О синдроме отложенной жизни

О синдроме отложенной жизни и других повседневностях

Жила-была в н-ном времени и эн-ном городе одна энная девочка. Девочка она была, как вы уже догадались, как девочка (уж точно не как мальчик) – одевалась как все, ходила в школу, как все, помогала родителям под угрозой отцовского подзатыльника тоже как все. И все у нее было как у всех – хо-ро-шо. Иногда, конечно, не все шло так гладко, но для окружающих у нее всегда все было хо-ро-шо. О чем еще в жизни мечтать, верно?
Но дни бежали друг за другом, как мальчишки за тугими пшеницами кос одноклассниц – и в энной девочке взросло то, что опытные взрослые называют дурью. Ну, вы помните, ее еще все выбить пытаются. Ну так вот – взросла она уже в девушке, дурь эта окаянная, и захотела девушка стать примой Большого театра. Желание это не было беспочвенным: она любила танцевать еще с самых земляничных деньков детства. Становилась у старого туманного зеркала в прихожей и старательно садилась во всякие плие, слыша в вымученном треске половиц восторженные и хрупкие аплодисменты зрителей. Даже соорудила себе пуанты из стершихся башмачков и кусочка шелковой ткани. Со временем она, правда, так и не поняла, почему мать их выбросила – из-за страха за будущее дочери или в наказание за взятый без спроса густой переливчатый шелк?
Она матери так и сказала под конец школы – смело, гордо и с дымящимся подростковым нажимом:
- Мама, я хочу учиться в Москве.
Сероватое лицо матери, было, осветила свежая молодая улыбка.
- В хореографическом училище.
Можете себе представить, с каким пламенным усердием вся семья выбивала так некстати прилипшую к сердцу энной разноцветную дурь. Танцовщицей хочет стать! Еще чего захотела! А на жизнь как потом зарабатывать – в переходе танцульки показывать или в увеселительных заведениях?
В общем, окончила девушка школу и с опущенной головой пошла на юриста – тогда это модно и престижно было. Все были ей довольны – и мама, и папа, и соседи. А она, смирно отсиживая пары, как говорится «от звонка до звонка», доставала из потайного кармашка твидового пиджака маленькую фотокарточку одной из легких, как первый снег, прим Большого театра, и все думала: «Боже, на что же я трачу жизнь свою! А живем ведь лишь раз…»
Дурь, как оказалась, выбивается весьма тяжело и достаточно малоэффективно.
Окончила вскоре и институт, наивно и с трепетным детским благоговением поджидая настоящей вольной жизни – ведь вот-вот начнется, вот-вот она до нее добежит, хвать – и вот она, прямо во взмокшей розовой ладони, как радужная бабочка, и все, наконец, правильно и благополучно не только для родителей и соседей, но и для нее самой.
В честь окончания института поехала с подругами отдыхать на вспененное черноморское побережье - в Евпаторию, как все. И – что бы вы могли подумать – встретила там свою ту самую романную любовь. И все, как водится, хо-ро-шо, и сердце выводит серенады, и розовые очки не жмут ни капельки – да вот только иностранец он. Из Парижа прикатил ловить острые ощущения.
Подумала девушка хорошо, да и решила – ну ее, этот курортный роман, эту любовь, этот Париж… К черту. Редко из таких историй выходит что-то хорошее, а ей риск ни к чему – ей в своих рамках комфортно, как бы сильно она не любила треклятого иностранца. Да и что люди скажут, родители и соседи? Ей нужен надежный русский мужик, и точка. А тут ситуация с явным троеточием. Нет-нет. До несбывшегося свидания, Франция. До несбывшегося свидания, любимый…
В итоге русский мужик, разумеется, нашелся. Она набила себе в голове перманентный штамп в паспорте, стирала, убирала, нянчила детей, била посуду в ссорах – все как у людей. Все были ей довольны – и мать, и отец, и соседи. А она, принося мужу искрящуюся кружку с весело шипящим, уходила на залитую сырой повседневностью кухню и доставала из потайного кармашка передника две маленькие фотокарточки – прежнюю, с примой балериной, и относительно новую – под душистой ивой, где иностранец затаил дыхание у ее молочного плеча, и все думала: «Боже, на что я трачу жизнь свою! А живем ведь лишь раз…»
Дурь, видно, в ней нужно было под корень подрубать. Не успели.
Мыла энная стекла как-то раз на кухне, напевала какую-то энную приставучую попсовую песенку, радовалась отсутствию мужа в тусклых стенах квартиры и услышала внезапно стук в дверь. Ну, которая как у всех.
- Тук-тук-тук.
Открыла со скрипом и лицом прямо в огромный букет каких-то диковенных красивенных цветов.
- Наташ`а, я так долго тебя искаль! Бросай все, едем в Париж со мной прямо сейчас, Наташ`а!
И разницы нет, знаете ли вы теперь имя энной или нет, ведь она все равно поступила так, как поступил бы на ее месте любой клонированный в бесконечность человек.
 Сунула цветы слишком самоуверенному влюбленному:
- Я тебе не Наташ`а больше, а Наталья Сергеевна. А еще у меня есть дети. А еще, - кардиограмма ее голоса все-таки предательски дал осечку, - я другого люблю, а ты тут со своей Наташ`ей душу травишь… И вообще! – тут уже она внезапно разозлилась, даже почему-то распустила туго затянутую домашнюю гульку и широко тряхнула густой копной волос, - убирайся отсюда в свою ла Францию… Ле Париж…
Вытолкала его за дверь.
Села на пол.
Расплакалась.
Завязала туго гульку.
План на день выполнен.
Все были ей довольны – и мать, и отец, и соседи. А она, доучивая с младшим уроки и готовя старшую к выпускному балу, осторожно вытаскивала, воровато оглядываясь по сторонам, из блокнота с финансовыми расходами уже хорошо знакомую всем пачку примы, отголоски теней под печальной ивой и робкий, чуть примятый лепесток диковинного цветка из того самого иностранного букета и все думала: «Боже, на что я трачу жизнь свою! А живем ведь лишь раз…»
Дурь вклинилась в кровоток. Пациент безнадежен.

Вот и пришло время энной. Потратила она жизнь до конца.
На похоронах были только двое.
Седой несбывшийся француз и она с все так же мягко сверкающими на бархатно-синем покатыми молочными плечами, чуть дряблыми от морщинистой старости. Остальные как-то не нашли времени, закрутились в делах: как белки в колесе, ей-богу, как белки!...
Он осторожно поцеловал ее в плечо и зло вытер слезы, закапавшие хрустальными ивовыми слезами на нежность обивки.

Боже, на что мы тратим жизни свои! А живем ведь лишь раз…