неподходящую тогда минуту. Вовек себе не прощу. – Губы её тонко вытянулись и замерли, исказив лицо.
– А конкурентов мы обязательно переможем. Все так на нашей с тобой ра-боте говорят. Ты же знаешь, ведь так? А, Васёк? Ну, соберись же с мыслями! Соберись, дорогой ты мой человечек!
Васёк встал и вежливо заспешил, как по надобности, отошёл.
- Налево… первая дверь, режиссёрская-то! «Мимо… нет, не уговорила…» - пряталась где-то в горле невытравленная, приторно-горькая надежда и злинка. И она не встала его проводить. Её грызла, душила беспощадная виноватость.
                XVIII
Ближе к вечеру, после первоочередных дел, Васёк устало откинется на спину кресла, задумается и проутюжит пойманную мысль насколько хватит мозгов. Подопрёт глазами потолок, сидит, идею караулит, мысли о правильности своих поступков в семье и на работе; всё до крошечки перебирает по памяти. Поселилось от прошлого интервью в голове поганая задумка, теперь никакой палкой её не выгонишь оттуда.
Качается, мучает кресло. Иной раз на голос сорвёт горло: «а-а-х! гу-гу-гу!» Всё известно давно и проверено, а слова в кулак собрать не может. Не ложатся они у него. И всё тут, хоть «матушку-репку» пой! К тому же все «рекламщики» для него немного и воры. Того и гляди, заломят за интервью под самое не могу, но их полезные услуги, сбрасывать со счетов никак нельзя.
- Дай нам, Боже, веры великой! Всякая там дешевая картинка, самовозвели-чинка, самокритика, кричащая эмоция на самом деле оборачивается людской нуждой. Картинка вроде замыкающей цепочки в деле. Иной раз, когда товар го-тов и сбываться просит, за ценой не постоишь, но на рекламу его и обнародова-ние новой идеи не поскупишься, чтобы побыстрее дело пошло. Мы делаем не-простительную глупость, когда, к примеру, недооцениваем человека. Нельзя же хулить личность за то, что она, будучи в почтительном возрасте, как, скажем, Хреносский, рожи людям строит и ведёт себя, как обезьянкой прикидывается. Просто эта особа умеет подать себя, чтобы идейки получше сбыть. «Это его сценический образ».
Вовсе не дурачеством он вызван по жизни, а поиском ходов выразить себя, чтобы лучше прокормиться. Если всё понимать буквально, то и хрен от редьки редкий из нас отличит. А отличить можно, скажем, по основной канавке жиз-ненных поступков и характера, по тому, как служат нам, людям его личные и рабочие качества – во добро или во вред… - Об этом, приблизительно, думал в эти минуты Васёк,  раскачивая подножье кресла.
- В прямой эфир опять бы… да нет, после того, что было... «Не согласятся, и съемочные цены поднимут». Набавят на свои услуги. Сам откажешься от таких удовольствий. О чём теперь думают те, кто глядел меня по телевизору, чья ли-хая мысль тешит их доверчивые души?
Интервью дал, а кассиры прошлый раз все карманы выпотрошили, душу вывернули портянкой. А обещалось начальство пустить в эфир с половинной скидкой. До сих пор уверяют, что скидка была. Протаскивал, высмеивал Васёк телевидение по первости, по неопытности в своих выступлениях, только перья летели, как щипал. Только оно отряхнулось и, как с гуся вода, будто ничего про него и не было сказано.
Пилил его за грамматические ошибки, небрежности речи, за необузданные совестью картинки. За навязчивость и долгие заставки. Да мало ли за что про-песочивал в глазах честного народа. Кнопочкина, и та напоминала:
- Не подливал бы ты масла в огонь. Ведь обращаться придётся. Вот прижмёт нелёгкая, тогда не так запоёшь.
 - Как это, – недоумевал Васёк, - разве правду скроешь?!
И думка, вроде бы, созрела, а выгоднее канала, где подрабатывала Кнопоч-кина, тяжело сыскать. Будто полынным настоем пропитались его чувства против картинки, которая сопровождает товар, а поделать ничего не мог.
Может, кто уже и воспользовался обсказанным им в прямом эфире подхо-дом к хозяйству, но не всё получаться стало. Главного не сказал, поспешил, не додумал. Вот и изводится Васёк по невытребованным соображениям, что осели в душе.
С Кнопочкиной на эту тему старался не калякать. Молчал. Если и говорил когда, то нестройно, как на язык ляжет. А вечерами видел, как та еле ноги с ра-боты переставляет. Вроде, и дел не было особых, а баба в молчанку вся ушла, перерасходовалась.
- Устала, что ль? – прикинется бодрячком Васёк. Вопросов на самом деле много, только спросить ничего не может. Пустым и будничным всё покажется Кнопочкиной. Замедлит шаг, собьётся с ноги, с нехотью выдернется из задумки:
- Крупная идея в голову втемяшилась, а путей к ней никак не сыскивается. Вот и маюсь.
- Поделилась бы что ли, вместе оно срушнее подастся? «Какая у сия на уме стала? пра…».
- Да, вроде, пообмяклось; подаваться стала…
И опять говорливая сотрудница уйдёт в себя. Только платьишко на ней тре-плется, ездит с плеча на плечо. Как чужое стало, стирки давно просит. Заме-чаньица через коллег к ней Васёк досылает, мелкой победе радуясь.
 Как-то воскресным днём зашёл на работу, сунулся за соседнюю перегород-ку за дощечкой, чтобы под ноги положить от зябкости, которая с земляного по-ла тянет. Глянул: Кнопочкина возле только что купленной стопки нарядов на-смерть замерла. К ней: обида провздела его до ужаса.
 - Ты вот что, мадам,… у нас тут не выставочный зал и не музей, чтобы на-ряды свои выказывать. Они ведь носки ждут, а не смотринов.
Поговорить-то поговорили, а казаться на глаза Ваську всё меньше стала. Наутро планёрка, как всегда. А Васька и под окнами ещё не сыскать.
- Не проспал ли часом, такое никогда за ним не водилось? – завозились со-трудники. Глянули в дальний кабинет, а он им с порога:
- Теперь без начальства в туалет, наверное, не сходите. Сами бы давно про-вели все планёрки. А что на вас за, костюмчики, галстучки, модные причёсоч-ки… никак в клуб собрались, на танцы, а не на работу?
- Ох, и напугал ты нас, Васёк! Думали, кумекали, уж не заболел ли часом? Чать, не обязательно на танцы. И на работе все чин по чину должно выгля-деть…
- Значит, всё чики-брики! Присаживайтесь, где  кто  и что найдет, к столу.
- Как интервью? Слыхали, подкачал малость…
- Хорошо, раз знаете. – Он улыбнулся одними губами. - Интервью – не че-ловек, переждёт, переможет, коли надо. Задали вот ожидаемый вопрос, а я не ответил. Не задалось тогда с ответом.
 Кадровый вопрос ныне немыслим, видать, без контроля со стороны заказ-чика. Кто заказывает себе профессионала, тот и оценку дает его подготовке. Так и при займах. Выставишь сотруднику банка отметку, как школьнику за обслугу, да еще лучше, чтобы дождаться потом ответа от его начальства по этому сотруднику, в связи с его оценкой. Тогда и на душе птички запоют…
- Забили вопросами, выходит, рта не дали разинуть?
- Так и не нашлось что сказать?
Васёк посадил ногу на ногу:
 - Вот, решил всё поглаже вывести на бумаге сначала. Потом идти к эфиру опять, - ни на кого не глядя, оправдывался Васёк:
- Выходит, засыпался? «Та-ак… допрыгался… знать?»
Васёк поддавил квадратами ладоней углы стола ещё и ещё раз до скрипу. Бросил как бы невзначай:
- Приближенно-то ответ сдержать сумел, а до точности мозгами на тот раз так и не дошёл. Потому закруглился…
- А больше не допустят?..
- Куда им деваться, раз денежки платим. Стриги да стриги помаленьку на-шего брата… Пока шёл давеча мимо палатки, а соседка мне и говорит, мол, на Кнопочкиной лица нет. Слыхать, увольняют её с телевизоров-то?! Вот оно, ка-кая штука-то получается. Без неё как без рук будем. К эфиру не скоро вотрёшь-ся, если, скажем, срочность какая припрёт… вот оно что, - перевёл вдруг раз-мусоленную тему в более свежее русло Васёк.
Рядом с вхожей дверью от потуги ветра повалилось ведро, позвякивая дуж-кою. Кто-то протянул руки.
- Чёрт с ним с ведром-то; мусор, он и есть мусор. – Васёк пристально вгля-делся в лица, - Увольняют, выходит! А я гляжу – своя, не своя нынче подалась к ним на работу, Кнопочкина-то. Да что я? Перемывай, не перемывай кости… - нервный голос Васька опустился до шёпота. Большой палец заскрыхтал по кромке стола… - Ну, не вышло тогда у меня по-другому. Ради Бога, не осуди-те!..
- Как пить дать теперь выпрут её с работы. «А то по головке погладят».
- Ну, часом не выпрут, чать!..- вскипел Васёк.
Какая-то сила вынесла его на улицу. Коза опрометью шарахнулась от двери. Чемоданчик споткнулся о натянутую вязь и растянулся перед ней в ростик, ис-пятнав, как хожеными копытами, свежий передок рубахи. С досады он забился ногами оземь: до слёз сделалось обидно.
- А ведь и вправду уволят! К бабке не ходи: захотят – и выкинут ко псам, - стервенела его мысль под прострелившим потом. – Какому гаду помешала? Уг-нать взашейки работницу-любушку! Выручалочку нашу! Нет, мы не дадим! Слышите, мы не позволяем! Месть возымеем тогда… «Да, месть, а что?» - Он уставился в лубочные козьи глаза и, не сдюжив ее предосудительной позы, спохватясь, встал и на всякий случай пригрозил ей обрубком пальца.
Когда отошёл от жали-горечи, прокувыркался, так и быть, с бумагами, а по делу ничего не сделал; так весь день коту под хвост и ушёл. На закате, трогая сиреневый куст, теребя за листья, Васёк, наконец, вздохнул полной грудью; хо-лодок, простелившийся стенками лёгких, недобро кольнул под лопаткой.
- Кнопо-очкина-а! – пустил по ветру окрик. На всякий случай обернулся, поискался глазами вдоль кустарной поросли, - работничек ты мой сокровенный! - Помедлил, послушал кустами ветер, снова набрал по забрала лёгких колючего воздуха, повесил голову и поманил: - Золотулька ты наша! Сродничек!.. – прищёлкнув каблуком, со вскинутой головой, пошёл проч. Ветер дыхнул ему в самую спину,  растрепал шевелюру. И ему нежарко стало идти.
 Уговоры, переговоры, говорилки-покорилки об очередном интервью с на-чальством через Кнопочкину, потом напрямую, шли исподволь. Казалось, вся студия с упоением, замиранием сердца следила за их исходом. Приниженные голоса работников канала нарушали время от времени полный покой коридо-ров, убегающих за угол потолков, дорожек и стен. Уже и время по небу подня-лось к обеду, когда Васёк, осилил порог знакомого кабинета.
Кнопочкина сидела спиной к вошедшему, за компьютером. Ловила приспо-соблением какие-то картинки – то смешные, то страшные до мистики и ужасные по сути. Её рука ровно плавала на месте по крышке стола, слившись с чёрной мышкой. Подушечки пальцев легонько, благоговели, как от стлавшейся музыки, трогали клавишами душу монитора.
Васёк пригляделся внимательнее к экрану. Босоногий верзила лбом упирался в кирпичную заиндевевшую стену, подъеденную зубами чёрной смерти пуль и обмазанную кровянистой слюной оборвавшихся жизней. Сосулька, налитая багровым румяном на свесившейся крыше, сочилась на солнце и долбила спекшийся чубчик.
Жилы на изрубцованных путами локотках поились каким-то неестественно-голубым цветом. Какая же сила, боль человеческая сломила эти когда-то пы-шущие здоровым жаром, натруженные ручищи?!
Взопревшие тела из-под распахнутых толстых курток от затянутой паузы на морозце, подрагивали мокрыми, нервными глазками на мушках наведённых ружей. Оттеплились от человеческого дыхания и пара ресницы. Они слипались, мешались с морозцем и потом.
Вытянул шею, Васёк приглядел тут, между лопаток, в ложбинке страдальца, неестественно вымученную морщинистую складку кожи. В локоть длины, от-метил почему-то негромко, как про себя:
- Наверное сюда бить будут, непременно сюда… так вернее… здесь и крови легче канавкой пробираться, на первых порах рану прикрыть от стыда… Ну и ну! Уж не с государыниными ли препонами она так преувеличенно борется, наша-то Кнопочкина? Её в чём-то понимаю: прозрачности нет между нами и чинами. Ясное дело, неплохо бы их, жуликов всех под корень. «Но какой мане-рой»? Точно не такой, не кстенной… А ведь мы почти что все не так, не под наше производство, не под наши отношения в нём воспитаны. Между человеком и производством образовалась непреодолимая брешь, которая и столкнула нас всех в яму.
Кошачьим шажком подступил ближе и вкрадчиво произнёс:
- Ну, теперь здравствуй! Здравствуй, родимка ты наша! – не удержав любо-пытства, обратился к монтировавшей плёнку Васёк. Кнопочкина легонько под-нимала подбородок в знак приветствия, не поворачивая головы. Подвинувшись ближе, накрыл её крохотную ручку широченным скребком ладони и отпрянул в неожиданности.
Больно горячей она ему показалась. «Уж здорова ли в самом деле, истинный Христос?» Кнопочкина только теперь наполную оторвалась от работы, вздрог-нула всем телом и привстала, хватаясь за руку, обожженную холодком.
- Оечки! Что же это я?.. забылась совсем. Эфир на носу.
 - Да, уж…  жуткие картины у вас тут: можно и забыться. Ажник глаз режут. А я, грешным делом, подумал…
 - Что такое? крови?..
- Да, так я это, - отвёл глаза Васёк.
Кнопочкина, смутившись:
- А-а, ты про это… это у нас бандиты… налёт на деревню был… жителей пытали… Да ты присаживайся, уже идем.
Васёк перекрестился украдкой: «Божья вера! Отведи Бог. Какого только греха в жизни не повидаешь? Ляжешь вот так и не узнаешь где встанешь… «Во имя Отца!..».
 Кнопочкина доглядела за ним эту странность, молча пыталась сгладить не-приятный момент. Догадалась, что и Васёк подсёк её вкрадчивый догляд за тем, как крестится, смазав божественный жест в конце. Вытянув руку дальше при-нятого, указала на стул Ваську. Он только обмолвился:
- Ух, ты…
- А про себя следом добавил: «…какая свосьянистая да глазастая стала у них тута». Главное, жива, ну и хорошо. Так и надо!
- За делом ведь человек, - ему почудилось, будто ответили вышние силы.
За день до встречи Васёк обтесал, посновил ей на хозяйственные денежки новёхонький забор из хорошо сработанных горбылей, добытых попутным слу-чаем с пилорамы. Под вечер покрасил. Когда Кнопочкина вернулась с работы – «…той ли краской покрыл? – всё сомневался, ловя её придирчивый взгляд, - молчит, знать, той».
Под цвет солнечного сада пропитал. А сегодня, пока Кнопочкина занималась монтажными делами, незаметно посновил ей в цветочницу колористый букетик садово-полевой расцветки. Он теперь поглядывал на её, тронутое радостью, лицо немигающим весёлым взглядом и вспоминал…
Когда шел к ней, коридором до двери перебирался снующей мышкой, по-глядывая на начальникову дверь. Долго не решался войти, комкая носовой пла-ток по важности случая. Потом заглянул в щелку: всё тихо; и только тогда, пристукнув суставом пальца о косяк, поскрёбся кошкой в дверь. Когда ему не ответили, он смелее обычного, широченным прыжком впрыгнул в творила. Бросился к примеченной еще с прошлого раза малахитовой вазочке и вправил в нее душисто-цветущий сноп.
Казалось, то, чего боялся больше всего на свете, уже пройденный, обхожен-ный вариант. Вошёл в смежную комнату отрапортоваться о прибытии. Ведь че-рез несколько минут, а то и раньше, сотрудники его фирмы уже прильнут к черно-белому экрану телевизора, служившего единственным, но дополнитель-ным кормильцем новостями  разного значения и важности. Прямой эфир – экая штуковина! Привычная, вроде, слуху, а дожидаешься его всеми нервочками с поджилками. Свой человек на экране! Кто бы мог подумать в школе о нём такое тогда? Закатился бы в смешке, а тут поджидают на фирме выступления од-нокашника при полной серьёзности и аккуратности, с содроганием сердца ждут.
Васёк зацепил неловко ботинком за дверь, а затем манжетой рукава за рога-тую ручку и ловил, ловил Кнопочкиной взгляд. Стоял на полусогнутых, голова вобрана в плечи, как на вышпорку к директору школы сготовился. Колени уже не дрожали, пообвыклись, и не так низал озноб поясницу. Бровь стала дёргать-ся, как на смотровом армейском плацу перед высоким рангом.
 Волосы Кнопочкиной с буйно-спелыми, пшеничными соломинами уходили в толстую косу, перекинутую гирляндой между двумя проборами. Причёска смотрелась по-старинному, но диковинно и с выдумкой на фоне котлинно-белой  полоски солнца, бесперечь и тяжело заглядывавшего в форточку. Казалось, кроме диалога солнца и ветра, больше ничего не происходило, не решалось вокруг.
Вся обстановка, в которой находился Васек, была настолько тонко и про-зрачно обставлена, что за каждой гнездившейся штучкой проглядывала строжка хозяйки помещения. Кругом просторно и никаких препон, даже для опасливого глаза. Сколько ни старался приметить что-нибудь тревожное сквозь лу-чившуюся чистоту, – не мог, не получалось.
Вдруг заморгал глазом, когда её маленькие руки потянулись к его шее и ловко поправили подвернувшийся воротничок пиджачка, подцепив попутно приставшую нитку. Потом также наскоро исчезли, как и появились. Васёк глотнул слюну, поймав из форточки солнечный зайчик, и спробовал ему за-стенчиво, совсем по-девичьи улыбнуться.
 Дверь соседняя неожиданно хлопнула глухо, и до его ног донесло послед-нюю волну «слежалого» воздуха. Запахло ковролином и мастикой. Спину то-ком поразило волнение. И почти у самой двери, неподалёку от него, навис гус-той бас:
- Режиссерская готова.
Кнопочкина, повертев ладной головкой, быстренько и аккуратненько собра-лась.  Только сейчас Васёк различил на ней припудренные мешочки под круг-лыми глазами. Кнопочкина показалась ему во всей красе - юбке-дудочке и об-тягивающей костяк кофточке на перламутровых пуговках. Что-то в ней объяви-лось от офисного работника достаточно высокого ранга, но источало радость и уют домашнего тепла.
Ни высокомерия, ни напыщенной гордости, ни одного барьера, что сковали бы язык впервые попавшего сюда посетителя. Вся как на ладони, предельно чиста и внимательна. Васёк слегка прикусил губу и поймал взглядом её крохот-но-серые кружинки в застывших глазах. Бровь его мгновенно собралась и дрог-нула:
- Всё как условились..?
Губы в лёгком загаре чуть тронулись и вытянулись в кроткой улыбке. Се-рые, заразительной силы,  кружинки качнулись от одного уголка к другому. Одной настойчивой непринуждённости глаз стало достаточно, чтобы целиком доверяться. Васёк только теперь почувствовал, что уже не может совладать с собой ни словом, ни жестом, ни мыслию.
Такова была сила и мощь её обворожительных глаз, что он замер в секундой нерешительности. Мысли были где-то далеко и рассеялись, голова сделалась совсем невесомой и слабой, как у народившегося, пока не вывел его из оцепе-нения мягкий голосок:
- Вроде бы… как условились.
Вобрав голову в плечи, присогнув колени, как перед нужным начальством, он ловко ухватил её ручку, замер в нерешительности. Под тонкой материей, на виске, слегка припудренном рукой мастера, пульсировала, билась за волю в во-лосок изогнутая прожилка. Васёк зачем-то наклонился так близко, что едва коснулся волосами этого примеченного места. …Взял себя в руки, потрепал, прочесал граблями пальцев густую шевелюру; и ему вдруг сделалось стыдно и досадно за то, что по-мальчишески как-то расслабился.
Кровь меняла краски его лица, и он уронил беспокойные глаза прямо к под-ножью высокой шеи, туда, где пробивалась на свет крошечная родинка, а за ней еще и ещё. Вспомнил, что у его мамы были в точности такие же, на том самом месте, только на уже подвысохшем. Резко развернулся на пятке и не заметил, как они плечо в плечо оказались в съёмочной комнатке, погрузились в выму-ченное, выстраданное болью интервью.
- Отличительной чертой нового человека, рассуждал Васёк, безжизненно глядя в камеру, - является процесс перехода чувственных данных в рациональ-ные и наоборот. Вся драма и артистизм, если хотите, такого перехода состоит в раскрытии новых возможностей при адаптации к условиям жизни.
Процесс же, полагаю, в своём восхождении… имеет три этапа. Это выбор средств достижения цели. Затем наглядный способ раскрытия его новых воз-можностей. В этом вся драма. Наконец, конкретная форма пути развития. Во многом человек постигает этот процесс на своём опыте. Рассказывает что и как происходит… или показывает через образ. Особенно это важно при освещении нового.
Вот те правила, которых мы всякий раз придерживались при выживании. Это то, о чём прошлый раз не успели поговорить.
- Всякий переход сознания и поведения из одного состояния в другое, - включился в разговор кто-то из приглашённых, а Васёк с мёртвой настойчиво-стью вглядывался в его глаза. - Это, по сути – продолжал тот – цель, мотив че-ловека, его стимул. Но ведь бывает и так, что человек и без мотива – раз, и что-то предпринимает, резко так…
- В таком случае им движет острая, мгновенная потребность чего-то на уровне данного природой или обстоятельствами рефлекса. Это не беда. Напри-мер, вынырнувший человек из воды уже на уровне самосохранения почерпнёт для себя глоток воздуха. Или, представьте, на вас замахнулись, вы ведь станете защищаться: потребность в выживании отобрана организмом и сохранена для экстренного случая.
Это вовсе не противоречит тому, что сказал. Но самая большая ошибка на-шего брата в том, что личные качества человека, его воспитание оторвались от знаний и умений работника.
А вот это беда. И она привела к гибели в прошлом наше государство и столкнула в обвал мировые хозяйства сегодня. Поэтому ой как важно не просто приводить в норму отклонившиеся поступки и характеры людей в любом деле.  Это вчерашний день, а сегодня важно разбирать строже поступки человека. Профессиональный вред и нравственная его составляющая должны быть про-писаны в законах. Иначе человеческое сердце и ум, зажжённые доброй искоркой чувства, останутся неуправляемыми.
- А про конкурентов? – буквально взвизгнула от радости Кнопочкина, видя, что Васёк на взлёте, в ударе:
- И про это скажу. Тут фактически, труд не только мой, но команды. Может, даже и мировой. Одна команда супротив другой стоит. Борьба с конкурентами будет целиком и полностью зависеть от перевеса важности столкнувшихся сил. Здесь нужно тщательнее выбирать цели, наступая на противника.
Многое кроется в гибкости решения, скорости и качественной подготовлен-ности нашего брата. Другими словами – от Веры, Надежды и Любви к своему делу и личным качествам. Кто покажет себя более умелым и искренним, тот и одолеет в борьбе. Если вражья правда окажется более изощрённой и многие за-блудившиеся примут её за честность – то враг может одолеть. Ежели личност-ное, созидательное и профессиональное будет не в кулаке, ни одно из правил не сработает, это вам скажу точно… так у нас и выходило.
Приспособиться к полнокровной жизни, да во всей ее пользе и красоте, можно только через высоты сотрудничества человека с коллективом, государы-ней и народами… Человек не может раз и навсегда отгородиться забором заб-венья от соплеменников. Так учит жизнь.
А посмотрите по улице, дому… как мы воспитаны… Как неряхи. Ежели, к примеру, мою или вашу семью не увязывать с работой, а работу с семьей, мы окажемся вне корыта общих интересов и будем, как моя соседка с мужем, гля-деться в разные зеркала… А святость, - он поднял костлявый, вызревший на добрых венах кулак, - она вот где, в одной горстке, хотя мы все и разные. Ком-муния и другие власти пали во многом по одной из таких причин. Я в это верю. А не верил бы, то стал бы я себя так с трибуны позорить?.. Ну, с этим шабаш…
Востроглазый, с желтой оплавкой усов от сигареты, привстал, высморкался в комканый платок…
- Значит, как говорите, высокое сотрудничество бережет время, развивает в нас немыслимые возможности..? Хи…хи… хитро-о. Поэтому мы должны сломя голову ринуться к вам и скупить ваш опыт работы, сделать вам барыши, а нам разоренье? Небось, за пачку сигарет свой опыт не продадите… Какую рекламку своему продукту сделали...
- Хороша только на картинке Даша, да не наша… так выходит!
Васек явно не ждал такого поворота. Нахохлился весь. Видно, как нога за-дрыгала под штаниной. Однако собрался с мыслями и добавил:
- А кто вам сказал, что мое выступление – реклама? Повторять вообще чу-жой опыт ума много не надо. Я просто хотел информировать наше сообщество о новых поисках в нашей жизни, чтобы они учли все это и шли дальше, и нам что-то подсказали. Один великий говорил, - не знаю, научит ли вас его мысль или нет, время рассудит, - взять книгу – значит, взять ее в долг, сделать на ос-нове ее прорыв, - значит, уплатить долг…  Так-то, мой друг: не все то золото, что блестит…
Еще полно в нашей судьбе нерешенных задач. Например, не удалось пока заметно уменьшить разрыв между поведением и сознанием человека, а значит, между интересом работника и хозяина, организации и государства, если хоти-те…  Многие болезни в мире от этого. В том числе и мировые обвалы хозяйств и целых судеб.
Я же рассказал вам об одной из главных причин такого обвала. Прекрасное, доброе и полезное должно занять место разрухи. Вот она какая штукенция вы-ходит… И кто-то обязан этим заниматься и докладывать о своей работе. Я вам про Ерему, а вы мне про Фому, так получается…
Смотрелся Васёк сегодня в кадре живо, будто находился у себя дома, а не на телестудии. Говорил спокойным и отдохнувшим голосом. Можно было поду-мать, и не было в его жизни ничего плохого, кроме неуёмной страсти и любви к людям. Не было ни рытвин, ни ухабов, ни ярков в глубинах вод, куда по не-опытности вваливается человек, ни острой крути водоворотов и омутов, хра-нивших никем не измеренную силу.
Не успел выйти из съёмочной коморки, прийти в себя, как к Ваську подле-тела секретарша канала. Попросила расписаться, по-собачьи заглядывая в глаза. Вываживая крутые линии, Васёк косым глазом выхватил совсем другую сумму денег, нежели ту, к которой был готов. Он недоуменно развел руками, сходя с лица:
- Ну, так сразу и распишись вам тут… дайте хоть гостю остыть чуток. Я гляжу: циферка за моё выступление поубавилась. Меньше мне, что-ли, платить надо?
Не дослушав собеседника, уронив на пол глаза, секретарша удалилась, обойдя ответом Васька. Кнопочкина тут же встряла, стараясь сгладить, сдер-жать Васьково волнение:
- «Как самочувствие-то?» – спросила Кнопочкина глазами, не выказывая тревоги.
- «Да, так себе…» - сдавленно ответил Васёк, проглотив голос.
- Боязно было?..
- Да нет, не так уж, как в прошлый раз. Полегче, но, честно сказать, подза-дёвывало… по ту сторону экрана, наверное, глядели и сумлевались, мол, не всё толком говорю. Поэтому малость стушевался.
Кнопочкина несколько замялась, отыскивая прилипшие волоски, ворсинки к ее костюмчику. Васёк, задетый секретаршей, от нетерпения спросил, как вскрикнул:
- А с чего это мне в этот раз меньше платить-то надо?
- Неужто не догадываешься, Васяньк? Не хотела говорить, да, видно, при-дётся. Сегодня по времени меньше выступал. Начальство как-то холодно к вы-ступлению отнеслось. Эфира всем мало.  Потом и за слово в эфире боязно. Правила перед заказчиком по нескольку раз переигрываются. Потом заказчик выставит нам оценку за работу…
- А ещё почему?
- Почему… почему… а ты уж не больно переживай: не корову проиграл. Просто я и начальство перед самым твоим выходом подстраховаться решили. Боялись, вдруг, как прошлый раз… короче, провала выступления побоялись. Обрывать на полуслове эфир не хотелось. Оправдывайся потом перед зрителем да пред инстанциями сверху.
- Ну, и?..
- Ну, и дали твоё выступление в записи. Не было прямого эфира-то. Только и всего.
- Как это в записи? А прямого, значится, эфиру не было? «А я-то думал, ду-рак, почему меня только из зала спрашивают? Так, во-от оно, какая штука вы-ходит! Значится, не было у них эфиру-то. Жаль!» Но меня же люди ждали... Как теперь перед ними оправдываться стану, вы не подумали вместе с ними? – баг-ровея, переспросил Васёк, - теребя руки.
Мол, опять технеполадки? Главное, второй раз. И всё во время моего вы-ступления, - заходясь до бешенства, раскрикивал голос Васёк. Ты-то куда гля-дела? Для этого мы тебе тут работать рекомендовали… чтобы вот так, людей корчить, ломать? Для этого, спрашиваю?! Ладно, можешь не отвечать, и так всё знамо…
Васьково лицо исходила, изрезала пятнами клиньев совесть. Белки налились досадой и горечью. Сколько было отчаяния и тревоги в этих глазах! Будто сама смерть из живого сердца куш дарованной крови себе на чёрный день прибрала. Слышно было, как Васёк топил внутри себя наружу рвущийся голос:
- Обмануть? Меня! Главное, перед близкими мне людьми… Классно пора-ботали! Почитай, что объели! Слышишь, Кнопочкина?! Объели! Глазом морг-нуть не успел! То, что от меня требуется, с головы до ног получили…
 Резко развернулся всем корпусом и пошёл прочь коридором. Искусствен-ный узор лампы заливал его лицо и фигурку молчаливым светом.
- Васё-ёк! – позвал его до боли знакомый голос. Голос замер возле стен и, спустя короткое время, оклик повторился: - Васянька-а! А, Васяньк? Слышь-ка? – Васёк развернулся плечом, затем шатнулся и завалился к стенке, запрокинув голову, поджидая шаги близкого человека.
Кнопочкина, обвив локоток Васька, не решалась начать:
- Уж, прости меня! Получилось, как получилось. Не я тут хозяйка. Да и пойми: как тут без страховки? Дело-то народное, а не личное. А коли уж пой-мёшь, то и не осудишь строго. Она помолчала немного и, отряхивая с Васькова плеча привязавшуюся белую нитку, наконец, прерывисто задышала в лицо:
- Обожди меня сейчас, пойдём вместе. Я уже со всем управилась. Остатки завтра сдюжу. Как ты там один-то? Не поймут наши!
Кнопочкина то и дело советовалась сама с собой: а так ли она поступила, находясь между дымом и огнем? Ситуаций много, всех не предвидеть, не под-готовиться – одно утешит: подойти к нему и бабьими усилиями успокоить, дей-ствовать сообща, рука об руку, с прежним доверием, глаза в глаза. Подойти во чтобы то ни стало.
Ее до сего времени еще волновала идея подготовки человека в одном лице – инвестора, предприимчивого хозяина и начальника. Одно государынево заве-дение готово было помочь с этим. Она настаивал на проверке работ обучаемого совместно с преподавателем, чтобы ученик оставлял отзыв о предмете и учите-ле. Теперь, как она считала, этого требовало время. Занять деньги на такой ход дела ей хотелось непременно через хороший банк, через знающего консультанта и чтобы за его работу также можно было выставлять оценку.
Стояла рядом с ним. Казалось, шел целый час. Подыскивала для него корот-кие слова, чтоб без зацепок были. Она молчала и он молчал – и поползли вер-сты подготовительной нити слов.
Искусно трудилась погода, тонко брала тут рука, листья ложились аккурат-но под ноги, будто тропку выстилала им кленовым узором.
По дворам ситный дождь гонял отжившую листву, сорил убранным мусо-ром на проезжую часть. На душе было как-то ненужно и пусто. Кнопочкина на-блюдала за разлетавшимися по разным углам и закоулкам листьями, за озорст-вом дождика в сопровождении ветра. Слушала, как дрожит мусорная крышка под их расходившейся силой. Васёк смотрел под ноги, крутил пальцами непо-слушную пуговку пиджака, выманивая наружу распустившийся конец нитки.
 Процокали твёрдым асфальтом каблучки, не в ногу прошаркали рядом бо-тинки под манжетами брюк, сдувая за туфлями мелкий мусор. Они больше молчали.
- Крепись, Васяньк! Как ты с обидой один пойдёшь? – играя живыми склад-ками на лице, копошилась, ерзала рукой в сумочке Кнопочкина, на басок спус-тив голос. – Это от меня, тебе… Долг платежом красен. За новый забор, что по-сновил. Возьми! Она вынула из сумочки кубок с тесненной ленточкой и пыта-лась сунуть в карман Ваську.
Он, пришаркивая ногами, не разобрал слов уносимых ветром.
«Не возьмёт!.. - кралось где-то глубоко под сердцем, - ни… ни…».
Васёк был где-то уже далеко мыслями от их недавнего разговора, от мелких ссор, неурядиц, его уже звала к себе высокая мысль, и Кнопочкина едва поспе-вала за этим неразмерным шагом. Их ясные фигурки сначала плыли вдали, затем почти поравнялись с кромкой горизонта и скрылись скоро где-то за крутыми спинами домов.
…Все это было в прошлом вечере, а сегодня на него волнами накатывались воспоминания. И он представил свой первый клинышек бумаги с неровным краем, где были его мысли о хозяйстве… и не удержал свой голос:
        - …Так что, больше творчества, друзья! Не так важно, что был лоскут бу-мажный, главное, строгий сан имеет, - отшутился Васёк. 
Его мысль вдруг ожила воспоминанием, и он выключил телевизор.
 Взглянул на портрет брата в самодельной оправе, который оставил на столе. Теперь его облюбовала назойливая муха. Ветерок ладони потревожил заси-девшееся на неположенном месте насекомое. Думалось о том, как вместе ходи-ли на молодые, в ветёлках, вечера. Больше всего почему-то хотелось думать о рыбалке. О том, как делили удачно выбранную заводь для поплавковой удочки.
Тот, у кого оказалось место повыгоднее, после первого пойманного пескаря должен бежать на огород, чтобы нарвать зелёных листьев смородины и моло-дой сосновой хвои для чая. Каким вкусным оказался тогда последний вечер у костра после рыбалки!
Гнал прочь тревожные воспоминания, но они донимали его и лезли в душу. Подумал, а всё ли сделал для того, чтобы брату в скромной могилке теперь бы-ло тихо и спокойно? Чтоб даже стуже и дождю неподвластно было его тело.
- Разве что земле… земле, пожалуй, подвластно… Только расследование дела брата что-то затянулось… «надо бы поторопить». Теперь это и его долг.
Выглянул в окно, и мысли тотчас куда-то отодвинулись…
Под окнами компании по мглисто-светлеющему небу речной ветерок выва-ривал под солнцем соринки тучек. Затянувшийся прохладок от деревьев не пускал на рабочее место жару. А за околицей разгоралась кузнечиковая страда. Всюду стрекот, верещанье мелкой птицы, трепет в ушах токующих крыльев са-ранчи. Всё это чем-то напоминало неугомонную людскую кампанию трудовых людей. Закончив дело, вглядывался в ухоженные растения и думал:
- Где-то вот также, словно по единому сговору всего живого, и ведутся в мире работы. «Ведутся, а как же…»
 И дребезжанье на ветру выбившегося из папки листочка, напоминало об этом. Как уютен и мил этот естественный ритм! Слышит ли его брат? Наверное, слышит… И точно бы никогда не подумал в такие минуты, что по неопрятности кто-то плохо вложил в папку документ, дышащий безмерным вороханьем мелодий природы. У неё на этот счёт свои законы.
Это была игра, равная подвигу, великому соучастию, встреченному малино-вым звоном сотен ниток водопадов, вспыхнувших на закате из фонтана. Они воскресали и уходили звёздами, чтобы целый мир напоить изумительно-сказочным цветом золотых капелек единой гармонии.
Ночь задышала влагой пролившегося дождя и рыбным запахом с берегов долгой реки. Под утро скворцы, особенно те, что помоложе, взъерошенными крылышками сбивали с листьев застоявшуюся воду и круто, круто забирали свои носы к серовато-синему поднебесью, дабы не пропустить нужную нотку и поддержать старших в стае.
Быстро угомонился ветер, шелест округ почти не слышен. Заскрипели запо-ры деревянных калиток, забирая свежий воздух. Только птичий базар стих, за-велась кузнечиковая страда. И теперь васильково-приветливое небо открыло умытое солнце.
- Вот они, родимые перемены!
…Наконец-то сдёрнулись с мёртвой точки. Теперь всем хозяйствам послаб-ления в налогах обещают. А депутат Хреносский предложил думцам обсудить вопрос о строжайшем контроле всей власти со стороны депутатов оппозицион-ных партий и простых граждан, которых они наделили особыми полномочиями. Выступал за то, что бы их членам, которые в Думе, роздали контрольные посты за судами, милицией, хозяйствами, здравоохранением и так далее, чтобы работа чиновников сделалась прозрачной, - к его голосу, как по заказу судьбы, приба-вился теперь и ее, Кнопочкиной, в дальнем кабинете…
- Как хорошо, что такое есть…
Он поднял высоко на солнце карандаш, коим делал ещё вчера расчеты, по-скольку недолюбливал компьютер, что-то громко пытался ответить, но голос его провалился в недоспатый хрип, и с придыханием произнёс:
- Многое, если не всё, зависит от новых подходов к человеку… вот, вроде, карандаш, экая побрекушина, с расстоянья не видать, а передовому и этот по-могает… Потому что мысли ему переданы находчивые. Даже ной раз не опре-делишь с ходу, как чего-нибудь да и сварганишь… - Он перекрестился, уронив голову, и снова очутился весь в записях, а потом долго, долго не мог поднять от замусоленных, проеденных резинкой бумаг, отяжеленную голову в обросших кудрях.
 А на память пришла песня, переделанная еще неокрепшей рукой далекой юности:
Поезд мчит тебя и мчит в далекие морозы…
А цвет черемухи богатый помнит эти встречи и березы.
Твоя ресничка тонкая, несмелая дрожит.
Дорожка на север колючий уходит, бежит.
И, если под окнами вскружит залетная стужа,
То в сердце останутся все – дорогие огни Куапсе.
Ну, а с тобою встретим мы вместе
Вечера золотые и деньки в Бухаресте…

   Бережком низким, плутая,
Под гул парохода плывут огоньки, уплывают.
Слышно, как звезды мчатся и тают
За волною глубокой Дуная.
Уж скоро отбудешь на Север.
Я возвернуся на Юг.
А сердце твое - уж поверь мне –
Стало дороже друзей и подруг.
               
                XlX               
Сквозь листья, пронятые зноем колючего солнца, тянул смолистый прохла-док и застревал в богатом поклоне еловой лапы. Она тулилась у взгорка, под бородкой седой паутины и мелкого мусора, принесённого ветром, но выглядела – как воспитанная в суровых условиях, полнокровно и бодро. Ни красная стужа, ни жара до смоли и слёз – всё не в диковинку.
Будто сама расторопность и предусмотрительность - где расти, как и с кем дружить - заложенные в корень приветливым детством – сулили ей вечную мо-лодость. А северные ветры наперекор судьбе уже собирали с арктических пус-тынь обжигающие силы, мешая их с тяжеловатым душком перегнивающих трав и отжившей чёрной корки.
Границы Прузии трясли и без того расшатавшиеся нервы правительства. Неспокойно ходили двери и окна их кабинетов. Резервисты и уклонисты от во-енной службы тоже время от времени теребили их покой. Видимо, не всё, что сделали прузины, пришлось по сердцу соседям - южным зенийцам.
Слухи о военном вторжении в лакомые кусочки соседей который день бере-дили ещё свежие раны жителей прузинского местечка Кори. Перестрелки, взрывы, стоны, нарушения границ с обеих сторон довели народ до белого кале-ния. Все чего-то ждали. Каждый тянул надорванную вожжину отношений на себя.
Вожжа отношений вот-вот лопнет, и всё пойдёт прахом. И люди просто не знали, как с этим жить. Как могло случиться такое рядом с величественными водами Большой Лихви, что впадают в Гуру, давно отвыкшие от людского тре-вожного стона? Даже сырое эхо ночи вопрошает об этом голосом предков средневековых развалин крепости Корисцихи:
- И за что же на нас такое горюшко выпало-то?
Тинатини Циклаури, восьмидесятилетняя старушка, мокрой тряпкой поло-сует пол. В корчмах припадает на колено, цепляясь за проёмный косяк двери. Подолгу умывается, заходясь градом пота. В конце концов, переводит дух и вытирает руки о передник. Платок у нее округ головы и шеи степенно обмотан, платье длиннополое, землистое. Мужественное лицо, широкие плечи и скулы заметно выделяют ее из сверстниц.
Голова который день стреляет, отдаёт беспокойной болезнью. А сердце просто места не находит: колотится, как ошаленное, по родственнице из Южной Зетии, убивается по Елде Чеселаевой. «Не приведи Господь… вот так война зачнётся, а та, может, ни слухом, ни духом не знает. Забрать бы её к себе и успокоить душу. Там, как обляжется с годами, видно будет, что да как делать дальше».
 С ней и виноградный товар сбыть подручнее. Опять же подружка толк знает в его улучшении. Пора за опытом спешить, тут война на носу. А жить и при ней как-то надо. Свое малое хозяйство тоже не бросишь. Оно, как дитя, тоже питания просит.
Было слышно: ходили ходики на стене  - «тип-топ…тип-топ…»; за окном – пьянь, брань, собачий вой до небес, хоть уши затыкай. Любое горе денег требу-ет. И чиновники стоят над душой, дела тормозя.
- И понятно, почему. Высокие чиновники никому вскресу не дают. И куда только ни писали: и администрации, и на имя президента. Круг полномочий чинов снизить предлагали. Даже время, говорили, как всем работникам разбить, чтоб лучше работали. Больший промежуток дня человек, скажем, должен тво-рить, чуть меньше на планы приберечь, на основную работу и непредвиденные ситуации оставить поровну. Там, где времени с избытком, поделить его между основной работой и творческими изобретениями. «И так ежедневно». Выход-ные, время отдыха и обеда не считаются.
Работать все-таки полезнее не в одиночку, а сообща. Сама на себе испытала, что да как… Тогда и людей надо подбирать через совместимость характеров. Поощрять не одиночек,  а тех, кто работает друг с дружкой и достигает хоро-ших результатов. Так говорила она тем, кто содержал работников и обращался за советом. Всё должно глядеться организованно.
Днем слышен бой грома с боевым эхом в горах. А там, у кромки горизонта, где небо роднится с землёй, встают хлебозоры. И кажется: чьи-то пытливые сердца под ситцевой занавеской неба многовольтовую лампу вздувают и сроч-ную мысль на сводку берут. А завтра её уже ждёт коллектив.
И старушка торопится - везде ей охота поспеть.
 Поселится жгучая мысль, что осиное жало на теле, рядом, а не достанешь.
- То полы возьмёшься умыть, то виноградник обиходить, не догадаешься, что и предпринять наперёд. Там уберёшься, тут приберёшь, кругом плохо: «душа не на месте, рукам покою не даёт».
Обе жили по молодости неподалеку с подружкой, солнцу радовались. Сядет на скамейке Елдушка бывало и щёлкает орешки, усталость прогоняя. Хохотуш-ка такая. На, говорит, погрызи моих жареных, а у меня и своих полон рот. А Елда и слышать не хочет. Мои-то, грит, слаще будут, только что калила. Оття-нет карман и сыплет по край.
Привязалась хуже вши, научи да научи читать картинки, как это ты делаешь. Ну, не чудачка ли? Под картинками слова с буквами. Они-то и подсказывают, как по порядку их понимать. Тогда и этому, скажет, научи. Сейчас ей должно исполниться сорок восемь, а детства хоть отбавляй.
На тринадцать лет её моложе всего-то будет внучонок, Нате Кварацхелия. Давно с ним видались. Всё про носки приставал: «давай, бабка, вязать». Всему женскому любил учиться, а к старшим классам – как подменили. Запросился в военные. Мужской руки, видать, почувствовал, не достаёт. Только военщина разве поможет? Пока уберёшься, про всякое надумаешься. В карты с ним при-сядешь играть, так прежде поглядит по сторонам, поосторожничает, дабы не прозевать самое важное.
Придёт к себе домой, разложит всё строго – сначала уставы, потом дело дойдёт до фуражки с одёжкой, рядом прислонит ботинки к стенке. Не дай Бог кошка спрыгнет со стула и уронет что-нибудь. Встанет, порядок поправит. Кошку отлупит, по какой-то книжке станет отучать от шалостей. Даже устав-ший, пять раз прибежит из своей комнаты проверить – всё ли у него ровно ле-жит.
Задач много принесёт в ранце. Сидит, решает до ночи, со слезой. Мать с от-цом уговаривать возьмутся, отдохнуть велят. Не слушает их ни в какую. Раз, мол, задали всё точно, точным и ответ должен быть, а сон никуда не денется. Жалючий он до чужих учительских сил. Мало ли чего тебе наговорят эти учи-теля. Всё и будешь делать?
 Не сдержится на замечание, выматерится тихонько, от своего не отступит. Уткнется ночью в подушку и гладит её, гладит. Мамкины мысли с папкиными по памяти пересыпает.
Как ушёл в армию, ничего из дома не взял, кроме глаженого платочка и ват-рушки. Погладил широкой ладонью сенной косяк, как косырём, которым скре-бут полы, поддел надтреснутую щепу с косяка и положил в передний карман. Как теплую памятку о доме хотел сберечь перед торной дорогой. Рубаха на груди настежь, короткие защитные брюки да висячий нос пробивается сквозь щетину. Спрятал под бровью крупень глаз и тяжёлым подсевающим шагом спустился ступнями к двери.
- Мотри там… возвращайся только с победой! - погодил немного: - Да-а… в не нашу породу повернул человек. В наших было что-то такое тёплое, как и у союзян. «Раньше с ними варились в одном соку», -  а пораздумав, вскрякнул, как взругнулся, отец, ища под сыновними и дрогнувшими ресницами ответа, и отнял от косячины руку, загородившую было проход.
Тинатини провожала родимушку, пока не утонуло его чёрное внучатое пят-нышко в буйной зелени улицы, концами платочка поджав по-бабьи распустив-шуюся на чувства губу.
После отбытия сына отец с матерью подались на заработки в соседнюю республику, а бабка осталась одна.
Больше всего Тинатини Циклаури хотелось проведать Елду в селе Тшаве. Рассказать ей всё про все, что годами копилось и за глазами невыплаканными осталось. Тогда и задышится легче, и настроение завяжется. От приграничного города Дгинвала её селение рядышком совсем. Добраться беда как трудно, вот в чём вопрос.
Привиделось, что ли, мотаться в такое-то время по гостям? – скажут. «При-виделось, не привиделось, а душу успокоит». Свои же. Тридцать километров – не дорога, а так, пустячок. Сел и поехал. Раньше, а теперь и рейсы не действуют. Морока одна, а ехать надо.
Домогла, домыла полы Тинатини и решила спробовать, как добрые времена возвернуть. Всё, что расходилось с её представлениями о родне, в задний, непу-тёвый угол мыслей придётся убрать. Стала мало-помалу новой дорожкой к Ел-диной калитке просачиваться. Кто-то же должен из них с Елдой первым обед молчания порешить.
Вышла она прощупывать да распознавать промеж соседских домов подож-ком давно нехоженые места. Насколько и впрямь можно потайными кармашка-ми, ложбинками к заветной мечте подобраться? Попадётся прохожий, кинет в знак доброго здоровья словцо, проводив его тяжелой головой, пойдёт дальше. Тинатини и рада доброй душе. Тягуче долго держит его взгляд, не отпуская. Тут, глядишь, и любопытство того раздерёт:
- В Тшаву, Тинатин, слыхать, правишься? Бестолку. Стреляют там в наших. Сполоснут, как муху, не успеешь и носа высунуть. Снайперы на ветках зазе-вавшихся душ дожидаются… какие нынче гости, в наше время?
- А я, может, к семье иду родимой…
- Там такая кочегарка, поди, и семей-то не осталось. Проведай, касатка, коли так. Плохо ли со своими повидаться?
- Был бы стол да дом, а семья сыщется. Кабы что… было, так весточку дали бы, не чужие ведь.
- Я к тому, что без разницы… какое решение примите. Советом огородить хотел… поймают, надвеньгаются, надругаются, как над молоденькой…
Вернулась в этот день Тинатини, на сердце только рану растревожила. От пожара мыслей голова как котёл сделалась, ничего не понимает – что, как и за-чем делает. Мокрыми платочками голову латала от боли, а сладить с обвы-кшейся мыслью о свидании с Елдой не могла. Сколько обговорить ей хотелось: о хозяйстве, внуках, еде, разных болячках, о своём женском всё перемолоть.
За неделю бы не управились всё перекалякать, сколько всего накипело. И в этом ничего плохого. А случись война? И вовсе не свидеться со своими. Тогда как? Тоска росла, ширилась, как горный туман, ломая слабые, неокрепшие силы. С кем-то не поделится радостью прошлых лет, мёртвым грузом ляжет опосля её жальба на сухотливую грудь. И радость доверчивого тепла растает.
 Девятый десяток растревожила, а ума – как у молоденькой девочки. Иди да спытуй, почём фунт лиха! Близких не слушаешь, послушайся сторонних. Вра-жина, она те бок-то, милка моя, начешет… спелепенет и как зовут не спросит. Жаловаться некому станет! Вот как обработает.
Хозяйство от разговоров не по сердцу скоро из бабкиных рук вон покати-лось. От пищи отвыкать потихоньку стала. Болезнь повстречалась одночасьем, безжалостно и неслышно зазывала ночами к себе. Тинатини с ней долго не раз-говаривала, наливала настойки валерианы с корвалолом и глотала натощак, чтоб не видеть, не слышать несчастную хворь, и засыпала.
В магазин ходила теперь больше не за продуктами, хлебом, а за слухами по Чеселаевой Елде, её семье. Известное дело, иногда за спасибо не скажут, не до неё людям, так их и подкупить можно. Пусть не прямо: угостишь кого вкус-неньким, присмотришь за кем, что и когда попросят, не откажешь или просто смешком подбодришь или улыбкой несчастного одаришь.
По-всякому было, по-всякому выходила и спасалась от нужды старушка. И многое слышали о Чеселаевых люди, и видели, и передавали, и наказывали… Да мало ли что знал и кто, и как говорил. Слухами сыт не будешь, пока сам всё не увидишь, не обгложешь каждую извилинку-мучинку сродничка, через сердце нужду не провзденешь. Тогда и успокоишься, обретёшь себя в нетронутом неизвестностью поприще.
- Никак в первооткрыватели-предприниматели старая собралась? Неспроста разактивничалась вся, - спросит соседка у дома. - Как ни проснусь, всё свет до самой зари тянется.
Пройдёт Тинатини, приосновит ногу, как  спохватится:
- Вот спасибо, что напомнила: куда, думаю, пошла? Хватино, деньги… деньги-то… в магазин ведь иду. А про деньги без тебя и не вспомнила бы, - в раздвойстве случая вопрос собеседницы забывался, а за ненужностью и вовсе отпадал.
- Взяла газетку да записала, чтоб не забыть. Старость - дело не шуткое…
- Ладно, вернусь, договорим.
Кругом всё тихо-тихо, цветёт… А издали – будто сама нарядная Елда в гос-ти пожаловала. Не Тинатини, так Елда – к ней. Растопырит корявые, набухшие почками пальцы, распахнёт объятия и держит которую минуту так руки, встре-чая родимушку, да всё никак не встретит. Только сердце стучится под грудью, дожидается, пока та из оцепеневшей радости не выйдет, не бросится к ней с бабьим причитанием от тоски-горючки. 
Каждый из них на свои чувства по-своему настраивался. Веру, Надежду, Любовь с людскими неустроенностями сводил, чтоб тут, здесь, там и дальше, насколько хватает сил, ближе к человеку продвигаться. Эти слова знакомы ка-ждому, а кажутся – как спрятанные от него за тридцатью вёрстами. Надо только найти попутную возможность, укрепиться в ней и одолеть то, что глодало и му-чило столько времени всех.
А на меньшее она просто не готова.
Такие неведомые силы копила в себе Тинатини. Не так-то просто было ей в свои года выпростать из кармана души свою заначку-задумку – навестить, пре-дупредить и защитить свою малюсенькую родинку от разлютовавшейся военной стужи. Она одна – голова рода, ей и ответ держать. 
   Многое перепробовала Тинатини Циклаури как добраться до сердечной дружечки.
- Зальют дожди, слякоть, ноги не вытащить. Куда я потом, старая?! Жива ли, может, на помощь зовёт? «а мне и невдомёк тут».
Выпросила у соседки лёгкие сапоги, чтоб бездорожье на случай одолеть, термобельём от поту обзавелась. Главное – плащ на шерстяной подкладке от старого запаха купоросом избавила: в дороге всё годится. Яиц свежих накалила, уток забила и завернула в крепкий мешок. Лошадь карликовой породы выпро-сила, якобы травы за околицей на случай болезни насобирать. Самой-то тяжело ходить без подручного средства. Обещала днями вернуть и кормами распла-титься за услугу «быстроходого» Орлика. Обернётся Елда, застигнутая врас-плох за домашней хлопотой – Тинатини заявилась собственной персоной!
- Тридцать километров отмерить в твои-то годы, Тинатинка, все ноги, чать, в кровь стопала? - завертится у ног.
- Ничего и не стоптала: я теперь на крепких копытах дошла. Во дворе давно не была?
Та пробежит по расплескавшимся от радости глазам родственницы и пальнёт к окошку. А там Орлик хвостом помахивает да серку жуёт. И захлопает радость в их ладошках. И расцветут смачным букетом на лицах лилии в грозу.
Включит далеко за полночь Тинатини музыку, что Елда когда-то на боль-шой праздник закатывала, и возьмётся стешным голосом вместе с ней песню в гору подымать да дух переводить от усталости. Часа через два, как опамятуется, кинется на колени: Божьего прощения просить, молилки читать за прегрешения несвойственные ее возрасту.
…Челом бьётся старушка. Дескать, помоги ей, Господи, добраться до роди-мушки своей. Тоска со свету сживает.
Другой раз вскочит спросонья, голову не знает куда приладить, чтоб сор ночной из головы немедленно выгрести. Привидится полынья, а в ней Елда в ночнике полощется. Вода с неё, как с гуся, скатывается. Сухенькая-пресухенькая поднимается из омовенной воды. Сердчишко Тинатини затре-плется, как у пойманной голубушки. Ни сил, ни моченьки, чтоб продышаться.
 С головы до пят пот её пятнает, пытается пыл умерить, развоевавшуюся старушечью стихию. Кинется опрометью к полке с травами Тинатини, потешет душу настойками и всхрапнёт чуток. Там, глядишь, и утро во дворе на солнце поигрывает. У всех хлопоты, у Тинатини одни снульки в голове. Так и важицу в жизни пропустить можно.
Стрелки настенных часов не один круг отмаяли. Кура над теплым берегом уже студила воды. Равнины туманов откосами гор посошли. Думка только блудливая в голове, пристану себе не находит. Забралась Тинатини под одеяло поглубже, чтоб думать не так страшно было. На ноги к ней со шкафа спрыгнула кошка. Тинатини видит в щелку, как уселась та и глядит в упор неморгающим медным глазом, когда хозяйка догадается прямо взглянуть на неё.
- Знаю, тебе вон тоже не спится…- закралась Тинатини в голову мысль, будто с ней сама кошка делится сердцем.
- Давеча на улице слыхала от тех, кто из Тшавы вернулся. Некоторые бе-женцы раньше на одном порядке домов с Чеселаевыми жили! Вроде, живы…
Выпросталась из-под одеяла Тинатини прямо на улицу, и кошка за ней увя-залась. Как хорошо и непривычно шагать вдвоём! За спинами легла неудобная верста. Холодно и дико смотрели окна им вслед. Людей, как мором, вывело: ни души. Знакомое эхо глубоко шаркающих калош из темноты домов и усадеб разделяло их одиночество в темноте мира. Ни дрогнувшей ветки, ни ветерка в знак приветствия. На сегодня решили вечер опять на двоих разделить.
Откроет глаз Тинатини, глянет на кошку, та на неё. И так, пока не уснут. Встала пораньше отстряпалась до косых лучей, что в щёлку занавески подгля-дывают за хозяевами, и включила погоду. Кошки нет, и в радио тишь. В сенцах, малость спустя, громыхнуло.
«Кто-то проведать надумал!» - ожила старушка. Открыла дверь: кошка, вся мятая, трясётся, как угорелая метнулась к ней из сеней, как в белых полусапож-ках. Битым псом заластилась возле старушкиных ног, поджав надорванное ухо, замурлыкала, рассыпаясь в ласках. Смотрит в глаза и не моргнет. О, какая!
- Ну, здравствуй, раз пришла! Где тебя черти носили? – как прогоняла ссору с кошкой Тинатини. Налила ей в переднем углу миску молока, как гостье доро-гой. Сделалось как-то легче.
- Лапы по уши в грязи вывозила, дождь ещё кругом. Лужи. От двери не пройти…
Кошка промурлыкала в ответ и принялась за еду.
- Бывало в селе, где жили, настоящие кошки не побирались по хозяевам, а сами себя обеспечивали кормежкой. От мышей-то здесь давно отвыкла.
Потом присела, дожидаясь, пока та поест, покачала головой.
- Садовая твоя головушка! поистаскалась, блудница, вся. Все ухи поотгрыз-ли. Будешь знать, как болтаться, с кем не попадя. Ну, да с чего тебе дома-то си-деть: скука окромешная, и только.
Кошка подрожала шерсткой и довольно облизала белые кончики лап.
- Не знай, есть кто за дверью? Да уж понятно, до чужих ли теперь тебе за-бот. Видишь, время настало… да… Хоть с обрубком уха, а знаться пришла. Ну, дай Бог, коли так…Не больно нынче у друзей-то сладко. Само собой. Хорошо, что цела, а то бы оставила одну…
Кошка выгнула спину, поцарапалась когтями об угол кресла. Как, мол, ты сама-то, старая, ничего?
- Как? И сама не знаю, как. Собираюсь… Елду навестить, да сила что-то не берёт пускаться в такую даль. Пережидаю, вот, хворь. Что на меня выкатила глазищи? – рука из-за пояска выпала, и старушка притопнула ногой. – С неделю назад слышала: крепко им там достаётся от наших, не от наших даже, а, почи-тай, от своих же… Родня у многих там, как у меня. Ну, да… не на прошлой не-деле, а днями, ну да… с того порядка опять убитого привезли сюда хоронить из Тшавы.
Кошка поглядела на Тинатини открыто. Давно за ней такого взгляда к людям не водилось. С виду только животное, а понимает, когда житейски да по-мирному с ней.
- Ночью, говорят, налетели и вырезали чью-то семью. Одного только уда-лось сюда привезти для захоронения. Власти не велят. Вот каково у нас, у чело-веков, бывает. Оттого и пот по ночам прихватывает за рубашку. Нет, не сладко живём, скажу тебе, – она откинула локоть на стол и наступила на что-то скользкое и звонкое.
Прогремела чашка. Кошка с испугу забралась на тумбочку. Затем, на случай непредсказуемости, на шкаф.
- Ну, ну, – всплеснула руками Тинатини. – какой-то алюминиевой чашки испугалась, - поскрипывая креслом, потерянно зашарила руками под столом.- Людей да собак бойся, а не посуды, Она тебя не съест.
Только что помыла, а поставила не на место. Вот и убилась миска-то. Нервы разыгрались чтой-то! Духу нет. Был бы наш внучёк. У того, небось, не кувырк-нётся: всё размеренно, как машинкин механизм работает. А я женщина слабая. Что я? Прости меня, что испугала!
Она о чём-то опять задумалась. Скорбинка тронула её лоб у самой перено-сицы, и она прикрыла горсткой сгорбленных пальцев рот, чтоб не казать больше никому незатянувшуюся полынку растопленных чувств.
- Дабы знать убиенным, на тот момент и спать-то не надо было. Отказались бы от этого блага. Правда, как знать, где и когда смертынька укараулит. Ви-дишь, собака в доме была, и та не спасла от антихристов. Не выдюжили… не убереглись. Да и кто помог бы? Ведь не слыхал никто, спали. Не кошки, чтоб чутко спать-то… Вот оно, какое дело! Рай я не понимаю тебя: вон как всю ободрали, - старушка поглядела кошке в глаза, та на жалкую ноту отозвалась: «М-м-ау!»
Верхом потолка проговорили припасённые к ремонту доски. Тинатини прошаркала за дверь.
- Ах, вот ты где развоевался, курдюк жирный! – Она переправилась по уг-ловой лесенке в сенцах на чердак и, возмещая обиды, перешла в наступление с ходу. Стала охаживать щёткой распоясавшегося кота, который повадился к её кошке. Кот кипел, отбивался, как мог. Однако, не выдержав трёпки, спрыгнул на пол. Заметался по сенцам и, улучив момент, прошмыгнул в комнату.
Со шкафа в момент сорвалась бабкина кошка и ввязалась в драку. Атака из непосредственного соприкосновения с противником была выиграна. Сколько ненависти и отчаяния стояло в её диких, когда-то ещё добродушных глазах! Пролилась кровь. Кот в нерешительности, с посечённым глазом, сорвался с форточки на подоконник.
Неизвестно, чья бы взяла, если бы грозой не зависла в дверях бабка. Если бы на помощь не подоспело её страшное орудие. Видя численный и технический перевес сил, пока отвлеклась кошка, тот в спешном порядке эвакуировался через форточку. Бой кончился, враг разгромлен, а неприятный душок скандала ещё долго не выветрится.
- Наверное, это зетинский кот. Уж больно драчун. Наши, прузинские, они немного поспокойнее в обращении с дамами будут.
Кошка после боя, зализывая лапы, бодро разгуливала по старухиной посте-ли, как хозяйка, поглядывая на Тинатини.
- Ну да, что это я, старая, удумала? За тридевять земель кошки по гостям не шлындают. У них строго своя территория. Как в голову только взбрело… такое. Даже во сне не привидится.
Можа, и в живых-то моих в Тшаве уже нет, а я всё надеюсь и верю? – при-держала задавленную в горле слезу Тинатини и на крупном шагу подлетела к кошке.
- Как это нет?! Елдушка, моя моченька! Моей Елдушки..? Не бывать этому! И ты, довольная, как на своей кровати, цветёшь, расхаживаешься тута… У-у, чёртово семя! Не сметь у меня, - замахнулась и только пустила об ногу руку. Кошка для надёжности оглянулась на старушку и убралась, опять от греха по-дальше, на шкаф.
Оседлав в полночь Орлика, накинула припасённый плащ. Вывела лошадь на чёрный пустырь, вслушалась: где-то у полулеска замогильным подголоском волка подвывали провода на опорах.
Ветер шёл на неё со стороны границы… Копоть ночи плотно уселась на до-рогу, ходила кустами винограда, выпасала в отрогах и балках свои недюжие силы.
- Елдушка! печальница давняя! – кликала её Тинатини. Вслушиваясь в ночь и не дожидаясь ответа, легонько тронула коня. Не оборачиваясь, нашла стремя. провалилась в ровный аллюр. Перешёпот травы за спиной сопровожал её путь.
Небольшие километры вытянулись в вёрсты. Подъездные дрожки к селу Тшава держали на замке прузинские военные и полицейские силы. Тинатини пришлось плутать по закоулкам, кустам, ложбинам и оврагам, чтобы пробиться к родне.
Окрестности города Тгинвал, сёла  - Тненис, Зарапук, Кетакурово, Тшава – жили какой-то затаённой жизнью. Ожиданием неизвестности, неизбежности и страха полнились редкие взгляды прохожих. Детские смешки давно оставили дворики. Их заменили плач и тревожные, разрывающие холодный воздух голоса взрослых и собак.
Сёла готовились к осаде. Её ждали, ненавидели и жалели, что так долго всё не начиналось, чтобы наконец-то она пришла поскорее и развязала души. Даже в подтянутых выправкой фигурах проглядывали не лица, а боялки. Все излишне суетились, дёргались, спасаясь от лишних разговоров и глаз.
Сам приезд Тинатини в гости показался странным и ужасным. Тем более одной, в немолодые годы, на «детской» лошадёнке. Здесь не цирк, а что-то бо-лее важное и серьёзное – перед вечностью – затевается. Не до странностей и выходок человека, как говорится.
Елда – в побитых котиках и свежем платье, лицо полноватое светится вес-нушками.
- Однако как хорошо приехала. Вот уж не ждала, так не ждала… и самой навестить хотелось. Время такое: дом с детишками не бросишь. Ни позвонить, ни весточку с кем передать… Сама не знай как соскучилась да испереживалась по тебе. Малышки о тебе истосковались. Надолго ли надумала? Гостей у нас не принято спрашивать, но время такое… лучше бы надолго. Мы тут столько всего передумали о вас. Живы ли..?
- Спаси Бог! Живы покамест. Поживу маленько, сколько не пожалуете да не откажете.
- Не разговор. С кормежкой как-нибудь… в этот год не особо, правда, схо-дится. Коняжке что-то раздобыть надо.
- Выдюжим вместе, не в первости.
Тинатини пободрила по холке лошадь, стреножила и пустила на выпас.
- А пропадёт?
- Найде-ем! – Тинатини посвистела, и лошадь в ответ помотала головой, правясь в сторону новой хозяйки. – Видала как? Она у нас умничка. Любому не дастся, пока не убьют. На ней вместе и поедем обратно. Сядем в тележку и по-катим к нам в Тори. Я приехала забрать вас к себе. Война будет.
- Вот услужила, Тинатин, вот услужила уж. И отъехать не успеем, как каша завариться могет. Спрятаться не успеем.
Тинатини ничего не ответила и бодро ступила к родственнице в дом. И какое же было веселье потом! Водили воспоминания о прошлой жизни, искались голосами в песнях, сердечных перепелках:
О-ка-ка да о-ка-ка,
Будет золотая осень.
С кем гуляться, с кем ласкаться?
Да никого не спросим!
Чайные пары гоняли округ столов подсушенный на травяных пряностях воздух. И радость, и слёзы, и тесные посиделки с нескончаемым хороводом рук, реками разговоров о родных, близких или знакомых калили до предела разгасившиеся от тепла щеки. Боль и радость рвались наружу сквозь приоткры-тые двери. Солнце привычно шагало второй половиной дня.
Слышно, как смертельно заржал конь, и до настойчивости протяжно отзво-нило окно. Тинатини только раскрыла рот и увидела перед собой невесть откуда принесшуюся до угара тухлую пыль, неожиданно вросшую в потолок. Казалось, красный дымок пожарного облака вырвался из-под пола соседней комнаты и с силой толкнул её в грудь.
Уши отказались слышать. По глазам – будто из детской песочницы на ша-лостях бросили песком – и стало кругом ничего не видно. Тинатини ещё была в сознании, когда из образовавшейся в потолке дыры появился шар расплавлен-ного бурого солнца. Он вытянулся до самого пола, перемешал всё с дымом, землёй, грязью и ужасом, пожирая ещё теплящиеся надежды к жизни.
После обстрела из крупнокалиберных орудий, в Тшаву вошли танки и бро-немашины с пехотой, подметая огнём на пути постройки, людей, животных и птиц. Раненых и обезумевших дорабатывали гусеницы танков и холодная сталь нападавших. Сухо треснул, как штакетная палка, выстрел. Потом чаще и чаще. Тут, здесь, там, за окном, в саду, под деревом, на ветвях, ещё и ещё в разных концах села.
Крик, стоны, ругань, визг, писк, обрывки команд. Умоляющие руки, задетые окровавленные тела падают, встают, ползают и корчатся в горячках. Перед стеклянными глазами черные, русые, попестрённые сединами, стриженые и лы-сые головы. И все хотят жить. И все полны ужаса, и чёрной мести к врагу.
Все видят и наблюдают этот порядок, все знают, что он выложен непра-вильно. Тогда почему за ним так пристально наблюдают дети, разинув рот, ко-торые еще не умерли и собираются жить. Уберите детей! Это же страшно! И позвонить никому нельзя. Гражданская связь давно не работает. Валяются го-ловные уборы, лоскутья грязной и обгоревшей одежды. Под сапогом лопаются, как спелые кабачки, обугленные под пеплом тела.
Живые, трупы, слёзы, перемат и лужи крови мешают бежать… кропят и брызжут. Некоторые плюют кровью в лицо от чистого сердца. Другие сморка-ются и каплют слюной, нисходят испражнением, заставляя спотыкаться. Им всё простительно, ведь это в последний раз.
Сладко-приторный запах парной крови пьянит и злит, доводя до бешенства и помутнения разума. А в головах стучит: «не я… не я сейчас, но обязательно меня… сейчас, уже скоро убьют, и всё кончится. Не мне искать правых и вино-ватых. Скорее бы всё кончилось»…
Машина уже пущена.
Распяленные в крике лица солдат не то кричат от злости, не то дерут глотки от радости победы. Не то спасают за криком ещё не вполне осознавшую душу о том, что и для чего он это делает. «А, была, не была, пропадай оно всё пропа-дом»… и занемевшая рука чья-то уже тянется к горлу.
Заламывает подбородок, колет шею. Режет. Мало… ещё колоть. Резать. Вы-ломать руку, подсечь вывернувшийся чей-то сапог, готовый уронить тебя на-земь. Только бы осилить и всё по порядку успеть. Иначе… Ага, чувствуются ответные раны в живот, ещё укол пришёлся в спину. Теперь повалят, теперь конец… Ну, и ладно… конец.
Руки, ноги разъезжаются на носилках врачей, заходятся в болях и криках глаза спасённых и умирающих. Все с нетерпеньем ожидают – конца.
Тинатини представила, как дошедшая до румян, в каске, голова солдата за-дёргалась, пробиваясь сквозь битый камень и обломки жилища. Вот и знакомый скрежет о ножны штык-ножа, который так нравился её внуку. Все мальчишки любят оружие. Наверное, вся на нервах ходит крытая загаром чья-то рука, таща лезвие смерти. А вот теперь он, этот страшный, скорее всего, подсаживается на ногу, чтобы скорее преодолеть препятствие. Плывёт за соседней стеной, чуть разбивая тишину. «А это голос мужа Елды».
С чего бы это? Плюхнулся на брюхо, слишком как-то мягко. «Скорее всего, на брюхо». Пополз на свет, оставляя за собой мелкое болотце крови, а может, и целую лужу. Теперь приподнялся: жену ищет. Косяк от его тела дрожь проби-рает. Кажется, не человек дрожит, а косяк двери. Падает… Слышны подавлен-ные вздохи сквозь судороги. Смерть скоро пришла к отгоревшей, оттеплившей-ся жизни.
Кто-то следом за первым солдатом сиганул через развалину стены в сад. Виноград, который ещё не успели раздавить непрошенные подмётки, раскаты-вался по земле, рассерженно стрелял из-под подошв и рвался брызгами. Зеле-ные внутренности пластались по земле, кровоточили долгой безголосой смер-тью. Поднятый носком торопящейся ноги, он мягко рикошетил от кроны дере-ва. Стены тонули в перекличке выстрелов, чужих голосов и раненых.
Тинатини из последних сил оторвала голову от обломка пола, пропитавше-гося виноградной и человеческой кровью, и отползла за развороченный матрас. Не видела, но, должно быть, догадывалась по каким-то движениям, как не-сколько чужаков, путая шаги, натыкаясь на битый камень, зашарили руками по уцелевшим вещам, выворачивали полы одежки, в сердцах бросали неугодный шобон под ноги и пробирались дальше.
За стеной – искры: глухо встретилась с бетоном болванка снаряда. Сначала покатилась, потом с громом разорвалась. За шиворот влетели осколки штука-турки, а в прореху стены – казённые ботинки на грубой подошве. Тинатини стало томно, и она потеряла под коленями опору. Беспомощно хлопнулась обо что-то твёрдое и больше не шевелилась.
Ещё совсем молодое, злом перечёркнутое лицо, навалилось на лежащего ребёнка. Над головой простонала немая сталь. Ребёнок всхлипнул, и голова, брошенная за волосы затравленной рукой, откатилась и застряла в срубленной взрывом двери.
Перед носом Елды густым потом из-под мышек схлопнули капканом остро-углые створки локтей и сдавили ещё бившееся за жизнь тело. Горячим дождём крови хлестнуло в лицо от скатившейся на её грудь отделённой головы мужа. Хотелось кричать, но горло не слушалось больше хозяйки. Она дёрнулась в по-следнем усилии воли и уронила мертвенно тяжелую голову мужа на обрубок стула, пытаясь встать.
 Перед смертью видела, как длинновязый, согнутый в три погибели мужчи-на, ворвавшись сквозь сметённый взрывом проём двери, прорезал очередью молодую спину младшей дочери. Белые бантики прыгали на её спине, будто спасались от пороховых газов. Но вот патроны кончились, и тот с досады, не найдя под рукой штыка, высморкался на труп. Стал на четвереньки, как наба-ловавший зверёк, озираясь, поспешил скрыться. 
               
                XX
Конец села ещё тревожили взрывы, пожары и пули. Совсем рядом прошла автоматная очередь без прикрытия крупнокалиберного огня. Редкие выстрелы повисли в копчёном воздухе. Кругом выпотрошенные ножами солдат и снаря-дов, побитые люди, обгоревшие трупы и страшные крики ещё живых.  Голоса беженцев и военных заполонили улицы.
В соседнем доме от Чеселаевых, добрая половинка от которого ещё уцелела, колотил грудь в приплясе зетинец средних лет, пожелавший заслужить милость врага. Выволок за волосы из-под обломков дома Чеселаевых чудом схоронив-шуюся старшую дочь, опутал её руки и ноги верёвкой и распял между четырьмя деревцами, предлагая чужакам разделить с ним радость добычи.
- Предал? Ты прузин? – ткнули в спину жалючим стволом и спросили на прузинском.
- Ы… ы…
- Твой товар? Последний раз сказал, - пробасил голос, обросший не своим диалектом.
 - Нет… ы… да… соседскый...
Заслышав ломано-прузинский выговор, подошедший хотел было порешить торговца, но, передумав, помягче ответил:
- Оно так… Баба, может, и чужая. Зато теперь земелька своя. Не грех на ней и поваляться.
Не успели оба отвести дух, из-за городьбы крикнули:
- По-обереги-ись! Сзади-и…
Прузин последними словами выматерил зетинца и неровным шагом стал удаляться.
В дом, где забилась в угол ослепшая и онемевшая от челюстно-лицевых ран Тинатини, кто-то прокрался знакомой кошачьей походкой. Ступал осторожно, след в след, выбирая для ступни удобное место опоры. Шорох мелких осколков стекла выдавал в нём знакомые шаги. Точно такие же, как это делал внук, когда хотел попугать сморившуюся бабушку. Точно так он делал, когда в детстве иг-рали в войну во дворе. Вроде, и живых не осталось в развалинах дома никого, «а кто-то крадётся»... Рядом тела убитых. С мёртвыми воевать легче. Тинатини приберегла дыхание.
Въедаясь в песочно-зелёные пятна брюк, вымаранные кровью, пыль пожи-рала мокрую ткань, липла от пота к ногам. Бражно пахли раздавленные горем гроздья винограда. Валяясь в неметёной сыри земли, они ещё поили своим под-бродившим дыханием разбитый войной двор. Шальные пули, как пьяные, ты-кались в каменный остов стен, немея, ложились умирать под забором.
Тинатини с похрустом развернула тяжеленную голову в сторону шагов. Пол под ладонями, осыпался. Крохотные стёклышки битого стекла теперь приятно покалывали в том месте, где касались человеческого тёпла. Тело её немного дрогнуло, змейкой выгнулась верхняя губа. Она старалась изо всей мочи от-крыть глаза, но – нестерпимая боль – ничего не получалось. К глазам было страшно поднести руку, не то, что потрогать хотя бы веки.
 Даже волосы прибрать невозможно. Знала: как только она это сделает, тот-час потеряет сознание и будет обнаружена. Тинатини насторожила ухо. Из глаз, кажется, спустились на губу несколько тёплых капелек. Она попробовала их едва шевелящимся языком. Приторно-сладкой и горькой показалась её слеза в тот момент. Боль передёрнула щёку и отдала в затылок. Она всё приноравлива-ла ухо в направлении шороха, втягивая шею.
Пыль от стен воевала у воздуха незаполненные уголки пространства. С пер-вой минуткой ветра торопилась на природу. Над стоявшей некогда крышей ви-села на прожилках, подрезанная снарядом, доживающая остатние деньки, вино-градная лоза. На ней, ещё не отделившись от ветки-матери, висели, налитые здоровьем, тяжёлые кисти. Надломленную плеть покачивал попутный ветерок, как паутинку, а с потревоженных ягод, время от времени спускались капельки сока и бились брызгами рядом с чьей-то мёртвой ладошкой.
Но Тинатини только угадывала лёгкие движения подбиравшегося к ней че-ловека. Он, казалось, сейчас подседает на колено, проходит сквозь отверстие в стене. Иначе неудобно. Теперь шарит впереди себя рукой, видимо, для безо-пасности, что-то проверяет. Сначала шарил справа налево, потом слева направо и вглубь. Так обычно делают разведку местности солдаты в дозоре.
Внук ещё перед армией делился этим открытием с бабкой. Слышно, как пе-ребивается его дыхание, когда он резко отдёргивает по какой-то причине руку. То опять в прежнем порядке предпринимает попытку за попыткой. Наверное, место к ней очень сильно завалено. Солдат не знает, как его бесшумно преодо-леть. Боится, вдруг какой человек затаился и неожиданно бросится на него.
Слышно, как стукается глухо металл обо что-то – слева, справа. Должно быть, он в каске и вертит головой, оглядывается по сторонам, вслушивается. Хрустит коленями ещё и ещё, как привстаёт и вслушивается. Трёт рукавами о куртку. Выгибает, должно, спину, иначе не пролезть, не подобраться… теперь опять замер.
Глазами стреляет, вслушивается в незнакомые звуки. И так раз за разом. Она словно читала эти знакомые движения. Всё так методично: сделает шаг, вслушается. Поднимет ногу, потом осторожно носком, сандалии подготовит место, куда её поставить. Будто чужой выстрел ухом караулит. Потом, как сей-час, ртом вбирает и выпускает воздух, чтоб слух не прерывать, а может, от шального взрыва ухо бережёт?
Две пули цокнулись с нетронутой взрывом стенкой. Солдат хрустнул шеей, распознавая, откуда принесло пулю, и вздрогнул, припав на колено.
 Железный ствол глухо и наискосок черканул от неожиданности о какой-то обломок плиты. Тинатини ждала, что солдат сменит невыгодную позицию, на-клонила голову, чтоб не выдать себя. Похоже, доска, неловко застрявшая у стенки, поехала вниз и упала ему на ботинок или где-то рядом. Солдат не вы-держал. Прыгнул зайцем и очутился по другой бок от Тинатини. Так же, как и раньше, оглянулся, прошёлся ухом и глазом по сторонам, сжался в комок.
Наступила долгая пауза. Его ноготок нервно забился по боковушке автома-та, щупая сначала предохранитель, потом спусковой крючок, чтобы удобнее за-хватить указательным пальцем. Этого бабка не слышала, но воображение ее жило… Так и на охоте с внуком было. Увидит утку, проскрежещет зубами, губу нижнюю прикусит, и забьётся палец на железке спускового крючка.
Вовремя стрельнуть так и не мог. И утки его не дожидались… Вот опять: будто донышком котелка задел, когда ему опору искал. Каску снял, должно быть, голова напотела. Перед работой внучек прежде мок от мысли, кепку сни-мал, потом принимался за дело. Это был не хозяйский, а чуждый времени обра-зец работы – охоты.
Как тут разберёшь, угадаешь, так оно на самом деле, по-другому или ма-ленько не так: может, это вовсе и не внук? А понапраслина мыслей? Хотелось, чтобы  это был внук, который обязательно должен пожалеть или не дать долго мучиться, отомстить разом за детство? Когда это бабка в чем-то не угодила?  Тинатини ждала скрежета зубами.
Солдат через некоторое время нащупал спусковой крючок. И едва различи-мый скрежет слетел с его губ. Солдату казалось, что он сделал всё правильно при осмотре помещения во время боя, наблюдая вскользь за внешней обстанов-кой, даже за её небольшими изменениями. Как учили. От себя словно добивался выдержки: «если не готов, не смей и стрелять, если хочешь выжить».
Легонько повертел стволом, готовый к стрельбе. Порядок он ценил, более того – верил в него, как в последнюю инстанцию. И порядок его никогда по-крупному не подводил. Он чувствовал в этих движениях высшую справедли-вость и любовь к военному искусству. Знал, что добрая половинка победы над врагом содержится в самом человеке, а потом в оружии, из которого стреляешь.
Но высшее оружие – это «что» и «как» делать. Под словом «что» подразу-мевал действия, а под словом «как» - искусство настроя души, чтобы строить порядок этих действий. Без «как» не бывает и «что». В противном случае любое нарушение их равновесия когда-нибудь могут сыграть с человеком злую шутку. А война не прощает ошибок. Мир многое прощает, поэтому и вызывает войну. А если не прощать, и вовсе войны не избежать. Коли не избежать, то мир дол-жен быть боевым, а война – мирная.
Сначала сорвалась крошка, другая, затем камешек, пока не обвалился край крутого навеса земли, на который опирались ладони Тинатини. Голова её уда-рилась обо что-то жесткое, торчавшее с противоположного конца воронки. Шея загнулась, ухом уперлась в плечо, а руки будто в тёмной проруби возятся, бельё неслышно полощут перед зорькой, от злого холода спасения ищут.
Солдат заметил, как слетела пепельным дымком поднятая пыль над ущерб-ной стороной пола. Дрогнула поодаль стоявшая доска, и послышался тупой удар. Солдата пригнул страх. Он вглядывался в сторону звука. Коротким ша-гом, аккуратно сменил позицию, стараясь, как можно меньше шуметь. Дыхание снова сбилось, он замер, сжался в напряжении.
Тинатини содрогнулась, жалея о своей оплошности, которая могла её вы-дать. Теперь другим ухом уловила шорох мявшейся бумажки. Сначала подума-ла, что кто-то достал свежую драгоценную купюру, наверное, так пахнувшую краской. Из-за уцелевшей перегородки потянуло едким дерьмом. Кто-то совсем неаккуратно и без всякой опаски переставлял насиженную ногу.
Зашипела струя, размывая улёгшуюся пыль. Парной ручеёк обогнул битый камень, снося в воронку крошки и щепу с небольшую еловую иголку, перед ко-торой, изломав, как кошка спину, в последнем остатке сил пребывала Тинатини.
Это был, наверное, ещё кто-то, но не первый солдат. Активность и хаос по-ведения последнего лилась через край. И вряд ли это присуще тому, первому. Тотчас послышалось грубое ругательство, мягкий кашель и густой аромат таба-ка из сухих фруктов. Таких вряд ли берут в разведку, и вряд ли он из хорошей семьи. Он скорее учился войне, а не военному искусству.
Сквозь треск битого стекла раздался приглушённый щелчок. Тинатини слышала не раз такой звук, когда встречалась волей судьбы с военными. По-добный звук от переключателя огня на оружии. Она немного расслабила шею, втянула горько-гаженый воздух. Слабый сквознячок с той стороны донёс до неё мятный запах, с причмокиванием.
Только последний человек во время боя позволит себе справлять нужду и аппетитно принимать жвачку. Препоны человеку в семье или на работе и на войне, оказывается, дают о себе знать, расцветая дикой орхидеей. Бабке сдела-лось плохо. Спиной прошёлся леденистый пот. Потом мотнуло как-то неловко в сторону, и она завалилась набок.
 По глазам шарахнули как доской с мелкими гвоздками. Цепляясь руками за подручные обломки ломала от нижущей боли ногти. До того не хотелось от-пускать ещё курившуюся жизнь. Задёргалась, заёрзала телом, поднимая над со-бой холодок горячей пыли и предсмертного ужаса. Глухой гортанный вой вы-простался наружу вместе с горящим ручейком кровяного пота из глаза.
Напавший солдат догадался, что старуха была ещё жива. Нащупал, подра-гивая пальцем, кобуру ножен и потянул нож. Ему хотелось пустить ещё с вече-ра начищенное до блеска холодное жало, по самую рукоять. Тогда бы она сде-лалась липкой. Ни воды, ни тряпки подходящей рядом. Он занёс над головой старушки это лезвие, выбирая, как бы попрямее его направить, на счёт - раз… два… чтобы не вскользь, не промахнуться в спешке, если вздумает дрягаться.
На минуту ему почудилось, что-то знакомое с детства в этом искорёженном войной лице, и ни как не мог разобрать. Сначала показался знакомым нос, потом овал головы и бело-седой волос, теперь перемешанный с грязью. Что теперь с этим делать: не пойдёшь же по улице опрашивать жителей, кто такая эта старуха и кем она мне доводится? Не мать родная. А хоть и мать, раз вспоперёк жизни пошла, получи своё…
Война не знает родства. «Что подумают с роты солдаты: укрывательством своих занимаюсь»? Да и нет такого пункта в обязанностях солдата.
Нож пронёсся… за ним львиный голос, услышав который, от одного только страха задохнуться можно. А дальше сказался зелёный опыт. Вместо головы полоска кипенной стали полоснула по глазам. Ни крика, ни стона, ни движений со стороны жертвы его мозг больше не различал. Кругом – серое неживое пят-но…
Он перехватил рукоять. Указательный палец от перенапряжения заходил по лезвию. Когда вышел из оцепенения, ещё раз занёс нож над её головой, как шашку, собирая волю, торопился повторить удар, но силы, кажется, покинули, перемешали работу военного почему-то с игрой в лапту, запомнившуюся с дет-ства. Рука осеклась, в досаде со щелчком бросила непослушную сталь в ножны.
Теплившееся сознание Тинатини успело выцедить из дикой боли убегающую через подоконник ногу. Так тяжело, до треска в колени поднялось на носок ботинка замаявшееся тело – запахло сразу гуталином, и солдат пропал в ви-нограднике.
Тут же понеслось:
- Старуху проткнул?
- Какую старуху?
- Ну, ту, что в развалинах дома нашёл, пока я то да сё…
- А эту… не-а, она и так мёртвая была.
- Пожалел, значит?
- Ты лучше скажи: зачем мне вредил во время боя?
- Ну-ну, понесло … вредил… противозаконными словами бросаешься тут. Приспичило, только и всего… с кем не бывает… Щец невкусных у тёщи хлеб-нул вчера.
Отвечавший нервно закинул на плечо автомат, пошёл прочь и бросил на хо-ду:
- Бывает, и на войне встречаются работящие и хорошие, люди как люди, а внутри гнильё…
- Ага… это с какой стороны поглядеть на тебя, хорошего. Сноровистость она разная бывает. Чем ты лучше меня? Весь из себя: ать, два… давай-давай, улепётывай отсюда. Без тебя тошно. «Мать твою..!»   
До кромешных потёмок под Тгинвали перебрёхивались выстрелы, рвали тишину сквозь грубый крик разорвавшиеся снаряды. Побитым зверем ходила земля.
Спешились срочным порядком подошедшие на помощь зетинские и миро-творческие части союзников. Оставшиеся в живых жители Тшавы, цепляясь за насиженные родимые места, не спешили уходить на новые поселения, собирали по развалинам домов уцелевшую рухлядь.
Сосед, некогда предлагавший чужую судьбу прузинскому солдату в обмен на свою жизнь, шастал по развалинам пожарищ, ища, чем бы поживиться. Во-шёл на развалины Чеселаевых, где когда-то стояла крепкая стена, со стороны спальни.
В воронке, как в кресле, с неудачно запрокинутой набок головой, судороги ломали тело Тинатини. Крючковатые и грязные пальцы цеплялись за комочки вывернутой изнанки земли, зарывались вглубь, словно спасались от жары. Не-подалёку - искалеченные бедой тела некогда мирной семьи. Карманы вывернуты наизнанку. Рядом с цепочкой девочки - выпотрошенная косметичка со сло-манной пилкой для ногтей и втолченной в землю помадой.
 Чуть дальше облитая жаром крови голова. Глаза её в тонком прищуре ещё смотрели, будто разделяли одно горе вместе с посетителем. Дрогнули у при-шедшего синие прожилки на висках от увиденного. Человек, который казался способным в крайний момент выгородить свою шкуру, кажется, сломался. Он даже переменился лицом, как бы раздумывая, как лучше поступить…
Ещё до недавнего Тинатини приветливый голос, будивший в нём озорной огонёк радости, теперь умолк, ничего не просил. В сгустках застывшей жижи от ран теперь барахтались мухи и другие насекомые, потревоженные непрошеной ногой, не спешили заканчивать пир. Ладошка старухи помалу сжималась. По ее канавкам, по линиям жизни сочился виноградная кровь с пеплом пополам. Но, любящая жизнь! – какая же охота одолела тебя в эту минуту, чтоб не отпускать дорогую сердцу, эту крохотную щепоть земли!
Вошедший сосед, изловчившись, приподнял её кисть. Хмелинка надежды качнула его глаз. Ледешок, вместо тепла, ожёг его пальцы, а вместе с ним про-щупался пульс.
Санинструктор, раньше других осматривавший людей, обласканных смер-тью, почему-то обошёл её. Он даже вскрикнул от удивления, когда сосед сооб-щил ему, что старуха – жива.
Через полтора дня, пропадая в сухоте по близким и своему дому, она смогла встать. Бог ей помог. Старушка всеми правдами и неправдами добралась с близкими по несчастью до родного Кори. Только дом, в котором жили, сильно пострадал от авианалётов. Ходили слухи о превышении полномочий военными, которые оказали помощь Южной Зетии. Под вечер двое прузинских военных принесли в её квартиру своего солдата, обещая скоро забрать в санчасть.
Голова его в подпекшихся рыжих оплавках крови и истлевших обмотках старой материи. Только нос, тронутый детской шалостью и сбитый в переносице на сторону, был живым и невредимым, да щёлки для глаз из-под бинтов, смотрелись, как бойницы.
- А вы кто такие будете-то? – думала спросить Тинатини, напрягая силы, вывернула корпус на диване к вошедшим.
- Боевые приятели, родненькая, так вот. У него уже которое ранение за день, правда, лёгкое, а я целый день зато животом мучаюсь. Судьба как распоряди-лась…- Он высоко поднял брови. В лице, до того спокойно и выдержанно, за-говорила шальная кровь, не ухоженная, не отёсанная ладным домашним сло-вом. – А-а… признал, признал… ну, здорово были, неприятельница! Ну, так свиделись! Вот ваш спаситель: помнишь, в селе Тшаве… мне он тогда сказал про вас, что мёртвая. Выгородил, выходит. Покараульте уж малость: санврач с минуты на минуту явится.
Тинатини только приподняла голову и руку.
- Чего тебе ещё, старая? Да… на случай помрёт… Нате Кварацхелия его зо-вут. А я тебя по чёрному платью с кружочками на оборках только распознал… потом ранения на оба глаза. Одного что-то не пойму: соседи говорят, что пру-зинка, а как-то в Южной Зетии оказалась? Поди, родственнички на той стороне нашей земли-то?
 - А? Нынче с ними небольно-то чикаются. – Немного помялся… - в соседи его не куда положить. Самому присмотреть… бой начался, - глянул в послед-ний раз на товарища и потерялся в лестничном пролёте этажей, позабыв о том, зачем зашёл.
Свинцово-залежалым налётом гляделись обмётыши губ Нате. Дыхание баб-ки сделалось над ним прерывистым и нечастым. В который раз оно проливало влажный воздух на его пышущую жаром голову. В который раз её почковатые стебли пальцев пробегали по лицу, останавливались возле носа, припоминая трагедию внучонкова детства.
Носил всё ей в цветастом ведёрке воды для помывки овощей, поил скот, ко-гда жили в селе, гнул на лавочке под чуланным окном гвозди, стараясь быть у взрослых на глазах, как велели. На луговинке, где играла соседская девочка, пришли на пастьбу племенные быки. Девочка испугалась, и решила, что на неё напали враги, позвала:
- Натэ-э, Натэ-э, спасай! война-а…
Нате бросился на защиту, пытаясь отогнать животных. Бык, сильный, боль-шой, ревел и рыл копытом траву. Когда Нате замахнулся на него жидкой хво-ростинкой, бык же свалил его на землю и начал катать. Обезумевшую Тинатини потерпевший встретил, когда вползал, обливаясь кровью, в калитку. Встретил и потерял сознание. Сострадание по родной кровинке взбередило её душу. И слёз тогда было пролито по нему – и ругани, что не доглядела старая, и жалости к ребёнку, и укоров себя. Всё было.
Тинатини кряхтела, туго подбирая губы, разводила руками, хлопала ладош-кой себя по исхудалым, но ещё носившим её ногам. И не нашла бы она родст-венных чувств к раненому да что-то всколыхнуло её, тормошило и не давало покоя. Никогда не оказывалась ещё перед таким выбором свой – чужой.
 Был внук – стал враг. Христианский долг первым заговорил в ней. «Человек всё же – существо Божие. Непрощённый грех – не помочь. Так вот получается». Иногда она забывала, куда и зачем шла, ходила по квартире, снова воз-вращалась, разглаживала ему обмётыши губ.
Только ближе к вечеру Нате спробовал приподнять веки, но он никого не увидел, только слышал, что около него кто-то есть и теплит заботу.
Когда гасли длинные вспышки снарядов, и пули, насвистывая, несли свою волю отступающим из своего города прузинам, а неприветливая туча повисла на солнце, Тинатини роняла ему голову на грудь, проведывала, как бьётся его сердце.
В бегающих  тут и сям по его лицу чих-то близких пальцев, то куда-то убе-гающих, то вновь возвращающихся, он распознавал сердечную теплоту и неж-ность. Они были знакомы с детства, но почему-то не сохранились, затерялись за громоздкостью знаний. Минутки теплых воспоминаний забирались теперь к нему в душу и согревали его.
Невыносимой и невыстраданной тоской вдруг разболелась и полыхнула грудь. Это были до страсти знакомые руки, которые, будто спеленали его и, убаюкивая, унесли в ту беззаботную пору, когда роднее слов «мама», «папа», «бабушка» ничего и не было на свете. А ели бы кто-то другой легонько поще-котал его, предположим, ласковым кончиком ветки, то почувствовал бы он та-кое же тепло?
Роднились бы все эти ласки с первыми, которые он только что почувство-вал? Которое из них ему оказалось бы понятнее и ближе сейчас? Трудно ска-зать. С одним вырастаешь из пелёнок, со вторым взрослеешь. Эта цепочка не должна быть как-то нарушена. Родственные – не всегда по крови, главное – по духу. Война между этими отношениями для людей плохой попутчик. Прибли-зительно из этого зерна теперь кустилось его сознание.
Нате снова и снова вслушивался в знакомые шаги и движения. И пока не мог разобрать до конца – откуда и почему они ему вдруг так дороги и близки стали. Вслушивался в глуховатый перешёпот чьих-то ног. Они будто летали, плавали, ступая легонько и поднимаясь на дыбки, когда руки чего-то не доставали наверху полки.
Их звуки и там, и здесь, и у окна, и в той разбитой комнате, и на лестничной клетке. И дверей в комнате как будто никогда и не было. Так легко может пе-ремещаться только кроткая, безгранично преданная хозяйка. Как бабушка, на-пример.
Когда Нате от мучившихся в нём мыслей становилось совсем невмоготу, а жаркое дыхание перекипало слезой, он вздыхал, и сердце начинало учащенно ходить вместе с подрагивающим кончиком повязки. Тоска селилась в него про-сто отчаянная. Он пробовал ещё раз что-то разглядеть, но пелена вместе с на-бухшими веками держала его порыв крепким кровавым морозцем.
Голова падала в страшную бездну, но скоро всё проходило. Руки тянулись непременно за что-то зацепиться, подстраховать тело от губительного падения, если вдруг такое произойдет. Единственным спасением и надеждой от опроки-нувшегося на него горя, оставался слух. Большим усилием воли он раскрыл рот: в эту минуту больше всего хотелось глубже дышать, но грудь оказалась зажатой, как в тисках.
Чувствовал, что кроме одеяла сверху ничего нет, но таким тяжёлым его сроду не представлял! Нате пробовал повернуть голову в сторону прилетевших лёгких шагов. До обидного хотелось жить, видеть дом, улицу, товарищей. В ку-лачке сохранить для себя их меткий смешок, пропустив обидное слово.
Тинатини, будто его поняв, склонила над грудью ухо, читая мятущееся сердце внучонка. И он стал снова не один, и сделалось легче от такого лекарст-ва, и страх мало-помалу отпустил.
Волосы Тинатини теперь с пеплом по оттенку спутаешь. Зато густые-прегустые. Пальцы заблудятся в волосах. От самого корня пробивала дымчатая просинь, выше безнадёжно густела. Но концы её были ещё полны сил и держали природную фигуру кудрей. Секущаяся повитель непослушна только у виска, который год уже как выбилась из общей массы. Тинатини терпеливо поправила причёску. Видя, что тот успокоился, устранилась к проходу.
…Эта женщина неустанно здесь, там, тут… тогда-то... Вчера, сегодня, зав-тра, опять вчера…  завтра, раз за разом, ошибаясь, исправляется и передаёт ему глоток жизни. Даже, если сам он не исправится, споткнётся, оборвёт жизнь… всё хорошее и надёжное обязательно поднимут другие, поддержат. Может, из этих огонёчков Надежды, Любви рождаются Вера и Счастье людское?! И ника-кие уставы не заменят никогда человека, живущего для себя и во благо всем.
В светлом деянии его жизнь!
На мгновенье удалось вырвать из темноты глаза. Увидел согнутую войной старость, видимо, побывавшую в крайностях войны, обмотанную голову, мос-тик носа, перекинутый горбинкой к верхней губе, совсем, как у его бабушки. Он шевельнул рукой. Тинатин, отняв голову от раненого, всё ещё вслушиваясь в его дыхание. Нате вдруг разглядел чёрное перепачканное ужасами времени платье с белыми крупными кружочками на подоле той, которую убивал там, в селе Тшаве. Вспомнил и обмер.
В квартиру влетел отголосок смертельно дымящегося пожара за окном. Раз-двоенный хрящик носа старушки дёрнулся. Тинатини видела, как пятнило глу-бокое горе то место щеки, где не хватило бинта. А он вдруг узнал прежнюю ба-бушкину комнату и понял, что не в плену и даже не в госпитале, а дома, как у себя. В след за этим она прочитала на высвободившихся от обмоток губах: «Бабка Тинатин…». Глубоко просыревший от времени голос повторил:
- Бабка Тинатини… это я...
- А я знаю, внучёк, все-всё… - чугунно-надтреснутым и едва знакомым го-лосом вымученно произнесла она.
- Не томи, бабка Тинатин, как змею под сердцем пригрела… Война больно цокнула нас с тобой, как сталь с глыбой. Не мучайся, смерти предай! Разве че-ловек я после этого?! Спорчено моё сердце человеческой кровью… - он закрыл набухшие солёной влагой глаза, ожидая страшного и рокового.
Тинатини, сутулясь, наклонилась над ним, поднесла к поздно опамятовав-шейся голове холодную ладонь и придержала. Нате зашарил округ руками, ища какое-нибудь оружие, но ничего не находил.
- Жить не хочешь? А ответ держать кто будет за тебя? Бабушка?
Нате дотянулся до её рукава и зачем-то облизал кончиком языка набухшие вены с тыльной стороны её ладони. Поднёс её к уху. Она дышала жаром и, ка-залось, пахла парным молоком, которое безумно любил пить у бабушки дома. Теперь его сердце и глаза плакали ребячьей тоской, понятной им одним с ба-бушкой
Страшную цену платит человек, хватанувший горя, прежде чем разглядит кривую стёжку.
И потолок, и голос затаились, выжидая. С шорохом за дверью все заговори-ло в нем – целые мысли из под сердца вынутые вышли, скомканные звуки; они росли до высоты потолка. Потом неожиданно губы прошептали под самое ухо –  показалось: назвал ее имя? Узнал?..
А какое душистое, как с мятой, виноградное и цветочное, варенье делала! Ее образца редко кто достигал. На ура расходилось на рынке.
А как работала… без лишних разговоров и балясов, не угнаться молодому! Пока в работе, ни росинки слов изо рта не выпадает. Все у нее ладно и все под рукой – некогда калякать. Такая жизнь, если у всех настанет, то и войн не бу-дет…
Сердце стучало, рвалось из груди… К человеческому теплу оно пробива-лось, распятое немым ботинком освободителя от той зверковатой войны.
Могла ли прочитать старая бабка это в его просящих пощады глазах? Ка-жется, что могла и читала..!
За домом с утра и до умытого кровью августовского солнца было жарко. Ухоженные когда-то дотошной рукой стены ловили время от времени налетав-шие гильзы. Падали, оставляли продавленные отметины стальных подков на своём теле.  Корчились под  непосильной тяжестью зеленоголовых рубах, уби-ваясь в погоне по человеческим жизням.
Достоинство и отвага стояли на пути их чёрной воле.
Могильные плиты лизали пожары, тревожили невидимыми щупальцами взрывов. Валились с ног мёртвые и раненые. Живые залегли, закопались по-глубже в толщу земли. Хоронились в подвалах, отрогах, балках и тёмных мес-тах. Везде, где нескоро поселится смерть, страх и стон ещё необескровленных жизней, не вырвет с корнем с осиротевших голов некогда буйно пустившийся волос.
…Рвутся снаряды, стучат телетайпы, замер в ожидании бизнес, в эфире ло-пает связь. Не находят себе места ни на работе, ни дома, поднятые на дыбки, сотрудники взбудораженного мира. Они возвестили нам о вопиющем биче на-чатого тысячелетия.
В железную петлю стянули войска Южной Зетии прузинский городок Кори. Ценой жизни и смерти выкуривали из укрытий отступавшие подразделения противника. Отбомбив город, штурмовики, несколько чугуннолобых ястребков с поджатыми головами, зашли со стороны морского порта и нанесли удар по военной базе.
Мысль ломалась надвое: хотелось отстоять свою землю и, чтоб третьи стра-ны не превышали своих полномочий, в то же время всё забыть и зажить всем вместе с родителями, бабушкой, подальше от городской суеты, на селе. Чтоб больше не задыхаться от пороховой гари, не слышать стон прощающихся с жизнью и тех, кто только готовится к этому. Перестать со всеми ссориться, да-же по пустякам, продвигать виноградное хозяйство и больше ни о чём пока не думать. Вот: где теперь мать, отец? Что с ними стало? И бабушка не знает, ни-кто.
Приуныли губы Нате Кварацхелии под бетонным взглядом ворвавшихся к бабушке двух командиров – зетина и миротворца сопредельной страны. По ту-гим шагам ещё на лестничной клетке Нате догадался, по ком этот грохот, тре-вожась за судьбу, зашевелился на лежаке.
Под невыносимо тяжёлым взглядом кипящих глаз вошедших знал, что не жилец он боле на цветущем свете, не отведать ему никогда выращенного плода, не спробовать дурмана согнанной настойки на спелой ягодке. Отнимут у него жизнь, и оборвётся шёлковая нить с доброй, народившейся заново - Верой и Надеждой...
- Собирайсь, отвоевался! – приказал один на ломаном прузинском.
- Нет, дорогой.  Помирать, так уж лучше дома, - сорвался и лопнул, слетая с губ, тугой  нерв.
- Поговори у меня…- пригрозил, как здоровым кулачищем, чужой голос. – Мы тебе - не мать родная…
Раненый, не ожидая от себя того, тяжело, всё же встал, выпрастывая задере-веневшей рукой вывернутый наизнанку рукав.
- Соединиться добром хотели, зажить обоими народами вместе, а вышло всё ни к селу, ни к городу… со смертью вперемешку как-то, - вступилась Тинатини. 
- А ты, бабк, помоги этой орясине ещё добрым словом собраться: сам-то не скоро осознает, ответ держать каждому придётся, и уже на наших условиях, - встрял миротворец.
- Наши убивали, теперь ваши… да когда же весь клубок пораспутается только?
- Когда всё будет по-мирному, тогда и кончится. Здесь победителей не бы-вает. Поторапливайсь у меня! Живо! – пригрозил пистолетом зетин. - Мало бу-дет одного, так обоих погоним под конвоем, коли заступничать вздумаете…
Тинатини помогла раненому встать с постели, всё ещё надеясь на замирение:
- Ведь не дюже мы враги какие... у дома хотите расправы произнести?.. так, там стреляют… - допытывалась, растягивая, может, остатний глоток времени, Тинатини.
- Не бойсь, старая, не с кровью пришли, не с ней и уйдём, - приказал двоим вбежавшим помочь увести, - может, ещё всё обойдётся без суда, если разумным будет. Да и греха большого за ним нет… тогда, - он приподнял стволом писто-лета козырёк, как размышляя что сказать, докончил, - тогда могём и на пленно-го променять. О перемирии, слыхать, поговаривают…
- Раз так, и на том спасибо! – глухо отозвалась Тинатини, цепляясь за по-следнее сказанное, повеселела лицом и заторопилась руками, завязывая по-крепче внучонков ботинок.
- Вдруг и правда, бабульк, свидимся? А? Ежели и войне на том точка ста-вится, - взглядом жалкучим приморил он последний рубеж разговора. Тело сде-лалось послушнее, и он удобнее и мягче посеменил ногами, опираясь на плечи чужих солдат.
Вот уже показались нетронутые снарядом улицы, сады и развалины старой крепости. Пока шёл, старался теперь говорить больше про себя. Его провожала чуть сзади, хромавшая бабка.
- Вот тут и прощайтесь. Дальше нельзя. Здесь заберёт его машина, - и зети-нец развернулся к ней вполоборота.
Нате чуть одёрнул рукой спадавшие штаны, потушив в горсть вдруг ска-тившуюся, как после отшумевшего дождя крупную слезу, и кинул Тинатини на прощанье забившуюся от глухой неизвестности руку.
Она уронила его голову на своё отпотевшее плечо.
- Ступай, внучёк… ступай с Богом, ангел мой! Часочек полуночный без тебя не загунется… пока не дождусь, - затряслась всем телом, пританцовывая припадавшей ногой, держала просившуюся слезу:
- Прощай, писанка ты моя! Прощай, внучёк!
Округ ног завертелась, откуда-то притащившаяся кошка. Нате, сутулясь, за-перебирал ногами, правясь к машине и не оглядываясь.
- Будь умницей! – прострелило в спину хрипловато-старушечье слово, - ну, храни тебя…               
                ***
Двенадцатого августа люди вздохнули: между воюющими было достигнуто перемирие. Пятидневная война закончилась, обиды остались, залегли на самое донышко. Военные силы противников начали отходить на исходные позиции, щекоча друг дружке нервы, умываясь неутоленной слезой мести. Дымились ещё костры взаимных обид и недоговорённостей. А споры о военном вмешательстве третьей страны и присоединении Южной Зетии станут еще долго тревожить мирных людей. Многое для Нате казалось ещё непонятным и неразгаданным.
…Буквально через несколько дней Куколка строил свои догадки по поводу пропавших рукописей Васька на долгожданных сведениях командующих в Южной Зетии – Ивана Мигрошниченко и Марата Гудахметовым. Наконец Ку-колкина просьба, тонувшая хитрой лисицей в пороховом содоме, всплыла, и успех дела развернулся лицом к сыщику.
 Они подыскали пленного, который был напрямую связан с американскими военными инструкторами, наблюдавшими за ходом боевой операции. Тридца-тилетний Нате Кварацхелия после мучительных раздумий всё же признался, что передал какие-то остатки рукописей Дэвиду Смиту из штата Коннектикут.
Куколка был на высоком небе от счастья, что его догадки всё же подтверди-лись и что названный иностранец состоит в одной из религиозных сект. Его лицо даже прожгла на минутку радость, и он блаженствовал, скакал по комнате на одной ножке от такой удачи.
Васьковы правила по увлечению людей за собой - не такая уж и нелепость. «Пусть не в полной мере, но они были, по-видимому, использованы в Прузии». На что один из коллег Куколки возражал, ублажая служивших слащавым сло-вом: дескать, правила Васька страдают частичной применимостью к жизни.
- Как, по-вашему, теплое и доброе чувство можно привить человеку, если он уже не мужичок с ноготок, а целый верзила? Так, Боряня?!- пытал чувства Ку-колки Позевайкин у себя в кабинете, проводя собрание…
- А вот как, - раздосадованно похрустывал пальцами Куколка – а так… из-дать директивный документ на высоченном уровне сперва, продумать механизм его работы, потом спровоцировать у необходимого нам человека, скажем, дома скандал.
- Так скандал скандалу рознь…
-  Роковой скандал, который ставит человека перед горьким выбором – жить или умереть. Навязать ему такие правила игры, в которых он быстро сам бы нашёл немудрящие средства для выживания…
- И ценил их как собственный хороший опыт спасения в подобных неуряди-цах.
- Именно так. Если переломят его добрые установки в правильную и выгод-ную для него и нас сторону, захочет выжить, поступит здраво, будет это прави-ло век помнить.
- Всё бы хорошо, но мелковато: столько подданных с огнём не найти, чтоб всех научить правильно скандалить, - выпростал тугую мысль коллега, будто из шапки потроха вынул.
- Можно и глубко, раз мелковато кому кажется. По мне-то, в самый аккурат выходит. Нужна нам, к примеру, Южная Зетия для усиления границ на юге? Нужна! Тогда давайте поддержим ихнее правительство, поможем провести его народец через тяготы военного бремени… Ради жизни я имею в виду, ради кус-ка земли, их людей.
Они всю равно воюют, без толку силы транжирят. Ввяжемся со стороны в их войну для разымки драчунов. А сами, конечно, и другие интересы  для себя ищем - нефтяные, приграничные…
- Как в сказке про Золушку получается… А ситуация коли не соблаговолит, тогда пропащее дело, так, что ли?
- Как это так? Дождёмся подходящего момента. Маслица полоснём малень-ко между дерущимися и начнём потихоньку действовать. Сыграем на интересах народного патриотизма. Враг не за горами… всё такое. Народ и сам поймёт, что да как… Постепенно, шаг за шагом, по правилам человечности.
- Поверит ли народ в эту правду?
- Ситуация сложится в драке так, что выбирать долго не придётся: умирать или жить… Так что, поверят в эти правила, причём искренне поверят. Власти используют плечо этих верующих, чтоб их поддержали в трудном вопросе.
Потому что за такую помощь надо платить. Объединившись с зетинцами, мы войну выиграем.
- Пустое городишь…
- Для тебя, может, и пустое, для другого в самый аккурат. Правительство Зетин своему народу объяснит… Например, чтобы границы свои спасти от ра-зорения Прузией, надо помогающую нам сторону в долю брать. Неугодные – против. Их не послушают или накажут, пока не исправятся. В итоге, господа – товарищи, наши воспользуются моментом и предложат им, для примеру возь-мём, в союз вступить. Теперь на законной основе признанной республики, при-чём признанной только нами. Вот вам и цель достигнута.
 Я, конечно, всё в кучу свалил, но возможность применения Васьковой нор-мы тут очевидна. Мне наплевать… хотите вы верить в это или нет. Главное, я для себя не могу исключать такой или подобной возможности расклада дел. Всё будет зависеть от того, как воспользоваться его знаниями. Так это другой во-прос.
- Нет бы пример хороший подать, так нет. Норовит всё с ног на голову по-ставить. Раздряг в отношениях наций посеять… лепит, что на язык придёт… Хорошо, что себя на должность главы государства не предложил. А то бы с то-бой щец хлебнули из немытой кастрюльки. Зря только слово дало собрание, - отмахнулся сорвавшейся рукой Позевайкин, переходя к следующему вопросу.
Теперь эти мысли, высказанные открыто, при свидетелях, друживших с правящей партией, его пугали, путали, сбивали и немножко мешали двигаться к намеченной цели самоудовлетворения и полного довольства. А для её прибли-жения любой труд шёл на руку. Страдала его карьера во многом через язык. Не так да не там что сказал.. И справиться с этой болезнью скоро был не в силах, хотя он и боролся.
Зато верил сейчас в то, что убийств и насилий на родине Обломова, плен-ный, которого он так и этак изучил, не совершал. «К другим событиям военного характера, кроме известных, не причастен. Если верить некоторым раздобытым источникам по поводу Смита, то необходимо всё это дотошно обмозговать, прощупать». Под носом его заночевала лёгкая усмешка.
Сквозь сито мыслей сцеживал, вытравливал хоть какую-то зацепу, ведущую на след преступника, Куколка. Бросив, квадратный кубышек головы на отвоё-ванный у сна подпорок руки, он по уши утонул в работе.               
                XXI
Вместе с теплыми влажногубыми ветрами мало-помалу из-за океана пришли неплохие вести о взаимосотрудничестве небольших хозяйств. Конец войнам на южных границах высветлил лица людей. Примолкшие улицы тонули в живых разговорах. Взаимодоверие между странами потихоньку взяло верх, и хозяйства начали оживать.
С ясной зорьки до поздней звёздочки встречает будни и праздники в своём домишке на птицеферме «Wilson Foods» Ава Уилсон. Несмотря ни что, она хо-дит в полусапожках на точеном каблучке. Фартучек на ней всегда чистенький, хоть воду пей, и с искусственной вентиляцией влаги. Носик – как у модной ар-тистки, всегда аккуратненький. Губы в разговоре пахнут травами и парным мо-локом, а бровь полная сил.
Машины ночью, огибая неудобный угол выпроставшихся из работ угодий, всегда перемигиваются с ее окнами, переходят для безопасности на ближний свет. Аве иногда кажется, что водители просто подтрунивают, подшучивают над ней, завидя в окнах нескончаемый огонёк: «Не спится, сердешная? У фермеров оно так».
Иногда ей приходит в голову, что жить возле большой магистрали стано-вится просто невыносимо и гадко. У всех как на ладони. В доходную пору, ко-гда колосился богатством товар, а сноровка работника расцветала, как на бан-кетных дрожжах, ширился и топырился двор, свет от фар с какой-то лаской, уважением заглядывался к ней. На душе делалось сладко: жасмины цвели.
Теперь, когда великан-ураган, прошёлся с океана до самой реки Коннекти-кут, сметая нажитый труд собакам под хвост, колючими губами досаждала, об-цопывая с головы до пят, обида. Трогала прожилки суставов, прозванивала ло-мотой тело.
 Когда-то здесь, в штате Коннектикут, жило племя верных богам индейцев «Мохеган», которые прозвали эти воды «длинной и полноводной рекой».
- Сейчас прибрежные места, где привольно себя чувствуют «Торнадо», по народу величают продовольственным штатом. До заспанных и ворующих свет потёмок упирается в заботах да хлопотах тутошний американец. Птицы, коро-вы, овцы разного калибра и масти годы напролёт ластят, радуют души местным жителям. Округ - леса, болота, добрая земля.
На западе – роскошь гор, рек и водопадов. Место чистое, только местная столица Хартфорд с её хлебосолыми сельскими руками в округе почему-то са-мым низким доходцем себе славу сыскала. Ливни, жалуются жители, ураганы да наводнения повадились, как шпана или тунеядцы-захребетники. Оседлали народ и сосут, сосут себе потихоньку дородные жилы, вымаливая цент за центом.
«Поэтому», - думает Ава, - и недолюбливают здешние красоты мужчины. «Их тут меньшинство…» Как с конца сентября позапрошлой осени лопнул дойный пузырь банка «Lehman Bretherg», так и слетели с насиженных мест птицей, а оставшиеся попали в полосу немилости к Богу.
Не успели оправиться от одной беды, другая следом напросилась. В конце первого месяца весны прошлым годом принесло ураган. Боком прошёлся ко двору. Полкрыши на птичнике и домишке сгрёб в охапку и разметал по свету, деревья с ног на голову поставил. Хорошо, ферма не в эпицентре оказалась, а то бы ни домов, ни птицы.
Дунет ветер с дождём, а корешки тонкие, с жилку человеческой руки, да молоденькие, так и насвистывают, насвистывают на ухо, когда мимо идёшь, помощь от боли у человека настойчиво выклянчивают. А тут и не знаешь, кому вперёд угодить: четырёхлетний сынишка Джон, парализованный после урагана, душу свету отдаёт. Денег на усиленное лечение нет.
- Нет, потому что спроса на птичий товар, – будто подсказывало небо.
- Есть что не продешевить и продать, да некому. «Poor Sales», как говорится, отсутствие спроса. «И баста, мол, хлопайте глазами, дорогие граждане и гости...»
Под утро с океана возввернулся колючебровый ветер, задирал платья, над-садно ходил у сетчатой ограды построек, теребил, раскачивал железное ситечко ворот, будто отрывал от сердца Авы родную кровинку. Диковинные бусы из оторванной кровли, тесненые под рудую ягоду красок, выпестовал, уложил по-лукругом возле дороги. Будто подарок на шею горько-чёрной земле примерял. Примерял, завывая в голодной трубе дымохода.
Ава вдруг поняла: как же не хватало в эту минуту близкого существа рядом с ней!
- Только бестолку эти правители кресла насиживают, что куры, но те хоть за делом, а эти? так… - уговаривала себя Ава, настраиваясь на работу. – Ныне по-моги себе сам – вот  и всё правительство… Как назло, падёж кур притямился. Видать, болезнь сальмонеллеза проснулась.
К падению первой звезды наперебой заголосили петухи. Которую ночь уже убивает за расчетами. «Цо-цо-цо …», - отвечают на её запрос клавиши. От вы-водов, подсаженных на тоску, всё шире расползалась на лбу промоинка пота. И так и сяк бьётся округ цифр, а толку на понюх табаку не хватит, если их на деньги перевесить. Желваки под длиннючими плитами скул места не находят, снуют, как челноки.
Лицо, немного вытянутое поторопившейся природой, становится на стро-гость богаче и твёрже. Индейская живинка глаз чуть тенит льдинку в её англий-ской задумчивости и гордости. Молоком и смелостью дышит загорелая красота американской женщины, напитавшаяся остатками сил в минуты слабости.
И знакомых, и близких, и друзей, и товарищей – кого только не обежала в эти дни её мысль, ища поддержки. Есть, правда, у неё прадед из Союза, век до-живает теперь тут неподалёку. Однако, какой из него помощник? Самому уход требуется. Если и передал что в пользование, то буро-крестьянскую манеру об-хождения и приветливое сердце. И снова возвращалась она мучительной стёж-кой к Мэри, старшей любимице-дочке, которая могла бы пособить горю.
Работники Авы давно поувольнялись, и за тугое, жёсткое прясло жизни пришлось волей-неволей садиться самой. В июле прошлого года заняла она в банке денег и выкупила в известной компании «Gobb Vantress Jnc» цыпляток да новых правил по их скорому выкармливанию раздобыла. Время пришло, а по-крывать долги нечем.
Бейся головой о стенку, никто не поможет. Администрация по малому хо-зяйству, которую держит под крылом президент страны, по возможности выру-чает из нужды. Денежные концы-то всё равно тонкие. Где тонко, там и рвётся. Крыши построек как не было, так и нечем чинить. Хоть кормами немного за-паслась, и то в радость. Надежды прибавляет.
А если выйдет зима не в расчёт человеку, погибнет в стужу птица без на-стойчивых и честных рук. Вот и одолевает кручина-сухотина день-деньской - по сынишке, птицам, постройкам… мало ли в хозяйстве дел. И дочь, как на грех наводит, ни слова, ни весточки...
Мэри выучилась, когда пришло время, устроилась в заграничную столично-английскую компанию «Lips Meat processing», которая в Союзе. Генеральную струнку руководства тянет по переработке мяса. Компания хоть небольшая, но перспектива уже теплится в её жилах. Обвал хозяйств, конечно, их по головке не погладил, но на ногах устоять всё же дал. Первое время о матери не забыва-ла: то деньжат подбросит, то матерьяльца подкупит для фермы.
И глаз не стыдно было показать перед соседями, когда приезжала на празд-ник к Рождественской ёлке. Вырядится, так и быть, снегурочкой, соберёт под-ружек, и зальют они богато детскими да родительскими песнями памятные ве-чера в доме. Сперва про Санта-Клауса со снегурочкой, потом про мышку-норушку, а там глядишь - и до молодой задорной разойдутся. У матери аж дрожь мелкая телом бежит, как распоются. Маленький Джон неугомонно хло-пает в ладоши да сладости во рту наминает, приправляя удачный момент жизни рассыпчато-детским хохотком.
Глядит-поглядывает Ава сквозь холод окошка на решетчатую ограду хозяй-ства, волнами правленую ураганом. Вовсю ширь глядит, сколько рамы позво-ляют: не сцвела ли ночь, не идёт ли кто наниматься на работы? Не вывела ли кого судьба-задумка, хоть на короткое время, с ней нужду непростую разде-лить? Не бежать ли кому навстречу прямо с крыльца? И пошли бы, полетели бы к ней, как в добрые девственные времена. Да платить-то людям нечем. С пус-тыми руками гостей не встречают.
Последний золотой работник с полгода в долг поработал. То мясом, то пу-хом рассчитывалась с ним Ава, почитай, себе в убыток. Заявился как-то на ферму под вечер. Весь, как испечённый под спиртом, едва ноги привели до ра-боты. Змеиная настойка одна в нём говорила, и никакого дела.  Ботнулся на по-рожек перед крыльцом птичника. Вытянулся в ростик, свесил руку с крыльца, выщербленное петушиное перо поднял с земли, тёплой слезой сполоснулся, и только его и видели…
 Что теперь с ним? Чьё хозяйство кормит теперь? Чью добрую душу тешат твои до чести золотые руки? Чью ферму согрело настойчивое дыхание твоё? 
После уборки последней секции в птичнике Ава застыла с ведёрком в руке, куда складывала разные губки, тряпки, перчатки, когда громкая защёлка прого-ворила эхом, нарушив привычный ритм. Ей мышиной возней ответили старые половицы. Ава пробурчала, сейчас же сорвала с языка накипь ожиданий, будто кого ставила в известность:
- Том, работник... Видимо, на работу вернулся, торопится.
Правильно сделал: в такой момент одну в беде не бросают. Недельки две назад слыхала от соседки, что тот возвращаться хочет. Дескать, не осилить, не поднять одной петушиный содом.
Раз в дождик было… Сквозь сон слыхала: кто-то неотступно защёлкой по-звякивал, наяривал до звона на другой стороне улицы. Пока то, да сё, накинула плащ, вышла, а у калитки аршинные следы водой растопило вдоль забора, у амбара; грязь намесили, и никого нет. Он и был, кому больше в непогодь пус-каться? Кому ещё втемяшится в голову обивать пороги в худой момент?
Ава направилась следом, как только утопли, захлебнулись шаги в потёмках сеней. За стол он присел в той же нарастебайку распоясанной одёжке, к которой её глаз уже свыкся. Штаны на мышках. Видна ухожая рука на коротких, припа-сённых с вечера сапожках с приставшей свежей соломинкой на носке.
- Никак не застану дома… в который раз прусь, здрасьте! – кивком непо-крытой головы отрядил последнюю болванку слова, помогая довести до созна-ния Авы смысл уважения и пожелания здоровья.
- Здравствуй, Том! здравствуй родной! Чайку, кофе?
- Да ненадолго, пойду, чать, спасибо большое!
Он разговаривал, дышал через угол стола, через неудобный повороток, от-топырив локоть. Кисть руки сопровожали тени по стенке от его резвящихся пальцев. Это был долгий и тощий человек, как тень, с узким подбородком и прокаленным на солнце лицом. Бейсболка на нем гляделась, как на чучеле ого-родном.
- Дождь лил прошлый раз, не застал, поцеловал пробой и обратно…
- Дома была. Ухайдокалась, устала. Сон и сморил. Стучался бы смелее, - глаза с нескрываемой радостью и восторгом вызывали его на откровенность.
Отговорились скоро. Сделалось слышно, как несколько раз отсчитал шаги маятник настенных часов «чик-чик-тик»…
- Знаю я всё. Догадалась… молоток, что возвернулся. Говори, как перед Бо-гом, всё тебе зачтётся. Как удумал такое? Вижу, истосковались твои руки по работе. Не надо и уходить-то было. Устал, попросился, на сколько… отдохнуть. Все мы люди, разве бы просьбе отказала?!  Таким, как ты, Том, завсегда рада! – для сгладки всяких недомолвок пыталась опередить его главные, ещё несказан-ные слова.
Палец Тома стронулся с места несмело, неловко поднял чуть выше все-гдашнего тона встревоженную тень на стену.
- Оно, Ава, свежеть-то с такой жизни не с чего… хм-хм… - пытался при-держать за чужеватым смешком готовое решение.
- Молодок, что оставили прошлый раз в стае, изолировать надо… помните о коих говорю? – вспоперёк разговора выскочила Ава. – Ну… да, ещё о заглавном не поговорили, а я сразу о работе.
Том приронил голову, прищёлкнул пальцами. Ава его тронула за локоть ру-кой.
- Не болел?
- Да, физически, вроде, не так уж… сносно, ничего себя чувствую, а душой не на месте. Силы покамест есть, а здоровье придёт, само сыщется.
- Вот и сын у меня всё мается, страдает, а не встаёт. Сон у него какой-то, сон не сон… На работе плохо ныне и без неё не сладко, вижу, приходится? Не-высыпом страдаешь, глазами мысль провожаешь. Знамо, нелегко…
- Иной день встанешь, на душе кошки нагадили: кругом избыток рук, хоть матушку-репку затягивай, - полусогнутыми пальцами обглаживал угол стола, - и вам, Ава, заботушки выпало, перчёный осадок на горле… Ладошка вон - кожа да кость осталась. Не дюже без помощников-то?
- Дочь обещалась с договором пособить… поддержать в тугую минуту. Свои ведь, - уводила разговор с болезной колеи Ава. Она старалась подольше повисеть на бодром слове, чтоб не выдать себя голосом.
 Том уставил глаза в пол. Ава не выдержала:
- На работу когда думаешь… выходить, сегодня?.. Можно, в случае чего, и завтра…
- Так, я это… узнать пришёл…
А как сможешь, так и будет, вот ручка, вот договор… как условимся; цып-лятки давно по тебе тоскуют, - дожимала начатую струнку Ава.
Том распрямил ладонь, не глядя на Аву, пару раз кряду пристукнул угол стола, вцепился в нижнюю часть краешками пальцев, скомкал речь, обещавшую быть оборотистой:
- Неделя прошла, как уволился, не больше… Мимо соседской курятни иду… петушок, на наш похожий, такой, голосом, прогуливался…
- Не по работе, что ли, заглянул? – пытала Ава.
Том проглотил слюну, избочил ладонь и с силой вытер губы.
- Короче, один работник кормил курей. Петуху какое-то несъестное зёр-нышко дал, тот и сгинул. Хозяйка доглядела, а он ей сказал, что только подо-шёл посмотреть, от чего подохла птичка… Дескать, вышел покормить, а она уже мертвецкая была. Как такое в одном человеке может уживаться: забота и обман?
Вот, пришёл побалясничать, на птиц взглянуть. Как они там без меня?.. И на работу тянет, сил нет, как тянет. И бесплатно работать не могу. Кормить семью нечем. Вот какая штука! Если под вечер когда прийти, так… пособить, если не против. Узнать… нужда привела.
Он неловко сборол свободу извертевшегося в руке карандаша, покрутил его возле пальцев, качая энергию для мысли, повертел им так, сяк. Карандаш вы-рвался и стрельнул прямо в кофейную чашку, посыпав мокрой пылью лицо хо-зяина. Неприятность неожиданно выдернула собеседников из-за стола и раз-вернула боком.
- Как так, пособить? – осадила пыл, выпрямилась и спросила прямо в глаза Ава. - Конечно, приходи… Да уж договаривай! – она решила больше не пытать его нервы. А вдруг откажет, если беседу на недоговорках строить.
- Дом плохой, строения, ураган… понятно. В семье всё через голову. Когда сила берёт… После работы, пожалуйста, бесплатно… А на постоянную не могу. Самому кормиться чем-то опять же надо. – Он, глотая слова, задрожал, за-голосовал голосом, опершись перстами на край стола. – Добровольно… так, пожалуйста. Без договора. А чтоб постоянно, так нет…
- А материальная ответственность как же?
Том уже правился сенцами и последки слов не слышал. Его провожали по-терявшиеся шаги хозяйки.
- Я по совести… Для этого зашёл. Не кривя душой, так сказать…
- Как же так?
Лицо Авы дозревало кровью и потом. Руки немощно цеплялись за стены, предметы, не находили себе места. Она с трудом перешагнула скалу порога.
- Отказался?! Помощник золотой, дармовой работник. Разве такое бывает?!
Спустилась следом во двор, пришаркивая ногами, плохо послушными и отекшими. Том поджидал уже у калитки. Ава прикрыла ладошкой глаза от до-сужего солнца, глядя вслед Тому. Яркий, огненно-белый небесный след слепил лицо.
- Том! – почти неслышно, обратилась она. Не вытерпев до ответа, одними губами повторила: - Том? – Она вдруг отвернулась, припала к сцветшему углу сарая, дожидаясь, пока отступит тяжёлая мысль.
Спина Авы сгорбилась, фигурку скукожило, скомкало нервами. По дрог-нувшему телу Том угадал: не сможет его хозяйка без птичника, без почти что ручных кур и цыплят. Не сможет она их ни выхаживать, ни греть без работника. Что делать в этом случае – нет ответа от государыни, не учитывает она горе каждого хозяина. Везде только требуют: «давай, давай поспевай… результат вынь да выложь, а как достигается такая ноша, не больно нужно».
Обвал, затянувший к себе в пропасть многие хозяйства, днями доконает её, и не бывать ему больше на этом сроднившемся с ним дворе. По сантиму испо-лосовал бы он жидкой хворостиной нечистых на руку людей, пустивших мор по Земле. Белого бы света им никогда не увидать за такое преступление! Когда сошлись у самой калитки провожаться, Том осмелел:
- В дворники кликали днями. Пойду туда. Хоть какие-никакие деньги да раздобуду. Там предков «казаков» голубят…
- Без птичьего гомона пропадёшь, - принизила голос Ава.
- Жена, дети малые – всё, как похудшело в семье… принялись работы ис-кать. Иной раз утром поешь, иной погодишь: на вечер деткам сэкономишь. Одёжка мыла просит, и того нет. В смерть попортило всех голодом. Штаны на два размера вперёд тела выросли. Куда дело годится?
- А не возьмут, у меня бы и кормились семьёй, сколько хватит… если такое дело.
- Чудно говоришь. Спаси Бог, коли так. Пока в силах на стороне счастья по-пытаем. Чего людей объедать?! У самих-то ноне не жирно. У коммунальщиков на нашего брата спрос не ахти, но всё же… выберусь.
- Погоди-тко, ты вот чего… на случай неустройки, первое место тебе дер-жать буду. Домашним так и передай. Мол, надёжная страховка имеется… пусть крепятся духом… таких, как ты, ещё поискать, работничков-то…
Том уже перешагнул ногой подворотню, Ава всё не отпускала его взглядом: может, одумается, переменится? Скорее всего, нет, навряд ли.
- Можем с договором погодить. Неотработанные часы за рабочие посновим, договоримся… С налогами уладим. Птичек-то ведь и тебе жалко. Пропадут без тебя.
Калитка растворилась на полную. Со щеколды слетела колобродная паутин-ка. До угла изгороди покуда провожала, пыталась приободрить разговором че-ловека. Пристала на минутку, протянула ему руку. Том вытер о карман под-мокшую потом ладонь и придержал её пальцы в своих.
- Ава, спасибушки за всё! – дожал свербевшую мысль Том, - калитку я про-шлый раз на птичнике смазал. На другую дверьку не хватило масла. Не забудьте смочить петли, а то цыплята пугаются, слышите? Напротив, через дорогу, масло есть. Вчера интересовался. Много кормежки белокурой молодке не давайте, и так у всех страньжит, прожористая больно… Перчатки, инвентарь по описи на инвентарском столе оставил, чтоб видно было.
Том обернулся с полпути и помахал рукой.
- Заходи, как обещался, – выговорилась вслед Ава. Зайдёт, обязательно зай-дёт. Куда денется…
Пока стояли, на сердце было тепло, как ушёл, и мысли превратили сказанные слова в сорчатую пыль. Одна Вера в завтрашний день могла оживить эту встречу, как добрую память про жизнь.
Утро вывернулось из-под облака каким-то нервным, в сизокровых полосках зари. Всё памятно-доброе о человеке подняло у Авы пыл. Она обула наскоро чувяки… неистребимой хищницей влетела в столичный кабинет седовласой администрации по малому хозяйству – за консультацией её востребовала судьба в Хартфорд.
С фермой, налогами, дескать, душу вытрепали, как телогрейку, по махорку выщипали, выбросила в непогоду да ещё и ноги вытерли… Когда-то по камуш-ку, по чурочке лепила и собирала тёплое гнёздышко: строения для куриного рая. Пылинки сдувала с фасада, дочурке с сынишкой, как время взойдёт, всё берегла.
Остатней надежды теперь лишили. Не сумела она тогда обойти закон и с налогами все утрясти: концы с концами не сходились, а сейчас совесть точит. После суда щетину бровей приставы показали, въедаясь в исполнительные су-дебные листы. Иголками презрения все глаза прокололи, пока опись имущества делали.
Оттяпали кровный кусок, пустили с торгов. Сосед-скотник скупил задарма годами нажитое. До сих пор с ним не разговаривает Ава. Завидит какого при-става на улице, плюёт грязным словом ему вслед. Некоторый пройдёт, как ни в чём не бывало. Иной остановится, огрызнётся:
- Невежда, цыц у меня! За оскорбление… оно, знаешь, и до суда недалеко.
- Один не слышал, что сказал, другой, стало быть, ничего не говорил. По-тайную запись не вёл, а потому и прав у тебя на это дело нет.
- Слышал бы, так тут бы ты не стояла, как тенета, не моталась перед глазами. Давно бы упекли. Закон переходить никому не дозволим!
Как смерть, сделалась лицом Ава. Всю накипь души выплеснула потом в седом кабинете консультантам по хозяйству. Понятное дело: убавил бизнес приплод продаж. Тысяч куриных голов лишилась сразу. Хороший работник стороной обходить стал, дочь съехала со двора.
- Немного виновата перед государством, а оно так ли уж не виновато перед нами? Нет спроса на кур у нас, так наверняка где-то в мире он есть. А где и сколько? Чем и как дышит, к примеру, в Союзе фирма «Lips Meat processing»? Может, с ними и связалась зря, а есть более надёжные партнёры?..
Дочь не пишет, так пусть государство скажет: какими запасами ихнее хо-зяйство располагает, сколько спроса и предложений на птицу, какова заглавная линия по улучшению товара, рынкам, ценам? Какие у них интересы между ра-ботником, начальством и хозяином, как ими заправляют, что за личности? об их доле в новых подходах к производству пусть разузнают, и всякое такое, про-чее…
Да, о конкурентах опять же ни слуху, ни духу. Вот иной раз и думается: не поврозь, а всем миром управляться подворьями надо, совместной головой, что ли. Опять же все данные о всех нас неплохо бесплатными пустить для скорости. Раз так, по необходимости, залез в компьютер и всё узнал, не прибегнув к вам, чтоб километры не мерить.
Плохо ли, всё о каждой хозяйской душе проведать?! Как добывается в каж-дом таком подворье она, эта правда меж людей? Всё хочется знать, да этого нет. Тогда бы вся управа, касательная мелких хозяйств, колесом, быстрее речки завертелась.
- Шумите, гражданочка, на скандал нарываетесь: порядки её не устраивают, сидим, выходит, мы тут не так да не по-вашему. Где же ваша честность насчёт ровного отношения к нам, государству? Где ваши предложения? Нечего ска-зать? – говорил он так, как что-то глазами скрывал.
И выпростала карманы Ава в ответ, не стерпев, выложила свои положения.
- Тут всё… и в Конгресс кое-что отправила. А то ещё выдадите мои поже-лания за собственные. Обшарпаете мысль пустячком, чтоб самим теплее устро-иться. А мне не привыкать работать да тявкаться со своими неустройками.
Текли дни, стлались недели. Разные статьи и передачи по газетам и телеви-зору выцепила, а толку не было. Мало ли, сколько накопилось в разных - боль-ших и малых – кабинетах, напрудилось мыслей всяких по наболелому? Прави-ла, которых многие ждали, в прениях да обсуждениях затёрлись, затерялись как-то со временем. Но Ава знала: люди уже движутся к этому, к её предложе-ниям. И от своего не отступят.
А человек она знающий, организованный. Стоит попасть на лестницу власти, речь сделается прямая, смелая речь, с душой говорит, а глаза следят, следят за лицами слушающих, не сказанула ли чего зря, не взвесивши… А наедине перед совестью ни слова без Христа и Бога языком не вымолвит.
И что может еще им сказать, правителям, кроме, как напомнить о плохом снабжении небольших подворий в мире особыми сообщениями. И что неплохо бы прописать в таких законах не только нужды хозяев, но и работника в хозяй-ских подворьях.
- Рост работника нынче тормозится на местах. В кружках качества люди стажируются, а результаты от стажировок слабые. В блокнотах не всякий обо-значает свои действия по уходу за продуктом. Выходит, какой с него спрос? Хотя многие покупатели задирают нос: а скажите, милочка, мол, в каких усло-виях поживала ваша курочка?..
И правильно делают.  Стало быть, не больно серьезно подходит государыня к обучению в своих и подконтрольных ей заведениях. И нету спроса власти за никудышное производство товара с хозяев. Все отдано на волю рынка.
Слышен по её двору голос, в легкую песенку переламывается:
- Ти-ти-ти-и-и-и…
К куриному сердцу подход подбирает, к несушке яиц золотых. И смех, и го-вор, и слезы, и Бог – и все повторятся сначала…
Выйдет во двор Ава, прислушается, не разговаривают ли куры. То, бывало, весёлые: «как-ка-ка», а это, какие-то полусонные, голову под крыло кладут. У любимого белокурого петушка гребешок не держится. Из огненно-красного в синюшный превратился, как самогонки набрался. Лапу раньше твёрдо ставил, теперь с потягом ходит, вразвалочку, крыло падает. Петушиную форму не дер-жит.
- Никак подавился?..
Петушок заломит голову, оценивая хозяйку, и – отойдёт восвояси.
- Поклевать бы тебе. Погодь чуток, по сусеком поскребу.
Присядет на корточки, протянет в горсти пшена, поманит лужка:
- Петь… петь… пету… пету-уся-а…
Первое время с руки не брал: новость ещё придумала, с рук птицу кормить, приваживать! Малость погодя, осмелел, стал гладить даваться. За эту срушинку Ава его потчевала наособинку от остальной птицы: варёной картошкой с моло-ком вперемешку и комбикормом.
Встанет лужок неподалёку от кормушки и пронаблюдает глазом, поджав ногу, не чинит ли добрая душа какой подвох вожаку стаи? В последние дни всё не вовремя кормила, как успеется-вздумается. С утра всё переменилось. Ава, как прежде, заботу несёт. К звёздам запел лужок длинно и надсадно.
- То молчит, как бирюк, то сон тормошит своим криком, - ворочалась впро-соньях, радуясь, Ава.
В полдник краснощёкое солнце подолгу глядится в её зеркало сквозь худую вершунку крыши. Не ровно оно сегодня дышит к её намотавшемуся неженско-му сердцу. С одной проблемой не успеет развязаться, другая кличет.
- Ты подумай только: несушка склевала свое снесённое яйцо. А продавать что будем, одну твою голову? Вот я те щас – хворостиной по бокам!
Стала следить за ней Ава, взяла на блокнот. Как та проклохчет: быть яйцу, бежит тут же отгонять её от гнезда. Раз и это усовершенствование не помогло. Загнала Ава за куриную непокорность несушку на самый конёк постройки. Од-них перьев по двору после ссоры с ней не сосчитать. Однако дело не двинулось с места. Куриные проделки росли и ширились по двору, как нескончаемое бед-ствие.
 В другой раз уже целый десяток стал от рук отбиваться да склёвывать яйца. И не важно, чьи это были – свои или чужие. С кулаками разбойницы двинулась она на ослушниц, расточительниц интересов бизнеса. Загнав одну из растеряв-шихся в потасовке в угол, занесла над ней тяжёлое лезвие топора.
Благо кипяток в доме зашумел и отвлёк её. Поменяла рацион кормления, и, вроде, всё уладилось. Цыпляторождение в основном она доверила инкубатор-ной машине. Она была ещё в расцвете сил и смотрелась вполне здоровым про-изводителем молодняка.
- Какая разница, кто и как нынче производит курочек? Покупатель всё равно не отличает инкубационное мясцо или яичко от настоящего. От Божьего спосо-ба разведения этого богатства уже давно отказались: долгое дело, да и догляда не хватит. Только товар дороже станет.
Бежали ходики на стенке, где ночевала Ава, и дожди с вёдрами подтачивали мебель неприкрытую, а ветра-суховеи подсушивать умаялись за ними. Вот ка-кая история.
Телевизор под вечер новость принёс, что Союз в дальнейшем не намерен сотрудничать ни с «Cobb Vantress Jnc», ни с какой другой компанией, зани-мающейся птицей. Ветеринары нашли в птичьих поставках что-то недобросо-вестное. Сказали с экрана, как в душу наплевали. Бегала по дому Ава, покачи-ваясь от гнева.
- Мало ли кто с кем не поделит чего. Я тут причём? – и уронила тепло ус-тавшей ладошки на махорок детской головки. Прислонилась лбом к раме. Не-скоро выбраться из пошатнувшегося положения. Да печаль, говорят, и мысль шевелит.
Солнце показалось в рамке зеркала бледно-чахлым, будто застигнутым на чужой меженине дождливой тучкой, когда компьютер подал долгожданную весточку с родной фирмы «Lips Meat processing». Как током отдёрнуло от окна. На минуту замерло, будто осталось безработным её сердце.
- Весточка от Мэри! Не может быть…
Она укачала родное дитя в кроватку и промчалась за компьютер. С дрожью в пальцах гляделась в окошко экрана. Буквы там совсем неродные стояли. Ка-залось, не было в них той мысли, того огонька с родимых мест.
Вчитывалась Ава в чужеземицу речи с арабским начертанием, да мало что поняла из долгожданного письма.
- Если кто и правит ныне в языке, то уж никак не чёрствая мурзилка с ино-странщинской речью.
Присела украдкой Ава на ущупанный непослушной рукой стул, нашла сло-варик и перевела: «Ваше предложение о поставке крупной партии товара на имя компании «Lips Meat processing» и лично Мэри Уилсон, и Сэма Липа, ру-ководством рассмотрено…».
Ава развязала на шее узелок платка, качнула в знак приветствия мёртвым строчкам головой и ещё раз пробежала: «Ваше предложение…».
- На «вы» обращаются, на козе к ней близко не подъедешь.
Кровь на лице пятнами расходовала краски. Пережёвывая мысль ещё и ещё, колотила сердце невостребованная материнская боль. Кабы наяву, то костёр разговора разложился бы, примерно, так:
- Повеньгаться над матерью и то тебя не научили, там, за океаном… Да… оно больно доверчивых к поставщикам у нас Бог ныне не жалует. Кончились те времена.
Хорошо хоть в просьбе на приобретение моего товара не отказали насовсем, зато про спрос узнали все в тонкостях… безо всякого центра данных по про-блемам наших хозяйств; нет такого центра, и неплохо, чтобы он был, а то… ну, впрочем, как живётся-можется, дочурка? помаленьку? Ну, спаси Христос…
А дочь будто отвечала:
- Да, уж выживаем, - растягивая слова, оправдывалась дочь, - чем Бог пода-ёт, выживаем. Повальный обвал все хозяйства пообъел…
- Выходит, и за океаном у вас при богатых нефтях и трубах хозяйства-малютки себе, а вы сами себе? – щупала словом Ава.
- Не особо жалуют, прямо сказать…
Ава представила Мэри, как будто та опёрлась по привычке на косяк входной двери, не смея садиться, и продолжила начатую мысль: - И у вас не всё слава Богу, дом, почитай, с непокрытой головой. Звёзды да непогоды караулит. Малец вон с головой под одеяло закопался, одна нога торчит, как безродная.
Ава, не терпящая долго ждать да догонять мысли, отрезала:
- Так берёте товар-то?
- Сообщение же вам посылали…
- Ждала, ждала…- досада её взяла, и последки слов растеряла Ава, приго-товленные было заранее.
Мэри застригла ногтем неудачное пятнышко на стрелке брюк, растягивая пряжу разговора.
- Столичные совладельцы компании пробежали ваше предложение. Так, вроде… потом обсудили. Посчитали предложение стоящее. Потом англичанам тоже не безразлично, что да как…
- Отказали? – набавила для бодрости голосу Ава.
- Сперва столичных всё устроило. Сэм запротивился. С нами, грит, работа-ют, как с недорослями. Стараются больных сальмонеллезом кур подкинуть. Ко-роче, догадался, что свои издержки американцы хотят на плечи заграничного потребителя переложить. Прибыль на нас с покупателем хотят заработать не-обоснованную. Проще сказать… больных курочек по цене здоровых продать. Получилась разногласица у нас по этому поводу. Вот и всё.
Неудачно кинутая на пол нога сорвалась с колена и хлопнула подошвой о пол. Ава тотчас ощутила, как её первозданно распустившийся бутон чувств, раздавили аршинным ошмётком - растёрли, предали… - и она привстала.
- Ну, да ладно! – с силой прибирая ногу, обронила встревоженно прозво-нившую мысль Ава, глядя куда-то в угол. Теперь баста! Окончательно, значит?!
- Зарубили! – почти прошептала Мэри, теребя на колене стрелку. – Разговор ваш плохой ещё по телефону… когда звонили… Я трубку подняла. Понимаете, не по-человечески вы как-то рассудили. Умасливали словом, чтоб за договор вступилась. Денежки с дохлых курочек обещали поровну со мной... Я вас пре-дупредила, что я на работе, разговор могут услышать, а вы чешете на раз, два, взя-яли… остановиться не можете.
- Постой, постой, - Ава стрельнула в угол глазами и насторожилась, подыг-рывая заходившим мыслям игрушечками пальцев, пока не получилась барабан-но-расстрельная дробь, как бывало во время казни осуждённого. Ведь это ника-кой не Сэм решил прозвонить, подёргать струнки своего партнера. А ты, милая, поверь: любая мать свою дочь-то уж знает…
- Вы правы, но моё признание – не повод загладить грех перед вами. Да и грех ли это?! Сэм бы догадался, а я генеральная управляющая, и не могу терять из-за вашей корысти работу. Время неподходящее.
- Мой сын, выходит, погибай, и я вместе с фермой. А они… видишь ли, бу-дут здравствовать. Так я поняла? Та-ак! Выходит, не родня нам с Джоном больше стали. Деньги на операцию нужны. Сами как-нибудь сыщем. Чем мы, американцы, хуже русской нищеты? Мы лучшие! Запомните это… Мы работаем по триста сорок дней в году, в отличие от этих… - она зашарила руками по карманам.
Свернула дудкой листок, будто хотела закурить, больно выругалась, пере-ломила лист и выбросила в угол. Трехступенчатый ворот ее кофточки пере-гнулся, будто на черно-белый сапожок упала крупная многообещающая слеза. Она хлопала туго ресницами, раздумывая, так ли все на самом деле сказала.
- Не хочу я портить своей репутации. На что вы меня подбиваете? Справед-ливость, если есть,  – она на всех одна! Настойчиво зарабатывается с пеленок, если хотите знать. Я совесть от бизнеса не отделяю. И вы это знаете. Поэтому ради спасения вас от переживаний, пришлось вам соврать… Вы, мама, так мало знаете о людях…
- Не может такого быть? – оторвала перемученную думку от сердца Ава.
Мэри будто развернулась к двери, вытирая нос, задохнувшийся от слезы.
- Я не могу вас учить, но брак лучше оставьте себе. И на лишние деньги лучше не рассчитывайте, - она хотела что-то добавить, оборвала себя на полу-слове и смолчала.
- Это неправда! – глаза, стекленеющие от горечи, уже никого перед собой не видели. Ава зашарила руками по каморке, потом у порога, где остановилась дочь, но нигде, никого не было. И дверь на крюке. Повалилась на колено, тыль-ной стороной ладошки словила у ресницы просившуюся на волю каплю.
- Все поставки загубить?! Лишить дитятко малое, ешё свет не начавшее… жизни лишить? Ферму мою в разор пустить?! Выручку мою. Не может такого быть, Мэри! Убей, не поверю, что ты так с матерью родной поступишь. Не должно этого быть! Да и не звонила я тебе, и не предлагала такое. Просто со-мнения брали, думала… но ведь не позвонила же…
Она прошлась к окну, откуда виднелся птичник. На улице догорал закат. Ветер легонько перебирал решетчатые струны забора. Их стон залетал и терялся в прорешине крыши.               
- Мэри! – окликнула она дочь. Не трогаясь с места, пробасила, вслушиваясь в голос: - Как же так, Мэри? Своими руками грузила отправку. Если имелся не-догляд, так не больше одного цыплёнка. Экое племя людишек негожих объяви-лось: плохенького курёнка нашли, а всю партию завернули.
Головой отвечаю за остатние тушки. Как же это так? Такая строгость в письме, Мэри? – в последние силы позвала её и в надежде откинула на оконную раму голову. Уткнула глаза в шерстяной рукав кофты, потёрлась о него лбом, и. по-боров сон, пошла ещё раз проверить птичник. Теперь некому.               
                XXII
Вернулась Ава с припухлыми от влаги бровями за стол уже поздно, когда интерес разобрал дочитать, что всё-таки принесло ей по электронной почте. Маятка-забота о продаже готового товара до остатка опорожнила душу, как выпотрошенный табачный кисет во время войны. С оглядкой на порог зачем-то в полуголос сообщила:
- Письмо пришло! 
Старое ни дочитывать, ни перечитывать не стала. Только голову будора-жить. И так ясно всё. Распечатала новое. Выросли стройные фигурки пережива-тельных слов, как по табелю о рангах, подобраны слова. Обличьем только со-всем ненашенские. Подусталые глаза налились подлунным блеском...
За окнами хлебным сырцом пахла ночь от запахов скошенных трав. А там, за стенкой, доступные всем ветрам комнатные удобства Авы. Между рассоши-нами слов письма слышатся бурные ликования и короткие вздохи. Ава загляну-ла за изнанку строк. Благие пожелания по её адресу рассыпаны в связи с тем, что тесно связала свой хозяйский интерес с межгосударственным.
И про это пронюхала. Больше всего тронуло чуть дрогнувшие губы на том месте, где говорилось про находчивость и чрезвычайное упорство. Она остано-вилась на этих словах ещё и ещё раз.
Она вгрызалась в тёмно-глубокую прорубь написанного до той поры, пока белки глаз не стали покалывать. Нехотя перевела взгляд на ночь за окном и ста-ла размышлять: «О поставках опять ничего не сказано…»
- Как в этом случае холить да голубить работника? - обратилась она к небу с такой мыслью, сухой и скорбной.
Мысль, что она не одна, кустилась и вдаль, и вширь. Её проталинка чувств дышала прохладцем. Она задумалась об оплате работника действительной и фактической. О бесплатном проезде работника к месту работы и обратно недо-рогим транспортом. О рекламировании его личности по телевизору, да ещё в рамках всего света. Сперва её идея о продвижении товара походила на аван-тюрную выходку подгулявшей бабы, пока не распознала в ней ход, по-хозяйски сберегающий время.
Уронила пальцы на предплечье соседней руки, будто такой жест сулил сам по себе удвоение сил. Аве подумалось, что воскресают лучшие дни, проведён-ные когда-то с  Мэри. Когда много и неугомонно мечталось, и всё кругом радо-вало – и люди, и птицы, и деревья с мягкими лугами. Разница была только в пе-ресказе того, о чём мечталось. Тогда они говорили всё друг дружке в лоб, с дет-ской веселинкой.
Должно быть, к этому моменту поселилась между родными кровинками не-большая интрижка, чтобы неожиданно преподнести дорогим душам сюрприз. «Мэри – это же чудо!» Она, будто живая, встала за буквами с задней стороны. Она ясно почувствовала и буйный запах лёгких духов, и нежный трепет её тон-кого летнего платья.
Ткань почему-то показалась ей в это мгновенье непременно сиреневой, с за-гранично-богатым дыханием цвета черёмух и парным молоком, собранным только что на выпасном лугу. Вяжущим соком молодого сена и вишневой смо-лы пропитался их последний вечер тогда перед отъездом дочери. На портрете под рамкой она точно в таком же платье.
- Наконец-то дождалась… Экое счастье! Теперь и спрос будет на птицу, и деньги. И маленький Джон нет-то нет, да пойдёт ножками сам. И болезнь от-ступит. А то щёки с прозеленью остались. Кроме подгузников так ничего и не познал на этом свете.
Что-то у неё внутри как оборвалось. Пот пробил под нижней губой. Изогну-тая, петлявшая мысль, в мгновенье ока расправилась, стала ясная, даже языком прищёлкнула Ава. Над чем-то непреодолимым вдруг приподнялась.
Хотя от товара с фирмы  «Wilson Foods» Мэри Уилсон не отказалась, но и договор по условиям выполнился только на мизерную долю. Вырученных денег от проданной партии хватит в лучшем случае на полкрыши дома Авы. Пока до-читала она сообщение, почитай, с отказом, на её лице пролегла тяжёлая черта усталости. Она прошила глазами остатние строчки, и глаза её затянуло густой поволокой.
- Не доверяют, в товаре сомневаются… Потом этот Дэвид Смит…
Ава то зашагает нервно по комнате, то снова её ноги несут за стол.
- Дэвидом Смитом потакала прошлый раз. Тот, что технологии по управле-нию хозяйством в тугое время пробовал внедрить у нас за поощрение. А кто знал, что он в международном розыске..?  У меня теперь не работает, репутацию фирме не портит. Слыхала, что его давно ухлопали из-за каких-то рукописей… Как почуял за собой слежку, так и уволился тогда.
Ава всё ещё глядела на снимок дочери, который оставило сообщение, на тонко скрутившиеся мышки её платья. Неровно качнула стрелку на экране и, подрагивая, нацелила в самое сердце клеточки. Белая полоска электричества куда-то спрыгнула с экрана. Губы медленно сжались, прямя низко упавшую го-лову. Раздался щелчок, и вместе с лёгким перетреском, как лучинки в печке, исчезла картинка долгожданного письма дочери.
Крупным шагом смерила пол и заглянула попутно в зеркало. В уголочке рта, пристряла хлебная крошка. Она сковырнула её ногтем и для чего-то попро-бовала на язык, Крошка отдавала солью. Той солью, что сначала перечеркнула радость Любви, Веры и Надежды от труда, выпущенного попусту на свободные хлеба, теперь манила к себе с необычайной силой, чтобы поправить своё поло-жение.
Крошка хлеба кручине не помощница. Конечно, портрет особо не испортит, но и внутренней Веры не добавит. Ава обглядела впавшие ямки округ глаз, гля-нула на подпитавшийся потом подбородок, но сквозь сожаление, тоску и срывы увидела неистовое упрямство пальцев, нежно расправляющих складки подгу-лявшей кожи. Сколько энергии и невыстраданной страсти по жизни в них ещё жило!
- Надо и мне обязательно выстоять! – вытянув шею, высказалась приглу-шённо и смирно уже в самое отражение зеркала.
По всему штату Коннектикут и за его пределы сочились слухи о строгости отношения человека к труду. Малые и большие хозяйства корчились от ужаса бесспросья на их товары. Телевидение и радио скупо сообщали об этом, бередя незажитые раны их хозяев и работников.
Ава не то, что не хотела больше обращаться за помощью к администрации по малому хозяйству – видеть стариковские седины у неё просто не было сил. Густой жар воздуха распирал её спину. В лёгких короткими перебежками от-шумели его потоки. Она ещё раз полно вздохнула, строя голову и сердце на ра-боту.
- Ну, докладывай, Ава, - обратилась сама к себе, -  кипит ли в твоих жилах кровь вождей из племени «Мохеган», теснит ли холодная мысль развоевавшие-ся чувства? Или непотребно теперь об этом и спросы вести?
- Помирать в крайности не думаем.
- Так, выходит, не всё ещё потеряно? – эхо предков американского народа подъедало её душу.
- Кое-что осталось…
- Давай проверять, если осталось…
- Ещё чего?
- Опись всё равно придётся сделать. Земля расходуется зря, строения не чи-нятся, налоги не платятся… Сроки на носу. Не устранишь недостатки добро-вольно, судом взыщем, на торги именье пустим, а саму в тюрьму…- теперь за-слышала она за спиной чужой голос государственных мужей и чуть язык не прикусила. Волосёнки на голове даже вздрогнули от такого внезапного визита в её мир. Сорвавшийся голос сложил её пополам у зеркала. А когда оглянулась, и стала распрямляться, натерпелась страха за разбитый лоб, из которого вышли первые брусинки крови. Они были малы, с хлебную крошку, с искорку, стрель-нувшую в эту минуту из глаз. И ей больше ничего не хотелось никому отвечать. Во лбу поселилась большая красная боль. Хорошо, что и вправду не припёр-лись с проверкой… Это немного успокаивало и придавало сил.
- Послабления же были? Были! Рассрочки с налогами, банковскими долга-ми…
- А что толку, что были. Дело всё равно стоит. Спросу нет. А почему, собст-венно, стоит: кто это сказал? Новые устройства по кормёжке цыплят должна была приобрести только к сентябрю, а раздобыла уже к концу июля и в ход пустила. Кои птицы к механике не привыкли, вручную кормлю. Раньше при ра-ботниках два раза проверяла на дню. Теперь из курятни не вылазию. Малец у меня ухода требует, а дело всё равно не спускаю. Договор две недели назад партнёрам выслала для согласований и кое-что получила по нему. А по графику это должно происходить пару недельками позже.
- Больных, говорят, много курей.
- Которые и были, те давно сгинули. Взамен покамест карман не позволяет приобресть.
- В зиму, глядишь, остаток подохнет. Что птица, что хозяин живут под от-крытым небом.
- Ничего, время понемногу одолеется, и с этим управимся, - прищуром глаза Ава снова прикинула ремонт крыши, - к осени, как-нибудь…
- Не к осени, и не как-нибудь, а сейчас. Администрация готова подставить своё плечо.
- А вот вам дулю! В долги лезть, в петлю? Уговаривай, не получится. Пра-вители мягко настелют, да жестко будет спать, - гнала прочь наседавшую мысль Ава. – Не хотите слушать, так тяните в аркан. Деваться всё равно некуда. Режьте уж по-живому!
- Душонка-то у самой вон какая: на вздор изошлась. Тебя, почитай, добром просят, по-хорошему.
- Я что, не понимаю? Рана-то тяжёлая. Скажешь на ухо, ранишь в сердце, - скосилась Ава на зеркало. – Откуда немилость такая к людям? Известно откуда: не прощупаны человечьим словом все закоулки да петельки души при сотворе-нии договора. Бывает, буквой не оговоришь, а словом востребуешь. Всякий до-говор, он обсуждений требует прессы, да непростой, а авторитетной головы за-просит.
В зеркале мелькнула тень от неуклюжего поворота головы Авы, и она, эта тень, как подметила:
- Давно бы так, по-хорошему, рядком, всё обсудить, обсосать, с кем сотруд-ничать, а с кем повременить чуток. Хорошо, там… не слышат. А то за язычок опять попадёшь под судок.
Оборвав ладонью собеседника – снова за стол. Приусталый голос её обмяк, и она откинула голову назад, прямя спину о спинку стула.
- А вот прямо сейчас и займусь всем.
Она встала, под коленями дрожь в переплясе с нервами. Что-то неуловимо недоброе поселилось у нее под пробежавшей морщинкой на лбу. Она шагнула за занавес в комнатку. Джон с испугу вскрикнул. Под потолком завис его вскрик, который он проводил куда-то приподнявшейся рукой.
Когда Ава поборола побежавший по телу озноб, белощёкий, на худеньких ножках, Джон до мучинки на лбу выпрастывал из-под одеяла ручонку. Она, вы-гнув по-старушечьи до хруста спину, рванулась к нему. Под ногами мешались коврики, тапочки, игрушечные машинки, свалившиеся с постели детские при-чиндалы.
Пока расталкивала всё расторопной материнской ногой, дом наполнился стукотенью и скрыхтаньем о пол табуреток, детских столиков, кроваток, ведёр-ков, мисок с припасами. Ава насилу достала запутавшееся в простынке тельце. Оглядела споткнувшуюся об угол детской постельки ногу, ухватилась свобод-ной рукой за косяк двери, вынесла малыша к свету.
 Ещё теплившийся пот ребёнка окутал её нос и рот. Кисловатая прянь душка подобралась к её лёгким неистребимым и непрошеным гостем. Ноги и руки ма-ленького тельца непослушно, как во сне, прочертили воздух. С лица Авы о мокрый ротик малыша стукнулась капля, затем другая.
Придерживаясь спиной за дверной проём, Ава запомнила этот взгляд в по-следнее мгновенье. Махорок передней чёлки его дрогнул. Приподнятая голова и раскрытые в крике губы всё ещё не отпускали от себя белый свет, пока не вышло последнее дыхание.
Только забрезжило, а для многих – родственников, знакомых и близких - предстоящий день вывернул внутренности наизнанку. Кругом хлопотня, вопли. Вой, возня в доме, возле него и за домом. Цветы, надгробные причиндалы, по-минальный обед, отпевание усопшего и прочая суетня, и стукотня, не сосредо-точиться, не уединиться.
 Справа, слева теребят, о чём-то спрашивают, советуются, как будто больше всех знаешь, об этом только и думаешь: как лучше всё обделать и угодить. Го-товы залезть в душу, пытая то шепотом, то баском намаянную голову. Мозг от-казывается со всеми «ла-ла-ла», талалакать и пытается быть одновременно и на короткой ноге со всеми и встать на пословицу или упрощенное слово: типа, все там будем, спасаясь от лишнего нашествия языков и глаз.
Мэри так и не проводила Джона в последний путь. Особенно легли камнем на грудь  остатние часы перед кладбищем. Дожидались её до последней слёзки матери, пока та не тронула процессию носовым платочкам, прикрывая глаза. Крепкую обиду вынашивала Ава на дочь. С тех пор никому не попадается лиш-ний раз на глаза с разговором о своём несчастье. На людях родное, как чужое, забытое стало.
По трассе прошипел шиной свадебный автомобиль с открытым верхом. Ог-лашенный водитель, казалось, внёс полную несусветицу своим вторжением в разбитые чувства поминающих, во всю мочь пустил зевать сигнал, взывая бра-чующихся к прилюдной целовальне.
После похоронок Ава с тревогой общупывала рамку зеркала: пригодно ли оно теперь? Искусанные горем губы кровоточили в синеющих подтёках. Ноги Авы, как заморенные, качнулись от портрета, прошаркали порожком, стронув отставшую плитку.
Сегодня ей хотелось разговаривать от сердца, начистоту, чтобы хоть как-то восстановить поизносившуюся за суетный день материнскую душу: за послед-нее время столько выпито из её тела крови, что и на ближних бы хватило с ос-татком. Управившись с цыплятами, взгляд приостановила на часах.
- Пора… на столе и бумага задохлась, дожидаючись. С жальчинкой боли в груди сдерживала она раскосматившуюся стихию чувств, и зачем-то долго принюхивалась к кистям рук с томным остатком запаха детской смерти, прежде чем приступила к труду.
Она открыла компьютер, и её засыпали сообщения, байки, хвальбушки с ферм об успешных пробах рекламного проекта. Около пяти десятков неболь-ших компаний один за другим ссыпали ей свои сообщения. Текст украшали ри-сунки с цветами, куклами машинками, механизмами с колёсиками, ножками и полосатыми чёртиками. Даже пародии на неё со стихами прочитала и услышала через динамики.
Все, как сговорились, пели ей сегодня на один манер. Некоторые, что пона-стойчивее, предлагали встретиться и закрепить соглас на долгое пользование её новинкой. Однако Ава глубоко сомневалась в их правде, не приняла всё близко к сердцу. Посчитала всё это дешёвым сговором против неё, чтобы побыстрее разорить ферму и скупить подешёвке.
Думала, что те ждут от неё новый займ в банке, который она вложит в хо-зяйство и вылетит в трубу, не покрыв расходов. А то дура, Ава, что вот так, сразки возьмётся и поверит всем. Другое дело, если бы постепенно ей сообщали об успехе дел, а не разом, да ещё с критикой. Для чего? Чтоб легче заставить поверить в чепуху?
Но Ава в этом вопросе не пустышка: сап-сарап и пустилась от неожиданно свалившегося счастья в пляс. Она умеет надеяться и ждать. Но известий хватило на сегодня, чтобы не заснуть ночь, прибрать и причесать мысли. Наутро от-правилась к соседке-овцеводу – Дюсти. На ней майка с разборным рукавом. Бровкой одной ткет полотно разговора.
- Только домой прошла… сторожу в окно, думаю, проведаю, - примерялась к её настрою Ава, примечая знакомую простинку в лице: не обронится ли в нем что, доселе неведомое и чудаковатое? Взошла на порожек Ава с кипятком пле-скавшихся чувств и остыла, когда присела. Платье на ней несвежей стирки. Будто сама не своя, завела выбившуюся из-под строчки нитку под прорешину шва, запрягая разговор. Мол, пришла и дружит она с ней ещё и потому, что та умеет не встревать занозой, не лезть под кожу лишний раз. А потом, с другого бережка и родной-то виднее станет.
- Как оно живётся – можется? Вся в нарядах, гляжу: на груди лодочка с па-рочкой подлунной плавает, на плече голова барашка с рожками…
- Твоими молитвами, Ава. Проходь, присаживайся. Как нищенка, притули-лась у порога. Мои соболезнования тебе по сынуле… А маечка как талисман эта. В прошлом году еще брала с рук. Иногда выручает… глядишь, помаленьку и дело двигается…
Ава мотнула головой, приняв соболезнование, сняла туфли, прошла к дива-ну.
- Спаси Христос! Я рада за тебя. Прибралась: дай зайду, что-то давненько не виделись.
- В магазине, кажись, последний раз. В девках хорошо было любезничать да вечерять. Ни особых хлопот, ни забот тебе. Теперь у всех хозяйства. У кого ку-ры, у кого скот. Так и не видимся.
Ава ожидала, что Дюсти не устоит перед неожиданным визитом к ней и сразу все новости к ней в карман переложит. Но не тут-то было. Обе, обменяв-шись дежурными мыслями, присмирели, ожидаючи каждая для себя подходя-щего положения. Ава, разглядывая сухую фигурку, не смолчала:
- Чего это у тебя: то ли волос, то ли морщинка к обочине рта прилепилась? Мне кажется, только красивее от этого сделалась.
- Ну, сказанёт тоже… Старость крадётся, - потеребила пролёгшую канавку Дюсти, - сплю неудобно, может, вот морщинки и цепляются. – Кривая стёжка у рта чуть порозовела, - что Бог послал, то и к лицу.
- Телевизор вчера глядела, - скрала дорожку мысли Ава из-за неловкости. – Зайдёшь в кой раз с полной головой, да слова порастеряешь, пока сообразишь, как сказать... О телевизоре только говорить и остаётся, а то и не об чём.
Дюсти, развернувшись к ней в полное плечо, подыскивала простинку слова:
- Новенького ничего не слыхать про обвал? А то самой не до телевизора стало.
- Про вливания денег толкуют день-деньской, пустое всё. Съярашились в яму, как побитой лисой и ходим теперь, карабкаемся наверх, кто, как может.
- Вдохновеньев, сил, значит, нет в нас.
- Откуда их понабрать-то? Покупатель от производителя, как чёрт от ладана бежит, - Ава выдернула из-под себя подвернувшуюся складку платья. - Ты от беды, она за тобой... От бесспросья на овечек чем перебиваетесь-то?
- Уступками на цены… всё думаем, какое-нибудь устройство придумать, чтоб покупатель сам за товаром потёк. – Дюсти хотела спросить про дочь, за-границу, но не решилась бередить мозоль. Мол, настанет время - сама поделит-ся.
Ава уронила глаза за окно. Дюсти это насторожило, и она поставила вопрос яснее:
- Предложения по нашим хозяйствам пробила в Конгресс?
- И до тебя, стало быть, слух докатился?
- А то как же! Полезное для себя выхлопочешь, значит, и для нас скоски да послабления выпросятся. Улучшения условий да прибыли нынче все хотят, только контакты с правителями держат единицы. Без дельных предложений там и слушать не захотят наши стоны.
Ава сняла, справила ноготками прилепившуюся нить к кофточке и отвечала:
- С середины весны, как помнится, подавала свои замечаловки через пред-ставителей, туда к ним, наверх…
- Не согласились?
Ава пожала острыми плечиками:
- Друг о дружке ничего не знаем… хозяйственники-то: один здесь трудится, другой за дикими морями. Чем живёт каждый из этой, нашей братии конкретно, наверху тоже толком не знают. Время просиживают, а возможностей разных хозяйств не знают, чтоб до тонкостей. Об этом, о бесплатных для всех нас со-общениях со стороны государства и добивалась. О таких законах, которые бы нас поддерживали в награждениях тех, которые хотят самовыразить себя на ра-боте. Пока предложения от всех порассмотрят да обсудят, море времени утечёт. Вот в чём заноза…
Ходики размеренного разговора вдруг оборвала тишина. Дюсти даже уро-нила качавшийся шлёпанец с ноги, пока дышала над соседкой. Та тяжело со-гнулась, потом распрямилась с силой, как ивовая хворостинка, и убила тишину лопушинкой ладоши.
- Вот это да! А ещё не бралась говорить…Это по-нашему. Не мякни… У нас для тебя тоже новость припрятана…
- Мой рекламный ход сдох, хочешь сказать?- почуяла, что Дюсти принялась за успокоительные беседы. Это в её привычке. Поглядела в глаза соседки жарко и отрезвляюще: - Говори же, не тяни!
- Спрос пошёл! – вспыхнула Дюсти и подвинула к ней компьютер. Пока ма-ленько. Но спрашивают… со вчерашнего вечера ко двору сами подруливают, - стрелка на экране забилась, просчитывая предложения. Хотела тебе пересказать, всё время берегла. Думала завтра… То одно, то другое, завертелась вся… а потом, думаю, скажу под руку - спрос накроется… Молю Бога заёмные деньги вернуть. Я суеверная стала. Теперь проект обкатала, можешь у себя в подворье запускать.
Чтобы оживить рынок сбыта, мне Брускер и Смит подали хорошую идею. Знакомые такие. Говорят, что тут не просто реклама должна быть, а популяри-зация своего дела и факторов, через которые хочешь увеличить доходность. И чтобы было подано всё с чувством, с мыслью и расстановкой.
- И верю, и сама боюсь! – запинаясь, выговорила Ава, отмахиваясь от заби-вающего кашля. Её руки не находили себе места, и она расторопно засобира-лась, полная берегов сердечной радости. На такой волне только и плыть. 
- Уж не сговорились ли все, чтоб меня на рисках сбороть, обобрать да ску-пить всё! – огонёк ужаса качнулся в глазах Авы.
- Не веришь? Давай покупателя дождёмся, расчетов с ним. Мы тебя сегодня не дожидались в качестве наблюдателя, заметь!
- Чувствую, правду говоришь, а свыкнуться с ней боязно, - мутнея глазом, смазала последнее слово Ава. – На этот проект я столько жизней убила… и сама разорилась. Кинофильм о своём хозяйстве! Просто представить себе не могу. О своём..! И это в трудный год… Понимаешь, Дюсти?! Вот это и есть моё маленькое женское счастье. Может быть, дороже которого только судьба ро-димки сыновней да дочурки осталось.
Дюсти видела после обеда, как Ава стояла посреди своего двора, расправила в стороны руки и крутилась, отбрасывая камушки носком туфли. А потом за-кружилась волчком, ещё и ещё… завертелась и упала. Пыль серая, горячая и твёрдая обожгла ей щёки и лоб. Острыми камешками пробралась к её телу: проникла под оборку платья и сквозь выхваченный клок ткани.
- Моя ферма! – поскрипывая песком на зубах, кликала она её, как живое ди-тя.
Несут Аве предложения со всех концов – и часть бесплатно. Платить нечем. Переглядываются, стараются друг дружку обогнать. Голова гудит, руки трясут-ся, в дверь, как зверьки ныряют. У одного предлагателя совет не приняли, лезет в другой раз: чужую мысль подслушал, перевернул с ног на голову и опять в дверь – вдруг прокатит.
- Ты же вот только был?
Не всех в этот раз сумела поддержать государыня. «Даже хозяев заинтере-совать не знает как, чтоб крепились. Хотя бы ради тех работников, которые хо-тят выразить себя в работе», -  сокрушалась Ава. И ей вовсе сегодня было не стыдно за то, что поддержала сотрудничающих с ее компанией пенсионеров. Из последних крох собрала им на бесплатный проезд в доступном транспорте, за-пустила ролики об их деятельности по телевидению. И это в такой-то год!
«Ничего, вернуться еще мои денежки сторицей,»- убаюкивала она себя.
Голоса в дверях сопят, двери скрипят, птица орет – деньги только не водят-ся.
Двором уже потянуло сыростью. Из-за горизонта прямо во двор пробрался ручей с намытыми останками зерна, будто гость нежданный вошел с дорогой снедью для стола… - и на душе потеплело.
 Ава понемногу пришла в себя, подождала, пока просядет мелкая пыль ок-руг ручья и появится вместе с ушибами лёгкое ликование сердца. Ни одна бо-лячка не смогла бы побороть её великой радости и Надежды.
Она почувствовала залитые свинцом и убитые счастьем руки, зачищенные, как наждачкой, на локотках и коленях до кровавой крошки и черноты, - так го-рела в ней нетерпимая жажда успеха теперь.
В зеленовато-пунцовое лицо Авы гляделось зеркало отпылавшего лета. Она рано просыпалась, делала примочки, работала по хозяйству и обзаводилась смертельными мыслями. Не укараулить ей чужой проект, ставший своим, при-глаженный своей рукой, который так, нехотя, разошёлся по заждавшимся хо-зяйствам в качестве опытного образца, а теперь не собирался от них уходить, будто обрел новую семью, кружась в свадебном наряде рабочего вальса.
Нескоро сбыть ей дорогой товар со двора. Найдутся люди и разберут по се-бе, каждый по кусочку, её труд. Переплюнут её конкуренты, наделённые её же знаниями. А коли, можно было бы, то по буковке, по маковке изымала бы она свои мысли из её разработки, розданной для проб.
 И следа бы от неё сейчас не оставила, попадись на глаза. Пустила бы её прах на вздабривание почвы. Для себя ничего бы не взяла. И так всё помнит наизусть. Кабы можно было контракт с ними не подписывать, чтобы дальше пользоваться её трудом не смогли до той поры, пока не поправит она своего положения. Как теперь за всеми уследить? Кто скажет, насколько честными в такое время люди окажутся?
Наутро развилка дорог свела соседей на родном порядке домов.
- Мимо ходишь, а так и не заглянешь… помыться зашла бы в баньку. Птиц не было, забегала. Пару, жару, воды – всего полно. Мойся – не хочу, - серди-лась Дюсти.
- А то окромя меня некому полоскаться… своих полно.
- Это ты зазналась, голубка, вот чего тебе скажу… Так намашешься за день, ни одна ванна отпарить грязь не возьмётся, а тут банька. И чёрные дни крадутся за спиной… Разве я не вижу? Какая же я после этого соседка?
- Банька не нам с тобой, а правителям сейчас в самый аккурат бы при-шлась…
- В остатках былой роскоши туалетов дохаживаешь. Кругом всё тонко да телу зябко. То тут, то там на ветру. А сляжешь, в момент на таблетки подся-дешь. Это лучше? Банька, она для здоровья самое то будет. Была бы у тебя ба-ня, я бы не отказалась…
- В другой раз, как-нибудь. Ну, может, к вечеру… – подзажглась Ава.
- Курам отряди корм, пока моешься, глядишь, и дело сделается, а то слышу, гогочут… Чайку с ароматами заварю. Любила после баньки кипяточком души-стым побаловаться… помню. – И покамест растеплился уголёк Надежды в гла-зах Авы, Дюсти, понизя голос, на дыбки подняла последнюю речь:
- Нехорошо так… когда человек просит… Ужели не рада, Ава?
- И рада, а собраться не могу. Какая баня: вся в болячках, не повернуться.
И, держась за случайную встречу, как за последнюю соломинку, та потере-била несговорчивую соседку:
- А то помылась бы, Авочка…
Проговорили они до битой ноченьки, до огонёчков в небе. Со стороны церкви взошла луна вся зелёная, как с мороза продрогшая заявилась.
Дюсти, перекинувшись через городьбу, пыталась соседку заболтать, чтоб не замкнулась.
- У тебя ягода опять по окна разрослась. Воробьи склюют, не проредишь по осени. – Дюсти кивнула головой в сторону пышногрудой вишни. – Петухи ско-ро покличут, а мы тут всё безработицы водим. Давай по домам, раз так вы-шло…
Ава приподнялась с городьбы, развернувшись лицом к тропинке. Дюсти глубоко и надрывно вздохнула. Ава положила ей руку на плечо в знак расста-ванья, и Дюсти затеплилась глазами:
- В казённую, смотри, не ходи. Век твой проект вспоминать буду… Ещё расквитаемся, как окрепну… - подвернув губу, прихваченную нервами, подро-жала голосом: - поимей наперёд, банька - оно дело полезное… понимаешь? Да-вай, до встречи, Ава…
Дюсти поёживаясь, скоро вырулила на просторную дорожку.
- А то завтра жду…– пустила она крик в не закрывшуюся за Авой калитку, растягивая встречу, полную сомнений, Надежд и боли.
Народившийся день уже рвал привычную тишь зари на ферме «Wilson Foods» кинокамерами, микрофонами, кучками людей, снующих вправо, влево, вдаль и поперёк, с репликами и длинным началом речи. Когда поднявшаяся с небесной постели звезда заботно пробудила Аву, та ещё раз проверила для себя: всё ли делается так, как надо. Что будет сперва, потом дальше, каков будет порядок дел: с одним, с другим, третьим, потом вместе.
Что пойдёт не так, выпадет из кадра, срочно заменить другим. Здесь и сей-час. Теперь она всё это караулила глазом, радуясь утренней удаче. Глазастые камеры, словно понимали задумки собранной заказчицы, заглядывая за каждый краешек документа, в котором варилась, вскипала и уходила пеной хозяйствен-ная и глубоко личная жизнь.
Досужее око камер захватило ссыпанные кучкой бумаги, выцепило одну, другую… страничку со строгими цифрами, столбцами, рисунками и выводами по жизни фермы. Здесь, в этих до скромного тесных сообщениях, было всё: достоинства и недостатки, исписанные черновые наброски материалов, наблю-дения за обхождением хозяйки с её работниками и партнёрами за десять с лиш-ним лет.
Людям из различных изданий и телекомпаний важно было не упустить, как развивались ссоры и как гасились. Словом, полная и несдержанная свобода критики. Не терпелось знать о состоянии климата на работе через отражение стенгазет, выношенных в момент критического состояния фермы, к юбилейным датам работников, посвящённых их изобретениям, творческому процессу в це-лом.
Документы рассказывали о делах той или иной семьи работника и хозяина, отдыхе, планах и хобби, даже об ответственности перед государством. Казалось, даже вездесущему глазу камер не всегда удавалось уловить крупицы когда-то полноводной жизни «Wilson Foods». Всё здесь снималось, монтировалось прямо на ходу.
Попадались подсиженные непогодой фотоплёнки, с зацапанными и надо-рванными временем краями, диски с побитыми боками. Они всё же не могли не пролить огонёк теплящейся Надежды, добавить что-то о дорогой сердцу исто-рии, о том, как это всё начиналось и росло, выпестовывалось на Божий свет, было и шло до сего момента, без единой утайки.
Важно знать людям, как производился продукт, в каких условиях, каковы были настроения людей. Отклики потребителей и покупателей, хвалителей и ревнителей успеха, отзывы контрольных органов, спонсоров – казалось, ничто не могло ускользнуть от дотошного ока приглашённых и зевак. Но это были вчерашнего дня отклики.
Видя, как снуют, трудятся эти золотые руки, сманённые для документально-го кино о деятельности фирмы, сердце Авы, скованное обручем недуга, будто разорвало на себе эти путы. И больше не чувствовала она себя какой-то обде-ленной, отломленной горбушкой от чёрной краюхи хлебов под высоким небом женского счастья.
Не тонуть ей больше в бесконечности болей и досад. От всего организован-ного хаоса исходил великий настрой на поиск нового шага, который сулил бы ей на деньги, свёрстанные государством, хороший сбыт.
Но и это было не все, что бы заставило отыскать заросшую дорожку к поку-пателю. За подлинное счастье ещё предстояло побороться. Это она знала и от-давала людям без остатка всю молодость сил. К такой встрече готовилась все годы.
…Только к вечеру ей однажды поступили новые советы. И Ава ими тотчас воспользовалась.
Аву почти одновременно видели то в доме, то за курами и цыплятами возле кормушек, то увлеченной бровью вслушивающуюся в мнения людей… Или са-ма что доказывала, доходя до хрипа и похлопывая кого-нибудь по плечу. Под-бадривалась словом, включалась наравне с виртуальным работником в единое дело, зажигая в глазах наблюдателей азарт разбуженной мысли.
Она широко растопырила творила птичника перед проминкой птицы, и её взгляд словил работника прессы в тот момент, когда тот кормил с ладони кури-цу с дымчато-пепельным оттенком крыла. Другой рукой по мусоринке, по со-ломинке выискивал на её белоснежной спине застрявший мусор, дурашливо поднятый ветром с земли.
Снежно-курая молодчатая головка её была слегка приподнята и кинута на-бок. Время от времени острый глаз поглядывал свысока, пристально и недо-умевающе. Как бы раздумывая: чего это он так заботы о ней проявляет? По-честь, замужняя и не одинокая молодка в куриной стае, да и по видовому при-знаку человек ей не ровня, совсем неподходящий кавалер.
Хорошо, что её «муженёк» не видит, а то задал бы всем жару. Рыжепёрый нахохлился, заподозрив неладное. Оттопырил крыло, загорцевал на ножке округ молодушки, желая хотя бы в кормёжке войти в долю.
Молоденькая красавица продолжала однако испытывать его терпение. Пре-дупредительно-воркующим голоском он подал подружке знак неодобрения. Ра-зошёлся голосом до гогота, когда его пригласили всё же полакомиться чем-нибудь съестным из рук. Знай наших: на заманчивые штучки его нескоро ку-пишь!
Припала на колено к рыжегривому Ава, вглядываясь в наросты на пету-шачьей ноге, перехватила его часто моргающий взгляд из-под бледных век, и захолонуло под грудью. Стал перед ней в важной выправке отставного генерала лужок. Глубоко и скорбно посмотрел своей хозяйке в глаза, вымаливая спасе-ния. Холодно тронула его по-хозяйски суховатая рука да так неловко, что он от неожиданности завалился на ногу, потом и вовсе потерял земную опору. Даже сквозь мягкое перо груди угадывалось беспомощно трепыхнувшееся сердце.
Первое, что пришло в голову хозяйке, это – порешить петуха. Подозритель-но худой, болезнью должно заразился, ослушник. Ава даже себя не помнит, как оказался в её руках шприц ветеринара с лекарствами. До стона в петушином горле она вливала ему под кожу пахучую жидкость. Лужок, как в последнем издыхании, бросил оземь когда-то мужественное крыло после лечения, пружи-ной взвился на приоткрытую дверь птични. Тряхнул старостью. И вмиг очутил-ся возле кормушки. Оглядел хозяйку и гордо пронёс налившийся кровью гре-бешок перед пернатым теремом.
- Ну, Бог с тобой, глядишь, оклемаешься, - как отчитывалась пред ним Ава, пока побитой лисицей не легла в куриной, по-домашнему приветливой, но строгой семье уважительно-заниженная тишина.
Ава всё ещё надеялась и ждала от партнёров хорошего ответа, медливших с обязательствами. Она ждала унизительно и долго. Так ей казалось на тот мо-мент. Приопущенная голова, томясь мыслью, кружила над письменным столом, понимая, что не будет больше у них прежних отношений, недомолвок с пред-ставительной властью от крохотных хозяйств, с теми разбрызганными капель-ками сил на местах, готовыми поддержать её советом и делом.
Не схлёстываться ей с ними до хрипоты, отстаивая спеленатую всхожесть мысли. Не сегодня-завтра, всё равно придут они по заросшим чернобылом дум-кам к идее бесплатного обслуживания данными небольшие хозяйства на всём белом свете, единя, сопрягая их в крепкий кулак.
А то сыщется какой-нибудь Иванушка и возьмётся править да рядить нами. Не трепать ей больше за пересудами одичавшую обморозень засидевшихся консультантов. Строгая и настойчивая жара споров рано или поздно растопит их седеющие от холода сердца. Гневом хозяйству не помочь и привеском слов не измерить. С тяжёлым фактом придётся ей за жизнь сцепиться.
С кружкой воды мимо зеркала черканула, косо метнув глаз на отметины осени в лице:
- Ждать уж моченьки нету… Отпишу на «Lips Meat processing» ещё раз, со-мнения гложут.
- Навязываешься… Выдержки, что ли, не хватает? – закралась ей мысль ед-кая, испепеляющая.
- Когда душу растеребишь, остатнюю силушку на кон бросишь, жальче прежнего старания людей и свои становятся, и тогда и не на такое решишься. Когда жизнью фермы да сыновней рискнёшь, ради спасения… с государством, частниками, как на ножах поцапаешься, растрату времени за не понюх табаку изведаешь, с самим бесом на доброе сотрудничество пойдёшь.
Жилка хозяйская, она свербит, работы просит… Вот так все ручки сложим, что тогда с нами, с народом станется? Сугрех один выйдет. Больше ничего. Пе-ред соседом, должно, неудобно стало… Глаз со двора не показать! Зачем такая жизнь?
- Головы на всех не хватит. Знать бы, как, так подстегнула бы каждого, - кроме подковырки ничего утешительнее не нашёл для неё заронившийся голос.
- Ныне добрая изворотинка  в деле на вес золота…  Соображения на общий счет есть, но и те обдумки требуют. Время на всё, про всё надо. Пока слово до-машним светом не напоится, не настоится до предела, и зачинать нечего. Об-жидать придётся… - цеплялась за каждый сучечек мысли, губами выправляла наружу холодок испарин Ава.
Ветер крепчал, человек серчал, одна голова работала. Куда Аве от себя было деться? И перед окнами шептались, и справляли бал занавески.
 Стучали, ходили, выжидали, текли клавиши компьютера, уносимые свежей думкой и проверенным опытным глазом. Думка петляла, рвалась из рук вон, налетая на недобитую проблему. А навстречу ей, из половодья радости и печа-ли, обнажили свое крохотное тельце строгие правила, добытые недоспанным трудом, и вместе с ними - косячок вырвавшихся на столешницу пальцев, рас-танцевывал свои «па» под мелодию завязавшейся мысли.
- На уважении людей, пожалуй, и прикончу спорное положение… Прежде мирилась с этим как-то, теперь опять всё вылезло наружу… - она ногтем подре-зала нужное слово на черновике. Уважение - главный командир человека. А че-го человеку сегодня не хватает? Разве, глоток совести и контроля... Глядишь, и растеплится в нас уголёк Надежды на счастье под строгими бровями.
Ава поправила скрутившийся воротничок кофточки. Придерживая дыхание, резинкой вымарала чёрствое слово от карандаша и снова написала. Она ясно видела за ломаным начертанием букв - Мэри, и как только её всё объяснить про себя? искала и не находила подходячих выражений. Тщательно снимала при-мерку с каждого рисунка мысли; искраивала, как дорогую ткань, каждое угло-ватое слово, выводила по нескольку раз, чтобы оно, краплёное болью, колоко-лом сорвало к ней Мэри.
- Ну, здравствуй, ласка моя ясная! Ни свет, ни зорька не милы, пока не уви-жу и не услышу тебя… - Жгучие нотки светлым ручейком скорбящей Надежды по капельке стекались к её губам от каждого вечера, - лужка любимого пом-нишь с птичника: на плечо теперь взлетает и с руки кормится. Всё тебя дожида-ется, поёт… Помнишь? а как же, конечно, помнишь… Ну, здравствуй, дочурка, здравствуй, моя ненаглядная!
Она встала из-за стола, протянула руки в сторону двери, давая волю не вы-сказанной и запоздалой любви к своему дитяти, как долгожданную гостью встречала Ава родимую душу:
- Дождалась! – зашарила по голому косяку руками её мать, желая потрогать дорогое дитятко: столько всего тёмного пролегло между ними за последнее время. – Ну, где же ты, Мэри? Дочушка моя? Мэри? – рвалось из груди уже не-послушное и неокрепшее причитание матери. -  Дочурка!? – А потом и слов её было не разобрать: всё слилось в один звонко-бегучий ключ рыданий. Наконец, утешилась, голос дрогнул и упал: - Чего это я? Нет, не то, так не надо. И сядет она за стол, и зачнёт сызнова свою весточку так:
 «Здравствуйте…», - не докончит, карандаш повалится из руки, пройдётся по дому, снова приноровит перо.
Теперь – на новом листке, теперь должно пойти! Начинает опять всё снача-ла… Приходит, садится на край стола, на то старое место, где любила работать Мэри, и пишет насколько хватает материнского сердца; зачёркивает, меняет листы, снова пишет и ждёт. Ждет, не теряя Надежды, что ей скоро поступит выгодное предложение на поставку товара. И так изо дня в день, и по нескольку раз...
                ***
Там, где землю и небо пеленают мокроглазые ветра, поят влагой поля и ле-са… где выстраивается в мире порядок из хаоса, там вызревают культуры труда, набирается живительной силы соцветье тепла человеческих отношений.
Там рождается новый человек, где жизнь, как мгновенье, которого нам веч-но не хватает.
                ***
Есаул Куколка видел кошачьим глазком и слышал эти далёкие лица сквозь материалы, собранные чьей-то расторопной рукой из коллег, и не доверять рас-крывшимся перед ним судьбам просто не мог. Он догадывался раньше о неуло-вимом Дэвиде Смите. Теперь ещё один бандит засветился – Брускер.  Многое теперь сходилось, увязывалось крепко с прошлым и настоящим. Тем более, что с заграницей у него были свои наработанные годами связи.
Больше терпением вымаривал он подозреваемого человека и загонял в угол. Перепроверял, сомневался, а потом, в случае неудачи, раздосадовано вдруг рвал тугую нить неоправданных надежд о чужие судьбы. И долго ещё искал новый конец, за который можно ухватиться.               
XXIII
Обеденное солнце жмёт-дожимает последние капельки пота на спинах бое-виков. Они поеживаются, радуясь большой сушилке. После долгожданного боя наступило короткое, как сон, передышье. Позади перебегающий камешками, растревоженный гребешок берега. За ним в последней истоме доживает прибой. Хлыщет по скошенной крути, изливая горькую печаль оскаленному берегу.
И, кажется со стороны, что где-то рядом, во дворе, здоровые бабы мирно выбивают пыльную дерюгу. Чуть в стороне от горбатой траншеи, занятой под-разделением, вихлястый проход меж отсыревших глыб ускользает из-под ног разномасой галькой к морю. Впереди - за скалистыми балками и перевалами – хриплые стоны раненых. Вот и вся позиция.
Хорунжий Роман Брускер – в бывшем волжанин, один из ветеранов «Обще-ства Справедливого Иягова». Когда-то мягкие глаза теперь глядели, как сквозь человека. Многих сковывал такой взгляд, и они подчинялись. Чего за ним во-дится, то это выставить немножко себя, прифорснуть.
Тогда надевал любимые ботинки с подбитыми металлом задниками и под-ковками на подошве. Носки обувки при этом сновил рядом, а пяточки врозь, чтобы потом, при удобном моменте, потянуться в струночку и прищелкнуть надломленным звоном каблучков. Кажись, это наступал высший пик полета в служении родине. И сам становился камнем, и голос врастал в человека, как лезвие стали.
Впервые за пятьдесят шесть лет он вертит в руках извещение о крупном де-нежном переводе, высланном на его имя и теперь предназначенном для нужд команды. Редкий раз такое бывает, когда соискатель работы задолго до устрой-ства делает добровольные взносы, даже не претендуя на участие в доходе орга-низации. Обычно такого подхода требует устав от работника.
Думки его роятся в голове, развеиваются, как по ветру, сомнения и кучку-ются заново, пытаясь зацепиться в поступке за главное, но которого ещё не видно. Он похрустывает челюстями, обрывая в полёте слюну, разбавленную каменной пылью, пищей от прошлого боя. «Видимо, у этого паренька не про-стое желание служить Господу» - говаривали о нём командиры. Но вот его мысли разгулялись и начали выстраиваться проясняющей дело стёжкой.
- Скорее всего, этот шестидесятичетырёхлетний мужчина полон сил и здо-ровья, долго искал работу; верующий, из бедной семьи…
Он вспомнил, как тот при заполнении опросного бланка уже больно стара-тельно выводил буковки, будто оформлял на конкурс сочинение. «Этот будет скупым на мысль».
- Как правило, такие – старательные и хорошие исполнители, - ворошил их хвалебные мысли Брускер. Однако ответы в письменной форме не удовлетворят ни одну комиссию по приёму на работу. И если б не веское слово поручи-тельства за Романа, не видать бы тому работы в их организации. И кто знает, если б не потраченные тогда пенсионные деньги матери Романа на разведку и доставку злополучных рукописей из Союза, может, и не лежал бы он плечом к плечу вот здесь, в боевой обстановке вместе с товарищами. И судьба их сложи-лась бы по-другому. Как знать.
Любила Романа мать и много вложила в него. Для лучшей судьбы она пере-везла пятилетнего сына в Италию. Когда тот вырос, вернулась на родину. На чужбинке он получил европейское военное и гражданское образование. По примеру матери увлёкся рано религией. И на этом как-то застрял. Думал стать священником и занимался до своего совершеннолетия в христианской школе.
На восемнадцатилетие мать справила ему при церковной лавке новый кре-стик, вложила в робкую ладонь сына пачку скопленных денег, туго перетянув носовым платочком, благословила на самостоятельную жизнь. Наготовила, с жалючками в глазах, в бабий платок вязаную охапку шерстяных носков – и от-правила на учёбу в неродной город.
- Смотри, Рома, учись! Не подкупайся да трудом дорожи… – наказывала она сыну. – Хоть ты из переселенцев, но не хуже местных должен быть. Постигай науки. Это твоя корочка хлебца! Выучишься, заработаешь денег, будешь жить так, как хочешь. А пока делай, как велю! Мать не забывай! – на прощанье указательным пальцем наказывала сыну: - Мотри, денежки береги! Они ох, как даются!
Стынут потяжелевшие глаза Романа от службы в полувоенной  и полурели-гиозной организации. Щупает он потёртые складки почтовой бумаги, вчитыва-ется в родные строчки, мать вспоминает.
Как-то с ремонтом жилья поистратился. Отложенные на чёрный день деньги за услуги рабочим уступил, а на прожитие и не осталось. Мимоходом обмол-вился с матерью. Та поняла, а о возврате денег и слышать не захотела. Глухая обида за сердце брала: «Не доедает, монетку для сына бережёт, а от меня об-ратно ничего не принимает. Ты пойми, говорит, сынок, как иначе? я мать твоя». Не понял на этот раз её Роман, только жалость в душе затаил. От обиды снял в банке последки денег и сказал ей:
- Помнишь, мамк, ты денег мне давала на учёбу? Так вот, часть их я вложил в ценные бумаги. Тебе на старость берёг. Сердце хворое, на лекарства вся поиз-расходовалась, - он тяжело глотнул слюну и докончил,- это тебе от организа-ции, за меня просили передать. Адреса-то твоего они не знают, вот и прислали на моё имя, - старался  дипломатичнее убедить мать.
- Куда же мне их столько, сынок?- вздохнула сквозь слёзы она,- не я их вкладывала, стало быть, и заработала не я.
- Али тебе я не сын более, что с моих рук деньгами брезгуешь?
- Отец доберётся до них и до остатка пропьёт. Лучше в банк снеси! Взяла бы я да боюсь, скандалу только в семье наделают. Приехать некуда станет, - как от сердца оторвала мать.
С тех пор не затевал он с ней подобных бесед. А когда звонила ему по теле-фону, Роман ловил её слабеющие нотки и в ответ только сёкся голосом. На её беспокоящие вопросы и подбадривающий тон отвечал невнятно и неоднознач-но, пришмыгивая носом. Только солёная росинка набухала на его ресничке. А мать как бы продолжала стоять перед его взором.
- Не болею ли, спрашиваешь? Да уж старость. Рука вот немножко отнялась, видно, простыла, в сад ездили… А так вроде ничего... Натёрла мазью с пчели-ным ядом, немного отпустило. И ты не студись! От простуды купи себе медку или, сам как подъедешь, я тебе с балкона достану свеженького баночку.
И опять на душе холодели растревоженные мысли. Приехал как-то навес-тить, когда отца уже не было. Мать в это время в магазине была. Прошёл Роман на кухню за ножницами, нитку возле пуговицы отстричь. Открыл ящичек стола, а в нём – письмо к нему, карандашом написанное, с ошибками, крупным, не попадающим в строку почерком.
 Рядом – тесёмочка с тряпочкой лежат, в которые, видно, письмо прятала. Хотела отправить да не успела, а может, просто забыла. Вернулась мать и ви-дит: ящичек стола открыт, и кинулась на кухню. Пока Роман ботинки разувал в бывшей своей комнатке, мать достала письмо, прижала к сердцу и говорит:
- Письмо читал?! Ну, ну… отправить всё никак не могу. Отец меня из дому ни на шаг не отпускает. Один ты у меня только на белом свете остался. Тебе писала, по телефону при нём не поговоришь, вилку из розетки выдёргивает, А ты почитай, Ромушка, почитай, что мать пишет-то! и мне легше сделается… главное, дурными делами не занимайся, и всё будет хорошо.
Спину Романа прошибло горячим потом с морозцем…
- Конечно, давай, мамк! Только не переживай за меня ты больно так. Вся поистратилась, ан волосом как побелела, – и впервые, после долгого с ней раз-говора, осмелился поднять на неё глаза. Они были слезами всклень.
Роман уже вышел на улицу, сунул от дождя руки в карманы и нащупал тёп-лый свёрток, обёрнутый тряпочкой. Легонько сдавил его пальцами, свёрток щёлкнул. Роман понял, что на этот раз, в тайне от него, мать сунула ему опять последние сбережения. Будто угадала наперёд, как понадобятся ему деньги в трудную минуту там, за границей. Он не мог больше у неё просить. Но как их часто не доставало!
Будто весь день, охотившийся за удачей дождик, прибивал беснующуюся на дороге пыль. Влажные ветры уже к субботе повернули с юга и принесли тепло.
- Мама! – покликал растревоженным шепотом Роман. Повернулся на её окно и пошёл задом, выглядывая её знакомый платок.- Если бы ты знала, мама, как тяжело увяз на работе… Но я обязательно придумаю, как вернуть тебе деньги и моё тепло.
      Проезжая машина заставила развернуться. Он вынул дареный матерью но-совой платок и остановился, прикрывая рот. Какая-то неведомая сила всё дер-жала на линии окна матери и не давала идти. К ногам неожиданно прижалась соседская собака и вывела из оцепенения.
…За почерневшими и разрушенными глыбами, шагах в шести над уровнем моря, залегли порознь два подразделения боевиков из «Общества Гедемоновы мужчины» и «Общества Справедливого Иягова». Тесненные мощным огнём Интерпола и военных, они едва держали боевую линию. В наушниках раздался треск, и Роман приложил ухо. «Прямо -группа боевиков… управляемость ко-манды высокая»… «Стало быть, - догадался Роман, - это шифровка из Союза:
- Мф 24:3-11; Мф 10:24-4; Мк 3:16-19; Лк 6:13-16; Ин 19:38… подтверди-лась... с помощью веры божьей. - Он понял и другое, что их службы, собрав-шиеся в кулак для отражения удара, вычислены. Но удастся ли после боя по-полнить команду свежими силами? Чтобы ходить на дело, тем более в ино-странные государства, нужны очень надёжные люди. Такие, положиться на ко-торых можно было бы, как на самого себя. А он сам ещё не сдал экзамен на на-ставника в бою. Тяготил душу вопрос о похищенных рукописях: надежно ли их захоронили..?
- Если б у меня были оба боевых взвода, - размышлял Роман, - посмотрели бы, чья ещё вера переитожила, а то один взвод и тот, можно сказать, учебный. - И убрал в карман карту, над которой пронеслась в воспоминаниях горстка жиз-ни, и снова задумался. - Сложно, конечно, представить, но правила сегодняш-него экзамена боем требуют смежевания в себе нескольких жизненных пластов: спаянности и преданности вере. «Это своего рода тоже правда».
Люди не приемлют правды боевика и священника, а она всё же существует, как враждующая, не согласная со многими ценностями семьи, и даже целой ци-вилизации. Так называемая – чёрная правда. Если государство не способно справляться с изъянами общества, мы ему поможем осознать это и заставим действовать, пусть ценой собственной жизни.
Ведь кто-то же обязан заставить мыслить государства по-новому. И сдавать такой экзамен придётся американскому командиру, старшему вахмистру Нор-манну Стайрону, волей судьбы нежданно-негаданно переметнувшемуся в стан врага. Уж никак такой поступок не одобрила бы Катерина, выжившая чудом и оставшаяся на всю жизнь инвалидом, если б знала, что и на уход за ней нужно много денег.
С тех пор Норманн душой и глазом зачерствел, глаза смотрели безучастно, вяло, как сквозь заиндевелое стекло. До строгой ли мысли стало? до высоких  ли материй? Застигнутому горем, пришлось перед её отцом замаливать грешки. Теперь семья любимые занятия отодвинула надолго. Только учащённые при-вздохи доносили с глубин его потревоженного сердца ещё теплящуюся надежду на выстраданные мечты да заботы по Катерине и братишке.
Теперь и в сытые дни сосало под ложечкой. Совесть просачивалась вкрад-чиво, пятная слегка подкаленную кожу, как бы молча оправдывалась за него перед людьми, ища в глазах случайных людей сочувствия и поддержки, и не находила её. Оттого хотелось выть обречённым волком, защищая крайней це-ной чёрную шкуру звериной жизни, ради спасительного шанса, ради сохранения семьи.
- И как хорошо, что тот сегодня в роли наблюдателя и члена комиссии. Мо-жет, мне сегодня Бог отпустил случай отдохнуть от вас, от всех, от жизни, от воспоминаний, которые придали силы, от всего плохого… Неужели я не заслу-жил того? «как знать!» - Роман убрал наушник подальше и притаил дыхание.
Одинокий выстрел надолго встал в ушах. Зубы черпанули поднятый пулей солоноватый каменный песок. Ему охота поделиться с самим собой мыслями, может, на худой конец, оправдать себя, но язык не слушается проговаривать мысли. Во рту всё перекипело, пересохло. И вместо слов – пустое сплёвывание по сторонам и наматывание соплей на рукав.
Чёрное лихолетье навалилось на мир, грозясь в одночасье задавить его своей непосилой тяжестью. Грязное и непристойное становилось белым. Белое грязным и слащавым, как промороженный фрукт. Вспомнишь о нем – что ска-зочная капля нарисуется с большого цветка, а приглядишься и догадаешься: ка-пля-то вся дышит холодком. Видать, и характер человека недалеко ушёл от по-добной схожести.
Переполненное жаждой жизни, кипели сердца командиров. Они хотели го-ворить, однако, залегшая нитка вверенных подразделений уже громко нараба-тывала свои правила боя… рядом оголяли плечи, снимали рубахи, ходили ство-лы верхом укрытия. Но вряд ли этой мускульной силе суждено долго жить – с рубахами куда проще справиться, чем с наседающей силой…
Верующие все делали для поднятия боевого духа. Любой бой доводился до сознания подчиненных как имеющий огромное значение для облегчения чело-вечества от ига неверующих. И принести себя в жертву на золотом алтаре веры почиталось выше всяческих похвал и наград. Конфликты между собой и случаи потери боевого духа сводились к минимуму. Жарко дышалось всем.
В один момент стволы повалились на дно. Видно было, как седая от пыли кепка, то поднималась, то ныряла в укрытие. Еще и еще раз… здесь, там, тут – глаза не поспевали увидеть. И скалистое небо, и черный прибой – все переме-шалось, пошло кувырком.
И встали перед рядовыми, как высоты перед заиндевелыми горами, коман-диры. Минута, другая… молчанки. Будто клубни с морозу весна их сердца рас-топила. И опять стало тихо…
Хорунжий Брускер лежит вполоборота к молодому казачку, Солу Мейлеру. У него из-под засученного рукава, у самого локтя, показалась прорисованная головка змеи.  Вахмистр Стайрон наблюдает за ними неподалёку.  Его все на-стораживает: - И ход операции, и ненадежность запрятанных рукописей… и недовольство поведением этих, моих рассомах, прости их Господи! Квелые больно уж… «нет, не сумеют, не сумеют, как люди, принести себя в услужение господню… глаза вон посоловелые, вразбег…»
 Кругом стихло. Изредка прочирикает над головами птичка, по ошибке за-летевшая на позицию, да у самой заводи горизонта загуднёт гром. Лица раненых нет-нет да изовьются в корчи по земле. Страдальческие глаза необстрелянных, неотёсанных вояк украдкой прослезятся в рукав, наговаривая молитву… и снова тихо.
 Сухие морщинки наперекосяк держат в напряжении рот. Глаза ветеранов и наставников где-то блуждают, укрощая сомнения, тревожно вглядываются в прицельную планку, стреляют ухом товарища. Такие глаза называют щупаю-щими локоток ближнего. Это важно перед боем.
Сола Мейлер – молодой, лет тридцати с небольшим мужчина с дымчатыми усиками, жёлтым коротковатым пальцем упирается в зуб, шамкая, успокаивает себя:
- Качается… Болеть, должно, начнёт… Хорошо, не гудит… Ну, потерпи! Чуток осталось… недолго… бумажки наши, кабы налево не ушли…
- Да, не дрейфь ты, приятель! – подбадривает его Роман.
 - Во-он там, в направлении лощинки, видишь? – тревожатся в ответ, щети-ной, подрезанные дымчатые усы Солы Мейлера. - Там скопление неверных, скорее всего, - и припадает к прицелу.
- А ну, погодь-ка, - он вытянул гусиную шею, вцепившись глазами в пят-нышко далековатой дымки. - Нет. Это так… Должно быть, отвлекающий маневр готовят, - крутит на пальце травинку Роман. – Достойный противник не даст себя так глупо обнаружить. А он – достойный, можешь не сомневаться! – Обождал, пока уляжется мысль, и добавил: - Что же вы так жидко осведомле-ны? – издевается, скрыв усмешку, Роман. – Смышленого врага уважать надо!
Сола Мейлер прицеливался, вслушивался в подветренную сторону против-ника, но не выдержав, развернулся к собеседнику:
- А в других наших укрытиях небесная тишина… Будто и нету рядом войны. Калякают больше глазом и жестом. Ох, и трудно там нашему брату!
Роман Брускер, смерив бровью молодого, перевёл взгляд в направлении чёрной поросли.
- Негоже много говорить, вы наш будущий резерв. Если повезёт, обязатель-но станете наставником. Для того и растим. Высока в хороших людях потреб-ность общества. Только подготовленная птица принесет, ради веры, себя в жертву… Вы гордиться должны оказанной честью, что вас взяли в команду ве-ру свободную отстаивать. Мы вас отобрали в бою, а вы нервы у меня тут рас-пускаете.
 Вон за этой высоткой противника - куда смотришь?! левее бери… аля… ля… - раньше стажировку боем проходил один нашенский боец. Силищи поли-цейской тогда было не меряно. А его как чуть, так и на песенки тянуло. Знако-мых баб у него много было. Вот и писал каждой из них трогательные письма. Кто его знает, зачем? Может, память хотел о себе сохранить в их душах, а мо-жет, так, подурачиться хотел.
Образованнейшая голова, а внутри - потёмки… Напишет, бывало, зачита-ет… душа индоль цветёт. Но случилось так, что попал он к ним в плен. Отмуту-зили, конечно, перед этим, само собой. Сапогом одни костыши во рту оставили, да-а… Ну а потом те взяли его в бой в качестве живого щита.
- Сроду не слыхал, чтобы полиция кого-то в бой брала, тем более в качестве щита…
- Так рассказывают… Оно, и брехня в стычке может правдой обернуться. Так вот, взяли его и велели впереди ползти, а самого под прицелом держат, чтоб ни гу-гу… не убёг, стало быть. Толи растяжки тогда наши на их пути поставили, то ли ещё чего, не помню. Тот полз шагов восемь-девять от них на расстоянии. Они за ним. Впереди, значит, обнаружил тот коммуникацию, ну, колодец такой круглый с большим люком, на дне трубы проходили.
Приподнял он чугунную крышку-то, нырнул в колодец и забаррикадировал-ся. Те только ушами моргнуть успели. Тоннель, видать, мелкий оказался. Рядом с трубами не проползти ему. После боя извлекли. Бедному не убежать: кругом неверные. Говорят, руку ему один полицейский отсёк по самое плечо взрывчат-кой. Так бы живым не взяли.
- А самого не задело?
- Так они ему сначала пальцы люком прижали, потом их срезало крышкой, пока тот прикрывался. Выдернули его оттуда, значит, и в канаву. Самого к бревну прикрутили, а одну руку высунули из канавы по локоть наружу и привя-зали к другому бревну. На кисть - взрывчатку и рванули. Это, вроде того, в по-дарок от подорвавшегося на растяжке товарища. Вот чего выделывают с нашим братом!
Конечно, их начальство на это глаза закрыло. Но выжил он тогда. С ото-рванной рукой, а выжил. Врачи выходили. Из госпиталя ихнего бежал. Долгое время у нас работал. Год, как схоронили. От старости умер. А писать выучился ногой. Левая у него была в сухожилии осколками измочалена.
Искалечили, можно сказать, человека физически, но душа в наших сердцах осталась. И ты о ней теперь знаешь. Вот как. Ты смотри одним глазом за тем бугром, что обозначили… этак, градусов на тридцать теперь правее от вон той берёзки возьми… а то напендаляют нам с подветренной стороны-то. Да смотри, докладывай: когда и как отбиваться будем.
Бой зачался вместе с громом и молнией. Гроза подсекала взвод сзади, Ин-терпол с военными спереди. Кровь от пули, зацепившей ухо, пятнила ворот ру-бахи. Изнутри Романа забил кашель с мокротой. Место, где они держали пози-цию, больше исполосовано следами плевков, чем когтями пуль. Правая нога немела, докучала покалыванием. Стреляло в локоть, когда держал прицел. Ро-ман уже положил парочку нападавших, отсекая наседающих военных от моло-дого бойца. Но тот норовил отстреливаться, сам увиливая от пуль.
Сола Мейлер с лихостью менял позиции, перекатываясь сам с места на ме-сто. Припадал к земле, полз, не давая прицельно сосредоточиться противнику. До Романа только доносились обрывки фраз: «Окружают! перехожу на круго-вую оборону…».
- Так… так… ладно! – нёсся в ответ, подбадривающий в запале крик Бру-скера.
- Свежие силы! – палил по несущимся лавиной камням с высоты в замеша-тельстве Сола. – Уходим… уходим!
- Куда? чёртов пострел! Назад!
- Сзади, у скалы, лодка… уйдём незаметно.
- А товарищи? Бог с ними, так что ли?
- Полвзвода вплавь ушло…
В чёрных уголках зрачков Романа притаилась грусть. Один бы ни за что не сдал позиции. Тут его нога словно подвернулась, задетая осколком, и он вместе с оружием поехал на дно укрытия. Почувствовал, как быстро подплывала кро-вью на ноге обувь, немели пальцы, а затем и вся нога. Померк в глазах белый свет.
- Норманн, назад! – указывая рукой направление, скомандовал Сола своему прямому начальнику, а сам, вцепившись из последней моченьки в руку Романа, волоком попёр его через гребешок к морю.
- Прикрой! – крикнул, что было сил, Норманну, хотя тот давно это сделал, и если бы не он, не уйти бы целым из-под обстрела им с раненым командиром-наставником. Только Сола Мейлер перевел дух, со сведённых болью губ Бру-скера слетел еле уловимый вопрос:
- Зачем оставил позицию?
- Бой и так проиграли. Их много… а наставники нам ещё пригодятся.
- А вот это правильный ответ! – вместо Брускера ответил подобравшийся к ним Норманн Стайрон с бинтом. – Позади нас, у кромки моря, должны быть выставлены наши кордоны. Интерпол вот-вот споткнётся о них и сломает себе шею. А мы им в этом поможем. Но вы оба, можно считать, экзамен почти сда-ли, хотя он ровным счётом ничего не стоит, если мы не выберемся из этой ло-вушки.
Однако вопреки предположениям Норманна, заградительные кордоны под прикрытием дождя давно снялись и отступали береговой линией моря в разные стороны. Было видно, как их остатки уже месила с грязью войсковая пехота специального назначения.
Вызванный через посольство спешной служебной телеграммой старшего офицера Интерпола есаул Куколка прибыл самолётом. Потом - машиной в рай-он ликвидации банды для опознания части похищенной рукописи. Куколка по привычке подобрал тощие кожурки губ, подъеденные желтизной лет, не сдер-жался, когда понял, что рукопись ему вовсе не спешат показывать, и он сделал Франческо Меисе, замечание:
- Возможно, это не та банда, на которую надо было охотиться? Я думаю так, потому что порядок вашей операции не соответствовал строгости Божьего пас-порта. После изучения ситуации мы с вами вышли на предполагаемый след боевиков. Так? Так! Начали внедрять особую программу по их поимке. Сначала разведку шерстили, потом начали щупать человеческие характеры, деловые на-выки команды, вышли на строевую службу, позже наехали на пропагандистское крыло. А надо было сперва просечь каждого человека, его боевые способности. Только затем поглядеть службу пропаганды: что она собой представляет? и после выходить на разведку, хозяйственную и казначейскую части, а позже на боевое подразделение. Здесь всё, как в сказке про репку… и менять местами цели нельзя. Поэтому да, это банда, но, возможно, не та, да и рукописей я не вижу…
- Очень жаль, что вы отказываетесь от своих же письменных указаний в служебных сообщениях, - провизжал Меиса сквозь вставные подпорки зубов. Нос его собрался бугорками, как у кошки перед броском.
- С какой же стати мне от них отказываться? Это вполне надежные данные, - подаваясь плечом, не уступал Куколка.
- В таком случае, уважаемый Плюшкин, учите Библию! В ней что-то и от большой логики есть, – как бы отыгрывался за непростительный промах, что так рано вызвал Куколку. - Всякий порядок действий должен быть по Божьему писанию и небесным силам любви приспособлен к условиям. Потому пере-группировки целей возможны, в связи с изменившимися обстоятельствами.
И в доказательство правильности наших шагов, вот вам часть рукописи, - на его калёном лице в этот момент, кажется, ни одна морщинка не ворохнулась. И Куколке ничего не оставалось делать, как спрятать глаза, удалиться с членами Интерпола в отведённое место, чтобы засвидетельствовать подлинность части рукописи.
Раздался автоматный треск по горам, казалось, будто в ближайшем селении из мёртвого, обледеневшего белья войны, скалками требуху вынимали… На не-тронутые взрывом гранаты уронил свое тело Норманн Стайрон. Утираясь, он случайно спробовал приторно-солёную кровь на рукаве и потерял сознание. Откуда-то сбоку неслышной кошкой подобрался Сола Мейлер. Перекрестился и двинулся с разинутыми зрачками и гранатой. Двинулся навстречу рыжей от ржавчины смерти.
И над зияющими разломами скал, уморившись, тягуче и вяло проплыл вете-рок, питая пороховой тухлостью газов их куцый и остроскулый взгляд. В ответ цокнулись, породнившись с камнем, чужие пули… Последний раз дрогнула молния в глазах бойцов, осветившая окрайки горизонта, и провалилась от оби-ды сквозь нитчатую изморозь дождя, висевшую над скалисто-зелёной глыбой моря. Просвистела, подражая пулям, спугнутая пара дикой птицы. И бой вне-запно утух.
Около скалы продолжал разбираться с боевиками, похитившими рукописи в шкурных интересах, с перетянутым пояском Франчиско Меиса. Стрельнул он Солу Мейлеру прямо в пятку после взрыва, чтоб далеко не ушёл. Оторвал его голову за волосы от земли и говорит:
- Крепись, сынок, духом! Щас за моих погибших товарищей будешь ответы держать, - вколол ему обезболивающий, дал чуток спирта глотнуть и прислонил сиднем к валуну. Достал свинцовыми пальцами из портфельчика трофейный поджигной пистолет, который со ствола заряжается и огоньком сквозь прорезь подпаливается. Торопко вынул кисет, расшитый женской рукой, с которым ста-рики в Союзе ещё на Германском фронте похаживали да табачок променивали.
Набил осьмушку ствола серой от спичек, утрамбовал, засунул тому в нозд-рю металлическое жало ствола и поджёг… Раздался смех, приглушённый вы-стрел, затем всплеск разбившейся крови о камень из разорвавшейся ноздри, и волчий вой человека…
- Ну, как? подтёрли мы тебе маленько сопли? – щелками глаз улыбнулся старший офицер.
Боевик потерял сознание. Франчиско Меиса закурил едкую, достающую враз дымком до слёзки сигарету, дожидаясь, пока медики кончат своё дело.
- Ну, сознавайся, озорник! Где остальные листки рукописей? Кому и за сколько хотел их сдать? Нашим знания в них известны. Значит, тем, у кого кра-ли, им хотел всучить за денежки? У тех, кто из Союза… Так? А кто вас надо-умил, Норманн? Скажи, не бойсь… или Брускер?
Когда очнулся, боевик пошёл на хитрость, чтобы собраться с силами и улизнуть от ответа. Заползал ужом Сола Мейлер в ногах полицейского. Как ку-тёнок, пытался лизнуть в пятку своего хозяина.
- Рад бы помочь да глаза кровью заплыли, боюсь, не найду схрон,- и запро-сился пить.
Тогда Франчиско Меиса сменил гнев на милость. Позвал поскуливающего из палатки дога, опрокинул боевика на спину и придержал ему голову, пока дог не опорожнился на лицо. Рядом помирают со смеху оставшиеся живые – поли-цейские и военные. Скалят зубы раненые. Подзуживаемый злобными смешками коллектива, Франчиско прислонил Сола Мейлера поудобнее к камню. Вставил в зубы воронку для горюче-смазочной жидкости, распахнул мотню и слил мочу тому в рот.  Захлебнувшегося чуть откачали.
Норманна Стайрона, как старшего команды, привязали к столбу, надели на голову табурет и стали долбить по крышке камнями, чтоб на голове синяков не оставить. Добили до тех пор, пока сердце не захлынет. Затем откачивали.
- Скажи своему оползню, - обратился старший офицер к Норманну, - как очухается, может, вспомнит, где схрон находится? Покажет, останетесь жить… под суд пойдёте… нет, сдохнете, как собаки.
 Щёки главаря накрыл землистый румянец. Сроду так больно не леденели.
- Нет, - отрезал немеющими губами Норманн Стайрон. – Я своё отжил, - и, выжидая удара полицейского, выкатил белки. В руках старшего офицера Ин-терпола треснул карандаш.
- Опамятуйся, заступник! Не погуби его, - взмолил Сола Мейлер.
      - Чего мне теперь терять? На своём веку и грех пришлось испытать, и нена-висть врагов, и всего досыта, - приставив локоток между ног, покачал им перед носом старшего офицера. – А этого не видели?
Прислонил старший офицер Интерпола пленного к валуну, крутнулся, как в танце, на носке, высверливая береговую гальку, и пяткой с размаху почистил ему передки зубов. Наглотался осколков Норманн Стайрон, к страшной смерти приготовился, закрестился, ломаясь от боли в поясе…
Лицо полицейского дрожит, белым цветом заходится от злости. А Куколка цветёт, как красна девица, наблюдая в сторонке. Тут он не вытерпел:
- Разрешите, гражданин Франчиско, на этой парочке пленных личные обиды отыметь!
- А между прочим, - сощурился старший офицер, - мы на своей земле, и са-ми с усами… не доверяем каким-то пришлым наше правосудие отправлять. Дома хозяйничайте! Впрочем, за помощь спасибо!
У подножья моря, там, где намыло годами песчаного дна, старатели из числа добровольцев полицейских и военных копали для Брускера и других преда-телей, оставшихся в живых, яму. Столкнули их, как скот, туда, и закопали живьём. Казалось, сама земля заговорила, застонала тогда человеческим голо-сом. Затем, обшарив укреппозицию боевиков, в кармане одного убитого обна-ружили ещё одну часть рукописи.
А часть листков так и не была найдена. Видимо, брату Васька до торга их удалось скрыть, за что и поплатился жизнью. На сей раз Куколка, засвидетель-ствовав подлинность рукописи, как дитя, уносясь на машине, долго махал кол-легам рукой. Он знал, что после небольших законных формальностей, она слу-жебной почтой попадёт в его руки.
Франчиско ходил рядом с головами погребённых пленников и мерил шагами оставшееся в запасе до их смерти время. «Как раз у этой скалы здоровую рыбу поймали с лодки, пудов на шестьдесят будет… В гальку всё порывалась зарыться. Долго били её веслом по голове, а ей всё хоть бы хны, дышала и ды-шала…
Говорят, жизнь сама найдет себе проход к погибающей душе. Рыба на воз-духе не дохла, и эти прежде времени не сдохнут. Так устроен мир», - размыш-лял он, поглядывая на шевелящуюся землю над живыми трупами. Он несколько даже побелел губами, когда неожиданно для себя услышал, как чей-то голос из-под земли почти отчётливо с кем-то разговаривал, перебивая крики и стоны ра-неных.
- Сердечко моё! Сыра земля вовеки сомкнулась… не услыхать больше голо-ска маменьки с папе-енькой… не родная рука уста наши прикроет, а успокоит их земная него-одь… не долго осталось…- Посреди могилы образовалась вдруг крутящаяся воронка мелкого каменного песка, и чем-то напоминающий груд-ного ребёнка плач, прорвался наружу…
По телу подхорунжего Франчиско пробежали мурашки.
- Господи! Немедля разрыть! Эй, кто-нибудь… неужели не догадываются? – забилось у него всё же до конца незалеченное к состраданию сердце. – Задыха-ются!
Могилу отрыли, и оставшихся в живых боевиков, погрузили на машины. А Франчиско всё преследовал могильный голос… «но кто это мог быть? с кем тот человек разговаривал? И где он: среди живых, тут в кузове, или там, в земле, среди мёртвых? Никто не мог ответить ему на этот вопрос. Чудом уцелевшие находились в шоке. Так что выспрашивать у них об этом не было никакого смысла.
Из ртов выживших несло калёным железом с пряным душком мертвечины, будто век некормленые. Зажав нос, наклонился к лежащему и перевернул его на живот, чтобы не стошнило. На пойманной кучке бандитов не было лиц. На ску-лах, шее, по всему телу отметины побоев и подоспевшего голода. Сколько ужа-са в этих глазах, повидавших лихо и шедших когда-то убивать и грабить мир-ных людей!
Глаза впали и сиротливо выглядывали из глазниц, как из запущенных ям. Небритые щёки покрылись предсмертно-белыми кустами щетины. Раздавленные и переломанные пальцы рук и ног торчали тут и там из-под кучи тел. Всхлипы, стоны сквозь зубы смешались с рёвом двигателя, орущим с бездорожья. Верхние счастливчики, опустошённые жизнью, глядели в его сторону не-понимающе и смирно.
Их очертания больше не разговаривали. Действительно, как и о чём можно было говорить попранной кучке убийц?! Казалось, ничто не может вывести этот костляво-человеческий мусор из полуобморочного состояния, подчинившийся теперь негласной воле унижения и пыток работников Интерпола.
Скоро остался за поворотом морской берег. Скрылись из виду боевые позиции, селения и солнце за горой. И там, где остались вопросы, душа просилась в сва-дебный перепляс.               
 
                XXIV
Солнце в этот год будто проснулось раньше обычного, поднялось высоко и неожиданно. Люди про себя радовались до слез, а разговоров хватало до самого утра, покуда не прокричат в деревнях петухи, покуда не соспеют в небе стожа-ры, не застригут вездесущие ноготки работников по клавишам техники, и не раз возвестят телетайпы людям короткую новость: «К нам вернулась «Рымская весна». К нам вернулась потерянная Земля. А за потерянное надо платить. Только плата стала непосильно высокой и вздымала на дыбы.
На душе тепло, а в карманах начинало пустеть. Тени хозяйственного бойкота с ближнего и дальнего зарубежья возвещали новую блокаду хозяйств. Черное золото и деньги покатились в обвал. Болезнь, как всегда подкашивала людей целыми домами, семьями. И не было лекарств, чтобы им противостоять. Снова зыбило южные границы государыни.
Терпко, с морозным душком напросилась весенняя погода на обезумевшую от скандалов и пожарищ вселенскую площадь в Хие, что по границе с союзяна-ми. Из её распаленного чрева колкий суховей гнал улицами слежало-белобрысую пыль вперемешку с землей. Мотал подъеденные черным огнем и пулями махры одежды повстанцев.
 Разорванные клочья бумаг, пришитые ветром к веткам и стволам деревьев, голосили простоволосой смертью тонущего: «буль-буль… бу-уль… у-у-у… зз-и-ы…». Нацелованные потногубым ветром, горели в отсветах пламени под крики раненых и умирающих вместе с кострищами шин глаза восставших крайнего толка. Горели щеки и тропинки под ногами трусящих… к баррикадам. И это казалось неизбежностью.
Утро еще не брезжило, а столицу их племени уже пытали горечь и сожале-ние о потере южного куска земли, согретого ясным солнцем, потом, кровью и сердцем человека. У кромки горизонта косматились плохо отоспавшиеся голоса людей, животных и птиц.
Через стенку поухивал соседский туалет, потолком простучали каблучки, им ответили шкафные петли, малость погодя, прожужжала чья-то расторопистая дрель. А там, за большими, под самую копоть неба спинами домов и дальше, еще не вставала к заделью земля. Неопрятная и замусоренная.
В предутреннюю немочь порвала городскую сухотень нежданная пуля и отщипнула еще пахнущий еловой смолью оконный кусочек домашнего тепла. Заскулила, царапая стену, запросившаяся на волю собака. Изерга, подобралась поближе к службе сына, очнулась, привычно кинула ноги в добрые котики и стала креститься.
 Сын который год ломал военную тяжбинку на море, у самого южного носа земли. Отдыхать желал в городе Хие. Иной раз любил, как и матушка, при-форснуть с приподнятым носом, едва касаясь носочками тротуара, перед веко-вым монолитом господских стен. Даже в зрелом возрасте его ручонки больше тянулись к Изерге, чем к Шнуркову-отцу.
Дело обувщика из небольшой стеклянной будки его как-то мало трогало. Скорее заслушается одиноким щебетаньем воробья, чем согласится высиживать время с отцом с глазу на глаз. Когда светились глаза сынульки, он за денежкой мчался еще с детства к Изерге, приторговывающей свечками при церковной лавке, но назло прихожанам хлобучил на глаза фурагу, особо не церемонясь с христианскими обычаями, и даже не снимал ее, находясь под иконами святых. А тычки в спину и подзатыльники от Изерги его не заботили как-то, спасал при этом только рот до ушей.
Ослушничество сына и пьянство отца в доме поднимали скандальную пыль до небес. Родительский развод под его совершеннолетие только смазал ему пятки и он подался на флот, потом купился на сверхурочную там же. Пряник и кнут военной службы в конце концов родили в нем больше ослушаний, чем доброй славы. Корил мать за неудачную семью, тут же бежал на главную пло-щадь, которая голубила, и нес на своих плечах ее плакаты с противосердечными выпадами… под визги разгулых девок и очумевших от похмелья товарищей. Домой уж с середки зимы не заявлялся. Поговаривают, убили…
Изерга головой понимала, что сын - ее плоть от плоти, но душой в это не верила. Будто прохладок поселил между ними черта и заставил сына стрелять по мирным и оголтелым сердцам, вешать и жечь заживо десятки мирных стари-ков и детей, прибывших на большую площадь выказать свое слово. «Много людской кровушки попил, сказывают, а южный кусочек землицы сдал без боя… Предал, выходит, Родину?! Мать родную, предал…»
 - Кого воскормила? Шмеля заедучего на грудях пригрела!
- Убийцу..? – доносилось с улицы.
- И какая же я опосля этого мать?!.
…Глядит Изерга поверх иконы. Черную опрометь за окном разглядывает. Зарево пожарищ над домами, где-то вдали, как черная лампа поднебесного ги-ганта, звезды коптит. Выпадет нечаянная слезка по сухой канавке щеки, корявый кулак тотчас украдкой его закрестит. Сглотнет горчинку беды и опять вздохнет… Одна мысль одолевает: как блудную огневицу в детях сдержать, ка-кие подать приношения Богу, какую благую весть взамен народить?
Вчера вышла на скамейку, смрад нос забивает, от гари обугленных челове-ческих сердец и старых шин; глаз от соседей спрятать некуда стало.
- Враг он, твой-то сын-то… Откуда понаехала, туда и ступай. Благо…  убили его все же…
Хотела было возразить языкастым, а они от нее - пятятся… Пока в глазок дверной не посмотрят, из квартир нос не кажут, «…Глазами, калякают, чать больно встречаться… теперь больше на ноги смотрят, а не в глаза. Как только моя нога на порог, соседская - за порог; двери на запор». -Только в глазки под-глядывать мастера.  - Как суслики – по норам сидят.
Оно, конечно, как бы там ни было, а она ему все-таки мать. И не стухает ра-зом уголек под сердцем, что теплится по сыну. Больше дочерней радости он у нее. Светлее утренней зорьки делается часом.
Как только постучалась в ее дверь худая печаль о кончине сына, там, на баррикадах… укупила фитюльку доброй земли под могилу, припасла ограду, крест с венком, с коряво выжженными палочками букв, стала больше навещать мазарки, ожидаючи сыновьего тела.
Присядет рядом с квадратом ямы, кружком траву ополет на прихваченных болезнью коленцах, возьмется вздохнуть от горя-устали. Посетившие мазарки издали видели, как сидит женщина на бугорке и песок из горстки в горстку руки просеивает… А поближе подойдешь, приглядишься: старушка-то в ботинках с сыновней ноги…
- Окромя тебя, сынок, мне и поговорить-то не с кем… дочь Мулька с блуд-ными людьми стютюшкалась, вот как… Ты от беды, а она за тобой. Где ж ты, Николушка, где тебя нещадая смертушка застигла? Господи, спрашиваю, как судьбу!?
- …
- Найдется твое тело, а как же иначе?! Поначалу ведь добрый ты был ма-лец… Улица вот только тебя немножко подутюжила, слобанила на нет. А коли был бы жив, рай отдал бы ты проклятым врагам наши южные рубежи?! Предал бы Родину и материнское сердце?! Нет, конечно… как кохала  да грела тебя ди-тенком еще… У-ух..!!
Венок вот… богатый тебе по случаю смерти от семьи…
Теребит заскорузлыми пальцами бустылек, приглаживая неотпавший лис-точек, а голос из груди на басок переваживается:
- Слеза, она и горю помогет… так-то, дружочек ты мой! - бустылек в непо-слушных пальцах, как народившееся дитятко, качает. От горшего осадка на душе целует камешки. Как с родными разговаривает… наказ последний в не-возвратную дорогу дает… - Милушки вы мои!.. я остаюсь при вольном свете, но сердце мое с вами… с сыном; с ним, родимкой,  райский век вам коротать, знайте это!.. – нет-нет да порвется ее голос кипящим взрыдком из донышка, щемящей болью, из самой груди выплеснет…
…Проснулась нонче, а в душе, как волки ночевали. Одни кочки во рту, не сглотнуть, не сплюнуть, как следует. Хворь в голову подает прошлая ночь. Там, где цепанула судьба за неровность души, будто угольком жжется человеческая плоть.
Увидела ее соклассница этось: на бабке плач едва перевелся, косая улыбка дежурит на борту губ, подъеденных диким ночным одиночеством.
- Не сохни ты, касатка, по нему. Один нос у тя вместо лица остался. Раз вспоперечь нас пошел, только осужденьев себе добился да нужду на свой дом нагнал…
Изерга, спрямив спину, подняла выперший нос:
- А ты хто такая, чтоб мне такейные слова выговаривать? Не ты моего сына рожала, не те и ответ за него перед людьми доржать.
- Только душу сбередишь…
- А, може, мне так угодно, как Богу, по капельке невидимой кровушки-горя из чаши судьбы принять, а? – смахнула Изерга навязчивую слезу корнистой горсткой пальцев, выпроставшихся из одеревеневшей ладошки.
 Осерчала старушка. Слова дальнейшие – будто слеза солью притравила. От близких и родни ноги стороной обносить стала. Горкой крученой, ямкой с ко-согором обходить людей приучилась, лишь бы с глазу на глаз не попасться. То-гда подолгу в душе и ромашки цвели. Только запах у них далеко не василько-вой свежести. И ландышем вовсе не пахнут. Душа Изерги не на месте: горе с любовью в одной свадебной тележке тешутся.
Со многими людьми на площади, где новые порядки строили, с товарищами его и недругами отговорила по сыну. Говаривали, будто в метких стрелках при черной сотне повстанцев состоял. «Мастер по снятию шкуры с живого человека, непревзойденный гурман-сжигатель вражин наших».
- Лестных душ нашему толку уж сколь переломал… С целую горку набе-рется… Не больно гоже… Ну, а тело ищем, как найдем, подвезем, будьте гото-вы… Всех ронял, и рука не дрогла… Сколь ниточке не виться, а конец, бабк, у нас у всех один… Но мы для того и боремся, чтобы выдюжить… Господский обман нас всех обуял и согнал на эту горящую тропку. Вот и паримся теперь…
Изерга слушала молча. Глаза держались цветочком. Зубы только сжались. Нижняя губа  верхнюю подминать стала.
Пришла домой, взыграли нервы. Свернула сыновою куртку куклой, обмота-ла бельевой веревкой и давай, как дитя живое, лелеять да кохать в костлявых ладонях, к потолку подбрасывать да локотками острыми подсучивать. Расти, мол, большой и мамку слухайся… а то серый волк нагонит и поест твое тельце теплое. Наигравшись, Изерга рассупонила куклу, петлю - под ворот и подвесила ее на лампочкин провод к потолку. Нет, грит, ослушникам места на светлой зем-ле...
Весна шла торопливо – с жарчинкой и морозным перегибцем. Люди, что птицы, живо встрепенулись с насиженных мест. В этот день Васёк Чемоданчик после интервью на большой площади в городе Хие, куда прибыл по случаю бунта соседей у государиных границ страны, долго собирал в вязанку мысли. Наконец он остановился как раз супротив дома Изерги. «Уж не заглянуть ли..? Как-никак, а все у покойных Петра с Анной соседкой была…».
Родное и близкое вдруг прорвалось именно здесь, на Окраине рубежей. И дубленым осадком осело в душе, отзвонило в виски. Он потянул прохладу воз-духа до самых лопаток, и глаза его как-то посвежели, заплескались невозмути-мой радостью. Впопыхах поклонился незнакомой двери и дотянулся неудобно большим ногтем до кнопки звонка.
Старушка в забытьи почему-то сразу приоткрыла дверь и всунула нос в щелку.
- Ну, здравствуйте, Изергушка, душа! Как вам тут, у них..?
- А-а!.. С приездом, Васяньк! У нас тут по-всякому: и горько, и в надеждах, а местами и не то, чтобы плохо… Солнышка иногда тут побольше нашего, вот что…
Васек прошелся мимо кухни и заметил краем глаза подвешенное чучело.
- Это так, Васяньк, ноне тут сыновний протест выражала вгорячках. Поде-литься особо не с кем, никуда не хожу.
Васек с пониманием дослушал Изергу и разглядел в ее выражение чужева-тые черты, с которыми дотоле не встречался. Как большой палец, натруженный работой, свисал засаленный косячок дымчатых волос; одиноко, в задумке гля-делся он на ее лице, подрытом канавками старости.
Дрябловато-желтая кожа насажена на скелет так, как будто лом проглотила старуха. Спина выглядела плоской, казалось, ровнее половой доски. Глаза, ко-гда-то степенные и уверенные, беспрестанно мотались в поживших свой век раскосах впадин. «Нечистого полета, видать, спытала душа-то…» - отметил про себя Васек, присаживаясь на табуретку.
- А у нас-то что не жилось вам, поинтересовался разом он, - али привечать стали плохо?
-  Муж вот… помер, квартира осталась. Теперь и там, и сям мотаюсь, пока свою сорванку не выдам за кого… - Она хотела сказать про обоих детей, но во-время спохватилась…
- Ну, да. Пошел ноне в добротных тепличках, - показывает на высокие бо-тинки, пряча дырку на носке, - а тут жара ноги разморила. - Он потупил глаза и сбавил голос, не зная как перевести разговор о Петре…
- Оно так. Многое хотелось перекалякать с вами, а встретились – и мысли разлетелись. Не щепки ведь, по соринке не скоро соберешь.
- Бывает…- пожевал сухое словцо Васек. – А про Анну-то покойную с Пет-ром… новостей не слыхать более? – начала негромко, и где-то между роднич-ковой свежести зубов заблукал и оборвался его голос…
- Про мертвых… какие новости? Все одно… Сына, вот, ожидаю, как подве-зут. Хоронить собиралась. Чать, слыхали об нем? – свела разговор на больную тему.
- Понимаю, да-а… - покряхтел в кулак Васек. – Раз зимой еще с кем-то тут у вас разговаривал неподалеку… Засветло было. Солнышко еще не село, гарь только в воздухе носилась от пожарищ. Хватино, слышу: сзади бегут… обер-нулся – прямо почти на нас бегут… Сообразил тогда: не ваш ли первый летит? В лицо – то давно не видел.
Пригляделся: навроде он. Остроскулый такой… с охапкой женских сумчо-шек бегет. То ли ружье на перевесине локтя у него моталось, то ли еще что… в этот момент откуда-то сбоку – хрясь, как лезвием по голове, показалось… - вот таким аршинным, он вытянул руку, - то ли шашкой, то ли мончетой… Кровь, лужи… нас кто-то сбил с ног… Когда очухался, кругом стон, крики… выше крыше поднялись. Кто-то грузит тела убитых в машину…
- О-от оно что!? Стало быть, видели, как умирал..?
Ваську стало как-то не по себе от своего воспоминания, особенно про дам-ские сумочки, и он принялся растирать затекший палец сквозь дырку носка, чтобы не переборщить с рассказом. «Мать егойная все же, а ей такое…» - нале-тела вдруг на него догадка.
- Прости, Господи!..
- Прощай, да прощеным будешь… - кто-то ответил, это он различил четко и придержал язык за зубами.
- Боже, как тесен мир! – вымолвила на хрипотце Изерга, - надо же так… а я ить про него сперва другого мнения была…
- Ну, стал бы я тут лишний раз пустословить, скажете тоже…- приподнял голос Васек, почуяв, что сказалось что-то не так и не с руки.
Звеном отзвонила блудная пуля и за дымком утонула в косяке.
Васек помял руки…
- Ну, поеду я, стало быть. А то больно стреляют тут у вас. Билет купил, чать, доковыляю как-нибудь поездом до своего райского солнышка. Ишь, какое заваристое время пришло… Не печальтесь, вы-то, зря, попрощался в дверях Васек. Изерга и не думала скоро выпускать доброго словоохотца.
- Мончетой, стало быть?.. ай-яй-яй… как негоже! – лицо ее покрыл томно-березовый окрас. Гляделось оно жалким, по-старушечьи покойным, но вязким для уха собеседника. – Мончетой… сынушку сгубили… вот как.
Васек у порога пританцовывал на ребрышках ступней. Норовил удержать осевшее тело именно на ребрышках, но ноги его не слушались и срывались на топот. – Молодой, что за ним гнался напередке остальных, голова горяча… бах..  рай долго до беды-то?.. – а самому хотелось в этот момент продолжать разговор, чтобы Изерга его сопроводила непременно до дверок вагона.
- А ить твоя правда, Васёк, - задохнутая слезой, она шатнулась к двери. Нос высоко поднялся в глазах Васька. – Токмо сын-то мой, вот и ты говоришь, и со-седи. Якобы на колодкину ногу он воспитался, понимаешь… я-то понимаю… ого-го, как понимаю… в глаза после всего этого не могу людям глядеть. Жизнь немила становится. Вот эдок…
…Поезд уже уносил последний вагон, а она все шла за ним между рельсов, пока не споткнулась и не припала на колено. Как из-под цедилки, дождинки мелкими кучками собрались на ее лице и, подбадриваемые попутным ветерком, вмиг слились со слезой в своем прощальном вальсе.
…В ночь как-то постучались до сердца знакомым перестуком, будто дразня, старую. С иконкой на цыпах подкралась к двери.
- Эт я, мамань… Николка… - на сломанном горем перешепоте выпалил он. А ты бы чирики обула… коцаешь под дверью, слышу, босячком…
- Господи, Спас превеликий! Ты, Николушка? – и, не дожидаясь ответа, прошуршала ключом в замке, зашевелилась щеколда… Маятка и слезки в ра-дость сбороли ее прямо в дверях. – батюшки свет! А у нас бандюки тут рыскают по хатам. – Не зная куда посадить, чем угостить, с ноги сбивалась мать Изерга.
 - Одни вот этось опись комнат сделали. Одну заперли и ключ взяли. Вроде того, она нужнее их правому делу, чем мне. Вроде того, цыкнешь, баррикады подымать, заберем с собой. Ты бы поосторожнее..! А слыхала про них, что «своих» не трогают… Видать, чем-то не больно угодил им…
Никола в дверном проеме показался ей какой-то рыжий и в колючках боро-ды. Был он в покусанной огнем телогрейке с поднятым воротом,  мешком за-дранной на лоб маске и с детской слюной на губах.
- Ну, здрас, маманька! Вот и дождалась. С радостью тебя великой!
- Здравствуй, сынок, здравствуй! Уж и не чаяла, что жив. А это что у тебя, маманьк? – недоумеваючи спросил Николка.
- А, это… куртку было повесила… сушить вздумала… - торопливая на руку Изерга принялась разбортовывать куртку, освобождая края от бельевой супо-ни…
Николка обежал настороженным глазом лицо матери. Сухотка сомнений осела за прищуренной складкой под глазом.
- Что пустое говорить, душу только рвать… С радостью и тебя, сынок! И с превеликим горюшком, выходит! – решила рассеять боль Николкиных сомне-ний Изерга. - Вот оно что… Слыхать про тебя… весь двор и улица гундят об этом… душегуб, грят, ты геноцидный… детей, стариков… вот этось с сотню пожег… - выждала тягучую паузу и прикончила мысль: - а я, стало быть, мать изменника… и геноцидного убивца?!.
 Она крутнулась было, как раньше на пяточке, чтобы заглянуть в глаза, да локтем сцепила со стола стакан. Он прокатился и лопнулся на пол, но не раз-бился. Нависшую тишину нарушила громом прогремевшая крышка мусорного ящика на лестничной клетке. Изерга прикрыла ладонями уши.
- Ну, мамань, знаешь ли… я личность не фуфры-муфры, несколько поли-тицкая, а потому с врагом бился…
- Со своим народом-то? вот и друзьев поэтому не нашлось у тебя… Когда свои да чужие паны дерутся, у холопов только чубы трясутся…
 - Не заокеанцев с союзянами, чать, имеешь в виду… За что им драться-то на нашей земле, за ресурсу..?
- Поди у них и поспрошай…
- Ну, знаешь, маманьк, у меня и дед по отцу и прадед с нечистокровками в бою грудью сходился, а я чем хуже?
- А они что, чистокровки-ти, светлее кочерги, что ли, были?!
- Тогда вот как: что-тко касаемо народа, то мой народ давно меня реабили-тировал, а что до остальных…
- А я – простила ли тебя, об этом ты не подумал? – ужалило под самую ло-жечку, таившееся под грудью, материнское занозистое словцо…
Радость встречи скоро отговорила, поблекла, затянулась дымкой недогово-ренных сомнений. А заутро объявилась прямо под окнами Мулька с командой куколкиных отморозков. У Изерги сердце зашлось. Ухватила она щипком сына за предплечье и велела срочно шобонами закрыться в ящике под потолком для подержанных вещей. Николка только неистовствовал и злинку поглубже за па-зуху засовывал.
…Отговорился замок под чужеватой рукой, отговорила и речь, припасенная по случаю прибытия. Без особых цацек и обхождений, как выщербленное под холодными ветрами и неумелой техникой поле по весне, показалась матери до-черняя любовь.
- Мамк, деньги е..? И без инсинуаций, маман, пожалуйста..!
- Как видишь… раз не подохла еще…
- Деньги нужны… на одно народное дело, короче, едем в черные ночи… Где прячешь? Выкладывай! Сопровождавшие три пары сапожных оков уже глухо стучали по комнатам. Петли шифоньера, этажерки, полочки уже заговорили на давно забытом для них языке.
- На вот, обтрескайся, - положила не в руки, на стол кинула кошелек Изерга, поедая глазами непрошенную дочь. – Ради такого случая и поговеть можно, а мне попоститься в самый аккурат, выходит. А ить ты их не заработала, эти де-нежки, чтобы так изымать-то.
Рослый раскатистый голос, поскрипывая крышками полок, сказал:
- Боевым товарищам собираем. На спирт для раненых. Водка, винишко, у вас, бабаньк, поди остались?
- А мне что, самой не надо теперь лечиться?
- Помалкивай! Одна живешь?
- Одной да незамужней по нашим временам и кухонки хватит. Одну, вижу, у тия уже опечатали комнату… Вот те бумажка. Эта комната пусть теперь чис-лится за новыми владельцами во имя протестующего народа. Поняла, аль нет?! Сами жить не станем. Припасы… какие технические хранить пригодится.
- Валите!.. Квартиры да денежки ноне модно отымать…
- Ты мотри, бабулька, у меня! С нами шутки плохи. По голове… за ноги и на кремацию…
- Мулька, - позвал тот же голос, прошманай полати… этот, чертов ящик под потолком…
Мулька, огрызнувшись, поведя бровку, лезет в ящик.
- Отродясь никто в таком барахле ни спирту, ни денег не содоржит, - шур-шит, щупает одеяла, простынки… пыль торопится в нос. Мулька нервничает, рвет и мечет руками…
Сколько мольбы и унижений было в старушкином лице, собранном в пере-витой широченными венами горстке руки! Предчувствие чего-то недоброго и страшного ворохнулось в ней.
Мулька украдкой обернулась на мать… сунула кулаком во что-то мягкова-то-жесткое, потом еще и еще… И, кроме немощной немоты в лице, и старой кофты, неловко сидевшей на ветхих плечах, которую любила на ней с детства, так ничего и не нашла… Но дочь догадалась о заботах матери… Раскатистый голос из створки двери не вытерпел:
- Ну, чего ты там? Нашла?..
- Денег, спирту нетути…
-  Можа, беглец ихенский отыщется… тот, который мово братца на площади из винтовки порешил? Так поквитаемси…
Мулька на всякий случай ударила кулаком рядом с лежавшим. И надтресну-то, как прижатый к стенке колокол, глухо отозвалась:
- Было бы, так было… - она почувствовала в этот момент, как рядом мелко задрожала дощечка под весом ее братца. – Нетути ничего!
- Тадысь спущайся…
Изерга не заметила, как съехала по гладкому косяку ее спина, и она оказа-лась на корточках. Как раскатистый голос и гулкие каблуки непрошеных гостей провалились через серый проем на лестничную клеть. Как разбежались из-под двери вездесущие соседи. Как еще билось от страха ходившая ходуном дощечка надпотолочного ящика, которая не выдала чужим, когда-то коханное теплыми губами тельце. И все стихло. Муха лети!
И тут Изерга заметила черную распоясанную смерть. Она исходила из хо-лодного ствола, который впопыхах кто-то оставил из гостей. Она, казалось, стояла прямо, возле убитой иконы с надломанными боками. Изерга собралась в комок и схватила эту несчастную… прямо за ее холодное горло… Примери-лась, как к ручке сковородной, и наставила в сторону сына ноздрятую смерть.
- А ну, поднимайсь! Жи-ива! – железный тон заполнил комнату.
Николка тотчас встрепенулся. Даже язык прикусил, когда разобрал, как ворчливо переваривался, отдавая в голую стену, в глазах матери железно-небесный голос оружейной смерти.
- Ты-ы, что-тко, мамань, а-а..?
- А вот что: тесно нам теперьча в надрезанной комнате… да, видно, и на земле нам тесно стало…
- Да я же…
- Слухай сюда… Хватит, натерпелась… души у вас в кровях больно… А, стало быть, какая я вам мать?! Когда прощусь с Богом, тебя скликну. Помо-жешь… - голос ее рвался, как давнишняя слежавая нитка. – Так вот, дай мне слово… исполни матерную просьбу… А нет, так выстрелю, тут же…
Доска скрипнула, будто торопила с ответом.
- Как же..? – он свесил ноги, сухой голос обогнал, казалось, его мысли. Взгляд еще блуждал в прострации… - Деваться, сама знаешь, мне некуды. Зна-чит, оно, чему быть, того и не минуть… И давай, маманьк, окончим этот разго-вор раз и навсегда, - речь его вытянулась блудно-горьковатой стрункой.  Каж-дый стон ее был, однако, отчетлив и искренен, как белый свет.
- Уж, прибереги слово! – добавила тону Изерга.
- Уж, приберегу…
Она тяжело оторвала пальцы от рукояти железки и сбросила эту чертову смерть на пол. Шнурков вздрогнул, голова дернула о потолок и порвала пухлую старую побелку в клочья. Белыми безмолвными снежинками сыпанули они вниз и растворились под тяжестью стоптанных старушкиных котиков, выпачкав пол. Николка пронизал глазами облапанный побелкой паркет, пристыл на том месте, где торчали здоровенными шишками большие крюковатые пальцы материных ног. И молчал…
…Улица распогодилась. Надтреснутое солнце проливало сквозь битое шальной смертью стекло, желто-полосатый свет. Посвистывала на ветру, тро-нутая пулей, дыра. Умытое болезной сердчинкой дождя, утро просыпалось не-скоро. Горизонтом еще не отошли туманы, толстыми, в навильник, пальцами, цеплялись они за низины болот и озер.
Поили молозевым прохладком поля и огороды. А в больших реках игру-шечными гребешечками расчесывала прибрежные косы, заросшие илом, ма-тушка-волна. Ночи стояли короткие, как неуловимый взгляд закустившейся девченки-безвинки. Не успеешь очей сомкнуть, как пробивает откуда-то из уп-ругих потемок новое настроение. Жизнь помаленьку начала налаживаться.
После забот и хлопот по дому приспело время вечерять, в дверь постучал нарочный из четырнадцатой сотни. Отсчитал, не глядя в глаза, причитавшееся денежное довольствие за поддержку… и велел через денек явиться в штабную.
- Опять!? – со жгучей болью и злостью выдавила Изерга, когда у того и пят-ка не успела скрыться за порогом.
 Николка сжался в сомнениях, как хорь, втянув голову в плечи.
- Порядки охранять вот кличут…
Нормальные… и набожные… не пойдут… - голос матери ссыпался дробно, как картошка в погреб по лотку, на долгое хранение...
- Головы не приложу, что и делать… Ить и деньги заплатили. Как-то отка-зывать неудобно… Да, знаешь ли, дело-то народное…
- Встанет в ночной непроглядок Никола и мучает мысли, в которые сотен-ный просьбу заложил, чтоб собирался к ним на подмогу. Стянет влажным по-лотенцем, как обручем, Николка голову и ждет, пока та, просохши, болеть пе-рестанет. «Какое уж тут жилье после матери станет?.. Тлей все кругом порас-тет…»
 - Думаешь, заработок пропадет рано или поздно? – слышит он голос поле-вого сотоварища.
- Всю жизнь по площадям не промотаешься? – кто-то ему возражает уже в другом месте и в другое время.
 - Зато там… живой народ, рукоделие какое присоветует… без куска не ос-танусь… Буду собираться, - заявил он матери перед обедом. Душа искрути-лась… Без людей не могу… тут, в одной комнатешьке…
- Хорошо, что предупредил, а я таблеток супротив совести отпила… – голос ее сделался тонюсеньким, как нить. - Масленки, что вздула, мотри, под образ-ками не туши, пока девять дён не пройдут опосля меня. Там, за иконкой, деньги на помин и на захороны… и ступай себе с Богом!.. мотри скору не вызови… те-бя тут и схлопнут…
 Лицо Изерги вытянулось. Стало каким-то жестковатым и масляным. Глаза смотрели куда-то в сторону и не моргали. Сроду не видел Никола такого мате-ринского лица.
Уже в ночь лежала она при свечах в изголовьях. Пока хватало духу, одними губами причитала молитвы, какие помнила… Когда язык её сделался толстым, слово зависало, Никола старался не плакать.
- Вот что, - остатками сил позвала она сына к себе, – дочь пока не кличь. – Изерга показала куда-то в окно скрюченным, как соломинка пальцем… - наказ мой помни..!
Николка хмыкнул в пригоршню, чтоб мать не слышала, и залез в карман штанин, потянул ствол. Он поправил на ее чепце седой хвостик. Из горла Ни-колы выпростался безудержный взрыд, хриплый перешепот заставлял его со-браться с силами.
- Прости, роднулька! Не слыхать мне боле доброго словечка… теплой ласки во век не увидать..! Прости меня, моя хорошая мамка! – слеза лениво сорвалась с его ресницы на лампаду. Шипеньем, поморгав, ответил огонек.
Изерга все еще чувствовала прикосновения сына и не разговаривала. Уже отглядели на родные складки матери Николкины глаза; ее томный взгляд уперся куда-то в потолок. Он отвернул  лицо и с ревом уронил голову…
«Не польнет..? Польне-ет!..» – метнулся в ней остатный дух, и Николка из-ловчился с револьвером…
Рядом, где только еще билась человеческая жизнь, блуждала, как после тя-желой попойки, пьяная дурманом, сыновья голова.
                XXV
Над долгой Волгой, у каёмки горизонта, огненно-белыми красками чертила клинышек неба молния, прогоняя прочь прибрежную птицу.  Подавленно и с рокотом бурчал гром. Вцепившись хищными и толстыми, ногами в корявый сук, орлан-белохвост  поднял свою приплюснутую головку с шоколадно-песочного пера и вытянулся в ростик.
Есаул Куколка в цветочных трусах «Анютины глазки», наспех прикрытый простынкой, потягивался, как кот, на диване и кулаком тер глаза. Задолго до выхода на пенсию он соблюдал гибкий график работы с неполной занятостью. Потянулся, прислушался и отправился к балконной двери.
Одна створка её приоткрыта. В нерешительности потрогал её. На душе ос-талось тревожное предчувствие. Но было тихо. Только слышно, как забилась в оконном стекле блудная муха. И он снова провалился в мягкую постель.
Кого только деревня не уродит нонче: всякого, превсякого – и кривого, и хромого, и вислоухого… Куколка же взошёл на свой лад. Мысль его скупа. Слово жёсткое, того и гляди напорешься. А губы тонкие и малоподвижные, в брехне потому мало заметны.
Калякает больше, чем смеётся, подбородок подрагивает. Если стоит, то обя-зательно скрипит зубами по малейшему поводу. Кажется, округ ничего не уст-раивает. Кости широкой, вертлявый, будто клушкин непоседыш, ловко увер-нувшийся из-под крыла несушки. Руки, как у Васька, маломерки. Укороченный рукав рубашонки как раз по кисть и придётся. Словом, крепкоголовый соплёв-ский мужичонка.
На местных вечеринках – бабник и драчун. Раз схватился с опытным шиш-карём округи, старшим урядником Васьком Чемоданчиком и за петушиным по-единком незаметно сломал переносицу. Нос после этого выглядит вздёрнутым, как у свинки, и коротким, как сморчок. В драке гнусит, способы действий об-суждает вслух, поджав нижнюю губу. Они клали друг на дружку берёзовые, с сосновым загаром, кулаки, вымеряя каждый по-своему удар.
Куколка выцеливал левой рукой, ведя разведку, а прикладывал больше пра-вой. Васек же поспевал за ним только левой. Правая оставалась про запас. Ко-лошматили один другого чуть не до смерти головой в грудь, расквасив носы и брови. На лице живого места не было. С разгона каждый норовил угодить ногой в пах, пока противник мешкал с ударом.
Потом кидались душить друг дружку пальцами за горло. Когда и это не по-могало, бились до последнего вздоха в потёмках чужого усада. Картофельной ботвой после них, как ураган хороший прошёл. За баней целая сотка урожая оказалась вытоптанной. Смотрящих драку, разгоняли, мутузили за грудки, чтоб неповадно было глазеть. Бились потом молча. Только кулачины со стоном пе-чатали силы на вздрагивающих телах и отдавались на задворках. Короткая пе-редышка, и снова за своё.
Отмывался Куколка на Юмдовской канаве. Неподалёку отлёживался в гус-тых лопухах. Преследовал Васька до самого леса, до Белой Горы, едва волоча ноги, но впустую: тот как сквозь землю провалился. Тогда Куколка отыскивал Васькову зазнобу где-нибудь на зубоскалых скамейках притихших стариков. Уводил, пробираясь гатями, вдоль зарослей кустов, поближе к соседней дерев-не, чтоб не сразу вышли на след.
И она, перепуганная всмерть и переплаканная, чтоб не покалечил, все назы-вала Боряней. Успокаивала до самой зорьки, а то и позднего заката. Но Куколка всё же опасался Васька, как бы тот его не нашёл и живьём не сжёг. Израненному Куколке делала примочки, отстирывала, как могла, в ручье из-под горы перела-панную кровью и грязью рубаху со штанами. Отливала его водой, чтоб не терял сознания.
Чуть забрезжило, пастухи увидели, как Васёк на автопилоте,  заплетающейся походкой, как с горького, с обмотанной головой, постоянно падал. Опираясь на палку, вставал и с утренними петухами шёл атаковывать обидчика. А, не найдя самого, украдкой от его дома угонял мотоцикл с коляской, заманив в неё младшенькую сестру Куколки, убирался восвояси. Умел он в тугую минуту отыскать слабые места противника и нанести неожиданный ответ.
Через день-другой – брань по деревне. Родители обеих сторон сбиваются с ног, разыскивая детей. Найдут, так давай замирять да по кровным местам раз-водить. Напичкают их бражкой с устатку, те и довольны, что дело скоро слади-лось. Противники кинут друг дружке руки и станут более подходящего момента для схватки дожидаться.
За время междоусобных стычек, которым ни конца, ни края не видно, изу-чил он задиристый почерк Васька. Не заметил, как и сам до седых пёрышков извёлся от его хитроумных ловушек в битве за судьбу, за право быть первым. За спиной тихонько начали поговаривать об измене его любимой подружки с Васьком. Злая мысль заиграла его желваками.
 И несладко пришлось ему гадать: от кого же на самом деле наливался, как сбитень, её живот. Находил ответ далеко не в свою пользу, отводя от людей глаза. В крепкой обиде вынашивалась мысль будущей победы над врагом. Вот он, его Нинок, рукой подать… Так и вертит подолом перед глазами речки на посиделках. А за банями Гуни Намоновой – густой, прегустой бурьянник, мимо которого ходит Нинок огород полоть.
…Смеркается, пахнет свежепримятой травой и Нинковым потом. Майка её распоясалась, а грудь точёная Куколкину подпирает, ласкает его небритые щё-ки. Нос её морщится, а глаза от смеха захолонулись так, что у самого руки, как плети, виснут… Щёки у Нинка измусляканы, аж осы над головой вьются! Не-подалёку трещит кузнечик да бурьянник макушкой шуршит, молодки бегут ко-роткой тропкой к хозяйскому дому. Перемятая юбчонка Нинка из зеленоватой в бурую превратилась, с землёй да сорнотравом перемешалась.
И в грубом необузданно-жёстком поступке, ужаснувшись, он вдруг разгля-дел невидимую силу, против которой даже лихой Нинок не устоял. А ведь и в Ваське её не нашла. «Неушто я ошибаюсь?» - прошептал лениво и с оправды-вающим себя любопытством. Бывало, шершавый обрубок ладони ее ухажера до разгорающихся потёмок под её платьем гулял, как Нинок ни противилась. А Куколка с мотоцикла освещал их фарой, словно завидовал, как под нежной ма-терией, танцевали толстые прожилины его вражины. Вот тогда-то он и поверил в некую развязность Васьковой подружки. Глаза от этого налились злостью и грустью. С годами притеснения Васька лишь удвоились, но себя так и не изжи-ли. Издавна они враги. Зато, как сладка спелая ягодка, ухоженная в блуднем са-ду!
Куколка даже не заметил, как начал кувыркаться от теснивших его мыслей с плюшевой куклой, у которой пытался скорее связать женским пояском неудоб-ные руки. Ему чудилось, что он так же, как и Васёк, а, может, и лучше любит Нинка своей запоздалой несколосившейся любовью. Такова была его безмя-тежная мысль, этим переполнялось его жесткое сердце.
Наконец Куколка очухался и пулей вылетел на балкон. В дверь настырно звонили чужие голоса. Затем он ловко прыгнул с балкона на сук близрастущего дерева. Виснет на нём и смотрит вверх ствола, но и там его уже поджидали ка-кие-то люди. А под деревом собралась целая толпа народа. Куколка не выдер-жал и упал на растянутую сеть.
У подъезда стояли в гражданской и милицейской форме. Они, по-видимому, уже давно наблюдали за поведением своего коллеги и установили наблюдение за квартирой.
Куколка быстро пришёл в себя.
- Ага! в ловушку сманили, значит…               
***
Васек только теперь спохватился, что как-то необычно долго не звонила мать, и почувствовал что-то недоброе. Ложбинку спины прожёг холодком пот. Достал телефон, на котором было много звонков из дома и сообщение. Писала мать, просила проводить отца… тот скончался от сердечного приступа, и что на похороны к нему никто не приехал, кроме младшего брата, даже сестры не бы-ло, которой он завещал квартиру.
- Не сработал, как всегда, звонок и вот результат, хоть плачь, - искал он оп-равдательных слов подсовелым и сухим голосом, «надо бы повидаться с мате-рью… к отцу на могилу завернуть». Снял кепку и перекрестился на четыре сто-роны. Жалко, не поговорил с ним. Вроде, как чего-то должен остался. Кинув на глаза кепку, направился к остановке.
Навстречу поднялась насмешливо с криком чёрная свора галок. Ему показа-лось, что и он как выпустил из-под ног почву и полетел, подобно птице, им на встречу. В свободном полёте сделалось легко и до головокружительного страшно.
Трудно было разобрать по его лицу: ощущал ли он ещё одну потерю, по-роднившую его с миром или воспринял горе как должное? И будь годками по-моложе, наверное, легче было об этом думать, а теперь… Ветер потрепал седую проталину волос, и он смахнул рукавом набежавшую слезу. Получилось так, что только размазал полоску грязи по лицу. Вспомнил, что надо перезвонить матери.
- Да и что я ему… скажу? и сказать-то нечего… разве что со временем… а пока к этому не готов, не собрался, не подправил все в единую задумку, так не только я один, выходит, вон, государыни разных стран, города, села... тоже не все у них согласуется… а я один, куда мне за ними всеми угнаться в этой согла-совке. Вот и получается, что непредвидинки в жизни много, а не успеваешь к ней по времени… хоть ты убейся… - Он приостановился, о чём-то недолго по-говорил с матерью и, успокоившись, повернул обратно. «Не повидался с жи-вым, а теперь оно, вроде, и не к чему…» Посыпал шагами в сторону собрав-шихся людей возле колонии. «Теперь спешить надо. Тут самому бы как устоять на ногах».
…Возле здания ярмарки вакансий, что рядом с исправучреждением или следственным изолятором, – толпа народу. Большинство одеты припарадно. Требуют Куколку и его подельников. Конечно, не так просто было добиться свидания с подозреваемыми в нарушении закона. Однако коллективу, по согла-сованию с высоким начальством, пошли навстречу. Вот у входа, жёстко оцеп-ленного охранкой, показывается Куколка и его некоторые соплеменники по не-счастью. Куколка упирается. Из-под ног появляется лужа…
Нинок с озорнинкой в глазу:
- Не беспокойтесь, граждане! Куколка теперь остерегается не только нече-стных предложений, но и посторонних людей. Поэтому и до вас не дотянул.
- А нам кажется, будто наш малыш переживает, что не рядом с нами, - гого-чет вразнобой толпа.
 Куколка попытался улыбнуться, но у него не получается…
- А-га-гага-а… опрудовился, мошенник..!               
***
На Васька накатились десятки, сотни знамён живо колышущихся рук. Не то, что раньше, теперь многие при галстуках. Они держали бумаги и ручки. Проси-ли рассмотреть их предложения по сотрудничеству с его фирмой, а при воз-можности желали сразу подписать договор на использование новейших про-грамм… Толпа мужала на глазах и переросла в целый митинг… За спиной, спе-реди, кругом речи, голоса…
- Поди, гоже… долгострой Васька подняли на ноги… и сам рад, и мы все…
- Чать, заслужили… часть участка отдал под офис команды, часть домишка себе, на заводь оставил, разговеться.
-  Вот и правильно, а то бы тюхался с этим всем до седых волос.
- За ихенским домом с Нинком… слыхать, лечебную траву засеял… Сказы-вают: с первого урожая команде скоска будет - чаёк из травок бесплатно…
- Гы… гы… гы..!
- Безработицу – вон! – поддерживал их наскоро расписанный плакат.
- Сбалансировку законов давай!
- Чтоб все в одном кулаке…
- Даёшь здоровую жизнь!
Тут по стечению обстоятельств оказались представители хозяйственного развития, минздрава, милиции, культуры, партий, коммерсанты, иностранцы. Кругом стало как-то празднично и светло. А из городского парка попутный ве-тер донёс отливающую медь настроенных труб и кипящие весельем голоса мо-лодёжи. Появилось сразу столько знакомых…
Васёк упёрся ногой в бордюрный камень, подписывая прямо на коленях важные бумаги о многообещающей выгоде от совместного высокого партнер-ства.
Кто-то из толпы стал обряжать Нинка, а затем Васька цветами, ленточками, прочей мишурой, лишь бы поторжественнее выглядели.
- Наконец-то, забодай его комар, отыскался Нинков беглец…- просипел чей-то голос перегаром.
- Розыски помогли, - перекликался с ним лёгкий прокуренный басок.
- Погляньте-ка, а Нинок-то, Нинок… как роза, разгасилась…
Она виновато глядела исподлобья, только кругляшки щёк кутались прили-вающими красками смущения. И безмерно загорались постыженные глаза, и отступала прочь покалывающая горло тоска. И она вдруг почувствовала грома-дину радости, свободы и гордости за то, что ей удалось хоть чуточку насла-диться и пожить вместе со всеми строительством новой жизни. А ведь она раньше зажимала, душила человека.
Теперь, к началу нового тысячелетия, стала обретать смысл, закрепляя в стране один из первых успехов… На её переносице зыбились звёзды невыпла-канных слёз. Она только всхлипнула,  прижалась к плечу мужа и смолчала… Даже солнце не спешило сушить её глаза. Выбившаяся из-под банданы выпрядь волос осени жизни довольно играла на ветру.
Васёк и Нинок смотрели друг на друга, то прощая в душе, то кляня, когда устали, - приостановились, пока не утонули друг у дружки в глазах. Оба пони-мали, что подладка программ по единому хозяйству нужна будет всегда – кто знает, какие нагрянут времена? Главное: стыковка всех интересов – хозяйства, района, города, провинции, государыни, а, может, и целого мира. А уж непред-виденные ситуации коллектив учтет всегда и обязательно увяжет с целями и за-дачами завтрашнего дня.
И будьте уверены – они не подведут!
Это был их день. Они глядели друг на друга так, как не видавшиеся това-рищи больше десятка лет. Искали в глазах друг дружки спрятанную глубинку любви, которая сперва зовёт к себе, а потом тревожит болью сердца. Они тотчас спрашивали один другого… и отвечали той искренностью, что заронила юность, которая свела их и крепко держала в объятиях. Они будто заново читали по глазам друг друга в эти короткие минуты свои письма. И, казалось, испили до донышка, до каждой строчки, до каждого слова своё прошлое, будто вовсе не существовало ни расставаний, ни горя, ни слёз.
В них поселила свои сердца сдержанность, чтобы остаться потом навсегда.
- Ну, что ты глядишь так на меня, будто не простила, будто я в доме полы исходил, как малая порося? – обижался Васек на Нинка.
- А ты разве простил?! Все время на расстоянии держишь, как безрогого бычка… - прятала глаза Нинок.
Обнимаясь, они протискиваются в самую гущу народа, ищут глазами коллег – интересно, как те посмотрят на них со стороны?
В глазах, как в небе, полно света и летнего тепла. Должно быть, празднич-ные… выдали всей площади, которая большиною с гектары.
Васёк притопывал ногами, будто перебирал мысли, не решаясь сразу спро-сить.
- Да что это вы? Никак нас, стариков, как молодых, сватать собрались…
- Смотрим мы на вас… про меж собой думаем: рановато себя в старое племя списываете. А ведь люди-то от молодого задора и красоты зачались…
Васёк смеется:
- А рентген с этого процесса есть? Нет, тогда не поверю… Можа, мы не от этого вовсе зачались, а от этого самого… как ево..? коллективного начала?..
Нинок пособляла Ваську словом, видя, как тот путается в разговорах:
- Ведь мы сто лет, как прорегистрированные…
- Регистрированные, да невенчаные. Сами, небось, за сближение науки с церковью стоите… человека с обществом…. а особняком от обрядности норо-вите жить.
- Веди их к церкви. С попом уговор имеется… можете не сумлеваться.
- Народный обряд да огляд плеч не тянет… веди их в церковь!
Васька с Нинком сгрудили в охапку, и течение толпы понесло, кружа их, выметнувшимся из берегов дороги, руслом. За углом встречного дома задохну-лись, будто поджидавшие толпу, матерчатые бока гармонии, зазывая поддер-жать хрипловатые басы… Кто-то на счастье облил шампанским Васька.
- Что же это вы невенчанных наперёд обмываете?
- Вам скажи – и другие захочут… - растворился в ухмылке чей-то голос.
- Наперёд, видите ли, ему не нравится… А ты лучше нам расскажи, от чего конкретно Галилей умер, раз такой умный? Мы, как скромная горбушка массы, хотим все знать…
- Я Бог, что ли, всё знать?
- Тогда скажи: почему в Сочи – чёрные ночи?
Ваську как-то в присутствии Нинка сделалось неудобно вести дискуссии, и он решил отделаться:
- А я там не был.
- Ну, а при тоешной воле вам жилось лучше теперешнего али нет?
- А это как посмотреть…
- Короче, не тяни резину… ты за либералов или коллективистов, аль и вовсе за анархистов?
- За рыночные и строгие опоры. К примеру, как в нашем коллективе «Бе-зумные очи» что ли… ну, в Дании, тоже ничего… И без государыни путь тоже бы устроил, но до него далековато пока нам…
- Ну, а в космос туристом не желаете прошвырнуться?
- Я же не совсем сумасшедший.
- Слыхали, будто инициативные человеки - авантюристы-новаторы всякие – рождаются к похолоданию иль потеплению климата на земле и человеческих отношений, как бы предвещая нам, людям, бури да войны? Вспомните серёдку семнадцатого века… Как не крути, что холод, что жара, одинаково принесут разоренье, ужасы, смерть, стычки с правительством, - ощерилась рядом рыжи-ми колючками прокуренная борода.
- Я думаю, что в любом случае они предупреждают об опасности.
Нинок вытирает нос:
- В самом деле: что вы к человеку пристаёте? Настроениев у него сегодня нет всякую немочь мусолить. Мы так долго не виделись, и нам поболтать больше вашего охота…
- Не мешай воспитанием заниматься! Откуда тебе, Нинок, знать я, может, будущих подвижников готовлю?
- Какой-то ты весь солёный и потный, - и отвернулась.
К церкви они шли порознь. Нинок впереди, Васёк на полсажени сзади. Только теперь он почувствовал свободу своим мыслям и поступкам. А ближе к церкви уже еле переставлял ноги, до треску в горле кряхтел: «Ну, и карга! С ума сойти!»
- Подумаешь, Божья вера, нюни давит… мало ли чего на ум придёт ответить под горячую руку. Я и сам за себя, когда надо, постою… нечего в мужицкий разговор стрянуть… Тут и так при жене за каждым словом следи, кабы лишка не сморозить…С полувзгляда понимать надо, если уж по-настоящему надумала жить… а не так… замечаньица вставлять в беседу… «Так не годится»… Люди, может, от чистого сердца интересуются?..
Тут хошь, не хошь, а ответ держи… хоть через не могу… Не понимает, ну, и плевать больно… Нескоро теперь отогреется, сердешная, как прохватил её… Но и она знает: когда я не один, другой делаюсь. С коллективом больше делю сердце, что ли?.. Опять всё через ногу  у нас выходит, видно?!
Толпа быстро таяла вдали грунтовой дороги. За её спиной под подолами баб хозяйничал ветер. Приподнимал, дёргал за подолы, косматил ухоженные воло-сы, кружился возле ног лёгким вихрем, покусывая жарким холодком поцелуя непокрытые икры, перебегал им путь, сорил в глаза песок с тополиным мусором вперемешку.
Кнопочкина шмыгала милым носиком, возле которого уже резались парами молодые морщинки, то и дело вынимала из куртки руки, тёрла, будто от холо-да, потом, помолчав, выговорила догнавшему Ваську:
- Слышала, место себе подыскиваешь в крупной компании, там, на Западе? Если не надумаешь уходить куда… дела скорее поладятся… Рука об руку столько пути прошагали вместе… жаль как-то расставаться… Больно подошёл-ся ты коллективу. …Запад, вон, опять разговаривает с нами на языке ультима-тума… надрезают главные жилы, а ты уходишь… Ведь сам знаешь: позади хо-зяйство…
- Главную нитку… стратегию не успел положить… тут Запад еще со своими примочками… Сам виноватюсь во всем. Но, как говорится: живы будем - не помрем…
 За то, прошлое… ну, за собрание, сердца не держи… иначе не выжить без жарких обсуждений… Я хочу сказать: хоть мы и не родня, а привыкли к тебе, как дружечка к дружечке… Фирму, вон, на ноги поставили. В заказчиках теперь отбоя не будет. А крепкая голова оюшки как нужна! Уважь так, что… уж, по-свойски, обождал бы с уходом…
Рядом кленовые ветки теребили наступавший церковный штакетник. С про-тивоположной стороны дороги слышно толковали кедровые стволы.
- Стол тебе широкий из орехового дерева с креслом на днях причагрили ре-бята. Чать, видел… оба на механическом ходу. Хочешь, стол сложишь и пре-вратишь его в школьную парту, детство вспомнишь… А можно из него кафедру собрать, чтобы стоя писать… Сядешь работать, рука на таком столе не виснет, работать удобно…
- Да я-то, что… всю бы жизнь с вами испил до остатка… из одной чаши… Сопливость да неопытность науку в хозяйство не пускает… Развитие тормо-зит… взятки множит, палки в колеса ставит. Никак нельзя на месте мне заси-живаться. Большие хозяйства вон тоже регулировки просят… Лучшие их пред-ставители там, - он мотнул головой, куда-то в сторону горизонта, - у прорыва, а я – тут…
 Каково им, одним-то? Человек, он ведь везде человек! Что у нас, что на За-паде. Ежели что, меня и без собаки сыскать не трудно… явлюсь помочь по пер-вому зову… и вас не брошу, ежели чего… На двух стульях не век мне сидеть. Чать согласовку цельного устройства - как налаживать небольшущие хозяйства … от села до города и дальше… вместе станем. Я же не убегу куда. Раз есть мысль, значит, и ее научим, чтоб в непривычных ситуациях человека слушалась. А иначе как?!
- Может, ещё перегодить придётся… с годик ещё поработал бы… Другой твоё место обустроит, потом, захочешь, палкой не сгонишь…
Ветер стукнул кленовым суком о дверь и перебил начатую мысль.   
                XXVI
После венчания Васёк шли нога в ногу с коллегой позади всех. Нинок, не выказывая по-женски обиды, ушла со сверстницами вперёд и не мешала Ваську. Он после христианских процедур сделался какой-то сам не свой. Дыхание всё больше и дальше становилось прерывистым и жарким. Спотыкаясь, пальнул попавшийся под ногу камешек. В глаза не смотрел, больше – в землю.
Про себя, однако, Кнопочкина знала, что не увидит больше за привычным местом своего старшего товарища, не услышит его привычного и протяжного дыхания. И снова придёт в коллектив напряжённость, неизвестность, неопреде-лённость… потому что объявится новенький… И снова надо привыкать к такту, интонации, жесту, словом, придётся учить чужую грамматику характера. Не будь рядом жены, до самого бы дома проводила Васька, лишь бы чувствовать его рядом, попытаться зажечь в нём факел неожиданно пробудившихся надежд, что крылят человека, делают его тоньше и счастливее.
- Скорее уйду, чем нет… Сколько лет ухлопано на науку. Пойми: как-то не очень хочется останавливаться на достигнутом… командиры должны обяза-тельно меняться. Вот двойные стандарты удушим в людях, тогда… Скольких жизней стоила нам эта воля… двадцать миллионов душ со времен перестроя, как в Отечественную… Цена слишком велика.
Взгляд ее завораживающе запетлял по встречным домам, закоулкам его ли-ца, чуть подрезанного осенью жизни, и не находил для себя прямого ответа.
- Да…да… В мыслях и сама поддерживаю в этом, а вот  сердцем… сердцем не могу. Но ты поимей в виду: стол сбережём для тебя, как возвратишься…
Она протянула ему руку, сдержав на мгновенье сорвавшийся на шепот го-лос. Васёк приостановился, выставив по-начальственному вперёд ногу, сощу-ренным глазом ловил каждый её шорох. Он пытался успокоить ее своим с виду невозмутимым спокойствием. Насколько хватало сил. Но ей хотелось говорить:
- Вот зелёнка, - сквозь  слезу высверлил голос, - помнишь: у вас тоже , на-верное, в школе в неё играли? Это обычно было весной, когда появлялись пер-вые листики в саду… Тогда ещё на крупинку от растения спорили… У кого на вопрос: «зелень», её не оказывалось под рукой, тот и проигрывал. Играли на щелчки…
- Помню… на разное тогда спорили… даже на пуговицы или перья от ру-чек… карандаши, резинки с пеналом… Такое не забывается. – Он подтянулся на цыпочках к кусту и одну часть сорванного кленового листочка протянул ей в знак согласия. – Это я обязательно сохраню… А вдруг выиграю!
- Только сыграем просто так, на слово…
И они расстались. Кнопочкина прошла почти школьную шестидесяти мет-ровку и неожиданно для себя, обернувшись, крикнула в след:
- Твоя зелень, Васёк?! «Не услышит…» - стучало в висках застрявшее слово.
Но Васёк резво обернулся, будто всю жизнь ждал этого стального в голосе звона. И в его поднятой над головой ладошке забился на ветру кленовый кли-нышек, как осколок, напоминавший о счастье. Кнопочкина в ответ ему помахала своим…
Они понимали: никогда больше не забьётся так робко на ветру им знакомый и зелёный колокольчик надежды. Никогда не позовёт его трепетным рокотом сердца родной коллектив. И никогда они не встанут на том месте, где слабое солнце, будто впервые подарило им свет.               
***
Встреч Ваську уже бежали узкие плечи с растрёпанными волосами чьей-то невесты. Торопливой рукой она придерживала колокол свадебного платья, чтоб невзначай не наступить на его нежную паутинку взлетающей ножкой.
- Божья вера, должно быть, прямо из-под венца удрала,- мелькнула догадка. – Вот и у нас с Нинком свадьба была по-старинному… Нинок по нужде из-под венца тогда удрала… пришлось только расписаться… «Как вспомнишь, так вздрогнешь»… Бывало в избёнку по самые печурки набьётся народу… столов, скамеек понатащат с обеих порядков домов… Тут вся песня начиналась и вы-растала  аж до заречных лугов.
Принесли перед свадьбой Ваську две Нинковы подружки пару драных ру-бах, которыми полы мыли, да лоскуток старой мешковины вместо носового платка. Прими, говорят, женишок, невестин подарочек. Уж будь так добр, не откажи, мол, возлюбленной… По малости опыта Ваську и в голову не пришло, что такой обычай повелся. Исстари головы крутят молодым в канун свадьбы.
- Ты посмотри, сатаны какие: вредительством занимаются! – на повышенных тонах заговорил с ними Васёк, сломав голос.
- Зачем ругаешься, крестничек? На внимание вниманием принято отвечать,- вмешался его крёстный. Он вынес с погребницы обломок метлы, которой раньше за скотиной прибирали, набрал полведра навоза и преподнес невесте от имени жениха…
- После такого помёта не то, что земля слаще родить зачнёт, корова и та яй-ца нести станет. А молодые, коль не поленятся, кучу детей настрогают… - рас-пекал баб прыткий на ногу казак - Васьков крёстный.
 Девки только ушли и снова к Ваську в дом. Они хохочут… куры гогочут, а его крёстный знай гонцов невесты то винцом, то бражкой с Васьком угощают. - Мы думали и первому подарку женишок порадуется: такую невесту отхватил Васятка… а-а? Во всей округе не сыскать… - и достала Нинкова подружка из холщёвого мешка красивую льняную рубаху для выхода и одну для повседнев-ной носки, из холста, крашеную берёзовой охрой.
- Вот это уже другой коленко-ор! – вертел крёстный подарок перед зерка-лом. – Рубашонка-то как раз под мои подштанники, правда, под дубовый рас-крас… Зато с любушкой из вас хоть завтра под венец…
Вторая подружка выхватила у него невестин подарок со смешком: «Чего доброго, и правда наденете… Бери скорее да прячь подальше, а то не достанет-ся»,- шепчет, подшучивая над Васьком.
Крёстный в обмен на подарок вынес из передней комнаты новую мочалку из лыка, крепко связанный веник на длинной ручке и мешок пшена. Несите, го-ворит, если сможете… для невесты дорогой ничего не жалко… Потешник был Васьков крёстный по молодости.
 Собрался под вечер девичник. С посыльными девицами так наглохтился, что вповалку на полу с ними так и проспал до утра. А чем свет припорола его любушка-жена и отхмыздала его по морде утиральником за непринуждённое поведение в гостях. Ладно, девки немного заступились, а то неизвестно чем бы закончилось.
Жена гудела, гудела округ мужа, пока дед Васька не уговорил её в честь большого семейного торжества сначала по маленькой кувыркнуть, а потом оп-рокинуть и по большой… Её муж был даже немного обескуражен таким не-ожиданным поворотом дел. Ведь раньше по праздникам и к рюмке не прикла-дывалась…
Обычно уговорить его жену от скандала полпорядка соседей сбегалось пре-жде, чем та отступала. А тут теперь сидят себе с дедушкой в обнимку песню про матушку репку поют… Васёк крепко вздыхает, пережёвывая кусочек своей молодости.
Наутро было назначено венчание молодых. Нинок не могла целую ночь глаз сомкнуть. Неожиданно сон, как в зыбкой качалке, сморил её. Нинок отчетливо слышала поутру причетки матери, но не могла собраться с силами, чтоб гла-зоньки приоткрыть… А голос матери слезой обливался вместе с кукушкой за окном:      
Вставай-ка, мила дочурынка,            
                На дворе-то светёлочек.
               Лунный каравай высоко взошёл,
               Ясны звёздочки поблекли.
А затем баском родителя:
               Просыпайся-ка, родна доченька…
               Опрыснися часовенской водой,
               Приложися щёчкой красну солнышку,
               Распростися с волей девичьей,
               Как твои садовые цветочки…       
Когда подружки и Нинок поднялись, для обряжения невесты они спрятались в чулане за занавеской. Нинок противилась:
- Вздумали тоже: обе рубашки на меня пялить… изомлею вся! Но обычай оказался сильнее Нинковой воли.
- Вот сглазют: жизни крепкай не будя,- ворчала на нее самая старшая из них, Нюся, выворачивая крупные белки.
На всякий случай на невесту от сглазу нижнюю рубашку надели изнанкой. В платье вкололи булавки, а в карманы нижней рубахи положили лук и с пол-горстки льняного семя. Чтоб Нинок не задавала больше несуразных вопросов на похмельные головы, девки начали одевать её под песню. Нюся стала заводилой, ей подтягивали остальные:               
Дорогу Нинушку сватали
                В чулане да с ухватами,
                За такого орясину,
                За такого балясника…
- Скоро та-ам..? – заглядывал в щёлку занавески, стесняясь, её отец.
- Идём… идём…
Нинка под руки вывели подружки для великого благословения к отцу с ма-терью. На глаза Нинка навернулась дрожащая слеза. Пальцы рук, словно перед отцовским наказанием в детстве, заплясали мелкой дробью. А Нюся подталки-вает её в бок локтем, пришёптывает: «Давай, Нинуха, не мякни, чать, замуж идёшь, не на смерть». И Нинок, вдохновлённая старшей подружкой, сдержанно процедила, припадая на колено:               
Так прощай, красен чулан,
                Передняя… прощай.
                Пошатнитеся, леса тёмные,
                Посторонитеся, люди добрые…
Голос ее сделался вдруг каменным и горьким:
- Пропустите меня к великому благословению…
Иконы «Богородицы» и «Умиление», хлеб да соль родители пронесли над её головой в виде креста и держат перед лицом молодой. Нинок тянется губами, как молодая тёлочка, к пойлу, причмокивает еще, не дотянувшись до содержи-мого, целует иконки, родителей и крёстных. Дед Васька, наблюдавший тща-тельно за процедурой: сказал, мол, никудышный знак, «чмокнула… образки-то, не доткнувшись… обычаю ломает… не сложится у неё жизня-то, видать…».
Пока гости ожидали жениха, Нинкова родня – отец, мать, дедка с бабкой, крёстная и крёстный сидели у передних окон избы и перебирали по памяти же-ниховскую линию сродников.
Крёстная вырядилась с красными губами.
- Бабушка-то его сьядугой была. Ржавого гвоздя бывало, не допросишься. Покойный Янков ходил раз к ним за куделью, так они его на покос за это при-гласили да платой обобрали. До сих пор стоит у него изба, с правого бока про-конопаченная бисерными тряпками с мусорной ямы.
Мать с махоньким подбородком покачивала головой:
- Пра… говоришь… ихенские это повадки… ихенские… Отец Вениамин, царство ему небесное, двоюродный брат Нинушкиного деда, держал ещё в цар-ское время сапожный цех. Так вот, взойдёт бывало, рассказывал, в их дом, а по колидору запахом свежего хлеба и мяты так тебя и сшибёт…
А покойный прадед Васька выйдет, глазами сверлит, сверлит, как будто ему что должны. Чего, мол, голоштанный запёрся, ай, разбогател? А тот ему: так скать, сапоги изволили к нам заказывать… так готовы…
Долго с нашим братом такие чикаться не станут…
Богато жили… И люди работали до поту, старались все тонкости по работе прознать… что, почему, а для чего это… все прознают друг по дружке, бывало, о человеке. А ноне, говорят, новобранцев хотят какими – то независимыми со-ветами щупать: смекалистый, али нет, попался, человечный ли… Словом, хотят всех в кулаке держать, а догляд за его продукцией всем миром сделать, видимо, своих гляделок-то не хватает, вот какие дела-то… А тогдась и без этого все цвело. Вот они и жили богато… Васьковы-то…
- Спаси Господь, - крестится дед, вытирая ладонью длинный нос, а затем об штаны, - ихних, как зажиточных почитали на селе. Придут к сердешному купцы – я тогда кучером был – так он их на серебряном подносе шоколадным орехом угощал… А округ ореха-то рассыплет серебряных монет… хошь берёшь, а хошь поглядываешь на них… вот, дескать, я как живу...  пра-а!  - Нос у него сбит на сторону, на лбу косой след лезвия войны. Сам радехонький, в черно-красной расшитой рубахе.
Бабка вытирала взопревшие бугряшки лица. Ситцевые глазки и носик зажи-гались и пропадали в живинке полосок-морщин. В белоснежной кофте по вы-сокому домашнему случаю она легонько опиралась ладошкой на иконку Купа-лины:
- Оне, богаты-ти, сё такия. Оне же из разорившихся дворян-казаков будут. А всё не чня нам… Мой отец раньше был старшим мельником у их дальнего род-ственника. Так что ручкались с нами… 
Отец с детским вихром на лбу, кинув нога на ногу, сел поодаль:
- Слыхал, деда у него большевики расстреляли прямо у водокачки в Чуфа-рове, на станции… Это Васькова-то дедушку… Не хотел с ними делиться на-житым добром… А сын-то его, Васянька, Васьков отец, самый поздний был ре-бёнок. Обычно таких самолюбов нашенские девки не рожали отродясь…
Васьков отец, царство ему небесное,- он черканул в сердцах наискось воз-дух,- тоже сьядугой был… Поэтапным умерщвлением своего первенца зани-мался. Убивал аккуратисто, через нервы, калякают. Сначала их выдергивал, как мог у ребенка, потом отправлял его на инвалидность. Опять дергал, а после его и прибирала смертынька. Помер, сердешный, на восьмом годку.
И к другому сыну, к Васяньке, такую же метрику применял, но тот выстоял – в рукопашную, помилуй Бог, сходились… и вот привел, значить, Господь Бог с этой семьей знаткаться. Террорист он, его отец-то, больше никто. Жалко хо-рошей практики судов нет, чтобы до такого дознаваться.
Сын на такое дело не посмел, видно, идти. А по мне, то надо его посадить было, надо. Пожизненну… давать таким людям надо. От неправильных работ, невзвиденных ситуаций заводится такая поганка воспитания в человеке. От размывания обряду старого. Кто размывает это все, тот пусть и отвечает. Госу-дарыня для чего посновлена? Вот пусть и глядит за этим, а не носом вертит: полезные ископаемые себе, а воспитание человека соседу по границе...
Васек крутится среди моря глаз. Ему кажется, что нынешние моменты жизни в старые события вплелись. Нелепость, конечно, но и со своим гостинцем в гости ходят.
Снова веселые и деловые, со смешинкой, лица, железные доводы, горячие пошмыгивания носами. Обрядка нити разговора заканчивается у одних, другие уже надвязывают ее концы, тут же спорят до хрипоты – за какой конец не потя-ни, все разговоры упираются в создание полнокрового устройства по оживанию хозяйства.
Дескать, сама государыня должна вызваться первая и поддержать людей в строгих знаниях. От незнаний ныне одна похабщина в башках уродилась.
 Васек протискивается плечами, помогает локотками. Слушает заспинные разговоры. Большинство хотят упросить государыню, мол, пусть поможет с обучением новаторов. Другие хотят, чтобы оценивали такое обучение обяза-тельно независимые советы. Все при делах, если послушать, и свадьбой не пах-нет. Только легкие повизгивания из-под заигрывающих рук…
Говорят, мало сегодня просто собирать, обрабатывать, хранить и передавать сообщения по работе. Надо их делать со страховкой, с оглядкой на авторитет-ные мысли... И после умно высказанной мысли тут же лезут за поцелуем, будто горячие губы скрепляют крепче всякой печати…
А дед заплёл пальца рук и обхватил качающуюся на коленке ногу. Его слу-шали, потом сделалось тихо, слышно как летала муха.
- Ой, и ругались мы с его роднёй! Я всего лишь урядник, а перед ихними не дрейфил, – опять за старое ухватился дедушка, будто искал, как связать концы прошлого с будущим. И в том, и в другом много общего. Однако без Васька ему это не удавалось и он принялся за свое:
- И бились в Гражданскую насмерть. У кажнего своя правда была. А ноне вон как всё повернуло: роднимся, значит, с ними… Знали б наши покойные родные об этом, то не сидели б мы здеся, зенки пяля на окна. А ввалили бы на-шей хлыстовке, Нинке, по первое число, чтоб знала в другой раз, с кем путать-ся… Да что теперь без толку говорить…
Крёстный удил хитроватыми глазками родню:
- Корешки разных деревьев живут и переплетаются, так и судьбы… Крепкие люди, они должны друг по дружке тянуться… и наша будущая родня не хуже… Ты говори да не заговаривайся, дед! Твоё теперя дело – сторона… Отвоевался – и на печь… и без тебя разберёмся: кто побогаче да повыгодней.
Ваську почему-то запомнился торг невесты в колхозной конюховской, ко-торую выделили под свадьбу. Многое в его памяти оживало под рассказами Нинковых родственников потом. Задумчивое от усталости лицо делалось гру-стным и смиренным… Теперь он шёл размеренным шагом и о предстоящем не хотелось думать. Другое дело, прошлое… Шутейский характер ему от своего прадеда, поговаривают, достался.
 Благодаря ему Васёк в сегодняшнее время многим становится ближе… По-этому иногда полезно с головой уйти в себя, поискать в душе что-то роднившее его с прежней далёкой властью, при которой жили его предки. И от этого ему становилось в такие минуты легче дышать. Он, как бы находился с близкими, которые его понимают и воскресают вместе с ним в неведомом пространстве.
 «Да и сегодня, чем хуже: государыня в скором наготовит достаточно высо-косрушных людей… Знай, собирай об них все данные да проверяй все бумажки получше… и жизнь закружится…» Он вдруг вспомнил, как подъезжали сва-дебным поездом к невесте на пяти лошадях. Объехав деревню, колокольца с бубенцами под перецокот копыт ещё из-за поворота известили невестин дом о себе.
Казаки - дружка и его помощник, третьяк, кинулись к воротцам, требуя вы-куп за дорогу к невесте. Двое удальцов под улюлюканье глазеющей толпы, не вытерпев, перелезли воротца. Дед Нинка, не щадя живота своего, жалил их зад-ницы крапивой, но и это не помогло, а лишь ускорило развязку событий. Тогда обе стороны – невесты и жениха – решили по-мирному: со стороны Васька кла-ли полтора десятка рублей за выкуп, а со стороны Нинка – по стакану бражки за труды.
- Много… ой, много-о! чать, невеста у вас не золотая…
- Много? – вступился дружка, - а вы глядите, как бы не мало было… Он ус-мехался в усы, выведывая намерения атакующей ватаги жениха. – Наша невеста, какая ни на есть, а при должностях сейчас. В штаб-квартире сидит… И вход туда по пропускам… Строго!
Пока рассчитывались да распивали, занюхав рукавом, отскрипели запорами неприступные двери… Жених впереди всех бросился из сеней, подталкиваемый крёстным, в колхозную конюховскую, где проходила главная свадебная цере-мония. «Тоже мне невеста, а встречает жениха спиной»,- мелькнула Васькова мысль. Он ещё в дверях заметил свадебную фату невесты и потому коршуном ринулся к ней со спины… полез сразу целоваться, закатив глаза и кинув на её колени огромный букет.
Тут фата не выдержала жарких поцелуев, как пружина, подскочила, и из-под нее заплескалась голова Нинкова дедушки. Опешивший от неожиданности Васёк, отлетел в сторону, закрыв ладошками уши со стыда перед всей свадьбой.
- Это всё ты, крёстный, воду намутил: «взасос её давай! в засос!» вот через тя и обзасосился срамом.
Крёстный заморгал глазами:
- Бес попутал… а ты – то куда смотрел, птичья голова? Неужто бабу от му-жика отличать перестал?
Васёк сконфузился:
- Ничего не перестал… мне с первого разу почудилось: чего это её подборо-док колоться стал? Но вы все орёте: давай да давай…
Колхозная конюховская, превратившаяся в застольную, вздрогнула густым смехом…
Дружка разорялся зычным голосом:
- Я же предлагал вам через достойный выкуп поправить ситуацию… а вы через забор махать… А дали бы побольше… с настоящей невестой увиделись бы пораньше. Васёк уступает дружке ещё сто рублей. Дружка отступает, а под-ружки Нинка не хотят…
- Место ещё не выкупил рядом с невестой, а в самый перёд запёрся…- По-дают ему бумажную поделку и предлагают по двум лепесткам погадать на счёт: «любит – не любит». Васёк, весь залитый стыдными пятнами по щекам, отры-вает, нервничая, первую попавшую, а сам косит глазом, ищет спрятанного Нинка по углам. И снова не угадывает… Тогда ему подают на бумаге отпечаток из шести пар губ и предлагают угадать, какая принадлежит Нинку.
- Так какая же Нинкова? – надсажаясь сквозь смех, кричит подружка Нюся.
- А та, где губки кругленькие да маленькие… как бантик…- он целует уве-ренно отпечаток…
В конюховской хохот пробивает слезу… визг и свист взлетают под пото-лок…
- А может, он её сроду не целовал? – басит дед Нинка.
- А ну вас!- нервничает раздосадованный неудачами жених. Подаёт ещё сто рублей дружке.
- Как это так? – возмутилась Нюся, -  загадки наши, а деньги дружке?
Дружка, знай, подзуживает:
- Небось, мои губы ему больше невестиных преглянулись… А раз отпечатки губ мои, то и денежки, стало быть, я заработал?! – подаёт недовольно полтин-ник Нюсе: вроде того, деньги напополам с ним должны быть.
В это время подвыпивший Васьков крёстный полез на дружку в кулачную… мол, чего зря крестника разоряешь… Третьяк доглядел это дело и вызвал под-могу...
- Катки катать не будем, скоро колёса привезут…- что на языке вальщиков означало: дескать, нечего с ним церемониться, надо замирять…
Двое мужиков повалили Васькова крёстного на пол, связали руки рушником и вывели во двор.
Когда тот малость очухался, то вернулся, сел за стол ближе к дружке, вроде, на мировую хотел… но дружка по обычаю трижды обнёс его водкой, стыдя всячески перед свадьбой.               
               
                XXVII
После неудачного посещения церкви, молодые последовали к жениху.
Увидев Васькова крёстного снова за свадебным столом, третьяк в рубахе с красными по локоть манжетами и желтой окантовкой, зашевелил усами и натя-нуто, сквозь губы, сказал, как выругался:
- А у нас шалопаи не обслуживаются… и высиживать тут нечего…
Кругом замотались головы, руки, обрывки слов, но возражать третьяку, од-нако, никто не стал. Крёстный так до конца дня и не выпил больше ни рюмки, просил у молодых прощения:
- Как будто соплёвскый черт за ногу дёрнул… Уж простите, Христа ради, молодые, меня!
Нинок – со смешинкой во рту:
- Бог простит. Перепил, с кем не бывает… А ты запевай, может, оно полег-чает!
Крёстный, загнав в гору низкую ноту, начал подыскивать на тихом баритоне:               
 Ох ты, Волжка, глубока река.
                Ох ты, Волжка, широка река.
                Издалека волной приблудною бежишь,
                А в приблудце жить не приставало бы?
                Родничковой свежестью понапитана,
                Тучей грозною покормлена,
                Дождями вольными помолвлена.
                За день-деньской, ай, притомилася?
                А голубит меня солнце знойное,
                С ветрами буйными, неугомонными.
                И провожает в путь-дороженьку -
                Звезда сыпучая, зима колючая.
                А длинны пути да бережка круты
                Отдохнути не пущают.
Дед Нинка подтягивал, а мыслями был где-то далёко, не за столом… Лицо его светилось какой-то необъяснимой печалью и болью. Нюська лезла к нему что-то спросить, но он словно никого не замечал из гостей, кроме чувств, пере-даваемых песней. Сваты – отец Нинка с Васьковым – развернулись друг к дружке чуть ли не затылками и тёрлись вершунками в такт, закрыв глаза, будто хотели усилить ноту…
Они то вскидывали, то свешивали свои захмелевшие головы. Крёстные с обеих сторон, кроме запевалы, с бабьим выражением горечи, встраивали свои тонкие тенора в мужской ансамбль. Вскоре многоголосица приняла стройный лад, и песня, оживая, потекла…
Когда Нинкова дедушку прохватывала слеза, он стучал кулаком по столу, привставая, отворял окна настежь, чтоб полсела слышало… Он – большой лю-битель прихвостнуться, когда гулял. Вот, мол, посмотрите: не хуже всякого жи-ву… уже внучку замуж отдаю…
Только Нинкова бабка с соседкой, обнявшись, как в келье, бывало, с под-ружками, отрывали задористо и с накатом.  Мать Нинкова и Васька тянули с придыханием, выпевали, как выговаривали… Васёк с Нинком, подперев подбо-родки, подпевали задумчиво, будто провожали гостей голоса. Вот крёстный Васька снова задыхается, поднимая ноту, придаёт уплывающей песне новую силушку и заразительность.         
 Стрелой калёной с муравой-травой
           Порасшита кайма-то материнская…
           Дубравным эхом цветна волна перекликается…
           Светла наша Волжка не просторами сединными,
           А безымянными высотами да памятью людской.
           Топорами да лопатами сёла твои всхожены,
           Мозолями солёными просмолены, проложены.
           А убрана наша Волжка могильными курганами…
Славой ратною повенчаны бережка твои - Волжка!
Глаза у поющих, наконец, становятся грустными и ровными, как течение единого русла большой и долгой реки. После одной, двух песен свадьба будто воз привезла: довольные, они выпускают пары и расслабляются. Кажется, от спиртного и удушливых тел, от пола до потолка кислотного воздуха скопилось столько, что в пору топоры вешать… А на другом конце стола третьяк затянул в табачной дымке под саратовскую гармошку:               
Прощай, бабаня, прощай, бабы,
                Прости, родной улицы народ.
                Все гражданочки прощайте…
Поднял голос:
Вышла замуж, а меня взяли в оборот…
Дружка отвечал ей от середины стола под хромку:               
Пусти, сокол, погулять,
                На минутку опоздать…
Жалчим голосом:               
Мне б маманю аль Матрёну повидать…
Третьяк, оборвав басы, подыгрывал ладами, декламируя полненькой ладош-кой по ляжке. В хрипотце терялся его голос:
                Неча вздором соблазняться,
                Неча в брани городить…
                Отпусти её влюбляться,
                А сам к шабрихе - слёзы лить.
А после с выкриком:               
Заиграй, гармошка венская!
                Не умеешь ты ласкаться,
                Дура деревенская…
На поклон молодым потекли с разных концов стола подарки… деньги, ук-рашения, одежда, разная бытовая утварь. Дед Нинка подарил им лично от себя старинную сапожную машинку, доставшуюся ещё от родителей. Нюся выло-жила резиновые боты женского размера и носовые платочки, Третьяк с дружкой по пятьсот рублей.
Гармонист Федя-подпасок в новых лаптях с онучами,  притопывает ножкой, помогая гармони держать мехами фарс. Ему под ногу кто-то подливает бражки из ковша, чтоб брызги летели… Нюська тут же сориентировалась и зарядила звонким голосом под обе гармошки, а потом забасила:               
Как соплевские робята
                По-лягушачьи квакают,
                А сами ни туси, ни святуси…
                Только зря калякают…
                Целоваться не умеют,
                Больше измуслякают…
Заливаются над столами луженые бабьи голоса:               
Как у Нинушки-голубушки
                Наведены красиво губушки.
                Глазки серые влюбленные,
                Бровки чёрные, тисненные,
                Лента сивая, сама красивая.
                Кто полюбит, тот счастливым будет…
Стрельнули в ответ дуплетом каблуки, аж половицы под углами голландки заговорили… Десяток пар веселящихся рук затанцевали над головами… Даже мокрицы из половых щелей повылазили на свою погибель.
Васёк шёл, глядя, как под ногами уплывала земля, прожитая песня до сих пор разбирала его душу, делая покладистее и мягче строгие по природе муж-ские, с непростинкой, глаза. И совсем не заметил, как очутился снова в том да-лёком манившем прошлом, где однажды лето закрутило в жизни первую кад-риль…
На правом углу по Васькову руку стола вслед за песней неторопливо просо-чилась беседа про старую жизнь. И что-то было в этом сильное и человече-ское… И ему казалось, что старинные здоровые традиции и обряды должны непременно вернуться к людям.
Помаленьку свадьба добралась до Нинкова дома… Под перекличку окон-ных звеньев расцветали посоловелые от крепкой стопки голоса. Со двора им подвывал дворовый кобель и перебравший мужичок. Ветер, как угорелый, за-свистел в краешек опрокинутого собачьего чугунка, будто помогал тенором за-дохнувшейся свадьбы. На окнах вздрогнули накрахмаленные занавески и сразу задрожали от грохнувшихся на пол в переплеске тел бревенчатые стены.
 Нинков дед, разморившийся было на печке, прокашлялся и свесил в под-вернувшихся носках над печурками корявые ноги. В избе стало вдруг тесно, а подмётки плясунов не находили себе места. Треснул и покатился во двор бабий визг, только белые платочки плавали, покачиваясь, над головами… «ух…ух…ух ты!»
Заломив руки за спину, нос – в потолок, подбивая носочком пятку сапога и делая «цыганочку с выходом», и пошёл на гармониста оживший после хмеля, в урядницких погонах, Нинков дедушка. Васькова тёща, выдернутая пляской из чулана, посновила руки на пояс и стукнула задорной ножкой по половице, за-вопила, заголосила по кругу, переплясывая гостей. Пяточкой, с оттяжкой, она сорвала, наконец, ликующий бум.
Скрипач, распалённый, как самовар, на последних порах выуживал высокие треульки стонущего инструмента. За ним приударила молодёжь. Пареньки, ко-торые были из армии, в отпуске или демобилизованные, пошатываясь на то-неньких, в кривинку, галифе, закачали, выбросив колено, носочками сапог. Не жалея сил, они охаживали  ладошками по пяткам, бёдрам и грудям. Глушили, приваривая ладошками, смех… Охали в голос, аж потные чубы трепались.
Свекровь сжала зубы, припала на оба колена, выхлёстывая, как на барабане во время военных манёвров, по крашеному полу ладонями какой-то марш, по-хожий на шуточную песенку: «трра-а… та-та, трра-а… та-та… мы ведём с собой кота…». А чтобы было погромче, сняла туфлю и давай им ботать до дикого звона в ушах.
Поддавали свадебного жару и крёстные молодых:
- А ну-ка, поперись, пёс мохнатый! - расталкивала одна из них задом своего подвыпившего муженька.
- Ас-са! – следом за ней выкрикнул Нинков дед, навернувшись с табуретки. – Ходи эдак… ходи так! – стучал он табуретом об пол.
- Поди, изба, поди, печь, хозяину негде лечь!
- Ай, жги…жги… да взъяривай!
Колька Митрохин-сосед, вывоженный в навозе, как зюзя, целовался, катаясь кубарем, с кобелём возле конюшни.
- Ух, ты, чёрт безрогий! Держи мой кардан! Лапу говорю, дай, овца! Не же-лаешь?.. гнушаешься, стало быть, нашей родней? Я вашу породу зна-аю… а вы ить, почесть, с моим вну-учёнком… ик… считай, одногодки…
На следующий день в кругу близких крёстный Васька ходил по двору не-весты с рогаткой и мелкими чугунками из разбитой вдребезги собачьей миски, пробивал бока балакирей, повешенных на колья забора для сушки. На него время от времени нападала в сердцах Васькова тёща. Она, уперев руку в бок, сторожила своим кривоватым глазом каждый его шаг, Когда же тот схватился за дедову берданку, стал подбрасывать уцелевшие горшки и по ним из неё луп-цевать, Васькова тёща вышла из себя:
- Что вам, судомойка, что ли, молода-то жена… двор мести да битые горшки чагрить? Потом… прямо-то дело… ты наживал эти горшки, чтобы их лупце-вать-то? А ну, гинь со двора!
- Оно ить дело какое: посудёнка-то вся старая да худая… все днища, пооб-битые… Ей уж за то хрип свернули… Что толку она перед дорогими гостями маячит?
- Это ты, что ль, самый дорогой-то гость?
- По крайней мере, не дешевле тебя… - он не договорил, под замахнувшейся бабьей тряпкой наступил прямо на куриную кормушку и растянулся у ног хо-зяйки, чем вызвал широкое птичье недовольство, разлетевшихся по двору кур.
- Стыда у тя нет! Утей… чужих вздумал давить, орясина! - раскудахталась во весь двор хозяйка, чтобы привлечь побольше внимания к баловнику.
- Во-первых, не утей, а курей… Во-вторых, я это, того… не больно у меня совращай тут чужих мужиков. Жене своей пожалуюсь, она те волосёнки-то бы-стро подравняет… я ить для этих целей самим главкомом свадьбы отряжен. А ты вовсе не по – бабьему уставу со мной поступаешь… - спотыкаясь, бегал от неё по двору Васьков крёстный, вертясь, как уж под её тряпкой.
Когда на него обращали внимание проходившие гости, он нарочно прихра-мывал, чтоб усовестить взбунтовавшуюся хозяйку дома. Однако проходившие предпочитали побыстрее пролизнуть мимо опасного места… Завидя кривячие губы со стороны окружающих, он, не выдержав обиды, схватил птичью мешал-ку, лежавшую рядом с кормушкой, и, расталкивая людей, круша по пути на гла-за попавшуюся посуду, вихрем вломился в сени. За ним – хозяйка с тряпкой. Трудно предположить, чем бы всё это закончилось, если б Васьков крёстный, крестясь, не спрятался за широкую спину дружки, главнокомандующего свадь-бой.
- Что ты, голубонька, на моих верных солдатушек бросаешься? – завертел он маленькой плёткой, - А то не посмотрю, что женщина: пару горячих враз от-пущу вдоль мягкого места, чтоб традиции не нарушала…
- Цыц, проклятая! – притопнул на неё муж. Нашла время соринки подби-рать…
И жена покорно выронила тряпку, хлопнув ладошкой по сытому бедру в знак горького негодования.
- А теперь мы поглядим, - густым басом продымил дружка, - какую хозяйку вырастили хозяева для нашего женишка: срушную али не очень?
Третьяк подаёт Нинку метлу, а сам наблюдает: «куда же молодая пометёт сор – в сторону двери или окна? Если в сторону двери, то ссоры со двора будут выносить на люди; если к окну, то будут оставлять в доме». Однако молодая отказалась при гостях, как она выразилась, «пылить». Она вышла во двор, со-брала осколки битой посуды, отнесла их на погребницу и заперла на вертушку дверь.
Дружка и третьяк задумались: «А что же это должно означать?» Пока они между собой и с гостями обсуждали поступок Нинка, та под шумок с Васьком куда-то улизнули. Третьяк же это дело не спустил и пересказал дружке… а тема их обсуждения как-то сама собой повисла в воздухе.
После того, как жара немного спала, дружка уже гнал по улице целое стадо ряженых. То и дело грохал кнутом, поднимая столбом пыль. Некоторые из ря-женых одеты в старую рваную одежонку, вывернутую наизнанку. Кто-то из женщин в мужских кальсонах с ухватом. Кто-то привязал себе из верёвки, по-заимствовав у забитого быка или коня хвост. Другие ряжены под чёрта, волка, барана…
Одна пристроила себе на голову череп быка с рогами. На заднее место при-вязала половинку тыквы. Приделала усы, бороду из кудели. Между ног приве-сила морковку и две небольшие свеколки. Из-под вымазанных углём бровей настороже караулил подходящий случай её змеиный зрачок. Желваки под тенью белил и помад собирали, как перед бурей, свои тёмные силы… Мимо неё сновала ватага детей с писком, визгом, подражая животным… Ряженая не вы-держала, наклонив череп к мальчугану, стала щекотать его за бока рогами.
- Ах ты, хлыстень, забодай тебя комар! – баском с чужого голоса устрашала она, чтобы глупые мальчонки не мешали больше работать, когда они побира-ются по дворам. Дети с рёвом и смехом, а кто и со слезой от испуга катились по обе стороны уличной дороги. Когда же попадался им под руку кто-нибудь из взрослых, ряженые наперебой объясняли им, что пропала ярка.
И тот, кто украл её, должен непременно за нее заплатить. Иногда встречные откупались, позвав во двор. Иногда отбивались, едва успев задёрнуть за собой засов калитки.
- Не хотите за овцу угощать? Вот мы вам дранки зададим! - кричали, разма-хивая руками, убегавшим вслед.
Часть ряженых шла в старых лаптях или опорках, рваной в клочья одежде и в пуху. За плечами в мешке одного повизгивал поросёнок, у другого кудахтали куры. Их сабантуй провожали губная гармошка, скрипка, хромка с парой голо-систых плясунов, посвист дружки и грохот кнута…               
Сделай ряженым уютно,
                Будто они, придя к себе домой,
                Довольны были абсолютно
                Обстановкой и тобой…
                Встреть ты ряженых улыбкой,
                Нежно голову погладь.
                Если я немного выпью,
                Уходи скорее спать.
Из-под ног переплясывающих друг дружку ряженых выше крыш домов вы-растала пыль. Встречный транспорт им уступал дорогу. Так, обойдя деревню, они пришли в дом жениха. Мать Васька их охаживала тряпкой, чтоб не балова-ли по хлевам. Но на хмелинку ряженых такое орудие не действовало.
- Не бреши зря! – отрезала одна, - а то мужа разбудишь… мы к тебе сарай чинить пришли…
 - Почём зря говорите: все сохи и доски новёхоньки…
 - Тогда понятно: где вы нашу ярку взаперти держите?! Муж спит. Значит, её жених с невестой у нас украли и держат в надёжных стенах.
- Не стыдно вам? Намутило вам головы, най чего орёте! – отбрёхивалась хо-зяйка от перегара голосов.
  - А вы нас, бабаня, не стыдите! В чужой двор не залезали, как некоторые… Или жениха с невестой выкладывайте – мы с ними за нашу овцу сами догово-римся – либо вашу овцу заберём, - не уступали ряженые.
Двое, что покрепче, уже забрались в хлев, пытались утащить овцу задами. В этот момент с бутылью на крыльце объявились молодые, и ссора с яркой была исчерпана. Дружка хлопал у Васькова двора кнутом, подгоняя отставших ряже-ных на пир в честь пойманной «ярки».
- Курочка да петушок сошлись на посошок… - подыгрывал над хозяйкой голос дружки, получавшей угощение из первых рук…
- Вряд ли подобное теперь повторится, - думал Васёк. – Хорошее надобно бы сохранить. - Он ещё раз обернулся вслед давно пробежавшей чьей-то невес-ты. «Эти не в традиции… скорее в ссоре» - вздохнул и кинул шагу.
Будущее, прошлое, настоящее… - сыпались картины друг на дружку. Пове-дение далеко оторвалось от сознания, как прогнозы от результата, перекличкой, с надтреснутым голосом, отозвалось переживание в сердце, и мысль поднялась высоко в небо, и потонула в нем с ручками: оно же бездонно.
- А ведь многое, о чем душа болела уже сделано... Направили государыни вот этось предложение по займам, чтоб банки помощь оказывали в покупке оборудования, полном его обслуживании, ремонте… конечно, со временем бы хозяева выкупили его. Частично денежки бы пустили на оплату команде. Они за денежки не только с тряпочкой пройдутся по нему, а сработают на желание, а не тяп-ляп, лучше станут смотреть за ним.
Вся беда в нас: мы не сумеем своевременно принять по займам решение. Не готовы люди, станут торопиться, спешить… - голову распирали разные мысли, и он заговорил сам с собой. - Пройдет, не пройдет… как все решится..?
Волнуются люди… мелькают огоньки на думском табло, будто судьбу на весах сердец проверяют, - в ногу со временем важно пройти, чтобы сработать на ре-зультат.               
                XXVIII
 Ждали с нетерпением будущий год… Просто людям не хотелось верить в худшее и ждали, затаив дыхание, будто притаившись, можно спастись от оче-редного хозяйственного обвала. А каждый тем временем все же копил в себе новые силы надежды, для светлой жизни.
Дешевизна рабсилы душила человека. Не успел он бедный выбраться из од-ной нужды, как подстерегала новая крайность. Мошенничество с недвижимо-стью, в ЖКХ… Гибли на дорогах, в больницах и клиниках - везде, где тянулся извилистый след червоточины.
Там, где требовались дорогие или дешевые руки, пышным пепельно-плесенным оттенком мертвечины покрывалось некогда светлое лицо человека и его команды. Силы добра и зла оказались в неравном положении. И государыне приходилось многое спускать, терпеть и пасовать, кажется, перед этим внезем-ным и мировым оборотнем.
…Ещё совсем темно. На улицах встали сугробы. Васёк в кудрявой, подбитой кое-где проседью охапке волос готовился к речи по прямому эфиру, но мысли о новых шагах в хозяйствах сбивали его с нужной высоты голоса, которым хотелось всё произнести.
- Пока рынок слаб, сбывать товар некуда. Поэтому правильно сделали, что перешли на долгосрочные работы. Денег у заказчиков для расчетов все равно нет. Торопить кого-либо дело безнадёжное: многие еще в обвале. Теперь ку-выркайся, как вошь, а выбирайся наверх, пока очередная стихия не задавила всех. Хорошо, что загодя позаботились… сэкономили силы на стыке работ раз-ных профессий.
Одна, но голова, заменила двух середнячков. Место корректора совместил редактор. Так надежнее и дешевле в нашей ситуации... Под строгие цели и но-вичков надо бы подучить. Конечно, им сейчас тяжело… семьям  ихним. Помо-щи ждать неоткуда. А тех, которые уйдут в другое место, жалко, конечно, ста-нет. Годы понадобятся потом, чтобы перетянуть их обратно. Поэтому кадрови-кам особое задание – следить за хорошими работниками в оба, куда бы те не устроились.
Связь эту терять никак нельзя. А нам теперь потихоньку готовиться к новым волнам спада творческого огонька в людях, чтоб вовремя подстраховаться. Время такого спада, известно… «Глядишь, падать помягче придётся в другой раз». - Он глубоко вздохнул, влажную от натуги спину, как ошпарило злой май-ской крапивой и пришило к рубахе иголками. Пресытясь свежим воздухом, будто свободной минуткой, почувствовал себя отдохнувшим и выпустил отра-ботанный пар.
- Н-н-да… голова опять по кругу бежит. Время ноне какое: всё в ямах, рыт-винах, ухабах, как дороги в округе, изъедено паводком бесшабашности. Денег для процветания бесценной мысли мало. Человеков на все руки маловато, золо-торучек и вовсе с огнем надо искать. Деньжонки… да… их, конечно, сподруч-нее пустить не на сиюминутные хаболы… а на перспективные дела.
Вот и буксует, шумит человек, колотится округ да около, как талая вода в промоинах и ериках. Хорошо, ноне догадались запустить в долгое производство новый товар. «Зато не в убыток будет». Пока сделаем, глядишь, спрос и поя-вится на него, - смешок весело собрал у его рта бороздки увядшей кожи. Он за-гибал в сухих канавках палец за пальцем на прелой ладони, как переубеждал себя:
- Пока убиваем сразу трёх зайцев – затыкаем за пояс соседей, то есть обхо-дим по добротности сделанного, даём зелёный свет новому продукту и бережем время… Люди бы только вытерпели. Я их понимаю. Деньги всем нужны, надо на что-то жить. Но мы и так им пособляем, взять пустяковую бумажку, её кра-сиво обнарядить надо, опять же в договорах со сторонними хозяйствами не от-казываем, тётёшкаемся, как с малолетними, советуем – как лучше, что, кому, где и когда сбыть лучше. Расход надо нам на перспективные решения, конечно, держать, а не на сиюминутные пынди-брыди…
График у людей послеобеденный почти у всех свободный. И поспеть учить-ся, кому надо, можно… и кости размять в спортзале, и в местной самодеятель-ности поучаствовать, к праздникам подготовится… кому просто на диване лишний раз поваляться охота возьмёт. На всё найдётся время. Отпуска теперь вместе с длинными командировками только летом. «Красота!» Когда человек хорошо отдохнул, добро поработал, у него и продажи на кругленькую суммоч-ку растут. Да и денежки в коллектив не перестают вливаться.
Одна беда: бытовщинки в специалистах пока многовато.
Вусейко об семье заскучал. Да так крепко, сердце зашлось, со всеми захоте-лось перевидаться. Землю на задах дома обглядел. Вроде, в этот год никто лишнего куска не оттяпал. Домашние заботушки-любушки, они тоже гложат. С Нинком, тьфу, тьфу, кабы не сглазить, пока всё улаживается, обглаживается. Всем гоже, пока что. А вот с братцем да с отцом – не больно гоже получается.
Думаю, бросил я их на произвол судьбы. А через это и моя сухота по ним. Надгробные плиты, вместо деревянных крестов не справил, а ведь про себя давно помечал это сделать, заказать в районе. Небось, и у тех, кто под землёй дожидается, да и у самого после  сделанного от души отляжет.
- Он подсёк страшноватым от старости ногтем крупно набежавшую слезу по щеке и шмыгнул для бодрости закрылками носа. – «Матери как-то надо посо-бить, совсем старушка, подумать, как… Успеть к праздникам опять же непло-хо»…               
                ***
Как-то поздним домашним вечером, после горьких новостей от Кнопочки-ной и других, Васёк, проглядывал почту. Натолкнулся на любопытное письмо от старых знакомых, с которыми столкнула нелёгкая дорожка. Он ещё раз про-бежал разлитые строки. Излучина удивления у самого рта большим полумеся-цем прожгла его щёку. Перед ним оказался отзыв авторов на его давнюю руко-пись.
«Да-а… Пустяшный штришок к жизни. Вот как бывает... Столько времени прошло… люди, судя по письму, изменили свой взгляд на мою художествен-ную картинку… Может, просто смеются надо мной. Надо же!…
Моё произведение «Долгая Волга», по причине безопасности и по этическим соображениям, будет опубликовано под чужой фамилией. Я не хочу на склоне лет, чтобы в меня тыкали пальцем. А отзыв знакомых авторов о моём труде останется за рамками картины. Зато послужит характеристикой их же лицам. Изменяя труд, изменяется человек. И наоборот. Так шаг за шагом углубляется очеловечивание истории событий, где высшей формой информации являются знания».
Многое ему в хозяйствах стало как-то ближе и понятнее. «Государства во многом ограничивают наши культуры и народы, соглашаясь с возможностью безработицы, со слабо развитым потенциалом в человеке.
Вот Кнопочкина больше заинтересована результатами своего труда, а не коллектива в целом. Нам говорят по телевизору об успехах. А какой это успех, если я к этому не причастен? Ничего не вложил нового. Не испытал от своего труда настоящего счастья, настоящего драйва, радости от активного движения вперёд».
Он подолгу теперь глядит в окно. И в его светлых глазах отчего-то расцве-тала, плескалась огоньками, радость горючей надежды.               
                ***
Мало-помалу жизнь шла. Куда и как идти дальше зависело от единой мир-ской воли, и от воли каждого человека. Иван Ильич гляделся бодрячком, он не был каким-то исключением из правил, по которым приходят некоторые прави-тели во власть. Он, как и другие, старался задать времени особый тон, когда де-ло касалось благополучия народа.
- С чего начинается настоящая жизнь? или не так, с чего начинается закон? А кто его знает. Сразу и не скажешь…
Иван Ильич, в домашнем наряде, в который раз спрашивал себя и каждый раз пытался найти с помощью Бога в душе немудрёный ответ. Поэтому его на-туре важно порассуждать вслух, как сейчас, или про себя. Он в некотором роде мастер по складыванию речи. Иногда входил в раж, оттого даже всхрапывал. Холода не боялся, нет. Любил весенний настрой.
Поваливаясь на тёплом коврике посреди луговины леса, вглядывался в сто-рону заспанного неба, задёрнутого золовато-пепельной занавеской. Тренировка мозгов сегодня оказалась предпочтительнее любой физической разминки. «От-сюда бы пробовать рулить хозяйствами».
- Нарисовать цельную картину законов по этому делу сперва, а там пропих-нуть её в жизнь, по всем мирским дорогам и весям… Интересно, что думает по этому поводу американский президент? Договор о сокращении наступательного оружия уже одолели, хотя не так, как хотелось бы, а вопрос о совместных изобретениях по всему фронту, по сотрудничеству в широких хозяйственных сферах пока болтался в воздухе.
С природы ему многое по-особому виделось. Только бы с заокеаном побы-стрее договориться, - прожилка на его виске немного вспухла, как у подуго-ревшего человека, и неровно подрагивала. Голова от этого казалась тяжёлой, и он постоянно тыкался носом в траву. В глазах то зависал, то растворялся холо-док прохлады, мучающий душу. В захватывающие минуты  больше говорил  косматыми бровями, чем словами.
Округ чувствовалась дородная сила, наливающейся соками земли. Жидень-кие ветки, которые оказались нетронутыми сухостоем, с южной стороны, потея, по-детски подбадривали растопыренными пальчиками друг дружку. Кои зачер-ствели от лютых стуж и изменчивых настроений непогод, задетые соседями за живое, глуховато посвистывали на ветру. Мягкое эхо их перебранки терялось где-то в  неразгулявшихся потёмках деревьев.
Редкие запахи цветов уже просачивались на подиум молодой жизни. Про-бирались сквозь настороженный шепот отживающей листвы и серёжек, сви-сающих до самых подмёток ствола, строили с лёгкими порывами воздуха пер-вые песни, и заигравшийся ветерок нёс их к самой границе страны вместе с по-путной мыслью человека.
Только говорок кустарниковой поросли судачил им вслед. Молодые и гиб-кие, как девичий стан, прутики приводили в порядок своё неокрепшее тельце, вытягиваясь к свету сквозь заросли пожухлого щетинника травы. Покачиваясь на кривых, едва выспевающих ножках, спешили заявить о себе новому миру.
Дрожала в теньке усопшая стайка волчьих ягод, когда-то заслонявшая воль-ный свет молодому пополнению. Сейчас она высвободила ему путь промеж раздетых веток. Искалеченные летним зноем, жилы ежевичного ботвинника ещё скрывали кареглазые головки нераспустившихся листочков и чем-то напо-минали теперь шапки-папахи с бродячим душком домашней настойки.
 Спустившийся густым гребешком туман дарил новоизбранным растеньицам живительную влагу, утоляя их жажду после долгого зимнего перехода к теплу. Поил прямящиеся травы на неубранной туманом земле, бодрил и тех, кто квартирует у них над головой, чьи головные уборы ещё томились под лёгким платьицем пыли.
Любуясь подбором молодковатой поросли в лесную семью у суглинка, вы-вороченного техникой в прошлом году, как сохой, он почему-то вспомнил во-прос иностранного журналиста об отношении к холодной войне и немного на-хмурился. Невесть откуда сорвавшаяся паутинка морщин ожила в кисловатом смешке.
Очевидно, война холодная, как и всякая другая, ему была неприятна. И по-чему-то вспомнилось детство, когда с пацанами гоняли в войну. «Спрятался то-гда за стожком сена и разглядел, как на другом краю чья-то знакомая фуражка растёт. «Ну, думаю, попался. Копец тебе! Бах, Уяма..!», - крикнул.
– Прозвище это было одного. А в этот момент почувствовал, как кто-то де-ревянной рогулькой прямо в шею тычет. Сердце так и захолонуло. Только слышу: «Дружок, ты убит, понял!» Долго сердечную обиду на этого шустрячка вынашивал. Потому что мне никак не хотелось умирать тогда в самом начале игры. Это разве справедливо?! Война это боль и нервы. Кто кого, короче, впе-ред надует, тот и победил. Если честно, не приятна мне такая победа и не по-нятна.
Гораздо полезнее бороться с ворами, с подкупами, террористами, всеми, кто угрожает миру и спокойствию граждан. И законов об этом у нас мало дельных. Вот что меня больше всего беспокоит. Уверен, любую косность можно побе-дить, если поднять сразу горсть вопросов – воспитания, образования, культуры, здоровья и так далее. Всё то, что за двадцать с лишним лет не осилили.
Он сунул под голову кулачок и прикрыл глаза.
- Хорош тот правитель, который романтик в душе. Мой народ – горой за романтику. А вот когда коснётся что-либо его общественных дел, отмолчится. Почему, к примеру, выбор народа пал на меня? Народ хорошо помнит прошлое, неспокойное оно было… А я что смогу для него? Вот предал огласке пять главных тропинок, по которым идти… Вот от этого нам надо оттал-киваться, стало быть, от законов. В них Божья мудрость.
А мудрость эта начинается с глубоких корней жизни, их уяснения и освое-ния. Вот с чего выходит, начинается жизнь. Мы действуем, как в древнем Риме. Случится проблема – бах на эту тему закон! Образовалась дырка, сновим на дырку заплатку. Не за горами то время, когда начнем действовать на опереже-ние всяких невзгод. В это надо только верить. С послушанием закона у некото-рых граждан, конечно, сложнее. «Сознательности нет. А её разом не поднять».
Обессовестились у нас некоторые… Конечно, я ить понимаю, человеку свойственно прихвастнуть перед чиновником, будто он взвалил на спину задачу больше, чем сможет унести… Но на то и романтика нам дана, чтоб людей за-жигать на работы. Но скажу больше, все-таки по духу я больше преподаватель.
Это как-то роднит с трибуной. Ну, приобщает, что ли, к народу, что немало-важно. Кроме всего прочего, я христианин и ниже плинтуса в морали не опу-щусь. Совесть замучает, да и вера не даст. Потом не гласность, как таковая, нам нужна, а свобода слова. Вот на чём думаю ставить свой конёк в делах.
Малость погодя, перевернулся на спину и, скрестив ноги, кинул руки наот-машь. Перед глазами ясно увидел, как крючилась, бухла от влаги старая плеть ежевичника. Сквозь сизоватый холодок тумана глаза достало изрезанное боль-шими ветвями солнце. Сомкнул ресницы и ощутил покой, как провалился в высшее ложе. Чувство гордости за близких и тех, кто ночами, не досыпая, по-могал подняться в это обетованное кресло, испытывал он в эти минуты с небы-валой силой. Хотелось болтать без умолку.
Приятное манит! Во время интронизации по неопытности и избытка пульса, даже смутился своих шагов, рук, голоса. Когда он шёл, произносил речь, его покачивало, как поднимало от пола. Это было незнакомое переживание. Тем не менее, было страшно.
 На высокой должности быстро понял: «не всё, что говорю и провожу через депутатов, должным образом выполняется на местах».
- Будто не спешат выполнять указания. Знать, не все близки духу свежих начинаний. Не все разглядели человека в стране, за которого голосовали, поло-жа руку на сердце, и которому можно было вот так запросто, за здорово жи-вёшь, довериться. В людях скорее поселился не менее сильный дух – мол, до-веряй, но проверяй! Так-то.
 Многое еще делается для вида. «Вот и получается, что высший пост есть, а рычаги для воплощения пережитого поддаются со скрипом». Всякий ныне со-ображает: пустые призывы к передовому – блеф. Потому что это передовое должно исходить от каждого из нас. Тогда стране удастся переломить ситуацию на корню, вопреки «нефтяной игле». «Но время упустили».
Поэтому дело плохо разруливается. Без помощи развитого мира нам, пожа-луй, не обойтись. Для того, чтобы засомневаться в моих предложениях, не надо читать газет, смотреть телевизор, которые сочувствуют мне. Достаточно рас-пахнуть дверь на улицу, чтобы понять, что всё не совсем так, как хотелось бы...
Может быть, надо ежечасно переубеждать людей, что вот-вот жизнь нала-дится и станет лучше. Хочу вселить в них надежду. Грубо говоря, новый мир не видят только слепцы и простые смертные. Для них всё высказано процентами, числами, цифрами... А на улице… можно только увидеть «прелести жизни», недостатки, которые надо исправить и понять через расчёты, где мы конкретно и в чём ошибаемся? Некоторым, конечно, это покажется бредом человека.
Возможно, но нам нужен такой внушающий бред, что не всё так уж и плохо, дабы заронить хотя бы в наши уши уверенность в завтрашнем дне… «Веру в Бога возродить». Она поможет на первых порах укрепить почву под ногами со-мневающихся. Наивно рассуждаю? Наверное! Но доля правды в этом всё же есть. Душа должна поселиться в человека. Постараться только, чтобы расстоя-ние между телом и этой самой душой было как можно короче.
Отлёживаясь после  долгой рабочей ночи в предрассветной траве, голова всё ещё побаливала голова и вместе с тем росли сомнения по поводу обещаний людям. Глаз за государством оставался слабым. Раньше многое не замечалось, откладывалось, не успевалось, спускалось с рук. Теперь, после прояснения мыслей, его окутало чувство досады, и он стал зябнуть. Свернув калачиком но-ги, перевернулся на боковую. Больше всего не хотелось обнадёживать себя, то-варищей, с которыми бегал на урок, мать, бабушку.
- Самое трудное - переубедить в построении передовой жизни свою бабуш-ку, ещё доживающих свой срок её товарок. В глаза они, конечно, поддержат меня. «А за глаза»? Вот то-то и оно… - У него мгновенно родилась идея вос-пользоваться их добрым опытом семейного воспитания. Это можно сделать, например, пригласить кого-то из них на бесплатных началах в свою команду. Правда, тотчас прогнал эту мысль.
«Тогда пришлось бы считаться с их мелкими наказами, да и денег на всё про всё не хватит. Нет, надо выбирать главное русло…»
На самом деле наказы старших были когда-то дороги его сердцу и согревали душу в трудные времена. Одной кнопкой мог бы собрать и стариков, и их противников для интимного разговора, делясь с ними новой мыслью, чтобы за-жить по-настоящему радостной и согласованной с ними жизнью. Только вряд ли всем угодишь.
«…Потом министр этот… Кнута хорошего просит». Дисциплину рушит. Какой пример остальному правительству… Взял американцам заявил, что не согласен с моим государственным курсом. Я до него дозебрюсь. И так в кресле задержался… со времён Ивана Кузьмича покойного.
Подняв почти кончиками ногтей короткий и чёрный постриг волос, застыл и больше не шевелился. По памяти заперебирал судьбы отцов и прадедов, вос-хищаясь их подвигом, славой и ревнуя себя к их заслугам.
- Нет-нет, старость своё отработала, пора отдыхать, отдохнуть… дох-нуть…ть…ть. Хотя в ком здоровые силы остались, будем только приветство-вать. Только как сделать так, чтобы старики, инвалиды не обижались, не при-няли это в виде подачки от государства. Понимаю, что участия хотят в общем деле… так для этого есть интернет, мой сайт, личная страничка есть, пожалуй-ста, обращайтесь-не хочу. «Старость, наоборот, уважать надо»…
Бездонное теплое небо, в родничковой свежести бездны по ночам трудятся звезды, жизнь нашей материи. Радостно на душе. А под высотой солнца  дви-женье - тучки людей и денег в хозяйства текут. На перспективные решения.
Над столами министерств виднеются крошечные головы - над подготовкой программ по перевооружению знаниями пыхтят.
Начальник, инвестор, предприниматель и новатор – таким видится завтраш-ний человек. Необычайно переживающий за каждого из нас, за своё дело.
Причины, препятствующие переобучению сводятся постепенно к минимуму. А пока с этим вопросом сыр-бор.  Так рождается она – великая и неуемная вера и надежда в новый век. И родится, будьте уверены, с огромной надписью – «Сделано с любовью!»
Повернул голову на мелкий шорох рядом с головой и встретил дождевого червя, крошившего отживший лист, который оказался среди всякого хаоса и мусора. «Ну вот, не сидится ему в своей норе, нашёл время заявить о себе». Стал приглядываться к извивающемуся тельцу. Нащупал пальцами сухой прут, подтолкнул червя к норке, помогая укрыться. Но спустя некоторое время тот вылез и снова принялся за старое.
- Не гляди, что мал, а дыру в боку вертит… Нет, надо как-то покорректнее, что ли, быть с ним, пусть делает, что должен… А птиц-то кругом, птиц… Без осторожности эти райские пташки непременно сожрут тебя... Вот и с продаж-ными чиновниками так. Такая же ерундовина творится.
Опыта маловато у нашего человека. Не каждого мир признает. Только вот не тревожат птицы души моей в эту минуту, не захватывают пением. «С другой целью, видно, прилетели».
Иван Ильич неслышно встал, перекрестился, склонив голову на мякоть под-бородка, и вышел на тропинку. Сегодня его ждало много работы…               
                ***
Под голубеющим небом к востоку и западу, с севера на юг, через обновлён-ный мир, не нарушая приусадебного стона лопат и стрекота пишущей техники, время от времени пронижут высокую тишину усталая перелётная птица и голоса вожаков. Светло и горько на душе, когда любушка-ностальгия зовет! И как же хочется обернуться, хоть минуткой назад, не теряя твердой почвы под ногами!
С раннего утра и допоздна гонит молодая кровь трудовой накал по артериям жизни. И двойная мораль будет вынуждена отступить.
Лишь глубоким вечером некогда говорливые лавочки домов разделит дикая тоска и деревенеющая прохлада. Потом укутаются в наволочи полнокровных теней отроги, балки, отмелины с ярками мелких речушек… отольются еле при-метной скошёвкой испарин от самой водяной ряби желтоногие травы, громоз-дясь под самую круть, у подножья обвалившегося берега.
В пролитом мареве месяца отдыхает вода. В светелках берёз неслышно, как падают кометы, по-лисьи петляя след, и волна с луною говорит, будто вымыва-ет из бездны небесного пути, вдруг ожившие огоньки там, за светилом, как со-цветья спеющей ботвы молодого картофеля.
В пропадающих деревенских потемках – вечера… Редкое вороханье летучих мышей под стропилами сарая. Они, словно обрабатывают перепончатым крылом с коготками пропылившуюся за лето древесину. А между подопревши-ми брёвнами старого дубка, ночующего вповалку у забора, - скупая россыпь светлячков, как бы перекликается с буйными всходами подлунных цветков кар-тофеля. Присмотришься к дубку, светящаяся россыпь кажется нежно-пепельной пыльцой, но всё же пригодной в качестве материала для жизненных нужд.
Совсем рядом нет-нет да стрельнёт по веточной хрупе вспорхнувший и прихваченный солнечной медью листок. Моргнуть не успеешь, как он сольётся и затеряется среди присмиревшей ботвы. И память оставит ещё один мелкий штришок отживающих сумерек. Уже который раз проскрипит недовольно ка-литка, донося из палисадника вяжущий запах надломленных веток черёмухи. И за посёлком, на задах, прохладным полушалком повяжется ночь.
Когда проснутся умаянные с дороги столичные ветры, напитавшись дыха-нием кувшинковых озёр, затем, потеребив вершунки трав и дерёв, унесутся к Волге. В Соплёвке к этому часу уже отзарюют хрипловатые спросонок голоса, на подворьях закудахтают редкие куры, рано выщелкнет певчую грудь кузне-чик, снегирь, скворец…
Скучно уронит песнь потревоженная нежданным гостем перепёлка. А с вы-пасных лугов Сухана душно протянет парным молоком поднявшегося стада, смоляным терпковатым запахом липы,  вишни-диковицы и сушёного сена.
А люди между тем перебросятся словом, разучивая друг по дружке ноты о нужной жизни. Многое у них получается, но не всякое ученье осознаётся. Бы-вает, что, не сумев взять главного тона, подпевается не тем, и песнь ослушива-ется строя. Они останавливались, обсуждали, что разделённые, как невидимой стеной, расстояньем от мирового сообщества, во многом ещё отгорожены и чу-жими идеалами, интересами и проблемами, поэтому к цели идут ощупью.
И всё же они творили новое, обделённые нехваткой рук и техникой в боль-шом, малом и среднем хозяйстве… с товарищами, с семьёй… по всей стране. Но и это не всё… Старались творить новое, стеснённые условиями труда и от-дыха, жизнью в дали от малой родины, на необжитой чужбине.
Всякое было. Учились управляться с командой. Среди них были и новаторы и те, кто просто хотел подзаработать. Порой с соринкой в глазу, червинкой в сердце и живинкой в деле, вспахивали и перепахивали они бренное поле роди-мых перемен, противясь обвалу хозяйств. Но такими их знала, в них верила, ждала весточки ещё неокрепшая, неоперившаяся новая страна.
         Голодные и холодные, не обстиранные и усталые, порой без достаточных средств к существованию, без задней мысли, без поддержки государства, род-ных и близких ковали свою волю на пути к счастью, которого у них почти ни у кого никогда и не было. Бежали прокормиться в города, но и там их поджидала опасность, болезни, голод, холод, обман, букет жизненных лишений и мы-тарств. Но всё равно выживали и вставали на ноги. Стояли насмерть за кусок хлеба, за собственность, за мысль, за право на жизнь.
        Творили…
      Они  не всегда знали: как сделать работу лучше, но верили в свою затею. Они чувствовали в себе слабость, но ей не поддавались… Они понимали: выс-шей наградой для них стал творческий порыв радости и ярости от свободного труда. Оружием смеха и власти боролись за здоровье своей жизни, ссорились, сменяя, друг дружку на постах, способили правила работ под себя, но от исход-ного курса отступить не могли.
         И в этом жила их правда.
…Шла весна, а опасности всё ещё не проходили. Непотушенные очаги рас-прей народов ещё дымили вонючей и промозглой сажей. Гадко и холодно ды-шали они над душой. В людных местах опять взрывали, умирали, задыхались в плену пожаров. Несогласные с волей государства, пытали его нервы, стараясь заговорить на языке чёрной силы. А в уютных кабинетах, будто наперекор судьбе, повизгивая, мирно переговаривалась техника: ш-ш-ш… та-та-та… ш-ш-ш… та-та-та. И заглянувший на минутку ветер, сквозь приоткрытые окна далеко уносил её голос.
Но сама хозяйка-жизнь, казалось, назло людям сучила крутую пряжицу времени. Звериным холодком протянуло из-за океана и до самых юго-западных границ Родины. «Горько бывает за свадебным столом, который накрыли одна-жды на дармовые плоды страны»,- раздумывал Васёк, всматриваясь в черные молнии трещин на асфальте дорог.
Горечь нищеты ещё дожидалась за каждым неловким поворотом судьбы, подъедая черешок, на котором крепились мелкие хозяйства. Нужда, бедствен-ные годы опять тяготили народ лямками тяжелой ноши. – «Да-а… не идет, по-камест, на вырост повсеместно новатор: оно и понятно: где нет конкуренции, там и первопроходец вырождается». -  Душат молодые, только что пустившие цвет растеньица грибковый налет, ветра-суховеи.
Но мы обязательно выстоим!
Мотает версты Васёк широкой дорогой по ранней зарянке, мыслью распа-хивает холодную гладь этого небесного красного паренька. Мотает его от одно-го коллектива к другому. Хочется старый запал огонька у ребят поддержать. А с чего начать и как развести интерес к высокому и неотложному труду у боль-шинства, похоже, и не знает.
«Вот, стало быть, дорос до самого нёбушка в команде. До высшего чина до-рос. И что же дальше, а? А «надальше» и духа, кажись, не хватает. Ведь и не придумал для развития коллектива больше ничего нового? Нет, не придумал и не предложил людям. Тогда какой я после этого человек? Я сдавшийся воле судьбы. Я – бремя и позор команды, а не человек. И таких незадачливых мил-лионы… Это же целая проблема для общества. Нет… надо уходить…
Вот для чего живу на белом свете? Для чего страдаю и переживаю? И меня часто об этом спрашивают… А разве не ради того живу и дышу, чтобы ощутить причастность к передовой линии великого созидательного труда, труда в управлении? А этот труд хочет видеть и слышать народ. И разве не в этом его сила характера? Разве не ради того я на свете, чтобы выжить, поднять неболь-шие хозяйства и тем самым уберечь от развала страну?!  Конечно, я об этом в глаза не каждому и скажу. Не всё просто и не всегда гладко получается. - Тво-рим, как умеем, так, как подсказывает сердце.
 Если прямо сказать, то до боли хочется соизмерить себя с пережитым от-цами, ощутить в себе леденящий холодок готовности к подвигу. Прямо сказать, высокую патриотическую миссию в управлении хозяйством в себе ощущаю, хотя работаю в малом окружении коллектива.
Звучит пафосно, конечно, тем более,  собрался уходить. Пафосно сказал, но человек должен расти как творец, как боец и выразитель духа времени. Иначе и жизнь не зажигает. А человек в ней тлеет и разлагается, как случайно попавший в костёр уголёк. Э-хе-хе… Что-то крепко захлестнули меня сегодня мысли… Не бывает жизни без мучительных творческих поисков, хоть тресни тут».
Громовое небо в следах землистой крови молний. Застигнутые врасплох у открытых окон коллективы торопятся на живую нитку прибраться. Васёк по-нимал, что многие местные хозяйства сегодня сработали не от сердца, не от пе-редовой мысли, а от барыша и обмана.
Пот кропил его лоб и щеки. Он морщился. Все чаще на пути встречались ему сухие глаза неприветливых сердец. А ведь с похожей горечью бедственный год его сталкивал уже – и дома, когда крали рукопись, и там, далеко по ту сто-рону берега долгой Волги…
Случается, что ничего другого не остается, как повернуть против судьбы, чтобы выстоять, не утерять тонкую нить человеческой теплоты; но как зыбка и обворожительна почва под ногами! И нет ничего светлее и мучительнее, чем суметь перекроить себя.
А умирая, навечно остаться дерзновенным памятником прошлому. Рывком прозренья будущего! Добрым порывом труда, сердечным пламенем первоходца отмечен тот путь!
Так представлялась Ваську эта жизнь. И как он глубоко вздохнул, и каким упоительно-свежим было это последнее утро! И какой полной диковиной силы показалась ему эта надежда-жизнь!
 Люди спешат, приостанавливаются, закуривают. Огонек зажигалки мелькнёт - полыхнет беседа:
- Почесть, больше, чем за двадцать лет новой жизни некоторые видят себя новаторами. Так лет за пятьдесят… сто, глядишь, не только с застоем справим-ся, но и общенародные предприятия создадим.
- Это подтверждает история…
- И наша страна!
- А я вот думаю: скоро и поговорить не с кем станет, окромя книг. Нонче не только в метро, даже в туалет с книжкой да с техникой ходят.
Спорили всю ночь: что важнее - книга или компьютер? И ругань висела. И радость была. И солнце под утро играло. И юность жила… И новый день манил озорным светом холодеющих слёз.
Останки рукописей Ваську вернули только через неделю.


 

               
               


                О двух замыслах одного сочинения

 Прошло время, прежде чем мир освободился от хозяйственного застоя, но нарывы от него ещё живы. Ещё кровоточат раны, оставленные на теле Земли от лап непрошенного зверя. Ещё слышен его умирающий стон. Каких усилий стоило это пережить, чтобы выстоять и преодолеть горечь невзгод, которая об-рушилась на человека. И каждый прожитый день болью отдаёт в наших сердцах от долетающих ударов надтреснутого колокола застойно-перестроечного времени. Однако беда может вернуться и застать врасплох. Надо быть готовым к её отпору. Поэтому мы должны помнить о ней.
В стране, где произошли описываемые  события, и далеко за её пределами - ситуации оказались во многом схожими. В этом случае художника, как, впро-чем, и многих, не может не волновать уважение к человеку, его быту и труду. Большая доля проблем скрыта именно в этом.
Есть и другие мнения, вы о них знаете, но, думаем, будет нелишне послу-шать и наше. Поскольку, кто, кроме нас, может больше знать о картине худож-ника, кроме тех, кто боролся с ним, служил по жизни стану врага, был ярым противником высоких идей?! Некоторых героев, что изображены на полотне, мы знали лично и сталкивались со многими из них на поле раздора. 
В связи со схожей проблемой, которая затронута в нашей книге, мы решили разместить в ней и отзыв о давно отшумевшей рукописи глубокоуважаемого противника, поскольку использовали из нее достаточное количество примеров. Первый экземпляр письма решили направить автору. Если автор оказался в чём-то и прав, то стыдно нам не признать своих ошибок. Это, с одной стороны. С другой, по прочтении материала, нам показалось: гибнет Detroit, что в штате Мичиган.
Все жители от нещадной жары обгорели, как листья под лучами палящего солнца. Реки вскипели… и город превратился в безжизненную пустыню. Кругом летают желтые шарики атомов с цепенящим запахом коки, пузырчатой белены и еще чего-то…
По нашей стране, будто огненный путч прошел, слизал на пути Америку неуемной силищей и уже зашел с той стороны, откуда приходят зори, и переки-нулся на Западную Европу.… А на фоне огненной стихии народы с другого континента на белых конях облака головой поднимают, по нашим землям ска-чут… Знамение дурное, неправдышное, но весть настораживающая.
 Это нас задело и подтолкнуло к некоторым размышлениям над нашумевшей рукописью… Конечно, мы сознательно не станем приводить примеров, цитат из произведения художника или подетально делать его разбор, это не входит в наши задачи. Наши планы скромнее: понять свои ошибки и донести свои представления о художественном полотне в какой-то мере до читателя. Поэто-му заранее просим у вас прощения.
Наш материал содержит много повторов мысли и вообще плохо правлен. Это печать времени. Теперь договорились ничего не менять. Прошлое не лю-бит, когда в его исподнем много копаются. А то чересчур неприличным оно по-кажется. Работу автора прочли ещё раз. Сейчас в таком ключе мало пишут у нас, за границей, да и вообще в мире, и мы решили напомнить об этом.
Однако жанр, в котором писал автор, скорее всего, взят у очерка или науч-ной фантастики, а переживания у психологической литературы. Он выдержан одновременно в двух основных индивидуально-авторских замыслах. Потому что отношения к труду и человеку в управлении… переданы одновременно с двух важных сторон. Одна сторона такого мира формальная. В ней художник представляет сегодняшний мир и тот, который станет в будущем. Тут в боль-ших пропорциях учитывается качество труда и отношения между людьми. Ми-ром правит красота и доброта. Другая сторона мира реальная. Мир в ней тот, который есть на самом деле. Он, чаще всего, не соответствует сложившимся нормам человечности, качеству жизни, труда, целям, потребностям и интересам общества. Здесь правят законы выживания.
Наше слово, в отличие от художника, воспринимается тяжелее, и не потому, что не можем подобрать нужного слога, просто хотим показать читателю со-стояние тяжести, которое мы испытали при разборе картины, произведения. Чтобы он понял, насколько трудно шёл перелом наших душ в сторону под-держки рукописи, которая до нас дошла.
При чтении замечаешь: мысль автора вызревала долго и трудно, порой в острых спорах с коллегами. Художник показал отношения к человеку, его тру-ду… Однако признался: изобразить мир со стороны мечтателя было бы слиш-ком односторонне. Остаются в стороне переживания людей, чьи интересы за-тронуты, да и впечатления самого рассказчика.
 Как известно, тревога, вызванная эмоцией, влияет на ход поиска нового. Живые чувства есть настоящий барометр при разведке новых проблем. Поэзия же в ее классическом виде во многом себя исчерпала. Другими словами, фор-мальная и реальная картина переломного времени – это две стороны одной ме-дали, отлитые одним мастером. В данном случае они также неотделимы друг от друга, как человек от жизни.
Автор жаловался: «Охватила такая тревога, что выхода из положения просто не было. Оттого мучился. Государство шло по пути рынка, а в моих делах и конь не валялся».
Когда-то он делился впечатлениями о пограничных участках жизни. Это были две стороны – формальная и реальная. «Меня что-то подтолкнуло изнут-ри, и я задумался: а возможно ли границы формальной и реальной мысли сде-лать прозрачными? Понятно, что картина от их содружества обогатится. Но где гарантия, что одно не подменит другое или вовсе не превратится в фантазию? Во-первых, меня это радовало; во-вторых, не успокаивало».
 Работать на плохо вскопанном поле ему становилось с каждым разом тяже-лее, хотя было интересно. Очевидно, не раз вспомнил: не бывает чисто вымыш-ленных или раз и навсегда выверенных образцов добра, красоты, пользы, выго-ды и т. д. Но разница между ними есть. Формальное изображение жизни объяс-нит, что за хозяйство перед нами и как оно работает на человека. Как развива-ется в человеке богатство устремлений к прекрасному будущему. Каково его будущее. Хотя, недостатки тоже есть. Их всегда меньше, чем положительных моментов в жизни. Реальное изображение настроено критически. Оно не скры-вает недостатков. Сосредоточено на них. Не смотрит на мир сквозь розовые оч-ки. Всё это для того, чтобы человек исправлялся и усваивал жизненные ошибки.
Но почему важны обе стороны медали? Ведь жили они столько времени по-врозь, а тут сойтись вздумали? Видимо, потому что без содружества в общем деле жить нормально не могут.
Разобщённость - одна из бед, которую еще раз подтвердил хозяйственный кризис. Жизнь ускоряется. Пространственно-временной подход к проблеме становится явью наших дней. Люди хотят сберечь время перехода от чувствен-ных переживаний к знанию и его освоению. 
Случается же так, когда границы реального и формального мира растворя-ются, дополняя друг друга, и получается удивительный случай с прозрачностью границ. Мы пробегали рукопись, но нас мучил вопрос: а вдруг задуманное ав-тором содружество миров себя не оправдает?
Здесь всё должно быть трижды проверено. Понятно, что одна голова хоро-шо, две лучше. Тем более что идут к цели единым фронтом, держась наикрат-чайшего расстояния, где чувство становится искрой для критической  мысли.
Время, между тем, шло, а вместе с ним взрослела и кисть художника. Пере-ход к рынку в стране, в которой жил художник, сопровождался затяжным кри-зисом. Формальный мир перестал убеждать в правде картины искушённого чи-тателя. Некоторым не нужна правда, а для других она – смысл жизни.
Поэтому потребовались новые краски. Чтобы крупное явление в жизни на-рода были показаны обе точки зрения на мир. По сути, это обновлённая сторона изображения судьбы людей, которая вывела на проблему эпохи – отношения к человеку, быту и труду. Именно около неё сгуртованы люди.
Новый способ изображения человека проявляется в прямом социальном столкновении и содружестве работника и работодателя. Работник и работода-тель пытаются открыть друг другу свое сердце. Они не только борются друг с другом, но и пытаются жить в содружестве.
Жизнь в округе, до самой столицы и дальше – не только простор, мечта, но извилистый и долгий путь, наполненный высокого социального содержания. Это идейно-композиционный центр. Символ. Временной ориентир, по которому угадывается время. В нем универсальные связи нерасчлененного потока вод и сила реки. Она, как бы сравнивается с человеком-организатором, нового. Река – символ вечности, вечного обновления.
 Художник показал в массовом сознании момент зарождения обхождения человека с небольшим хозяйством, коллективом, окружающим миром. Такое явление запечатлено в ступенчатом историческом развитии. Это конкретный процесс движения красоты души. Он показан и подетально, и плакатно, а вместе с тем внешне и внутренне.
Исторически значимые события отображены сюжетными и композицион-ными узлами повествования. Они  вскрывают дополнительные возможности за-конов развития общества, жанра и направления литературы. Системность, ком-плексность и художественность обобщений образуют картину целостности. Ав-тору интересно все  - «что», «как» и «почему» происходит.
 Противоречия современности затронули вопросы личности, коммерции, церкви, малых войн, должностей, семьи, государств и общественных сил... Это моменты истории, которые показаны во время упадка и оживления хозяйств. Важная роль отведена людям, ведущим за собой коллектив. Их поступки со-поставлены не только с биографией страны, но и с биографией мира.
Хозяин и работник – одна из решающих сил нашего завтра. Их судьба в ма-лом хозяйстве сложилась так, что всё разнообразие работ пришлось взвалить себе на спину. Поэтому чувства человека - распорядителя, хозяина и инвестора – отражены в одном лице.
Представим себе: мог ли простой человек оказаться в шкуре описываемого лица картины? Думается, что в таком человеке было бы меньше правды. Это был бы другой мир, другой путь. Жесткие хозяйственные рамки, место и время заставили центральных лиц картины немыслимо вертеться. Предпринимать сверхвыгодные ходы, чтобы выжить.
Если мастер, условно говоря, и чтец, и жнец в одном лице, то и орудия этого мастера должны быть в чём-то более совершенны, чем раньше. Иначе насколь-ко свежими окажутся предложения такого подвижника, а действия – оправдан-ны? В его распоряжении – горячее сердце и новые знания.
Он – активист с пылкой душой, выступающий за обновление идеи. Ярый защитник от рисков в хозяйстве. Борец с препонами государства, но  и дейст-вующий с государством и правящей партией в едином ключе. Творец обнов-лённых идей. Знаток когда, где, что и как делать. Добытчик денег семье и сво-ему хозяйству. Обустроитель новых мест. Сметливый и заботливый работник с командой, однажды повернувший свои орудия против легкой судьбы…
Каждый поступок, размышление или переживание могли быть отдельной историей события, которая оборачивается выгодой для него и дела. Тут есть всё. Картина получилась с особым типом характера, и не могла проскользнуть перед нашими глазами незамеченной, как лань, оставив своих наблюдателей с носом.
Мотив подвижничества в небольших хозяйствах, труд предприимчивых лю-дей и перспективы его организации становятся отправной точкой при оценке прекрасного. Борьба за небольшие хозяйства  на частной основе вместе с кол-лективом, государством и партией – основное благо жизни человека. Оно пре-красно.
Трудовые причины, обстоятельства в семье, отношениях друг с другом, го-сударством… и окружающим миром повлияли на отрыв поведения от сознания. Центральные персонажи прошли через основные события, потрясшие мир, - обвал хозяйств.
В таком положении сверхпредельное состояние подвижника поднято до уровня бессознательного человеколюбия. Почему? Очевидно, свобода самоут-верждения заставляет выбрать этот нелегкий путь, который может окупиться сторицей и выиграть борьбу за жизнь. Это проявляется в поступке, действии… как средствах раскрытия характера.
Поиск общественной правды носит объективный и исторический характер. Размышление, действие… в таком случае являются поворотными, исторически важными моментами жизни. Для того, чтобы существовать, человек должен напрячь в себе последние силы. Поэтому его возможности предельны и запре-дельны… Человек начинает понимать, что вне сотрудничества… обрушится хозяйство, а жизнь – оборвется. Вызревание такого сотрудничества способно двинуть новое.
Концепция трагикомического в жизни людей – суть процесса развития ис-тории.
Трагикомическое используется тут как художественное средство анализа жизни, как средство выявления существенных связей и особенностей.
Композиция выполнена в единстве красок – рассказчика, предпринимателя, хозяина организации, управляющего, ученого и философа. Через них художник представляет естество и красоту мира. Личностное и профессиональное начало в человеке породило такое воссоединение красок. Сверхпредельное внутреннее состояние персонажа, организации и внешнее положение хозяйственной жизни заставило человека действовать.
Художественное, как возможность, в такой момент начинает преломляться в необходимость и действительность. В исторически-объективное явление. Оно заостряет его общую грань – показывает сопротивление личности перекосам старого воспитания, образования… трудового и бытового уклада. Иногда не-возможное становится необходимостью.
Особенностью такого характера становится важность перемен в развитии хозяйства – на уровне отношений работника и хозяина, человека, его поведения и сознания, коллектива, партии, государства и целого общества. Получилась картина беспрецедентной актуализации психологии мигранта в процессе управления хозяйством в период большого обвала и становления страны. Её бизнеса.
Именно мигрант с присущей ему цепкостью в душе ищет условия поддер-жания теплоты человеческих отношений, которая сплачивает дух как в кругу близких, так коллег по команде. А такая теплота нужна, особенно в период не-устойчивости процесса управления человеком и предприятием. И в поступках мигранта мы видим угол исследования выбранной художником темы. И это правда, очевидно, правда и в том, что поиски художника направлены на реаль-ный поиск знаний. Об этом нам рассказывает композиция выполненного по-лотна.
Композиция имеет уровни процесса познания мира. Движение там, где мас-тер открывает новое для мира, где в чём-то он продвигается. Это и есть внут-реннее движение. Там, где образ или мысль подгоняется под открытую кем-то истину, форму это имитация движения.
Мы не могли, конечно, обойти вниманием принципы психоанализа и стиля творца. Диалектика мышления, обновлённая художником, все же преодолевает отпечатки известных стилевых форм, и, отталкиваясь от них, идёт дальше. В ней, как сквозь тонкую бязь, просвечивает художественный своеобразный взгляд на мир, труд, его психологию.
Организация труда в новых условиях и её психология легли в основу пси-хоанализа и стиля художника.
Художественное мышление представлено как целое через части. Единое че-рез многообразное. Оно подано через самые широкие формы слова и предло-жения. Это позволило отобразить процесс изменения сознания и поведения во всём многообразии их проявления, расширяя предметный мир картины.
 Поэтому инверсированный порядок слов в предложении, архаизмы, диа-лекты, философско-эстетические основы искусства, фольклор и т.д. являются семантически и стилистически значимыми формами. Поскольку логическое ударение, смысловая и тональная нагрузка слова несут в себе оценочный, экс-прессивный характер, связанный с утверждением эстетического идеала худож-ника. С отображением процесса перековки сознания и поведения человека. С воссозданием некого порядка, организации из хаоса.
 Характерной особенностью художественного метода является сочетание драматизма, философии, эксцентрики, недовольства жизнью. Опытный глаз угадывает за отдельными художественными картинками работу того или иного фактора успешного управления, причину его бездействия или развития.
Психология человека и труда в картине ставят задачу воспитания людей в духе времени. Утверждая новое, художнику понадобилось больше романтики и наследия классицистов для выражения патриотизма и героики. В оптимизме и любви к человеку – сила такого подхода.
Однако мы наблюдаем в изображении картины и некую условность.
Если говорить об идее, которая слита с общей философией, то она выражена в виде факторов предпринимательского успеха как путей дальнейшего роста. Добытые творцом факторы - информационные, профессиональной активности, межличностные отношения и другие - заявляют о себе в картине в виде идеала. Это прогностические факторы, хотя они не всегда проверены практикой.
 Они влияют на конкурентность команд и общеисторическое развитие об-щества. Кроме того, их нельзя рассматривать как некий рецепт для выхода, скажем, из критических ситуаций, получив который, можно сразу выйти в люди. Это вехи, которые требуют приспособиться к конкретным условиям. Они указывают путь: куда и как двигаться дальше малым и средним коллективам хозяйств.
Если же говорить об эксцентрике, некоторой сказочности в картине, то экс-центрика как критическое восприятие жизни представляет одну из черт народ-ного склада души, мировоззрения человека и художника. Как черта характеров героев.
 Художнику нравится выводить на «чистую воду» всё алогичное, нелепое, уродливое в остром пародийном или комедийном ключе вместе с мифом, ле-гендой, сказкой, но всегда с внутренней правдой. В неожиданном, необычайном аспекте лучше видится реальность. Этот приём косвенного анализа взят на вооружение художником.
Некоторые картины могут показаться легендой, выдумкой чистой воды, хотя гиперэнергия в виде необычайных поступков, тогда выплёскивалась через край, становилась чертой времени. Многие пересказанные или увиденные истории тотчас обрастали мифом, домыслом, превращались в анекдотический случай. Свобода, гласность понимались как вседозволенность. Отдых на фирмах, выездных бизнес-вечеринках часто совмещался с ролевой игрой, перерастал в игрища, фирменную обрядовость, наконец, доходил до аморальных норм пове-дения.
Проявлялось искажение корпоративных форм идеологии, что отрицательно отражалось на профессиональных качествах работника. Люди со стороны и простые работники на местах негодовали от изощрённых форм вседозволенно-сти руководства высшего, среднего и нижнего звена. Поэтому происходящему давали свою яркую оценку.
Работа художника, конечно, не могла обойти стороной и мифы, и фольклор в целом, Однако в любом мифе, сказке… есть своя, внутренняя, правда, свой урок.
Воссоздавая картины, связанные с фольклором, легендой, сказочностью ху-дожник тем самым передаёт нам определённое настроение. Это чувство вводит нас во внутренний мир героя.
 Параллельные ряды – герой, читатель… память народа – объединены еди-ным сопереживанием. Рассматривая картину, читатель соотносит сказочное с памятью народа, выделяя сущностное. Способность воссоединять придаёт ог-ромное впечатление и динамическую силу картине.
Сказовая условность и философское мыслятся в реальном конкретном су-ществовании. Так открываются связи условно-поэтического, философского и конкретно-событийного. Таким образом, преодолевается барьер барочного, ро-мантического, сказочного… и связывается с реализмом картины. Условное по-лучает реальное существование.
На основе эмоционально-эстетической связи, заложенной в опыте, происхо-дит воссоединение в одном ряду скрытых духовных проявлений чувств и пред-метного мира. Духовное огрубляется и материализуется.
При сталкивании разных стилевых пластов высвечивается процесс органи-зации из хаоса, огрубление (материализация идеального). В этом видится ху-дожнику правда изображения жизни. Историческое осмысление связей между искусством и новыми формами организации труда и поведения показано через внутренние и внешние процессы жизни первой и второй природы.
Понять правду жизни в развитии это вовсе не означает зафиксировать непо-средственную действительность в чувствах, переживаниях мыслях и неожидан-ных восприятиях. Человек и предметный мир природы будут внешне изменять-ся, но это вовсе не означает, что будут развиваться внутренне.
Ошибочно полагать, как говорил в своё время Г.И. Садовский, что объек-тивно может существовать движение без самодвижения, изменение без разви-тия. Изменение - можно продолжить мысль - без обновлённого представления идеи как способа развития коллектива или хозяйства в целом.
На самом деле, в зависимости от логики мышления, – эмпирической или теоретической – можно иметь понимание движения явлений. Например, гото-вых отдельных результатов вечного процесса исторического развития. Если же видеть за внешним движением его внутреннюю, философскую основу, движение самой сущности вещей, от которых напрямую зависит жизнь, то мы получим понимание движения как развития.
Именно второе – представление о понятии движения - нацеливает на изуче-ния противоречия в самой сущности движения и даёт ключ к «скачкам», «пере-рыву постепенности», к «превращению в противоположность», к уничтожению старого и возникновению нового.
Материализация идеи, чувства, переживания в предметном мире первой и второй природы с неожиданной конкретностью и наглядно показывает не толь-ко внутреннее состояние человека, но и внутреннее представление о состоянии предмета управления, который человек способен изменять, изменяя себя. Чело-век не отделён от развития предмета, который его развивает и кормит. Фило-софская материализация чувств положена в основу изображения картины.
По сути, художник изобразил человека и предметный мир природы в само-развитии.
Известно, что важнейшим компонентом любой картины является тон. В данном случае это тон встревоженной души. Найдена художником та неповто-римая нота, которая звучит, примерно, так: мы заложники крайностей судьбы, но мы приспосабливаемся к кризисным условиям, пытаемся повлиять на них… О таких людях говорят: душа почти нараспашку. Для таких важно сначала ввя-заться в «драчку», а там видно будет.
Русская ли это душа? Не заимствован ли такой персонаж с Запада? Жива ещё в русском народе пословица. Мол, война план покажет. У Льва Толстого, так сказать, мысль была сходная: сначала ввяжемся… Несомненно, персонаж характером свой. А в нём ещё много видится недосказанного, что мучит нас до сих пор.
Художник решил не показывать в своей картине подлинные названия мест, где происходили те или иные истории. Имена, клички людей, любые названия, названия стран, регионов так же решил утаить. Какие-то исключения в этом плане - случайность. Художник не хотел оказаться несправедливым к другим людям, странам. Ведь и у них могло произойти нечто похожее, но всё-таки не такое, как в картине.
Сочетание документального, философского, эксцентрического и скрытого неприятия мира с художественным обобщением практически везде... Получает-ся, что картина не столько о главных вдохновителях той или иной команды, сколько о типичных коллективах малого и среднего бизнеса, их представителях, которые трудятся в разных странах мира.
Своеобразие картины в том, что основой сюжетного развития являются не столько личные судьбы, сколько социально-исторический процесс перековки обычной массы в команду собственников, управляющих в чём-то по-новому.
Центральный герой – масса, превратившаяся в команду в процессе отбора работников и работы с ними. Приблизительно так, как в картине, происходит изменение привычной массы всюду. Сегодня люди, представляющие массу на местах, не столько с политическим сознанием, сколько с сознанием социально-экономическим. Новое мышление видит в себе творцов будущего…
Поэтому анализ в картине больше направлен не на развитие отдельных ха-рактеров, а на возможности роста команды как единого целого организма. Это портрет массы как единого характера людей. Именно коллективы, группы сего-дня больше стараются решать, чем отдельные личности. За коллективами бу-дущее. История судеб развивается вместе с историей управления командой и хозяйством. Так видит жизнь художник.
В данном случае типизация исходят из правила «человек - команда», «чело-век - новые технологии». У художника свой принцип, в чем-то похожий на за-падный цивилизационный подход: «я создаю, следовательно, изменяю себя и мир».
Развитие сознания и поведения возможно только в связи с познанием пред-мета управления хозяйством и командой. При этом художественное соответст-вует сути явления жизни. Учитывается так же форма, обнажающая внутреннюю суть сказки, мифа, легенды. Возможно всё – и гротеск, и фольклор… в отобра-жении действительности. В этом случае произведение роднится с поэтическим реализмом Франции.
В целом команда сгуртована округ развития вех в технологии управления. Члены команды приспосабливают свою психологию к психологии труда. Она подсказывает: как лучше организовать свой труд. Эмпирические детали, факты, портрет, пейзаж… различные отступления, историческая обстановка только усиливают это обобщение.
Способ обобщения материала у художника свой. Реализм с деталями, под-робностями характеров, с отображением обстановки в картине тоже есть. Одна-ко художник через характеры, общеисторическую обстановку придерживается и общефилософской прогностики. На основе обновлённой идеи управления и общефилософской прогностики выращивает новое художественное знание.
 Художник раз за разом осмысливает поведение персонажа и команды, тру-довую психологию человека в коллективе и вне него. И даёт обобщённый образ-абстракцию. Куда идти, что предпринимать, чтобы разрулить ситуацию. Так создаются вехи движения коллектива, порядок организации.
Автор использует беглые мазки, в которых угадываются изображённые ха-рактеры. Суть такого подхода, во-первых, воспроизвести мир «здесь» и «те-перь», как делают импрессионисты. Во-вторых, сэкономить время для научных и философских абстракций. Ибо на карту героев поставлена настоящая жизнь. И эту карту важно показать обществу. Показать - как это было.
Произведение получилось само по себе многоплановым. Это и общеистори-ческие события, и обнаружение скрытых внутренних возможностей команды в управлении, и бытовые события, и личные.
Психология идей видятся художником как некий символ высокого труда, красоты, добра, жизни и неумирающей природы человека. Это утверждение высшего творческого начала социально-экономической сознательности масс…
Лиризм в картине обусловлен следующей задачей: отобразить процесс рож-дения нового человека. Раскрыть национальные традиции человека в малом и среднем хозяйстве.
Прочтение картины получилось сложное, как и жизнь людей, оказавшихся в крайностях судьбы. С редкой силой психологического проникновения отобра-жен утомительно-трудный путь перековки (из хаоса в порядок) сознания и по-ведения человека в предпринимательской среде.
 Художник, поднимая на щит команду, неожиданно для себя открывает её вдохновителя с утраченным мужеством. Это не решённая для нас проблема. Она связана с ростом команды и лидера, которую художник ставит пред обще-ством. Так сказать, в бочке мёда всегда найдётся и ложка дёгтя.
И, тем не менее, картина доказывает: передовой труд есть высшее проявле-ние человечности.
Автор представляет сегодняшнего первопроходца в управлении организа-цией с теплынкой в душе, но с недостатками человека. Художник надеется в будущем увидеть небольшие хозяйства с участием государства. Мини-хозяйства – каждому коллективу. Совместные усилия придадут особый стимул каждой заинтересованной семье.
Человек новой породы – это человек улицы, мигрант, философ и предпри-имчивый человек, обеспечивающий себя и производство, пока за счет собст-венных усилий. Отрицательный герой, наоборот, видится сползающим к жи-вотной страсти. Борьба со злом порождает эффект сотрудничества, накопления здоровых сил, которые ведут к преобразованиям.
Перед нами динамика и последовательность исторически объективных мо-ментов. Скачки от одного события к другому вызваны процессом вызревания сотрудничества. Трагическое, комическое, семейное, хозяйственное… - звенья одного процесса, процесса рождения нового человека.
Труд подвижника прекрасен. Он организует свои силы и старается вывести мир из обвала, объединив округ себя собственника, власть, партию и народ. Со-трудничество не самоцель персонажей, а их закономерное движение, где нрав-ственное прозрение человека обусловлено развитием небольших хозяйств. Они важные двигатели истории.
В картине все взаимосвязано. Песня становится стимулом не только вооду-шевления, но и самоорганизации, и сотрудничества людей. Хозяин, инвестор, управляющий и подвижник  – новые качества человека на изменившемся про-странстве бывшего государства.
Масса часто показана вместе с судьбой сомневающейся личности, как дока-зательство перевеса живого над омертвелым явлением. Монолог чем-то напо-минает внутренний рабочий темп человека. Факт не подгоняется к общей идее. Он показан через саморазвитие мысли и чувства, которые отражают тот или иной момент перелома сознания.
Мир человека, раскрывающегося в крайних возможностях человека, хозяй-ства, общества и государства, в нашем случае, выглядит как особый разговор культур: поэзии и философии. Картина обнажила бунтующие души. Их шаги против краха хозяйств. Новая мысль насыщается песней, состраданием, осмея-нием, необычайным поведением, отвергая отжившее и поддерживая новое. Если популяризация тут и присутствует, то не она тут главная.
Раньше внутренний мир героев и автора упирался в общую идею, а не в  ве-хи как этапы развития идеи. Здесь же картинка, хозяйственный фактор пред-стают из себя некое историческое явление. Отображен сам процесс его движе-ния, который постоянно изменяется вместе со своими ступеньками и красками творца. Они следуют строго друг за другом по мере развития жизни. События складываются разные по духу, по условиям существования. Оставляют особый зазор между целью и способами достижения правды. Между сознанием и пове-дением человека.
 Они словно указывают на симптом болезненного состояния хозяйств. Такая форма обеспечивает картине динамику и полноту развития. Подчеркивает пе-ревес человеческого и нового одновременно над окостенелым. Перед нами представлен, таким образом, макро и микромир одновременно.
События показаны через пограничье двух основных миров – мира формаль-ного и реального. Через пограничье двух сознаний. Иногда их поля невидимо пересекаются, что создает особую палитру изображения.
Мы видим как отдельные команды, разные по духу и народности, каждый в своем краю борется за свое существование, за право на жизнь. Мы видим му-жество и героизм этих народов. Мы видим самоотверженную борьбу за новую ступень свобод человека. Как прекрасен их путь!
Когда хозяйства обанкротились, люди объединяли усилия, включили внут-ренние силы и старались задействовать внешние возможности – государство, партию и общество. Они пригляделись к ситуации, своим поступкам и превра-тили пригодные ходы в правила для оздоровления жизни команды.
Такие шаги соотносятся художником с высшими идеалами общества - чело-веколюбием и развитием нового. По сути, чувства содержат в себе зёрна новых идей в хозяйской мысли.
Так вкратце видится рождение картины, где борьба подразумевается равной подвигу, о котором люди просто не думают.
Люди стремятся оттенить в себе и других добро, пользу, отгородиться от зла и уродства. Так вызревали новые взгляды, которые покачнули всех. Госу-дарство, партия, коллективы… объединились и в едином порыве образовали щит против дальнейшего падения хозяйств. Он состоял во многом из проверен-ных поступков.
В этом случае в картине видно всё: и душу, и опыт человека, и гражданское сознание, и потепление климата в команде. Оздоровление жизни подчинено воле подвижников. Мотор жизни держится на власти лидера, пока он новатор.
Искусство творца основано на живой возможности поиска истины и претво-рении её в жизнь. Оно основано на наблюдении за хозяйствами в стране и дальнего зарубежья, работе художника в одном из таких хозяйств. Художест-венные крупицы по отдельности и в целом, пока не остыло перо художника, прямо с колёс примерялись к практике. Что не проходило проверку жизнью, отбрасывалось.
Требование эпохи таково, чтобы человек за наикратчайшее  время дал наи-более полезные результаты. Но каким должно быть изображено лицо команды, чтобы картине поверили мастера и обычные люди?
Искусство совладания коллективом небольшого хозяйства рассматривается как достоинство человека. Оно стало пробиваться сквозь поэтическое полотно, волнуя наше воображение.
Многие сцены событий свёрнуты, чтобы лучше разглядеть болезнь общест-ва. Большое лучше видится в малом. Искусство, которое построено по образцу обнаружения болезни и её лечения, имеет свои особенности строя. Оно отлича-ется от обычного построения характеров. В ряд с человеком, персонажем ста-новится и его идея. Красота души и профессии слиты. Они обогащены свобо-дами человека.
Краской картины стало слово простого человека, из которого выросла речь хозяина и работника умственного труда. А сквозь краску пробилась природа характера. Язык простого народа, таким образом, сблизился с языком руково-дителя, но остался понятным читателю.
От столкновения пластов речи сменилось значение беседы. Интимность пе-реживаний за судьбу переплетена с сомнением. Здесь чувство направлено не только на углубление доверия между лицами, но и на поверку предполагаемой истины. Люди как бы прощупывают друг дружку.
В беседе появилось особенное многоголосие: творца и мыслителя, а вместе с ним многостилье, идущее от столкновения различных сил, слоёв, участвующих в переменах людей. Вместе с хозяйством, временем изменяется и тип человека с его способностями и навыками.
 Мучительное выживание, предельные внутренние и внешние возможности лежат в основе углубления в мир человека и его время. Они обновляют мотив, характер, историю событий и идею. Эти силы становятся инструментом откры-тия подлинной красоты внутренней энергии человека, когда он преобразует за-думанное в жизнь, и инструментом внешней энергии общества и государства, когда хозяйствам идут навстречу обществу, создают условия для его жизни.
 Чувство и мысли о вещах и деталях придают эпохе собирательный образ. Он стал глубже, специфичнее, благодаря изображению скачка времени, надлома души и прозрачности границ.
Перебои в стиле автора - от сказа, картинности, мелодичности изображения к философской мысли - заостряют момент скачкообразного состояния времени. Он и на гребне тона, и ритма, и в особом оттенке речи, слова, смешка, поступ-ка…
Так высвечивается новая возможность изображения борьбы с обвалом хо-зяйств. В ней выражена поэтическая стратегия художника. А она показывает, что обвал в стране и мире - это паралич отношения к человеку, его быту и тру-ду. Но беда преодолима, когда свежая мысль и неутомимое сердце в крепком союзе. Радость труда должна быть для всех, а не только для избранных.
Но радость несомненна, если самоучка, даже с червоточинкой в душе, ста-новится первопроходцем. Опираясь на собственные силы и силы команд, он помогает защитить от гибели мир.
Можно быть честным творцом, выступать за преобразования в стране, быть мужественным, хорошим исполнителем, иметь государственные награды, но быть утонченным эгоистом по отношению к другим, а значит, в чем-то – чуж-дым национальным интересам. Судьбой центральных персонажей подтвержда-ется, что разговоры о свободе человека, новинках будут пустыми, если не по-ставить жизнь и личные результаты в зависимость от пользы  для людей.
Ощущение неудобств от окружающей жизни стало толчком к немедленному действию души. Это выражено через скрытую насмешку, критику, упрощённое понимание жизни, скатывание в пропасть. Невзгодица  подтолкнула коллектив к изобретательству.
 Труд первопроходцев воспет через движение образа, его многогранность. Это подтверждает мысль художника, что картина получена в основном за счёт взгляда на обновлённый мир творца и расширения границ искусства. В одного человека включен целый мир. И мы видим порядок этого включения. Мы на-блюдаем, как рождается согласованность решений, и как расступаются проти-воречия.
Сам процесс жизни не фон, а ход сюжетного развития героев и мысли. Тут частное переплетено с законами развития истории, которые стремится познать человек.
Явления второй природы – символы процесса жизни, за которые бьются люди. На самом деле в символах этих заключены исторические сущности. Они упорядочены и сгруппированы; являются ничем иным, как главными узлами развития событий. Все вращается вокруг них. Организационный процесс в ко-мандах не конечный результат, к которому пришли герои, а двигатель развития человека.
Закономерная основа этого процесса отражена через разделение групп-явлений. Чередование их предстает как очередная ступенька развития человека. Бытийное – вечный поток активной жизни. Частное в человеке движется пони-манием величественного в хозяйственном и бытовом мире. Он приобретает черты всенародного исторического процесса.
Трагизм развития видится в застое, надорванности исторического процесса. Причина поведения героев, по мнению художника, в неполноте постижения этого процесса людьми. Предсказание, угадывание выражено художником часто иносказательно, как нам видится, с намеком не только на прошлое, но и на историческое будущее. Именно оно обнаружено в чередующихся элементах конкретного проявления сущности. Это прием эпического повествования.
Иногда при рассмотрении картины невольно задаешься мыслью: а уж не па-родия ли перед нами?! Критические краски художника чаще всего скрытые, чтоб они не бросались в глаза. Он просто старается помочь понять посредством красок картины заблуждение людей по поводу самоочищения человека. Осме-ять – не значит вызывать смех, а обращать внимание на просчеты восприятия формального мира предшественниками.
Упрощенный взгляд на труд идёт от безнравственного отношения к делу. Люди же положительного настроя, находящиеся в центре внимания, подталки-вают себя к мысли: чтобы изменить своё положение, надо изменить отношение к человеку и труду.
Высшие точки переживаний персонажей лиричны. Они образуют центры особого поэтического восприятия, что роднит произведение с литературой прошлого, но не сводится к ней. Если чувство в картине поднято до обобщения новой мысли, стало её источником, то такое чувство не может быть оторвано от жизни, и оно просвечено ею с разных сторон.
Подчас доброе, злое и сомнительное уживается в одном характере. Жизнь во времени показывает стихийную сторону человека и народа - скрытых отще-пенцев команды, людей, склонных к стычкам, скандалам в семье, на работе. Они всех тянут назад. В них - одна из причин, которая привела народы к обвалу. Они поколебали добрые устои человека, накрыли волной преступности, невежества и затруднили порядочным людям взвешенно принимать решения. Их питает преступность. Это уже безликая толпа. Художник даёт возможность взглянуть на мир ее глазами, с точки зрения ее положения и забот.
Поиск правды через порядок, историю движения явления разнообразен. Идёт зарождение новых ростков гражданского сознания, как наиболее активной силы. В ней – новые ростки завтрашнего дня.
 В первом случае показан «стихийный характер человека, народа и время», где художник прослеживает его разъединение и проникает в хозяйственную болезнь. Во втором случае показан «активный характер человека, народа и вре-мя». Он изобразил ведущих партийных, государственных руководителей и ма-лый бизнес,  борющихся с обвалом разделивших свои взгляды с новой мыслью. Они добывали свежие идеи, внедряли их в практику.
Наиболее подготовленная часть чиновников и партработников пошли на-встречу передовым коллективам из бизнеса. Организовали наиболее удачный выход из обвала хозяйств. Оздоровление жизни лежало в основе их целей, дей-ствий и задач. Они стояли за постепенное развитие, за скорейшее внедрение всего нового в хозяйство.
Взаимосвязь расторопных, энергичных коллективов с государственными, международными и общественными силами - образ встречного движения этих частей, чтобы стать целым, собранным в кулак. Он возникает только в решаю-щие моменты активности людей. Рассматривается художником как импульс чувства и свежей мысли в человеке, как божественная сила, способная зажечь людей, чтобы вывести из обвала. Её полезный результат всегда господствует над затратами. Это – мощные шаги времени.
Разрыв единого полотна судеб, усечённость характеров поиск знаний и опыта дали ощущение скачка времени в новое завтра. Дали перевес организации над стихийным, красоты над безобразным. Отдельное человеческое время, представленное в виде разрозненных кусочков, пусть даже в качестве отрица-тельных проявлений, действий, идущих параллельно основному пульсу жизни, сливается с общечеловеческим.
Сотрудничество человека с человеком – как непременное условие выжива-ния. Картина, хотя и полна смешного, песенного, лубочного и других пережи-ваний, трагична. Она рассечена особенностью времени: целое – частью, чувство – идеей новой мысли.
Такое решение образа помогает  глубже рассмотреть перевес нового над старым. Выделить в массе зарождение контакта человека с человеком, как ос-новы самоорганизации коллектива из массы. Масса представлена во всем, что окружает человека – и в людях, и неживой природе, и вещах, в отрицательных явлениях, и незаконченных характерах, их поступках, культуре...
Разрывы целой картины жизни видны на примере усечённых глав, как от-дельных, но единых её сторон. Они напоминают нам о возможностях пульси-рующей эпохи, изломах интересов народа. Поскольку многие люди в картине полярны по натуре, есть добрые и злые, то и характер активного человека им в чем-то подобен. Он скачкообразен, как эпоха, мостиком переброшен в новое положение. Время, как высшее божество, становится главным распорядителем судеб, похожим на единую цепочку трудовых шагов. В нем много общеистори-ческого.
Трагикомичность коллективов в небольших хозяйствах, опирающихся на новые технологи, неизбежна, ибо это сущность исторического развития. Однако автор  склонен предаваться и пессимизму. По сути сказать, им высвечен си-нергетический и трагикомический эффект выживания близких по духу команд небольших хозяйств, опирающихся на лучшие знания. Трагизм, комизм – ниче-го страшного - слаженность и успешность коллективов команд возрастает в ре-зультате сплочения, слияния людей, их поступков в единый механизм выжива-ния.
Люди в  произведении показаны в наивысших всплесках эмоций. Многие лица вбирают в себя уже известные литературе черты. Такой подход художника к изображению характеров, а значит, к истории, заставляет увидеть в этом скрытую болезнь общества. А плакатность, эскизность изображения это не про-счёт мастера. Это способ обрисовки характера массы. Иной подход в этом слу-чае исказил бы правду жизни.
Кто-то сказал: если строгая мысль не может изменить наше существование в лучшую сторону, то мы должны знать нюансы того, как это происходит. Как рождается отношение к человеку, быту, его труду и отдыху. Как люди учиты-вают накопленный опыт. Как переживают, изменяются и нащупывают положе-ние в жизни, оглядываются - к чему пришли и куда двигаться дальше. Как ста-рое сменяется новым, направляя человека в соответствии с законами природы и общества.
Особенность такой картины, на наш взгляд, позволяет глубже понять мир личности, послужит созреванию в сознании лучших качеств человека и творца. Расширяет круг аудитории, углубляет области знания, обеспечивает целост-ность восприятия проблем, наконец, помогает делу. А это означает, что живые чувства в содружестве с новой мыслью способны передать правду по-новому, красками художника. А вот другая сторона медали.
Либерализация, многоукладная форма собственности сменили добрые пред-ставления народа о лучшей жизни на пронырство, коварство, разочарование. Теперь формальность лежит в основании бытия. В душе человек остался социа-листом, но волей судьбы вовлечён в капиталистический мир. Он обречён вы-живать, в связи с низким уровнем профессионального мастерства и низкой ор-ганизацией труда в госструктурах страны, мире, малом и среднем бизнесе, семье и в быту. Его бытие формально. Это породило человека маскировать свой труд под классику, лучшие и популярные образцы труда. Непродуманность бытия предшественниками и изворотливость персонажей используются как главное художественное средство. Как художественный приём анализа реальной жизни и средство выявления существенных связей и особенностей. В переосмыслении аспекта отношения главного художественного средства к историческому процессу состоит одно из достижений художника. Однако выявленный эффект всеобщего отчуждения человека от человека, человека от труда не является абсолютным. Ситуация исправима и находится в ожидании прилива свежих сил во многих странах.
Мы будем искренне рады, если представленная картина когда-нибудь по-может подвести, хотя бы одного человека, к более совершенному образцу, чем удалось достичь художнику.
 Ну, а наш вымученный отзыв – это и есть та размытая грань, что соединяет образ с его настоящим днём. Потому что мы, хотя и разные, но иногда смотрим, все же, в одну сторону.
Оказывается, и такое возможно.

 А. Позевайкин, кандидат филологических наук, Б.Куколка, Н. Игрушечка, Р. Насестова, Ю. Савося, Э. Говорков, Е. Хреносский, С. Гельсирень.