Гипомания и депрессия два полюса одной реальности

Гипомания и депрессия: два полюса одной реальности

**Гипомания** — это состояние приподнятого настроения, повышенной активности и энергии, которое не достигает степени мании. Человек в гипомании может быть необычайно продуктивным, общительным, уверенным в себе, полным идей и планов. Однако за этим фасадом часто скрываются раздражительность, импульсивность, бессонница и неспособность довести начатое до конца. Гипомания может казаться «даром», но она коварна: за ней может последовать резкий спад.

**Депрессия**, напротив, — это состояние подавленности, потери интереса к жизни, упадка сил, чувства вины и безысходности. Мысли замедляются, тело становится тяжёлым, каждое действие требует усилий. В глубокой депрессии даже базовые потребности — поесть, встать с постели, поговорить — становятся непреодолимыми задачами.

При **шизоаффективном расстройстве** человек одновременно сталкивается с симптомами аффективных расстройств (депрессии или мании/гипомании) и признаками психоза (галлюцинации, бред, расстройства мышления). Это делает течение заболевания особенно сложным и непредсказуемым.

**Ультра-ультра-быстрые переключения фаз** (ultra-ultradian cycling) — это редкий тип биполярного спектра, при котором человек может испытывать смену фаз настроения в течение одного дня, даже нескольких часов. Это похоже на эмоциональные американские горки с резкими и разрушительными перепадами.


 История Виктории

Виктория — 28-летняя художница из Санкт-Петербурга. Её мир — это калейдоскоп чувств, образов и состояний, который меняется быстрее, чем облака на ветру. Она живёт с шизоаффективным расстройством, и её дни — это череда гипоманий и депрессий, сменяющих друг друга с пугающей скоростью.

Утром она просыпается с бешеной энергией: в голове роятся идеи, она слышит музыку, которой нет, и чувствует, что способна изменить мир. Её кисть летает по холсту, она рисует, не останавливаясь, забывая о еде, сне и времени. Она пишет друзьям, делится планами, организует выставку, думает запустить стартап.

Но уже через несколько часов всё рушится. Краски тускнеют, холст кажется уродливым, а сама Виктория — никчемной. Мысли становятся вязкими, голос в голове повторяет: «Ты провалишь всё. Ты обуза». Она лежит на полу, не в силах подняться. Слёзы текут сами по себе. Она не может вспомнить, как это — быть счастливой.

Иногда к этим состояниям примешивается нечто иное — голос, зовущий её в окно, или ощущение, что за ней следят. В такие моменты реальность искажается, и Виктория пугается самой себя.

Её жизнь — это постоянная борьба за равновесие. Она ведёт дневник настроения, принимает лекарства, посещает психотерапевта. Иногда ей удаётся поймать момент стабильности — он хрупок, как стекло, но в нём она чувствует себя живой.

Она учится принимать себя такой, какая она есть. Не героиней, не жертвой, а человеком с уникальным восприятием мира. И в этом восприятии — сила, даже если оно иногда становится ловушкой.

Глава 1. Утро на краю радуги

Виктория проснулась в 6:03, как будто кто-то включил её изнутри. В голове — фейерверк. Мысли прыгали, сталкивались, взрывались и рождали новые. Она села в кровати, волосы растрёпаны, глаза горят. Мир был ярким, как будто кто-то подкрутил насыщенность до максимума.

— Сегодня я всё начну сначала, — прошептала она, вскочив с кровати. — Новый цикл. Новый я.

На кухне она быстро заварила кофе, параллельно записывая идеи в блокнот: серия картин «Сны улиц», инсталляция из зеркал и света, проект с детьми из приюта. Её рука не успевала за мыслью. Она говорила сама с собой, смеялась, напевала. Казалось, что весь мир подстраивается под её темп.

Виктория открыла окно. Холодный воздух ударил в лицо, но ей было всё равно. Она чувствовала себя неуязвимой. Она — сила, поток, энергия. Она могла бы написать роман за день. Или полететь в Берлин. Или… или…

— Я гений. Ну правда, — сказала она в пустоту, глядя на небо. — Просто никто ещё не понял.

Смс от подруги осталась непрочитанной. Телефон звонил — она не слышала. Она была в потоке. Она рисовала, стоя, сидя, на полу, на стенах. Краски летели, кисти ломались, холсты покрывались мазками ярко-жёлтого, кроваво-красного, ультрамаринового.

В 10:47 она резко остановилась.

Что-то изменилось. В груди — пустота. В голове — шум. Как будто кто-то резко выключил музыку, и осталась только тишина. Холодная, липкая, вязкая.

Виктория села на пол. Краска стекала по её руке. Она смотрела на неё, как будто впервые видела цвет.

— Зачем всё это? — прошептала она. — Кому это нужно?

Мысли стали тяжёлыми. Каждая — как камень. Она вспомнила вчерашний звонок от галереи: «Мы пока не готовы». Вспомнила, как мама сказала: «Может, тебе стоит найти нормальную работу». Вспомнила, как однажды кто-то в метро посмотрел на неё и прошептал: «Сумасшедшая».

Слёзы подступили неожиданно. Она хотела закричать, но не могла. Хотела исчезнуть, раствориться в воздухе. Или хотя бы перестать чувствовать.

— Я не могу. Я не справляюсь.

Она легла на пол, свернувшись калачиком. В голове — туман. В теле — тяжесть. В душе — пустота.

Прошло всего четыре с половиной часа с того момента, как она чувствовала себя богиней. А теперь — ничто. Тень. Ошибка.

Но где-то в глубине, под слоями боли и усталости, теплилась мысль: «Это пройдёт. Это не навсегда».

Она знала, что это не конец. Это просто ещё один виток её бесконечной спирали.
Глава 2. Голоса между строк

Виктория не помнила, как уснула. Пол был холодным, краска засохла на коже, в комнате пахло растворителем и пылью. Она проснулась в обед, под звуки сирены за окном. Мир был тусклым, как будто кто-то убрал световой фильтр. Всё стало серым, безвкусным, как вода из-под крана.

Она села, медленно, будто тело сопротивлялось каждому движению.

— Надо встать, — прошептала она. — Надо… в душ.

Но душ был слишком далеко. Сначала нужно было дойти до кухни. Сделать чай. Или кофе. Или хотя бы воды. Хотя… зачем?

Она сидела на полу, обняв колени. Внутри — пустота. Ни мыслей, ни чувств. Только усталость и глухая боль где-то в груди. Как будто сердце стало тяжёлым камнем.

Вдруг — шорох. Нет, не в комнате. В голове.

— Ты опять всё испортила, — сказал голос. Мужской. Спокойный, почти ласковый. — Ты не умеешь жить. Ты только делаешь вид.

Виктория вздрогнула.

— Нет… нет, — прошептала она. — Это не ты. Это болезнь. Это не ты.

— Болезнь? — голос усмехнулся. — Ты сама — болезнь.

Она встала, шатаясь, подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрела бледная, осунувшаяся женщина с потёками краски на лице.

— Ты не она, — сказала она отражению. — Ты — не я.

Отражение не ответило. Но в его взгляде было что-то чужое. Что-то опасное.

Телефон завибрировал на столе. Сообщение от врача: 
«Виктория, вы не пришли на приём. Очень важно обсудить коррекцию терапии. Напишите, если нужна помощь».

Она смотрела на экран, не в силах ответить. Пальцы не слушались. Казалось, что даже нажать кнопку — непосильная задача.

Голос снова заговорил:

— Они хотят тебя остановить. Им не нравится, когда ты настоящая. Они боятся тебя.

— Нет… — прошептала она. — Нет. Это не правда.

Она закрыла уши руками. Сердце стучало в висках. В голове — шум, как будто радио ловит помехи. Обрывки фраз, шорохи, чьи-то шаги.

Она знала, что это — не реальность. Что это — приступ. Что нужно принять лекарства. Позвонить врачу. Но голос был настойчив.

— Если ты им скажешь, они тебя снова закроют. В палату. С белыми стенами. С уколами. С тишиной.

Её дыхание сбилось. Паника подступала, как волна. Она упала на колени, прижавшись лбом к полу.

— Помоги… — прошептала она. — Кто-нибудь, помоги…

И вдруг — ещё один голос. Тихий. Её собственный.

— Это пройдёт. Ты уже была здесь. Ты выйдешь. Ты сильнее, чем кажется.

Она ползком добралась до тумбочки, достала коробку с таблетками. Руки дрожали. Она выпила антипсихотик, запив остатками чая из вчерашней кружки. Потом — села. И просто ждала.

Мир не стал лучше. Но он стал тише.

Она знала: это не победа. Но это — шаг.
Глава 3. Белые стены и запах хлорки

Виктория сидела в автобусе, уткнувшись лбом в холодное стекло. Улицы плыли мимо, как в замедленной съёмке: мокрый асфальт, торопящиеся люди, вывески аптек и кофеен. Всё было слишком громким и слишком далёким одновременно. Она чувствовала себя будто внутри аквариума — звуки глушились, краски расплывались, дыхание эхом отдавалось в голове.

На коленях — блокнот. Пустой. Ни одной строчки.

Она держала его как оберег. Как доказательство, что она — всё ещё художница, всё ещё человек, а не диагноз.

Автобус резко затормозил, и она чуть не выронила блокнот. Перед глазами — вывеска: «Психоневрологический диспансер №4». Сердце сжалось. В горле — ком.

Она вышла. Дождь моросил, воздух пах мокрым бетоном и сигаретами. На крыльце стояла женщина в халате и курила. Виктория прошла мимо, не поднимая глаз. Дверь со скрипом открылась, впуская её внутрь.

Запах — всё тот же. Хлорка, старый линолеум, лекарства.

— Здравствуйте, Виктория, — медсестра за стойкой узнала её сразу. — Вы к доктору Левандовскому? Он вас ждёт.

Она кивнула. Слова застряли где-то между языком и лёгкими.

Кабинет №7. Белая табличка, облупленная краска. Она постучала и вошла.

Доктор Левандовский сидел у окна. Молодой, в очках, с вечно усталым лицом. Он поднял взгляд и кивнул.

— Привет, Виктория. Проходи. Как ты?

Она села напротив. Молчание повисло между ними.

— Не знаю, — наконец сказала она. — Я… снова слышала голос.

Он сделал пометку в карточке.

— Один? Всё тот же?

Она кивнула.

— И настроение? Перепады?

— Вчера утром — гипо. Потом — провал. Сегодня — пустота. Я… не чувствую ничего. Только страх.

Он посмотрел на неё внимательно.

— Ты принимала лекарства?

— Пропустила два дня. Я боялась, что они… что они мешают мне быть собой. Что они стирают меня.

Доктор вздохнул.

— Виктория, ты — не твои симптомы. И не таблетки. Ты — человек, который учится жить с этим. Это сложно. Это борьба. Но ты не одна.

Она сжала блокнот.

— А если я всё-таки не справлюсь?

— Тогда мы справимся вместе, — сказал он. — Но, может, стоит подумать о краткой госпитализации? Чтобы стабилизировать состояние. Не навсегда. На пару недель. Безопасное место. Режим. Поддержка.

Виктория замерла. Белые стены. Камеры. Замки. Тихие шаги по коридору. Её первая госпитализация — три года назад. Тогда она кричала, билась, умоляла выпустить. Тогда она ещё не знала, что болезнь — не враг, а часть.

— Я подумаю, — тихо сказала она.

— Хорошо. Я не настаиваю. Но если станет хуже — звони. В любое время.

Она кивнула. Встала. Пошла к выходу. Мир за дверью был всё таким же серым. Но внутри неё появилось крошечное, почти незаметное «может быть».

Может быть, она всё-таки справится.

Глава 4. Тишина между бурями

Прошло сто восемь дней.

Виктория вела дневник, где отмечала каждый день без обострений. Не потому что боялась забыть, а потому что хотела помнить: каждый день — победа. Маленькая, незаметная со стороны, но огромная внутри.

Утро начиналось с ритуала. Проснуться — не от голоса, не от паники, а от света, пробивающегося сквозь шторы. Выпить стакан воды. Принять таблетки. Не потому что заставили, а потому что решила сама. Потом — завтрак. Настоящий, с омлетом, тостами и свежей клубникой, а не кофе и сигаретой на голодный желудок.

Она снова писала. Не в потоке, не в мании. Медленно. Честно. Иногда по одному абзацу в день. Иногда — просто заголовок. Но это были её слова. Без искажений. Без шума в голове.

Квартира изменилась. Больше света, меньше хаоса. На стенах — её картины. Не яростные всплески боли, а тихие, глубокие образы. Окно в мир, в котором она училась быть.

Виктория устроилась работать в арт-студию для подростков. Два раза в неделю она вела занятия: учила рисовать, лепить, выражать себя. Дети сначала сторонились её — слишком странная, слишком тихая. А потом привыкли. Начали приносить свои работы, делиться историями. Один мальчик, Саша, однажды сказал:

— С вами не страшно. Даже когда молчите.

Она улыбнулась. Потому что поняла: это и есть ремиссия. Не отсутствие симптомов. А возвращение к себе. К тому, кто ты есть, когда болезнь отступает. Когда ты — не только диагноз. Когда ты — человек.

Иногда были тревоги. Иногда — бессонные ночи. Иногда — тени на краю сознания. Но теперь она знала, что делать. У неё был план. У неё был врач. У неё были таблетки, друзья, расписание, блокнот, в котором она писала:

«Я не вылечилась. Но я и не сломалась. Я — живу».**

В тот день, когда исполнилось сто восемь дней, она пошла в парк. Села на скамейку. Достала карандаш и нарисовала дерево. Простое, без сюрреализма, без символов. Просто дерево. Корни, ствол, ветви. Устойчивое.

— Я — как оно, — сказала она вслух. — Я стою. Я расту.

И ветер, прошедший сквозь листву, будто согласился с ней.


Прошло сто восемь дней.

Виктория вела дневник, где отмечала каждый день без обострений. Не потому что боялась забыть, а потому что хотела помнить: каждый день — победа. Маленькая, незаметная со стороны, но огромная внутри.

Утро начиналось с ритуала. Проснуться — не от голоса, не от паники, а от света, пробивающегося сквозь шторы. Выпить стакан воды. Принять таблетки. Не потому что заставили, а потому что решила сама. Потом — завтрак. Настоящий, с омлетом, тостами и свежей клубникой, а не кофе и сигаретой на голодный желудок.

Она снова писала. Не в потоке, не в мании.

Глава 5. Цикл

Ремиссия длилась двести сорок два дня.

Виктория знала, что это не навсегда. Болезнь не уходила. Она утихала. Пряталась. Наблюдала. А потом — возвращалась. Не как враг, а как часть её. Старая знакомая, от которой нельзя сбежать, но с которой можно научиться сосуществовать.

Сначала пришла бессонница. Лёгкая, почти незаметная. Потом — прилив энергии. Мысли стали быстрыми, как молнии. Она просыпалась в четыре утра и начинала рисовать. Без остановки. Без еды. Без отдыха. На стенах снова появились холсты — яркие, кричащие, живые. Она чувствовала, как будто её душа горит.

— Я вернулась, — сказала она своему отражению. — Я снова гений.

Она звонила друзьям посреди ночи, предлагала проекты, идеи, выставки. Писала стихи, статьи, манифесты. Говорила быстро, громко, не давая вставить ни слова. Её глаза сияли, голос дрожал от восторга.

Но за этим всегда приходило другое.

Откат.

Сначала — усталость. Тяжёлая, липкая. Потом — тишина. Не спокойная, а мёртвая. Мысли исчезли. Краски потускнели. Руки стали тяжёлыми. В голове — пустота. Как будто её выключили.

Она не вставала с кровати три дня. Не ела. Не мылась. Не отвечала на звонки. Смотрела в потолок, не моргая. Голоса вернулись, но теперь они были не злыми — просто уставшими.

— Всё зря, — шептали они. — Ты снова сломалась. Ты — ошибка.

Она не сопротивлялась. Просто лежала. Дышала. Иногда — плакала. Иногда — просто смотрела, как солнечный луч медленно движется по стене.

На четвёртый день она взяла телефон. Написала врачу:

«Началось. Я снова внизу».

Ответ пришёл быстро:

«Я с вами. Мы справимся».

Она знала: это не конец. Это — цикл. Это будет снова. И снова. Но теперь у неё были инструменты. Поддержка. Память о ремиссии. И надежда.

Виктория снова начала вести дневник. Там не было пафоса, не было поэзии. Только факты. Эмоции. Маркеры. Таблетки. Сон. Мысли.

«Сегодня тяжело. Но я всё ещё здесь».

Иногда этого — достаточно.

Иногда — это всё, что нужно, чтобы остаться живой.

---

Эпилог

На последней странице блокнота она написала:

«Я не исцелилась. 
Я не сломалась. 
Я — живу. 
И это — уже победа».