Мой город

               

     «Пою тебя, мой город славный!» - воскликнул один поэт, я сам где-то читал.      Наверное это о Москве или Ленинграде.
     А может не поэт, а писатель. И не «пою тебя», а «пою тебе». Но всё равно  красиво.
     И я тоже хочу воспеть Житомир, в котором прожил последние сорок восемь лет.

     Вчера мы с моим товарищем Ляхом прогуливались по городу.
     Я стоял на углу  Театральной и Большой Бердичевской, и ждал когда товарищ Лях выйдет из магазина «Грузинские гостинцы». Я засмотрелся по сторонам и невольно задумался, что с каждым домом в округе, каждым подъездом и чуть ли не с каждой подворотней у меня связаны масса воспоминаний и историй. Несколько из них даже всплыли в моей памяти, пока я глядел на несокрушимые как египетские пирамиды «сталинки», на польский костёл и на огромный, высотой чуть повыше  пирамид  и чуть пониже Эйфелевой башни, флагшток с сине-жёлтым прапором, установленный  перед драмтеатром.
     Я слышал или читал, что общин житомирян в мире много, пусть и не как у армян, но тоже прилично.
     Особенно много бывших житомирян в Германии и почему-то в Израиле, но и в других местах хватает.
     И я уверен, что любому из этих уехавших, если бы он прочитал эти строчки, стало бы тепло на душе и он сразу бы представил этот перекресток Театральной и  Большой Бердичевской, и признал бы, что это самый что ни  на есть центр  Житомира, и у него бы тоже всколыхнулись в душе воспоминания о скамейках и проходных дворах своей юности.
     Хотя я это долго рассказываю, на самом деле это пронеслось у меня в голове за пару секунд. А дальше я уже стал думать медленнее и отчётливее, тем более что товарища Ляха лучше посылать за смертью, чем за закуской и он, сто процентов, замолаживал девушку на кассе. Хотя Станиславу Яновичу уже под шестьдесят, он всё ещё неотразим для продавщиц и кондукторш. Мне кажется, они  путают его с покойным  Бельмондо.
     Я посмотрел на лежащий через дорогу польский костёл (в Житомире говорят не «католический костёл», а «польский», как и Пасха перед Новым годом тоже «польская». Это напоминает слова Гоголя об иностранцах, которые на Руси всегда «немцы»), и подумал, что фраза из «Золотого телёнка» о том, что костёл застревал в горле как рыбная кость - лучшее описание готического стиля.
     Житомирский костёл, прозябавший всю Советскую власть и бывший похожим на что угодно, но не на место, где души верующих сливаются в экстазе с Паном Езусом, во времена украинской Независимости расцвёл, похорошел, вернул  сакральный лоск, и  его маленький  колокол с польским гонором отбивает часы суток, до чего не опускаются православные колокола.   
     Но в общем костёлу повезло, пусть и не настолько как Владимирскому собору.
     Другая судьба ожидала немецкую кирху на улице Ивана Франко (мне кажется, что правильнее говорить «кирка», но мне так меньше нравится из-за  созвучия с шанцевым инструментом).
     После войны по понятным причинам её закрыли, а когда открыли, там уже было спортивное общество «Динамо». Я сам лично ходил в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году в «Динамо» на бокс, но без всякого  видимого результата, если не считать синяков и распухшего носа. Тогда я стал ходить ещё в шахматную школу по  улице Комсомольской, напротив синагоги, но и там ничего не показал. Гроссмейстер Tроcсман не раз говорил мне: «Сегёжа, не забивайте, что ви иггаете не один!»
     Когда я каким-то чудом выигрывал партию у какого-нибудь новичка, я, возвращаясь по улице Советов домой, угощал себя газировкой с сиропом за три копейки в магазинчике фруктовых вод «Криниченька». А если как обычно проигрывал, то пил чистую за копейку. Это я не для чего-то, а просто вспомнилось как штрих.
     Помню ещё, что в то лето, когда я ходил  на шахматы, в репродукторе возле «Криниченьки» постоянно гремела песня молодой певицы Пугачёвой про Арлекина.
     А между шахматными баталиями я всё равно ходил на бокс, раз за разом получая там по соплям. Это трудно сочеталось, зато после этого я гармонично развился как в умственном, так и в физическом  планах. И хотя я так и не снискал хотя бы второго юношеского, но меня всегда тянуло к боевым видам спорта и кроссвордам.
     Я хотел было ещё повспоминать, но тут мой друг появился с пакетом грузинских  деликатесов, недовольный и отпускающий желчные замечания в сторону молодого женского пола.
     - А помнишь, Бздэнык, («Бздэнык» - школьная кличка Станислава Яновича из-за его ярко выраженных польских корней. В Житомире говорят в таком случае ещё определеннее: «поляцюра» и «польская морда») - а помнишь как вон вон там, через дорогу, работал Гога Попанов в «Рандеву»?
     - Ху-ху!- сказал Лях, и мы теперь уже вдвоем пустились в воспоминания, стоя  перед кофейней «Теретения».
     Когда нашего одноклассника Егора Васильевича Попанова (школьное погоняло - «Поп-толоконный лоб») выгнали из милиции, он устроился ночным администратором в круглосуточный гастроном «Рандеву» на Театральной. Он катался там три года как сыр в масле, пользуясь подсобкой и полным расположением четверых красавиц продавщиц.
     Но потом Поп женился на дочери бывшего прокурора области и хотя сразу вырос из вышибал до начальника службы безопасности «Стройпромбанка», стал ходить в галстуке и ездить на практически новом десятилетнем «SAAB-9000», но счастлив больше не был никогда. После первого же «выступления» по бабам он спалился, морда его была расцарапана, а тонкая душевная организация растоптана. Сейчас это сивый мерин с потухшими глазами и как говорит по секрету его жена, полный импотент.
     Но тогда, жаркими ночами в «Рандеву», Попенич был хоть куда, и, как говорил Карлсон, мужчиной в полном расцвете сил.
     Бздэнык тоже пытался подбивать к девкам клинки, чтобы примазаться к чужому счастью, но ему сказали… Впрочем, зачем повторять слова разъярённых львиц, к которым клеится чужой лев, в то время как свой давно уже всех осеменил?
     Но знаменитая подсобка служила не только гнездом попановского разврата, но и местом наших дружеских встреч.
     Когда гости, поддерживая хозяина, двигали на выход после очередной встречи,  Фриды* на кассах серебристо хохотали, счастливые видеть своего Кламма*.
     Мы выходили под ночные липы, и Попанов говорил:
     - До новых встреч…, друзья!..  Наш кабачок  рад видеть вас… через два дня на третий!..
     Обнявшись с нами крест-накрест, поцеловавшись как на Пасху, Попанов возвращался к своему гарему, а мы с Ляхом шли в ночной киоск купить  сигару на двоих.
     Мы закуривали вонючую сигару и, молодые, тридцатичетырёхлетние, шли домой по Киевской, по пути невинно дебоширя, останавливаясь освежиться пивком и даже хором пели песни. Гвоздём программы у нас была «Артиллеристы, Сталин дал приказ!». Мы с Ляхом ревели её как целый Краснознамённый хор и в предрассветной тиши далеко разносилось:

                За слёзы бедных матерей,
                Из сотни тысячей батарей,
                За нашу Родину -
                Огонь! А-гонь!..

     А теперь мы, два старых больных человека, посидели на скамееечке в парке культуры и отдыха, выпили несчастную бутылку «Старого Кахети», пряча её от копов-велосипедистов, закусили хачапури и разошлись.
     Лях отправился по своим тёмным делам - он занимал пост Секретаря Областного Комитета несуществующей Партии Реабилитации Тяжелобольных Украины. А я пошёл домой, но вновь очутился на углу Киевской и Театральной, вдоль которых уже зажглись фонари и машины спешили домой, хотя мне это было совсем не по пути, а надо было идти через пустой и тёмный Житний рынок - по Гоголевской - в свой Вокзальный переулок.

     *Персонажи романа Кафки «Замок», олицетворения  мужского владычества и женской рабской покорности.

     Вместо этого я пил в «Теретении» кофе, курил и думал, что вон там, на месте гостинички с отделением «Укрсиббанка» внизу, когда-то была «Вареничная», знаменитая не только своими варениками, но и тем, что в ней отоваривались   «донорские» талоны.
     Я тогда работал на мебельном комбинате и так пылко ухаживал за своей будущей женой Наташей, что времени на работу практически не оставалось. Чтобы иметь больше возможности для ухаживаний (самых, замечу, романтических -  так, однажды, я срезал розы со всех клумб от Восточной до универмага и усыпал ими крыльцо любимой, как пелось в песне Аллы Пугачевой) - я, по совету друзей, стал сдавать кровь. За это полагался сладкий чай с печеньем (когда-то давали стакан кагора, но я это время уже не застал), талон на рубль-тридцать, который отоваривался в «Вареничной» и, самое главное, отгулы в день сдачи крови и на следующий.
     В то время вообще к идее поделиться лишней кровью относились легко и безо  всякой экономической подоплёки. Тем более, если вы сдавали кровь часто, вам за это следовали разнообразные  бонусы и привилегии в виде медали  «Почётный донор».
     Нет сомнения, что я стал бы самым молодым в Житомире Почётным донором если бы меня не уволили с мебельного комбината под каким-то надуманным предлогом.
     Конечно, сейчас, по прошествии почти сорока лет, тот любовный дурман уже немного рассеялся, но донорские вареники так и стоят у меня перед глазами и я даже чувствую их вкус на языке и в горле.
     Они были всякие - и картофельные, и капустные, и маковые, и мои любимые мясные. На рубль-тридцать - ах, те, советские, рубль-тридцать! - я мог отведать если и не все виды, то два-три точно, под всякие свежие салатики, винегретики,  маринованные грибки и запить эту благодать стаканом  томатного сока или чашечкой  бульона на говяжьих костях.
     Хотя нет, бульон полагался к рыбным «тошнотикам» на Рижском жэдэ вокзале,  когда я служил в химвойсках, но это совершенно другая история, не связанная с этой.
     Но и без бульона в «Вареничной» было шик-модерн. Единственно, двести грамм «Кокура», азербайджанского креплёного вина, приходилось покупать за свои то ли девяносто семь, то ли семьдесят девять, копеек. Но идеал всегда недостижим и с этим нужно считаться.
     Меланхолически водя глазами, скорее, гладя ими окрестные дома, освещённые  вечерними фонарями, я увидел витрину касс «МАУ», Международных украинских авиалиний, пришедших на смену «Аэрофлоту».
     Как-то однажды, лет 18 назад, мне довелось получать там деньги за неиспользованные авиабилеты.
     Тогда мой сын Александр со своей будущей женой, а тогда просто девушкой Иришей, летели в Финляндию по студенческим визам, чтобы на каникулах поработать и  заработать сколько-нибудь евро.
     Проводив детей, мы с женой вернулись домой и стали ждать звонка.
     Каково же было моё недоброе предчувствие, как же ёкнуло мое отцовское сердце, когда, включив  телевизор, я услышал новость о том, что какой-то исландский вулкан с не то что непроизносимым, но даже нечитаемым, названием, начал свое извержение и все полёты над Европой запрещены.
     «Конечно, - думал я, - с нашим-то счастьем!..»
     Ясное дело, скоро позвонили Шурик с невестой и унылыми голосами рассказали, что намертво застряли в рижском аэропорту.
     Чем я мог помочь как отец? Что посоветовать? Только прогуляться по узким улочкам Старого города  и сфотографироваться на фоне Домского собора.
     Неизвестно, когда бы дети полетели дальше, тем более, что рижские власти оплатили питание и проживание только за одни сутки, а денег у ребят было кот наплакал, евро с пятьдесят.
     И тут оказалось, что у будущей подруги жизни моего Шурика, худенькой, бледненькой, с лицом боттичеллевской Флоры, девушки Ириши, есть одна замечательная и в высшей степени полезная особенность. Эта полезная особенность заключалась в том, что у неё в нужное время и в нужном месте всегда оказывались  близкие подруги, готовые ради неё на всё. В разное время они обнаруживались в Копенгагене, Генуе, Нюрнберге, Эйлате на Красном море и я думаю, нашлись бы даже в Тегусигальпе, столице Гондураса, если бы это понадобилось Сане в то время, когда он выступал акробатом в тегусигальпском цирке (иногда я думаю: чего только в жизни не бывает? И отвечаю сам себе: в жизни бывает всё.)  Сейчас же Ириша просто позвонила очередной подруге в Таллинн, та моментально встретила  жертв извержения, накормила, показала Ратушную площадь и Кик-ин-де-Кек, и отправила  паромом в Хельсинки. Все это было тем более замечательно, что Ириша  ехала за границу первый раз в жизни. Впрочем, житомирян  в мире хватает, о чём я уже говорил.
     Дальше всё было хорошо, а я некоторое время спустя пришёл в кассу «МАУ» и получил денежки за неиспользованные билеты «Рига-Хельсинки».
     Я хотел вспомнить, куда делись эти детские деньги, но перед глазами вставали лишь лица Ляха и Попанова.
     Ностальгически улыбаясь, я ещё закурил и обратил свой влажный от коньяка взгляд с севера на восток, где над крышами старинных хрущовок в лучах подсветки сиял купол Михайловского собора.
     В тяжёлые атеистические времена он тоже пострадал, как и немецкая кирха, так как в городе был ещё один собор, Владимирский, более большой и величественный, которого, по мнению советской власти было вполне достаточно.
     В Михайловском же до поры до времени, то есть с Гражданской войны до Незалежности, было то одно, то другое, а под конец Общество «Знание». Там сидела в кабинетах администрация, а в главном помещении проводили лекции приезжие  лекторы.
     Я сам был на одной такой с тетрадкой для конспектирования, напоминая собою любителя на лекции Остапа Бендера «Плодотворная дебютная идея».
     Я тогда учился в седьмом классе и ходил на бокс, шахматы, а попозже ещё на  дзю-до и на подпольное каратэ. Но самое главное, я бредил Александром Беляевым и Александром Грином, но Беляевым немного больше, хотя впоследствии полностью перешёл на Грина. В конце-концов, многочисленные бредни вылились в одну, но пламенную бредь - я решил стать Ихтиандром.
     И хотя этому очень поспособствовали не то семь, не то одиннадцать моих посещений Малого зала филармонии, где в маленьком зальчике с венскими стульями я смотрел и не мог насмотреться «Человеком-амфибией»  - всё же даже я понимал, что это всё фантастика и никакие жабры мне не помогут. Но в это время в журнале «Техника молодёжи» напечатали статью, что в одном киевском институте разрабатывают новейшую силиконовую плёнку, через которую в глубинах океана можно будет дышать, отбирая кислород из окружающей воды.
     Вот на лекцию  лекторши  из этого самого, уже не помню  какого, института, я и пришёл и битый час приставал к бедной женщине с расспросами о ходе работ над  силиконовой плёнкой и, в-частности, не нужны ли добровольцы, готовые  навсегда уйти в океан.
     Наверное, несчастная лекторша зареклась потом приезжать в Житомир, где  водятся такие энтузиасты четырнадцати лет. Зато кучка других слушателей в количестве примерно пяти, на свои десять копеек развлеклась от души зрелищем  подростковой шизофрении.
     На Обществе «Знание» дело не закончилось, и после него в Михайловский собор вселился вообще уже кукольный театр, что, конечно, было гримасой судьбы и стало последним испытанием. Но после обретения Украиной Незалежности кукольный театр был выгнан, и Михайловский собор наконец стал  тем, чем и обязан..
     Службы здесь ведутся на украинском, на фасаде  висят портреты «небесной сотни», а внизу стоят фонарики со свечками и лежат увядшие букеты.
     Мне всегда по простоте душевной казалось, что рядом должны бы висеть и портреты убиенных на Майдане милиционеров, всё же, как ни крути, исполнявших   долг, Присягу и Конституцию, но, чего нет, того нет.
     Интересно, что название  собора, «Михайловский», происходит не от имени Архангела Михаила, принесшего Благую Весть Деве Марии, а от фамилии купца Михайлова, эту церковь построившего, то есть давшего на это деньги. Я думаю, что, учитывая размеры и капитальность храма, купец был не иначе как первогильдейным.
     Во всяком случае, не представляю себе сегодняшнего купца, владельца сети супермаркетов «Полесье-продукт», или депутата от партии «Слуга народа»,  выкидывающего не меньше «ляма баков» на такую эфемерную затею.
     Также именем купца и собора называется красивая пешеходная улица, идущая мимо. При коммуняках она называлась «вулица Рад», что означает «улица Советов» и, помню, когда мы переехали из Волжского и я впервые прочёл табличку с этой  «вулицей Рад», на меня  почему-то пахнуло чем-то гриновским и зурбаганским.
     Мой затуманенный от воспоминаний и «Старого Кахети» взгляд скользнул чуть ближе и упёрся в ночной клуб «Атлантис», в советскую бытность кинотеатр «Украина».
     Там было два зала, «голубой» и «розовый», и можно было во время киносеансов перебегать из одного в другой и смотреть два фильма сразу, если не выгоняли. А в буфете «Украины» между сеансами продавали пирожные, мороженное, лимонад и даже сухое вино.
     Помню, в те года - где-то семьдесят шестой - семьдесят девятый, если в Житомир привозили новый фильм с Пьером Ришаром, Бельмондо, или, чем чёрт не шутит, «Легенду о динозавре», то в первые дни увидеть его можно было даже не мечтать - все билеты распространялись заводскими профкомами между членами рабочих коллективов. Конечно, при этом не могли не случаться различные злоупотребления, когда в кинотеатр мог проскользнуть какой-нибудь директорский сынок или свояк председателя профкома, но это сурово пресекалось. Но простому зрителю, не ударнику труда, от этого не было легче и он с нетерпением ждал, когда наступит его очередь.
     И вот однажды мы - Лях, Попанов, я и ещё один пацан,  Алёша с Полевой, впоследствии криминальный авторитет Лёпа Скачок,  убитый  на  зоне, - решили лопнуть, но попасть на «К сокровищам авиакатастрофы»… Или нет, не на «К сокровищам…», а  это был «О, счастливчик!» с Малькольмом Макдауэлом,  впоследствии сыгравшим в культовой порнухе «Калигула».
     И вот мы…
     Тут, развеивая мои воспоминания, раздался телефонный звонок в кармане.
     - Пс-с-с!.. - только и сказал я, увидев на экране: «Натан-кабан».
     - Ну и где ты шляешься со своим Ляхом-алкоголиком? - сказал голос жены. - Хлеба, конечно, не купил?..
     Я сел в маршрутку и поехал домой, и когда ехал, думал, что Театральная и Киевская это всё ерунда и вообще не мой район. А вот  если подумать о Восточной, о Выставке, обоих вокзалах, Слободе-Селецкой, не говоря уже о Промавтоматике  или Полевой - так это можно написать два тома «Житомирских повестей», или хотя бы «Вечера на хуторе близ Левкова»*.
     Житомир очень стар, ему тысяча сто тридцать семь лет по подсчётам историков, хотя мне кажется, что они ошибаются и на самом деле Житомиру больше - тысяча сто сорок один год  и два месяца.
     Кто бы ни был прав, мой город очень старое место проживания людей, известное всему миру наряду с Парижем, Троей и Бердичевым.

     *Левков - большое село близ Житомира. Предание гласит, что испокон веков практически все здоровое мужское население Левкова служило в органах житомирского правопорядка - городовыми при царях-батюшках, милиционерами при советской власти, полицаями при немцах, опять советскими милиционерами и снова полицейскими, но уже в Независимой Украине. Правда это или нет, не знаю, продаю за что купил. Однако фактом остается существование старинного выражения «левковские менты».

         2020 г