Таракан

Эндрю сидел на пороге своего полуразвалившегося дома и смотрел на закат. Дым от сигареты медленно поднимался вверх, застилал взор и тотчас же испарялся. Оранжевый свет, казалось, пронизывал всё вокруг, дома, деревья, людей, проходивших мимо, сидевших дома, копающихся где-то на задворках своих небольших участков. Светом уставшего Солнца было пропитано всё…
Таракан жил под полом. Он и его небольшое семейство, братья, дяди, тети, мать, все они жили здесь недавно, но им здесь нравилось. Таракан любил это место. Шумное, неимоверно грязное, темное. Здесь никому не было дела до них. А таракану не было дела до этих громадин, только до их башмаков, разве что. Семейство жило хорошо. Еды здесь всегда было вдоволь. Грязная, нередко заплесневелая или протухшая, а иногда и вовсе пережаренная, она всегда была. Иногда, правда, громадины слишком громко включали музыку, но тараканы считали, что это не слишком большая плата за еду, кров над головой и вообще беззаботное существование. Нередко наверху случался жуткий топот. В это время тараканы предпочитали не выходить на поверхность. Они тихо трапезничали или сплетничали под полом, пока топот не утихал. Стоит отметить, правда, что со временем топот случался все реже, да и был он все тише и проходил гораздо быстрее. А когда топот прекращался, тараканы выбирались наружу.
Эндрю бросил усталый взгляд вдоль улицы. Сухой ветер гнал по пустынной дороге пыль, сор, пожухлую опавшую листву. Вдалеке в легкой серой дымке виднелись сгорбленные силуэты. С пятиметровой высоты рекламного щита на людей взирало вечно молодое, улыбающееся лицо. Символ. Чего? На этот вопрос, пожалуй, не мог ответить ни один житель старой улицы. У Лица была одна особенность: оно любило смотреть. Ему нравилось сверлить взглядом всех и каждого, но стоило человеку поднять на него взгляд, как лицо тут же теряло к нему интерес и немигающим взглядом начинало всматриваться куда-то вдаль… да, да, все так же злорадно улыбаясь всем и никому.
Старожилы говорят, что когда-то давно до лица никому не было дела, оно растеряно всматривалось в проходящих мимо веселых людей, заискивающе улыбалось каждому случайному взгляду. Жизнь на улице била ключом. Что ни день, то радостное событие. Вчера родился у Мэри Персивальд ребенок, а на следующий день Эдвард Лонинг объявил о скорой свадьбе на девчушке с соседней улицы. А завтра, завтра старик башмачник Пескинс уже приглашал всех на свой день рождения. И только лицо не понимало, чья злая шутка забросила его сюда. Но вот однажды по улице шел хмурый джентльмен, что-то в его жизни, видите ли, не заладилось. Шел он чернее тучи, пиная от злости камни, по неосторожности попавшие ему под ноги, пока не наткнулся на щит, с которого все так же заискивающе улыбалось лицо. И, говорят, так хмуро на него посмотрел, что лицу передалась вся его злоба. С тех пор дела на старой улице шли все хуже и хуже. Старый башмачник Пескинс окончательно спился и дырявые башмаки, отправлявшиеся к нему на ремонт, возвращались не менее, если не более дырявыми. Кто был помоложе, уехал сразу же. И веселье покинуло старую улицу…
В детстве таракану казалось, что жизнь снаружи полна тайн, загадок, опасностей, Приключений (да-да, именно с большой буквы). Эти подошвы, грозившие наступить на тебя сию минуту, эти жирные сальные руки, с ужасным грохотом падавшие на стол с целью убить тебя, этот громкий, грубый смех, когда какой-то неудачливый охотник на тараканов промахивался. Все это было преисполнено каким-то невероятным чувством бешеного восторга.
Бесшабашное искреннее веселье постепенно исчезло с улицы, как будто чья-то рука стерла все ее радужные цвета. Остались только те, кому были дороги воспоминания о старой улице. Собственно, именно тогда старая улица и стала старой. И только злобное лицо продолжало улыбаться… всем и никому…
Но больше всего таракану нравилось сидеть на верхней полке со спиртными напитками. Он устраивался наверху между бутылкой виски и текилы и наблюдал за тем, что творилось внизу. В такие моменты таракан чувствовал себя вседержителем. Он важно почесывал свои ноги, перебегал от бутылки к бутылке, заставляя изображение внизу причудливо искривляться. Но наступал момент, когда какой-нибудь клиент орал зычным голосом:
- Эй, Билли, парень, налей-ка нам с Джонни виски, да не того, что у тебя под стойкой разбавленное стоит, а того что на самой верхней полке, - это Рудди Норм, ирландец, он всегда так орет.
Таракан понимал, что сейчас ему несдобровать, но тянул до последнего момента. Он обожал смотреть, как нелепо толстый бармен в засаленном фартуке взбирается на табурет и вглядывается подслеповатыми глазами в этикетки бутылок, пока его взгляд не упирался в таракана. Тогда бармен шипел:
- Ну что, попался, засранец! - и тянулся к тряпке у себя в кармане. И только в этот момент таракан удирал с полки. А Билли, нелепо размахивая тряпкой, что-то кричал ему вслед.
Эндрю очень устал. Нет, он не был стар, он не занимался изнуряющей работой, но что-то постоянно давило на его плечи. Когда тяжесть на плечах становилась совсем невыносимой, Эндрю шел в бар.
Таракан был очень любопытным. Он любил совать свои усы, конечности, да и весь хитиновый панцирь в чужие дела, тарелки и стаканы. Особенно таракан любил тарелки и стаканы людей, которые редко заходили в бар. Вместе с ними всегда приходил какой-то странный аромат, что-то необычное, пускай внешне они мало отличались от завсегдатаев, но уж таракан всегда чувствовал разницу. Вот и этот стакан привлек его своей необычностью. Запахом какой-то странной тяжелой грусти. В стакан таракан лезть не решился, зато обежал его кругом, прислушиваясь к своим ощущениям, и решил осмотреть человека, пившего из этого стакана поближе.
- Эй, парни, а кто-нибудь видел старика Эймоса в последние дни? - донесся пьяный голос откуда-то сбоку.
Эндрю хорошо помнил, как люди стали исчезать со старой улицы. Это всегда происходило неожиданно. Просто однажды владелец какого-нибудь дома запирался внутри и дверь больше никогда не открывалась. И только несколько дней спустя кто-то в баре мог спросить: «А куда это Ник подевался?» Но вопрос тонул в душном смраде помещения, и больше о Нике никто не вспоминал.
Вверх по стираным брюкам (вот вам и первая неожиданность), через краешек сиденья, обежать вокруг, зацепиться за край куртки и забраться еще выше. К плечу, потом наверх и занять удобное место где-нибудь в том районе. Таракан так увлекся своими маневрами, что не заметил, как человек поднялся и направился к выходу, и только яркий уличный свет заставил его опомниться.
Эндрю не замечал таракана, а тот уже и забыл кто он и зачем он здесь. Его поразило пространство внешнего мира. Даже те развалины, которые стояли подкосившись на улице, казались ему преисполненными странного величия. Всё это казалось столь невероятным, внушающим страх и почти священный трепет, что таракан решил больше никогда не возвращаться в бар. Он не мог охватить взглядом все вокруг, его зрения едва хватало, чтобы увидеть ближайшие постройки, но и этого было больше чем достаточно. Таракан наслаждался, он впитывал в себя дух улицы, дух этих домов… и внезапно он почувствовал то же, что чувствовал в эти минуты Эндрю. Печаль и жуткую тоску, окружавшую всё вокруг, сгущавшуюся над каждым человеком. Он понял, почему все эти люди вечер за вечером собирались в баре, понял, что за таинственный аромат шел от каждого редкого посетителя…
Эндрю присел на пороге своего дома и закурил. Солнце клонилось к западу.
Эндрю устало покачал головой и потушил окурок. Звуки джаза, доносившиеся из соседнего дома, затихли. Где-то в тупике старой улицы хлопнула дверь. Большой город засыпал.
Эндрю поднялся и вошел в дом. С тех самых пор дверь больше не открывалась.
Город окутали сумерки. Тени почти растворились в сгущающейся темноте.
А лицо, лицо все так же зловеще улыбалось всем и каждому, кто решался пройтись по улице, пока власти не решились начать перестройку старого города.