Стоверстники. Глава II. 4. Прасковья

 Осень 1939 года пришла задолго до своего официального вступления в свои права. Уже в двадцатых числах августа ночи стали холодными, листва на деревьях стала быстро увядать и двадцать шестого августа ударил первый ночной заморозок.
 
Сентябрь наоборот, принес тепло и лишь в середине месяца уже по ночам стояли отрицательные температуры. Лужи на дорогах покрывались льдом, на радость детворе, которая не пропускала возможность прокатиться по нему. На реке появились еще не окрепшие забереги.

- Тёть Паша, вы бы зашли к нам в Пункт, – проходя мимо Прасковьи, которая в это время развешивала во дворе барака, постиранное бельё, сказала Дуся, работавшая в больнице акушеркой. – В вашем положении обязательно надо наблюдаться у врача.
Евдокия была невестой Петра, сына Алексея. Петр как приехали в Усть-Тыгду, устроился возить на лошади почту, которую получал в поселке Кухтерин Луг и развозил её по близлежащим населённым пунктам.
 
Прасковья кивнула головой, её уже несколько раз звала она на прием, но та все время откладывала на потом. Ей было как-то привычней больше доверять повитухам, чем бегать по больницам. Хотя знала, что женщины в поселке хвалят её как специалиста.

 На седьмом месяце живот у неё уже округлился и сношенницы, Фёкла с Марией, пытались по форме живота определить мальчик будет или девочка. Она как-то вечером с Фёклой даже карты раскладывали, получалось что ждать надо мальчика. Это еще больше пугало Прасковью, троих мальчиков она так и не смогла выходить.

Двоих из них схоронили даже не успев окрестить. И Фёдор все время укорял её тем, что не может родить ему наследника, продолжателя рода Крючко. Вот и сейчас, всё время молча косился на её увеличивающийся живот, стал замкнутым, не разговорчивым.

Последнее время все чаще стала задумываться Прасковья, что надо всё-таки сходить до докторов, может с ней что не так. Может лекарство какое надо пропишут, чтобы родить здоровое дитя. И сегодня вот Дуся опять напомнила, про больницу, видать знак это, надо идти. А то уже и дитя в животе шевелится стала, нет-нет да толкнет ножками. С этими мыслями довешивала белье Прасковья.

Вскоре прибежала со школы дочка Маша. А Лиза, младшая дочка, во вторую смену учиться, нынче она уже во второй класс перешла. И получалось, что целыми днями в доме делали уроки. С самого утра Лиза старательно делала домашнее задание, после старшая дочка учила уроки. Прасковья все дивилась, это надо же столько всяким наукам детей учат.

 Сама она грамоте обучилась после того как Царя свергли с престола. Тогда у них в деревне Подоловке ликбез организовали для неграмотных и предметов было всего ничего: читать учили, да буквы писать, ну еще считать немного.

А сейчас вон сколько всего надо детям изучить, арифметика только чего стоит, Маша вон до позднего вечера цифорки прибавляет да отнимает. Задачи говорит решает. А еще говорит Историю изучать начали, это говорит предмет о том, что когда-то давным-давно было. А что там было-то давным-давно? Также поди люди жили, как и сейчас. Хлеб сеяли, детей рожали да войны разные меж собой воевали.

Воспоминания вдруг накатили на Прасковью и вспомнилось ей, как будучи в девичестве танцевала она на свадьбе своей подружки. Как звонко выстукивали тогда каблучки её новых хромовых сапожек. Тогда и приглянулась она молодому гармонисту с соседнего села. Да и он ей понравился, черный чуб завитушкой свисал из-под фуражки, а карие глаза сверкали молодецкой задоринкой и не сводили весь вечер с неё глаз.

 Той тёмной ночкой вызвался Фёдор проводить её со свадьбы, да так и засиделись с ним на лавочке у дома до самых последних петухов. Скор был молодой Фёдор, через неделю уже братьёв своих к отцу свататься заслал.

И еще припомнились слова, что сказала на свадьбе свекровка: «Коли в браке не счастье, то и добрый ска;зится, а ежели счастье, то и пьяница раскается». Смысл сказанного только со временем поняла Прасковья.

Была ли она счастлива? Прасковья не задумывалась, бывало и резок был муж и обижал её словами, но она знала, что Фёдор в душе добр и заботлив. Еще Прасковья верила, что живут они как Бог положил, не лучше и не хуже других. Вот только бы родить ему наследника, тогда и муж корить её не будет.

 Свекровка вон, даром что пано;вка, за пьяницу и гуляку выходила, а прожила жизнь в любви и согласии. Свояченица, Мотря, писала брату своему Михаилу, когда схоронили родителей, что не долго мать пережила своего мужа Панфила, на девятый день помянула, а вечером сама представилась. Видать на роду; было на писано, всегда вместе быть, что ни её знатные родители, ни сама смерть не смогла их разлучить.

Мотря писала в письме, да и Мария сама говорила, что чувствовала она своего мужа Панфила. Когда он рано утром засобирался было, Мария спросила его еще, мол куды тятя собрался? А он ей говорит так загадочно, мол проверить надо и ушел. Мария сразу и не догадалась, что он хотел проверить. А когда хватились, кинулись искать, а Евфимия и говорит с печи: «Ищите его на своем наделе, туда он помирать ушел». Там его и нашли. Не захотел на печи помирать – на своей земле помер, хоть теперь она и не его была уже, а всё же.

 Прасковья тяжело вздохнула, позавидовав чужой любви, подперла рогатулинной провисшею под тяжестью, бельевую веревку и почувствовав тяжесть в ногах, присела на стоявшею рядом чурку, перевести дух.

Фёдора Прасковья тоже любила, а иначе не вышла бы за него, не те времена уже были, чтоб насильно выдавать замуж. А еще ей безумно нравилось, как играл её муж на гармошке. Было в этом что-то, что вызывало в ней чувство лёгкости, беззаботного веселия, словно вновь и вновь возвращалась она в свою молодость. Когда ноги готовы были сами пуститься в пляс.

Вот и на свадьбе Алексеевой дочки, Дуняши, что месяц назад вышла замуж за Черепанова Митьку, еле сдерживалась, чтоб цыганочку не сплясать. Да вовремя опомнилась, куды с таким животом приплясывать, курей только смешить.

Ход мыслей её внезапно прервала Фёкла, жена Михаила.

- Паша, у тебя случаем спирту нема?  А то мой Никитка, сорванец этакий умудрился под лёд провалиться. И угораздила же ево!

- Ох Господи! – Прасковья перекрестилась. – Да как же так?

- Да вот так, говорит шо с друзьями бегали по у;ловам, рыбу подо льдом камнями глушили. Ишь чаго удумали окаянные. Ремня на них нету. Прибёг весь синюшный, штаны колом, заледенели все. Я его одеялами-то закутала, а он никак согреться не могёт, трясётся весь. Натереть бы чем?

- Спирту-то у нас нету, может давай я за водкой в сельпо сбегаю? Я быстро, токо Федю моего спрошу.

- Ты давай Пашенька, только не задерживайся где.

На утро Никита покашливая, пошел в школу. Но после школы у него поднялась температура, в груди появились хрипы, кашель усилился. Видя, что сын серьезно заболел, Фёкла решила послать младшего брата за молоком в соседнею деревню.

- Павлуша, а ну давай собирайся, сбегать надо в Сирокаль, тут не далече, верст 7 будет. Да уроки свои и опосля сделаешь, не видишь, что ли брат твой болеет. Там старики Пронины, говорят корову еще держат. Увидишь, их дом на отшибе стоит. Спроси молочка, скажи брат болеет. На вот денежку возьми, да смотри не оброни где.
 И давай нигде не задерживайся. Бегом туды и обратно. Стой! Куды побёг, окаянный, крынку-то возьми под молоко!

Затем подошла к лежавшему на печке сыну и укрывая его своим старым тюфяком, стала успокаивать:

- Сейчас Никитушка, ты ужо потерпи малёк, Павлуша, братик твой сейчас молочка принесет. Я тебе его с лучком-то и запарю. Кашель твой и сойдет весь. Вот увидишь, завтра с ребятами снова бегать будешь. Молочко оно при простуде всегда перво-наперво. Нас еще так мама наша лечила. Коровок у нас тогда три было. Закашляем бывало, а мама и запарит молочко с лучком и ничего, кашель как рукой и снимет.

Всю ночь Никиту то бросало в жар, то знобило. К утру ему немного полегчало, но стоило ему немного зашевелиться как тут же начинался сильный, отхаркивающий кашель.
- В больницу бы ему надо. – Сказала, зашедшая с утра проведать, Прасковья. Она слышала через стенку как надрывно всю ночь кашлял племянник. – Лев Давыдович, доктор хороший, он у моего Феди язву залечил. Да что я говорю, ты и сама всё знаешь.

- Ой Пашенька и не говори, что-то расхворался мой Никитушка. Я же его и молочком поила с луком, да видно не помогло. – Фёкла была сама не своя и не находила себе места, от того и тараторила без остановки. – А давеча и над чугунком с картошкой дышать заставляла. Можа в самом деле к доктору его надо? Ты Пашенька за Манечкой то пригляни, а ужо быстро к доктору отведу Никиточку и назад сторопно.

Пятилетняя Манечка сидела на табуретки возле печи, держа в руках потрёпанную, тряпичную куклу и молча наблюдала за взрослыми. И когда Прасковья позвала её с собой, также молча, не выпуская куклу из рук покорна пошла за ней.

Через полчаса пришла запыхавшийся и заплаканная Фёкла.
На все расспросы Прасковьи она только начинала рыдать и приговаривать:

- Ой, беда-то, какая-а! Ой беда-то какая-а Прасковушка!

- Господи, да что ж такое, ты хоть Фёклушка скажи, с Никиткой что?

- Ой и ругал меня доктор тот, ой ругал! – плакучим голосом завыла Фёкла еще больше, – что сыночка так поздно привели. Надо бы, говорит, сразу к нему. Будь то хоть ночь, хоть день. Мы говорит его сразу бы на ноги поставили, а теперя, говорит, как Бог на душу положит. Ой и горюшко-то какое-е! Что же я теперь-то мужу своёму скажу! Да как же мы не уберегли-то его!

Видя, как причитает её мама, Манечка прильнула к ней, всем своим крошечным тельцем, словно пыталась защитить её от беды.

Вечером они всей семьей собрались в палате у Никиты.  Никита лежал на кровати с белыми простынями и от того казался еще бледнее, большие, воспалённые глаза его ввалились, но сознание его оставалось ясным. И он с извиняющимся взглядом, словно прося у них прощения, что ненароком подвел их, смотрел на своих близких. А Лев Давыдович полушепотом объяснял родителям состояние их сына:

- Поймите меня правильно, у вашего сына двух сторонняя пневмония и я уже говорил вашей супруге, что обратись вы сразу, еще можно было бы чем помочь. Но в данной ситуации, боюсь, что медицина тут бессильна. Мы уже сделали все что возможно и теперь остается только надеяться, что организм у него молодой, может еще и справиться.

- Справиться, справиться вот увидите! – Ухватилась, за теплящуюся надежду, словно за соломинку, Фёкла. – Он у нас вон какой сильный, хоть и маленький еще!

Никита умер через два дня, когда солнце уже взошло высоко. Он открыл свои глаза, словно проснулся после долгого сна и ясным взглядом посмотрел на сидящую возле кровати мать. Фёкла уже подумала, что кризис миновал, и легкая улыбка скользнула по её лицу, как он вдруг обмяк, глаза его потухли и медленно закрылись.
;