Аксакал

Солнце перекатилось за горный хребет, и до Хасавюрта оставалось ещё пара часов езды, когда у нашей машины стал сдавать двигатель.

— Перегрелась? — я перевёл взгляд с приборной панели на Саида.
— Нет, машина в порядке. Тут совсем другое.

Саид съехал на обочину и заглушил мотор. Я глянул на телефон — связь по-прежнему отсутствовала.

— Ну что, доставай ковёр. ИншаАллагь встретим утро здесь.
— Может, я доберусь до ближайшего аула и позову на помощь? Дождись меня.
— Не нужно, брат. Нет никого в ближайшем ауле. Нам велено задержаться здесь.
— В каком смысле? Кто велел?
— Не стоит с ними шутить.
По моей спине пробежал холодок:
— Щал? С кем "с ними"?

Саид уже складывал дрова домиком на траве и, прикурив от спички сигарету, начал рассказывать…

«Тебя и меня ещё не было на этом свете, когда в этих горах чудили абреки. Одни бандиты считались осколками армии Шамиля. Потерявшие всякие нравственные ориентиры, они разбойничали поодиночке или сбивались в банды. Другие — были выходцами с высокогорных аулов, где земля настолько неплодородна, что джигиты тех мест спускались к сёлам ниже, предлагая услуги по защите. А если защищать было не от кого — то сами становились разбойниками. И те и другие причиняли массу бед мирным жителям. Грабили и убивали, девушек и скот крали… И не было на них управы. Хотели мужчины села С., что поблизости, отпор дать, но старейшина противился. «Рано, — говорит. — Не совладаете». Слушали его люди, ведь в трудный час всегда к нему обратиться можно было — и слово нужное найдёт, чтобы утешить, и голодными не оставит, всего у него вдоволь.

Продолжалось так, пока одним ничем не примечательным вечером не объявился в том ауле пожилой горец.

— Мир вам! — сказал старец, войдя в селение и встретив на своём пути местных юношей.
— И Вам мир! — ответили ребята, ни капли не насторожившись, увидев пешего и с виду безоружного аксакала.
— Что это за аул, и где живёт его глава? — спросил горец.
Юноши ответили и проводили к дому старейшины. Стоял сумеречный час, как ныне, и глава аула из вежливости пригласил путника в кунацкую, пристроенную прямо к дому, на ночлег.

Поутру, когда прозвучал призыв муэдзина к первой молитве, спешившие в мечеть мужчины увидели нечто странное — на том месте, где ещё с вечера стоял дом старейшины, образовался пустырь, да такой — будто и не было никогда на нём никакого дома, а вместо того десятилетиями пасли овец. После первого оцепенения испугавшиеся люди побежали к мулле, в сбивчивом рассказе упомянул кто-то о вчерашнем визитёре.

— Опишите мне его, как выглядел и во что был одет? Каждый волос, каждый хазыр опишите! Строго велел служитель мечети.

Кинулись искать встречавших. Почти хором стали они наперебой рассказывать:
— Волосы белее горных вершин
— Но, но ростом высокий, статный
— Папаха на нём — папаха была алая!
— Не алая, не мели пустое. Это из-за заката тебе показалось. Белая — как носят аксакалы.

Пока парни спорили, мулла помрачнел еще сильнее:
— Когда дом исчезает, оставляя после себя землю, на которой даже трава не помнит тени... О, Аллагь! — тут он сжал четки так крепко, что хрустнули суставы пальцев. — Он скоро вернется, и мы узнаем, что должны узнать.

На следующий вечер, лишь солнце из-за гор бросило последние лучи, жильцы, возглавляемые муллой, явились к тому месту, где ещё вчера стоял дом старейшины.

В неясном свете быстро сгущавшихся сумерек сумели разглядеть они, что дом хоть и вернулся, но неладен: нет в нём ни одного окна и ни одной двери. А рядом на бывшей тут же скамеечке сидит в абсолютном спокойствии вчерашний пришелец в папахе — не красной и не белой, но как будто впитавшей в себя все оттенки угасающего дня.

— БисмиЛляh ир-рахман ир-рахим..., — начал было мулла, но, вспомнив о цели узнать волю пришельца, твердым голосом обратился к нему. — Мы знаем, что ты джинн, но Аллагь защитит нас. Отвечай, зачем ты сюда пришёл?! Что, шайтан, сделал ты со старейшиной?
— Я не шайтан, эфенди, — обратил свой взор на муллу ответчик. — Природа моя — из огня, а не из дыма коптящего. О цели моей знать тебе рано. Однако завтра в этот час приведите сюда всадников, что явятся без приглашения.

Сказав всё это, не то человек, не то злой дух нахмурил брови, из-под которых под мерцающим светом первых звёзд сверкнули точно тлеющие угольки два глаза. Казалось, даже природа смолкла. Что-то древнее, роковое установилось в воздухе. Не осмелился никто продолжать допрос в его ночной стихии.

Забрезжил рассвет на третий день сих странных происшествий. Опять нет дома. Наказали мужчины матерям, жёнам и дочерям запереться на женских половинах на все замки. Оставили сыновей дома охранять. А сами собрались на годекан при мечети, — обдумать, что им делать. Затянулось обсуждение, а договориться так и не сумели.

После вечерней молитвы услыхали стук копыт — явились те, кого джинн-аксакал предсказывал. Молчаливые в своём коварстве стояли и шарили глазами по домам и садам пятеро всадников.

— Где старейшины дом? — прогремел голос их главаря.

Увидели люди, что это абреки, и рассудили — на всё воля Всевышнего. Проводили, как джинн велел. Да на подходе удивились — стоит дом, как и прежде — окна, двери — всё при нём. Даже свет от масляной лампы сквозь стёкла мерцает. Ни мистического старца, ни главы аула и следа видно не было.

Без стука, без предупреждения вошли трое бандитов в дом, двоих на страже оставили. Аула жители тоже расходиться и не думали — отошли недалеко и вооружённые, кто чем смог, за деревьями попрятались. Всё лучше, чем ждать двойного нападения.

Наутро все потирали сонные глаза, никто не мог припомнить, чем ночь разрешилась — только стоял дом на месте. Вокруг — никого. Самый смелый и шустрый юноша вызвался подкрасться и в окна дома заглянуть. Заглянул и отшатнулся от увиденного, лицом побелел, говорить не может. Решили тогда действовать — прямо войти в дом…»

Тут Саид резко оборвал свою историю. После продолжительной паузы я уже не смог одолеть своего любопытства.
— Щибдай-киндай, что там было? От чего онемел парень?
Саид смотрел на огонь, и языки пламени отражались в его янтарно-карих глазах:

«...Когда вошли они в тот дом, в нос ударил такой густой и вязкий запах смерти, что многим не по себе сразу стало. Но преодолели страх, прошли глубже, а там — страшная картина: в комнате, где давеча лампа мерцала, старейшины голова от тела отделённая кинжалом к стене прибита. Кожа серая, борода и волосы в крови всклокочены. Взирает пустыми глазницами и рот беззвучно раскрывает, будто воздух вдохнуть пытается — только незачем ей этот воздух без туловища.

Замерли люди, «бисмилля» зашептали. Только выйти вон вздумали, как захлопнулись разом двери и окна. Голова вздрогнула, и стали изо рта перекошенного слова вылетать:
— Братья, послушайте. Абреки те, что столько лет бесчинствуют, — сообщники мои были. Не только вас они грабили, соседей в ещё большем страхе держали. С согласия моего действовали, за смирение поживой делились. Они мне, я — вам, когда нужда была. И вот суд пришёл не к вам, но через вас. Меня наказал, а вас испытывает.

Молча слушали присутствующие, не перебивали. Какое ещё испытание им уготовано.

— Решите — защитник я или предатель. — Последнее, что молвила голова и на пол упала безжизненная.»

Саид посмотрел на меня и довольный произведённым впечатлением, улыбнувшись, добавил:
— Суд людей — песок. Суд Аллаг1а — камень. Люди свои законы придумали, в них поверили, с ними свыклись. Как те ослики в притче, которые думали, что верёвка — это и есть хозяин. А меж тем, закон — один.

Я задумался, глядя на слабеющее пламя, а Саид, подкинув в костер деревяшку, продолжил:
— Жители, конечно, аул тот сразу покинули. Не смогли с правдой ужиться, которую так долго в упор не видели. Правдой, превратившейся в проклятье, лишь бы замеченной стать. А аул джинны заняли.
— Столько лет прошло, живут там люди. Я сам видел.

Огонь костра дёрнулся, и показалось, будто зрачки Саида сузились в тонкие полоски, как у кошки, поймавшей свет:
— Мираж это. Люди и джинны — творения Всевышнего. Разной породы и силы разной, но волю к добру или ко злу одинаково имеющие. Иной другому может и зеркалом стать... — он многозначительно заглянул мне в глаза, — лишь бы тот-другой, увидев своё отражение, не начал вдруг проверять, хорошо ли заточен нож.