Рабле

ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК БРАТ ЖАН МАРКИЗА ПРОУЧИЛ 
(новелла в стиле XV века, с приправою из буффонады, эротики и бочкового вина) 

Пролог, в коем читателя предупреждают, что дальше будет стыдно
 
Достославные пьяницы, обжоры и прочие любезные чада Вакха! Если вы ищете нравоучений — ступайте к монахам. Если жаждете тонких чувств — идите к трубадурам. Но если желаете услышать, как брат Жан Подрыгинский, самый весёлый монах со времён Всемирного потопа, устроил великую мистификацию, то садитесь на бочку, подливайте в глотку доброго вина и слушайте! 

Глава I о том, как в аббатстве наступила скука, и что из этого вышло
 
В славной обители Телем, где правило «Делай что хочешь» висело над сортиром, настали унылые деньки. Вино текло рекой, но шутки были жиже постного супа. Даже брат Жан, обычно веселившийся, как тридцать чертей на карнавале, ходил скучный. 
Из винных бурдюков вино стекало широкой струёй прямо в желудки телемитов, но даже оно казалось преснее воды. Да ещё какая-то чума напала на всех монахов — стали они почесываться да икать без причины, как будто кто-то стащил весь запас соли и перца из кладовых и насыпал в каждую тарелку, включая сладкие пирожные.
— Клянусь пупом Силена и бородой Вакха! — воскликнул брат Жан. — Надо устроить такую проделку, чтобы сам Император от смеха обделался! Пусть все колокола монастырей Европы зазвонят от смеха, а слава нашего аббатства затмит славу Геракла и самого Одиссея вместе взятых! Мы устроим такую проказу, что жир с ветчины станет пениться от восторга, а лавровый венец поэта поэтов свалится с головы от хохота!
Тут в зал вкатился аббат с лицом красным, как задница обезьяны, сидящей целый день перед костром; запыхавшийся, словно только что обогнал стадо бегущих свиней. За ним следовал добрый десяток монахов, размахивающих руками, будто кузнецы на ярмарке ловившие пролетающих воробьёв; да брат Жиль, ухмылявшийся хитрее лемура, которого поймали на краже сахарных пряников. Один лишь запах их пота мог бы отпугнуть целую армию демонов, если бы её выставили против такого врага на поле боя.
— Брат Жан! Нужна твоя помощь! Ко мне едет маркиз Трибуле — тот самый, что хвастался, будто переспал с тремя сотнями дев, а сам, меж нами, страдает от того, что у него пипетка размером с вяленый финик. 
Брат Жан засиял, как кот перед мышеловкой. 
— О-о-о! Значит, надо устроить ему испытание! Такое, чтоб шерсть дыбом встала, желудок взбунтовался, глаза полезли из орбит, как у пьяного осла, и уши горели ярче факела, зажжённого во имя Бахуса! А потом пусть расскажет нам всем об этом приключении, сопровождая рассказ таким смехом, чтобы стены монастыря дрожали сильнее, чем чашка горячего вина в руках старого брата Жиля!

Глава II  о хитроумном плане, девственнице и бочке с двойным дном
 
Наутро в аббатство прибыл маркиз Трибуле — важный, как павлин, и глупый, как пробка от бутылки. Лицо его было багрово-красным, словно после долгого загула среди виноградников, а камзол сиял яркими красками, похожими на перья попугая, украденного у придворного шута. Запах от него исходил такой сладкий, будто пчелы Венеры решил сделать на нём привал, оставив следы ароматных цветов и сладкого нектара повсюду. Маркиз восседал на коне, который едва держал своего хозяина, толстого, как мешок, наполненный каштанами и сыром одновременно. Сзади шли слуги, сгибаясь под тяжестью сундуков с одеждой, которую маркиз менял быстрее, чем обычные люди глотают эль.
— Говорят, у вас тут есть девственница невиданной красоты? — сразу спросил он, потирая руки. И продолжал, сверкая глазами, как кот, учуявший сметану:
— Ах, расскажите скорее, ибо мой желудок требует развлечений похлеще солонины, а сердце жаждет приключений посмелее прошлогоднего похода в бордель!
Аббат усмехнулся, скрестив пальцы, словно готовился благословлять поросёнка на вертеле:
— Что ж, сударь, возможно, именно эта красавица заставит ваши щеки покраснеть пышнее перца, а волосы встать дыбом крепче, чем от удара молнии!
Маркиз, услышав такие слова, всплеснул руками, подобно рыбаку, натянувшему сеть с гигантским лососем, и выпучил глаза шире, чем от кружки доброго пива после долгого поста. Его лицо стало розовым, как ягодицы младенца, нашкодившего в горшочек с вареньем, а улыбка растянулась настолько широко, что казалось, вот-вот сорвётся с лица, как плохо пришитая пуговица.
— Ведите меня к ней немедленно! — вскричал он громким голосом, подобным звону церковного колокола в праздничный день.
Аббат покивал головой и поманил пальцем одного из братьев, шепнув ему на ухо что-то загадочное, отчего тот расплылся в улыбке шире, чем трещина на старой дубовой бочке.
А брат Жан выступил вперёд.
— Есть такая! — отозвался брат Жан. — Ее зовут прекрасная Розалинда! Но она заперта в башне и дала обет: она отдастся лишь тому, кто докажет свою мужскую силу! 
— Ха! — фыркнул маркиз. — Да я одной левой… 
— Ей подавай такого героя, чей аппетит подобен аппетиту медведя зимой, чьи мышцы упруги, как тесто на дрожжах, а мужество способно покорять крепости, построенные без единого камня. Ты готов бросить ей вызов?
И добавил лукаво, хлопнув себя по животу, как барабанщик по тимпану:
— Хотя, честно говоря, девушка она прелюбопытная, уж больно любит всяческие шалости и приключения, особенно если дело касается мужчин, вкусивших лучшее пиво и самую сочную свинину в округе. Именно поэтому испытание будет… необычным! 
Он привёл маркиза в тёмный сарай, где стояла большая бочка с дыркой. 
— Суть проста, монсеньор! Ты засовываешь туда свой детородный орган, а Розалинда на другом конце оценит его… э… достоинства. 
Маркиз, недолго думая, сунул свою пипетку в дырку. 
И тут…  Ой-ой! 
Из бочки выскочил осел, лягнул маркиза в промежность и убежал, весело крича:
— И-а! И-а! И-а!
А вслед за ослом из бочки выбежал брат Пьер, красный, как спелый помидор, вопя на всю округу:
— Эй! Ему понравилось моё любимое ведёрко с пивом. Верни немедленно!
Зрители же грохнули дружным хохотом, сотрясая монастырские стены сильней любого органа, радуясь такому веселью, —ведь им редко удавалось увидеть зрелище, подобное сцене охоты на дикого кабана посреди трапезной.

Глава III  о пире, непотребных плясках и прочих радостях плоти

Вечером в Телеме пировали так, что стены дрожали. Брат Жан отплясывал на столе, словно сатир на свадьбе Диониса, опрокидывая бокалы и разбрасывая куски жареного мяса. Монахини с шумом катались по полу, визжа от удовольствия, как дети, впервые увидевшие цирк. Еда была разложена на столах в таком изобилии, что свиньи, заглядывавшие в окна, мечтательно пускали слюну, забывая о своей собственной кормушке. Пиво лилось рекой, хлещущей мощнее водопада, а вина хватило бы, чтобы заполнить ванну великана Гаргантюа. Хохот стоял оглушительный, сливающийся с треском ломающихся скамеек и звоном разбитых стаканов. Всё вокруг дышало радостью и весельем, наполняя воздух запахом пищи, питья и радости жизни.
— Брат Жан! — хохотал аббат. — Ты гений! Настоящий мастер проказ и вдохновитель веселья! Только твои проделки способны заставить мир вращаться быстрее, желудок переваривать пищу радостнее, а душу петь слаще колокольчика, повешенного на шею самому счастливому козлу на ярмарочной площади!
— Пустяки! — отмахнулся монах, осушая кружку. — Просто если у человека пипетка размером с финик, а ум — с маковое зёрнышко, то рано или поздно он засунет ее куда не надо! 
Тут в зал ввалился повар с тремя девицами на плечах и затянул песню: 
«Ах, если б графу дали шанс, 
Он бы доказал, что он герцог, 
Но вот беда — графскую пипирку 
Всунул он не туда, куда следует!» 
Пир длился до утра, а на следующий день маркиз Трибуле уехал, пообещав написать жалобу Императору. На что брат Жан только рассмеялся:
— Пусть пишет! У Императора тоже чувство юмора есть — иначе как бы он терпел своих советников?  Эти бедняги важничают больше, чем нагруженные золотом мулы; мнят себя мудрецами вроде Солона, а умом уступают маринованному огурцу! Император давно привык смеяться над ними, и такое письмо доставит ему удовольствие побольше, чем хороший стакан вина после долгой прогулки верхом.

Эпилог
 
С тех пор в Телеме никто не хвастался своими любовными подвигами — а если и хвастался, то только после двенадцатой кружки, когда голос становился звучнее флейты Пана, а мысли путались, словно нитки в руках неумелой пряхи. И стоило кому-либо завести речь о собственных победах, братья поднимали рёв, подобный звуку тысячи труб, гоняя несчастного рассказчика палками и метлами, пока тот не исчезал, словно мышь. Зато разговоры о еде и вине продолжались вовсю, голоса становились всё громче, руки тянулись к хлебам и мясу, а тарелки наполнялись щедрой рукой каждого, кто считал себя достойным лучшей доли за столом.

Fin


…Как мысли черные к тебе придут, откупори бутылку шерри и перечти же Ф. Рабле
(отрицательная рецензия на творчество) 

Творчество Франсуа Рабле, которое часто превозносят как «гениальную сатиру» и «шедевр ренессансной литературы», на деле представляет собой хаотичное нагромождение пошлости, грубого юмора и бессмысленных отступлений. Его главный труд — «Гаргантюа и Пантагрюэль» — это пример того, как за видимой свободой мысли скрывается отсутствие глубины и художественной дисциплины.
 
Вульгарность вместо сатиры 
Рабле часто оправдывают тем, что его непристойности — это «смеховая культура Средневековья» и остроумная критика общества. Однако большая часть его «сатиры» сводится к бесконечным шуткам о телесных отправлениях, похабным намёкам и нарочитой грубости. Если это и сатира, то крайне примитивная, рассчитанная на невзыскательного читателя, которого забавляют скатологические сцены и неприличные каламбуры.

Отсутствие структуры и смысла 
Роман Рабле — это бессистемный поток эпизодов, где сюжет (если он вообще есть) постоянно прерывается длинными перечислениями, бессмысленными диалогами и псевдофилософскими рассуждениями. Чтение превращается в мучительное блуждание по лабиринту словесного мусора. Современному читателю, не обладающему академическим интересом к эпохе Возрождения, такой стиль кажется утомительным и бессвязным.
 
Претенциозная учёность 
Рабле демонстрирует эрудицию, но делает это так тяжеловесно, что его отсылки к античности, схоластике и современным ему наукам выглядят не органично, а как беспорядочное щегольство знаниями. Вместо того чтобы обогатить текст, эти элементы лишь усложняют восприятие, превращая чтение в расшифровку малопонятных аллегорий.
 
Устаревший гуманизм 
Хотя Рабле считается одним из столпов европейского гуманизма, его идеи сегодня кажутся наивными и поверхностными. Прославление безудержного пьянства (как в эпизоде с Телемским аббатством, где девиз «Делай что хочешь» превращается в оправдание разгула) выглядит не освобождением, а пропагандой бесцельного существования. 

Вывод 
Творчество Рабле — это, вероятно, памятник своей эпохе, но как художественное явление оно не выдерживает критики с позиций современного читателя. Бесконечная болтовня, примитивный юмор и отсутствие ясной идеи делают его книги утомительными и малоинтересными. Если это и великие произведения, то лишь для историков литературы, но никак не для тех, кто ищет в книгах глубину, изящество и смысл.