Три родственника и смерть

Три   родственника и смерть
 
  У рейсового автобуса встречали: племяш Яша Цыбулин (по-уличному Цыбуля) с улыбкой «от уха до уха». Губастый, весь в прыщах, малоросл, худ. И братан – Тит Валежников – задумчивый школьный историк, с простоватым  лицом и неразлучной собакой.Смеялся всегда злым хохотком, похожим на кашель.
        Расцеловались, лёгкие шлепки по плечам, хаотичные вопросы–ответы, смех, улыбки.
     Тимка обнюхав,  завилял хвостом и гавкнул с удовольствием.

Везуч  Олег Хоботов: сомнений у родственников, друзей, знакомых нет. Перенёс тяжелейшую операцию: хирурги «Склифа» не верили о здравии больного – нелепая автокатастрофа. Близкие гадали «фифти-фифти», жалея именитого односельчанина. Однако «косой» назло: выздоровел, Боженьке – мат! Ходил опираясь на самолично вырезанный костылёк, чуть-чуть прихрамывая.
Опосля аварии тянуло на философию: а почему так, – не мог сказать и близким. Вдруг щёлк что-то в мозгах и пошло-поехало. Заумные идеи (о материях) посещали и во время лекций, в автобусах, электричках и так далее. А на «малой родине» – громадной когда-то деревне-шахте Казаковский Промысел – (о смерти); обнимаясь с близкими, при трепотне со знакомцами, ай, такой вчерашней юности! На старинном погосте, кланяясь могилам родительским, также. И, по-христиански помянув, кидало  именитого врача на «едва ли те беседы». Не медицинского характера, нет, лишь философия: усложнённая, занимательно-интересная. За жизнь и после неё, что называется. Шесть бухгалтерских гроссбухов исписаны мелко-мелко, статьи в трудах  университета, опубликованные "пробитые" с кровью лекции...

К вечеру у родительской пятистенки кучковались друзья школьные, соседи, близкие. Малышня оккупировала стайку, постройки, естественно, шумно играя в войнушку. Тётушки гоношили на кухне. В большой доброприимной гостиной заставлялись столы с разносолами. Тут и пельмени с варениками, холодец, рыба жареная и под шубой. Грибы разных названий. А салатов прям с грядки: не мерено. Всё стояло, парило, ждало долгожданного москвича  и родных, и гостей...
Тёртый-битый гость, как и всегда, держался соколом: балагурил со знакомыми, отвечал-шутил. Новыми анекдотами и байками смешил до коликов. Диво хорош, чуточку правда располнел, церковно-ночная бородка шла к лицу. Это отметили сельчане, когда запылённый автобус лихо доставил в родные палестины. Карнавал домашний степенно начинался...
Одетая воскресно бабья разноцветь густо заполонила правую сторону, мужчины –  напротив. У  заветренных девушек со смазливыми лицами на шеях гагатки, кожа цвета недозрелой июльской рябины... (1) Это раззадоривало: любовь, морковь, кровь... За спиной: портреты родителей-учителей с наградами в модно-красивых одеждах 60-годов. Фото перемершей гуранской родни. На персидском ковре именная шашка знаменитого деда-фронтовика. Семиструнная гитара в углу, как наказанная...

...Лобастый, с просторным лицом Агафангел – единоутробный брат отца – взял слово. Широкоплеч, худой, как сушёная рыба, однако руки – капкан. Сгладив водопадно-седые усы: ну, за встречу, раскрасавец ты наш! – Не виделись давненько уже, скучали, ждали!
Звуки голоса точь в точь отцовские...
  Выпили. Крякнули. Застучали вилками. Дымчато заструились неспешные разговоры. Опрокинув вторую гул пошёл заземлённее: у седобородых душа требовала беседы, мнения  родственника, новостей. И никак шебутных  не  разубедить.
– Слышал, кум, Лепёха-то уезжает, мастерюга на все руки...
– Ась?
– Без сварщика теперича остаёмся... линяет, о-хо-хо...
– И врачиха тоже удочки сматыват... эх, бляха-муха, распадается деревня...
– Куда ж мчимся-то?.. раньше же дружно жили... а дисциплинки нет... по «ящику» благодать, концерты... финтифлюшки растелешенны,стыд-срам пополам...
– Дорога-то известна... на погост, милай... куда все, года большие...   
– Ежедень учат по телевизору одно да потому, годами... хохлы мешают, америкосы. – Пропагандоны чёртовы, шабаш... мозги забиты чепухой... стандартный верняк...
–  Закуска градус крадёт! Крепка, зараза... мёртвого подымет...
–  Россия терпелива, держится на блате, туфте и мате... что не так, соседушка? Ась?
– Куда администрация-то смотрит, не воюем... бардак повсюду... дисциплина-то того-с... опостылело уже... а вот  при генералиссимусе...
– Известно куда, в свой кошель... давно видел главу? – То-то харя? Домину-то выстроил... ему не до нас. Брыдлый на раз два многое прикарманивает...
– Будь суемудрый трижды через нитку проклят...
– Нищета кругом, пенсион мал, всю жизнь ишачили... сумлеваюсь в будущем я... и внуки–горожане рассказывают...
–  Сейчас, паря, деньги всех хватают за яйца... в аптеке цены-то... охренеть и забыть...
– Да всё, кроме «мани-мани», похоже теряет смысл... иы-к...
– Вкалывать молодым негде... раньше заработал – отдай, не греши... а когда гуляли на свадьбах,проговори?..
– Правда только там, где её скрывают...
– По ящику вечером – «пусть говорят»... а чо, по-приколу... где увидим звёзд, супер-пупер  и о,кэй...
– Ну не ломайся уже!.. Чего зенки топыришь?..
Кто-то раздухарился и рано затянул:
  – Дети танцуют, а взрослые пьют, –
праздником это в народе зовут...
        – Грибы уже пошли? А? Кто скажет... да тиха-а вы...
– Два ведра моховки собрали за час, заходи, угощу...
– Давайте за любимого молодца опрокинем... ух, пошла-то как... не забыват родню... хвалю... апчхи...
– Анисья, ёк-марёк... тащи пельмешков... и водочки хотца, начальная колом,вторая–чаечкой...
–  Жданье-то оно крепит, бля... высказался Илюха племяш...
– Самогонка есть витамин – молвил Хо Ши Мин...
– Да кому ты нужон, дурень забайкальский?.. ну–у, чёрт тя дери...
– А помнишь, Митрий...
– Застолье у нас щемящая радость...
        – Сейчас полечку отчубучу к чертям...
– Эй, Гордей! – Дать по мордей? Не рыпайся...
        – Не барагозь, Архип, не начинай даже... спой лучше...
        – Растудыт твоё через коромысло...   
                Вездесущая Маня начала тихонько:
 
                Спит Гаолян
Сопки покрыты мглой...

–  Кто жить не умел, того помирать не научишь...
– Мы, старичьё, защищены бронёй прожитой жизни, а каково молодым-то, а?
–  Закусывайте, гости дорогие, выпивайте, радость-то какая у нас...
        – Да ты не брезговай, пей. Зараза чай не пристанет. ..      
– Поматериться не даёте ни за что... эх вы, люди...

          "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, горишь ты вся в огне –  вспомнилась Олегу тревожная песня, с которой начинался 20 век. Её фальцетом затянул один  из стариков... Хор голосов усиливался. Отпускнику стало беззаботно и восхитительно.Дома,внутри своих"...
С кухни: глухо голоса женщин, приготовляющих трапезу опоздавшим, стук ножей и вилок. Мило пахло вкусно-горелым так знакомым с детства.  Тихо пел Кобзон по "Маяку», вперемежку с назойливо-сомнительной рекламой. Достала уже всех, как и баритон миллионера-певца...

Врач налегал на любимые с детства груздочки, капусточку, картошечку; закусывал, улыбался над репликами старших. Фиксируя любопытные взгляды горланящих братьев, умилённых сестёр до третьего колена, молодаек... Размышляя грустно: а ведь без следа исчезает что-то тёпло-старое, дорогое...
Через час у приглашённых – душе спокойно, брюху гарно. Женщины с пустыми тарелками курсировали на кухню и обратно. У чересчур назойливого рекламой телевизора убрали звук. Гвалт  постепенно выдыхался. Оставляя рюмки доставали кисеты; закуривали трубочки, мозолистые пальцы ловко варганили цигарки. В расколыхавшемся дыму старцы зажурились, чисто малышня в грозу. И разговоры–вопросы свелись к теме «непроходной»  – богохульно-крамольной. Закоперщик: Яшка-книгочей.
– Ох,  дядя, – уминая за обе щёки блины с густой сметанкой. – На днях кладовщица умерла, молода, работящая; жалко вот, последыши остались, четверо. Ужас-с! А часто ли «крякают» в госпиталях Москвы, отчего,блин!И всё такое...
  – Умирает тот, чьё время при спело, – хрустел малосольным огурчиком, делая фигли-мигли Якову: тема не интересна – каждой свой час. Это не чай с тортиком, вечерние разговоры в столице ни о чём,переводи трёп на местно–знакомое. Однако Цыбуля гримасы игнорировал.
  Георгий (отец) зыркал недобро: «Молчи, чертяка рыжий, погоди-кась!»
– А как так «при спело время»? – Что за хитрющая инстанция, ёшкин кот? И всё такое, и шурум-бурум.
На лице-циферблате веснушки рассыпались грибочками  на блюде.
– А так... лучшие живут, смерть выбор знает. – А проблема не «крякающих» в госпиталях увы и ах; вряд ли почивший в бозе – царство  небесное. Сказанное – главенствующее и ничего более, уж извиняйте, земляки.
Говорил резко, звонко, будто колол чурки дров, как орехи.
       Гости утихли; лишь молодёжь шушукалась, прыскали тихим смешком. Патлатый оболтус выдал: клёво!
–  Человек удивлённый ко всему привыкает. – В свой час что-то шепнуло: дуй на операцию срочно, иначе – кранты. Ну, и лёг под скальпель; поскольку рассуждаю за милую душу, вывод каков, земляки? А? Час мой не пробил, ибо смотрят стар и млад, видят же немногие, а эта фишка вне уяснения...
Вы ткалась церковная тишина; как сорванные дождём листы, гул угас. Остуженные, любящие спорить тётушки, глядя искоса, чуть-чуть при балдели. Родича с острым языком–побаивались. Как-то не шоколадно стало в воздухе.
– Эх, родненькие вы мои, счастливы неведением; не выслушиваете знахарок-то – уже хорошо. – Порылся в куцых мозгах и для реальности изложения – кратко-игривая мысль о кино. Только просьба: гость с ухабистой дороги, особенно не чеканить. Видите ли, киностудии и грёбанное телевидение завалены иностранщиной.  Ленты бесплатны, как и голозадым африканцам. Сюжеты: дерьмецо полное, к шаманке не ходи – герой фильма выживает. У продукции роль мусорного контейнера: хотя и фильмы отличные есть – не спорю. Брандо, Ален Делон, Сталлоне, но за твёрдую валюту! А помнишь ли, братуха, одной ногой в клуб на «Летят журавли»? Актёр Баталов: стояще-русский мужик, не трухляк. Смикитил, удивляюсь до сих пор – откуда это у пацана: герой Алексея не жилец. Вот как держит винтовку, интеллигентно переобувает кирзачи, оглядывается в лесу, ясно. А омерзительный типчик живёт, увы и ах. И, это многолетняя тематика искусства: смерть героев и жизнь олухов и негодяев.
    Слушали внимательно; утихла и шебуршащая молодёжь. Лишь за окном крики и вопли малышни. " Коровка, букашка лети на небо, мне принеси света..."
        В запале наскребывал ускользающие мысли доктор.
        – Безносая с косой не ошибается! – Удар судьбы неожидан: Горький изрёк, со школы заякорилось. 20 лет режу человеческие тела не приведи, как говорится, Боженька.
Помолчал маленько, задумчиво осмотрел "аудиторию". Затем развил тему.
– Аварийным задним числом очутился на леске тончи волосочка. Лёжа под капельницей увидел сволочугу пустоглазую... Как бы без зубов, одетую в чёпный балахон, вот. Люди думают по шаблону, чего ж молчите-то? Да-а, грибы и космос...
        Внешне сдержанный Матвеич, щуря голубичные глаза, разгладил ухоженную бороду с начинающим седыми звёздами.
        – Рассказывайте, жутко интересно, ёшкин кот! И всё такое... Яков открывая шире форточки: дышать невмоготу, у потолка ¬ голубой угарный чад. Задумчивые деды переглядывались молча...
        Лопоухий Валежников задумчиво протирал толстые стёкла очков. "Отдать подшивку журнала «Безбожник», что ли! Пусть читает"...
        – Н-ну, будто еду на троллейбусе. – Лето, август, духотища, шуба асфальтовая плавится, на остановках скопище людей, о-ё-ё... А транспорт отчего-то полупустой. Остановки водитель не афиширует. Входные двери хлопают рыбьими губами, а народец московский отчего то не садится. И соломенной шляпкой одна красавица делает знаки. Мне. Еду – в белом марлевом платье бежит. Встанет на стоянке целеустремлённо-настойчиво маня, улыбается, иди-ка, бородач, жду. Сачок для ловли бабочек в руке, им машет. Да-а, грибы и космос... Щёлкнул пальцами и сложил крест-накрест музыкальные руки.Утих.
Приглашённые сторожко молчали, у знакомых годами ох и неуютно на душе. Монолог для крестьянского уха дик  – проще сорок бочек арестантов!
        «Вот с детских годков шалун и белобрысый лепетунчик Олежка! Теперь – столицы штучка, чудно говорящая, на ядреной  козе фиг подъедешь – мозги и уши вянут, тю-ю. Церкву-то в 30-х приснопамятных власть угробила, поп в Магадане, о нём не слыхать. А очередной рясоносец будет ли? Да и когда размусоливать божественное, сохатить надо! Так-то едва ли выживешь батюшки-светы – думала часть приглашённых».
      Москвич добавил рюмку в гордом одиночестве: ну, до чего ж хороша-а-а, тётушка старалась! Закусив маслятами,далее:
      – Хирург Толька Берсенёв – знакомы десятилетия, парень свой в доску. – Чётко вспоминаю: хотя в операционной темень – хоть режь, как повидло в детстве. Вот он – из рода потомственных лётчиков, в закрытом городке сгинула юность. Рассказывал выпивая: похорон глазел много; утирали слёзы женщины не часто. Показухи абсолютно не было. В чём же отличие от гражданских панихид? А хоронили ядреных мужиков, в расцвете сил, элиту, вот в чём ужас-то! Зная: усопший дал маху, поэтому и разбился... Кончина зависит ничтожной мерой; человек делает роковой шаг, и вот пустоглазая в балахоне – салютует! А «ведёшь себя правильно» – тогда не умрёшь,где логично можно «откинуть коньки».
      Ещё пару слов буркну о дружбане. Заслужил действительно, месяцами тела пластает, не очень-то выкобениваясь. Врач милостью божьей гимнастику утреннюю не любил, ерундистика – у организма интервал до десяти часов. А тут почему, отчего – захотелось размяться гимнастикой. Рысцой в сквер; взрыв, дом – хлоп!.. теракт... Как сие объяснить, земляки? А? Такая вот хитрющая инстанция... уж не до грибов!
      Одержимость тащила гостя в монологе; суховата, как бы без влаги была. Но подъём, нота – чистейший звук. Мимо едва ли шмыг-шмыг, факт: зажжёт человека вряд-ли, но равнодушным точно не оставит.
      – Дудки,  охотников до чёрта! – победно-визгливо ощерился Агафангел. – И сказывают мульки не хуже... хе-хе... Не желаю слушать похабель!
      Впечатление огорошивающее, молчаливость за столом, недоумевающие глаза...  Кто-то из молодых рассыпчато захохотал, прыснули и девахи. По ехидным ухмылкам поднадсаженных жизнью селян – вредословил  гость. Часть молча, крестясь, качая лысо-седыми головами, уходили «по-английски». Измочаленные деревенской жизнью антикварные бабушки поднялись из-за разрушенного стола. Или так сяк – восвояси, избирая благовидный предлог.
      Разминал сигарету историк: «Круто–круто загнул: просвистел тепловоз и ту-ту?  Вот тебе и Кирики-Улиты!..» Озвучка: слушая эти рассуждения будешь циником, вариант – философом. – А не поменять ли, Олегыч, службу? Чёрт побери, заумь, хлестаковщина явная... Ведь можно и того...  охренеть... Братка повертел пальцем у виска,  тихонечко свистнул, извинительно улыбаясь.
      – А зачем менять? – Как тогда философствовать, для ума основу где брать? – мигнув засопевшему фельдшеру, на лице которого – осознание полученного счастья.
      – Гости, дорогие мои, спасибо за компанию, что пришли, интерес отдельный, ухожу баиньки. – Дорога неблизкая, устал вечерней лошадью, ф-фух... А самогонка бо-же-ствен-на!
      – А может споёшь любимый «Трансваль», – озорная подружка мамы Анфиса.
      – Завтра споём... да и аладушки что-то не вижу... И хворайте меньше, уважаемые...
      – За бичевался школьный воображала... невмоготу уже всем, и жена бросила павлина... Маня, тётка по отцу.
      Кураж уже не тот! На неразлучный посох опираясь, ушлёпал в спальню.
      «Ну и головастый стал, много как знает, шпарит, как лектор с края» – с оторопью чесали бороды расходившиеся. Иные еле-еле вставали из-за стола (ноги квелые). Как маленьким сурово-заботливо помогали верные жёны... Лишь укрытый крошевом временных пятен сопел дядька-бобыль. Уткнувшийся в тарелку с винегретом, сияя лысиной-зеркалом. Ни рассчитал силёнки, бывает...

      Лето было мочливое. Урожайного года уж как ждали-то крестьяне-волы-пахари,  к сожалению, безуспешно. Сейчас неделя юрила. Знойный день, воздух раскалён, дрожал, струился. Раскрылатившиеся воробьи звонко чирикали, купаясь в дорожной пыли, не упуская дымящихся телячьих лепёшек. И улыбалось солнышко; тепло, без ветерка, обычного для родных мест. Резко-плотный, как сыворотка воздух, не разбавленный житейской неразберихой. «Чист, не надышишься! – удивлялся вновь и заново москвич. Гагры!»
      Компашка чин-чинарём здоровалась с односельчанами; иногда на ходу перебрасываясь двумя-тремя междометиями, шуткой. Угощали сигаретами.  На центральной улице встречи разные (на большаке тоже). Некоторые юношеские знакомцы с хитро-простоватыми лицами шутили:
      – Эй, Матвеевич, борода-то – коровы страх теряют!
      –  Значит удои возрастут!И щурко смеялся.

      Хоботовых (родителей) отлично помнили. А отпрыску Матвея Христофоровича уважуха: выбился в люди, нисколечко не зазнался! Скромен и честен; за простотой оказывалось взвешенное к иному мнение. Многим помог осмотрами, лекарствами, рекомендациями. Принимал даже роды в сенокосное время... Тётки, племянницы всерьёз судачили у колодца: на «малую родину» за брить бы фаната хирургии! Лени ни малейшей, вряд ли разъест язва денежных расчётов... Характер в отца: если надо – перейдёт вброд Сиваш. Любой. И хоть круть-верть, или верть-круть, а без жены никуда. И подберём из своих...  Однако это всё страсти-мордасти...
      –  Оле-е-жа! – вдруг истошный крик.
      Неспешно обернулся: рысью бежал пролетарий кузницы Аладушкин. Безнадёжно небрит, вид умученный, но щадяще трезв по воскресной мерке. Красное простецкое лицо не истощённое умственными упражнениями...
      – Двое осталось от класса – хрипел Егор тиская визитёра. – Время борзо тикает, якорь в глотку... унежь душу, или на чинарик подкинь,скаля зубы с «фиксами».
     – Опа-на! – С того раза должок, харэ, – лукаво Матвеевич. – Зарплата нижняя, как бельё... шуруй к отзывчивой Анисье... Чего вчера-то не  прорезался, ковбой-гуляка?
     – Токо сёдня, мля, узнал... в дугу лежа качало. – Айда в кубрик? И о-хо-хо да  бутылка рому...
     Не разлей вода кряжистый дружбан улыбался солнечно. Будто шепоток со сна молвил: «Уезжаю к супруге, бля... здесь худо и проблем до чёрта... бесперспективняк...Патроны-то захватил?.."
     – Улыбайся благостно... не окосей, за борт не кувыркнись... лекарства заберёшь... (2) жёлтый чемоданчик со мною, задудоню, меха тальяночки рванём –гость.
     – В трудные времена нужна жена. – Терпи, браток, ватерлинию уже преодолел, Тит. Эх, минёр-торпедёр... сорок три годика топчешься, а мозги в раскоряку...
     – За сохни! Вали отсель, твою ж мать... – От винта едрёнть... дует шторм – корабль идёт... не полностью бесполезен, служу дурика примером... в Кейптаунском порту с какао на  борту... чао, рагаццы, сори... ¬ рассеялся улыбкой.
     Старшина первой статьи лихо-шуточно, краснея униженно, отдал честь.
     – Чего с лобовым межеумком валандаешься? – Ишь, добренький, на божничку ставишь! – как от мёрзлой ягоды исказился Тит отойдя. Масла в башке на бутерброд! Как роза в озере болтается, используя тебя на  сто. Да ещё  с причудами стал...
     –  Мрачнею, когда вижу "под шофе". – Однако, не задохлик.  Наша закалка плюс флот. В разведку бы пошёл; ишачит без надрыва и мастер на вымот. Тропки свои, не алкаш – раздумчиво врач. А кто не бражничает из ребят пятьдесят второго года? Чаруя взор засмеялся широко, по-гагарински.
– Лучше быть показушником, изображая хорошего человека, чем на деле честной сволочью. И далее так вежливо: ох и располнел же ты, братишка (жуя ус говоря). Разница в летах, будто невеста жениха стесняясь – общались ещё когда, да и годы утекли.
– Курить бросил. Гимнастика, забот полон рот, усохну.
– Таисия как?
– Корпит, оканчивает ординатуру, замуж собирается.
– Что слышно за столицу?
– Город состоит не из одних букв и популярных звуков. – Хорошеет, везде англицизмы, дорожает всё... бунтует молодёжь, умники  за кордон сваливают...
– Продвигается ли докторская?
– Движуха-то есть, но... кастрированная среда, медицинский волчатник. – Если коротко: более-менее никак. Схарчить хотят коллеги-учёные... бурлящий гам тщеславий, говорить тошно и унизительно – задумчиво родственник.
– В науке главное – выдержка... Слышно, в церковь ходишь?
– Не-а, не крещён, в выходные иногда. – В хор по-мальчишечьи влюбился, трепетное наслаждение, ёпрст...
– Когда рванём по ягоду? Голубица поспела, есть и рыжики...
– Да хоть завтра... пешедралом на школьное место... клёв по утречку, юшки хочется... ох и соскучился по грибному изобилию, если б кто знал... про нахохлившуюся над рекой деревню сны магнитят...
– Иной раз забываю, что двадцать лет в школе! – Суета, бюрократия, утешного мало... тягомотные вопросы проговорить бы... а  ты  фартовый, сулился  – приехал, Валежников.

На разговорчивого донельзя фельдшера вдруг молчун напал. С уныло-постным лицом брёл, как не исчезающая в обед тень, заглядывая в подаренный айфон. 
        Закончив медучилище двоюродный трудился фельдшером; больные кликали, естественно, по имени; женщины – "шандарахнутый". Жизнь в бывшем царском руднике до сих пор незамысловата. Знаток-любитель футбола, детективов и рыбалки, – карасей таскал «с поднос от самовара». «Вот уж, право – говорили – на одном конце червяк мокнет, а на  ином дурак сохнет». Облик дополняли бесхитростные черты: щёки непредставляемы без густых веснушек (растительности не было). И лицо красное, как у рыжих, пожар на голове...
Бывая иногда в Москве заезжал на постой с харчеванием – дядька одинок, лишившийся ухода верной спутницы.
Особенно глянулся уютный кабинет с зелёным абажуром массивно-антикварным столом. Большое окно с видом на широко-суетливый проспект, скорлупки хрущёвских квартир.  Муравьиные толпы бегущих куда-то людей. А также множество книжных полок, забитых доверху стеллажей. Что ни шкаф, то медицинские, религиозно-спиритические тома с частыми закладками, вопросительными знаками. И философия: Зиновьев, Панарин, Ильин. Эх, изучай, не хочу: литературы по самое не балуйся!
        Вечерами забирался на мягкий диван, читая опусы известного криминалиста. Старался понять композицию, образы героев, монологи. Однако мозги усваивали лишь крупицы цитат из текста. Учиться нужно (классик прав), институт одолеть – сокрушался. Матвеич многократно говорил об этом же, называя леномыслящим...
        Ему, простодушному до улыбки, калякать интересно на любые темы. Что ни говори – вроде бы коллега по ремеслу (или?) искусству врачебному.
– Будет ли супруга, дядя? – листая гламурный журнал с женщинами, оргию псевдожизни. Был лукаво-снисходителен к глупости человеческой...
  – Бабёнок много, а жены тю-тю – хмыкал скорбно-одинокий,   ослепительно показывая зубы, как бы вынырнув из горной речки. – Любовь: когда женщина избавляет от бесконечности многих. Вторая жена, третья – уже арифметика, смысл же в единице. Увы, ты не любил и вряд–ли поймешь, ставя на теме жирную кляксу...

       Лёгкий ветерок в бескрайней забайкальской степи, исчезли комары и оводы. Пересвистывались встревоженные жимбирушки, бурундуки, величиною с котёнка. Далеко в небе просматривались ладьи четырёх тучек; белый  след  от самолёта-истребителя...
       За медленными разговорами ни о чём очутились на кладбище, заполненное незагрязненным озоном... В рамках горстки старых тополей;  шумели берёзки в концовке упираясь в извилистый овраг. Сохатый лесок красовался невдалеке. В окрест ни души, лишь на деревьях – чёрные грачи. Космическая тишина и упоительная безмятежность, пришедшая в окончательную ласку. «Чувствую слёзное очищающее умиление; такое испытывает верующий, глотая церковные жития» – пела душенька хирурга. Не по силам  испытаний  Бог не даёт...
       Без кепок стояли возле ухоженных могилок. «Тут взгляд раскосых глаз, фамилия 2-е даты, как профиль и анфас ушедшего солдата», – возвышенно  учитель. Резко запахло давленой хвоёй, когда вытащил чекунчик. Не чокаясь, по-христиански, помянули. «Его же не прейдеши» – вспомнилось сыну библейское. Господи, как хорошо, тепло и ласково в "месте покойне,  злачне, светле."
       С форсом, по киношному закурив, Тит сипловато-извиняюще: можно бледно вклеюсь в разговор?
  – Валяй. – Чего спрашиваешь...
– Шикарное застолье отвлекало на раз, мысли не цедил, край. – «Время придет», «с неба жизнь задана», ошибки. Мудрые штучки-дрючки; икал, шалея от увесистого разговора. Как на духу: в чём кудревато-неповторимые, высоколобые мудрейки, ей-бо? Пригладив отросшие за лето выцветшие волосы глубоко затянулся сигаретой. И надолго закашлялся...
«Шандарахнутый», отключив японское чудо, тряся рыжими  кудрями: по-приколу, всех огорошил. Однако мы дотошные: упрёмся-разберёмся и «цифры будут на табло». И всё такое, и шурум-бурум...   
– Ну что ж, изъяснимся на шпалах разговорных. Хотя ещё римляне учили: говори так, чтоб тебя нельзя было не понять... – Главный храм знаете? – смущённо засунув руки в карманы. Едва ли уверенно  чувствовал «о вечном покое» говоря.
–  Не-а,  – в голос родня.
– Не с маху говорю, ёпрст. – Запоминайте: Успения святой Богородицы. Видите, упокоение опять же. Объяснять случайностью – трудно и долго, и не здесь. Гм-м... У католиков, к примеру, отсутствует фетишизм умершей и возродившейся Богородицы. У христиан культ православия с Византийских времён ещё, да каков! Чудо есть и является продолжением смерти. Акцентирую, старички: героев умерщвляем исключительно для возрождения. Мыслю вот как? Воскресение является сутью бытия души человеческой. А иначе – кто бы толково объяснил, – для чего жизнь? А? Человек существовал бы, как рыба иль муравей. Ага, вижу проняло? Физиономии постными не делайте, а шевелите извилинами! Какова былина о Илье нашем Муромце: забыли иль мимо прокатила?
– Не помним – мужики  в  голос,скучновато.
Собираясь с мыслями плечистый земеля глядел в безбрежную даль и высь. Думая, как изложить выстраданные годами мысли по-простецки. Опосля вдумчивой паузы: смерть Муромца – вот задачка-то какова. – Мы зациклились на вечном упокоении, братцы-кролики. Традиции вроде идеологии получаются. Вникли, или дупель пусто? Въезжайте в тему, молодёжь...
– Естественно непонятки, край, – дотошный Тит Мартынович. – Почти физически ощущаю: выковыриваешь соревнующуюся мысль. Не оспариваю стопудово чёрте что. Загадочной натурой с дольками тщеславия, – горжусь; ни с кем не спутаешь от всех отличишь. Крут-крут, братуха, снимаю шляпу, ё-моё. В забойных рассуждениях ежедневно-осмотрительных буден не умещается главное. Много шума и мало толку, как говорится. Говори-ка ты проще: что за инстанция смерть? Решается ли диалектически задача-то,ей-бо?
– Не выпендриваюсь, сие неблизко мне. – Из размышлений вынес кое что, однако... Умолк на минуты. И далее: каюк является платой за совершаемые ошибки, – надеяще глядя в бездонное небо. Единственный способ исправить ляпсус: умереть и возродиться.
– Ох, как будильник то под сердцем трещит... Вот так, без терминов медицинских и зауми: «горбатого могила исправит», что-ль?
– Вроде этого, братан. – Страшно пропищать жизнь комаром в темноте – ни так, ни сяк, ни то, ни сё. Ну, по горло не мало же, да? Как считаете? А вообще-то, братцы-акробатцы, окружающее нас адски сложнее. Хмельной песней сидит  аксиома, а не маразм в зыбко-житейском болоте.
А дальше-больше. Умилённо воспринимаю природу частичкой чего-то более огромного. Это – ОН. Обычно шпыняют: почему терпит несправедливость Всевышний? А Бог–отец определяет законы существования высокого, а если короче – дорогу. Остальные тропинки гомо сапиенс выбирает лично. С детства. Сам. Фактически многое зависит от  человека. А вера в то, что за ежедневным существует что-то более небесное и делает его тем, чем есть по жизни.Не слишком я научно?
У  фельдшера рот перекошен: обладающих даром удивлять – мало. В компаниях подчёркивал уважение к нервно-снарядному дядьке: закваска само то! Наша, забайкальская... Хотя в спор-беседу ни разу не «въезжал». А здесь, смотри-ка,у тихони-то проклюнулось.
– Дядь, вот человек «крякает». – Отревели, захоронили, помянув усопшего и  аты-баты... Что потом-то,доцент? Я – обалдеваю, какой-то шахер-махер...
– Вмастил, что называется. – Не доведётся простенького объяснения: смерть болезненно  интересует человека. Многое взаимосвязано по жизни – бес в деталях. Тем не менее, братцы-кролики,посильно отвечу.
        – Тут понимаются загадки так и эдак. – Что находится за кожей человека существует по законам волн – есть-есть такие. Доказано стопудово наукой. И вот потомку Адама является дама с косой. Целостность нарушена, тело, оставаясь здесь, частично распадается. Энергетическое поле  быстро-быстро улетучивается в озвученный мир. И образованные земной геосферой клетки врастают в чернозём, переставая быть частью целого. Воленс-ноленс – тлен. Почему так, а не эдак? Бывший человек возвращается в матушку–землю, ибо состоит из менделеевских элементов земли. Ребят, сказанное не фуфло чистой воды. Именно здесь ломают копья академики-гении, вносится такая научная сумятица, что о-ё-ё.Далее.
        Что будет в атмосфере с энергооблачком моим – не ведаю. До семисот лет оболочка земли повторяется: именитые философы наций разных убедительны в вопросе. К тому же набор генетических клеток сынов божьих разнообразен. Однако! Так как лимитирован – обрекается на повтор. Встретить на себя похожего человека, запросто.Через столетия...
        Ещё глядя в даль учёный муж задумчиво–извинительно: скажу витиевато, оттеняя частное! Леплю как заводной: хорошо понятна скудость человеческих возможностей! Скорбно-одинокими вечерами изучил центнер философских трактатов на  тему. Заворожено думаю: что же получается, братцы-кролики?
        Через прорехи быстротекущего времени отмечу мудреца Лао-Цзы, китайца. Давным-давно изрёк: «О величайшем необходимо знать: существует». Согласитесь: фраза загадочно–ослепляющая, для её расшифровки мозговых извилин явно не хватает. Ежедень чувствую: что-то есть выше людей – и ни в зуб ногой! Едва ли объясню доступно: медицина, религия вместе с философией не познали до конца человеческое сознание. И «душа» человека лишь на подступах к открытиям, увы и ах. Внутреннюю необъятность разгадки обрести архисложно; тут не только пирамиды Египта... Вычленил махонькую частичку для изучения, хотя проблемы не так однозначны. Да егозливо-поперечный характер куда деть!?
        Про не зажженную сигарету Тит давно забыл. «Ну и ну! ¬ Вот оно!  Абсолютное аля–улю... воздушные теремки на песке... завиральный гоголевский кумир... не вникает в несущиеся мысли, юлит. И опа-на! – картина Репина приплыли... Умерших на земле больше, чем живущих... ха-ха... отчебучил черте что.  Что ж, и у Машки бывают промашки. А партия-то этому не учила, комсомол и газеты – молчок! Эта ахинея полный алле-с капут. Жить-то нужно вровень с веком, а не выходить из его берегов. А впрочем, изучал же научный атеизм... говорят, на занятиях студенты на люстрах висят... хотя исторически запоминаем только тех, кто плюёт навстречу ветру."
    – Заслуживаю каторги, братцы, – однако не имею слов: выдам разгадку! Вангованием не занимаюсь: мне легко и чудесно сейчас. Так вот, удача споспешествует, что-то подталкивает к трудной беседе и сей миг, факт. В чём фишка? Будто через колючку степенно двигаюсь к тайнам мозга. Бреду, как перст, не надеясь на локотки коллег из института. Идти совсем не шоколадно: ямы на магистралях, умственная чащоба, нескрываемая зависть долбленной профессуры. Нервяков много. Очень. При этом жуткий азарт, совершенно не до грибов, ёпрст...   Упоительные болтанки разводить не хочу, но со временем продерусь-таки через мыслительные джунгли! И единомоментным кушем объясню не только землякам! Если жизнь не проплешит...


1. Гагатки - бусы
2. Патрон - лекарство