Коротко о поэме Виньи Элоа

Наиболее известные поэмы А. де Виньи («Изменница», «Потоп», «Смерть волка», «Бутылка в море», «Ванда», «Дом пастуха») переводили на русский язык в разное время талантливые поэты и переводчики: Д.Д. Минаев, В.П. Буренин, В.Курочкин, В. Брюсов, А. Фёдоров, В. Левик, Ю. Корнеев, Б. Лившиц, В. Портнов, В. Лихачев, Д. Цертелев.

Характеризуя поэзию Виньи, историки литературы и перевода по традиции ссылаются на авторитетные замечания Валерия Брюсова, который довольно строго оценивал поэтическое мастерство Виньи: «Большей частью стих Виньи однообразен по своей фактуре, бесцветно правилен, же;сток. Виньи искал рифм исключительно полнозвучных, поэт должен был сильно затрудняться в выборе слов. Его стихи, несмотря на это, текут довольно свободно, и его созвучия не производят впечатления искусственности». Русский поэт отметил, что «пользуясь почти исключительно александрийским стихом с правильной цезурой, Виньи не обладал даром музыкального стиха» и «очень немногие отрывки в его поэмах истинно певучи». К этим немногим В. Брюсов отнес фрагменты из поэм «Снег» («La Neige») и «Рог» («Le Cor»). Посмертный сборник Виньи «Les Destin;es» («Судьбы»), по оценке В. Брюсова, проникнут глубокой искренностью и «скорбью последних дней обречённого», преобладающей над «надеждой последнего сопротивления» (В. Брюсов. Французские лирики XIX века. СПб., 1908). Как переводчик Брюсов настаивал на «имитации подлинника». Эта тенденция, поддерживаемая сторонниками «двуединого подхода», в частности, М. Лозинским, К. Чуковским, С. Маршаком, Б. Лившицем и Б. Пастернаком, стала предметом споров в среде переводоведов.
 
Огромный вклад в приобщение русскоязычного читателя к творчеству Альфреда де Виньи внес ученик и последователь М.Л. Лозинского и А.А.Смирнова Юрий Борисович Корнеев (1921-1995). Ю. Корнееву принадлежат переводы ранних стихотворений Виньи и один из новейших переводов «Смерти волка» («Западноевропейская лирика», Л., 1974, с. 382-385). Созданная Ю. Корнеевым антология `«Рог. Из французской лирики», впервые опубликованная в 1989 г., была переиздана после смерти переводчика (2000). В корнеевских работах, по свидетельству Е. Эткинда, проявилась «мужественная сдержанность» и лаконизм; ритмическая и звуковая ясность и чистота, которые показали, что переводчик нашел «своего» поэта, и через него воссоздал и проявил свою творческую индивидуальность.
Однако при всей многочисленности и разносторонности постановки проблемы о поэтических переводах  до сих пор не существует развёрнутого исследования по истории перевода произведений Виньи на русский язык. Для масштабного обзора нужны разработки, обобщающие  и систематизирующие теоретико-практические принципы перевода, на основе которых возможно было бы выявить всю глубину смыслов поэм и стихотворений французского романтика, определить характер отношений перевода и оригинала во всей полноте. Как нам видится, есть необходимость и в сравнительно-историческом исследовании тех стихотворений  и поэм Виньи, которые существуют в разных переводческих версиях, и в изучении особенностей переводческой рецепции художественного творчества французского романтика в разные историко-литературные периоды.
 
С 1819 по 1823 г. Виньи, увлекшись библейскими сюжетами, работал над созданием мистерий „Eloa”, „Moїse”, „Deluge”. Начатые в это же время поэмы „Jugement dernier” и „Satan sauv;” остались незавершенными. В „Дневнике поэта”  сохранились записи 1823г., в которых речь идет о замысле  написать „Сатану”, или „Искупленного сатану”. Об этих поэмах Виньи упоминает также в письме к В. Гюго от 3 октября 1823 г. Однако, как уточнил М.П. Алексеев в своем эссе о Метьюрине, эту незавершенную работу не следует путать с поэмой „Элоа”.
“Элоа, или Сестра ангелов”, напечатанная в 1824 г.,  отразила пристальный интерес Виньи к феноменам души и человеческого сознания, религии и веры, к проблеме святости и внутренней чистоты, жертвенности любви и неоднозначности красоты. Эта поэма отмечена разносторонностью „демонической” и „ангелической” проблематики в художественном диапазоне от Мильтона до Метьюрина и Байрона. Тон сравнительного исследования был задан романтическим критиком Ш. Сент-Бевом, отметившим в „омоложенной и обновленной” мистерии „Элоа”, „религиозной по форме” и глубоко поэтической по содержанию, сочетание „высокой поэзии” с „христианской и мистической метаморфозой”. Восторженные оценки  мистерии были даны Теофилем Готье и поэтами-парнасцами. Так Леконт де Лиль писал: „Элоа” – самая прекрасная из поэм, возможно, совершеннейшая из всех, написанных на французском языке”. По мнению Барбе д’Оревильи, „Элоа” Виньи представляет „неизменную глубину его гения” , это „Аталия романтизма”.
 
„Элоа”, байроническая по духу (ср. „Каин”, „Манфред”), представляет исследование мистерии внутренней жизни и глубинных противостояний, любви и ненависти, страха и безудержной отваги, воспоминаний и „воспарений” (;l;vations), душевного энтузиазма и сновидческих состояний, погружения на самое дно бессознательного, освещения темной и светлой сторон психики. Страдания и тоска, одиночество и разочарование индивидуалиста получили мистическое воплощение в зловещих иррациональных картинах и объяснены действием несправедливых законов и божественного возмездия. Падение невиновного представлено как результат заблуждения, доверчивости и самообмана,  а торжество зла – как логическое завершение отношений, построенных на иллюзорной вере, абстрактном сострадании и соблазнах чувственной любви. Анализ чувств, естественного состояния ангельской души, еще хранящей отпечаток грациозной наивности и печали в духе Феокрита и А.Шенье, но уже отдалившейся от своей исконной природы, выдавал интерес Виньи не только к немецкому мистицизму (Клопшток, Гете) и английской мифопоэтике духа (Мильтон, Т. Мур), но также к античному пантеизму, содержащему идеи о гармоничных отношениях с миром. Потому значительную роль в поэме играет воссозданный по буколическому образцу А. Шенье и С. Гесснера символико-риторический топос, прочно вошедший в текстуально-смысловую парадигму поэтического вкуса раннего Виньи. Но впечатляющие экзотические ландшафты в духе Шатобриана и выразительные романтические пейзажные зарисовки в оссианическом стиле стали своеобразным противовесом буколическому пейзажу. Безмятежный идиллический фон лишь нагнетает трагизм положения той, что рождена в святости, но обречена на падшесть и гибель. Противопоставление эфирного и небесного пространства то ярким земным картинам, то хаосу и ужасам ада, усиливает диссонанс демонического лукавства с печалью и наивной сострадательностью Элоа. Парадоксально, но именно сострадание бросает мятежную духом деву-Ангела в объятия Сатаны, который, задавшись целью соблазнить воплощенную невинность, до определенного момента скрывает не только свое имя и прошлое, но и уготованный наивной деве зловещий конец. Накопившаяся „горечь сердца”, милосердие и мягкая уступчивость обернулись для Сестры ангелов заблуждением и вызовом, брошенным не только мятежному, грешному и отверженному миру, но и миру разума и чистоты. В тоскливом пафосе демонического вызова проявилось романтически понятое разнообразие мира во множественности его ликов, в остановившихся мгновениях и моментах развития, неизменно ведущего к концу, смерти, завершению старых и возобновлению новых связей, к «вечному возвращению» и нравственному перерождению.