Радуга в Кромешной Тьме

— А знаете, что, Родион? — неожиданно произнесла Алиса. — Я время от времени пишу стихи…

Она достала из кармана смятый листок, но не протянула его — прижала к груди, словно боялась, что слова сбегут.

Алиса немного усмехнулась:
— Ты точно хочешь это услышать? Там нет ни сирени, ни твоих «изумрудных лесов». Только… ну. Интимность момента.

Она замялась.
— Прости… заводить об этом разговор было ошибкой. Забудь, пожалуйста…

Родион неожиданно опустился на одно колено, чтобы оказаться ниже её уровня, и протянул руку — не за листком, а чтобы прикрыть её дрожащие пальцы своими.

— Я не буду просить показать, — тихо, почти в такт ветру, сказал он. — Но если захочешь — прочитай хоть одну строчку. Или просто скажи… какое там самое страшное слово.

Пауза.

Где-то за спиной у Алисы смеются дети с площадки — звук, как укол рапиры, как скрежет мелом по школьной доске.

Алиса, вдруг резко, сквозь зубы:
— «Кровь». Там есть слово «кровь».

Она чуть помедлила.
— И «одиночество»… Но это не страшно. Это просто скучно. Как эти дурацкие детские крики…

Она резко сжала листок, и в её глазах мелькнуло что-то дикое.
— Я ненавидела школу. Мама говорила: «Наслаждайся ею, потому что в будущем тебе придётся работать». А я…
Голос её сорвался:
— Я отвечала: «Не придётся, мам, ведь я буду клоуном».

Её рот скривился в гримасе, будто она пыталась рассмеяться и зарыдать одновременно.

Она невольно смяла листок ещё сильнее, и Родион заметил, что это оборот больничного бланка — там угадывался штамп:
«Психоневрологический диспансер».

Родион медленно убрал руку:
— А рифма к «крови»?

Алиса впервые смотрела ему прямо в глаза:
— «Любви». Например:

    «Я истекаю вся в крови — без твоей любви…»
    

Дальше не помню.

Она резко встала, спрятала листок обратно в карман — но тут выпало что-то ещё: винтажные графские часы.

Неожиданно Алиса начала плакать.
— Простите… тучи собрались и начали хмуриться. Мне пора домой...

Часы скользнули по асфальту с глухим стуком. Стрелки замерли на без пятнадцати двенадцать — время будто остановилось.

Родион поднял часы, но не протянул их обратно:
— Они… твои?

Он немного помолчал.
— Как интересно. Время уже ближе к вечеру, а на часах оно замерло в моменте.

Дождь начался внезапно — тяжёлые капли размывали чернила на больничном бланке в её кармане. Алиса не ответила. Её плечи подрагивали, но это было не от холода.

— Мамины, — голос надтреснутый, будто сквозь стекло. — Последнее, что...

Она оборвала себя, резко развернулась.
— Зачем ты вообще здесь? Чтобы собирать осколки?

Родион заметил, что стекло часов треснуто ровно пополам — словно кто-то пытался раздавить их в кулаке. На внутренней стороне ремешка была выгравирована фраза:

    "Вечность смеётся над нами, а время позади нас." 
    

Родион, вдруг решительно:
— Я приду завтра. В это же время.

Он осторожно положил часы на скамейку между ними.
— …И они будут ждать тебя здесь. И я буду ждать тебя здесь, если захочешь.

Алиса уже почти исчезла в дождевой пелене, когда он услышал её шёпот — или, может быть, это играл ветер:
— Не приходи.

Но когда Родион вернулся на следующее утро — часов на скамейке не было. Только след от дождевой капли, высохший в форме слезы.

Шествуя домой в полном беспокойстве, в одиночестве, Родион думал лишь об одном: действительно ли Алиса существовала?

Неужели это не мираж, не плод его усталого сознания, измученного бессонницей и перегруженного кодом? Может, весь вчерашний день — лишь сон, вызванный переутомлением?

Но тогда откуда этот запах сирени, въевшийся в ладонь, которой он касался её дрожащих пальцев? Откуда осколок хрустального стекла от часов, случайно застрявший в складке его пиджака?

Он медленно брёл по пустынным улицам Петрограда, где фонари, словно стражники времени, освещали его путь. Город спал, но в его голове бушевал ураган.

Долго бродя и всё глубже погружаясь в свои думы и рефлексию, он всё-таки дошёл до своих апартаментов.

Нужно сказать, что Родион жил в неплохом районе Петрограда — даже, можно сказать, в одном из самых спокойных и благополучных мест города. Это было высотное здание, около десяти этажей. Его квартира находилась на седьмом этаже.

Зайдя внутрь, он оказался в пространстве, которое насчитывало три комнаты. Невооружённым глазом можно было оценить всё великолепие и стойкость творческой души человека, жившего в ней. Тут тебе и альфрейные росписи, и высокие потолки, старинная мебель в стиле барокко, богатая цветовая гамма, которая поражала воображение простого обывателя.

Эта квартира — триумф мысли человеческой с точки зрения эстетики. Здесь хранилось обширное собрание книг великих авторов, коллекция виниловых пластинок, несколько картин и даже акустическая гитара самого Родиона, которую он давно не брал в руки.

На столе стояла одинокая ваза, украшенная золотыми узорами. В ней — три кроваво-алые розы, несколько лепестков которых уже лежали на столике. Рядом остывала кружка крепкого кофе, сваренного из отборной арабики.

И вот, когда главный герой вернулся домой, весь в смятении, он рухнул на кровать, не раздеваясь.

Но сегодня его квартира казалась чужой.

Ваза с увядшими розами — три алых цветка, которые он купил неделю назад, теперь походили на засохшие капли крови. Остывшая чашка кофе — он не допил её перед уходом, и теперь горький осадок на дне напоминал вчерашний разговор. Гитара на стене — инструмент, на котором он не играл уже месяцы, будто молчаливо упрекал его за бесполезные метания.

Он рухнул на кровать, не снимая костюма, и провалился в сон.

Его сознание тут же подбросило ему альтернативную реальность, где Алиса была рядом:

Берег моря. Они сидят на песке, пьют чай, и она читает ему стихи — не про кровь, а про свет. Библиотека. Они листают «Белые ночи» Достоевского, и Алиса смеётся: «Ты же не такой наивный, как твой Мечтатель?» Зимний вечер. Камин, плед, её рыжие волосы падают на страницы книги, которую она ему вслух читает.

Но каждый раз, когда он пытался дотронуться до неё, сон рассыпался, оставляя лишь ощущение потери.

Проснулся он с ощущением, будто его вырвали из рая.

Мятый костюм — его «броня», его образ «безупречного денди» — теперь выглядел помятым, жалким. Зеркало показало ему тени под глазами — следы бессонницы и внутренней бури. Часы на тумбочке показывали без пятнадцати двенадцать — ровно как вчера на тех, сломанных.

«Неужели время остановилось?»

Он резко отвернулся, не желая видеть совпадение.

Родион всегда жил по жёсткому распорядку:

Ледяной душ — чтобы стереть следы слабости.
Чёрный кофе — без сахара, как наказание за эмоции.
Идеальный костюм — новая броня перед миром.

Но сегодня всё пошло не так:

Вода не смыла ощущение её взгляда.
Кофе казался безвкусным после её слов.
Даже галстук отказывался завязываться.

— Чёрт, да что со мной? — резко дернул он шёлковый узел, почти порвав его.

Его желудок урчал от голода, но еда казалась пресной.
Бутерброды — он даже не почувствовал вкуса.
Яблоко — откусил и бросил, словно оно было бумажным.

Единственное, что его интересовало сейчас — вернуться к ней.

Перед выходом он механически проверил карманы — и нащупал тот самый смятый листок.
Тот, что Алиса прижимала к груди.
Тот, на котором были её стихи.

Он развернул его дрожащими пальцами.

Всего одно слово, написанное неровным почерком:

«Сны не Дают Заснуть»