Глава 8. Пазлы

Миша уже сто раз пожалел, что не послушал жену и не надел перчатки. Он шёл во главе колонны, по правую руку от сияющего улыбкой знаменосца, лучшего работника УАЗа и настоящего трудяги Пашки Циркуля. Мише казалось, что весь город, собравшийся на площади Ленина поглазеть на демонстрацию в честь Великой Октябрьской социалистической революции, на самом деле не отрывает взгляда от его нелепых попыток согреть руки, раз засунуть их в карманы не представлялось возможным – это было некрасиво и даже непозволительно, особенно начальнику отдела. Радовало Мишу только то, что Маринку он оставил жене.
– Ну что, Марин, теперь тебе видно?
Влада взяла дочь на руки и попыталась поднять её повыше. Они были в самой толпе. Как назло перед ними стеной стояли великорослые мужики в высоких шапках, то и дело вытягивающие шеи и мельтешащие перед глазами у Влады. 
– Ещё, ещё! – требовала Марина, ёрзая на руках у матери. – Не видно!
– Мне тоже не видно. – Влада вздохнула, опустила дочь на землю и поправила сбившийся платок. – Может, папа уже прошёл, пойдём домой? Там лучше на Москву в телевизоре посмотришь. Братика искать будешь. 
Влада, может, и хотела посмотреть на мужа, радостно шагающего в трудовой колонне, но предпочла бы сделать это в тепле, а не на улице в минус пять. В школе Влада уже не работала, и на этой демонстрации её держало только чувство супружеского долга и бремя данного обещания. Она взяла Марину за руку и с трудом начала протискиваться между толпящимися людьми. Всех как магнитом тянуло в первый ряд, и Влада не понимала, откуда такой ажиотаж: взрослые люди – и даже без детей! – шли смотреть то, что они видели сорок лет подряд. И это была даже не юбилейная дата, чтобы там показали что-то новое или интересное. Казалось, что они уже полчаса ищут выход из этого замкнутого круга, а торжественный голос всё объявляет и объявляет трудовые коллективы. Преданные фанаты революции успели отдавить Владе все ноги, пока она выбиралась из толкучки. Она почти вышла туда, где было посвободней, как её окликнули:
– Влада! Голубушка! А куда это ты собралась? Вон Мишутка марширует, тебя ищет. 
Юлий в два шага оказался около неё. Заметив Марину, он присел на корточки и предложил ей увлекательную авантюру:
– Давай, Марин, запрыгивай! – Юлий хлопнул себя по загривку. – Сейчас тебя дядя Люля покатает.
Марина радостно залезла на плечи Юлию и, чтобы не шлёпнуться, схватилась за его уши. 
– Мам, мне видно! Вижу! Всё вижу! – Марина захлопала в ладоши, наконец оторвавшись от фетрового котелка Юлия, который она наглаживала как любимую игрушку. – И флажки идут! Касные! Каси-ивые! И вон папа!
Юлий проследил, куда тыкала пальцем Марина, и не увидел там никакого Миши, что не было удивительно: Миша не работал в школе №2 и в их колонне явно не шагал.
– Этот? – Влада прищурилась, всматриваясь в лица шедших. – Какой это папа! Это наши… Учителя…
Марина в свои два года особым умом не отличалась, так что любой высокий дядя с тёмными волосами и в пальто был для неё папой. Полянскому, с которым она его перепутала, для полноты образа Миши в глазах недоставало грусти, а в зубах – сигареты.
– Папа! – повторила Марина.
– Это не папа! Папа вон там идёт, видишь? Около… – Юлий замялся. – Около флага на большой палке. Видишь? Вон там! – Он махнул рукой в сторону памятника Ленину. – Всё оглядывается, маму ищет. – Юлий посмотрел на Владу и спросил: – А этот «Миша» вообще кто?
– Да это Андрей Иванович… – Влада мечтательно вздохнула, на неё накатила добрая ностальгия. – Очень приятный человек. Надеюсь, ещё свидимся… Он же теперь завуч, в беде не оставит.
– В какой беде? Что-то случилось, а я не знаю?
– Ой… Ничего не случилось! Но это пока. Мне на работу как бы в январе возвращаться, а от директора ни весточки… Я этому Нецветаеву уже слабо верю. Он же мне место обещал. Моё место.
– Если обещал, значит вернёт. Я с ним разговаривал, он вроде бы адекватный дядька. – Юлий развёл руками. – Я попросил – он сделал. Поязвил немножко, но я и не обиделся. 
– Это когда ты с ним успел поболтать? – возмутилась Влада. Она не понимала, как такое в принципе могло произойти: Юлий и Нецветаев были из совершенно разных миров, и в системе координат Влады эти двое не то что разговаривать, даже пересекаться не могли.
Юлий прикусил язык и глупо захлопал глазами – он явно сболтнул лишнего. Он, как рыба, открывал рот, не зная что сказать, но постоянно поднимал руку, как начинающий свою речь Ленин. Со стороны могло показаться, что Юлий давно остановился в развитии или его внезапно настиг инсульт. Растерянность Юлия немного затягивалась, и Влада даже начала переживать, не понимая одной простой истины: Юлий знал, что его слова Владу разочаруют.
– Мгм… – Юлий покряхтел и нехотя обронил: – Ну… Уже две недели назад. Ровнёхонько!
Влада задумалась, пытаясь вспомнить, что было две недели назад.
Две недели назад Юлий «вышел из тюрьмы». Ночь за решёткой очень сильно его изменила: он открыл в себе способность писать песни и молчать. Если ещё можно было вообразить, что Юлий стал бардом и уехал гастролировать в Вышний Волочёк, то обет молчания, который он принял, был чем-то из разряда фантастики. У Миши, обычно молчавшего во время разговоров с Юлием, не закрывался рот: раскрасневшийся, с пробитым нервным тиком веком, он силой вытягивал из друга слова, а тот молчал, словно язык проглотил. Миша с Владой списали Юльевское речевое недомогание на пережитый стресс и испытываемый стыд от осознания собственной бесполезности – как никак, у Лебедева он ничего не выяснил. 
– Ровнёхонько? – премерзко улыбнулась Влада и прищурилась. – Это как так получается? Это ты с нар откинулся и сразу в школу побежал? К директору! – с издёвкой протянула Влада, закатывая глаза. – И что же у вас за разговор такой был интересный и важный? Неужто мне место выпрашивал? Ой, как же я могла забыть, – Влада всплеснула руками, – он же уже выполнил твою просьбу! Ну что, Юлий, не хочешь рассказать, что такое ты у него попросил, или снова из тебя слова придётся вытягивать?
Юлий побледнел, изменился в лице и устремил взгляд к трудовым колоннам, словно пытаясь найти у них ответ на мучающий его вопрос: что ему делать и как эту кашу теперь расхлёбывать? Влада пристально наблюдала за бегающими глазами Юлия: он как будто высматривал кого-то в толпе марширующих. Юлий явно нервничал. Он схватился за ноги Марины, как за лямки спасательного парашюта, и замер. Что-то явно обескуражило его. Или кто-то. Влада проследила за его взглядом: Юлий никак не мог оторваться от рыжей курицы, которая скромненько нацепила на себя платочек, и её муженька, который бодро вышагивал рядом, держа за руку дочку. Ну прямо-таки идеальная семья!
– На кого ты там пялишься? На меня смотри и отвечай. 
Юлий ещё сильнее вцепился в ноги Марины, и если бы он сейчас дернул за её ботинок, то тут же катапультировался бы в Куйбышев. Но реальность была такова, что от Влады ему было не спрятаться. 
– Хватит вертеть головой, ты не вентилятор на обдуве. 
– Ну идёт там эта Юля с Анатолькой и Верой, и что? Им что, ходить нельзя там, где я смотрю? 
– Юля, Анатолька и Вера? – Влада подняла брови. 
– Ну да, – осторожно и с сомнением сказал Юлий. – Их же так зовут?
– Юлю с Анатолькой – да. – Влада нервно хохотнула. – Со своим чадом они меня не знакомили. А тебя кто познакомил с этой семейкой? Да ещё и в полном составе? Нецветаев что ли? 
Юлий смотрел на Владу со смесью ужаса и вины. Он понял, что снова ляпнул что-то не то. Наверное, надо было рассказать всю правду, во-первых, он не умел врать, а путаться в своих же словах было ещё гаже, чем бестолково лгать; во-вторых, Влада и так уже, кажется, всё поняла. А если и не поняла, то поймёт через пару-тройку минут недружеских допросов. Юлию казалось, что сейчас Влада на него наорёт, поколотит на людях, отберёт Марину и запретит ей общаться с дядей Люлей, потому что того съели злые собаки. На эти крики слетится весь Ульяновск и будет публично порицать Юлия за то, какой он никудышный товарищ, и закидает его камнями. Но людям до него не было никакого дела, Марина болтала ногами, сидя у Юлия на шее, и, как заворожённая, вместе с великовозрастными мужками, смотрела на марширующих людей.
– Влада, я вот с её родителями ещё не знаком! – признался Юлий. – А про Толиных вообще ничего не знаю. А нет. Знаю. – Он просиял. – Отец у него настоящий моральный урод и изверг. Ты знала, что он Толика на горох ставил и розгами лупил? Я нет! А Толик ещё потом с цыганами сбежал. Ты же знала, что он не отсюда, а из Сызрани? Он в Ульяновске-то только потому, что маман у него слабохарактерная и сердобольная, прощала этого чертилу постоянно, он её по одной щеке, а она уже вторую подставляет. Про таких в библии писали… 
– Это тебе Нецветаев рассказал? – выговорила Влада, сумев вернуть себе дар речи.
– Какой Нецветаев? Это мне Юля рассказала. Мы поели, погуляли, в машинке покатались с её братом… Она, между прочим, очень славная девушка и никакая не курица. Зря вы так!
Чувство надвигающейся опасности настигло Юлия слишком поздно: когда он уже договаривал, до него стало доходить, что не стоило ему так откровенничать да и вообще рассказывать чужие секреты. Благо, про Юлю и Макара он сказануть ничего не успел.
К счастью Юлия, Влада до сих пор пыталась переварить услышанное.
– Я в ажуре, верчусь на абажуре… – пробормотала Влада. – И с чего ты взял, и почему это зря? Юля то, Юля сё, хорошая, добрая, у-тю-тю, зря мы с ней… Да с чего ты взял? Это с тобой она хорошая и покладистая, а в школе знаешь, какая? Хабалка! Базарная баба!
Влада, конечно, немножко приукрашивала. Юля хабалкой не была, да и базарной бабой тоже. Влада знала её откровенно плохо, но это не помешало составить о ней такое мнение. Да и началось всё, по правде говоря, давно. 
Когда Максим учился в восьмом классе, произошёл весьма неприятный инцидент. В прекрасный майский день в расписании восьмых классов стоял урок музыки. Бешеные, пышущие жаром пубертата пятнадцатилетки носились по кабинету, раскидывая портфели одноклассников. Максим протестовал против этой жестокости: он не хотел, чтобы и его портфель улетел в окно и ненароком крякнул пролетающую мимо уточку. Уточка, скорее всего, под школьными окнами никогда бы не пролетела, но Максу было бы жалко и воробья. За свою доброту и протестную натуру Макс поплатился сразу же. После того, как хулиганы полирнули физиономией «Митяя-жирдяя» клавиши пианино, они решили устроить Максу «экскурсию». И без того щуплый, он явно был слабее этих двух задир, которые задали ему трёпку, а потом, лёгким движением руки откинув крышку пианино, мордой вниз запихнули орущего и брыкающегося Макса внутрь. Фокус не прошёл: он отбивался так рьяно, что порвал все струны и выбил заднюю стенку инструмента. Сказать, что пианино было расстроено, это было не сказать ничего. Но прибежавшая учительница музыки была расстроена всё-таки чуточку больше. Как никак, у десятых классов теперь срывался выпускной: других достойных инструментов в школе не было. Вальс на последнем звонке под задорный стук ложек и перезвон древней балалайки не станцуешь. (Вальс, конечно, станцевали. Под хоровое пение начальных классов и нескладный дуэт гитариста-выпускника и дипломированной скрипачки).
Когда Владу вызвали к директору, она и представить не могла, что стояло на повестке дня. В кабинете было весело: рыжая беременная истеричка, по совместительству училка музыки Юля Миронова, повизгивая, отчитывала Макса, который, увидев в дверях мать, попытался прикрыть свои увечья – Владе не стоило видеть ни его подбитый глаз, ни тем более интересное украшение в брови в виде тоненькой щепочки с уцелевшей буквой «Л», явно оставшейся от слова «Мелодия». Это была не мелодия, а настоящая песня. Макс дулся, Юля негодовала, а Нецветаев обливался холодным потом и бешено дёргал свои пресс-папье в попытках снять стресс от услышанных новостей. Недовольны были все: Роман Алексеевич, потому что, во-первых, его отвлекли от работы – он совсем забыл, чем занимался до прихода этих безумцев, во-вторых, он не любил разборки – они портили ему настроение, которое только стало налаживаться с наступлением тёплых дней, в-третьих, его бросало в дрожь от одной только мысли, сколько стоит это пианино; Макс из-за того, что его обвинили во всех грехах, хотя виноват был не он – это над ним измывались, это его засунули в пианино и это у него сейчас болит лицо, плечо и ладони, содранные в кровь; Юля, старательно избегавшая стресса в силу своего положения, чуть ли не захлёбываясь слезами, кляла малолетнюю шпану за порчу казённого имущества; и Влада, которая была возмущена вопиющей несправедливостью, вершившейся прямо на её глазах.
Этот эпизод стал для Влады первой и последней каплей. Теперь Юля раздражала её так же, как Мишу раздражал Пашка Циркуль: от одного её вида во Владе просыпалось непреодолимое желание вырвать этой рыжей профурсетке патлы и хорошенько стукнуть её головой об стенку. 
– Влада, вот поэтому я вам ничего и не рассказывал, – оправдывался Юлий. – Я всё сделал не так, как вы просили. Пошёл в ментовку к Лебедеву – меня посадили, ведьма какая-то на меня наорала, вором обозвала. Ну кто в здравом уме даст второй шанс этой организации? Вот я и пошёл окольными путями. Я, в отличие от твоего мужа, тебе полностью верю, Влада. Ты сказала, что Юля – сестра Лебедева, значит, так тому и быть. Ну я и вызвал её на деловой разговор через Нецветаева. Зато какие результаты! – горячился Юлий, раскачивая ногу Марины. – Вам нужно было подобраться к Лебедеву – я это сделал! Как – вообще не важно! Я с ним почти друг, а друзья делятся секретами. И, между прочим, мне есть, что вам рассказать. 
***
Пока Юлий и Влада выясняли отношения где-то на отшибе площади, Еня, как ответственный и умный милиционер на работе, ходил в толпе, сливаясь с такими же серыми и невзрачными мужиками, и выискивал злостных нарушителей порядка. Своим зорким глазом он высматривал, не спрятана ли у кого-нибудь за пазухой фляжка с водкой, не ввязялся ли кто в перепалку и не устроил ли кто-то конкурс красноречия и ораторского искусства, оскверняя советскую власть. Всё было весьма спокойно. На родине Ленина всё ещё чтили Великую Революцию. Казалось, ничего Еню не удивит в этот идеальный, как по уставу, праздник. Но взгляд его зацепился за знакомое лицо.
Екатерина Дмитриевна уверенно шла ему навстречу, ритмично отбивая шаг и постукивая тростью. Еня уже хотел отсалютовать коллеге, как заметил, что она была не одна. Вокруг неё вился маленький пионерский отряд. Что-то в этой картине казалось Ене странным, и только спустя несколько мгновений до него дошло, что дети были мало того, что похожи друг на друга, так ещё и подозрительно сильно походили на его коллегу. Еня даже и представить не мог, что у этого одноногого пирата в юбке могли быть дети, да ещё и целых три штуки. А где ж её капитан Крюк? Бороздит просторы морей на «Летучем Голландце»?
– Здравия желаю, товарищ Лапина! – ухмыльнулся Еня. – Куда путь держите?
– На парад! А что, на этой площади что-то ещё проводится? – отшутилась она.
– Мам, – пискнул самый крошечный ребёнок, – кто этот дядя?
– Мы работаем вместе. Я Женя, – Еня присел и протянул мальчику руку, – а тебя как зовут?
– Кирилл, – застенчиво и очень тихо ответил он, не отлипая от ноги матери.
– Кирилл… М-м… – распрямился Еня, – приятно познакомиться.
– А я Паша, – встрял ещё один парнишка лет десяти и вместо младшего брата пожал руку Ене. – А это Тася, моя сестра, будущая комсомолка! Она тоже хочет стать милиционером.
– Регулировщицей, – исправила брата Тася.
– А это что, не милиционер что ли? Не умничай! Вот, – снова обратился он к Ене, – вы ведь милиционер, я угадал?
– Ну, не совсем угадал, я же сам сказал, что мы с вашей мамой коллеги.
– Вы не так сказали! Работать вместе не значит быть милиционером! – Паша пригрозил Ене пальцем. – Откуда я знаю, может вы полы у мамы в кабинете подметаете? Или ключи раздаёте! Я угадал!
Еня не выдержал и рассмеялся от этого полёта детской фантазии. Мальчонка был смышлёный и бойкий.
– Какой ты, Пашка, головастый! – Еня похлопал его по плечу. – Подрастёшь, приходи к нам в отдел, мы тебя устроим, будешь опросы проводить.
– Как-то долго… – пробубнил Паша. – Можно сейчас? Я уже взрослый, мне десять лет. 
Мальчишка весь выпрямился, расправил плечи и гордо задрал подбородок. Ещё чуть-чуть, и он бы отсалютовал Ене или принялся демонстрировать свою атлетическую подготовку, выполнив шпагат, кувырок назад и сальто-мортале. Картина вызывала только смех сквозь слёзы.
– Ишь, шустрый какой. – Екатерина Дмитриевна подёргала сына за капюшон.
– Ну мама! – взвыл Пашка.
– Вот будешь ростом с меня, тогда и пойдёшь на работу. 
– Это нечестно! – возмущался он. – Как я за два часа вырасту на сорок сантиметров?!
– Почему за два часа? – не понял Еня. 
– Потому что я очень хочу на работу в милицию! – расстроился Паша.
– Какой ты… – Еня хохотнул, – находка для государства. Все б так на работу рвались, как ты. 
– Ну раз я такой хороший гражданин, может, вы мне разрешите сейчас? – Паша вцепился Ене в рукав и с мольбой уставился ему в глаза.
– Паша, перестань, это уже не смешно! – осадила сына Екатерина Дмитриевна. – Евгений Палыч, вы его извините. Он у меня не в меру активный. 
– Настоящий активист, первый на районе, – невзначай обронила Тася. 
– Да нет, нормально всё. Мальчики все такие, – махнул рукой Еня. – На моего Стёпку похож. У него тоже рот никогда не закрывался. – Он обратился к мальчику: – Паш, ты не переживай, ты мне не надоел. Но на работу я тебя сегодня не возьму, зато могу показать кое-что интересное.
У Паши засверкали глаза. Он ещё не догадывался, куда их поведёт мамин друг. План Ени был прост: надо было переставать разговаривать с детьми, отправить любознательных пионеров глазеть на шествие с первого ряда, а самому по-человечески поговорить с товарищем Лапиной. Еня окольными путями повёл их к самим ограждениям. Видно там было превосходно: Паша в эйфории таращился на процессию, глаза его будто превратились в две большие лупы. С их места можно было рассмотреть даже пуговицы на пальто марширующих, чем Паша самозабвенно и занимался. Парад поразил маленького Кирилла настолько, что тот отлип от ног матери, чудесным образом осмелел и в нетерпении припрыгивал около старшего брата, в восторге скандируя «ура!». Тасе тоже всё нравилось, но она вела себя сдержанно, периодически одёргивая мальчиков. Еня стоял чуть поодаль и наблюдал за детским экстазом. Он так давно не видел таких чистых эмоций абсолютного счастья и радостного безразличия, что не мог сдержать улыбки. Еня даже позавидовал Екатерине Дмитриевне, хотя язык у него уже не поворачивался так её назвать. Она уже не была для него просто человеком с работы, экспертом-криминалистом товарищем Лапиной. И называть её по имени-отчеству значило видеть в ней только коллегу, а это уже как будто было не так. Еня случайно поймал взгляд Екатерины Дмитриевны. Она улыбнулась ему, а он, не сдержавшись, подмигнул ей. «А она ничего», – промелькнуло у Ени в голове, и он отчего-то устрашился этой мысли. 
– Спасибо, – одними губами сказала она.
Еня хотел ей ответить, но вокруг было слишком громко. Он не придумал ничего лучше, чем подойти к ней и попытаться что-то сказать ей на ухо:
– Екатерина… Дмитриевна…
– Просто Котя, – по привычке ответила она. 
– Котя? – переспросил Еня, сомневаясь в своей адекватности. – Типа мяу?..
– Какое мяу?
– Ну мур, кис-кис. Что там ещё кошки говорят?..
– Ну да, Котя, – отшутилась она, – типа мяу.
– Тогда я Еня. 
– Это типа как? – с ухмылкой поинтересовалась Котя. 
– Это типа когда передних зубов нет и говорить трудно.
Она рассмеялась. 
– А это у вас, Еня, трудности с зубами были?
– У меня? – Он широко улыбнулся, демонстрируя Коте свою белоснежную путёвку в Голливуд. – Да ни в жизнь. Сестра так в детстве называла. Ну как в детстве. Всё ещё называет.
– А у вас сестра есть?
– Да. У меня есть. А у тебя? – Еня решил, что хватит ходить ему вокруг да около, пора переходить на «ты».
Образ злой ведьмы на кривых ногах окончательно растаял, явив миру обычную, но очень хорошенькую женщину. Еня даже подумал, почему он раньше её не замечал. За столько лет он успел закрутить парочку романов и поиметь с десяток интрижек с другими девчонками с работы, менее симпатичными, чем Котя. Они явно были помоложе и поактивнее: звали его на танцы в местный ДК, в кино, зимой – на каток. Сам Еня водил их в театр, гулял с ними по набережной, но домой никогда не приглашал. Дело было даже не в Стёпе, который прекрасно бы понял, что у отца может быть личная жизнь, а в самом Ене. Он провозгласил себя патологическим одиночкой, а все свои отношения заводил скорее для развлечения. 
Еня стоял и думал, что у него открылся третий глаз. На его мир будто навели линзу, сквозь которую всё вокруг стало казаться ярче и красочнее: слаще пели проходящие мимо трудовые колонны, словно наступила весна – из-под земли вот-вот вылезут первые подснежники, птички начнут кружиться в хороводах, а воздух наполнится душистым запахом черёмухи. Но самым ошеломляющим открытием стало то, что Котя в глазах Ени из хромоногого Гефеста превратилась в Афродиту, богиню любви и красоты.
Как он мог её не замечать? Такую очаровательную и милую? Вообще она была не в его вкусе: высокая, с короткой стрижкой, слишком серьёзная, иногда даже злая, всегда в выглаженной форме, хотя это было необязательно – единственная в отделе, даже начальник и тот не всегда приходил при параде, – непреклонная, суровая и, чего греха таить, хромая. Но даже это был не самый главный её недостаток.
Кто в здравом уме будет встречаться с женщиной старше себя? Вот Еня и не встречался.
Ему нравились девчонки помоложе. Все они были примерно одинаковые: миниатюрные, всегда в модных платьицах, с длинными волосами, кукольными личиками и немножко глупым взглядом. Последнее не всегда было отражением их интеллекта, сколько нелепым флиртом, на который Еня охотно вёлся. Ему нравилось чувствовать себя мужчиной, и мужчиной желанным. Объективно, он был красивым и харизматичным. И активно этим пользовался. 
Все девчонки у него были молоденькими. Еня, хотя и был в полтора раза выше, не смотрел на них свысока, что весьма льстило девочкам, а некоторым даже кружило голову, и открывало ему новые перспективы. Одной улыбкой Еня мог склонить любую к интиму. Этих любых у него было не сосчитать. Мало того, что все они были на одно лицо, так ещё и имена у них были как под копирку: Даша, Саша, Глаша, Паша и Наташа, Муся, Маруся, Дуся и Люся, Инна, Зина, Дина, Нина, Лина, Полина, Каролина, Октябрина и Ангелина, Лизка, Ириска, Анфиска и Лариска, Вика, Лика, Ника и даже Владлена. С непривычки можно было и запутаться в караване, но Ене было не привыкать. Он и имена их особо не запоминал, ведь на смену какой-нибудь Лере придёт ничем от неё не отличающаяся Вера. По итогу все всё равно оставались довольны. Женщинам нравился Еня, а Ене нравился секс.
«Ну как я мог её не замечать?!» – эта мысль, как назойливый комарик, жужжала у Ени в мозгу. Он так и не услышал, есть ли у Коти братья или сёстры, да ему, в общем-то, было и не важно. Он просто хотел перейти на «ты».
Только было Еня подумал приударить за ней, как невзначай вспомнил о её выводке и вероятном наличии мужа. В один миг улыбка сошла с его лица, а в голове зазвучал похоронный колокол по его несостоявшейся любви.
– Чего ты так смотришь, будто Ленин из Мавзолея встал? – Котя помахала рукой перед глазами Ени. – Приём! Земля вызывает Еню.
Она пару раз щёлкнула пальцами, чтобы вывести Еню из его непонятного и беспричинного транса. Он поморгал, недовольно поморщился, как если бы ему внезапно и очень настойчиво в каком-нибудь подвале посветили в глаза фонариком, почесал репу и вздохнул:
– Дело есть… 
Было понятно, что это не то, о чём он хотел сейчас говорить, но что ему оставалось делать? Ему хотелось поговорить с Котей подольше, узнать её получше, чего лукавить, она правда ему понравилась. Но зерно здравомыслия говорило ему, что из этого ничего хорошего не выйдет: Котя, очевидно, занята, и влюбляться в замужнюю женщину было не лучшей идеей. Еня не хотел кончить как Маяковский. 
Нравилась ли ему Котя? Да. Будет ли он с этим что-то делать? Нет. Может, Еня чего-то и хотел, но не сразу, а попозже. А что может сблизить двух милиционеров, если не общая работа?
– Какое дело?
– Пойдём в ЗАГС.
– Что, так сразу? – усмехнулась Котя.

– С чего ты вообще взял, что она из Ульяновска? Или что фотография здесь сделана?
– А откуда ей ещё быть?
– Свадьбы играют не только в этом городе.
– Ну если фотография человека из Ульяновска, то и свадьба была у кого-то из Ульяновска. По-моему, логично.
– По-твоему – да. Я вот в Чите замуж вышла, по мне видно? Если на фотографии не написано, ты никогда не угадаешь, в каком городе нашей страны Советов она была сделана. 
Еня раздражённо вздохнул и пожал плечами. Его план по поиску женщины с фотографии, которую ему приволокла его непутёвая сестрица, успехом не увенчался. Никакой Ники Гагариной в этой смердящей справочной клоаке под названием ЗАГС ни один архивариус не знал. Горбатая старушонка в очках, которые больше напоминали две лупы, мучительно медленно вытягивала свою сухую и морщинистую шею, как черепаха из панциря, пытаясь расслышать, что от неё хочет злой высокий милиционер. Может, Еня и был бы более терпимым к этой старушенции, если бы она просто принесла ему свидетельство о браке, выписку из журнала регистраций или на худой конец какую-нибудь бумажонку, подтверждающую наличие этой дамы на планете, а не проползала двести часов на карачаках, чтобы в итоге явить Ене четыреста килограммов пыли из девятнадцатого века, доисторический мусор и палочку Коха. Несложно догадаться, что из ЗАГСа Еня вышел неудовлетворённым, убедившись в том, что в подобного рода заведения ходят только недоразвитые люди.
– Зачем тебе вообще нужна была эта девчонка? Двадцать лет прошло. 
– Всё-то тебе знать надо.
– А что, у нас уже секреты есть? Вроде в ЗАГС меня повёл, а ищешь другую…
– А ты не треснешь – второго мужа иметь? Первого, что, в коробку на улицу выселишь? Как котят на утопление?
– Угу, отдам в хорошие руки. Господа бога.
Еня повеселел, Котя почему-то погрустнела. «Наверное, ей котят жалко», – подумал он и улыбнулся, заворачивая в сторону площади.

***
– Держи!
Юлий протянул Мише свои перчатки. Тот прекратил гневную тираду, натянул перчатки друга и принялся размахивать руками с новой силой. В праздники Миша был особо злой: мало того, что все на работе готовились к этому бестолковому шествию аж две недели, так ещё и требовали с него больше, чем с его начальника. Степан Степанович и в ус не дул, он уехал на моря и оставил на Мишу весь завод. Если бы проблема была только в том, что на нём лежала такая ответственность… Всё было намного хуже: Пашка Циркуль никуда не делся, а только чаще крутился вокруг Миши на своих острых ножках. 
– Папа! – вякнула всё ещё сидящая у Юлия на шее Марина и стукнула Мишу ногой по плечу. 
– Какая ты ласковая, спасибо, что не по голове, – сказал Юлий и снял Марину с плеч. Потом он передал её Мише и добавил: – Забирай своего дитёнка, она мне уже все уши открутила. Я превращаюсь в Чебурашку. 
– Ну всё, Миш, друга обобрал, перчатками обзавёлся, дочь под мышку и почапали домой. Потом пожалуешься, что тебе холодно, ты вообще-то уже согрелся. – Влада подтолкнула мужа и повторила свою гениальную мысль: – Миш, я тоже замёрзла, а дома есть такая чудесная вещь, как центральное отопление. 
– Да, пойдёмте! 
– А ты что, с нами? – нахмурился Миша. 
– Как я рад, что ты сам меня пригласил, даже напрашиваться не пришлось. Да и вообще, мне есть, что вам рассказать! – воскликнул Юлий и даже как-то подпрыгнул от нетерпения. – Точнее тебе, Влада уже всё знает.
– Да! – радостно взвизгнула Марина без единой мысли в голове. 
Мише было как будто всё равно на то, что ему собирался поведать Юлий. Его занимали другие вещи: ему было холодно, голодно, хотелось поспать или хотя бы сесть. До дома дошли быстро. Всю дорогу Миша в красках расписывал все прелести парадной жизни, как всё его заколебало и как он рад, что всё наконец кончилось.
До квартиры Миша скакал, как заправский заяц. Подхватив Марину под мышку, он мчал через пять ступенек. Руки у него тряслись и немели от холода, но дочь он держал крепко, зубы стучали, как колёса локомотива, настолько громко, что Влада побаивалась, что муж у неё останется без зубов и без пальцев, как их сосед-столяр лет девяносто пяти от роду. Как сосед потерял зубы, оставалось загадкой, но было понятно, что в силу возраста, а вот пальцы он потерял по очевидным причинам. Но и за дочь Владе было страшновато – умереть в такой центрифуге, какая нелепая детская смерть!..
– Здравствуйте, мои друзья! – Юлий галантно приподнял шляпу, приветствуя собак.
– Встал, блин, в проходе, – буркнул Миша, пробираясь мимо Юлия. Миша хотел даже пнуть своего чересчур словоохотливого товарища, но ему было неудобно, мешала Марина, да и желание отогреть руки под струёй горячей воды было сильнее желания дать Юлию мощного пенделя.
– Ну правда, – возмутилась Влада, – встал столбом. Раздевайся и проходи. 
Но Юлий пройти не мог: путь ему преграждали два цербера, немецкие овчарки Лорд и Армус. Юлий боялся собак сколько себя помнил, и близкая дружба с Мишей его от фобии не избавила. С собаками он научился только здороваться и иногда гладить их одним пальцем. Собачье молчание он ещё мог стерпеть с гордостью, но стоило им открыть свои пасти, как он падал замертво.
– Лорд, поздоровайся с другом! – ехидно сказал Миша. – Голос!
Лорд гавкнул. Юлий покрылся холодным потом. Довольный Миша ушёл намывать руки. Влада с Мариной уже успели куда-то деться. Юлию ничего не оставалось, кроме как принять свою судьбу: разуться, раздеться и отправиться на растерзание злым собакам (пройти в другую комнату). 
В зале Юлий, забыв о приличиях, с ногами забрался на диван и схватил подушку, заняв оборонительную позицию и приготовившись, в случае чего, дать собаке по морде. Драться не пришлось. Явился Миша в своём парадно-выходном костюме: в растянутых трениках с пузырями на коленях и ветхой, полупрозрачной, прожжённой сигаретами кофте. Он подсел к товарищу и взглядом потребовал объяснений.

***

– И зачем ты мне рассказываешь биографию Лебедевых? Мне это зачем? – Миша громко выдохнул, откинувшись на спинку дивана. 
– Миш, ну ты меня не дослушал. Она же мне всё рассказала! – Юлий замялся, подбирая слова. – Я втёрся в доверие! Выяснил всё. И что дома его нет, и что вещи все его там, ничего не пропало, деньги тоже… ну только эти, монетки, ну ладно! Ну с кем не бывает, алкаши зашли и забрали. Обычный вторник.
– Почему вторник? Был же четверг.
– Какая разница? – Юлий отмахнулся. – Я был на работе, значит, не суббота и не воскресенье, так что какая разница?
– А с чего ты взял, что она тебе лапшу на уши не вешает? 
– Ну брат же сестре врать не будет. Ты же Макару не врал! Он тебе тоже, я знаю. А если что-то и не сказал, то точно планировал. 
– Ну допустим. И что? Ты хочешь мне сказать, что все мне говорят правду, а я никому не верю? Я что, скептик-параноик? Или вообще, – Миша покрутил пальцем у виска, – шизик? 
– Нет, – Юлий улыбнулся и добавил, растягивая гласные: – ты физик! И вот знаешь, что я ещё узнал, когда пошёл к ним в гости?
– Ты был у них в гостях?
– Законом не запрещается! Ну был и был, и вообще… это не твоего ума дело! К кому хочу ходить в гости, к тому и хожу!
Миша нахмурился. Разговор начинал заходить в какие-то странные степи. Выглядело всё так, будто Юлий сболтнул лишнего и теперь оправдывался. Миша уже многое себе придумал: и что Юлий докопался до самых страшных ужасов этой семейки, и что он влюбился в эту рыжую курицу, и что на самом деле это он убил Макара и Лебедевы его покрывают, или вообще всё сразу. Мысль полетела вперёд, и Мише стало жутко.
– К чему ты ведёшь? Говори прямо, а то я уже совсем ничего не понимаю.
Юлий закатил глаза. Его отказались слушать. 
– Миша, у них фо-то-гра-фи-я. – Юлий сделал паузу в надежде на то, что Миша догадается.
– Какая фотография?
– Миш, ты что, совсем тупой? – И тут Юлий понял, что тупой тут он, потому что про фотографию за полтора часа своего увлекательного монолога он умудрился не рассказать. – Ну… фотография. Свадебная.
– Чья?
– Ну не моя же. И не Макара. Нет, фотография-то, конечно, Макара, но не с ним. С Никой. – Юлий пристально смотрел Мише в глаза. – Доставай альбом.
– Зачем?
– Он там, – прошептал Юлий.
– Там? – Миша выдержал паузу. Он перестал вообще хоть что-то понимать. – Кто?
– Дед Пихто! – взорвался Юлий. – Макар! Макар пропал! Миша, Макар! 
– Я знаю! – заорал Миша.
– Он там! Там пропал! 
– Где?!
– Альбом достань! Или скажи, где он, я сам достану! В каком у вас хроновороты лежат?