Конец

В начале девяностых годов наступил тот промежуток времени в борьбе за власть в стране, то безвластие, тот зловещий беспредел, когда отсутствовали уже элементарные нравственно-этические нормы социального бытия граждан теперь уже нового государства – Россия. Произошёл всеми далеко не осознанный не только социально-экономический, но психологический перелом, изменивший сам статус государства. Это изменило, конечно, нас самих далеко не в лучшую сторону. Утрачены были,  прямо скажем, общечеловеческие фундаментальные вещи, которые от политических и социальных событий, происходивших в стране, мало зависели…
По всей стране от центра до окраин пошло разгосударствование средств производства – жуткая приватизация. Стало жутко от той, порой дикой беспорядочности в управленческих учреждениях власти, породившая  впоследствии гигантскую коррупцию и безнаказанность. То страшное, что свершилось, еще не доходило до масс. Появились крупнейшие мошенники всех уровней, обремененные наживой и спокойно и твердо уверенные в своей безнаказанности. Конечно, были и люди порядочные, но еще не осознавшие всю важность того, что случилось. Но основная масса граждан просто была совсем неожиданно заражена общим психозом новых перемен, впоследствии приведших к последней черте, испытавших несметное и неправоподобное количество всяких потерь и бед. Что должен был чувствовать в этом хаосе порядочный человек? На что он мог надеяться, брошенный в пучину этих загадочных перемен в обществе? А ни на что не надеялся, а главное, не думал. Просто жил, чему-то еще радовался, скорее всего, своей свободе труда и мысли, и не был озабочен особо будущим страны, хотя было достаточно одной трезвой мысли, чтобы понять, что произошло с обществом, с государством в целом. Но как всегда в России, трезвости ума как раз и не хватило  в эти роковые минуты жизни, и человек в такие минуты спасительно тупеет. Нет ничего страшнее, чем оподление души человеческой, потому как человек безнадежно мучается неразрешимостью своей судьбы.

___________________

С переходом государства на новые политико-экономические условия хозяйствования пошла  приватизация.
Не исключением было и предприятие, где инженером работал Александр Иванович Скребнев. Работники предприятия, на законных основаниях поначалу арендовавшие производственные средства, рассчитавшись за них с государством, собрались обсуждать, каким  юридически быть теперь уже их предприятию. Одни предпочитали в виде формы «Товарищества с ограниченной ответственностью», другие были сторонниками «Закрытого акционерного общества». В результате обсуждения и препирательств специалистов решили все же выбрать форму хозяйствования в виде «ТОО», так сочли на данный момент это наиболее верным решением для того, чтобы  добиться на первых порах каких-то результатов. Конечно, невозможно приступить к работе, не  узаконив все эти решения. Поэтому собрали уже весь коллектив и высказали свои доводы в пользу такого решения.
- Разумеется, – говорил Александр Иванович как один из выступающих, - мы должны воспользоваться моментом, используя закон о приватизации, и вступить в класс собственников. Из присутствующих мало еще кто понимал, что будет дальше, но слово «собственник», относящееся теперь к каждому из них, взяло верх над всеми «непонятками». Все как один дружно согласились и проголосовали за данное решение. Затем надо было решить, кто возглавит теперь уже новый коллектив собственников. Несколько потенциальных претендентов излагали перед собравшимися свою точку зрения относительно дальнейшего развития производства. В число претендентов входил и Александр Иванович. В результате тайного голосования он был избран возглавить коллектив.
- При  всем нашем желании стать собственниками мы все озабочены так же тем, чтобы было все сделано по справедливости, – начал свое выступление он уже в новом качестве, – я имею в виду определение доли каждого в общем имуществе.
- Конечно! Совершенно верно! – слышатся голоса из разных углов.
- Дело здесь даже не в желании, чтобы было все по справедливости, а в принципе, чтобы он был верным, чтобы на его основе можно было строить отношения между собственниками в коллективе, – продолжал говорить он, – важно, чтобы не оказалось все в руках одного человека, – он заулыбался, имея в виду себя как директора, – вот, я думаю, основной принцип. Поэтому разделим доли по  принципу 13 зарплаты, по участию и вкладу каждого из нас. Так, на мой взгляд, будет справедливо.
С этими доводами директора согласились все, и на этом так и постановили, разойдясь.
______________

Время шло, и все сложилось само собой, как нельзя лучше, но все же Александра Ивановича терзало какое-то беспокойство мысли, и от этого он страдал бессонницей. По вечерам навязчивые идеи, лезшие в голову, наводили на размышления и не давали долго отойти ко сну. И уже далеко за полночь, совсем утомленный, обессиленный и раздраженный, сидя в кресле, совсем внезапно проваливался в нервный сон и просыпался гораздо позже рассвета. Причиной такого его состояния было не физическое, а нравственное переутомление.
Проснувшись и приведя себя в порядок, сидел на кухне, отхлебывая чай, когда через открытую форточку окна послышался автомобильный гудок.  «Подъехал водитель, надо собираться на работу,» - поднялся он. Несмотря на долгую беспокойную ночь, выйдя из квартиры, чувствовал себя бодро. Если бы не внутренний его душевный разлад, который действовал на него угнетающе, то глядел бы он на жизнь самыми счастливыми глазами. Если бы его товарищи-сослуживцы знали про его тайные внутренние страдания, то точно не поняли бы его. Эта работа на заводе. С каждым днем в нем все больше  нарастало отвращение к ней. По складу ума, по его привычкам и своим понятиям к происходящему ему бы заниматься не производством, а какой-нибудь творческой работой. Работа с людьми - это всегда так суетно. Любые мелочи, которые не замечали другие его сослуживцы, ему причиняли огорчения. Приехав на работу, минуя офис, сразу  к воротам проходной. Перед ним сразу же вырисовывалась панорама завода: все эти эстакады, трубопроводы, горы железа и несмолкающий грохот с запахом химии и угара. И все это тянулось на километры, завязывая воедино технологическую нитку. Для несведущего человека, попавшего хотя бы раз на эти террасы и эстакады, глаза разбегались бы в хаосе, и создавало бы ощущение, что все нагромождено без толку – ощущение непонимания. А для него, как бывалого инженера, все это определяло какой-то свой порядок вещей, и люди, бегающие по этажам железных эстакад, вселяли в него уверенность в том, что работа кипит, и что скоро уже будет виден конечный результат и все заработает, как один мощный слаженный механизм.
Но все же его в последнее время посещало раздраженное  настроение и являлась к нему меланхолия: «Люди так борются за свое существование, отдавая все свои силы, здоровье и ум. Но мне зачем все это? Где здесь природная красота, та идиллия слияния человека с природой. Что делает с человеком технический прогресс. И так каждый день, несмотря на летнюю жару, зимние морозы и весеннюю слякоть».
Так постепенно оставаясь со своими мыслями наедине, не заметил сам, как стал «удаляться» от коллектива и производил иногда впечатление замкнутого человека. Им трудно было его понять и непонятно было, как с ним держаться? Иногда он пытался избавиться от размышлений и сосредоточиться на том, что творится сейчас вокруг него, старался быть больше в кругу своих коллег, но ему все время мешали лезшие в голову какие-то мысли, и он уже отказался от попытки настроить себя на благочестивый лад и предоставил своим мыслям свободно нестись к тому, что его больше всего занимало.
_____________

К концу очередной рабочей недели был сдан объект заказчику, и как уже было ими заведено, после такого грандиозного события вечером намечался банкет с приглашением на их территорию руководителей-партнеров, важных для дела людей. Самых-самых набралось человек шесть, не буду утруждать вас  их именами. Вечер, как всегда, отличался широкой хлебосольностью. С щедротой и от души его напарник на правах хозяина подливал вино в рюмки гостей, которые переговаривались за столом. Говорили много, шумно, возбужденно и, подогретые вином, норовили высказаться все разом. При таких застольях само собой выпивалось гораздо более того, что было допущено привычкой и натурой каждого. От этого все обладали теплыми и милыми внутренними свойствами, еще шире распахивая свои души, изливая их перед своими товарищами. И как полагается в таких случаях, клятвенно клялись друг другу в «Вечной дружбе». Александр Иванович не очень любил подобные мероприятия, но положение хозяина обязывало. Слегка пригубив вина, «отстрелявшись» положенными от него тостами, молча прислушивался к разговору гостей. Слушая их, он наслаждался негодованием собеседников, которые ругали наше государство, где запрещалось то-то или что-то, мешающее, по их мнению, работе. Отчасти он был с ними согласен, хотя  признавался, что ненавидит это слово «бизнес». Характер их рассуждений для него был «непостижимым», и ему казалось, глядя на их хоть и слегка хмельные, но серьезные лица, что любое предложение, могущее принести им доллары, имело бы у них успех. А иногда, слушая, думал, что он в этом окружении присутствует как на какой-то головокружительной одури, что ли, с их этими «новорусскими» замашками. Весь банкетный зал кипел общим горячим спором, и тема денег волшебно притягивала их друг к другу неутомимым внутренним волнением, объединив всех. В этой попойке обнажалась истинная натура каждого. Говорили вслух о богатствах, своих вожделенных еще  не сбывшихся мечтах и о женщинах, разумеется – куда без них!?
- А что Александр Иванович скажет, – по поводу их рассуждений обратился к нему один из гостей, видя, что он как-то  непринужденно самоустранился от участия в обсуждениях.
- Думаю, что жизнь можно сделать прекрасной, довольствуясь и самым малым, друзья! Надо только иметь чувство меры во всем и в человеческом воображении тоже. Ну и, конечно, цель в жизни должна быть, тут вы абсолютно правы, но при достижении этой цели не хотелось бы грешить против своей совести, это самое главное и важное. А у вас, извините,  все разговоры сводятся только к деньгам.
- А что же, – другой из гостей возразил ему, – уж если мечтать о несбыточном, то мечтать как можно шире.
- А мне, в сущности, ничего такого и не надобно, о чем вы тут рассуждали до хрипоты, – по-дружески без всяких обид перебил он гостя, -  вот мы сидим дружной компанией, тепло, уютно, беседуем, и чтобы так всегда мы жили в простоте и дружбе.
- В простоте и дружбе, под названием СССР, мы, Александр Иванович, уже жили, – возразил ему все тот же голос.
Вступать с ними в перепалку, отстаивая свою точку видения на происходящее, ему не хотелось, потому как бессмысленно спорить с изрядно подпитыми «коллегами», и он с легкой иронией «отмахнулся» от нападок:
- Каждый по-своему определяет свое счастье и добивается намеченных целей. Мне хотелось лишь, чтобы между нами было согласие в нашем общем деле, господа хорошие!
 Затем он обратился к своему коллеге: «Хлебосольствуй!» – и тот в очередной раз наполнил рюмки, и все дружно выпили за общий успех.
Наконец, напарившись-намывшись в сауне, наговорившись и удовлетворившись услугами приглашенных девиц,  их гости стали собираться к отъезду. Проводили их за границы пределов своей территории,  помахав вслед мигающим роскошным «авто».
Когда Александр Иванович вот так с коллегой засиживался за полночь, то не разъезжались по квартирам, а оставались тут на ночлег, хотя водитель был всегда при них.
- Ну как тебе, – спросил коллега, – согласен ты с ними?
- Это насчет спора? – он махнул рукой. – Лишь бы дела у нас с тобой шли хорошо. Нам ведь не приходится выбирать. Мы, а не они к нам ходят с «протянутой рукой»
Он имел в виду заключение договоров с ними на производство работ. Оба они, уставшие, не стали высказывать на этот счет больше мысли вслух, а уставились в телевизор, работу которого раньше никто не замечал. Не успев еще вникнуть в то, что вещали на экране, как пошла очередная реклама, и коллега Александра Ивановича выругался на этот счет.
- Когда прекратится эта тягомотина с рекламой. Вот тоже: передают, скажем, концерт классической музыки или самые «важные» новости и вдруг прерывают рекламой каких-то, пардон, женских прокладок.
- Что ты хотел, – поддержал он его, – поменялись нравы. Когда передают хотя бы тот же концерт, то продюсеры,  выпуская все это в свет, обеспокоены не музыкой, как воспримет ее зритель, а насколько удачно и эффективно будут смотреться ноги дергающихся девиц, сопровождающих этот концерт. Апеллируя  с экрана к зрителю, они кощунственно разрушают условия, при которых человек может слушать музыку или те же новости, потому как в силу естественной закономерности звуки тонут в этом декоративном месиве. Мы  еще не осознали, дорогой ты мой дружище, всю бездуховную сущность телевидения. Телевизор – это для идиотов, и в хорошем смысле этого слова тоже. Со свойственной нам практичностью мы приспособились к скачущим звукам и образам на экране. Внешний распад прежних форм культуры, естественно, влечет за собой «внутренние» последствия.
Не погиб и разбогател в этой кипучей жизни лишь тот, кто сразу понял, что прежней жизни пришел конец и не будет уже возврата к прошлому… Никогда!