Черноокая Россетти. Фрейлина Высочайшего двора

Черноокая Россети
В самовластной красоте...
П у шк и н

                1. Загадочная красавица и царица ума

«Черноокая Россетти» — это Александра Осиповна Россет, по мужу — Смирнова. Россети — старинное произношение фамилии на итальянский лад. Отец ее французский эмигрант, кавалер де Россет, мать — урожденная Лорер, а бабка по матери — из грузинского рода князей Цициановых. Свое образование, начатое дома, Александра Осиповна с успехом продолжила в Екатерининском Петербургском Дворянском Институте, окончив курс в 1826 году.

Я. П. Полонский, поэт и литератор, воспитатель сына Смирновой, писал: «От Россетов она унаследовала французскую живость, восприимчивость ко всему и остроумие, от Лореров — изящные привычки, любовь к порядку и вкус к музыке;от грузинских своих предков — лень, пламенное воображение, глубокое религиозное чувство, восточную красоту и непринужденность в обращении». В этом описании собраны практически все характеристики Александры Осиповны, которые любили давать ей современники.

В том же 1826 году она стала фрейлиной императрицы Марии Фёдоровны,а в 1828 году, после смерти императрицы, стала фрейлиной при дворе Александры Федоровны.В свои 19 лет она делалась украшением салона Карамзиных.

Князь П. А. Вяземский в своей «Старой записной книжке» дал фрейлине Россет такой выразительный портрет:

«В начале тридцатых годов драма Гюго Эрнани наделала много шуму в Париже, Этот шум откликнулся и в Петербурге. <...> Стихи из нового произведения поэта переходили из уст в уста и делались поговорками. В то самое время расцветала в Петербурге одна девица, и все мы, более или менее, были военнопленными красавицы; кто более или менее уязвленный, но все были задеты и тронуты. Кто-то из нас прозвал смуглую, южную, черноокую девицу Donna Sol — главною действующею личностью испанской драмы Гюго. Жуковский, который часто любит облекать поэтическую мысль выражением шуточным и удачно-пошлым, прозвал её небесным дьяволенком. Кто хвалил её черные глаза, иногда улыбающиеся, иногда огнестрельные; кто — стройное и маленькое ушко, эту аристократическую женскую примету, как ручка и как ножка; кто любовался её красивою и своеобразною миловидностью. <...>
Вот шуточные стихи, которые были ей поднесены:

Вы — Донна Соль, подчас и Донна Перец!
Но все нам сладостно и лакомо от вас, И каждый мыслями и чувствами из нас
Ваш верноподданный и ваш единоверец.
Но всех счастливей будет тот, Кто к сердцу вашему надежный путь проложит
И радостно сказать вам может: О, Донна-Сахар! Донна-Мёд!»

Литературовед-пушкинист Б. Л. Модзалевский в примечаниях к письмам Пушкина (1831-1833. Часть 9) указывает:

«В это время она уже была окружена тою атмосферою влюбленности, флирта, ухаживаний, кокетства и т. д., какою проникнута была придворная и особенно дворцовая обстановка, – тою «атмосферою разврата», которая веяла от неё и впоследствии, когда наблюдал её, уже в 40-х годах, молодой И. С. Аксаков (Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 410). – Падкий до женской красоты и умственного обаяния, кн. Вяземский не замедлил увлечься ею, переписывался с нею, искал её общества и посвятил ей несколько стихотворений, например в 1830 г. («Литер. Газета» 1830 г., т. I, стр. 158):

И молча бы вы умницей прослыли.
Дар слова, острота, – всё это роскошь в вас:
В глаза посмотришь вам – и разглядишь как раз,
Что с неба звезды вы схватили.

или раньше, в 1828 г.:

Южные звезды! Черные очи!
Неба чужого огни!
Вас ли встречают взоры мои

На эти стихи Пушкин откликнулся известною пьесою: «Ее глаза» (1828 г.):

Она мила – скажу меж нами
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза.
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей;
Но, сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
Какой задумчивый в них гений,
И сколько детской простоты,
И сколько томных выражений,
И сколько неги и мечты!..
Потупит их с улыбкой Леля —
В них скромных граций торжество;
Поднимет – ангел Рафаэля
Так созерцает божество.
На небе хладном бледной полночи?

Это было писано Пушкиным в пору увлечения Олениной, а летом 1830 г. поэт писал о ней в своем известном шутливом экспромте:

Полюбуйтесь же вы, дети,
Как в сердечной простоте
Длинный Фирс играет в эти,
Те, те, те и те, те, те.

Черноокая Россети
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти,
Те, те, те и те, те, те.

О, какие же здесь сети
Рок нам ставит в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти,
Те, те, те и те, те, те».

Шутливый экспромт Пушкина разъясняется со слов С. Г. Голицына:« он начал игру в карты с человеком, проигравшим ему накануне и оставшимся у него в долгу. Тот отвел Голицына в сторону и спросил: “Да ты на какие деньги играешь? На эти или на те?” Под этими он разумел ставку нынешнего вечера, а под теми свой долг. Голицын ответил ему: “Это всё равно: и на эти и на те, и на те, те, те”. Игра продолжалась, но Пушкин слышал ответ Голицына; те, те, те его очень забавляло, и он шутя написал стихи: “Полюбуйтесь же вы, дети…” и т. д.» (Михаил Лонгинов, Анекдот о Пушкине. «Библиографические записки», 1858, № 16).

Фрейлина Россет всегда привлекала к себе внимание выдающихся умов своего времени экзотической восточной красотой, тонким художественным вкусом, весёлым остроумием и острым языком.

Лермонтов написал ей стихотворение в её гостиной, зайдя как -то утром с визитом. Не застав её, тихо ушёл, оставив незакрытым альбом:

А. О. Смирновой

В простосердечии невежды
Короче знать вас я желал
Но эти сладкие надежды
Теперь я вовсе потерял. Без вас — хочу сказать вам много,
При вас — я слушать вас хочу;
Но молча вы глядите строго,
И я, в смущении, молчу!
Что ж делать? — речью безыскусной
Ваш ум занять мне не дано... Все это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.

Позднее она писала: «Я уверена, что настроение души, склад ума, наклонности, ещё не сложившиеся в привычки, зависят от первых детских впечатлений: я никогда не любила сад, а любила поле, не любила салон, а любила приютную комнатку, где незатейливо говорят то, что думают, то есть, что попало»

Её умение блестяще и точно давать характеристики людям и явлениям в сочетании с необычайной миловидностью собирали вокруг неё поклонников и друзей, писателей и художников.

«Её красота, — писал А.С. Аксаков, — столько раз воспетая поэтами, — не величавая и блестящая красота форм (она была очень невысокого роста), а южная красота тонких, правильных линий смуглого лица и чёрных, бодрых, проницательных глаз, вся оживленная блеском острой мысли, её пытливый, свободный ум и искреннее влечение к интересам высшего строя, — искусства, поэзии, знания, — скоро создали ей при дворе и в свете исключительное положение. Дружба с Плетнёвым и Жуковским свела её с Пушкиным, и скромная фрейлинская келия на четвертом этаже Зимнего дворца сделалась местом постоянного сборища всех знаменитостей тогдашнего литературного мира. Она и пред лицом императора Николая, который очень ценил и любил её беседу, являлась представительницею, а иногда и смелой защитницей лучших в ту пору стремлений русского общества и своих непридворных друзей» (Русь. 1882, № 37).

Двор императрицы с 1828 года находился в Павловске, где жили и Карамзины. Дом Карамзиных стал вторым домом для молодой фрейлины. Весь цвет петербургского общества собирался в доме великого историографа. После смерти Карамзина в 1826 году заведенные им традиции поддерживала вдова историографа, Катерина Андреевна. «... Женщина умная, характера твердого и всегда ровного, сердца доброго, хотя, по-видимому, с первой встречи, холодного», — вспоминал о ней публицист и общественный деятель славянофильских взглядов А. И. Кошелев.

Молодой Пушкин познакомился с Катериной Андреевной Карамзиной летом 1816 года и вскоре испытал к ней — женщине, почти на двадцать лет старше его и матери большого семейства — чувство влюблённости, пусть и недолгое, но оставившее след на всю его жизнь.

Князь Александр Васильевич Мещерский, описывая дом Карамзиных, отмечал: «Находясь в этой милой и гостеприимной семье, я сразу очутился в самой интеллигентной среде петербургского общества, в которой так свежа ещё была память незабвенного Николая Михайловича и где по преданию собирались как прежние друзья покойного историографа, так и молодые поэты, литераторы и учёные нового поколения. <...>

В разное время посетителями гостиной были Василий Андреевич Жуковский, Александр Сергеевич Пушкин, Пётр Андреевич Вяземский, Владимир Фёдорович Одоевский, Николай Васильевич Гоголь, Фёдор Николаевич Глинка, Михаил Юрьевич Лермонтов, Фёдор Иванович Тютчев и другие.

                2. Воспоминания о Пушкине

«Летом в Павловске я познакомилась с семейством Карамзиных, — пишет в своих автобиографических записках Александра Осиповна Смирнова-Россет. — Они жили в Китайских домиках, и тут началась долголетняя дружба с этим милым семейством. Катерина Андреевна, по-видимому сухая, была полна любви и участия ко всем, кто приезжал в её дом. Они жили зимой и осенью на Владимирской против самой церкви и просили меня у них обедать. После обеда явился Фирс Голицын и Пушкин и предложил прочитать свою последнюю поэму “Полтаву”. Нельзя было хуже прочесть свое сочинение, как Пушкин. Он так вяло читал, что казалось, что ему надоело его собственное создание. <...> Он читал так плохо и вяло, что много красот я только после оценила. <...> У Потоцкого были балы и вечера. У него я в первый раз видела Елизавету Ксавериевну Воронцову в розовом платье. Тогда носили cordeli;re (цепь из драгоценных камней). <...> Она танцевала мазурку на удивленье всем с Потоцким. <...>
Пушкин всегда был приглашен на эти вечера и говорил, что любителям счастья, всё подавали en fait de rafra;chissement (охлажденным) и можно называть то то, то другое, и жёлтенькие солёные яблоки, и морошку, любимую Пушкиным, брусника и брусничная вода, клюквенный морс и клюква, caf; glac; (кофе с мороженым), печения, даже коржики, а пирожным конца не было.<...>
Все кавалеры были заняты, один Пушкин стоял у двери и предложил мне танцевать с ним мазурку. Мы разговорились и он мне сказал: “Как вы хорошо говорите по-русски”. – “Ещё бы, мы в институте всегда говорили по-русски, нас наказывали, когда мы в дежурный день говорили по-французски. А на немецкий махнули рукой”. (далее – в переводе с французского). – “Но вы итальянка?” - “Нет, я не принадлежу ни к одной национальности: мой отец был француз, моя бабушка – грузинка, а дед – пруссак, но я православная и по сердцу русская”.
Плетнёв нам читал вашего “Евгения Онегина”, мы были в восторге, но когда он сказал: панталоны, фрак, жилет, мы сказали: какой, однако, Пушкин индеса (непристойный)”. Он разразился громким весёлым смехом, свойственным только ему. Про него Брюллов говорил: “Когда Пушкин смеётся, у него даже кишки видны”.<...>
Наш учитель словесности был Петр Александрович Плетнёв, который теперь учителем при царских детях. Пушкин ничего не печатал без его одобрения, у него такой верный эстетический вкус».

Первый раз фрейлина Россет встретилась с Пушкиным, как сообщает его биограф П.И. Бартенев, в известном петербургском салоне, хозяйкой которого была Елизавета Михайловна Хитрово, дочь фельдмаршала, светлейшего князя Мих. Илл. Голенищева-Кутузова-Смоленского.

По отзывам современников, Хитрово была женщиной несомненно умной. Ума в ней не отрицали даже люди, к ней почему-либо не расположенные. Природный ум соединялся у нее с широкими политическими и литературными интересами. Она обладала большими познаниями в иностранной и в русской литературе. В её салоне, одном из центров петербургской умственной жизни, бывал истинный цвет тогдашнего общества. Она поддерживала дружбу или личное знакомство с такими людьми, как Пушкин, Вяземский, Жуковский, Соллогуб, Козлов, А.;И.;Тургенев, гр. Е.;П.;Ростопчина, Лермонтов, Гоголь. Она пользовалась влиянием при Дворе.

В своих записках Александра Осиповна так описывает свою встречу с поэтом:
«К концу года Петербург проснулся; начали давать маленькие вечера. Первый танцевальный бал у Элизы Хитровой. Она приехала из-за границы с дочерью, графиней Тизенгаузен, за которую будто сватался прусский король. Элиза гнусила, была в белом платье, очень декольте; её пухленькие плечи вылезали из платья; на указательном пальце она носила Георгиевскую ленту и часы фельдмаршала Кутузова и говорила: “Он носил это при Бородине” (перевод с французского). Пушкин был на этом вечере и стоял в уголке за другими кавалерами. Мы все были в черных платьях. Я сказала Стефани: “Мне ужасно хочется танцевать с Пушкиным”. — “Хорошо, я его выберу в мазурке”, — и точно, подошла к нему. Он бросил шляпу и пошел за ней. Танцевать он не умел. Потом я его выбрала и спросила: “Какой цветок?” — “Вашего цвета” (перевод с французского), — был ответ, от которого все были в восторге. Элиза пошла в гостиную, грациозно легла на кушетку и позвала Пушкина».

В этих записках Россет также процитировала шуточное стихотворение о Лизе Хитрово, утверждая, что написал его А.С. Пушкин:

Лиза в городе жила
С дочкой Долинькой.
Лиза в городе слыла
Лизой голенькой.
У австрийского посла,
Лиза, нынче grand gala,
Не по-старому мила,
Но по-старому гола.

В. Ф. Ходасевич в статье «Пушкин и Хитрово» по этому поводу писал: «Она была шестнадцатью годами старше Пушкина. Была матерью двух взрослых дочерей. В начале их знакомства Пушкину было, скажем, 27 лет, ей;—;43. Открытая, бурная, наступательная любовь пожилой, некрасивой и слегка смешной женщины могла сделать Пушкина смешным в глазах окружающих и публики. А это было как раз то, чего Пушкин всегда чрезвычайно боялся. И вот, по отношению к «Элизе», он сам постарался как можно очевиднее для всех занять позицию самую насмешливую. Он сделался её первым эпиграмматистом. В письмах к приятелям, к родным, впоследствии к жене, он не перестает над нею смеяться; имя её никогда не произносит без насмешки, остроты, каламбура. Зовет её не только «Лизой голенькой», но и хуже того;—;Пентефрихой; жалуется на то, что она «преследует» его «письмами и посылками». Словом, постоянно выражает или насмешку, или раздражение».

Следует заметить, что в первые годы отношения между Россет и Пушкиным не выходили за рамки обычных светских встреч. Более тесное и постоянное их общение возникает только в 1830—1831 годах в Царском Селе и продолжается затем в Петербурге с значительными интервалами.

Частые их свидания в этот период были обусловлены тем, что оба они были соседями в Царском Селе, где Александра Осиповна проживала, как фрейлина Двора, а Александр Сергеевич, как человек только что обретший семейное счастье с Наталией Гончаровой. Это было их «медовое» лето.

Жуковский жил поблизости в Александровском дворце при наследнике. Россет — в Большом дворце, высоко под крышей, где находились «кельи» фрейлин.

«Пушкин жил в доме Китаева, придворного камер-фурьера. В столовой красный диван, обитый кретоном, два кресла, шесть стульев, овальный стол и ломберный, накрываемый для обеда. Хотя летом у нас бывал придворный обед, довольно хороший, я все же любила обедать у Пушкиных. У них подавали зеленый суп с крутыми яйцами, рубленые большие котлеты со шпинатом или щавелем и на десерт варенье из белого крыжовника», — отмечала в своих записках Александра Осиповна.

«Летом 1831 г. в Царском Селе многие ходили нарочно смотреть на Пушкина, как он гулял под руку с женою, обыкновенно около озера. Она бывала в белом платье, в круглой шляпе, и на плечах свитая по-тогдашнему красная шаль», — вспоминал её брат, Аркадий Осипович Россет (Русский Архив 1882, I).

А.С. Пушкин в письме к П.А. Плетнёву сообщает из Царского Села: «Двор приехал, и Царское Село закипело и превратилось в столицу» (вторая половина июля 1831 г.).

19 -го июля 1831 года Плетнёв просит Пушкина: «Поблагодари Россети за её ко мне дружбу. Её беспокойство о моей судьбе трогает меня не на шутку. Я не умею сам себе объяснить, чем я заслужил от неё столько участия; но быть за это признательным и преданным очень умею».

Пушкин отвечает ему: «Россети вижу часто; она тебя любит и часто мы говорим о тебе».

В письме к ближайшему своему другу, П.В. Нащокину, Пушкин сообщает: «... В Царском Селе все тихо; но около такая каша, что боже упаси. Нынче осенью займусь литературой, а зимой зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царём. Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди, попаду во временщики» (21 июля 1831 г.).

Фрейлина Россет и молодожены Пушкины часто встречались, катались вместе в коляске, совершали долгие пешие прогулки. Александра Осиповна была всего лишь на три года старше 19 - ти летней Наталии Николаевны и очень с нею подружилась. Днем она часто приходила к ним на Каменностровскую летнюю дачу и вместе с Натали они беззаботно болтали в гостиной, пили чай и ожидали, когда Пушкин позовет их наверх в свой солнечный кабинет. Там он часто читал им двоим только что написанные строфы сказок, стихов и спрашивал их мнения. Наталия Николаевна обычно скромно молчала или шутливо отмахивалась, обещая сказать позже, когда подумает. Александра Россет обычно высказывалась сразу и её мнение было неординарным и даже забавным.

«Наталья Николаевна сидела обыкновенно за книгою внизу. Пушкина кабинет был наверху, и он тотчас нас зазывал к себе. Кабинет поэта был в порядке. На большом круглом столе, перед диваном, находились бумаги и тетради, часто несшитые, простая чернильница и перья; на столике графин с водой, лёд и банка с крыжовниковым вареньем, его любимым. (Он привык в Кишинёве к дульчецам.) Волоса его обыкновенно ещё были мокры после утренней ванны и вились на висках; книги лежали на полу и на всех полках. В этой простой комнате, без гардин, была невыносимая жара; но он это любил, сидел в сюртуке, без галстука. Тут он писал, ходил по комнате, пил воду, болтал с нами, выходил на балкон и прибирал всякую чепуху насчёт своей соседки графини Ламберт. Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьезно спрашивал нашего мнения. Он восхищался заглавием одной: "Поп — толоконный лоб и служитель его Балда". "Это так дома можно, — говорил он,— а ведь цензура не пропустит!" Он говорил часто: "Ваша критика, мои милые, лучше всех; вы просто говорите: этот стих нехорош, мне не нравится". Вечером, в 5 или 6 часов, он с женой ходил гулять вокруг озера или я заезжала на дрожках за его женою; иногда и он садился на перекладину верхом, и тогда был необыкновенно весел и забавен».
(Из воспоминаний А.О. Смирновой-Россет, Русский Архив, 1871).

Некоторые подробности царскосельских дней со слов Александры Осиповны записал поэт Я. П. Полонский, который много лет позже был домашним учителем её сына:
«Когда мы жили в Царском Селе Пушкин каждое утро ходил купаться, после чая ложился у себя в комнате и начинал потеть. По утрам я заходила к нему. Жена его так уж и знала, что я не к ней иду. — Ведь ты не ко мне, а к мужу пришла, ну и поди к нему.
— Конечно, не к тебе, а к мужу. Пошли узнать, можно ли войти?
— Можно. С мокрыми курчавыми волосами лежит, бывало, Пушкин в коричневом сюртуке на диване. На полу вокруг книги, у него в руках карандаш. — А я вам приготовил кой-что прочесть, — говорит. — Ну читайте.
Пушкин начинал читать (в это время он сочинял всё сказки). Я делала ему замечания, он отмечал и был очень доволен.
Читал стихи он плохо.
Жена его ревновала ко мне. Сколько раз я ей говорила? «Что ты ревнуешь ко мне. Право, мне все равны; и Жуковский, и Пушкин, и Плетнев, — разве ты не видишь, что ни я не влюблена в него, ни он в меня». (Из рассказов о Пушкине, записанных Я. П. Полонским, Голос минувшего, 1917, № 11 ).

О жизни в Царском Селе Пушкин 3-го июля 1831 года пишет Вяземскому:
«Жизнь у нас очень сносная. У Жуковского зубы болят, он бранится с Россет; она выгоняет его из своей комнаты, а он пишет ей арзамасские извиненья гекзаметром, — чем умолю вас, о Царь мой небесный? — прикажете ль? кожу
Дам содрать с моего благородного тела вам на калоши? — прикажете ль? уши Дам обрезать себе для хлопушек…»

К Пушкину чуть ли не ежедневно приезжал из Павловска Николай Васильевич Гоголь. Именно в доме Китаева Александра Осиповна познакомилась со своим будущим самым задушевным другом.

Николай Васильевич так описывает жизнь в Царском Селе в письме к Жуковскому :
«Карантины превратили эти 24 версты от Петербурга до Царского Села в дорогу из Петербурга до Камчатки. Знаете ли, что я узнал на днях только, что э… Но вы, вы не поверите мне, назовете меня суевером, что всему этому виной не кто иной, как враг честного креста церквей Господних и всего порожденного святым знаменьем. Это чёрт надел на себя зеленый мундир с гербовыми пуговицами, привесил на боку остроконечную шпагу и стал карантинным надзирателем. Но Пушкин, как ангел святой, не побоялся сего рогатого чиновника, как дух пронёсся мимо и во мгновение ока очутился в Петербурге на Вознесенском проспекте и воззвал голосом трубным ко мне, лепившемуся по низменному тротуару, под высокими домами. Это была радостная минута. Она уже прошла. Это случилось 8 авг.» (10 сентября 1831 г.).

Лето, проведённое в Царском Селе, стало преддверием новой жизни не только для Пушкиных, но и для самой Александры Россет. Она уже была помолвлена с Николаем Михайловичем Смирновым, человеком из приятельского круга Пушкина. Богатый, родовитый, умный и приятный в обществе, хотя порой вспыльчивый до ярости, он состоял камер-юнкером и служил в Министерстве иностранных дел. В январе 1832 года Александра Осиповна вышла за него замуж. Венчались они в соборе Зимнего дворца.

6-го марта 1832 года, в день рождения Александры Осиповны Смирновой-Россет, Пушкин купил в лавке на Невском и подарил ей альбом. На первой странице написал своим чётким, твёрдым и красивым почерком:

В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный И правды пламень благородный И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.