К, Л, М, Н

     Рисуя цветы, не забудь,
     Что запах не передаваем.
     Съезжая на избранный путь,
     Не стань одиноким трамваем.
     (Алёна Кавкова)

В середине нулевых я настойчиво закрывал детский бильярдный гештальт. В сем невинном развлечении оказался не одинок. Случайно узнав о моем пристрастии, знакомый свел с кучкой таких же любителей костяных шаров. Компания подобралась весьма пестрая и нестабильная по составу, но в ней сохранялось стойкое ядро, которое притягивало случайных и не очень фанатов. Играли не на интерес, а для интереса. Тем меня и привлекали. Обожаю любителей в любом занятии. Профессионалы хитры и расчетливы, а оттого скучны и жестоки.

Спонтанный клуб просуществовал на моей памяти несколько лет. Собирались обычно по выходным, кто смог и захотел подъехать. Столов брали меньше чем пар, сокращая издержки и давая возможность присесть отдохнуть и поболтать о том о сем с кем-нибудь свободным от игры. Собеседники попадались разные, но почти всегда разговорчивые и интересные.

Среди десятков бесед, пустых и высокоумных, коротких и с продолжением, забавных и серьезных, несколько запали в память. Разделенные месяцами и характерами участников, выросшие из непохожих вопросов, диалоги эти через десятилетия видятся нанизанными на одну смысловую нить, если они вообще не об одном. Сохраняю анонимность (все инициалы изменены до неузнаваемости) и полагаю, никого не задену. Да и вряд ли заблудившийся в просторах Сети текст доберется до героев давно ушедших лет.

     ***

Второгодник
-----------
К. поразил тем, что несмотря на два высших образования за плечами находился в процессе получения третьего. Два высших не считались редкостью после девяностых. Правда, в основном у женщин, получавших бухгалтерские корочки, чтобы как-то прокормиться. А тут целых три, причем странного состава. Первое, инженерное из СССР, не удивляло. Второе, экономическое, тоже понять нетрудно: в те мутные годы только соросята получали приличные гранты, да спекулянты пировали, а оплачиваемой технической работы почти не водилось. Но вот третье! Оно опять оказалось инженерным и близким к первому. Смысла в маневре я угадать не мог, ибо привык учиться по книгам в уединении квартирной тиши. Про себя называл К. «второгодником», покуда однажды на «скамейке запасных» не пристал к нему с расспросами. По стилю и связанности рассказа сразу догадался, что я не первый любопытствующий на его пути. Начал К. издалека.

– Говорят, в начале было Слово. Но не у всех. Лично у меня вначале был взгляд. Не помню, какие слова говорили взрослые, но зависал я, рассматривая всяческую тяжелую технику. Железные творения рук человеческих вызывали неизменный восторг. Часами глазел на проезжающие поезда. Если вдруг по пути в садик или магазин попадался грузовик, то продолжить движение можно было только с применением силы. Оставленный строителями экскаватор облазывался мною с невероятным тщанием. Любопытство превосходило даже инстинктивный страх, охватывавший рядом с работающим компрессором, притащенным строителями чтоб взломать отбойными молотками асфальт. Брутальная мощь работающего дизеля отзывалась сладким резонансом в груди. Замирал от ужаса рядом с паровозом, с шумом пускающего струи пара. Но сильнее манила загадка его перепутанных тяг и труб.

Крутить гайки научился в самом нежном возрасте, но растущие организм и мозг требовали все большие дозы железного наркотика. Облазил и изучил всё, до чего дотянулся и стал уже было скучать от повторов, но обнаружилась магия, позволившая заглянуть внутрь железных монстров. Единственными потребными колдовскими артефактами оказались журналы и книги. Я немедленно перенес внимание с созерцания на чтение. Устройство машин увлекло больше чем видимая оболочка. К окончанию школы не осталось сомнений, что хочу стать инженером-машиностроителем.

Слушая К., я находил параллели со своим прошлым. Не удивительно – мальчишки одного поколение одной унифицированной страны. Не выдержал, поделился наблюдением:

– И мне люб всякий транспорт, но стоило побывать на паре институтских домашних вечеринок, сразу запал на звуковую электронику и вычислительную технику. Отлично помню предметы, искусившие меня: модный кассетник и буржуйский программируемый калькулятор. Зависть к их счастливым владельцам постепенно сменилась искренней благодарностью им. Ведь именно тогда, еще не догадываясь, совершил выбор профессии.

– Ну, ну? – воодушевился К заподозрив во мне родственную душу.

– Поступал к энергетикам, а перевелся поближе к электронике. До сих пор почитаю за чудо. Со сданной на отлично первой сессией, как понимаешь, это оказалось не просто: кто ж отпускает хороших студентов? Зато потерял девственность в принятии логически не обоснованных решений. В жизни не раз пригодилось.

– Так мы братья по первой специальности, оказывается! Инженеры не у дел.

– Выходит так. Хотя я только год успел отучиться. И за предательство инженерия мне забавно отомстила. Так уж вышло, с раннего детства был приучен к чертежам. Прекрасно читал самые сложные и имел отличное пространственное воображение. Но при переходе меня зачем-то заставили черчение пересдать – кажется названия предметов отличались. Не вопрос! Быстренько забацал чертеж какой-то чугунины и… получил четверку. За неГОСТовский почерк. Если честно, поделом. Шрифты получались хреново, ибо рожден явно не для каллиграфии. Ну ладно, и не такое переживали. В конце концов компьютеры все расставили по местам, отняв у меня почерк совсем.

– Мстя элегантная и с фантазией, – засмеялся К.

– Извини, что перебил. Так что дальше про твои университеты?

– После института работал в заводском КБ. Только попривык, а тут и 90-е. Контора за год сдулась. Свояк пристроил к барыгам. Торговали всем, но в основном лекарствами и косметикой. Чтобы в темпе врубиться в суть вопроса, и по безграмотности не подставиться, поступил на вечерний экономический. Сначала казалось запутано и сложно, но однажды, готовясь к экзамену, поймал себя на мысли – всё знакомо. Ну вот прямо до мелочей, только на другом языке. Дочитывал учебник, уже не находя ничего нового. Та же механика и физика, но в у.е. Первая мысль – перезанимался. Но нет, шутя сдал экзамен на «отлично» и здоровьем не пострадал. Далек от мысли, что инженеры могли придумать финансы и, тем более, финансисты инженерное дело. Покумекав пару месяцев нашел простой до банальности ответ: и то и другое придумали люди. Наблюдая себя и природу вокруг. Доучился уже без усилий.

– Завидую! Меня не посещали откровения и не случались внезапные инсайты. К похожим выводам шел медленно, хотя и не мучительно. Сначала для ускорения вхождения в новый предмет искал похожести в уже известном. За годы аспирантуры наконец осознал мощь метода поиска единого в разнообразии. Поначалу без энтузиазма вникал в математические основы, но жизнь вынуждала и тем сеяла семена следующего уровня погруженности. Золотым вкладом стали чудесные лекции по истории философии в программе кандидатского минимума.

– Так ты тоже с тремя образованиями?

– Скорее, с одним трехчастным. Специальность в аспирантуре почти не менял. И до понимания, которое к тебе пришло внезапно, добирался долго.

– Ну? Выкладывай! Интересно же.

– Так нечего особо. Как-то незаметно само складывалось. По инерции продолжал учиться самостоятельно, чтоб не сгинуть в волнах бушующей в ноосфере ментальной чумы. Своего рода бегство в юность. Лекарство от мрачности прошлого десятилетия. Действовал в высшей степени бессистемно и без цели. Читал что попадется, выбирал то по знакомым фамилиям, то по бросавшимся в глаза обложкам на прилавках. Второй способ оказался на удивление результативным. Среди моря макулатуры от нерадивых учеников великих Учителей и коммерческих откровений доморощенных пророков попадались истинные жемчужины мысли. Но и это быстро надоело. К миллениуму вообще забросил учения. Все как-то разом стали скучны… Ты лучше скажи, зачем снова пошел учиться? Задумал вернуться к первой профессии?

– Не-а. Уже поздно и без надобности. Просто любопытно стало. Знаешь, любовь детства деньгами не забросать и бухлом не залить. Захотелось не «от сессии до сессии», а упорядоченно пройтись по деталям. Чем еще развлечься, когда деньги есть, а жена сбежала? В триаде «научился-сделай-научи» я вечный студент. Нет, иногда даже учил и всю жизнь работаю. Но без души.

В детском саду работа какая: ходить за ручку с поставленной в пару девочкой и спать в тихий час. Через дюжину лет догадался, что ходить за ручку с девочками, спать днем, да и все вместе – мои любимейшие занятия, но по нелепому недоразумению совершенно не поощряемые среди взрослых. В школе к дисциплине добавились контрольные и скучная домашка. Так тогда казалось. Зато теперь далек от мысли, что формальная учеба бесполезна. База здорово подсобила при смене профессии, не отвлекая на основы. Казавшиеся ненужными предметы с годами реабилитировались мною. Теперь некоторые воздвиг на постамент в персональном Зале славы. И пантеон с каждым годом становится всё населённей.

Не сочти за браваду, но вписанное в трудовую книжку не требовало и десятой доли меня. Поначалу переживал, но сообразил, что overskill позволяет экономить массу времени. Оставил поиск места по душе и отнесся к работе как к службе. А избыток знаний позволяет оказываться полезным и даже временами двигать карьеру. Ну вот и решил потешиться еще разок студенчеством. Но в этот раз выбирал специальность не с прицелом в неясное будущее и не для прокорма, а по-настоящему для себя.

– Экзамены не напрягают?

– Нисколько.

– Значит нравится?

– Спрашиваешь! Еще как! Повторное погружение гораздо увлекательнее. Детский восторг знакомства с неизведанным сменился спокойной радостью понимания места каждой вещи. По второму кругу даже учебники по-другому воспринимаю. Настоящее путешествие во времени и пространстве! Врать не стану, мне не слышатся голоса людей ушедших времен, но подчас весьма отчетливо представляю их образ мысли.

– Машина времени, безусловно, существует и не где-то в стенах секретной лаборатории, а у нас в головах. Хех. Никогда не любил научную фантастику – всегда казалась наивной и глупой. Ребячество.

– А мне раньше очень нравилась, – мечтательно уставившись в невидимое мне детство протянул К., – А сегодня с тобой соглашусь. Хотя по другой причине: есть вещи круче. Не зря говорится, что в каждой капле отражается вселенная. И это верно! Особенно в отношении математики, которую не жаловал. Признаться, наверно оттого что боялся.

– Никогда не боялся математики. Легко давалась. Потому, наверное, и не любил особо. Что легко дается – этап, пройденный еще до его начала. Сердцу милы исключительно новые вершины.

– А я, представь, с третьей попытки буквально покорён наукой. Стройностью концепций, универсальностью законов, цельностью и простотой истоков… Вставай! – К. легонько подтолкнул меня к столу. – Твоя очередь.

     ***

Hi-fi
-----
Припозднившийся Л. степенно поручкался с каждым, придирчиво выбрал кий и подсел ко мне в ожидании своей очереди занять место у стола. Он вообще никогда никуда не спешил, будя во мне легкую подспудную зависть. В зале фоном наигрывала спокойная музыка. Одна из колонок висела прямо над нами.

– Динамик похрипывает, – задрав голову заметил Л.

– На фоне голых звенящих стен и стука шаров почти незаметно. Помещение явно не для филармонии, – согласился я.

– И тем не менее раздражает. Остальные звуки зала раскрашивают музыку, а хрип портит.

– Он еле слышен. Если б ты не сказал, не обратил внимания. Слишком незначителен дефект на фоне окружающего шума.

– Дефект дефекту рознь. В музыке вообще вся прелесть и отвратительность заключена в дефектах.

– При чем тут прелесть?

– Еще как причем! Правильная музыка мертва. А отклонения от схемы ее оживляют. И превращают в прекрасную или дрянную.

– Зачем тогда придумали hi-fi? – Вспомнив студенческое увлечение звукотехникой, усомнился я.

– Затем, чтоб точнее передать изначальный замысел артиста и звукорежиссера. Любая аппаратура неизбежно привносит погрешности, но поскольку окрас оказывается одинаков и механистичен, он в основном портит впечатление. Но никто окончательно так и не понял, что разрушает музыку, а что делает ее «ламповой». Потому тупо сводят искажения к минимуму. Но для музыкального слуха отпечаток посредника остается заметен.

– Не только для музыкального, – осторожно согласился я. – Правда, запись с живого концерта изобилует столь монструозными шумами, что современной аппаратурой ее никак не испортишь.

– В тех шумах исходной звуковой картинки и кроется живость. В шумах бильярдной тоже.

– А как же студийные качественные записи? – Спор все более затягивал меня.

– Студийка тоже полна ошибок и посторонних звуков. Без них музыка кажется стерильной. Ее никто не пожелает слушать.

– Сомневаюсь что-то. Как быть с канонами гармонии, чистыми звуками, магией Страдивари?

– Гармония и нотный ряд – лишь несущая канва, скелет. Череп без мимики. Ценность инструментов как раз в том, как они звук раскрашивают. С музыкантами то же. Живой человек, особенно на инструменте без ладов, никогда точно не попадает ни в ноты, ни в интервалы. Потому всякие программируемые синтезаторы не прижились. Вечен один лишь ручной хардкор – акустика с душой. Дыхание саксофониста, скольжение пальцев по струнам, взаимный нестрой в оркестре, эхо от обстановки, всё своей непредсказуемостью одушевляет звуковую картинку.

– Электронный белый шум и хрип динамика тоже случайны.

– А вот и нет. Они раздражают спектральной предсказуемостью.

– Хм, пожалуй. А скажи, ведь композитор сочиняет чистую музыку? Записанная на бумагу, она теоретически совершенна. Значит основа формализуема. Включая аранжировку. Остальное – обертона запрограммированных тембров. Но при этом гений композиторов признается всеми.

– Так и считали в эпоху классицизма: есть схема и набор правил. Следуй им и будет всем счастье. Но века пережила музыка тех, кто шалил и всячески канон нарушал. Гениальность как раз в том, чтоб промахи превратить в очарование, а не в лажовость.

– Ошибки тоже можно изучить и грамотно их использовать, превратив в формальности на более глубоком уровне понимания элементов музыки. Открыть детальные законы красоты. Может когда-нибудь, компьютеры смогут такое.

– Увы, категорически нет, – покачал головой Л. – Есть не изученное, а есть неизучаемое. Последнее и ценится в изящных искусствах. Можно сколь угодно раздвигать горизонты знания, но неизучаемое разумом не постичь. А оно важно, пусть и не измеряемо.

– История цивилизации говорит об обратном, – не сдавался я. – При нашей жизни не успеют, но пределов разума нет. Или мы о разном?

– Об одном. Смотри. Вот стол с шариками и кий. Голая механика формул. Это рациональная часть. Но мы с тобой в этих стенах не из-за физики ошиваемся, а поскольку любим процесс и ценим его. А за что – каждый решает сам. Несомненно чувствуем, но объяснить не можем.

– Не можем лишь поскольку не пытаемся анализировать. Скорее всего, из-за боязни рассеять интригу и потерять интерес.

– Сам и ответил! Познать аналитически – значит разложить на части. А из препарированного уходит флер жизни. Когда корова порублена мясо и рассортирована на прилавке, ее уже нет. И обратно не собрать. А если вдруг собрать, то не оживить.

– Если твой флер не познается анализом, как же улавливаем его? Специальных органов чувств для него не предусмотрено. Воспринимаем теми же ушами. Но при том непременно знаем, что нравится, что нет.

– Не знаем, а чувствуем. Воспринимаем и частности, и нечто собирающее предмет воедино.

– Чувства – вещь мутная и субъективная. И вообще от настроения зависят.

– Я не об эмоциях. В языке нет слова, описывающего обсуждаемый предмет. Что логично: язык – инструмент ума. Но это вовсе не доказывает отсутствия того, о чем сейчас говорим. Но и доказывать нет нужды – каждый и так в себе знает. Жаль, впечатляющие успехи науки и техники сместили фокус общественного внимания на формальное знание. А природа-то человека осталась прежней.

– Ты считаешь, цивилизация – это плохо?

– В чём-то, да, – после некоторого раздумья ответил Л. – Цивилизация разума наследует искушение породившего ее разума.

– Какое такое искушение?

– Стремление ограничить мироздание расчленяемой его частью. Копать недопонятое, но отказывать в существовании неподвластному логическим инструментам. Такова природа мышления – неспособность познавать не разрушая. Кстати, эмоции в этом смысле не исключение. Только они рассекают мир по-другому: вопросом «как ситуация отыграется лично на мне».

– Однако цивилизация никогда не отвергала музыку и прочие искусства, – решительно вступился я за прогресс. – Напротив, сделала их доступными всем и каждому.

– Да, полезно и благородно. Но красота наполняет не лишь формально относящееся к сфере искусств. Она в каждой вещи и любом занятии. Вскружив голову могуществом разума, мы часто теряем из виду остальное.

– Вовсе и не теряем! Я вот ценю красоту инженерной мысли. Поскольку шарю в теме. Наверняка у каждого есть любимая область прекрасного. Кто-то тащится от природы, у других гедонистические приятности. Да мало ли что еще. Те же ученые тоже небось в формулах красоту прозревают…

– Партия!.. Эй, философы, кто на новенького? – веселый голос от стола бесцеремонно оборвал нашу беседу на самом пике.

     ***

Шарада
------
На излете существования нашего неформального клуба частенько набиралось всего два-три желающих поиграть. В тот раз нас оказалось двое. Пришла только ветеран клуба М. – женщина с виду неброская, но остроумная и весьма сильный игрок. Я тогда находился в хорошей форме, но опасался, что чуть уступаю сопернице. Поэтому с самого начала собрался и сосредоточился на игре. Продуть вчистую всегда немного обидно, а уступить женщине, знаете ли, вдвойне. Мы сосредоточенно катали шары, обмениваясь короткими фразами в основном вокруг происходящего на столе. Неожиданно М. позвонили и, отойдя в сторонку она с кем-то нежно ворковала минут пять. Когда вернулась, я в шутку поинтересовался:

– Муж? Пора заканчивать?

– Любовник. Продолжаем, ничего срочного.

Нескромный и вызывающий ответ поверг меня в смущение. Изобразив сосредоточенность, я навалился на стол, пытаясь достать сложный шар. Разумеется, киксанул. Бильярд любит холодную голову.

– Осуждаешь? – С улыбкой поинтересовалась М.

– С чего бы? Это меня не касается.

Честно говоря, я не знал, как себя вести. Влезать в чужую личную жизнь не в моих правилах. Быть может поэтому меня иногда туда пытаются затащить.

– Я и сама… Нет, не осуждаю. Удивляюсь.

– Значит, минутная слабость. Пройдет, – в замешательстве я желал поскорее сменить тему, но М., похоже, решила выговориться.

– Вот еще! Мне и подруги завидуют.

– Сложно… Не поймут, наверно, если уйдешь.

– Куда? Зачем? Я мужа люблю.

Мне оставалось только промолчать, ибо стало ясно, что говорим мы на разных языках. Но М., кажется, сказала еще не все, что хотела.

– Он такой… С ним так… Не описать.

– Муж ленится, что ли?

– С чего ты взял? Всё прекрасно.

– Ты же умная женщина, мужа незаметно научи тому, чего тебе не хватает. Вдруг, он даже рад окажется.

– Чему? Муж у меня самый умелый! – Уловив мое недоумение она добавила: – При чем тут умения? Не в них дело. И ни в чём другом. Просто приобнимет, и я улетаю.

– Влюбленность, – предположил я.

– Столько лет? – Хмыкнула М. – Не смеши!

– Так ты его не любишь?

– Я же сказала, люблю. А иначе как?

«Ловко она запутала. Что скрывает или не удосужилась подобрать слова, замела под коврик под названием «любовь», подумалось мне тогда.

– Объяснила бы, да что словами передашь? Вот ты уже незнамо что думаешь, – словно прочитав мои мысли вздохнула М. с еле заметной улыбкой. – Ладно, извини мою болтовню. Забудь.

Мы вернулись к партии и темы никогда больше не касались. Я растерянно наблюдал, как М. уверенно кладет шар за шаром. Движения ее были легки и точны, не оставляя мне ни единого шанса. Что это: прямодушная правда, психологический трюк, озорной розыгрыш, смысловой ребус? В нашем поверхностном знакомстве не было ничего располагающего к откровенности. Я с легкостью мог бы придумать еще с пяток гипотез о скрывающемся за кулисами странного диалога. Но оставил забаву, ибо чувствовал: ни одна не оказалась бы правдоподобнее прочих, не исключая буквальное толкование. Что-то уточнять бессмысленно – правду можно открыть лишь добровольно. А можно ли? Не в состоянии был отделаться от чувства, что реальность имела к словам весьма опосредованное отношение. Или?

Я разгадывал шараду, которую никто не задавал. А перед моим носом непринужденно порхала вокруг стола уверенная в себе счастливая женщина. В тот вечер так ни разу не удалось отыграться, хотя честно старался размочить счет.

     ***

Пигмалион
---------
С Н. мне нравилось играть и беседовать. Играть, поскольку силы наши были примерно равны и исход всегда непредсказуем. Постоянные победы льстят самолюбию, но приедаются. Предрешенный проигрыш того хуже. Лишь неопределенность наполняет игру азартом и мотивирует на усилия. Беседовать любил, поскольку он был самым старшим в компании. И это как раз тот случай, когда возраст приходит не один, а с опытом и мудростью.

В тот день в бильярдную набилось много народу и нам не удалось найти пару столов рядом. Посовещавшись, взяли три стола на шестерых и играли без пауз в разных концах зала. Я оказался в паре с Н., чему поначалу очень обрадовался. Обнаружив себя выигрывавшим шестую или седьмую партию подряд, насторожился, начиная подозревать неладное:

– Что с тобой сегодня?

– Не выходит сосредоточиться. Думал, игра отвлечет от мыслей, но нет.

– Случилось что?

– На неделе друг уехал. Совсем. В эмиграцию. Четверть века вместе.

– Понятно… Не тоскуй заранее. Сейчас и телефон, и электронная почта есть. Не потеряетесь. Наверняка и навещать будет.

– Вряд ли. Далековато. Да и незачем – у него здесь родни давно не осталось.

– Утешься тем, что ему там будет лучше. Уверен, он дотошно все продумал. В таком возрасте по авантюрному порыву не сбегают на край света.

– В таком возрасте уже понимаешь, что жизнь всего лишь бег к горизонту. Куда и сколько ни беги, итог один – ничего не поменяется.

– У тебя сегодня мрачное настроение. Вот и кажется: проще стоять на месте.

– Стоять – это смерть, – хмыкнул Н. – Впрочем, и здесь разница не великая.

Некоторое время обдумывал его слова. Неожиданный взгляд зацепил, и я решил продолжить.

– Гипотеза хороша, но полностью исключает моральный аспект. Хотя бы направления движения должны различаться. Если было б все равно, ты бы не переживал.

– Направление бега имеет значение для самого бега, но не для его результата. Выбирая куда податься, выискиваешь плюсы, а с каждым шагом наступаешь на новые минусы. Мораль и прочие нахоженные тропинки лишь увеличат пройденный путь, но бессильны наделить смыслом бессмысленное.

– В твоей логике следовало бы выбрать заведомо минусовой путь, – пошутил я. Однако Н. сохранил серьезность.

– Мало кто на такое решится по своей воле, но результат окажется зеркальным. Забег на месте на скорость и дальность – фундаментальная основа существования.

– Но какие-нибудь ориентиры должны быть? Иначе – хаос.

– Если и нет, их стоило бы придумать, как бога… И оказаться столь же беспомощным в их описании. Как смысл хорошего кино разваливается, лишь соберешься его пересказать, так и с ориентирами.

– Не рассказывай. Мне твое «кино» и без того близко и понятно. Убиваться точно не стоит – дружба, если настоящая, не пропадет.

– Сам знаю. Тут другое.

– У вас было общее дело?

– Нет. Исключительно неомраченная бизнесом привязанность, – Н. на некоторое время замолчал, что-то прикидывая про себя. Потом подошел поближе и вполголоса продолжил: – Он с женой уехал. Я любил бывать у них в гостях. Меня восхищал каждый ее жест, ее речь, просто присутствие. Руку на Библию: ничего и никогда не было. Даже намека. Очень надеюсь, она и не догадывалась о тайном поклоннике. Друг есть друг: благополучие его семьи для меня не менее важно, чем собственной. Ходил к ним в гости как в святилище, просто побыть с нею рядом. А последние годы всё больше радовался барьеру, что судьба воздвигла между нами. Боялся и думать – если рухнет равновесие странного положения, она непременно окажется обыкновенной женщиной каких миллионы, а я лишусь… Примерно всего. И останется один бег трусцой к горизонту… Но к такому повороту с отъездом оказался не готов. И теперь не знаю, что будет.

Н. обошел стол, освобождая мне пространство для игры, по пути уже громче заканчивая свою исповедь: – Впрочем, знаю: еще один шар и очередная победа за тобой!

– Всё к лучшему. Наверно неплохо и это, – заключил я и намеренно промазал. Шар был сложным, и промах не казался подозрительным. – Безответность чувств разве не тот же бег к горизонту?

– Это не бег, это был полет! Парение. Мне кажется, она, вернее, ее недосягаемость – единственное имевшее хоть какой-то смысл, близкий мне сейчас и здесь.

– Действительно жаль, – я мысленно прикинул ситуацию на себя. – И что теперь?

– Разве у меня есть выбор?

– Забыть?

– Боже упаси! Только карабкаться на следующую ступеньку! Учиться жить с ощущением, но без внешнего стимула. Это в «Формуле любви» юный дурачок хотел оживить статую. Не мой случай.

– Ну, опыта и здравомыслия у тебя поболе будет.

– Больше, меньше… Разве дело в размере. Видишь ли, порой судьба сводит с особым человеком, способным выбить из плоскости горизонта. Чаще, увы, вниз, но случается и вверх. Короче, будем посмотреть какой из меня Пигмалион получится, – скептически подвел черту Н. и неожиданно закатил три шара подряд, одержав первую, но не последнюю в тот вечер победу.

                EuMo. Март 2025.