de omnibus dubitandum 10. 138

    ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ (1599-1601)

    Глава 10.138. СВЯЗЬ ДВУХ ОПАЛ…

    Одна из статей летописца посвящена опале Воротынских. Известие об их аресте 19 сентября 1562 г. (на самом деле 1563 года – Л.С.) продолжено рассказом о том, как Иван Грозный «ополелся» на своего кузена Владимира Старицкого: «В лето 7071 (1563) приехал царь и государь князь великий и с царицею к Москве, стояли до зымы, сентября 19 в субботу по Здвижениеве дни. И велел поимати Воротынскых двуи братов: князя Михаила на Белоозеро сослал, а князя Александра в Галич послал, и с княгинями.

    А на князь Володимера Андреевича (Старицкого – Л.С.) ополелся, а с свадьбы же своей на него гнев великой держал» (Белов, 2021: 80–81). Достоверно известно, что царский гнев настиг князя Владимира Андреевича Старицкого позднее, в июне–июле 1563 г., то есть через девять месяцев после ссылки князей Воротынских (Скрынников, 1992: 159–160). И все же летописец счел нужным объединить два разновременных события, поскольку знал об их неразрывной связи. Связь двух опал — братьев Воротынских и Владимира Старицкого — находит подтверждение в другом документе, описи архива Посольского приказа. В 1626 г. в архиве хранилась «свяска, а в ней писана была ссылка князя Володимера Ондреевича в Старицу и князя Михаила Воротынсково на Белоозеро» (Опись, 1977: 314) [А.А. Зимин так прокомментировал слова посольской описи: «Незримыми нитями дело Воротынского было связано с опалой на князя Владимира Старицкого» (Зимин, 2023: 321). Теперь эти нити приобрели вполне зримый облик].

    Вероятнее всего, гнев Ивана IV на князей Воротынских и Старицкого был вызван одной причиной. Стало быть, этой причиной должна была послужить какая-то их совместная провинность. Такая причина может быть лишь одна, а именно — боевые действия против крымских татар летом 1562 г. Как было сказано, М.И. и А.И. Воротынские руководили армией, посланной из Серпухова вослед бежавшим от границ Московского государства (России) крымцам.

    Владимир Старицкий в погоне не участвовал, но формально возглавлял войско Воротынских. Спору нет, набег Девлет-Гирея сорвал лелеемый царем план похода против Литвы. Но были ли виновны в том Воротынские и тем более — не покидавший «ставки» в Серпухове князь Старицкий? Повторим, цитированные выше слова официальной летописи: воеводы хана «не сошли (не догнали. — Л.С.), потому что пошол от украйны спешно» (ПСРЛ, 1906: 342). Стало быть, речь следует вести не о неудаче, но максимум — о неуспехе боевой операции. В годы правления Грозного воеводам редкий раз удавалось настичь отступающее конное воинство крымских татар. Чаще всего дело сводилось к тому, что хан, получив вести о движении главных сил русской армии, попросту разворачивал свои войска и уходил в степь. Иначе говоря, роль «береговых» воевод в подобных ситуациях состояла не столько в том, чтобы разгромить неприятеля, сколько в том, чтобы обратить его в бегство, по возможности нанеся урон отставшим от орды фуражирам и другим «летучим» отрядам. Такой исход кампании, как правило, считался успешным, а воеводы получали от царя похвалу и «великое жалование» [См., напр., случаи «приходов» и отступлений Девлет-Гирея I в 1558 и 1565 гг. (Пенской, 2012: 82, 150–151)].

    В 1562 г. дело обстояло иначе. По замечанию К.Ю. Ерусалимского, начало полномасштабной войны с Литвой, инициированное руским правительством в марте этого года, сопровождалось ужесточением политического режима внутри страны и введением чрезвычайных мер, при которых преследованию подвергались «любые отклонения от планов царя» (Ерусалимский, 2017: 7).

    С этого же времени в официальную летопись впервые начинают проникать «прямые обвинения ближайших советников царя в государственной измене» (Ерусалимский, 2017: 6). Первые же военные неудачи — срыв литовского похода и недостаточно энергичное отражение крымского набега — подвигли Ивана Грозного искать виновных в среде высшего военного командования.

    Поводом к началу следствия, судя по всему, стал донос: среди бумаг Царского архива хранились «сыскной список и роспросные речи» слуг Михаила Воротынского (Описи, 1960: 50). Как видно, сомнения Ивана IV в верности Воротынских тлели на протяжении всей первой половины 1562 г. Действительные измены князей И.Д. Бельского (январь) и Д.И. Вишневецкого (июль) подточили доверие царя к титулованной знати.

    Его давние подозрения в адрес Владимира Старицкого [на которого, по словам все того же митрополичьего летописца, Грозный (на самом деле Симеон-Иван Бекбулатович - Л.С.) держал «великий гнев» со времен своей второй свадьбы с Марией Темрюковной в 1561 г. (Белов, 2021: 68–69, 81)] и вероятный конфликт с Воротынскими [старший из которых, Михаил Иванович, в чем-то «погрубил» царю (Сборник, 1892: 345)] обострились после того, как вверенные князьям войска не смогли догнать отступавшего по степи хана Девлет-Гирея.

    «Странная» неповоротливость Воротынских и очевидный промах курируемой ими, как главными воеводами Серпухова, разведки в «Поле» убеждали Ивана IV (на самом деле Симеона-Ивана Бекбулатовича - Л.С.) в существовании сговора московских воевод с Литвой и союзным ей Крымом.

    Еще более «странно» неуспех князей Воротынских выглядел на фоне в высшей степени удачных действий воеводы Карачева, нетитулованного старомосковского служильца В.А. Бутурлина, отряд которого серьезно потрепал крымские арьергарды [Подробно: Белов, 2021: 71, прим. 19. Наше предположение разделяет В.В. Пенской (Пенской, 2022: 65– 66)]. Татарский набег стал возможным лишь благодаря неимоверным усилиям литовских дипломатов (Виноградов, 2007: 175–177).

    Так не были ли связаны с ними Воротынские?.. [Отец князей М.И. и А.И. Воротынских, Иван Михайлович, служил литовской короне и перешел под власть Москвы в 1487 г. (Зимин, 1988: 132; Кром, 2010: 90–91)] Царь Иван (на самом деле Симеон-Иван Бекбулатович - Л.С.) помнил, что годом ранее князь М.И. Воротынский был вторым воеводой (т.е. заместителем) в Большом полку князя И.Д. Бельского (Разрядная книга, 1981: 90). Вскоре Бельский замыслил бежать в Литву. Знал ли об этом Воротынский?.. [Об этом назначении Бельского и его возможной связи с опалой на Воротынских см.: Преснякова, 2015: 36–37; Аксаньян, Володихин, 2023: 303–304] Ведал царь (на самом деле Симеон-Иван Бекбулатович - Л.С.) и о том, что голос противников войны с «единоверными» христианами-литовцами (в отличие от подлинных «еретиков» — протестантов-ливонцев) при руском дворе был весьма силен (Курукин, 2015: 153–155; Ерусалимский, 2018: 363–364).

    Не принадлежал ли к этой «партии» князь Михаил Иванович?.. Эти и другие вопросы, надо думать, не раз посещали Ивана Грозного (на самом деле Симеона-Ивана Бекбулатовича - Л.С.). Невесть откуда взявшийся донос лишил склонного верить «ушникам»-осведомителям царя всяких иллюзий. Следствие по «делу» Воротынских и их сообщников началось. Серпуховское «изменное дело» О том, что «изменное дело» братьев Воротынских было связано именно с неудачными действиями на южном «фронте», которые расценивались царем Иваном (на самом деле Симеоном-Иваном Бекбулатовичем - Л.С.) в лучшем случае как преступная халатность, в худшем — как разветвленный заговор, со всей очевидностью свидетельствуют дальнейшие судьбы прочих воевод серпуховской рати.

    Помимо братьев Воротынских, ее командный «костяк» составляли восемь воевод (Разрядная книга, 1966: 195). Почти все они познали на себе царскую немилость. Первые (старшие) полковые воеводы — князья Д.С. Одоевский, Д.И. Немой Оболенский и Г.И. Темкин Ростовский — после 1562 г. в разрядных книгах более не упоминаются, один из них подвергся опале при учреждении опричнины, двое других не дожили до ее создания [Князь Д.С. Одоевский на службе с 1550 г., полковой воевода с 1558 г.; после лета 1562 г. в разрядах указан единожды — во время Полоцкого похода — в низкой должности головы в становых сторожах и есаула, без «-вича»; позднейшие упоминания о нем отсутствуют (Разрядная книга, 1966: 125, 132, 148, 151, 154, 157, 159, 164–168, 170, 178, 179, 187, 188, 195; Книга, 2004: 47–48; Антонов, 2001: 274–275). Князь Д.И. Немой Оболенский — полковой воевода с 1541 г.; после лета 1562 г. в разрядах указан единожды — во время Полоцкого похода — в низкой должности третьего воеводы полка Левой руки; в 7071 (1562/63) г. дал вкладом «отчину свою старинную» в Рузском уезде в Волоколамский монастырь — не признак ли это нависшей опалы?; насильно пострижен в Волоколамском монастыре в феврале 1565 г. (Разрядная книга, 1966: 12, 15, 103, 111, 110, 118, 126, 136, 137, 141, 146, 149, 154, 156, 162, 167, 181, 195, 198; Книга, 2004: 32, 34, 42; Акты, 1956: № 297; Скрынников, 1992: 241–242). Князь Г.И. Темкин Ростовский на службе с 1551 г., полковой воевода с 1557/58 г.; после лета 1562 г. в разрядах не упоминается; скончался к 1565 г.].

    Иван Грозный (на самом деле Симеон-Иван Бекбулатович - Л.С.) имел основания питать особое недоверие к князьям Дмитрию Немому и Григорию Темкину: первый во время царской болезни в марте 1553 г. склонялся в пользу Владимира Старицкого (ПСРЛ, 1904: 238; ПСРЛ, 1906: 525), брат второго, князь В.И. Темкин, служил в Старицком уделе (Бородовский, 2023: 93–94). Из пяти вторых (младших) полковых воевод — В.В. Морозова, князя А.Ф. Аленкина, И.А. Бутурлина, князя Ю.И. Токмакова и Д.Ф. Карпова — четверо более практически не назначались на ответственные боевые посты, двое были удалены от двора в первые месяцы опричного режима [В.В. Морозов, второй воевода Большого полка, заключен в темницу после введения опричнины, казнен около 1568 г. (Зимин, 1958: 64; Скрынников, 1992: 354; Андрей Курбский, 2015: 754; Рыков, 2021: 298). Князь А.Ф. Аленкин, второй воевода полка Правой руки, сослан в Казань в 1565 г., возвращен на службу в результате амнистии «казанских ссыльных» в мае 1566 г., год спустя погиб в бою с крымскими татарами; его семья, по свидетельству Курбского, «погублена» царем Иваном (Андрей Курбский, 2015: 767–768; Рыков, 2021: 311–312; Корзинин, 2016: 508)].

    Примечательное исключение составляет фигура князя Юрия Токмакова. После 1562 г. его воинская карьера пошла в гору. Какое-то время он входил в ближний круг Ивана Грозного (на самом деле Симеона-Ивана Бекбулатовича - Л.С.), возможно, был принят в опричнину и даже получил чин боярина дворовой Думы (Буланин, 1989; Володихин, 2011: 194–198; Корзинин, 2023: 144).

    Отчего Юрий Иванович не угодил в жернова правительственных репрессий осени 1562 г. неясно. Впрочем, одна деталь свидетельствует в пользу того, что князь Юрий все же испытывал некоторые опасения за свою судьбу. «В лето 7070-го», то есть до 1 сентября 1562 г., он сделал вклад в Белопесоцкий Троицкий монастырь на Оке, в 50 км от Серпухова. Состав вклада необычен: это рукописное Четвероевангелие, вкладная запись в котором выполнена рукой самого князя Токмакова. «Написанная в два столбца неумелыми корявыми буквами, с плывущими строками, запись принадлежит человеку, которому нечасто приходилось браться за перо» (Корогодина, 2017). К кодексу, как видно, прилагалась вторая часть вклада — медная пушечка (Корогодина, 2017). Вклад носил явно спонтанный характер и был совершен князем во время несения службы на окском «берегу». Своеручная запись Юрия Токмакова подчеркивала важность вклада, возможно, отчасти извиняя его странный состав. Вынеся за скобки «случай князя Токмакова», можно заключить, что неуспех «берегового» войска в июле 1562 г. спровоцировал начало масштабного «дела» о государственной измене.

    В ходе расследования непосредственные командующие серпуховской армией князья М.И. и А.И. Воротынские были арестованы и высланы в северные города, прочие воеводы завершили свои служебные «карьеры», князь Владимир Старицкий окончательно утратил доверие Ивана IV, что, в конечном счете, привело к его опале летом следующего, 1563 года.

    Серпуховское «изменное дело», неизвестное прежним историкам и открытое теперь главным образом благодаря обращению к фрагменту летописца из окружения митрополита Макария, стало первым случаем массовой опалы командования целой армии по подозрению в предательстве царских интересов.

    Вина воевод состояла по большей части в том, что им довелось служить под началом князей, внезапно утративших доверие Ивана IV (на самом деле Симеона-Ивана Бекбулатовича - Л.С.) и ставших жертвой доноса. Все тот же летописец рисует нервозную обстановку, сложившуюся в верхах руского общества осенью 1562 г., вскоре после ареста Воротынских. В нем сказано о приезде в Москву новгородского архиепископа Пимена, который, будучи связанным со Старицким княжеским домом, «чаял собе великой опалы». Говорится и о «многих» и «тяжких» опалах, возложенных Иваном Грозным (на самом деле Симеоном-Иваном Бекбулатовичем - Л.С.)  его дети сосланы в Казанский край в 1565 г. (Разрядная книга, 1966: 12, 136, 138, 151, 159, 172–174, 189, 195; Сергеев, 2018: 71–72; Сергеев, 2023: 105; Корзинин, 2016: 296) «многих» бояр [К следствию по «делу» серпуховских воевод оказалось привлечено по меньшей мере четверо членов Думы: боярин князь А.И. Воротынский отправлен в ссылку, бояре князь Д.И. Немой Оболенский и В.В. Морозов, окольничий Д.Ф. Карпов утратили доступ к воеводским постам] и дворян (Белов, 2021: 81).

    В этом смысле становятся более ясны те обвинения в массовых гонениях людей «воинского чина» — бояр и воевод, которые князь эмигрант Андрей Курбский адресовал Ивану Грозному (на самом деле Симеону-Ивану Бекбулатовичу - Л.С.)в своем Первом послании весной 1564 г. (Филюшкин, 2007: 221–223). Ясно и другое: массовые, основанные на круговой поруке, репрессии, применяемые Грозным (на самом деле Симеоном-Иваном Бекбулатовичем - Л.С.) в отношении знати, начались вовсе не с введением опричнины в феврале 1565 г. и, даже не с розыска по делу об «измене» стародубских воевод марта 1563 г., как считал, например, Р.Г. Скрынников (Скрынников, 1992: 157–158).

    Начало им положило именно серпуховское «изменное дело», наиболее ярким событием которого стала ссылка братьев Воротынских и ликвидация их удельного княжения [Князь А.И. Воротынский был прощен 20 апреля 1563 г., князь М.И. Воротынский — 12 апреля 1566 г. (Скрынников, 1992: 151, 273; Антонов, 2004: № 6, 7, 15, 16). Несмотря на то, что после амнистии Михаилу Воротынскому была возвращена южная часть бывших земель — Одоев, Новосиль и острог «на Черни», князь получил их на правах «держания», то есть он утратил родовое наследственное право на свои земли (Беликов, Колычева, 1992: 95–97; Колычева, 1993: 100–105)].